Дорога через безмолвие

Глава 7 ТЫЛОВОЙ ОТРЯД

Тем временем оставшиеся на Куперс-Крике закончили строительство базового лагеря. Проводив 16 декабря Берка, Браге вернулся к складу 65 и незамедлительно принялся со своими людьми за дело — рубить лес и возводить частокол вокруг стоянки. Аборигены несколько раз уже приближались к лагерю и подбирали валявшиеся мелочи. Они не выказывали агрессивности, а походили скорей на мальчишек, забравшихся в чужой сад, отмечал Браге. Тем не менее 26 декабря они утащили шесть Верблюжьих вьюков, выложенных на берегу реки для просушки. Случалось, аборигены забирались в лагерь ночью, и караульному приходилось держать ухо востро, особенно в новолуние. Однажды дежуривший Браге заметил целую группу аборигенов, кравшихся к лагерю под прикрытием берега, в то время как главный «наводчик» спрятался за стволом толстого дерева. Выждав, пока они окажутся метрах в двадцати, Браге заорал и выстрелил в воздух. Аборигены бесшумно растворились в темноте.

Незадолго до Нового года еще одна группа явилась в лагерь среди бела дни. Браге схватил одного из них за плечи, развернул и толкнул в спину с такой силой, что тот упал. К вечеру все племя собралось у лагеря, на сей раз уже с копьями и бумерангами, раскрасив лица и тела — верный знак объявления войны. Браге вышел для переговоров и под пристальными взглядами возбужденных «гостей» окружил лагерь чертой. Затем он объяснил жестами, что любой, кто пересечет границу будет застрелен. Один молодой мужчина, явно бравируя, переступил черту. Браге поднял ружье и выстрелил… в дерево. Напуганные аборигены бросились врассыпную и больше не возвращались, но, судя по дыму костров, устроились неподалеку.

Склад можно было считать в безопасности до тех пор, пока в отряде Браге не кончатся патроны. В этом факте трудно отыскать чью-то злую волю. Между коренными жителями и белыми поселенцами пролегла пропасть непонимания. Люди белой цивилизации, плохо подготовленные для выживания в экстремальных условиях центра материка, отпугивали аборигенов ружейным огнем вместо того, чтобы завоевать их доверие и воспользоваться их вековым опытом. А черные кочевники, претерпев столько гонений со стороны пришельцев, не видели разницы между путешественником и скваттером. Впрочем, справедливость требует признать, что вторые очень скоро следовали за первыми…

«Сидение на Куперс-Крике» стало одним из бесчисленных примеров этого непонимания. Аборигены при первом контакте проявили дружелюбие, но реакция белых, продиктованная страхом, оказалась неадекватной. Местные жители с необыкновенным любопытством глазели на верблюдов, до которых они не решались дотрагиваться, зато лошадей они хорошо знали и однажды окружили их на лугу возле лагеря, как показалось Браге, с целью угнать. Браге снова выстрелил, обратив в паническое бегство не только аборигенов, но и лошадей. Лишь поздней ночью удалось поймать животных.

Этот эпизод не вызвал эскалации вражды; аборигены, видимо, свыклись с поселившимися по соседству чужеземцами и продолжали приносить им время от времени рыбу и испеченные в золе лепешки. Браге счел за благо не принимать дары, но, в свою очередь, вручил им в подарок бусы и ненужную одежду.

К началу нового года склад был надежно укреплен. Прочный частокол из вбитых в землю молодых деревцев окружал площадку 6x5,5 метра. Внутри ограды стояла палатка Берка, в которой хранились ружья и запас патронов. Остальные палатки располагались за изгородью, поближе к кострам, где готовили пищу, и месту привязи двенадцати лошадей и шести верблюдов. Провиант разложили по мешкам и подвесили их на деревья подальше от крыс, не дававших житья, — иногда число убитых за день крыс доходило до сорока.

Место расположения склада вызывало у Браге некоторые опасения: аборигены дали понять, что в сезон дождей вся округа может оказаться под водой; пока же никаких признаков приближения дождя не было, ночью стояла удушающая жара, а уровень воды в Куперс-Крике с каждым днем понемногу убывал.

До нас дошли крайне скупые сведения об остальных членах тыловой группы — Пэттоне, Макдоно и Досте Магомете; позже Браге скажет, что все мирно уживались друг с другом. Поначалу все работали не покладая рук, строя укрепление вокруг лагеря, но потом жизнь вошла в привычную колею. По утрам один выводил верблюдов, другой — лошадей, а двое оставшихся стерегли лагерь. На всякий случай животных не уводили далеко, тем более что корма с лихвой хватало в окрестностях и на берегу реки. Дни были заполнены текущими делами — готовкой, стиркой, починкой походного снаряжения, наблюдениями с помощью оставленных Уиллсом приборов, отстрелом крыс, охотой на уток и ловлей рыбы в Куперс-Крике. Мухи и комары досаждали беспрестанно, и от них спасались дымом.

