Дорога через безмолвие

Глава 9 ОТСТУПЛЕНИЕ К МЕНИНДИ

Браге вполне мог задержаться еще на день-другой у Куперс-Крика, даже лишняя неделя не решала дела. Но 18 апреля он твердо решил покинуть базовый склад и установил дату ухода — 21 апреля, воскресенье. У Пэттона разбухли и кровоточили десны, причинявшие мучительную боль. Он настойчиво просил отправить его в Менинди, где Беклер или новый врач смогут оказать медицинскую помощь: никто не сомневался, что задержка будет стоить ему жизни. Сам Браге и двое остальных членов группы — Макдоно и Дост Магомет — тоже настолько ослабли от жары и недостатка витаминов, что присмотр за животными сделался для них почти непосильной нагрузкой; один раз пришлось идти за 15 миль ловить сбежавших лошадей, и этот день превратился в кошмар.

К середине апреля Браге потерял всякую надежду на возвращение Берка: запаса провизии, взятой рейдовой группой хватало максимум на четыре месяца, а этот срок истек. Таким образом, рассуждал Браге, Берк либо погиб, либо добрался до Квинсленда.

Имелось еще одно обстоятельство, толкнувшее Браге принять окончательное решение: он считал необходимым оставить часть продуктов в тайнике на тот случай, если каким-то чудом Берк и его спутники все-таки вернутся сюда; и вот наступил момент, когда провизия оказалось столько, чтобы хватило и Берку и им самим на дорогу до Менинди. Прожди он здесь дольше, пришлось бы все забрать с собой. К тому же незадолго до этого прошли дожди, и Браге рассчитывал обнаружить по пути воду.

Итак, 18 апреля решение было принято. Два дня заняли сборы — разделили провизию, вырыли яму, уложили туда ящик, разровняли поверхность, замаскировав место на случай прихода аборигенов и вырезали надпись на дереве. Затем Браге достал запечатанный пакет с письмами Берка и, согласно инструкции, сжег их.

Оставленную в тайнике записку он закончил странной фразой: «Все наши шесть верблюдов и двенадцать лошадей в хорошем виде, пригодном для работы». Именно эти слова убедили Берка в том, что у них нет шансов догнать тыловой отряд. На самом деле двое из шести упомянутых верблюдов болели паршой и до того обессилели, что две недели спустя сдохли. Впоследствии Браге так и не смог дать вразумительное объяснение своим словам; по всей видимости, в то время ему хотелось из чистой бравады представить все в наилучшем свете. Утром 21 апреля тюки навьючили на животных, Пэттона привязали к самому покладистому верблюду и в 10.30 — за 9 часов до прибытия Берка — маленький караван покинул лагерь.

Они двинулись вверх по течению, намереваясь несколько дней держаться берега крика, а затем пересечь пустыню в направлении Буллу. В первый день все шло гладко, они не торопились, и в пять часов пополудни Браге устроил привал. В тот вечер их отделяли от лагеря на Куперс-Крике всего четырнадцать миль, и, пустись Берк следом, он мог бы догнать тыловую четверку. На следующий день уже было поздно: Браге ускорил шаг и ушел слишком далеко — к 23 апреля они удалились на 50 миль от продовольственного склада и вступили в пролегающую между Куперс-Криком и Буллу пустыню. Привязанный к верблюду Пэттон стонал и не мог найти себе места, но караван не останавливался. Четыре дня они шли через голые каменистые холмы, ориентируясь по оставленному Уиллсом компасу, и 27 апреля добрались до источника в Буллу. Ровно 100 часов отряд провел без воды и теперь лошади с жадностью кинулись к колодцу.

