Драконий пир

V

Влад просидел взаперти около трёх месяцев — почти всю зиму. Оказывая узнику почёт, брашовяне держали его не в городской тюрьме, а в одной из мощных крепостных башен, которая сама по себе являлась небольшой крепостью с внутренним двором и множеством помещений, где хранились доспехи и оружие, выдаваемые горожанам в случае войны.

В комнате, куда поместили Влада, тоже раньше что-то хранилось. На дощатом полу и белёных стенах виднелись следы от полок, но теперь отсюда всё вынесли, заменив маленькой трёхногой табуреткой, соломенным тюфяком, а также одеялом из овчины, которое представляло собой несколько сшитых друг с другом овечьих шкур.

В комнате имелось два крохотных окошка. Через одно удавалось разглядеть, как на черепичные крыши города падает снег, а через другое, выходившее на внешнюю сторону крепостных стен, узник видел гору, сплошь заросшую елями.

Сама комната оказалась такая же холодная, как в городской тюрьме, но просторная — здесь, чтобы согреться, можно было ходить из угла в угол, завернувшись в плащ, принесённый Штефаном, и повторять:

— Ох, гостеприимные брашовяне! Ох, заботливые!

Правда, четверо стражников, охранявшие башню, быстро пресекли это хождение, потому что сидели в нижнем этаже, и им очень скоро надоело, что у них над головами беспрерывно топают.

Эти немцы не знали венгерского языка, а румынского — тем более, но Влад отлично понял их, когда они, крайне возмущённые, заглянули к нему и сказали по-немецки:

— Кончай ходить!

— Здесь холодно, — с улыбкой ответил им узник по-венгерски, всё же надеясь на понимание, и на всякий случай показал жестами, что замёрз.

В отличие от тех немцев, что составляли брашовский городской совет, эти оказались добрыми людьми. Есть много разных способов сделать так, чтобы озябший вёл себя тихо — например, пригрозить отобрать плащ — но эти охранники избрали лучший путь, просто взяв своего узника с собой в караульное помещение, где был очаг, так что Влад, согревшись, сладко спал в углу, пока четверо немцев играли в кости.

День стал единственным подходящим временем для сна, потому что на ночь Влада опять запирали, и оставалось лишь сидеть среди стылых каменных стен на соломенном тюфяке, укрывшись овчиной, и стучать зубами.

Ходить по комнате по ночам узник не мог, потому что охранники с помощью жестов объяснили ему:

— Если ночью начнёшь топать над нашими головами, то мы придём и настучим по твоей голове.

Наконец, по-зимнему длинная ночь заканчивалась, а утром в башню, как всегда, приходил Штефан, принося целую корзину хорошей пищи и... нет, не шнапс. Штефан приносил парное молоко, а на все возражения упрямо твердил, что это лучше. "Эх, телёнок!" — думал Влад, и всё же, продолжая считать Штефана простаком, не мог не признать, что Богданов сын сумел-таки облегчить другу тяготы заточения.

Пищи в корзине хватало не только Владу, так что сменщики четверых добрых немецких стражников тоже подобрели и позволили узнику сидеть в нижнем тёплом этаже, ведь не годится же, в самом деле, удалять от общей трапезы того, за чей счёт она накрыта. Так же получилось и со следующей сменой.

Однажды Штефан даже привёл женщину. Её лицо и грудь густо покрывали веснушки, но этот недостаток с лихвой окупался бойким нравом.

Войдя во внутренний двор башни вместе со Штефаном, посетительница тут же указала на Влада, стоявшего в дверях караульного помещения, и заявила по-немецки, что собирается на часок-другой разделить с узником тяготы заточения в камере.

— Сейчас ты у меня согреешься, мой милый, — добавила она на ломаном румынском языке, обращаясь к Владу, которого никогда прежде не видела, но, наверное, многое выведала о нём у Штефана.

Охрана застыла от удивления, сказав что-то вроде:

— Катарина, тут тебе не корчма! — однако женщина как-то сумела уговорить всех четверых стражей.

Их сговорчивость, наверное, объяснялась тем, что они эту Катарину знали, но посетительнице пришлось пройти полушутливую проверку — высоко поднять юбки, тем самым показывая, что не принесла под юбками ничего, что помогло бы узнику сбежать.

Добиться цели Катарине, конечно, помогли и женские чары, которые после её ухода сразу рассеялись, ведь настроение охранников переменилось. Немцы, красноречиво жестикулируя, объяснили Штефану, что женщина здесь больше никогда появляться не должна, потому что никого сюда водить не положено.

