Дорога через безмолвие

Глава 15 РАСКАЯНИЕ

На Куперс-Крике разрыли могилы Берка и Уиллса. В самый разгар летнего зноя, перед которым в свое время отступил Райт, Хоуит совершил рейд к Куперс-Крику, выкопал из песка останки и погрузил их на верблюдов. В обратный путь он двинулся другим маршрутом — через Маунт-Хоуплес — и за каких-нибудь две недели пересек полосу иссушенной земли, по которой, как заколдованные, обреченные путешественники бродили последние недели своей жизни. Далее без всяких приключений Хоуит достиг района поселений, вышел к Аделаиде и оттуда морем добрался до Мельбурна.

Похороны, состоявшиеся 21 января 1863 года, вылились в грандиозное событие. По всей колонии были разосланы приглашения для участия в официальной церемонии. Списки были составлены тщательнейшим образом, не забыли никого — там значились представители духовенства, члены обеих палат парламента, франк-масоны, чины армии и полиции, мэры и муниципальные советники провинциальных городов. Последним оплачивались железнодорожные билеты до Мельбурна, и лишь советники городка Бичуэрт (где когда-то служил Берк) не смогли воспользоваться этими льготами ввиду «отсутствия железной дороги как таковой». Начальник канцелярии мэрии Джилонга подал жалобу на то, что представителям города отведено незаслуженно скромное место в похоронной процессии. Его с трудом успокоили. Каслмейн (еще одно место работы Берка) отрядил эскадрон легких драгун.

Катафалк в точности повторял погребальную колесницу, на которой тело герцога Веллингтонского везли к усыпальнице в лондонском соборе св. Павла десять лет назад. Это было огромное сооружение с резными ободами и бархатным балдахином, запряженное шестеркой вороных лошадей с черными султанами. Кинг и другие участники похода держали концы покрова, а во главе кортежа шествовал сам губернатор. Под звуки военного оркестра многолюдная процессия плыла по улицам; все дома и магазины были увешаны траурными черно-красными полотнищами; вдоль тротуаров стояли солдаты местного гарнизона, опустив ружья дулом книзу. В общей сложности около 40000 человек молча наблюдали за шествием. На могиле мельбурнского кладбища вскоре установили 34-тонный гранитный монолит со следующей надписью:

«Роберту О'Хара Берку и Уильяму Джону Уиллсу, соратникам, разделившим смерть и славу. Руководителям Викторианской исследовательской экспедиции, погибшим на Куперс-Крике в июне 1861 года».

Точной даты смерти никто не знал, за исключением, может быть, аборигенов; когда жизнь покинула Берка и остановилось дыхание Уиллса — в конце июня? в начале июля? Впрочем, это уже не имело значения.

В колонии раздавались громкие голоса о том, что имена погибших не увековечены подобающим образом; был объявлен сбор денег на памятник героям, и губернаторство внесло в общественный фонд 4000 фунтов. Памятник поручили Чарльзу Саммерсу, который изваял скульптурную группу колоссальных размеров: 3,5-метровый бородатый Берк с непокрытой головой в рубахе с короткими рукавами смотрит вдаль, положив правую руку на плечо Уиллса, сидящего рядом с дневником на коленях. Гранитный пьедестал украшают четыре бронзовых барельефа, изображающие начало экспедиции, возвращение на Куперс-Крик, плачущих над телом Берка аборигенов и сцену встречи спасателей с Кингом. Долгое время этот тяжеловесный памятник высился в центре города на пересечении Коллинз- и Рассел-стрит, но затем стал мешать движению, и в 1886 году его перенесли к зданию парламента, где он стоит и поныне. Хорошо, если один из тысячи прохожих поднимет голову и глянет на эту громадину; остальные торопятся мимо.

Другие памятники и небольшие мемориальные обелиски были установлены в провинциальных городах Виктории, в местах, где проходил маршрут экспедиции, а также в Тотнесе, на родине Уиллса. Губернатор Баркли предложил назвать прилегающую к заливу Карпентария северную часть Австралии Берклендом, но затем остыл к этой затее, и теперь лишь один из округов носит его имя. Зато процветающий горнорудный район Квинсленда — Клонкарри, нареченный Берком в честь именитых ирландских родичей, сохранил это название. Большинство других названий, родившихся во время экспедиции, — ущелье Кинга, крик Грея и многие другие — давно уже заменены и забыты.

