Дорога через безмолвие

Глава 14 КОРОЛЕВСКАЯ КОМИССИЯ

Трагедия экспедиции Берка и Уиллса породила в колонии не только массовую истерию: в сознании публики все больше укреплялось чувство вины. И поскольку оно не давало покоя, вину требовалось каким-то образом загладить. Прежде всего вознаградить Кинга за честность и мужество и позаботиться о семьях погибших. Говорили, что им следует воздвигнуть памятник и устроить официальные похороны. Правда, «заочно» хоронить не принято, поэтому поступило предложение отправить экспедицию в Центральную Австралию и привезти в Мельбурн останки погибших. Это было бы достойным поступком. Оставшийся без внимания Хоуит, прибывший в Мельбурн через несколько дней после Кинга, изъявил готовность доставить тело Берка и Уиллса. Он незамедлительно получил согласие губернатора — вопрос денег уже никого не волновал — и тут же отправился в путь. Никому почему-то не пришло в голову поручить ему доставить также останки Людвига Беккера, Грея и остальных погибших; справедливости ради отметим, что такая задача оказалась бы не под силу даже Хоуиту.

Для успокоения уязвленной совести общественность жаждала найти виновного во всем случившемся. Трагедию экспедиции никак нельзя было отнести на счет слепого рока; виновного — или виновников — надлежало подвергнуть наказанию или хотя бы осуждению. Поэтому еще до возвращения Кинга в Мельбурн губернатор назначил Королевскую комиссию по расследованию обстоятельств гибели Берка и Уиллса.

Туда вошли пять видных граждан колонии, в том числе главный судья-магистрат Мельбурна Ивлин Стерт — младший брат знаменитого путешественника. Им поручили выяснить «все обстоятельства, связанные с мученической гибелью Роберта О'Хара Берка и Уильяма Джона Уиллса», а также «истинные причины печально-го исхода экспедиции». Комиссии надлежало «Уделить особое внимание мотивам, побудившим Уильяма Браге и его партию оставить лагерь на Куперс-Крике 21 апреля сего года; выяснить, на ком лежит главная ответственность за то, что путешественники по возвращении из рейда терпели нужду в провизии и одежде, вследствие чего не смогли достичь ближайших поселений; расследовать все факты, имеющие касательство до организации и осуществления экспедиции».

Комиссия работала с 18 ноября 1861 по 31 января 1862 года, проведя в общей сложности 12 заседаний. Интерес публики был огромен. Каждое новое сообщение муссировалось на все лады, газеты печатали, комментировали и горячо обсуждали факты, становившиеся достоянием гласности. Мнения разделились: одни ругали Браге, другие оправдывали его; нашлись сторонники даже у Райта. Некоторые просто жаждали крови, и первый среди них — д-р Уиллс. В самый разгар слушаний в комиссии он передал прессе последнее письмо сына, в котором тот винил почти всех, кто был связан с экспедицией. Письмо, как и следовало ожидать, подлило масла в огонь. Расследование превратилось в главное событие общественной жизни колонии, страсти накалились до предела. Отрадно отметить, что заключение комиссии, как мы увидим ниже, прозвучало очень благоразумно.

Собрать свидетелей оказалось нелегко. Райт отказывался явиться на заседание; он приехал только после того, как получил 100 фунтов в оплату дорожных издержек на поездку из Аделаиды в Мельбурн; Ходжкинсон и Маккинли находились где-то в центральных районах Австралии, вне пределов досягаемости; Дост Магомет застрял в Менинди — ему наступил на ногу верблюд и погонщик не мог еще ходить; некоторые из участников экспедиции разъехались по стране в поисках работы. Тем не менее важнейших свидетелей комиссии удалось выслушать, и их показания были запротоколированы.

Первым вызвали д-ра Макадама. Он представил набор документов: походное наставление Комитета Берку, полевые дневники и письма, отрытые в тайнике на Куперс-Крике и из могилы Уиллса, копию записанного Хоуитом рассказа Кинга, дневники Браге, Райта и Хоуита, а также всю переписку между экспедицией и Комитетом.

Макадам горячо встал на защиту Комитета. Он сказал, что Берк с самого начала одобрил все предложенные меры: «Перед отправкой он заверил Комитет и общественность колонии в том, что полностью удовлетворен ходом дел; по его мнению, ни одна экспедиция еще не отправлялась в путь в столь благоприятных обстоятельствах». В свое время Берк отказался от предложения капитана Кейделла бесплатно доставить по реке в Менинди 30 тонн провизии; Берк опасался осложнений при перевозке и предпочел держать провиант и снаряжение при себе. (Не исключено, что Макадам упомянул и о том, что Берк разругался с Кейделлом, в результате чего они порвали всякие отношения.) Комитет считал, что Берку не следовало оставлять часть отряда в Менинди; по плану вся экспедиция должна была дойти до Куперс-Крика и оборудовать там базовый лагерь и продуктовый склад.

Берк поступил иначе, нарушив инструкции: оставил половину группы и большую часть провизии в Менинди и вместе с Райтом и небольшой группой двинулся к Куперс-Крику. 29 октября Райт повернул обратно из Торовото, имея при себе письмо Берка Комитету; он прибыл в Менинди 5 ноября, но в Мельбурне письмо Берка получили только 3 декабря.

Первое сообщение самого Райта, продолжал Макадам, поступило в Комитет лишь 31 декабря, когда в Мельбурн вернулся Ходжкинсон. Свидетелю были заданы вопросы:

«— Неужели никого из членов Комитета не обеспокоило (спросили свидетеля), что упущено так много драгоценного времени?

— Данный вопрос не обсуждался.

— Пятого ноября Райт вернулся в Менинди, точно зная, что надлежит делать; почему же вплоть до девятнадцатого декабря он не удосужился уведомить Комитет о своих шагах?

— Позднее я лично пытался разобраться в этом, но в тот момент надо было предпринимать срочные меры, поэтому разрыв в сроках просто упустили из виду.

— Получил ли Комитет объяснения по этому вопросу?

— Нет, не получил!»

Однако, продолжал Макадам, как только Комитету стало известно (31 декабря), что Райт и основная часть провизии все еще находится в Менинди, меры были приняты незамедлительно. Ходжкинсону вручили деньги, затребованные Райтом, и сразу же отправили в Менинди. Райт выступил на Куперс-Крик 26 января — три месяца спустя после того, как расстался с Берном в Торовото, хотя пообещал ему следовать безотлагательно.

Следующее сообщение об экспедиции Комитет получил через пять месяцев от Браге, который принес в Мельбурн ужасную весть: группа Райта, оказывается, так и не дошла до Куперс-Крика, четверо участников его похода умерли, а базовый лагерь на крике пуст. Тогда же члены Комитета впервые узнали, что Берн отправился к заливу Карпентария 16 декабря — шесть месяцев назад — и с тех пор никаких известий от него не поступало.

Комитет, подчеркнул Макадам, снова не мешкал; еще до возвращения Браге их «не покидала тревога за судьбу экспедиции». Узнав же от Браге подробности, Комитет в кратчайший срок снарядил Хоуита, выслал морские и сухопутные спасательные партии.

Показания Макадама заняли весь первый день и часть второго дня работы комиссии; в целом он защищался неплохо. Невыясненным остался лишь вопорс о том, что же все-таки Комитет делал все долгие месяцы до получения информации от Браге. Несмотря на уверения Макадама, складывалось впечатление, что в этот период Комитет вел себя, мягко говоря, легкомысленно. Комиссия намеревалась вернуться к этому пункту позднее.

Следующим перед комиссией предстал Браге. Здесь уместно будет напомнить, что он в то время был еще очень молод и Комитет включил его в экспедицию в качестве «помощника». Тем не менее Берк возложил на него огромную ответственность, оставив единоличным руководителем тыловой группы на Куперс-Крике. Мельбурнские газеты не щадили Браге: его открыто обвиняли в том, что он дезертировал с поста. В то же время нельзя было отрицать, что Браге проявил твердость характера и в походе Берка, и в дальнейшем, когда вместе с Хоуитом отправился в долгий путь обратно к Куперс-Крику. В отчете комиссии есть любопытный пункт: Браге представил счет на расходы в качестве свидетеля, однако комиссия сочла сумму слишком большой и ему пришлось ее снизить.

В показаниях Браге комиссию интересовали главным образом инструкции, оставленные Берном перед тем, как он покинул базовый лагерь. Все вопросы, по сути, сводились к этому:

«— Сообщил ли вам господин Берк о своих планах перед уходом из лагеря? Не помните ли Вы разговоров с ним на эту тему?

— Он намеревался пройти от Куперс-Крика до Эйр-Крика, а оттуда попытаться достичь залива Карпентария, если это не окажется слишком рискованным.

— Оставил ли он какие-либо письменные указания?