Они ещё долго говорили про посетительницу и с Владом, даже умудряясь шутить, несмотря на то, что румынского не знали, а узник не знал немецкого. Немцы просто произносили "Катарина", а дальше одними жестами расписывали её достоинства и недостатки, причём оценивали не только фигуру, но и манеру поведения.

Влад, как мог, пытался отвечать, с чем согласен, а с чем — нет, так что дни в заточении проходили довольно весело. Другое дело — ночи, и вовсе не из-за отсутствия Катарины.

Чем больше проходило ночей в холодной комнате, где невозможно спать, и остаётся лишь думать о завтрашнем дне, тем неотступнее становилась мысль: "А вдруг завтра брашовяне получат письмо от Яноша, где будет сказано, что меня надо казнить, или препроводить к Яношу в замок. И что тогда? Что я стану делать? Мой отец умер зимой. И мой старший брат умер зимой. Неужели, я тоже умру зимой?"

Влад сотню раз успел обозвать себя дураком. Как он мог так легко попасться!? Как!!? Ведь знал же, куда едет, и чем это может обернуться.

Ему невольно вспомнилась игра в стаканчики, свидетелем которой он недавно стал — ведь всякий человек уже давно знает, что в корчмах эту игру устраивают лишь мошенники, однако желающие попытать счастья всё равно находятся. Проигрыш почти предрешён, но люди всё равно верят в удачу. Так и Влад верил, что сможет проехать через Трансильванию беспрепятственно. Оставалось лишь удивляться, отчего его не схватили раньше.

Самое досадное было в том, что брашовяне не имели никакого права удерживать Влада. Он не совершил ничего, за что по городским законам мог бы подвергнуться долгому аресту. И если уж копаться в законах, то брашовяне могли судить Влада, только если бы разбирали драку в корчме, ведь городской суд судит только граждан города.

Недавний румынский государь считался неместный. Гражданином являлся только корчмарь — пострадавшая сторона, и лишь поэтому дело мог рассматривать судья, стоявший во главе городского совета.

Однако речь во время разбирательства шла о Яноше Гуньяди. Вражда между Владом и Яношем — это вообще не дело брашовян! Тут простодушный Штефан оказался по-своему прав, говоря, что с Брашовом Влад не враждовал, и городу не следовало вмешиваться в чужие дрязги. Наверное, брашовяне имели некое указание от Яноша о том, что делать, если Яношев враг окажется у них в руках, и поэтому проявили самоуправство. Можно ли было как-то противостоять этому законными средствами?

Иногда Владу приходила мысль потребовать, чтобы его отвели к королевскому судье. Эти судьи, находившиеся в каждом немецком городе Трансильвании, разбирали как раз такие случаи, как у Влада — тот, кто не являлся гражданином города, имел право на другой суд, если в городском суде не надеялся на благоприятное для себя решение.

Однако надеяться, что королевский судья окажется добрее, не приходилось. В Венгерском королевстве всем заправлял Янош, а это означало, что королевский судья скорее проявит даже больше суровости, чем брашовяне.

"Что же мне остаётся? Побег? — думал узник. — Но как сбежать? Как?" Из крепостной башни так просто не сбежишь.

Потолок в комнате Влада был дощатый и притом наклонный. "Значит, это часть крыши, — думал узник. — Поверху дощатого настила лежит черепица и больше ничего". По сравнению с каменными стенами и неимоверно толстыми досками пола, потолочная преграда могла казаться легко одолимой. Но лишь казаться!

"Эх, если бы добраться до этого потолка, сломать доски, вылезти наружу", — мечтал Влад. Правда, дальше путь представлялся совсем не приятным. Чтобы не встретиться со стражей, с крыши крепостной башни пришлось бы прыгать в оборонительный ров, то есть по сути — в болото, где смешались нечистоты из сточных канав всего города, не замерзающие и издающие зловоние даже зимой.

Конечно, если захочешь жить, то нырнёшь даже в такую вонючую жижу, но до неё ещё следовало добраться. "Доски на потолке новые, не гнилые, — рассуждал Влад. — Как их пробить?" Он мог бы взобраться на деревянную балку, которая тянулась от стены к стене и поддерживала стойки-столбики, подпиравшие откос крыши. Встав на эту балку, можно было упереться спиной в крышевой настил и попытаться его приподнять, ведь доски, хоть и новые, могли быть плохо прибиты.

Это произвело бы большой шум — особенно от потревоженной черепицы, которая начала бы падать с крыши в ров. Конечно, тут же прибежала бы стража, и если бы не удалось сломать крышу с первой попытки, Влада тот час пересадили бы в подвал, где своды каменные.