По дороге на Буллу Браге заметил на земле лошадей и верблюдов десяти-двенадцатидневной давности, тянувшейся в направлении Куперс-Крика. На следующий день, пока отряд отдыхал, пустив лошадей выпас, он до зари отправился на разведку, надеясь разгадать тайну следов. Позднее Браге запишет в дневнике: «Когда чуть забрезжило, я заметил метрах в трехстах впереди дым костра и силуэты лошадей. Было еще довольно темно, я решил, что набрел на становище туземцев и направился к ним, надеясь разузнать что-либо об оставшейся в Дарлинге колонне. Пройдя немного, к своему удивлению, я увидел направляющегося ко мне европейца. Это оказался г-н Ходжкинсон. Он привел меня в лагерь г-на Райта. Таким образом, наша группа вместе с лошадьми, верблюдами и прочим имуществом поступила в подчинение Райта».

Встреча после шестимесячной разлуки, естественно, получилась радостной. Затем Райт рассказал историю своих мытарств. Простившись с Берном в Торовото 29 октября прошлого года, он за шесть дней добрался до Менинди. Тамошний лагерь пребывал в полном хаосе, о выступлении на Куперс-Крик не могло быть и речи. Половина припасов все еще лежала по домам у поселенцев, никто и не думал переносить их в новый лагерь на Памамару-Крике. За животными никто не смотрел, часть людей слегла, отчаянно докучали мухи. Из Мельбурна меж тем приходили мрачные вести: банки отказывались оплачивать чеки экспедиции. По пути к Менинди Берк выписал с дюжину чеков, и теперь по Муррею и Дарлингу поползли слухи, что все они выписаны без обеспечения. Банки не желали принимать чеки даже на крохотные суммы в несколько фунтов; неужели экспедиция потерпела банкротство? Позднее дело уладилось, но в момент возвращения Райта в Менинди жалованье всех участников казалось под угрозой, а сама экспедиция — покинутой и забытой ее инициаторами.

Между Менинди и Мельбурном существовала довольно надежная связь — письма прибывали дважды в месяц через Суон-Хилл, но Комитет молчал. Людвиг Беккер отправил Макадаму несколько бандеролей с записями, рисунками и образцами, однако не получил ни одного уведомления об их вручении.

Райт пребывал в полной растерянности. Как можно вести к Куперс-Крику колонну, состоящую из больных животных и людей, которые даже не знали, являются ли они работниками экспедиции? Сам Райт тоже очутился в двусмысленном положении: Берк назначил его руководителем тылового отряда, но Комитет должен был это решение утвердить. Откуда ему знать, одобрена его кандидатура или нет? Комитет вполне мог отвергнуть ее, рассуждал Райт, точно так же, как он отказался платить жалованье экспедиционным помощникам. Поэтому он счел наиболее разумным отправить в Мельбурн письмо Берка — то самое, в котором глава похода просил утвердить назначение Райта командиром арьергарда — и ждать ответа.

Была и другая причина задержки. Как раз в день возвращения в Менинди туда прискакал из Суон-Хилла конный полицейский по имени Лайонс; он сообщил, что имеет важную депешу касательно деталей продвижения Стюарта и, согласно инструкции Комитета, должен лично вручить ее Берку. Лайонсу объяснили, что одному добираться до Куперс-Крика небезопасно, но он настаивал на своем; Райт счел своим долгом предоставить ему четырех лошадей, помощника по имени Макферсон и черного следопыта Дика в качестве проводника. 10 ноября они отбыли, тем самым еще больше ослабив арьергард.

В течение почти шести недель о Лайонсе и Макферсоне не было ни слуху ни духу; лишь 19 декабря следопыт вернулся в Менинди с известием: оба его попутчика застряли в районе Торовото, лошади не в силах двигаться, провиант на исходе, так что перспектива голодной смерти вполне реальна. Нагнать Берка им не удалось.

Подавший в отставку доктор Беклер, дожидавшийся в Менинди замены, по собственному почину вызвался отправиться в Торовото для спасения людей. Дик привел его на место. Гонец Комитета и подсобный рабочий едва ползали от истощения, у них оставалась всего одна горсть муки. Доктор привел обоих обратно в Менинди. Этот отважный поступок делает ему честь и опровергает утверждение Берна о трусости Беклера. Тем не менее это событие привело к дополнительной задержке: доктор, Лайонс и Макферсон вернулись лишь 5 января, а уйти без них, естественно, было невозможно.