— Единственным письменным документом, оставленным господином Берком, была депеша, переданная мной Комитету; кроме того, он вручил мне пакет с записными книжками, который я опечатал в его присутствии. Господин Берк приказал мне выбросить его в воду, если он не вернется; я сказал, что пакет лучше сжечь. Господин Берк не возражал. Именно так я и поступил; перед уходом из лагеря сжег записные книжки в присутствии Макдоно.

— Таким образом, он устно сообщил Вам, что намеревается сначала двинуться к Эйр-Крику, а оттуда к заливу Карпентария, если это не окажется слишком рискованным?

— Да, именно так; еще он сказал, что непременно вернется через три месяца, поскольку провизии едва хватит на двенадцать недель. Мы все знали это не хуже господина Берка; он сказал мне, что ни при каких обстоятельствах не станет рисковать, обрекая своих людей на голод и жажду. Утром перед уходом господин Берк собрал нас и еще раз повторил, что в случае малейших осложнений вернется обратно через месяц.

— Оставлял ли он еще какие-либо указания?

— Я должен был следовать за ним с депешами, если Райт прибудет в течение ближайших двух дней.

— Значит, он рассчитывал, что Райт должен появиться не позднее, чем через два дня?

— Да, именно так.

— Пытались ли вы выяснить, почему Райт так и не явился?

— Я не мог покинуть склад. Первые несколько недель после ухода господина Берка возле лагеря все время крутились туземцы. Один из нас вынужден был не спускать глаз с верблюдов, другой — Пэттон — присматривал за лошадьми.

— Каковы были распоряжения господина Берна касательно общения с туземцами?

— Он говорил, что если они будут досаждать, я должен немедленно стрелять.

— Выяснили ли вы при встрече с господином Райтом, почему он так задержался?

— Он ждал, что я вернусь к Дарлингу с лошадьми и верблюдами; господин Берк сказал ему, что направит меня обратно с Куперс-Крика к Дарлингу… Райт объяснил мне, что ему пришлось направить Ходжкинсона в Мельбурн и что на получение ответов на его письма ушло много времени.

— В своих дневниках вы указываете две причины, побудившие вас покинуть лагерь на Куперс-Крике: болезнь одного из ваших людей и опасение, что у вас не хватит провизии. Так ли это?

— Да, болезнь одного из людей. Кроме того, если бы я остался в лагере, я ничем не смог бы помочь господину Берку в случае его возвращения: в тот момент я имел возможность оставить немного провизии, а задержись я там дольше, весь запас был бы израсходован. Я не думал, что господин Берк вернется в лагерь, учитывая, что его запасов должно было хватить от силы на три месяца. Я не считал, что с господином Берком что-то случилось, а был уверен, что узнаю о нем в Менинди.

— Что же вы ожидали услышать в Менинди?

— Я рассчитывал, что господин Берк окажется в Квинсленде, поскольку туда вполне можно добраться за три месяца, а со времени его ухода с Куперс-Крика прошло уже больше… В последний день у нас был с ним такой разговор. Он сказал: «Если я не вернусь через три месяца, можете считать меня погибшим». На что я ответил: «Или находящимся на пути в Квинсленд», и он сказал: «Или так».

— Чем была вызвана болезнь Пэттона?

— Тогда я считал, что это результат падения с лошади.

— Как чувствовали себя остальные?

— Примерно в то же время, когда Пэттон упал с лошади, Макдоно получил травму — его лягнул верблюд, и несколько дней он не мог ходить… У меня тоже болели ноги и десны, но я не знал причины.

— Не приходило ли вам в голову, что вы и ваши спутники страдали одной и той же болезнью?

— Нет. Боль в ноге у Пэттона я связывал с несчастным случаем трехмесячной давности. Четвертого апреля ему стало совсем худо, он лежал и не мог подняться.

— Удавалось ли вам ловить рыбу в Куперс-Крике?

— Только однажды.

— Но ведь в этом крике полно рыбы. Разве не так?

— Мы ловили рыбу в мелких водоемах; для этого приходилось вычерпывать из них воду. Дело в том, что у нас имелись очень большие крючки, а нужны были совсем маленькие.

— Неужели нельзя было найти какого-нибудь способа ловить рыбу?

— Может быть, но я ничего не смыслю в этом.

— Водилась ли в округе какая-нибудь дичь?

— Да, поначалу я стрелял много уток, но мы весьма быстро потеряли к ним интерес; мы вполне обходились малым количеством пищи, и даже сипай, первые несколько недель с удовольствием ходивший на охоту, потом наотрез отказался от этой затеи.

— Пробовали ли вы есть нарду?

— Нет, я не имел об этом понятия.

— Разве у вас не было с собой семян, которые вы должны были, согласно инструкции, сажать в разных местах?

— Да, мы взяли из Мельбурна немалый запас.

— Пытались ли вы посадить их на Куперс-Крике?

— Все осталось на Дарлинге.

— Записка, которую вы оставили в тайнике, предназначалась господину Берку?

— Нет, если бы я рассчитывал на возвращение господина Берка, я оставил бы письмо с подробным объяснением причин своего ухода и адресовал бы его господину Берку. Записка предназначалась на случай прихода отряда из Менинди. Я понимал, что могу с ними разминуться.

— Значит, вы писали записку, совершенно не рассчитывая, что она попадет в руки господина Берка?

— Именно так.

— Оставили ли вы в лагере какие-нибудь вещи?

— Я оставил саперную лопатку, как мне кажется, возле дерева и нашел ее в том же месте, когда вернулся туда с Райтом. Сколько помнится, я сам приставил ее к дереву, уходя из лагеря».

На этом слушание прервали до завтра. Следующее заседание вновь началось с вопросов об оставленной записке. Почему Браге написал, что болен лишь Пэттон и все животные в хорошем состоянии, тогда как на самом деле все люди страдали от цинги, а у двух верблюдов была парша? Может ли он утверждать что записка точно отражала реальное положение дел?

«Браге: Отражала в общем смысле… Мне не приходило в голову, что описание деталей может иметь какие-либо последствия.

— Признаете ли вы, что в оставленной вами записке не содержалось точное описание состояния дел в партии?

— Признаю. Об этом свидетельствует и заявление врача. Вскоре после нашего прибытия в лагерь Райта Макдоно слег и несколько недель не мог подняться. Пэттону тоже было плохо. Я сам еле держался на ногах, когда возвращался с Райтом на Куперс-Крик: ужасно болели ноги и десны. Десны начали болеть за три-четыре недели до ухода с Куперс-Крика, но я не понимал, в чем дело, и потому не стал упоминать об этом в записке.

— Правда ли, что все ваши шесть верблюдов и двенадцать лошадей пребывали в хорошем виде?

— Нет, двое верблюдов были больны, но сипай говорил, что они одолеют обратный путь, поэтому я решил не упоминать о них отдельно.

— Мы хотели бы обратить ваше внимание на следующее обстоятельство: сведения, содержащиеся в оставленной в лагере записке, существенно отличаются от представленных в отчете. (В отчете Комитету Браге сообщал, что все люди в базовом лагере были больны.)

— Я прибыл в Мельбурн в воскресенье утром; последний отрезок пути от Менинди я одолел очень быстро. Экспедиционный комитет Королевского общества потребовал срочно написать отчет. Я поспешил домой и представил отчет, насколько помнится, в тот же день пополудни. Писал я его на скорую руку, очень усталый, будучи в сильном возбуждении.

— В вашем дневнике есть запись, датированная пятнадцатым апреля: «Пэттон стало хуже, а у меня и Макдоно появляются признаки той же болезни». Правильно?

— Да, у меня имеется такая запись. Еще раньше я отмечал: «У нас сильные боли, и мы не понимаем, с чем они связаны».

— Но ведь это явно не соответствует содержанию оставленной в тайнике записки. Там вы уверяли, что оба ваших спутника и вы сами чувствуете себя вполне хорошо.

— Да. Мне не хотелось усугублять тревогу тех, кто придет за нами в лагерь. Напиши я, что мы все больны, они вполне могли решить, что мы не дойдем до Дарлинга.

— Сознаете ли вы, в какое положение поставили господина Берка? Знай он, что вы все больны и далеко уйти не можете, он вероятней всего последовал бы за вами. Однако, прочтя вашу записку, он счел это невозможным.

— Я был совершенно уверен, что господин Берк не вернется.

— В письме к доктору Уиллсу его сын, которого уже, к сожалению, нет в живых, пишет, что ваша группа располагала «запасом провизии, рассчитанным на двенадцать месяцев при надлежащей экономии»; соответствует ли это действительности?

— Конечно нет, если только не считать, что мы должны были забить лошадей и верблюдов. Но подобных указаний я не получал.

— В том же письме Уиллса говорится: «Оставленная группа получила четкие приказания не покидать лагерь до нашего возвращения без крайней на то необходимости».