"Через крышу лезть — это уж крайний случай", — решил узник и потому подумывал сбежать днём, когда позволялось сидеть в караульном помещении. Правда, такой побег казался ещё труднее, чем проламывание крыши и последующее купание во рву. Беглец мог в лучшем случае вырваться только во внутренний двор башни, а в город — уже нет, поскольку внутренний двор отделялся от городской улицы воротами, которые были всё время заперты.

Ни одну из этих задумок выполнить так и не пришлось. В конце второй декады февраля ранним утром пришли стражники и вместо того, чтобы отвести узника погреться, знаками дали понять — дескать, собирайся, пошли.

"Значит, письмо от Яноша уже получено", — понял Влад. Он даже не пытался спросить об этом стражей, да они и не могли знать, а просто делали то, что приказано — вывели узника из башни и направились вместе с ним по городской улице к большой рыночной площади, к Зданию Совета. Двое стражей крепко держали своего подопечного под руки, а двое других шли впереди и прокладывали путь в толпе прохожих, торопившихся по своим делам.

Как же изменился город за то время, пока Влад сидел взаперти! В ноябре лишь иногда начинало порошить, а теперь все улицы замело.

Город сделался удивительно светлым. Казалось, громады домов с высокими черепичными крышами уже не загораживали небо. Под ногами почти исчезла грязь. На карнизах, подоконниках и ставнях появилось белое снежное украшение. В воздухе больше не витал запах сточной канавы. Чувствовалась лишь морозная свежесть, если, конечно, на пути не попадалась куча тёплого конского навоза или не встречался малочистоплотный горожанин, оставлявший за собой, как шлейф, крепкий запах пота.

Впрочем, Влад, которому за время сидения взаперти ни разу не довелось помыться, тоже не производил на окружающих впечатление чистюли. Проходя через площадь и видя всё тот же помост с плахой, запорошенный снегом, недавний узник вдруг подумал: "Надеюсь, мне перед казнью хоть чистую рубашку надеть дадут?"

"Отец умер в декабре. Старший брат умер в январе. А я — в феврале? Если в письме Яноша написано, что меня надо казнить, значит, так и случится", — рассуждал Влад, но почему-то оставался странно спокойным. Даже не пытался обратиться к Богу, попросить о помощи, как обычно делает человек, оказавшийся в смертельной опасности: "Раньше надо было молиться, а теперь поздно. Что бы дальше ни случилось, всё уже решено, и ничего не изменить".

Как же красив был белый светлый город! Как прозрачны синие небеса! Эта зимняя красота завораживала, но не своей чистотой. В ней таился ужас, ведь зимой природа засыпает очень глубоким сном, похожим на смерть, а часть природы действительно умирает. Окружающий холод казался дыханием могилы, но именно это и заставляло становиться более чутким, внимательным к прекрасному зимнему миру. Даже скрип снега под сапогами наполнился для Влада неким особым смыслом: "Снег — смерть".

В Здании Совета всех встретило привычное тепло от натопленных печек, и казалось даже душно. На скамье перед дверью в большую комнату, где заседали городской судья и присяжные, опять примостился Штефан. Богданов сын волновался едва ли не больше своего друга, как будто это для молдавского княжича решался вопрос жизни и смерти.

— Брат, брат, не отчаивайся. Если окажется плохо, я что-нибудь придумаю. Я тебе помогу, — забормотал он, по своему всегдашнему простодушию сказав больше, чем следовало бы.

"То есть, если меня приговорят к смерти, ты поможешь мне сбежать от палача?" — мысленно спросил Влад, надеясь, что речь Штефана, говорившего на своём родном языке, никто здесь не понял. Недавний узник хотел ободряюще улыбнуться другу, но не успел — опять, как в прошлый раз, почувствовал тычок в спину, и оказался в комнате, где вершилось брашовское "правосудие".

Судья и присяжные напустили на себя строгий вид, но заранее казалось невозможно предугадать, что же они скажут.

— Объявляем тебе, Влад, сын воеводы Влада, прозванного Дракул, что решение по твоему делу принято, — медленно и торжественно провозгласил судья, а затем так же медленно продолжил. — Господин Янош Гуньяди, управитель этого королевства...