Не осталось в стороне от событий и британское Королевское географическое общество. То были золотые годы замечательных путешествий — д-р Ливингстон и Стэнли исследовали Африку, Спик и Грант обнаружили истоки Нила, немало англичан совершили открытия в других частях света. Общество вручило золотую медаль семье Берка в Лондоне и отправило золотые часы Кингу. Получилось, что один лишь Уиллс остался в тени; между тем он, будучи единственным географом экспедиции, не меньше Берка заслуживал медали Географического общества. Об этом д-р Мюллер написал президенту Общества сэру Родерику Мерчисону. Узнав, что д-р Уиллс находится в Лондоне, Мерчисон отправил ему очень теплое письмо, в котором сообщал, что по существующим правилам Общество может наградить золотой медалью лишь одного члена экспедиции; далее он заверял д-ра Уиллса, что столь превосходный географ, каким был его сын, несомненно заслуживает подобной медали. «Смею Вас заверить, — добавлял он, — что ни я, ни мои коллеги никогда не забудем его выдающихся заслуг».

В своем ответе д-р Уиллс писал: «Вряд ли вызовет удивление тот факт, что д-р Мюллер и мои друзья в Австралии испытывают неловкость по поводу истории с медалью… Одежду моего сына, из-за нехватки которой он погиб, носили другие люди; открытые им земли назвали другими именами — неудивительно, что то же самое произошло и с золотой медалью. Тем не менее я весьма благодарен Вам за похвалы в адрес покойного». Горечь и обида долго еще не могли утихнуть. Даже в день похорон произошел неприятный инцидент. Когда закончилась церемония погребения, огромная толпа в 4000 человек собралась в зале св. Георгия, где состоялось нечто вроде поминовения экспедиции. Первую речь произнес Баркли; после него на трибуну поднялся Макадам с намерением воздать хвалу Комитету. Его встретили бурей негодования, толпа ревела, никто не хотел слушать. Но Макадам, будучи опытным политиком, не смутился и продолжал свою речь пока наконец аудитория не стихла. За ним попытался выступить Ленделс, но это уж было слишком: его слова потонули в крике и свисте; собрание быстренько свернули.

Несмотря на разгул страстей, Кинг не был забыт; на его имя в банк положили 3135 фунтов, что гарантировало ему доход 180 фунтов в год. В те времена на эти деньги можно было безбедно жить. Губернаторство Виктории выделило также 2090 фунтов жившей в Девоне матери Уиллса, по 500 фунтов его сестрам и 150 фунтов д-ру Уиллсу в оплату проезда до Англии. Сипай Дост Магомет, потерявший руку в Менинди, получил 200 фунтов и столько же — топограф экспедиции Уэлч в компенсацию за поврежденный глаз. Еще одна сумма (1045 фунтов) была вручена старой няне Берка, Элен Догерти, приехавшей вместе с ним в Австралию. (Как оказалось, у самого Берка на банковском счете оставалось всего семь шиллингов и восемь пенсов, так что его долг Мельбурнскому клубу пришлось погасить Комитету.)

Канцелярия губернатора подытожила расходы, куда вошли деньги, потраченные на подготовку и проведение экспедиции, посылку спасательных партий, похороны, сооружение памятников и выплату пенсий. Сумма получилась астрономической — почти 60 000 фунтов стерлингов! Даже Стэнли, отличавшийся небывалой расточительностью в тот век великих открытий, оказался куда скромнее. Тем не менее довольно быстро колонисты убедились, что деньги потрачены не зря. Несмотря на все перипетии и трагический финал, экспедиция каким-то неожиданным образом положила начало целой цепи последующих событий. Более того — она превратилась в миф, в чисто австралийскую легенду, питавшую живительными соками тех, кто шел по стопам путешественников.