— Таких распоряжений мне никто не давал. Сам господин Уиллс прекрасно помнил об этом. Уходя из лагеря, он просил меня постараться пробыть в лагере четыре месяца, а затем действовать по обстоятельствам.

— Вам самому не приходило в голову, что покинуть базовый лагерь можно только в случае крайней необходимости?

— Конечно, нет… Господин Берк дал мне срок в три месяца; он сказал, что по истечении этого времени ждать его не следует. Я считал, что он не вернется на Куперс-Крик, и у меня были на то все основания. Если бы я задержался, нам пришлось бы израсходовать оставшуюся провизию.

— Почему вместе с провизией вы не оставили одежду?

— Я был уверен, что они экипированы не хуже нашего. Из одежды у нас остались только рубашки.

— Сколько времени Вы пробыли с Райтом в лагере, вернувшись на Куперс-Крик?

— Точно сказать не могу, но, кажется, не более четверти часа.

— Вы тщательно осмотрели лагерь?

— Да, я привязал лошадь возле тайника, ограду, осмотрел надписи на деревьях. То же самое сделал и Райт.

— Увидели ли вы какие-нибудь следы?

— Я заметил верблюжьи следы, но решил, что они остались от наших верблюдов.

— Вам не попались отпечатки человеческих ног?

— Никаких отпечатков.

— Как же так?

— Там полно крыс и место очень пыльное.

— Хорошо ли вы знакомы с пустыней? Умеете ли вы идти по следу?

— Да.

— Можете ли вы отличить след белого человека от следа аборигена?

— Конечно, если только они не идут босиком.

— А следы босых ног?

— Нет, не смогу.

— Кому принадлежала идея возвращения в лагерь после встречи с Райтом? Вам или ему?

— Мне.

— С какой целью?

— Мне стало лучше, а Пэттон оказался под присмотром врача. Я считал, что ему нужен покой, тогда он поправится недели через две. Поскольку господин Райт так и не добрался до Куперс-Крика, я решил, что самое правильное вернуться туда еще раз. Если, паче чаяния, господин Берк вернулся бы, мы смогли бы оказаться полезными ему и его партии.

— Значит, в глубине души вы допускали, что он мог там оказаться.

— Да, какой-то шанс оставался.

— Почему все-таки господин Уиллис на смертном одре и в двух предыдущих письмах так твердо говорит, что ожидал застать вас в лагере?

— Не могу понять. Не знаю, какие причины заставили его утверждать это».

На этом допрос Браге закончился. Его слова звучали достаточно убедительно, если не считать, что главный вопрос так и остался невыясненным: правда ли, что Берк велел ему ждать в лагере только три месяца? Никаких письменных доказательств не было. Пэттон умер, Дост Магомет находился в Менинди и к тому же не разумел английского; слова Браге мог подтвердить лишь Макдоно, единственный оставшийся в живых из всей рейдовой группы. Когда он предстал перед комиссией, то его сразу же без обиняков спросили:

«— Слышали ли вы из уст господина Берка какие-либо приказания относительно сроков пребывания вашей партии в базовом лагере на Куперс-Крике?

— Сам я не слышал от него никаких приказаний. Но у меня был разговор с господином Берком на эту тему.

— Что он сказал?

— В день накануне ухода, часов в двенадцать — как раз была моя очередь караулить верблюдов, — он подошел, и мы проговорили примерно час. Я спросил, как долго нам предстоит оставаться на крике, и он сказал, что мы должны пробыть здесь три месяца или же до тех пор, пока хватит провизии с учетом обратной дороги до первых поселений. Он не сказал, что таковы оставленные им приказания, просто я спросил, а он ответил.

— Больше он ничего не говорил по данному вопросу?

— Нет, это все. Я хотел бы добавить, что он ссылался в данной связи на господина Райта: «Райт должен прийти через несколько дней, самое позднее через две недели. Я оставил ему четкие указания следовать за мной…» Насколько я понял, давая эти указания, господин Берк рассчитывал, что они будут выполнены, и господин Райт оборудует у крика провиантский склад.

— Сообщил ли вам господин Браге о полученных им от господина Берка инструкциях после его ухода из лагеря?

— Да.

— Что именно он сказал?

— На следующий день после ухода Берка Пэттон спросил господина Браге, сколько нам надлежит ждать. Тот ответил: «Господин Берк приказал мне оставаться здесь три месяца или до тех пор, пока хватит провизии». Однако дорогой, пока Браге провожал уходивших в рейд, господин Уиллс попросил его ждать четыре месяца. Об этом господин Браге сообщил нам тогда же и потом еще несколько раз повторял в разговорах.

— Были ли у господина Берка какие-либо сомнения относительно прихода господина Райта в лагерь на Куперс-Крике?

— Нет, думаю, у него не было сомнений…

Браге (прерывая): — Я хорошо помню слова господина Берка. Утром перед уходом он собрал нас и сказал, что, по его расчетам, Райт должен появиться к вечеру того же дня или в течение ближайших двух дней; однако господин Берк допускал, что Райт может и не прийти. Он сказал: «Я не уверен в нем; я в нем не уверен; он может и не прийти совсем; что-то может помешать ему».

Вопрос к Макдоно: — Вы согласились с предложением господина Браге покинуть лагерь?

— Когда господин Браге впервые обратился ко мне с этим, недели за две до нашего ухода, я сказал, что можно подождать до первого мая, но Пэттону становилось все хуже и хуже; в моем присутствии Пэттон умолял господина Браге уйти; он еще говорил, что иначе у него нет шанса выздороветь.

— Пэттон действительно так говорил?

— Да, после трех недель болезни он был очень слаб. Что касается меня, то я мог бы оставаться и дольше; думаю, при обычной нагрузке я продержался бы еще не одну неделю и спокойно дошел бы до Дарлинга. Мы могли бы прождать в лагере еще четыре недели, но тогда для господина Берка уже не осталось бы никакой провизии.

— Значит, главной заботой для вас было спасение жизни Пэттона?

— Полагаю, для господина Браге это было главным. Я тут ни при чем. Когда он спросил меня, следует ли нам возвращаться, я ответил: «Конечно, если это поможет Пэттону».

— Правильно ли будет сказать, что вы потеряли надежду на возвращение господина Берка?

— Надежду потерял только Райт. Я считал, что вероятнее всего, рейдовая группа направилась в Квинсленд, хотя полной уверенности не было. Еще на Дарлинге я имел разговор с господином Берком по поводу одежды, и у меня сложилось впечатление, что господина Берка могут ждать у залива Карпентария. Я слышал раньше, как профессор Нимейер сказал: «Ну, Берк, надеюсь встретить вас на судне». А перед уходом с Дарлинга я укладывал одежду господина Берка, которой, кстати сказать, было очень мало, потому как в этом вопросе он был человек непредусмотрительный — только завидит туземца, тут же бросит ему рубашку или еще что-нибудь; мне даже пришлось отдать ему две свои фланелевые рубашки. Так вот, в тот раз он и сказал мне: «Меня это ничуть не беспокоит, Макдоно; если доберусь до залива, то на борт я вполне могу взойти и в одной рубашке».

— Что заставило вас склониться к мысли о том, что у господина Райта не осталось никаких надежд?

— Он много раз заявлял, что г-н Берк пропал: «Ни в каком он не в Квинсленде, кинулся как безумец в пустыню, рассчитывая отыскать воду, и потерялся». У него не было ни капли надежды, причем говорил он с такой уверенностью, что я даже решил поспорить — предложил пари на то, что господин Берк объявится в Квинсленде или еще где-нибудь.

— Известны ли вам слова господина Уиллса о том, что провизии вам было оставлено на двенадцать месяцев?

— Наверное, он имел в виду, что мы должны съесть лошадей и верблюдов; иначе он не мог так сказать.

— Доставляли ли вам беспокойство туземцы на Куперс-Крике?

— Нет, мы ладили с ними. Когда они первый раз появились возле лагеря, наш сипай ужасно напугался, он весь дрожал от страха, и господин Берк послал меня узнать, в чем дело. Я пошел, прихватив револьвер и ружье. Их было человек пятьдесят, они норовили пощупать меня. Но я был спокоен, и все кончилось миром.

— Не казалось ли вам, что находившийся в лагере отряд со временем становился слабее и терял способность к самозащите?

— Лично я всегда мог защитить себя, пока доктор Беклер не уложил меня в постель.

— Известно ли вам что-либо о семье господина Берка в Ирландии?

— Да. Он очень доверял мне и много рассказывал о себе. Мы были большими друзьями.

— В каком состоянии находился отряд господина Райта, когда вы встретились с его людьми?

— Они были в плачевном состоянии, все было в ужасном беспорядке.

— Намеревался ли господин Райт отправить одежду или провизию в лагерь на Куперс-Крике?

