Дорога через безмолвие

Глава 10 К МАУНТ-ХОУПЛЕСУ

8 мая, в день, когда Браге и Райт прискакали в лагерь на Куперс-Крике, Берк, Уиллс и Кинг находились всего в 30 милях от базы. Как помнит читатель, они намеревались двигаться вдоль крика, по своему старому маршруту и через 30–40 миль свернуть на юго-запад к поселениям, существовавшим, как они надеялись, возле Маунт-Хоуплеса, в 150 милях. Три года назад Грегори одолел этот путь за неделю; правда, он был в гораздо лучшей форме и шел в другое время года. От Маунт-Хоуплеса путешественники предполагали двигаться к Аделаиде через обжитые районы, так что этот участок пути обещал быть куда легче.

Поначалу они шли очень медленно, стремясь, как пишет Уиллс, «собраться с силами и дать передышку верблюдам». Покинув базовый лагерь утром 23 апреля, они отошли на пять миль и остановились на дневку у луга, где было вдоволь пищи для животных. На следующий день неожиданно подвалила удача: в момент, когда они собрались уходить, появилась большая группа аборигенов, и в обмен на спички и обрывки кожаных ремешков Берк получил около 6 кг свежей рыбы. Приободрившись, путники двинулись дальше «прогулочным» шагом — Уиллс выбирает довольно странное слово, вызывающее ассоциации с гулянием в парке. На самом же деле истощенные люди в тот день с трудом протащились по песку несколько миль. Ночью, несмотря на холод, они спали как убитые; ранним утром, когда на земле еще не просохла роса, вновь появились аборигены с дарами. Свежая рыба была принята с благодарностью. Уиллс записывает в дневнике:

«Это самые миролюбивые туземцы из всех встреченных нами на Куперс-Крике». Он угостил их сахаром, который вызвал бурю восторга. В тот день, 25 апреля Берк снова объявляет привал после трехчасового перехода; они расположились на берегу огромного водоема длиной в несколько миль. У воды кормилось множество птиц, оказавшихся очень пугливыми; в любом случае ни у кого не было сил охотиться. Путников выбило из колеи утреннее происшествие — один из верблюдов свалился на каменистом склоне, сильно порезался, ушибся и его с трудом подняли на ноги. Они хорошо понимали, что теперь значат для них верблюды, — без них будет не под силу тащить на себе запасы провизии, ружья и спальные мешки.

26 апреля они встали до зари, при свете луны навьючили верблюдов и двинулись по тропе аборигенов; несколько часов спустя устроили короткий перерыв на завтрак, а затем снова зашагали по «солончаковому бушу неописуемой красоты». К полудню они оказались у своей старой стоянки, откуда 21 апреля совершили тридцатимильный марш-бросок к складу на Куперс-Крике. На сей раз дорога отняла четыре дня, но они не отчаивались. «Небольшая передышка, — пишет Уиллс, — и перемена пищи свершили чудо; скованности в ногах как не бывало, и я надеюсь, что за неделю мы восстановим силы настолько, чтобы сладить с любой усталостью. Верблюды поправляются и снова становятся покладистыми».

Дальше путь к цивилизации пролегал по неведомой местности. Как и прежде, Уиллс прокладывал курс: у него были часы, призма, карманный компас и термометр Реомюра. В любом случае они рассчитывали двигаться вдоль Куперс-Крика.

Но Куперс-Крик — своенравный поток, известный своей переменчивостью и непредсказуемостью. В год выпадения обильных дождей по руслу с грохотом проносится бурный поток, волоча рухнувшие стволы, щебень, обломки; земля на десятки миль оказывается залитой паводком, над водой торчат лишь верхушки деревьев. Но такое случается раз в десять лет, не чаще. Обычно же крик распадается на множество проток, бегущих во всех направлениях, хотя основная масса течет на юго-запад; вскоре они пересыхают, образуя в районе устья цепь пойменных озер и стариц. Вода в водоемах, как правило, бурого цвета, мутная, тем не менее пригодна для питья. В жаркие дни она кажется прохладной, а в бочагах на глубине водится крупная рыба. По вечерам на поверхность выбираются маленькие черепахи, но при малейшем всплеске мгновенно ныряют обратно; кроны окрестных деревьев облюбовали визгливые какаду. Берега проток, местами поднимающиеся над водой на 6 метров, изборождены горизонтальными линиями, соответствующими уровням убывания воды. Каждый рукав обрамлен пышными деревцами и тростниковыми зарослями, на которых с удовольствием отдыхает глаз после долгого знойного дня.