Спасательные партии, отправившиеся на поиски потерявшейся группы, невероятно расширили представления о внутренних районах континента. За один год помимо Стюарта[18] (чьи походы, конечно же, заслуживают более подробного рассказа) материк пересекали еще дважды. Огромные пространства были открыты для будущих поселенцев — причем все обошлось не только без человеческих жертв, но даже без тяжких лишений. Маккинли двинулся на север через Куперс-Крик, добрался до могилы Грея (где, как он считал, покоятся все участники похода Берка) и продолжил путь до залива. Ему тоже помешали ступить на берег моря непролазные болота; он повернул на восток, надеясь увидеть «Викторию» капитана Нормана возле устья реки Альберт. Тут его ждало разочарование: Норман уже успел отплыть; тогда Маккинли добрался до Квинслендского побережья, а оттуда — морем до Аделаиды. Гигантский маршрут занял у него ровно год, и он прошел его без потерь, если не считать одного из отбившихся верблюдов Берка, которого пришлось пристрелить у залива и съесть.

Тем временем Лендсборо, двигаясь с севепа (из Квинсленда), целым и невредимым дошел до Куперс-Крика и далее до Менинди, где и узнал о судьбе Берка и Уиллса.

Благополучно завершил свою миссию и Уокер; его черные следопыты отыскали последний лагерь Берка на реке Флиндерс, Уокер сообщил о своей находке капитану Норману, а затем легко, словно совершая увеселительную прогулку, вернулся домой на восточное побережье.

Когда подытожили результаты всех этих походов, тайна «зловещего пятна» перестала существовать. Выяснилось, что в центре Австралии нет настоящих гор и нет никакого моря, однако бескрайние просторы вовсе не представляют собой сплошную пустыню — на десятки тысяч квадратных миль там расстилались пригодные пастбища, имелись периодически высыхающие, но все же крупные реки и леса; в земле, по всей видимости, таилось немало рудных богатств.

Едва в Мельбурне отгремели аккорды траурного марша, как поселенцы уже двинулись со стадами копов и овец в Буллу. Десять лет спустя животноводы освоили пойму Куперс-Крика, где выросли фермы и цельте усадьбы. А вскоре в пяти милях от первой могилы Берка вырос поселок Иннаминка с пабом, полицейским участком и таможней (зловещими предвестниками «цивилизации»); Иннаминка стала важным перевалочным пунктом на пути пастухов, гнавших скот из центральных районов Квинсленда на рынки Аделаиды.

Затем в 70-х годах прошлого века от Порт-Огасты на южном побережье материка до Дарвина на его северной оконечности протянули телеграфную линию длиной 1800 миль. Фактически она прошла по маршруту Стюарта; все работы были завершены за два года — потрясающее достижение, учитывая технический уровень того времени. Впервые за свою историю Австралия получила оперативную связь с внешним миром: еще одна мечта Стюарта стала явью.

После экспедиции Берка и Уиллса на Куперс-Крике появились лютеранские миссии; миссионеры проникали все дальше в глубь континента, защищая аборигенов от жестокостей, оказывая им продовольственную и медицинскую помощь. Несколько позже в Алис-Спрингсе возникла служба «летающих врачей» — прообраз санитарной авиации. Еще одна интересная деталь: австралийцы уверовали в полезность верблюдов и стали в большом количестве ввозить их из Индии; в конце века на континенте уже насчитывалось около 6000 животных. В сезон дождей несчастные двугорбые вязли в болотистой местности, многие из них разделили судьбу бедолаги Ланды, так и не сумевшего выбраться из топи на Куперс-Крике. В наши дни в Австралии почти не увидишь домашних верблюдов, зато их одичавшие потомки бродят по Северной Территории и Квинсленду.

Больше всех выиграли от экспедиции горнодобытчики. Следуя по маршруту Стерта и Берка, они обнаружили, что Писов холм, расположенный севернее Менинди, на самом деле является богатейшим в мире месторождением серебра, свинца и цинка. В этом районе вырос город Брокен-Хилл. Владеющий месторождением концерн получал баснословные прибыли, оценивающиеся в 1958 году в 400000000 фунтов стерлингов. Дальше к северу в районе Клонкарри открыли другие, не менее ценные месторождения: у Маунт-Айзы огромные запасы меди, а у поселка с лирическим названием Мэри-Катлин — знаменитые залежи урана. В сравнении с многомиллионными доходами тамошних предприятий потраченные на экспедицию 60000 фунтов кажутся пустяком.