— Нет. По правде сказать, он с нами почти не разговаривал. Когда он поехал с Браге в оставленный лагерь, у меня было впечатление, что ему просто хотелось взглянуть на крик, а вовсе не помочь господину Берку. Да, именно так — он просто хотел увидеть Куперс-Крик собственными глазами. А вот господин Браге действительно беспокоился о господине Берке, потому и вернулся обратно. Я в этом совершенно уверен.

— Что еще вы хотели бы сообщить?

— Я хотел бы сказать несколько слов о докторе Беклере, о том, как он лечил меня с Пэттоном. Когда я попал к нему, я был вполне в форме, мог работать… Но доктор Беклер потребовал, чтобы я лежал, пока не заживет колено… Я считал, что никакого прока от этого не будет; так оно и получилось — вся мускулатура в ногах ослабла и я не мог даже присесть. А Пэттону он ничего не давал, кроме жидкой каши. Между тем у доктора Беклера имелся запас мясных консервов, но Пэттону он их не давал».

Последние фразы Макдоно выпалил с особенной горячностью. На этом его оставили в покое, поскольку «стало ясно, что они с Браге держатся единым фронтом. У них было достаточно времени, чтобы заранее согласовать свои показания. Впрочем, это вовсе не означало, что оба они лгут. Все выглядело бы значительно проще, если бы Берк перед уходом из лагеря оставил Браге письменные распоряжения. Правда, Браге не был исключением — за все время экспедиции ни один человек не получил от Берка письменных указаний. Остались лишь его последние записи, исполненные горечи и отчаяния.

Путешественники по возвращении с залива твердо рассчитывали застать Браге на посту в лагере. Та же мысль не раз повторяется и в дневниках Уиллса. Но попробуем представить себе их реакцию, напиши Браге в оставленной в тайнике записке, что один из его людей при смерти, а сам он и двое других мучаются от цинги; возможно, участникам рейда не было бы так горько. Быть может, они посочувствовали бы Браге, узнав о задержке Райта в Менинди… Прояснить ситуацию мог только Кинг. Пока же комиссия занялась следующим свидетелем, г-ном Эдвардом Уэкером, почтмейстером из Мевинди.

От него ждали рассказа о поведении Райта во время долгого сидения на Дарлинге.

«— Говорил ли вам Райт, что ожидает депешу с подтверждением своего назначения?

— Да, говорил; он удивлялся, что подтверждение никак не приходит. Он говорил это не только мне, но и всем приходившим в Менинди, поскольку поведение-господина Райта вызывало недоумение: никто не понимал, почему он застрял на Дарлинге.

— Это бросалось в глаза всем?

— Именно так. Все считали глупостью со стороны? Райта сидеть без дела и ждать, пока пройдет сезон. Но Райт всякий раз объяснял, что ждет, пока его назначение будет одобрено Комитетом в Мельбурне… Он считал, что без этого ему не выплатят жалованье, тем более что Комитет в то время не пользовался доверием, отказываясь оплачивать мелкие чеки.

— Вы сказали, что господина Райта не раз корили за проволочку?

— Да.

— За то, что он оттянул поход почти до наступления лета?

— Да, все находившиеся в Менинди участники экспедиции упрекали его в том, что он теряет драгоценное время, однако он всегда отвечал одно и то же: он ждет подтверждения».

Следующее слушание состоялось 5 декабря. На сей раз показания давал Кинг. В тот день ему исполнилось 23 года. Он уже успел немного оправиться после восторженных приемов и, как писала мельбурнская «Геральд», выступал в комиссии безукоризненно. Несколько высокомерно газета добавляла: «Хотя этот человек и не получил полного образования, он, несомненно, обладает живым умом. Можно лишь сожалеть, что ему задавали мало вопросов — у него поразительная память, в которой запечатлелось все вплоть до мельчайших деталей». Члены комиссии обращались с Кингом очень бережно, постепенно подводя его к главному вопросу:

«— Оставлял ли господин Берк господину Браге какие-либо приказания относительно его дальнейших действий?

— Нет.

— Говорил ли вам господин Берк в последний день перед уходом о том, что оставляет господина Браге главой тылового отряда и что господин Райт в самом скором времени должен прибыть в лагерь?

— Да, говорил.

— Упоминал ли он точное время?

— Он сказал — через несколько дней. Потом он попрощался со всеми. Когда он пожимал руки Пэттону, который обожал Берка, Пэттон заплакал; он очень расстроился из-за того, что не идет вместе с господином Берком. Прощаясь, тот сказал ему: «Пэттон, не надо расстраиваться, я очень скоро вернусь. Если через несколько месяцев нас не будет, вы двинетесь назад к Дарлингу».

— С собой вы взяли меньшую часть провизии, оставив большую в лагере, не так ли?

— Да.

— Были ли у вас какие-нибудь спиртные напитки?

— Нет, мы ничего не взяли с Дарлинга.

— Свинина была доброкачественной?

— Замечательная.

— Господин Берк не собирался брать провизии больше чем на три месяца?

— Да, именно так.

— Но при желании он мог взять и больше, не так ли?

— Да.

— Господин Браге сопровождал вас часть пути?

— До первого привала. В тот вечер мы отужинали вместе и, когда пришло время возвращаться, он сказал: «До свиданья, Кинг, вряд ли доведется увидеть вас раньше чем через четыре месяца».

— Он сказал именно в таких выражениях?

— Да».

Затем Кинг рассказал об их рейде к заливу. Временами, особенно пересекая каменную пустыню, они шли по ночам. У них не было палаток и спали они под открытым небом. На каждом привале Уиллс, как правило, делал записи в дневниках и тратил на это не меньше часа. Потом он читал их Берку, и тот иногда добавлял что-то; сам Берк почти ничего не писал. До залива они добрались без особых трудностей, воды на всем пути было достаточно. Еды тоже хватало, хотя поход затянулся дольше, чем они предполагали — два месяца вместо шести недель; вокруг было много дичи — кенгуру, эму, утки, но они не охотились, чтобы не терять времени, а продолжали «держать курс».

«— Не говорил ли господин Берк при приближении к заливу, что рассчитывает на чью-либо помощь?

— Нет.

— Он не ждал помощи ни с суши, ни с моря?

— «Нет. Когда мы стояли в Менинди, наша с Макдоно палатка была рядом с палаткой господина Берка, и Макдоно слышал разговор между Берком, Уиллсом и профессором Нимейером. Это было как раз перед возвращением профессора из Менинди в Мельбурн. Они говорили о каком-то судне. Судя по разговору, господин Берк отказывался от посылки судна. Если бы он ожидал помощи, мы бы наверняка вышли к открытому морю, прорвавшись сквозь плавни в устье реки Флиндерс. Но запасы провизии были уже на исходе, и мы туда не пошли. Господин Берк считал свою миссию выполненной; мы видели прилив, вода в реке стала соленой и уровень поднялся на двадцать сантиметров.

— Никаких сомнений в том, что это морской прилив, у вас не было?

— Ни малейших.

— По каким признакам вы его определили?

— Из воды торчали огромные камни, затем мы увидели, что они скрылись под водой.

— Доносился ли до Вас шум моря?

— Нет».

Затем, продолжал Кинг, под проливным дождем — тропический «душ» обрушивался на них по 10–12 раз в день — они пустились в обратный путь. Суточный паек был урезан драконовским образом. И люди и животные «еле шевелили ногами», а Грей, кроме того, жаловался на боль в спине.

«— Говорил ли господин Берк что-нибудь о целесообразности пути через Квинсленд?

— Ничего подобного я не слышал.

— Господину Грею становилось все хуже?

— Да, он угасал, судя по тому, что говорил господин Уиллс; он [Уиллс] был среди нас за доктора — когда кто-то заболевал, он давал лекарства. Господин Уиллс говорил, что Грей подорвал здоровье из-за выпивок еще в Суон-Хилле. Я слышал, он действительно сильно пил там».

Далее Кинг упомянул о неприятном инциденте с Греем, когда того застигли поедающим украдкой кашу из ворованной овсянки:

«— Господин Берк подозвал его и спросил, что все это значит; еще он спросил, разве Грей не получал равную со всеми долю; тот, конечно, не отрицал. Тогда господин Берк дал ему несколько оплеух. При этом господин Грей не издал ни звука, вопреки тому, что пишет господин Уиллс. Правда, самого господина Уилса в этот момент не было в лагере, а когда он вернулся, все уже кончилось. Думаю, господин Берк нанес господину Грею шесть-семь ударов.

— У господина Берка не было привычки бить подчиненных?

— Нет, насколько я знаю, он поступил так впервые.

— В целом взаимоотношения в отряде были хорошие?

— Очень хорошие; все старались помочь друг другу.

— Даже после этого случая?

— Да, хотя в тот момент господин Берк был очень сердит на Грея.