За все это время из Комитета не поступило ни единого слова, и в конце года Райт решил направить второе письмо в Мельбурн. Отвезти его предстояло Ходжкинсону, молодому человеку, назначенному на пост старшего рабочего базового лагеря. «У меня есть все основания полагать, — писал (вернее, диктовал Ходжкинсону) Райт, — что г-н Берк, отправляясь из лагеря на Куперс-Крике, рассчитывал найти там по возвращении необходимый запас провианта. Поскольку его ожидания не оправдаются, имеются веские причины для опасений как за его судьбу, так и за судьбу членов его группы». Странное послание от человека, который, хотя и столкнулся со сложностями, два месяца просидел на месте, точно зная, что от него ждал Берк…

Атмосфера в такого рода местах почти всегда далека от радужной, но здесь она сделалась просто мрачной — за долгие месяцы лагерь в Менинди впал в состояние летаргии и прострации. Райт даже не удосужился перебраться на новую стоянку у Памамару-Крика. Он предпочитал оставаться с женой и детьми в Кинчеге, в четырнадцати милях от лагеря, где жить было куда удобней, и захаживал проведать подчиненных раз в неделю, не чаще.

Судя по всему, немало людей в лагере настойчиво уговаривали Райта отправиться на Куперс-Крик до наступления «пика» летней жары, когда солнце выпарит всю воду в колодцах. Но Райт продолжал бездействовать, ожидая вестей с Куперс-Крика или из Мельбурна. Нет, он никуда не двинется, пока не получит подтверждения Комитета, пока не докупит лошадей, пока Берк не пришлет обратно верблюдов, пока… пока…

Можно лишь удивляться происходившему. Берк, несомненно, совершил ошибку, взяв Райта в экспедицию и уж тем более назначив его руководителем тылового отряда: медлительный, ограниченный, корыстный человек, из тех, кто пуще всего печется о жалованье, Райт никак не годился для подобного дела. Ну а что же остальные? Достаточно ли настойчиво они торопили Райта? В какой мере над ними довлели тревоги по поводу неоплаченных чеков и опасностей пути? Вполне возможно, что, охотно переложив ответственность на Райта, они тоже предпочли бездействие, поддавшись общей инертности знойного лагеря на Дарлинге.

В отсутствие руководителей люди бесцельно слонялись целыми днями, купались в Памамару-Крике, разнимали дерущихся животных, удили рыбу, ели надоевшую до омерзения еду и тайком наезжали в пивную Томаса Пейна в Менинди (у Пейна был солидный запас спиртного — он купил последние сто литров «верблюжьего» рома за 16 фунтов). Однажды полчища термитов, проникнув в лагерь, уничтожили запас вяленого мяса; налетевшие следом хохлатые голуби склевали всех термитов. В другой раз из Мельбурна прибыло судно, доставившее двенадцать вьючных седел для экспедиции, но ми письма, ни устных указаний. Жара становилась все неистовее, и, чтобы хоть как-то охладить питьевую воду, холщовые ведра подвешивали на деревья. Людвиг Беккер делал наброски и собирал образцы для коллекции; доктор Беклер вел дневник ботанических наблюдений; Райт время от времени наведывался в лагерь проверить, все ли в порядке. Так в мелких делах и заботах текли дни, и становилось все жарче.

22 января 1861 года (группа Берка в это время уже подходила к заливу) Беккер лениво отмечал в дневнике, что минуло три месяца с тех пор, как они стали на Дарлинге, и пять месяцев, как они покинули Мельбурн; за весь срок он ни разу не получил ответа от Комитета, хотя регулярно направлял туда собранные образцы, наброски и дневники.