Но удовольствие продолжается недолго. По мере приближения Куперс-Крика к озеру Эйр водоемы мелеют, обнажается песчаное или каменистое русло. Протоки иссякают, теряются среди песчаных дюн огромной безводной равнины; изредка где-то сверкнет скромное зеркало воды, к которой жмутся низкорослые колючие кустарники. Пустыня кажется вымершей; сюда не забегают даже собаки динго, почти не увидишь птиц, разве что высоко в небе клинохвостого орла или прыгающую по земле за кузнечиками ржанку. Эту пустыню не назовешь зловещей — здесь много ярких красок, она дает ощущение захватывающего простора, но под безжалостным солнцем время тянется бесконечно медленно, и дневные часы протекают в апатии и оцепенении; путешественнику хочется лишь одного — спрятаться в тень. Бывают, конечно, дни, когда на небе появляются тучки, и тогда, пробиваясь сквозь них, заходящее солнце окрашивает все вокруг в огненно-красный цвет. Но в этот момент назойливые мухи набрасываются на вас с удвоенной силой, а миллионы ползающих и летающих насекомых заполняют душное безветренное пространство. К тому же чаще всего дождь так и не собирается…

Стоял конец апреля, начало зимы, и жара спала; троим путникам приходилось уже терпеть ночной холод. Тот год не был исключением — на Куперс-Крике не случилось большого паводка, тем не менее в бочагах еще оставалась вода. Сейчас им предстояло покинуть пойму и добираться через пустыню до плодородной области вокруг Маунт-Хоуплеса в 150 милях к юго-западу.

К этому моменту они находились в районе нынешнего населенного пункта Иннаминка; за шестнадцать лет до них здесь несколько раз проходил Стерт, первооткрыватель Куперс-Крика. Правда, у Стерта имелись крепкие лошади и достаточный запас провизии, а базовый лагерь находился в Форт-Грее, куда он мог легко вернуться. И, главное, за плечами у него лежал куда меньший путь, чем у Берка и его спутников.

Мы можем представить себе, как трое людей медленно бредут вдоль рукавов Куперс-Крика, заглядывая в каждую протоку и неизменно убеждаясь, что она суха; как они идут гуськом между застывшими стволами белых эвкалиптов и над головами у них гудят рои мух; они почти не разговаривают, каждый сосредоточен на своих ощущениях — сапоги трут ноги, раны и порезы не заживают, усталость камнем наваливается на плечи; вокруг — ни единого звука, кроме поскрипывания вьючных седел с тюками. Им приходилось постоянно быть начеку; внимательно следить за полетом птиц (как это делал Стерт), за появлением аборигенов и еще друг за Другом. Судя по всему, они не ссорились, не раздражались и уж тем более не впадали в истерику. Одни среди равнодушной природы, чужие во враждебном человеку мире, они понимали, что здесь можно выжить, лишь поддерживая друг друга. Берк был гораздо старше своих спутников — на тринадцать лет старше Уиллса и на восемнадцать — Кинга, но он ни в чем не уступал им, и оба целиком и полностью признавали его авторитет руководителя. Берн принимал решения, касавшиеся всех практических вещей — какое выбрать направление, когда остановиться, где сделать привал и тому подобное. С наступлением сумерек они располагались на ночлег; разворачивали походные постели прямо на земле, а вставали еще затемно, чтобы успеть пройти часть маршрута при свете луны, когда прохладно и не докучают мухи.

28 апреля, в воскресенье — еще одно роковое воскресенье в их жизни — случилась серьезная неприятность: лучший из двух оставшихся верблюдов по имени Ланда завяз в болоте возле источника. Здешняя трясина вязкостью превосходит все известные болота; это может подтвердить любой современный путешественник, побывавший на Куперс-Крике, поскольку болота не изменились за прошедшее столетие. Их поверхность покрыта присыпанной сухим песком коркой, которая так хрупка, что ломается под тяжестью человека; ноги проваливаются в илистую трясину, и тоненькие струйки черной воды просачиваются на поверхность. Машине даже с четырьмя ведущими колесами ни за что не выбраться из этой топи, вытащить ее сможет лишь трактор, С верблюдом, испуганно мечущимся во все стороны, дело обстоит куда хуже.

«Мы сделали все, что в наших силах, — пишет Уиллс, — но вызволить его не удалось. Он увязал все глубже, мы не успевали подкладывать ветки кустарников и куски дерева; будучи по натуре неповоротливым и глупым животным, верблюд сам не прилагал никаких усилий для спасения. Вечером мы предприняли еще одну, последнюю попытку, поливая водой почву вокруг его ног и одновременно разрыхляя ее, но верблюд не шевелился. Похоже, скотина не испытывала никаких неудобств». Не исключено, что бедняге Ланде и вправду пришлась по душе мягкая прохладная постель после долгого путешествия по Австралии длиной в три тысячи миль.