— Как долго Грея везли на верблюде?

— Дней семь… Он умер за день до того как мы вышли к крику, милях в пятнадцати от берега, то есть примерно в семидесяти милях от базового лагеря.

— Если бы вы не остановились, чтобы похоронить Грея, успели бы вы вернуться в лагерь до ухода Браге?

— Да, успели бы в самый раз.

— Известно ли вам, кого господин Берк рассчитывал увидеть в лагере по возвращении на Куперс-Крик?

— Да, мы рассчитывали увидеть там всю экспедицию — отряд Райта и партию Браге. Господин Берк повторял, что не сомневается в прибытии колонны из Менинди; он столько раз обращался в Комитет с просьбой ускорить ее движение, что никакая иная возможность ему просто не приходила в голову. Когда мы пришли в лагерь и не застали там никого, нашему разочарованию не было предела.

— Говоря о колонне, вы имеете в виду отряд Райта?

— Да, он ожидал увидеть там господина Райта со всей экспедицией».

Кинг вновь описал сцену возвращения. Члены комиссии подробно расспросили, в каком состоянии они оставили лагерь 23 апреля, отправляясь к Маунт-Хоуплесу.

«— Заметили ли вы лопатку?

— Да.

— Вы прислонили ее к дереву в том же положении, в каком она стояла?

— Мы нашли ее у ограды, а уходя, прислонили к дереву с надписью.

— Почему господину Берну или кому-нибудь из вас не пришло в голову сделать зарубку на дереве?

— Мы считали, что отряд сюда уже не вернется. Нам казалось, что слова «рыть» вполне достаточно.

— Намекал ли господин Берк на какие-либо указания, оставленные им господину Браге?

— Нет. Его сомнения касались только туземцев. Когда мы пришли на Куперс-Крик, они окружили нас, и господин Берк сказал, что нам следует проявлять, сугубую осторожность, поскольку неизвестно, что они могли сделать с партией Браге.

— Значит, господин Берк даже не мыслил, что Браге мог уйти из лагеря?

— Мы никогда не обсуждали это, у нас не было никаких оснований предполагать, что такое может случиться… За три-четыре дня до возвращения в лагерь, господин Берк спросил меня, хочу ли я остаться на Куперс-Крике или пойду с ним в город — он считал тогда, что на Куперс-Крике будет оборудован постоянный провиантский склад. Он добавил, что разрешит мне несколько недель пробыть в городе с тем, чтобы потом я вернулся в лагерь. Господин Уиллс обещал мне то же самое.

— Много ли оказалось в тайнике провизии?

— На наш взгляд, они могли бы оставить и побольше: по расчетам у них было провизии на девять месяцев — без особой экономии; кроме того, они имели право забить лошадей и верблюдов, если потребуется свежее мясо.

— Допустим, господин Берк пробыл бы в походе пять месяцев. Он все равно рассчитывал бы найти людей в лагере?

— Да, мы все равно считали бы, что тыловой отряд будет на месте. Господин Берк говорил, что они должны ждать при любых обстоятельствах.

— Очевидно, господин Берк был совсем без сил, когда вы расстались с ним?

— Да, он уже не мог подняться.

— Что он говорил, когда просил вас вложить ему в руку револьвер; объяснял ли он как-нибудь свое желание?

— Он сказал мне: «Кинг, я утешаюсь сознанием того, что мы выполнили свой долг и прибыли в условленное место, имея все основания считать, что нас здесь, ждут»».

Заседание затянулось, Кинг явно устал и немного путался, но комиссии очень хотелось выяснить еще один вопрос, связанный с последним письмом Уиллса к отцу.

«— Вам знакомо это письмо?

— Это письмо, которое господин Уиллс прочитал нам.

— Как по-вашему, почему он счел нужным зачитать его вслух — для того, чтобы вы или господин Берк смогли внести поправки?

— Мне кажется, причина в том, что господин Уиллс не желал причинять нам с господином Берком ни малейших неприятностей. Ему хотелось, чтобы мы сами убедились, что он написал только правду и ничего кроме правды.

Председатель: Полагаю, на сегодня все вопросы исчерпаны. От имени комиссии приношу вам искреннюю благодарность за ясные и исчерпывающие ответы».

На самом деле так ли уж прояснилась ситуация после ответов Кинга? Никто не сомневался, что Кинг старался говорить правду, но его преданность Берку бросалась в глаза; он во всем поддерживал Берка, разделял его чувства, его обиды. В показаниях Кинга четко прослеживалось убеждение в виновности Браге. О чем они говорили с Браге во время долгого пути с Куперс-Крика? Детали этой беседы, проходившей с глазу на глаз, так и не стали достоянием гласности.

Кинга сменил за столом свидетелей Браге. Теперь, яри повторном слушании складывалось впечатление, что он увиливает от прямого ответа. Вопрос звучал так:

«— На прошлом заседании мы спросили вас о письме господина Уиллса отцу, в котором он утверждает следующее: «Оставленная партия получила строгий наказ не покидать лагерь до нашего возвращения без крайней необходимости». Вы сказали, что не получали таких приказаний. Подтверждаете ли вы свои слова?

— Я вынужден был покинуть лагерь.

— Вы говорили, что не получали таких приказаний. Подтверждаете ли вы сейчас свои слова?

— В такой форме не получал.

— Действительно ли возникла крайняя необходимость покинуть лагерь?

— Да.

— Главной причиной, как вы докладывали комиссии, явилась болезнь?

— Да, болезнь Пэттона.

— Если бы вы получили приказания, о которых пишет господин Уиллс, вы бы ушли из лагеря?

— Не знаю. Сейчас я затрудняюсь ответить».

На сей раз Браге не упоминает ни о трех, ни о четырех месяцах, хотя все, включая Кинга, говорят, что Берк взял с собой трехмесячный запас провианта. Он рассчитывал вернуться через три месяца — на этот счет сомнений быть не могло. И скорей всего именно так он и сказал Браге. Странно, что за время расследования никто почему-то не зачитал письмо Берка Комитету, отправленное с Куперс-Крика 13 декабря 1860 г. Между тем это был ключевой документ, в котором, в частности, имелись следующие строки: «намереваюсь возвратиться на Куперс-Крик не позднее чем через три месяца. Вторую группу я оставляю под началом г-на Браге, который пользуется полным моим доверием. Лагерь хорошо укреплен на случай нападения туземцев, поэтому ничто не может помешать группе пребывать там до нашего возвращения или же до тех пор, пока не истощатся запасы провизии».

Следующим был заслушан Хоуит, который вновь собирался отправиться к Куперс-Крику, чтобы доставить в город останки Берка и Уиллса. Никаких новых фактов следствию он не сообщил; складывалось впечатление, что Хоуиту не хотелось впутываться в эту историю.

Затем настал черед Уильяма Райта. Его появление вызвало взволнованный шумок в зале: наконец-то он соизволил прибыть в Мельбурн, и комиссия, равно как и публика, сможет узнать из первых уст причины его долгого сидения на Дарлинге. Казалось, ему не удастся найти себе оправдание. Три месяца он проторчал в Менинди, прекрасно зная, что Берк на Куперс-Крике остро нуждается в пополнении провианта. Он проявил полную бездарность, выступив в поход в разгар лета; дорогой без всяких причин обострял отношения с аборигенами; по сути дела, по его вине погибли четверо участников. Заскочив с Браге в лагерь на Куперс-Крике, он не заметил следов пребывания там Берка и Уиллса и не удосужился поискать их вокруг лагеря. Наконец, в довершение всего Райт трусливо отсиживался в Аделаиде, опасаясь расплаты за грехи. Список получался внушительный.

Кто же был этот человек на самом деле? Злодей или глупец? Неуч, которому нельзя поручать никакого дела, или бедолага, преследуемый неудачами?

Ко всеобщему удивлению, Райт держался весьма самоуверенно. Члены комиссии ожидали увидеть кающегося грешника или человека, проглотившего язык. Ничего подобного: Райт хладнокровно отвечал на вопросы заранее зная, что уличить его в даче ложных показаний будет весьма не просто. Его версия звучала следующим образом: он стал жертвой обстоятельств и вины за собой не чувствовал. Берк, по его словам, обещал отправить Браге с Куперс-Крика с лошадьми и верблюдами, чтобы помочь доставить в лагерь провизию и снаряжение. Но Браге так и не явился. В Менинди одно событие за другим не позволяло выступить в путь: сначала он одолжил полицейскому Лайонсу четырех лошадей и ждал, когда тот их возвратит, чего так и не случилось. Затем он отправил Беклера с тремя верблюдами на поиски Лайонса и ждал, пока тот вернется. Комитет не подтвердил его назначение на должность, более того — даже не удосужился ответить ни на одного его письмо, поэтому он был вынужден отправить Ходжкинсона в Мельбурн, чтобы получить наконец вразумительный ответ, а заодно разрешение на покупку лошадей; вполне понятно, что пришлось ждать возвращения Ходжкинсона. И так далее и тому подобное. Короче, не было никакой возможности сдвинуться с места.