Сонное царство разбудил Ходжкинсон. Он один, похоже, не находил себе места в общем бездействии; взяв коня, он проскакал 400 миль до Мельбурна за одиннадцать дней. Его появление в Комитете 31 декабря вызвало всеобщее изумление: там, оказывается, и не ведали о задержке. Получив письмо Берка из Торовото, члены Комитета не стали посылать ответа, уверенные в том, что Райт давным-давно уже последовал за Берком на Куперс-Крик. Они вручили Ходжкинсону 400 фунтов наличными — для покупки 10 лошадей и 150 овец, призванных заменить уничтоженное термитами мясо, и в ту же ночь под Новый год он отправился обратно.

Его возвращение в лагерь 9 января заставило наконец всех зашевелиться; на соседних фермах закупили лошадей, подыскали упряжь и начали упаковывать снаряжение и провиант. Овец решили не гнать — трава уже пожухла, да и мельбурнских запасов еще оставалось предостаточно; кстати, немалая часть из них осела в лавке Томаса Пейна, так и не покинув Менинди. Караван из десяти верблюдов, отъевшихся на лугах Дарлинга, и тринадцати крепких лошадей был готов к выходу. 23 января, двенадцать дней спустя после возвращения Ходжкинсопа, Райт продиктовал письмо Комитету, в котором сообщал о намерении выступить на следующий день в таком составе: д-р Беклер (видимо, переменивший решение об отставке), Людвиг Беккер, Ходжкинсон, трое подсобных рабочих Стоун, Смит и Перселл, нанятые в Менинди, и погонщик-индус Белуджи.

На самом деле они покинули лагерь 26 января[16], выступили ночью, чтобы избежать дневной жары. Тяжело нагруженный караван не мог идти со скоростью, с которой двигался в свое время Берк, — он одолел этап до Куперс-Крика за двадцать три дня. К тому же сейчас, в разгар лета их ждали немалые трудности с водой: большинство колодцев успели пересохнуть. С ними не было топографа, а на Райта особых надежд никто не возлагал. Во всей истории исследования Австралии, пожалуй, не найти более бездарно проведенного похода, который вернее будет назвать бесцельным блужданием. Все не ладилось с самого начала, и, как всегда случается при плохой организации, за ошибки приходилось платить двойную цену. Беды обрушивались одна за другой. Три лошади сдохли от изнурения, крысы сожрали часть провизии, а пятерых участников свалила болезнь. Не подготовленный к роли руководителя, Райт совсем растерялся. Единственное, что он делал, это совершал короткие броски вперед в поисках воды, пока остальные плелись сзади, с каждой милей замедляя шаг.

До Торовото, стоявшего на полпути до Куперс-Крика, они добрались лишь 12 февраля. Передохнув два дня, колонна преодолела еще 18 миль и уперлась в безводную равнину, простиравшуюся на многие мили до горизонта. Взяв Смита, Райт поехал вперед и в двадцати милях к северу обнаружил лужу, куда подтянул всю партию. Обезумевшие от жажды лошади накинулись на воду, превратив лужу в месиво грязи; пришлось отослать верблюдов обратно в Торовото, где еще была вода.

Райт снова отправился на разведку со Смитом и Белуджи; через одиннадцать дней они добрались до Буллу, до Куперс-Крика оставалось восемьдесят миль. Райт дослал гонца за отрядом. К этому времени пятеро — Беккер, Стоун, Смит, Перселл и Белуджи (более половины отряда) — заболели всерьез: давали себя знать цинга и скверная вода. Весь март колонна с превеликим трудом тащилась вперед.

Наконец к середине апреля все собрались в Буллу. Людвиг Беккер, Стоун и Перселл настолько ослабли, что не могли подняться, и о продолжении похода не могло быть и речи. После выхода из Менинди минуло шестьдесят девять мучительных дней, весь караван пребывал в состоянии, близком к отчаянию.

До сих пор их встречи с аборигенами проходили без осложнений. Так, 13 февраля, отмечает в дневнике Райт, на стоянку явилась значительная группа мужчин в набедренных повязках, с подбородка у них свисали перья эму. «Вечером они привели своих женщин в благодарность за наши подарки». Однако в Буллу аборигены пришли в лагерь «большой толпой, давая понять, что это их земля, и нам следует убираться». Каждый раз, когда Райт выезжал из лагеря, вокруг зажигались сигнальные костры. К концу апреля аборигены осмелели. Во главе со «стройной женщиной, довольно изящно державшей в руках бумеранг», они проникли прямо в огороженный забором лагерь, где стояли две палатки для больных.