Двинувшиеся вслед за Берком и Уиллсом геологи вскоре установили, что представления Стерта о внутреннем море не были чистой фантазией. В кембрийский период западная часть Квинсленда от залива Карпентария до границы со штатом Южная Австралия была покрыта морем; когда оно отступило, в центре материка осталось огромное озеро, в которое впадали Дайамантина и Купере — тогда полноводные реки. Сохранившееся до наших дней озеро Эйр представляет собой малую часть прежнего гигантского водоема, вокруг которого шумели густые леса.

Здесь водились гигантские кенгуру, передвигавшиеся десятиметровыми прыжками; в воде барахтались узкорылые крокодилы. Но затем климат стал сухим, озеро съежилось до своих нынешних размеров, сделалось соленым и на его выжженных солнцем берегах остались лишь окаменелые кости причудливых животных…

Это, однако, не конец истории с внутренним морем. В 80-х годах прошлого века было обнаружено, что дожди, обрушившиеся на гористое восточное побережье Австралии, просачиваются под почву и стекают к центру, где вода скапливается в огромном подземном резервуаре. Он так и был назван — Большой артезианский бассейн; его южная граница отстоит на 2200 километров от залива Карпентария, а западная — на 1800 километров от восточного берега континента. Где бы ни бурили скважину в пределах этого необъятного ареала, оттуда — иногда с километровой глубины — начинала бить вода, теплая, чуть солоноватая, но вполне пригодная для питья. Это открытие послужило поворотным пунктом в истории развития центральных районов; оно означало, что в любой сезон скот можно перегонять на расстояния в сотни миль, передвигаясь от одной скважины к другой, — вещь немыслимая в иных условиях.

Бывают, правда, годы, когда в этих краях выпадают вдруг обильные дожди и вода с грохотом проносится по сухому руслу, разливаясь по всей пойме Куперса; в такие времена окружающая пустыня оживает. Сотни бездыханных речушек превращаются в буйные потоки и устремляются к озеру Эйр. Тогда на несколько месяцев в сердце континента действительно появляется внутреннее море. В 1959 году дождей прошло особенно много, бурное течение подхватило баркас и по Куперс-Крику донесло его до озера Эйр. Но эти потопы непродолжительны; когда вода спадает, на поверхности остаются нагроможденные обломки и туши утонувших животных, нелепо свисающие с веток вырванных с корнем деревьев…

Да, паводки случаются не часто. Типичная картина центральных областей Австралии — это пустыня или полупустыня с песчаными дюнами, выметенными ветром плоскими равнинами, серо-зелеными островками деревьев вокруг редких водоемов и необъятным небом.

Эта бескрайняя земля сродни морю величием покоя и ощущением грозной силы. Геолог Дж. У. Грегори в начале нынешнего века побывавший на Куперс-Крике, писал в книге «Мертвое сердце Австралии»: «Временами, когда караван исчезает за песчаной грядой, сердце сжимается от страха при мысли о том, что в этой пустыне можно оказаться без воды и пищи. А ведь таков был удел несчастных путешественников, чьи кости, обглоданные динго и отполированные песком, разбросаны по просторам Центральной Австралии. Словно наяву видишь их фигуры, бредущие навстречу роковой судьбе».

В этом, наверное, причина того, что трагедия Берка и Уиллса превратилась в австралийскую легенду. История их похода как нельзя более точно соответствует представлениям первых поселенцев о том, что жизнь — это не столько борьба с другими людьми, сколько безжалостная схватка с пустыней, не признающей чинов и званий. Только так можно было надеяться выжить в буше, где полная беззащитность человека перед природой рождала небывалое чувство локтя и где подвести товарища означало обречь его на гибель.

Сцена возвращения Берка в лагерь на Куперс-Крике, как мы уже рассказывали, изображена на картине У. Лонгстафа. Огромный холст размером 4X3 метра сейчас настолько обветшал, что его упрятали подальше в газетный зал мельбурнской библиотеки. Сюжет картины давно уже стал достоянием истории, да и полотно в целом вряд ли можно назвать шедевром. И все же любой австралиец моего поколения, который ребенком стоял в музее у этого холста, вспомнит, как у него пробегал по коже мороз. Заданность и «красивость» поз несколько умеряли впечатление, но даже в том виде зрелище завораживало. Нас учили, что земное бытие венчает смерть на поле брани или в собственной постели. Но здесь смерть — слепая и бессмысленная, мрачное чудовище, подстерегающее любого из нас на каждом шагу. Поэтому посетители, постояв перед этой картиной, торопились дальше, мимо гипсовых слепков греческих богов — скорее на улицу, к свету.