Конечно, сказал Райт, они понимали, что Берк оказался в трудном положении, и очень беспокоились о его судьбе. Но что он мог сделать в Менинди, не имея, по сути, никаких полномочий и не располагая достаточным количеством вьючных животных, чтобы доставить груз к Куперс-Крику? Когда же он смог двинуться в путь, на него обрушились напасти: проявляли враждебность аборигены, заболели участники похода, пересохли источники. Все это не позволило его колонне добраться до места назначения.

Уязвимость ряда моментов рассказанной истории бросалась в глаза. Членам комиссии фактически удалось добиться от Райта признания, что истинной причиной задержки были его некомпетентность и безответственность в добавление к страстному желанию получить назначенное жалованье. Период с 5 ноября, когда он прибыл в Менинди из Торовото, до 19 декабря, когда Ходжкинсон отправился в Мельбурн, прошел в бездействии. Чем же он занимался эти полтора месяца? «Смотрел за животными, — ответил Райт. — Я не знал, как следует поступить, поскольку не имел никаких указаний из Комитета».

Между тем он ясно заявил Берку, продолжал Райт, что останется в Менинди до тех пор, пока не получит из Мельбурна директив и подтверждения о своем назначении руководителем тыловой колонны.

«— Берк ожидал, что Вы последуете за ним и доберетесь до Куперс-Крика через два-три дня после его ухода к заливу.

— Я не понимаю, как он мог рассчитывать на это.

— Всем известно, что ответ на отправленное из Менинди письмо можно получить не раньше чем через 28 дней. Как это согласуется со словами Берка о том, что вы должны были появиться в лагере спустя два-три дня после его ухода?

— Я никак не могу это увязать.

— Почему вы считали столь необходимым получить подтверждение Комитета?

— Я не знал, будет ли утверждено мое назначение и получу ли я какое-либо денежное вознаграждение.

— Вы получили четкие приказания от господина Берка. Значит, вы просто беспокоились о своем жалованье?

— Нет, я о нем не беспокоился.

— Возражал ли кто-нибудь в отряде против вашего назначения?

— Нет.

— В письме господина Берка (из Торовото) говорится следующее: «Наиболее разумным мне представляется создать продовольственный склад на Куперс-Крике и выступать оттуда мелкими партиями с целью разведки местности. В любом случае крайне желательно, чтобы оставшаяся группа как можно быстрее подтянулась к нам». Иными словами, господин Берк не предусматривал никакой задержки. Вы можете это объяснить?

— Не могу… Когда он зачитывал мне этот документ, я не обратил внимания на указанную подробность; кстати сказать, господин Берк так часто менял свои решения, что не всегда удавалось понять, что именно он имеет в виду.

— Вы по-прежнему настаиваете на том, что имели право оставаться в Менинди до получения подтверждения о назначении на должность?

— Да.

— Значит, будь у вас даже пятьдесят лошадей и пятьдесят верблюдов, вы бы все равно не двинулись с места, не получив подтверждения Комитета?

— Нет, не двинулся бы».

Почему же в таком случае он не отправил в Комитет письмо с изложением своих сомнений? Он писал, отвечал Райт. Когда? В ноябре, когда вернулся в Менинди из Торовото.

Вызванный Макадам категорически отрицал получение Комитетом подобного письма.

«Вопрос Райту: — Сохранилась ли у Вас копия?

— Нет, не сохранилась.

— Вы сами писали его?

— Да, собственноручно. Всего несколько слов.

— Можете ли вы сейчас воспроизвести по памяти суть этого документа?

— Нет, не могу.

— Не сочтете ли вы за труд написать аналогичное письмо как можно ближе к тексту оригинала?

— Нет, я не помню, какие там были слова».

Не добившись толку, комиссия занялась не мифическим, а реально существующим письмом Райта Комитету, которое было отправлено в Мельбурн с Ходжкинсоном 19 декабря. В нем Райт сообщал, что «задержка с выходом вызвана главным образом малочисленностью оставленных г-ном Берком верблюдов (девять штук); к тому же они ослаблены и не смогут нести тяжелый груз». В письме нет ни слова о том, что Райт ожидает подтверждения о своем назначении на должность. Какое же из двух заявлений Райта соответствует действительности? Почему он ждал — потому, что не хватало верблюдов, или потому, что хотел получить подтверждение?! Райт отвечал, что в письме поднимался вопрос о назначении.

«— Будьте любезны, покажите нам это место. В данном письме мы не можем его найти.

— Я почти уверен, что говорил об этом Ходжкинсону, который писал письмо.

— Но в тексте ничего подобного нет.

— Я считал, что ясно изложил свою мысль, но текст был записан иначе.

— Как все-таки объяснить это несоответствие?

— Я уже ответил на этот вопрос. Больше мне нечего добавить.

— К сожалению, пока комиссия не получит четкого ответа на заданный вопрос, ваше положение остается двусмысленным.

(Г-н Райт не комментировал это замечание)».

В дальнейших показаниях Райт уже не так путался и был менее уклончив. Он, оказывается, с самого начала уговаривал Берка не дробить экспедицию, а идти всем вместе к Куперс-Крику, но Берк не желал никого слушать — он рвался вперед. Когда наконец в январе Райт двинулся за Берком, никаких следов не сохранилось, а все водоемы пересохли. Несмотря на это, он непременно пробился бы к Куперс-Крику, если бы не аборигены и болезни. Когда Браге присоединился к нему в Буллу, возвращаться на Куперс-Крик и устраивать там продовольственный склад стало уже невозможно: людей подкосили болезни; они буквально «с плачем умоляли его» вернуться в Менинди. Д-р Беклер сказал ему: «Вы понимаете, в каком положении мы оказались. На вас лежит ответственность за экспедицию. Если вы пойдете к Куперс-Крику, трое больных погибнут. А троих мы уже похоронили… Вы принесете в жертву жизнь этих людей ради слабого шанса спасти человека, который скорей всего туда не вернется». Они полагали, что Берк двинулся через Квинсленд.

«— Почему же вы с Браге все-таки отправились в лагерь?

— Прошло еще три недели сверх того срока, в который господин Берк намеревался вернуться, и мы решили проверить».

Когда они с Браге добрались до лагеря, продолжал Райт, «то не увидели никаких следов, указывавших на то, что там побывали белые. В двух-трех местах виднелись остатки костров, которые, как я считал, разжигали туземцы. Я осмотрел эти места особенно тщательно; все чурки размером больше этих карандашей [лежавших на столе] сгорели дотла. Только туземцы так жгут костры: они кладут ровно столько дров, сколько нужно, не больше».

«— Вы оставили какую-нибудь записку на Куперс-Крике, извещающую, что побывали там?

— Нет. Я подумал об этом, но потом решил, что разрыв тайник и вытащив бутылку, мы лишь привлечем внимание туземцев, которые уже и так наведывались в лагерь. Я даже подозревал, что они наблюдают за нами — накануне вечером мы видели дым; поэтому, будучи по натуре крайне осторожным, я решил не вынимать бутылку и не вкладывать в нее новой записки.

— Разве так трудно было вырезать на дереве букву, Р», обозначив фамилию Райт, и дату — восьмое мая — под датой двадцать первое апреля?

— Я вполне мог бы это сделать, но в тот момент я был поглощен другими заботами.

— Никаких поисков вы не вели?

— Я тщательно осмотрел лагерь. Кстати, была мысль остаться там на ночь, но лошади, которых мы взяли с собой, были те самые, что прожили столько месяцев на Куперс-Крике. Поэтому г-н Браге сказал мне: «Если мы здесь заночуем, лошади наверняка убегут за пять миль к месту, где привыкли пастись, и утром нам придется идти за ними». Тогда я решил, что мы с тем же успехом можем переночевать на пастбище, чтобы потом не мучиться».

Они ускакали, обрубив последнюю ниточку, отняв у товарищей последний шанс на спасение.

Как ни странно, позиция Райта после допроса оставалась довольно крепкой. Конечно, никто не сомневался, что он лгал, утверждая, будто Берк наказал ему ждать в Менинди до получения известий из Мельбурна. Не менее очевидной была и ложь о письме, якобы посланном в Комитет в начале ноября, с просьбой подтвердить его назначение на должность. Чувствовалось, что всю эту историю Райт выдумал задним числом. Тем не менее приходилось признать, что на протяжении всей экспедиции приказания Берка оставались расплывчатыми. Безусловно также, что Комитет не торопился отвечать на письма и не торопил Райта с выступлением, хотя, как им было прекрасно известно, в декабре месяце он все еще сидел в Менинди.