Берк оставил провизии на шесть месяцев, к тому же поначалу было полно уток (спустя некоторое время дичь, напуганная частой стрельбой, исчезла). На завтрак ели рис и сахар, в полдень обедали лепешками с чаем и, пока не исчерпался запас, — солониной. Ужин состоял из чая с галетами. Одним словом, заботы о еде их не одолевали, особенно учитывая безжалостную жару.

Несомненно, самым тягостным в их жизни была неимоверная скука: часами они сидели у костра, потягивая чай, без книг, без дела, без каких-либо развлечений — просто сидели, глядя на языки пламени. Эту скуку нельзя было назвать «гарнизонной» — слишком далеко от цивилизации забросила их судьба; в «зловещем пятне» полностью терялось ощущение времени и пространства. Между тем, несмотря на одноцветье, монотонность и безмолвие буша, там можно было увидеть впечатляющие картины. В центре Австралии — совершенно фантастические восходы и закаты: первые и последние лучи солнца озаряют небо таким пронзительным светом, что все вокруг — каждый кустик, каждое дерево и сама земля — на несколько минут окрашивается в красные, оранжевые, розовые и золотые тона.

Вряд ли кто-нибудь из членов группы был знатоком или любителем дикой природы, но происходившее возле: Куперс-Крика наверняка не оставило их равнодушными — ведь этот край известен как один из самых грандиозных в мире птичьих «базаров». Как раз у лагерной стоянки крик был особенно живописен: стоя на берегу, протоки длиной в четверть мили в предвечерние часы, ощущаешь себя зрителем на театральном представлении. Медленно начинает гаснуть солнечный свет, и откуда-то «из-за кулис» появляются тысячи карелл и белых какаду; оглашая воздух громким визгом, они суетливо прыгают с ветки на ветку, выбирая насест для ночлега. Из тростниковых зарослей выбираются на свет божий маленькие робкие лысухи и быстро семенят к воде. Любой шорох повергает их в панику, и они мчатся назад в укрытие, похожие на перепуганных черных цыплят. Все деревья, словно рождественские елки, расцвечиваются живыми гирляндами из попугаев и какаду, заросли акации разукрашиваются стаями красноклювых птиц — глаз просто не успевает следить за безостановочным прибытием и отбытием все новых и новых партий ржанок, орлов, ворон, малюсеньких ткачиков, цапель, голубей… всех просто не перечесть. Они щебечут и охорашиваются, тряся помпонами, хохолками, султанами.

На зеркальную поверхность заводи садятся черные лебеди и пеликаны — нелепо размахивая крыльями и вытянув вперед перепончатые лапы. По мере того как меркнет свет, крик становится золотистым, розовые какаду парочками подлетают к воде, озабоченно подергивая головками после каждого глотка, и ярко-розовый цвет их грудок отражается в крике. Но вот опускается тьма и берег погружается в умиротворенную тишину; разве что какая-нибудь недотепа-карелла свалится вдруг с сухой ветки, и вся стая с пронзительным воплем белым облаком взметнется в воздух. Подобное повторяется раз-другой, но наконец воцаряется полный покой.

Такие вечера на Куперс-Крике, когда он ощущает блаженное отдохновение — награда путешественнику за дневную духоту. А утром опять начинается рутина, особенно смертельно тоскливая, если она связана с ожиданием. Можно лишь вообразить, что должны были испытывать люди Браге: день за днем одно и то же, никаких перемен, никакой весточки из внешнего мира. В подобных условиях парализуется воля, теряется способность к здравой оценке реальности, одолевают тяжкие думы и сомнения, человек погружается в полудремотное состояние.

Смело можно считать, что их участь была менее завидной, чем у рейдовой группы, отправившейся к заливу; несмотря на все тяготы, четверка Берка имела стимул — продвижение к цели и перспективу увидеть долгожданное море. А в лагере на Куперс-Крике нескончаемо тянулось время, спутники Браге перестали ловить рыбу и стрелять уток — какой в том прок, когда в запасе провиант? Свежая пища была для них жизненной необходимостью, но полусонное сознание и душевный паралич давали себя знать — с каждым днем совершать малейшее действие становилось все труднее. Позднее, отвечая на вопрос, вел ли он дневник, Браге отвечал: «Нет, не вел. А зачем? Ничего же не происходило».