«Доктор Беклер, — записывает Райт в дневнике, — известил меня, что видит туземцев, подкрадывавшихся к костру. Мы со Смитом пошли прогонять их и подоспели как раз вовремя — некоторые уже размахивали бумерангами; один, запустив руку в палатку Перселла, схватил корзинку с лекарствами. Тем не менее они не решались затеять бой и, когда мы со Смитом навели на них ружья, удалились, не проявляя больше агрессивности. Во время этой сцены умирающий Стоун проявил поразительное бесстрашие — он приподнялся на постели и нацелил свой револьвер. Около двух часов пополудни, сразу же после ухода туземцев, Стоун позвал меня и, взяв за руку, сказал:,Я умираю». Он произнес еще несколько слов, повторяя, что не может дышать, и просил облить его холодной водой. Через десять минут он отвернулся и умер».

Два дня спустя скончался Перселл, и аборигены вновь появились в лагере: «Целая толпа сгрудилась вокруг могилы Стоуна; вели они себя вызывающе. Один держал в руке дохлую крысу, и, произнеся несколько заклинаний, презрительно швырнул ее в нашу сторону. Мы сделали вид, что не обращаем внимания. Тогда они начали брать пригоршни земли с могилы и бросать их вверх, после чего приволокли колья и стали втыкать и. к вокруг могилы Стоуна наподобие ограды нашего лагеря, явно давая понять, что нас всех ждет судьба умерших».

События достигли кульминации 27 апреля: «Около одиннадцати утра, встревоженные криками и улюлюканьем туземцев, мы повскакали с мест и быстро перенесли все вещи на территорию лагеря за ограду. Темнокожие, числом около пятидесяти, двигались по направлению к нам с запада; они не прятались, а, напротив, шли прямо по открытой равнине. На сей раз, судя по раскраске тел и невиданному доселе количеству копий, у меня, не оставалось сомнений в их намерениях. Большинство имели несколько полос: одна, темно-красная, спускалась от шеи до середины груди, а другие пересекали ее под прямым углом. Когда до лагеря оставалось метров сто, они ускорили шаг, а затем побежали, подбадривая друг друга воинственными криками и размахивая копьями… Все мои попытки остановить их жестами ни к чему не привели, и, когда они оказались совсем близко, я приказал стрелять. Выстрелы заставили их броситься врассыпную, но потом они снова собрались метрах в пятистах от лагеря. Я еще раз выстрелил, прогнав их окончательно. Как только все было кончено, мы навестили г-на Беккера в его палатке; он находился в беспамятстве и никак не реагировал на происходящее».

Райт не указывает число убитых и раненых аборигенов. Мы видим, что схема событий практически во всех конфликтах белых пришельцев с коренным населением выглядит одинаково: аборигены предупреждают европейцев о том, что данная территория занята, затем с помощью ритуальных действий пытаются заставить их уйти; в ответ белые открывают огонь…

Ряд эпизодов в истории похода тылового отряда трудно объяснить. В частности, малопонятно, почему цинга поразила так много людей. В случае с Беккером, которому перевалило за пятьдесят, можно допустить, что он не смог противостоять болезни, но Стоун и Перселл, присоединившиеся к отряду в Менинди, проработали много дет на австралийских пастбищах, для них жизнь в глубинке с ее тяжким климатом, скверной водой, бедной витаминами пищей и свирепой жарой была делом привычным. Им не раз уже приходилось хаживать по этим пустынным местам, и нынешний поход протяженностью 200 миль был не тяжелее других; тем не менее они не выдержали — даже находясь под присмотром опытного врача.