Из участников экспедиции мало кому довелось надолго пережить Берка и Уиллса. Кинг мудро отказался от предложения участвовать в передвижном шоу с показом «циклорамы экспедиции», предпочтя спокойную жизнь в доме сестры. В 1871 году он женился на дальней родственнице, но год спустя умер от чахотки — прямого следствия голодных скитаний на Куперс-Крике. Ему исполнилось 33 года. Кинга похоронили рядом с Берком и Уиллсом.

В том же году умерли Маккинли и Ленделс, последний — в Калькутте, куда вернулся, видимо, не выдержав позора. Дост Магомет был похоронен в Менинди, он так никогда больше и не увидел родных краев. Браге отправился в Квинсленд, где обосновался на ферме и весьма успешно вел дела. Д-р Беклер возвратился в Германию. О дальнейшей судьбе Райта почти ничего не известно. Макадам пережил Берка и Уиллса всего на четыре года, а вот Хоуит дожил почти до восьмидесяти лет. Джулия Мэтьюз в 1863 году уехала в Новую Зеландию, там вышла замуж и вернулась в Англию, где с успехом выступала в роли герцогини в оперетте Оффенбаха «Великая герцогиня Герольштейнская», гастролировала в Европе и Америке и умерла в 1876 году в Сент-Луисе. Сэр Чарльз Купер, чье имя Стерт увековечил на карте, а последующие события сделали «гвоздем» географической хроники, вышел в отставку и умер в Англии в преклонном возрасте.

Последним и самым благородным шагом правителей колонии Виктория было закрепление 200 квадратных миль земли вдоль Куперс-Крика за аборигенами, которые спасли жизнь Кингу. Этот щедрый дар стал лучшим памятником экспедиции. Конечно, можно возразить, указав, что крик не принадлежал Виктории, а значит, земля и без того являлась собственностью коренных жителей. Тем не менее благородство порыва не подлежало сомнению, и викторианцы надеялись, что получившие землю аборигены останутся довольны.

Основная часть территории досталась племени юнтрувунта; по соседству с ними ниже по течению обитало другое племя — диери. Первое научное изучение их провел Хоуит, когда вернулся за останками Берка и Уиллса; позднее среди них поселились миссионеры, которые стали обучать аборигенов говорить по-английски и носить европейскую одежду. Но контакт с цивилизацией белых сограждан оказался губительным: аборигенов косили европейские болезни, женщины, которых мужья добросердечно предлагали путешественникам, становились бесплодными, новые формы существования убивали волю к жизни. Ко времени прибытия в 1902 г. геолога Грегори в низовья Куперс-Крика из тысячи аборигенов осталось лишь пятеро. От юнтрувунта, некогда обитавших неподалеку от печально знаменитого базового лагеря 65, не осталось и следа.

В конце концов получилось так, что подаренные 200 квадратных миль некому было наследовать; границы территорий штатов изменились, и о жесте викто-рианцев благополучно забыли.

Еще и сегодня можно пройти маршрутом Берна к заливу Карпентария, останавливаясь на привал там же, где и он, и видя практически те же картины, что открывались его глазам.

Виктория заселена довольно густо, но старая дорога, по которой ходили дилижансы Кобба, по-прежнему ведет из Ройял-парка в Мельбурне до Каслмейна и Бендиго, только теперь это автострада; от Суон-Хилла можно добраться вдоль Муррея до места его слияния с Дарлингом. Возле Милдери на берегу среди фруктовых садов кое-где виднеются ржавые остовы первых пароходов капитана Кейделла, но, как ни поразительно, некоторые из его колесных посудин до сих пор шлепают по рекам.