Он пролежал всю ночь; на следующее утро путники сделали еще одну попытку вытащить его из болота. Ничего не получилось, и Ланду пришлось пристрелить. Тот день и весь следующий ушли на разделку туши — они вырезали куски мяса, разрезали его на полоски и сушили на солнце. Теперь у них оставался всего один верблюд, Раджа, и положение резко ухудшилось. Дальше каждый понес на себе одеяло и все, что он мог тащить; на верблюда навьючили лишь запас провианта.

2 мая, продолжая двигаться вдоль крика, они встретили аборигенов и выменяли у них на рыболовные крючки и сахар рыбу и лепешки; дойдя до высохших эвкалиптов, у которых иссякла протока, они повернули к ближайшему колодцу, где и остановились на ночь. День выдался особенно трудным. Раджа с трудом волочил ноги; чтобы облегчить его груз, вытащили из вьюков все, что в нынешних условиях оказалось непозволительной роскошью — имбирь, чай, какао, пару килограммов сахара, две-три банки консервов и оставили их на видном месте.

Теперь они двинулись вдоль другого рукава в северном направлении — и два дня спустя вновь уперлись в безводную пустыню. Обессилевший Раджа отказывался подниматься по утрам; груз, даже облегченный, стал для него слишком тяжелым.

5 мая Уиллс отправился на разведку и забрался на гребень холма. На севере и востоке виднелись купы низкорослых деревьев и кустарников, а к югу и западу, куда лежал их путь, — только скальные выступы на голой равнине.

«Мрачная перспектива, — записывает он, — никакого стимула идти дальше». Путники решают остаться в пойме крика.

Прошло две недели с тех пор, как они покинули базовый лагерь, и теперь все яснее сознавали, что шансов выбраться отсюда у них почти пет.

«Наше положение незавидное, — пишет Уиллс, — провизия тает на глазах, одежда превратилась в лохмотья, сапоги разваливаются и починить их нечем, верблюд изможден до крайности, почти не может идти, хотя корма здесь вдоволь и половину времени он отдыхает. Полагаю, в течение ближайших месяцев нам предстоит вести жизнь аборигенов».

Утром 7 мая Раджа не смог подняться даже без груза; оставив его под присмотром Кинга, Берк и Уиллс отправились на разведку. Где-то в середине дня они натолкнулись на стоянку аборигенов; их ждал радушный прием; к тому времени местные жители успели привыкнуть и даже привязаться к странным пришельцам, без видимой цели кочевавшим по окрестностям. Они готовы были принять их в свой клан. Берка и Уиллса досыта накормили рыбой и лепешками, угостили целебным зельем — смолой, которую вытапливают из стебля одного из местных кустарников (аборигены Центральной Австралии и поныне пользуются этим тонизирующим снадобьем). Вот как описывает Кинг действие смолы: «Пожевав ее несколько минут, я почувствовал себя вполне счастливым, происходящее вокруг перестало меня волновать; ощущение такое, будто пропустил два полных стаканчика бренди. Сами туземцы не выбрасывают прожеванную смолу, а кладут ее за ухо — точно так же, как моряки закладывают плитку жевательного табака за ленту шляпы и носят до тех пор, пока он не выдохнется. Получить такой подарок — знак особого расположения. Должен заметить, мы не сразу это поняли и поначалу с отвращением смотрели на жеваные грязные шарики, которыми нас настойчиво потчевали. Молодым членам племени жевать смолу запрещено».

Итак, отведав зелья, Берк и Уиллс на пару часов забыли о своем незавидном положении и провели ночь в хижине, которую им уступили аборигены. На следующий день, 8 мая, когда Браге и Райт вернулись в лагерь на Куперс-Крике и находились чуть выше по течению, Берк пошел обратно к Кингу, а Уиллс отправился на разведку, на сей раз вниз по протоке. Он пишет: «Убедившись, что рукав резко отклоняется на север, я вернулся к стойбищу и намеревался пройти мимо, но меня пригласили остаться. Туземцы были особенно приветливы и окружили меня заботой — предложили место в хижине, накормили рыбой, лепешками и блюдом из жирных крыс. Последние оказались необычайно вкусными. Их жарили на углях, не снимая шкуры. Я заснул возле костра, прямо перед стойбищем. Они проявили трогательное внимание и всю ночь подтаскивали к костру ветки и сучья, не давая ему погаснуть».