Впоследствии, составляя медицинский отчет об экспедиции, доктор Беклер описал картину угасания человека в центральных районах Австралии: больной неподвижно лежит весь день в перегретой палатке, окруженный мертвой тишиной, не в силах произнести ни слова, по крохам расходует отведенную порцию воды; мухи облепляют его лицо, а по ночам атакуют комары. Вылечить цингу ничего не стоит, но для этого нужны свежие овощи и фрукты; больной молча лежит, и с каждым днем его медленно покидает воля к жизни.

Все это так, и возразить тут нечего; тем не менее создается впечатление, что люди погибали один за другим не только из-за недостатка витаминов. Они умирали так, словно участвовали в театральной трагедии Елизаветинской эпохи, где с второстепенными персонажами быстро разделываются, чтобы они не мешали основному действию. Конечно, времена тогда были не в пример нынешним да и экспедиция — всегда дело нелегкое; подряжаясь в поход, люди не могли не знать о предстоящих тяготах. И все же во всей этой драме есть какое-то необъяснимое бездушие, даже жестокость по отношению друг к другу. Еще на пути к Менинди Берк замечает о Беккере: «Первые два дня едва не прикончили беднягу Б. Думаю, долго он не протянет». При возвращении с залива спутники Грея сочли его симулянтом. Стоун, а затем Перселл просто «умерли» — вот и весь комментарий. Кто знает, не удалось ли бы им выжить, прояви окружающие чуть больше заботы и внимания к первым симптомам надвигающейся болезни? Не лучше ли было держаться теснее, а не действовать по принципу «каждый за себя и к черту отстающих»?

Теперь наступил черед Беккера. 28 апреля Райт, решив отступать к Торовото, распорядился привязать находившегося без сознания Беккера к верблюду. Караван уже собрался в дорогу, когда из пустыни вдруг возник Браге. Помочь он ничем особенно не мог — у него на руках тоже был умирающий, да и сам он, равно как и двое остальных спутников, был не в лучшей форме; но аборигены решили, что Райт получил внушительное под, крепление, и в ту же ночь откочевали в другое место, Беккер обо всем этом ничего не узнал; он молча пролежал весь день в палатке и ночью умер, так и не приходя в сознание.

Бедный Беккер. Мягкий, доброжелательный человек, он умел лучше других оценить происходящее. С самого начала эта авантюра была не для него; он думал, что они отправляются открывать новые земли, совершать научные открытия и наблюдать жизнь коренных обитателей континента; вместо этого его втянули в безжалостную гонку, где ставкой была человеческая жизнь, 30 апреля его похоронили рядом со Стоуном и Перселлом, а на следующее утро измученные и упавшие духом люди двинулись назад, в Менинди. Их колонна больше походила на санитарный обоз, чем на экспедицию: Пэттон ехал, привязанный к верблюду, путники еле волочили ноги, животные понуро брели, поминутно спотыкаясь. В ту ночь они остановились у колодца Курлиатто, чуть южнее Буллу; Райт счел возможным дать людям передохнуть.

Браге не давали покоя сомнения. Не мог ли Берн вернуться в лагерь на Куперс-Крике? Не следует ли ему отправиться туда и проверить? А вдруг аборигены разрыли тайник с провиантом? От крика их отделяли всего 80 миль. Браге предложил Райту вдвоем отправиться к бывшему базовому лагерю, оставив караван у колодца Курлиатто; Райт, как ни странно, согласился. Ему, видимо, хотелось доложить в Мельбурн, что он все-таки побывал на Куперс-Крике. 3 мая, взяв трех лошадей, они выехали в путь и спустя три тяжких дня достигли берега крика. Спустя еще два дня, 8 мая они въехали в лагерь — через пятнадцать дней после ухода оттуда Берка.