Сегодняшний Дарлинг — узкий, грязноватый поток, текущий меж серовато-коричневых берегов, утыканных эвкалиптами, кое-где сохранил атмосферу «первобытности». Мелькнет в скрэбе кенгуру, затеют перебранку попугаи. Как и во времена Райта, все еще существует старая ферма Кинчега с прежними надворными постройками, зато Менинди превратился в железнодорожный узел и центр водного хозяйства. Между озерами с грохотом ползают бульдозеры, ворочаются экскаваторы, но ощущение аванпоста все еще живо. Местные жители покажут вам комнату Берка в старой гостинице Пейна на берегу реки, а дальше, на Памамару-крике, — место, где располагался лагерь экспедиции. Он выглядит точно как на рисунках Людвига Беккера.

В соседнем озере плавают черные лебеди и пеликаны, вечером к ним присоединяются изящные серые цапли; они неподвижно стоят на мелководье, выслеживая добычу, а за ними зорко наблюдают стаи рассевшихся на деревьях бакланов. Когда рыбы много, бакланы стремглав кидаются к воде, оттесняя цапель, — сцена, которую наверняка не раз наблюдал Беккер. Днем стоит сильная жара, докучливые мухи липнут к телу, и тем не менее в прозрачном сухом воздухе легко дышится, кажется, что ничего не стоит пересечь простирающуюся к северу гигантскую равнину — через Мутвинджи, Торовото и Буллу — к Куперс-Крику. Четыреста миль по прямой.

Если отправиться в путь поздней весной (как это сделал Берк), можно увидеть цветы на красной земле и покров дикой травы, завезенной сюда неким Патерсоном много лет спустя после экспедиции. Сама местность настолько ровная, что холмистая гряда (за исключением Писова холма — его полностью срыли горнодобытчики) видна с большого расстояния, а купы низкорослых деревцев у русла высохшего крика кажутся настоящим лесом на фоне бесконечного горизонта.

В Мутвинджи равнину вдруг прорезают глубокие овраги, почему-то показавшиеся Уиллсу мрачными и пугающими. Наоборот, осторожно спустившись по осыпающимся склонам, попадаешь в неподвижную прохладную воду — подлинное блаженство. В этих местах водятся кенгуру и эму, они здесь крупнее и не такие пугливые, как на равнине. Священное место аборигенов в 50-е годы нашего столетия сделалось достопримечательностью туристского маршрута; результаты не замедлили сказаться: любители развлечений начали использовать наскальные рисунки как мишени для стрельбы из ружей, многие норовят оставить свои инициалы среди отпечатков рук на стенах пещер. К счастью, еще не все рисунки уничтожены, но ущерб, нанесенный любителями «путешествий по родному краю», вряд ли поправим. Аборигенов больше нет, никто не исполняет обряда корробори, но ощущение таинства не покидает и сегодня.

За Мутвинджи лежит голая местность, где застрял отряд Райта и где гибли его люди. Скот выживает и тут, несмотря на отсутствие травы; возле редких колодцев расположились фермы, некоторые со всеми удобствами — теннисными кортами с электрическим освещением (днем играть невозможно из-за жары), бассейнами, лужайками и лимонными рощами (сегодня цинга уже не опасна); скот пасут «ковбои» на «фольксвагенах», а владелец на собственном самолете добирается до ближайшего крупного города всего за несколько часов.

На здешних равнинах появились одичавшие домашние животные. Вот дорогу перебегает одинокая белая кошка, стремглав кидаются прочь от машины уродливые собаки — помесь европейских пород и динго. На бегу они беспрестанно оглядываются, опасаясь погони: фермеры нещадно убивают их, поскольку они крадут ягнят. В скрэбе можно встретить отбившихся от стада коров и тощих лошадей; время от времени их сгоняют к шоссе и везут в город на бойню, где из них готовят консервы для кошек.

Неподалеку от Торовото (теперь это уже забытое название) установлена пирамида из каменных глыб с мемориальной доской; надпись гласит, что в этом месте Стерт провел долгое лето 1845 года, когда чудовищная жара не позволила ему двинуться ни вперед, ни назад. Дальше дорога идет вдоль высокой двухметровой ограды, разделяющей Новый Южный Уэльс и Квинсленд.