Так они и сидели у склада, слабо отмахиваясь от мириад насекомых, летевших и сползавшихся на свет костра; противные пятнадцатисантиметровые многоножки, скорпионы, мотыльки, жуки с гигантскими прозрачными крыльями, разнообразные муравьи — вся эта бурлящая, таинственная жизнь нового края не интересовала обитателей лагеря; для них эти мерзкие букашки вместе с мухами, комарами и крысами были адской мукой, отравлявшей их и без того непростое существование в пустыне. Как говорил Берк, «Куперс-Крик в летний период — не дачное место». Итак, они сидели и ждали, поскольку, кроме этого, других занятий не существовало.

Март сменил февраль; Берк не появлялся, но Браге пока не беспокоился — назначенный руководителем срок истекал лишь к середине месяца. Зато исчезновение Райта представлялось совершенно загадочным. Ведь он был отправлен в конце октября из Торовото с твердым наказом как можно скорее подтянуть к Куперс-Крику отставший караван с основным запасом провизии. Прошло, однако, больше четырех месяцев — срок, вполне достаточный, чтобы проделать этот путь не один, а несколько раз — но от Райта никаких вестей. Что могло случиться в Менинди? Почему его нет?

Несколько месяцев температура устойчиво держалась на отметке 40 °C в тени, но 24 марта она вдруг резко упала. Начались грозы, засверкали молнии, подул сильный ветер, ночи стали очень холодными. Появившиеся в окрестностях аборигены утащили вьючное седло; позже Пэттон нашел его разорванным в клочья в миле от лагеря, но подвешенные на деревьях мешки с провизией остались нетронутыми. Белые опять не вое. пользовались случаем обменять часть муки на свежую пищу. Между тем у них не было даже сушеных овощей и фруктов; в начале апреля Пэттон начал жаловаться на боль в деснах и плохое самочувствие. В группе он был за кузнеца, и боясь, как бы болезнь не помешала ему, принялся спешно перековывать лошадей. 4 апреля, закончив работу, Пэттон потерял сознание; его уложили в одной из палаток. У него опухли руки и ноги, боль во, рту не позволяла есть. Вскоре Браге и Макдоно тоже стали замечать у себя те же симптомы. Причины недуга они не знали — никто не предупредил их об опасности цинги; один Дост Магомет не жаловался на здоровье.

Минуло почти четыре месяца с тех пор, как группа Берка покинула лагерь, — на месяц больше, чем предполагалось. Браге каждый день поднимался верхом на холмы вокруг крика, и оттуда с вершины пристально вглядывался в горизонт, ожидая появления либо Райта; с юго-востока, либо Берка — с севера. Пустыня безмолвствовала, не балуя даже миражами. Браге (в сотый раз) терялся в мучительных сомнениях — что делать дальше? Продолжать ждать до бесконечности, несмотря на отсутствие вестей откуда-либо, навеки остаться в вакууме? В ушах у него отчетливо звучали последние слова Берка: «Если я не вернусь через три месяца, считайте меня погибшим».

Нет, Берк не собирался сесть на подвернувшееся судно в заливе Карпентария или двигаться через заселенные районы Квинсленда; он обещал непременно вернуться на Куперс-Крик. Да, но разве нельзя допустить, что их, обессилевших, подобрало судно на берегу или что им пришлось направиться к Квинсленду. Тогда почему же нет никаких вестей? Куда делась колонна, вышедшая из Менинди? А вдруг все просто-напросто забыли о маленьком отряде на Куперс-Крике? Быть может, остальные члены экспедиции, целые и невредимые ждут их возвращения, считая, что условленные три месяца уже прошли? И сколько еще он вправе ждать, когда Пэттон прикован к постели и тает на глазах, а его самого и Макдоно неотвратимо подтачивает болезнь? Ноги опухли, сесть на лошадь стало нелегкой задачей… А что если Берк погибает от голода в центре материка — разве не должен он, Браге, немедля идти обратно к отряду за подмогой? Ведь, кроме них, никто толком не знал планов Берка, они оставались единственной ниточкой, связывавшей его с внешним миром… В то же время Берк приказал им сидеть на Куперс-Крике до тех пор, пока не кончится провизия, а провизии хватало. Им до смерти надоела однообразная еда, но ее оставалось еще достаточно. Становилось холоднее, уже падали первые капли дождя. Браге нервничал, надо на что-то решаться — уходить или ждать, скажем, хотя бы до мая?

Каждый день приносил одни и те же вопросы, и ответа на них не было.