Теперь настал черед сэра Уильяма Стоуэлла; он прибыл на заседание, полный решимости защитить репутацию Комитета. Члены комиссии обращались к нему с нескрываемым почтением, даже большим, чем к Кингу. Немудрено, что и в ответах верховного судьи колонии звучали повелительные нотки.

Берку, сказал Стоуэлл, было поручено пересечь континент, не рискуя при этом жизнью людей; вернувшись затем на Куперс-Крик, Берку предстояло продолжать исследования, оборудовав в центре материка провиантский склад. Никто не торопил его, не подбивал обогнать Стюарта; будучи главой Комитета, Стоуэлл написал Берку личное письмо, предостерегая его от ненужной торопливости.

«— Не припомните ли вы содержание депеши, доставленной господину Берку полицейским Лайонсом?

— В ней содержалась информация о продвижении Стюарта, который тоже намепевался пересечь континент.

— Не могло ли это сообщение побудить господина Берка спешно сняться с места?

— Напротив… В официальной депеше не было ровным счетом ничего, что заставило бы его торопиться. В течение всей экспедиции Комитет неизменно призывал ее участников избегать ненужного риска… Комитет всегда ратовал за осторожность, так что его советы никоим образом нельзя трактовать как призыв без оглядки рваться вперед».

Последнее замечание, мягко говоря, не вполне соответствовало действительности. Берка, конечно же, торопили, причем самым недвусмысленным образом. Покидая Мельбурн, он уже знал об экспедиции Стюарта и ему ясно дали понять, что честь Виктории находится в его руках. Колонисты горячо спорили, у кого больше шансов первым добраться до залива: вспомним хотя бы карикатуру в «Панче» о «великой гонке». Более того, Берка, без сомнений, назначили руководителем экспедиции именно потому, что он обладал напористостью и инициативой — качествами, необходимыми, чтобы обойти соперника и первым оказаться на финише. И письмо Стоуэлла Берку звучало отнюдь не как предостережение. Наоборот, пафос послания как раз заключался в том, чтобы «двигаться как можно быстрее».

При всем том поражало другое: Комитет, рьяно взявшись за дело в самом начале эпопеи, затем впал в какую-то непонятную летаргию. Именно этот вопрос заинтересовал теперь комиссию. Почему, спросили сэра Уильяма, Комитет не предпринял никаких мер, получив 3 декабря письмо Берка с просьбой утвердить назначение Райта? Ведь там четко указывалось, что отряд Райта должен незамедлительно следовать за Берком.

Члены Комитета, отвечал сэр Уильям, даже не могли себе представить, что Райт будет ждать подтверждения. Сам Райт об этом не обмолвился ни словом. Получив письмо Берка, они решили, что Райт давно уже покинул Менинди и отвечать бессмысленно — колонна вне пределов досягаемости.

Сэру Уильяму напомнили еще о двух письмах из Менинди, получение которых Комитет не удосужился подтвердить; одно из них — от д-ра Беклера — датировано 13 ноября, и второе — от Людвига Беккера — 27 ноября. Сам факт их написания не оставлял сомнений в том, что Райт никуда не ушел, а продолжал ждать в Менинди. Предпринял ли что-нибудь Комитет в этой связи?

«Сэр Уильям: Нет, никаких мер не было предпринято по причинам, уже изложенным; мы полагали, что сделать ничего невозможно… Члены Комитета исходили из того, что, отправив экспедицию, щедро снаряженную всем необходимым, они должны предпринимать меры лишь в ответ на конкретные просьбы или в случае возникновения непредвиденных затруднений».

Итак, лишь с прибытием в Мельбурн Ходжкинсона 31 декабря стало известно, что Райт все еще не выступил из Менинди, ожидая решения Комитета. Тот незамедлительно одобрил его назначение и выделил Райту деньги для покупки лошадей.

«История с утверждением в должности, — продолжал сэр Уильям, — представляется более поздней выдумкой; к такому заключению пришел Комитет. Не знаю, возможно, я сужу [Райта] слишком строго».

Все это звучало замечательно, но вопрос, почему все-таки Комитет не торопил Райта, оставался открытым. Даже 31 декабря, узнав от Ходжкинсона, что Райт топчется в Менинди, они ничем не ускорили ход событий, если не считать письма Райту с выражением надежды на то, что «доставка провианта из нынешнего лагеря к Куперс-Крику будет успешно завершена в самое ближайшее время». После 31 декабря Комитет не ударил палец о палец до июня месяца, когда начали спешно готовить экспедицию Хоуита. Целых шесть месяцев ушли впустую и, пожалуй, даже трудно сказать, где бездействие оказалось более пагубным — в Менинди или в Мельбурне.

Повторные показания д-ра Макадама не улучшили впечатления. Он заявил, что Комитет не стал подтверждать получение депеш от Беклера и Беккера, поскольку оба были «рядовыми сотрудниками» и им надлежало связываться с Комитетом через своего руководителя. Макадаму вежливо дали понять, что это не меняет дела — письма информировали Комитет о том, что в конце ноября Райт все еще сидел на Дарлинге, но Мельбурн никак не отреагировал.

Затем события приняли неожиданный оборот: место свидетеля занял Джордж Джеймс Ленделс, человек, командовавший верблюдами и покинувший экспедицию в Менинди. Он пребывал в возбужденном состоянии, результатом чего явился следующий нелепый диалог:

«— Вы отправились с господином Берком из Мельбурна, не так ли?

— Да.

— И как далеко вы ушли?

— Я считаю своим долгом сообщить вам все сведения, которыми располагаю, однако прежде прошу вызвать сюда всех членов первоначального состава экспедиции с тем, чтобы я смог опровергнуть возведенный на меня поклеп.

— Вы знаете, что это невозможно. Мы не занимаемся сейчас установлением факта клеветы или поклепа. Мы хотели бы с вашей помощью уточнить ряд неясных моментов.

— Все детали всплывут, но я считаю, что со мной обошлись дурно; я намерен опровергнуть несправедливые обвинения в свой адрес. Меня оклеветали, представив события в кривом зеркале.

— Расследование этого вопроса не входит в задачу данной комиссии.

— Я с готовностью предоставлю любую информацию, которой располагаю, однако мне невозможно это сделать, коль скоро здесь нет членов первоначального состава экспедиции.

— В таком случае соблаговолите удалиться.

— Понимаю. Справедливости не дождаться ни от кого. Королевское общество захлопнуло передо мной двери, вы тоже не желаете слушать».

С этими словами Ленделс покинул зал, а его место занял Томас Дик, содержатель бара в Суон-Хилле, где работал Чарли Грей. Дик был возмущен замечанием Кинга о том, что Грей подорвал себе здоровье пьянством. Это неправда, воскликнул бармен, за те полтора года, что Грей работал у него, «он надирался раз шесть-семь, не больше».

Члены комиссии настроились на шутливый лад: «Его можно считать трезвенником, не так ли?»

Да, Дик придерживался именно такого мнения, и он явился на заседание, чтобы не дать опорочить имя Грея. Комиссия поблагодарила его за прямоту.

Далее опять выслушали Кинга, которому захотелось кое-что добавить.

«Я обратил внимание, что в дневниках [Уиллса] нет упоминаний о религии и боге. У каждого из нас была своя Библия и молитвенник. Время от времени мы читали их. И вечером на смертном одре господин Берк молился, просил у госиода прощения за прошлое и умер со спокойной душой, как подобает истинному христианину».

Кроме того, Кинг много размышлял над историей с тайником в лагере и пришел к выводу, что Браге и Райт, вернувшись туда, должны были увидеть, что кто-то разрыл яму; они должны были также понять, что костры разжигали белые.

«— Как можно было узнать, кто разжигал костер, — белый или туземец? Там не осталось ни кусочка дерева; Вы полагаете, что сами могли бы отличить?

— Там оставались несгоревшие куски, хотя он [Райт] утверждает, что там ничего не было.

— Имелся ли в лагере запас дров?

— Нет, дров не было. Нам пришлось сжечь несколько оставленных скамеек, и часть из них прогорели не полностью; но это не главное — уже по расположению костров можно было понять, что их жгли белые».

Еще он хотел бы добавить следующее, продолжал Кинг: «Господин Ленделс предъявлял претензии и требовал разбора своего дела. Я готов выступить в защиту господина Берка в качестве свидетеля и участника».

В этот момент д-ру Уиллсу было позволено обратиться с вопросом к Браге:

«— Я хотел бы спросить, не оставил ли мой сын, господин Уиллс, перед выходом в рейд дорожную сумку?

— Он оставил в палатке мешок, ситцевый мешок с одеждой.

— Знали ли вы, что это были его личные вещи?

— Да, знал.

— Почему же тогда вы взяли мешок с собой в Менинди, а не зарыли в яму?