Когда Уиллс вернулся в лагерь, верблюда уже успели пристрелить: он так и не смог подняться… Теперь путешественники могли рассчитывать только на себя. Следующие два дня Берк и Кинг разделывали верблюда, орудуя двумя оставшимися сломанными ножами и ланцетом. Уиллс в это время собирал травы и семена, из которых собирался варить суп. Он бросил в котелок крупные бобы, которые туземцы называли падду, вкусом напоминавшие «французские каштаны». Основой их рациона все больше становилась мука, получаемая из семян нарду — растения шоколадного цвета, относящегося к семейству папоротников, которое в изобилия встречается в засушливых областях Австралии. Семена и споры этого растения размалывают на плоских камнях с углублением в середине и получают грубую муку; из нее делают лепешки, которые жарят в золе. Сбор и размалывание этих семян — кропотливый труд. За день работы удается получить пригоршню муки, т. е. несколько лепешек, не дающих даже ощущения сытости. Тем не менее аборигены питались ими, и Берк, понимая, что другого выхода нет, отправился с Кингом к их становищу набираться опыта.

Оставшись один, Уиллс записывает в дневнике:

«11 мая. Настал мой черед вялить мясо; неплохо бы наловчиться в поимке птиц и крыс. Отличная перспектива после удачного похода к заливу Карпентария — застрять неведомо насколько на Куперс-Крике и жить жизнью туземцев».

Берк и Кинг вернулись на следующий день с печальной вестью — аборигены откочевали на новое место. Их исчезновение осложнило ситуацию. Хотя в начале экспедиции, если помните, путешественники отгоняли выстрелами «зловредных дикарей». Теперь существование трех белых зависело от милости темнокожих сограждан. Берк с Кингом отправляются на их поиски, взяв четырехдневный запас провизии, но возвращаются уже на следующий день, так и не обнаружив следов аборигенов. Они остались одни. Выбора не было, кроме как пытаться добраться до Маунт-Хоуплеса. Если удастся совершить марш-бросок миль в 30–40 по равнине, они наверняка найдут какой-нибудь водоем или источник. Передохнув возле него, можно будет двинуться дальше.

15 мая весь день они сортировали провизию, прикидывая, что взять с собой, а что — нет. На следующее утро, взвалив на плечи по пятнадцатикилограммовому тюку (Берк и Кинг несли еще бурдюки с водой), они покинули лагерь. Суточный паек состоял из трех полосок вяленого мяса и нескольких лепешек. В последний момент к вящей радости путники обнаружили целое поле нарду у подножия песчаного холма. «Эта находка, — пишет Уиллс, — вызвала бурю восторга: мы решили, что с помощью семян сможем продержаться, даже если придется остаться в районе крика до тех пор, пока не прибудет помощь из города». Сейчас их усилия были сосредоточены на том, чтобы выбраться из ловушки, в которой они оказались. В первый день удалось пройти лишь восемь миль. Груз оказался непомерно тяжелым, так что на следующий день часть поклажи снова зарыли. Небо наливалось свинцом, вокруг солнца сиял странный ореол.

В течение следующих шести дней записи в дневнике Уиллса становятся совсем отрывочными: ходьба отнимала все силы. Если бы свершилось чудо и полил дождь… но этого не случилось. Они шли и шли, а впереди по-прежнему дрожал в мареве пустой горизонт без единого деревца, без малейшего признака воды. Пройдя сорок пять миль к юго-западу от крика — на пять миль дальше установленного предела, — они остановились на часовой привал и повернули обратно…

Даже сейчас, столетие спустя, безжалостность судьбы вызывает возмущение. После всех мучений, выпавших на их долю, эти трое заслужили передышку: ну пусть покапает слабенький дождь или пусть они заметят, как Стерт, летящего к воде голубя. Нет, даже шорох надежды не исходил от безжизненной земли. Неудачи и трагические совпадения следовали одни за другими. Меньше чем на полдня они разминулись с Браге; потом тот же Браге, вернувшись в лагерь, не увидел следов их недавнего пребывания… Казалось бы, сколько можно?

Очередная неудача не повергла Берка и двоих его спутников в отчаяние. 24 мая они вновь расположились на старой лагерной стоянке у крика. Запись Уиллса гласит: «День рождения королевы отметили с Кингом сбором семян нарду; отныне лепешкам из этой муки предстоит стать нашей основной едой. Вернулись после двух часов пополудни, убедившись, что сбор семян отнимает слишком много сил и требует огромного терпения. Во время работы, часов около одиннадцати утра мы с Кингом услышали отчетливый звук выстрела, похожий на ружейный. Он донесся издалека. Мы решили, что стрелял г-н Берк; по возвращении в лагерь, однако, выяснилось, что он не стрелял и не слышал никакого шума. Небо было частично закрыто тучами, с востока тянул легкий бриз, но никаких признаков грозы не наблюдалось».