Место выглядело вымершим. Привязав лошадей к деревьям, они вошли внутрь ограды. Тайник был засыпан разрыхленной землей, все оставалось как прежде. Они увидели верблюжьи следы, но Браге решил, что их оставили его собственные верблюды, когда они покидали лагерь. На земле лежала зола от трех недавних костров, но их могли жечь аборигены; Браге решил, что аборигены наведались сюда после ухода отряда. В самом деле, было бы странно, если бы они не посетили стоянки. Браге не заметил, что лопатка стоит в другом месте, что на забор насажена часть бутылки, что на гвоздях болтаются тряпки и что из шкуры, служившей калиткой, вырезан кусок. Он не увидел оставленный Кингом походный котелок, а если и увидел, то не придал ему значения. Надпись на дереве сохранилась в прежнем виде. Другими словами, Браге увидел то, что хотел увидеть: никто сюда не приходил и он поступил верно, покинув лагерь.

Они решили не разрывать тайник, чтобы свежевскопанная земля не привлекла внимание аборигенов; да и зачем? — к лежавшей в бутылке записке добавить было нечего. Делать еще одну зарубку на дереве тоже не имело смысла. Весь осмотр занял пятнадцать минут. После чего они сели на лошадей и уехали.

В этом месте так и хочется остановить события и представить себе, как бы они поступили, если бы обнаружили письмо Берка и исчезновение провизии. Ответ однозначен: двинулись бы по следам Берка. Их лошади покрывали по меньшей мере двадцать миль в день, тогда как Берк и его ослабевшие спутники шли пешком, поэтому они наверняка сумели бы их нагнать. Браге и Райт взяли с собой мало еды, зато у Берка сохранился почти весь запас из тайника, и потом они легко могли послать кого-нибудь в Курлиатто за дополнительным провиантом.

Ничего этого не случилось. Совесть Браге была чиста: с момента ухода Берка минуло почти пять месяцев и теперь, покидая лагерь во второй раз, он считал, что сделал все возможное. 13 мая они вернулись в Курлиатто.

Начался долгий путь домой. Четыре недели они брели к югу, почти не находя воды; в какой-то момент им всем грозила неминуемая смерть, от которой их уберег ниспосланный провидением дождь. Двое верблюдов сдохли, остальные покрылись паршой. Пэттон дотянул до начала июня. Его похоронили и в тот же день двинулись дальше. 18 июня колонна доплелась до Менинди. Из первоначального состава экспедиции остались Райт, Браге, Беклер, Ходжкинсон, Макдоно, Смит, Дост Магомет и Белуджи. Четверо погибли. В караване все еще насчитывалось тринадцать верблюдов и двадцать три лошади, имелся немалый запас провизии.

Дорогой Райт беспрерывно ругал и поносил Берка: надо быть форменным сумасшедшим, чтобы слепо потащиться на север в середине лета, когда вода кругом пересохла. Берк сгинул, никаких сомнений. «Хорош бы я был, — сказал он Макдоно, — если бы застрял на Куперс-Крике с трех-четырехмесячным запасом провизии!» Остальные не соглашались с Райтом; они надеялись и верили, что какое-нибудь судно подобрало у северного побережья потерявшуюся группу; они допускали также, что Берк с людьми мог оказаться в Квинсленде. Райт оставался непреклонен. Берк, твердил он, мертв.

Однако в адресованном Комитету послании, которое он продиктовал Ходжкинсону в Менинди, Райт выразил прямо противоположное суждение. Берк, сообщал: он «ушел с двенадцатинедельным запасом провианта. Считаю своим долгом настоятельно просить Комитет об организации и отправке в кратчайший срок спасательной партии, если только не имеется сведений о его прибытии в район северных поселений. Полагаю наиболее разумным снарядить сухопутную партию и одновременно отправить судно к побережью залива, поскольку не исключена вероятность, что г-н Берк или часть его группы могли задержаться на берегу… В заключение осмелюсь еще раз напомнить Комитету, что всякие попытки вызволить г-на Берка окажутся бесполезными, если одна или несколько спасительных партий будут отряжены на срок меньше восьми недель».

Райт не предложил своих услуг для участия в спасательных экспедициях, об отправке которых так настоятельно просил. Все его заботы на том и кончились. Он проинформировал Комитет, что его присутствие срочно необходимо в Аделаиде, и отправился к жене. Возвращаться в Мельбурн, чтобы оттуда сообщить миру ошеломляющую весть, выпало на долю Браге.