Нарушители границы — собаки, из-за них-то и воздвигли забор: ни тот, ни другой штат не желает пускать к себе чужих собак. Пересечь границу можно в Уорри-Гейт, расположенном чуть западней маршрута Берка. Затем равнину вновь рассекает сеть третий и оврагов — последний длинный отрезок перед Куперс-Криком. По этой местности одинаково страшно ходить и ездить: повсюду рассыпаны острые камни, твердые, как железо.

Здесь уже пустыня показывает свой лик во всей красе. На деревьях исчезают листья, и вместо них появляются колючки, кора слезает со стволов, как папиросная бумага; за исключением редких пыльных кустарников, не остается ни одного растения — все выжжено палящим солнцем. Путь к Куперс-Крику пролегает через песчаные кряжи, издали кажущиеся игрушечными, за ними снова открывается каменная равнина, и только пройдя ее — попадаешь под блаженную сень обступивших крик деревьев. Широкие пойменные озера с омутами двадцатиметровой глубины расходятся порой на полмили; вода в них мутная, серовато-зеленого цвета. Бе-пега заросли травой, и там кипит жизнь, которую особенно отрадно наблюдать после каменной неподвижности пустыни, — носятся птицы, семенят маленькие черепашки, мелькают бесчисленные кролики. На месте бывшего базового лагеря до сих пор стоит то самое дерево с вырезанной надписью «РЫТЬ» — она все еще отчетливо видна, и ее нельзя читать без волнения. Под его ветвями можно разложить походную кровать и разжечь костер там, где когда-то стоял частокол (его давным-давно снес паводок). Здесь ничто не изменилось, добавилась только пирамидка из камней с бронзовой мемориальной доской. В этом месте крик изгибается наподобие бумеранга, обтекая территорию лагеря. Надо думать, Браге и его люди тысячи раз смотрели на растущий на другом берегу огромный эвкалипт, облюбованный кареллами, думая свою невеселую думу.

Помимо обитателей фермы, на многие мили вокруг нет ни одной человеческой души; в полуденный зной и ночью здесь стоит мертвая тишина. А ночи в этих краях фантастические. Вначале смолкает вечерний щебет птиц, затем гаснет театральный свет заходящего солнца, и тут же в бархатной тьме вспыхивают холодным серебром гигантские звезды. Лежа на походной кровати, путешественник в полной мере наслаждается прохладой и покоем. Глядя ввысь, он словно уносится в межзвездное пространство. Ночь тиха, кажется, что время остановилось, ничто не шелохнется, не потревожит, не подаст признаков жизни… Рассвет наступает неожиданно, лучи прожектором озаряют землю, и первая муха садится на нос спящего.

Трудно себе представить, что такое ждать, ждать, бесконечно ждать в этом уединенном месте. Нескончаемо медленно текут часы, постепенно день за днем по множеству признаков люди уже умеют определять время: легкое дуновение над криком — значит, 7 утра, умолкают сиреневые зимородки — значит, полдень, появились кролики — наступил вечер. Воздух настолько прозрачен, что каждая пролетающая птица «тащит» по земле отчетливую тень, а самый крохотный муравей виден, как под микроскопом. Скоро начинаешь понимать, что здесь потрясает не гармония, а контрасты — прохладную ночь сменяет удушающе жаркий день, стрекоза кажется ослепительно красной на фоне тусклого буша, какофония попугаев оглушает среди окружающего безмолвия. Пить хочется так мучительно, что глоток тепловатой воды обретает вкус шампанского, как писал Уиллс.

И все же, несмотря на обилие воды, природа Куперс-Крика враждебна человеку, климат слишком сухой и слишком тяжелый. Скотоводы страдают от болезни десен, которую называют «Барку гниль» (Барку — еще одно наименование Куперс-Крика); на самом деле это результат той самой витаминной недостаточности, от которой погибли Людвиг Беккер и другие. Иногда у людей случаются приступы сильнейшей нервной дрожи; правда, они поражают в основном тех, кто злоупотребляет спиртным, так что Берк правильно поступил, оставив весь ром в Менинди.