Безусловно, это не мог быть ружейный выстрел — Браге и Райт посетили склад 16 дней назад и сейчас находились в ста милях отсюда по дороге к Менинди. Как в свое время Стерт, Уиллс и Кинг услышали треск расколовшейся скалы. Но они не ведали этого, и, обнадеженные, решили, что за ними послали на Куперс-Крик спасательную партию. Казалось вполне логичным, что по прибытии в базовый лагерь спасатели начали подавать сигналы выстрелами в воздух. Было решено, что один из троих, несмотря на нечеловеческую усталость, пойдет туда и проверит догадку. Выбор пал на Уиллса. 27 мая он ушел, взяв запас провизии на несколько дней, лопату и дневники, которые решили зарыть в тайнике. Поход начался удачно: земля была покрыта густым ковром нарду, он натолкнулся на группу женщин и детей, собиравших семена. Вскоре к ним присоединились два десятка мужчин; увидев Уиллса, они обступили путешественника и стали зазывать его в стойбище, обещав накормить. Один заботливо взял лопату, другой — узелок с пожитками. Разделив с ними трапезу, Уиллс остался ночевать в хижине с одним из старейшин; всю ночь горели костры, поддерживая тепло в жилище. Уиллс полностью переменил свое мнение об обитающих на Куперс-Крике аборигенах. Еще шесть месяцев назад они были «злонравными и ничтожными»; теперь он называет их «мои друзья», и в дневнике появляется краткий словарь туземного языка.

На следующий день Уиллс чувствовал себя не очень хорошо, по-видимому, после съеденных накануне моллюсков, но все же продолжил путь. По дороге он заметил стаю ворон, клевавших свежую рыбину. Отняв ее у них, он приготовил ужин, после чего крепко заснул в заброшенной хижине. До бывшего продовольственного склада оставалось одиннадцать миль, и на следующее утро, 30 мая он прибыл на место. Опять ничего. Ни одной живой души, никаких следов пребывания белых людей. Разрыв яму, Уиллс увидел, что в ней все лежит так, как они положили при уходе отсюда 23 апреля; записка Берка виднелась сквозь стенку пустой бутылки. Ничего не изменилось. Можно было идти обратно. Он сел и написал следующее письмо:

«Базовый лагерь, 30 мая.

Нам не удалось покинуть пойму крика. Оба верблюда погибли, запасы провизии исчерпаны. Г-н Берк и Кинг находятся ниже по течению. Я намерен вернуться к ним, затем мы, видимо, снова придем сюда. Стараемся не падать духом и живем жизнью туземцев. Это нелегко. Наша одежда превратилась в лохмотья. Пришлите провизию и одежду как можно скорее.

У. Дж. Уиллс».

Затем, не в силах совладать с собой, делает горькую приписку:

«Покинув вопреки указаниям базовый лагерь, тыловой отряд поставил нас в безвыходное положение, я оставляю здесь часть дневников на случай непредвиденного исхода».

Уложив в ящик письмо и дневники, Уиллс забросал яму землей и аккуратно разровнял поверхность. Ему опять не пришло в голову добавить какую-нибудь зарубку на дереве в знак того, что кто-то возвращался сюда. Он просто повернулся и ушел.

Усталость навалилась на Уиллса с удвоенной силой теперь, когда к ней добавились досада и разочарование. Провизии не было совсем. 2 июня он дотащился до стоянки аборигенов, где его недавно так привечали, но место обезлюдело. Мучительно хотелось есть, и с отчаяния он вгрызся в валявшуюся на земле рыбью кость. У следующей заводи ему неожиданно повезло: «Судьба ниспослала мне удачу — я поймал крупную рыбу весом полтора фунта; она хотела проглотить другую рыбу, но та застряла у нее в глотке. Я разжег костер и съел обе рыбины». Улегшись затем в кустарнике, он заснул.

На следующий день его заметил с другого берега абориген по прозвищу Шустрый. Он привел Уиллса на стоянку, где женщины как раз жарили на углях утренний улов. Двое аборигенов вырезали для гостя филейные куски. Затем ему дали лепешек из нарду. Наевшись до отвала, Уиллс до вечера отдыхал, а с наступлением темноты двинулся к лагерю, чтобы сообщить Берку и Кингу грустную весть.

Картина вырисовывалась с предельной ясностью: уходить от крика нельзя. Единственная их надежда — оставаться на месте и с помощью аборигенов продержаться до тех пор, пока не прибудет спасательная партия.