— У господина Уиллса было ровно столько же одежды, сколько у остальных. Я никак не думал, что им понадобится одежда.

— Не кажется ли вам, что эта одежда могла спасти ему жизнь?

— Сейчас мне известно многое из того, чего я просто не мог знать раньше. Если бы я знал, что они вернутся в тот вечер, я, конечно же, остался бы в лагере. Ьудь у меня хоть малейшая причина допустить, что они когда-нибудь вернутся, я бы скорее погиб, но не покинул лагерь».

Оставался еще один важный свидетель, д-р Герман Беклер. Очень скоро выяснилось, что он держит сторону Райта, во всяком случае резко настроен против Верка. Берк, говорил д-р Беклер, не раз позволял себе «грубые выражения» по отношению к нему и к Ленделсу во время перехода из Мельбурна в Менинди, причем оскорбления Берка были не только грубыми, но и несправедливыми. Вскоре он понял, что угодить Берку невозможно, и решил отказаться от участия в экспедиции — частично из-за постоянных придирок к Ленделсу, а частично из-за невозможности вести научные наблюдения. Берк запретил ему проводить эту работу. В результате он застрял в Менинди. Позднее врач переменил свое решение и вызвался сопровождать Райта до Куперс-Крика.

«— Все члены экспедиции были здоровы в то время?

— Насколько мне известно, да.

— Однако вскоре после того, как Вы покинули Менинди, несколько человек заболели?

— Да, первые симптомы появились у Стоуна в Торовото. Господин Райт нанял его за день-два до выхода из Менинди, куда Стоун вернулся из Аделаиды, где его пользовал врач.

— На что он жаловался?

— У него был, как это называется здесь, хронический бронхит.

— Если он был нездоров, зачем же его взяли в экспедицию?

— По его виду никто бы не сказал, что он страдает какой-то болезнью.

— Вы его освидетельствовали перед походом?

— Нет.

— Хотя в тот период вы отвечали за медицинскую службу экспедиции?

— Да, поскольку вызвался сопровождать господина Райта. Но я не мог решать, брать человека или нет, это было не в моей власти.

— Не считаете ли вы, что длительное бездействие в Менинди без каких-либо занятий предрасполагало к болезням?

— Видимо, да; по крайней мере, так было в случае с господином Беккером.

— От чего умирали люди — от цинги или других болезней?

— Г-н Беккер умер от дизентерии и развившегося в результате ее истощения. При этом у него наблюдались и типичные симптомы цинги. Перселл умер от истощения, вызванного цингой.

— Значит, цинга была основной причиной смерти?

— Да, цинга была основной причиной всех случаев смерти в нашем отряде.

— Получали ли больные цингой консервированные овощи в достаточном количестве?

— У нас не хватало времени на приготовление этих овощей.

— Вы взяли с собой в экспедицию набор семян. Сумели ли вы их употребить каким-нибудь образом?

— Первые семена мы посадили в Буллу рядом с криком, но как только появились первые ростки, их сожрали крысы».

Заявление Макдоно о том, что он довел Пэттона до голодной смерти, продолжал Беклер, совершенно несправедливо. Он сам готовил Пэттону еду — кашу на завтрак, рис с яблоками днем или вечером. Он также давал больному суп из сушеного мяса, однако консервированные овощи оказались для него слишком твердыми.

Последнее слушание состоялось 30 декабря 1861 года, а месяц спустя комиссия вынесла решение. Оно гласило: «Тщательно подготовленная и полностью обеспеченная всем необходимым экспедиция без затруднений добралась до населенного пункта Менинди на реке Дарлинг, где была необдуманно разделена г-ном Берком. Г-н Берк допустил ошибку, назначив г-на Райта на важную должность в экспедиции, не зная ранее этого человека и не располагая о нем достаточными сведениями; вместе с тем следует признать, что неожиданные решения об отставке г-на Ленделса и д-ра Беклера создали в экспедиции сложное положение и привели к этому назначению.

Г-н Берк проявил усердие в ущерб осторожности, покинув базовый лагерь на Куперс-Крике, не дождавшись прихода тылового отряда из Менинди и не обеспечив, вопреки указаниям, надежной связи с населенными пунктами; пустившись в столь длительный поход со скудным запасом провианта, г-н Берк возложил на свою партию непосильное бремя, результатом коего явились гибель животных и изнурение людей от усталости и многих лишений.

Поведение г-на Райта следует расценивать как в высшей степени предосудительное. Совершенно ясно, что г-н Берк, расставаясь с ним в Торовото, рассчитывал на безотлагательную активную поддержку с его стороны; представляется маловероятным, что руководитель экспедиции мог предположить возможность сколько-нибудь продолжительной задержки на Дарлинге. Г-н Райт не смог дать удовлетворительного объяснения причин своей проволочки; между тем за исключением смерти Грея все несчастья, случившиеся с экспедицией, в значительной мере обусловлены этой задержкой. На г-не Райте лежит также тяжкая ответственность за то, что в тайнике на Куперс-Крике не было достаточного количества провизии и одежды. Убедившись в невозможности доставить провиант на Куперс-Крик, он должен был поместить его в другом месте, оставив в лагере соответствующие указания.

Экспедиционный комитет совершил весьма серьезную ошибку, невнимательно отнесясь к депеше Берка из Торовото и не настояв на скорейшей отправке колонны г-на Райта из Менинди. Комитет располагал сведениями о ее задержке из писем гг. Беклера и Беккера, датированных разными числами вплоть до конца ноября, однако не обеспокоился этим фактом; никто из его членов не осознал жизненно важного смысла слов г-на Берка о том, что «за ним вскоре должна двинуться» основная колонна; никто не подумал о катастрофических последствиях, которые могут произойти — и, к несчастью, произошли — из-за рокового бездействия г-на Райта и его людей на Дарлинге.

Поведение г-на Браге, покинувшего свой пост в базовом лагере до возвращения туда руководителя или прибытия замены с Дарлинга, заслуживает осуждения; однако мы придерживаемся мнения, что груз возложенной на него ответственности оказался непосильным; не следует также забывать, что, получив уверения руководителя, он имел все основания рассчитывать в самое ближайшее время на помощь от г-на Райта, которой не последовало. Г-н Браге оставался на посту четыре месяца и пять дней и покинул его лишь в связи со смертельной болезнью спутника; только в этой ситуации его долготерпению пришел конец и он отступил, лишив тем самым единственной надежды тех, кто по роковому совпадению вернулся в лагерь в тот же день. Его решение оказалось пагубным, но мы считаем, что его действиями руководило искреннее желание выполнить свой долг. Мы прекрасно понимаем, сколь мучительной должна быть для него мысль о том, что прояви он выдержку и стойкость еще двадцать четыре часа, он стал бы спасителем экспедиции и заслужил бы восторги и всеобщее одобрение. Эта тяжкая мысль усугубляется обидой на ту часть общественности, которая осуждала его, как он, видимо, считал, незаслуженно.

Насколько можно судить, г-н Берк не вел регулярных записей в журнале и не оставлял подчиненным письменных приказаний. Если бы он не пренебрег этой существенной частью своих обязанностей, многих бед, постигших экспедицию, можно было бы избежать; кроме того, имелась бы возможность объективно судить о поведении подчиненных, ссылающихся на нечеткость и противоречивость устных приказаний и замечаний г-на Берка.

Комиссия глубоко сожалеет с печальном итоге экспедиции, обошедшейся колонии в весьма крупную сумму; признавая, что руководитель похода не сумел выработать систематического плана действий, мы тем не менее хотим выразить восхищение дерзновенной отвагой г-на Берка, преданностью и бесстрашием его заместителя, г-на Уиллса, и их более удачливого и выносливого соратника, г-на Кинга. Комиссия искренне сожалеет о безвременной кончине г-на Берка и его товарищей».

Это был умело составленный уравновешенный документ, воздавший всем по справедливости. Он удовлетворил почти всех, кроме д-ра Уиллса (считавшего, что Браге заслуживал сурового осуждения), Экспедиционного комитета (его члены были обижены) и ярых приверженцев Берка (расценивших критику в его адрес как кощунство). Что касается Райта, то комиссия не нашла оснований для возбуждения уголовного дела, однако публично осудила его как главного виновника гибели экспедиции. Смыть с себя это пятно он уже не сможет до конца дней. Он уедет в Аделаиду и исчезнет с глаз долой, хотя окружающая его тайна долго еще будет волновать колонистов: почему он все-таки столько времени топтался на месте? Неужели только из-за жалованья? Или ему не хотелось покидать жену и детей, расставаться с удобной жизнью в поселении? Кто он был — просто глупый, ленивый и безразличный человек, привыкший думать только о себе, или жертва роковой цепи ошибок, дьявольским образом преследовавших экспедицию с самого начала?

На эти вопросы так никогда и не будет дано однозначного ответа.