Но, пожалуй, самое губительное на Куперс-Крике — это всепоглощающее оцепенение. Оно не похоже на характерную для тропиков сонливость; это, скорее, ощущение глубочайшего физического изнеможения и пассивности мысли; человек отдается на милость бессобытийному течению времени, уносящему постепенно все, что связывало его с цивилизацией, довольствуется минимумом усилий, смиряется с неудобствами и одиночеством. Подобное существование приемлемо для отшельников, но оно гибельно для экспедиции.

В пустынном месте, милях в пятнадцати от бывшего лагеря — бывшая могила Берка. Чтобы добраться до нее, приходится делать крюк, огибать каменную осыпь, а затем выйти на берег, круто обрывающийся к воде. Там сохранился высокий эвкалипт, под которым умирал Берк. Рядом — скромная пирамидка с мемориальной доской, на которой изображен руководитель экспедиции: Берк лежит, откинувшись назад, с револьвером в руке; этот памятник впечатляет больше, чем громоздкий монумент в Мельбурне. Берк умер достойно, как подобает первопроходцу. Наверное, в последние часы своей жизни он думал не о дальних горизонтах, не о славе или обидах; скорее всего, он ощущал собственную беспомощность, поражение и еще нежную привязанность к Кингу.

Вся эта часть Куперс-Крика (включая 200 квадратных миль, некогда подаренных аборигенам) принадлежит теперь ферме «Иннаминка». Жилые постройки стоят неподалеку от места, где нашли Кинга. Выросший здесь после смерти Берка маленький поселок просуществовал недолго: дела шли скверно и теперь от него остались лишь разрушенная пивная и тысячи битых бутылок, сверкающих под ярким солнцем.

К северу от маршрута экспедиции лежит Каменная пустыня Стерта, и там в местечке, названном Пост-Кинг, можно увидеть пейзаж, куда больше похожий на абстрактную картину, чем на порождение природы. В течение дня песчаные дюны меняют цвет, становясь то пунцовыми, то багряными, розово-красными или оранжевыми; кое-где виднеются блекло-зеленые вкрапления буша, напоминая строгий японский сад или ярмарочный лабиринт. Пройдя по солончаковым влеям, выходишь снова на открытую равнину. Здесь тоже возникали, но умирали поселки, — слишком тяжкие засухи и невыносимое одиночество вынудили людей покинуть эти места еще во второй половине прошлого века; артезианские скважины, однако, продолжают извергать с бульканьем и шипением воду, горячую, как из чайника. Когда случаются песчаные бури, возле луж можно увидеть похожих на привидения животных; окрестности усеяны выбеленными костями.

В этой забытой богом местности величиной с малую европейскую страну стоит лишь один городок — Бердс-вилл, примостившийся между Каменной пустыней Стерта и пустыней Симпсон. Немудрено, что он часто оказывается в центре песчаных бурь независимо от того, куда дует ветер. Песчаные вихри бушуют сутками, песок въедается в кожу, воспаленные глаза не различают ничего вокруг. Но буря неизбежно стихает, сменяясь «мертвым штилем», и однажды утром из пустыни начинает веять такой пронзительной свежестью, что невольно думаешь — а не лежит ли чуть дальше в этих широтах море?

Найти последний лагерь Берка на реке Байно не составляет труда. Все, что рассказывал об этом месте Кинг, точно соответствует действительности: вода в прилив становится соленой, уровень поднимается, исчезают камни и валуны; в отлив на песчаном грунте остаются вялые медузы. Место красивое, хотя долго любоваться здесь красотами опасно — в мутной воде водятся крокодилы. Воздух густой и настолько влажный, что трудно дышать, а тишина словно таит угрозу. Вряд ли Берк и его товарищи торжествовали победу в этом жутковатом месте. Как бы хотелось, чтобы они ступили на берег моря, ощутив хоть на мгновение величие собственного подвига, прежде чем вернуться к роковому лагерю на Куперс-Крике…

Впрочем, вся эта история — сплошная цепь роковых случайностей и, как это ни грустно сознавать, наш интерес к экспедиции был бы куда меньше, доведись героям вернуться домой целыми и невредимыми. Не случись трагедии на Куперс-Крике, Берк и Уиллс остались бы скромными фигурами в летописи географических открытий; смерть превратила их свершение в подвиг, сделав покорение «зловещего пятна» в сердце Австралии легендой для потомков.