Влад никак не мог привыкнуть к этому слову, применявшемуся в отношении Яноша. В Венгерском королевстве правил король, но Янош, не достаточно родовитый, чтобы носить корону, путём разных интриг сумел добиться должности "управителя", по сути — верховной власти, пока настоящий король не достиг совершеннолетия. Временный правитель обладал таким же правом казнить и миловать, как настоящий коронованный монарх, и вот теперь судья объявлял Яношево решение:

— ...повелел, чтобы во избежание вреда, который ты можешь причинить государю Владиславу, а также самому себе своей глупостью...

"Значит, Янош обо мне по-отечески заботится? — Влад чуть не произнёс это вслух. — Благодарю, хватит мне и брашовской заботы".

— ...тебя следует немедленно... — вещал судья.

"Передать Яношу, чтобы он меня взаперти держал?"

— ...изгнать из наших земель туда, откуда ты явился.

"Всего лишь?" — недавний узник даже не поверил. Однако такой мягкий приговор следовало объяснить не внезапно проснувшимся милосердием Яноша, а скорее желанием венгра выказать своему врагу презрение. Пусть брашовский судья и упомянул о вреде Владиславу, сам Гуньяди явно считал Влада безобидным — иначе непременно бы казнил.

И всё-таки нельзя сказать, что недавний узник не обрадовался. Ведь смерть только что стояла рядом, а теперь отступила. Правда, радость казалась отравлена досадой: "Ты избежал смерти не благодаря своему уму или ловкости, а лишь потому, что тебя не принимают всерьёз! Считают глупым мальчишкой!"

— Значит, я могу, хоть сейчас, уехать? — спросил Влад.

— Да, — ответил судья, — но тебе позволено ехать только на север, в молдавские земли. Путь через горы на юг, в земли Владислава, для тебя закрыт.

— А когда мне ехать?

— Немедленно. Но не считай себя свободным. За тобой проследят, чтобы ты ехал именно туда, куда тебе положено.

Покинув комнату заседаний, Влад, которому конвой не позволял долго задерживаться на месте, всё-таки успел ободрить Штефана, ждавшего у двери:

— Меня высылают. Вот чудаки! Когда я хотел уехать — не пускали, посадили в башню, а теперь гонят, как засидевшегося гостя.

— Доброго тебе пути, брат, — ответил Штефан. — Надеюсь, ещё свидимся. А за меня не волнуйся. Янош подтвердил, что оказывает мне покровительство.

На рыночной площади, у входа в Здание Совета ждал вооруженный конный отряд, готовый проводить недавнего узника до северной границы брашовских земель.

Здесь же Влад увидел своего жеребца, уже осёдланного и готового к путешествию. Вороной конь среди белой заснеженной площади казался угольком, только что вынутым из печи — горячим, бросающим вызов холодам. Он всхрапывал, вдыхая колючий морозный воздух, а также переступал с ноги на ногу и мотал головой вверх-вниз, норовя вырвать узду из рук немца-стражника.

Как видно, все три месяца, пока длилось Владово заточение, конь простоял в конюшне кого-то из именитых брашовских граждан и ни разу не был под седлом. Разве что гулял в загоне. Казалось, ещё минута, и этот жеребец взбесится, что всегда случается с лошадьми, которых слишком долго держали взаперти, поэтому Влад, хоть конь и признал хозяина, уселся в седло с большой опаской.

Наверное, Брашов опостылел жеребцу не меньше, чем хозяину, потому что животное, едва почувствовав на спине тяжесть, без всякого указания пошло с площади к той улице, которая вела к северным воротам. В виду ворот конь сам же перешёл в рысь, а за воротами — сорвался в галоп, и Влад не стал сдерживать, лишь крепче прижал ноги к конским бокам и подобрал повод ровно настолько, чтобы не болтался.

Немцы из отряда, которым следовало сопровождать недавнего узника вплоть до границы, закричали что-то. Наверное, на своих рослых неповоротливых конях, больше подходящих, чтобы тягать пушки, эти всадники никак не поспевали за легконогим коньком. Ещё бы! Но теперь слушать немецкие приказы уже не было никакой необходимости. Судя по быстро стихшим крикам, расстояние между Владом и немцами стремительно увеличивалось.

Он проехал галопом две с половиной или три немецкие мили, когда, наконец, решил, что можно остановиться и оглянуться. Как и следовало ожидать, сопровождающих не оказалось видно даже на горизонте.

"Пускай выслеживают меня по следам на дороге, если хотят", — подумал Влад и усмехнулся. Конечно, он понимал, что о его исчезновении городскому совету будет доложено совсем иначе — дескать, Влад, Дракулов сын, испугался, поэтому улепётывал во всю мочь. "Пусть докладывают, что хотят", — решил недавний узник и поехал рысью дальше по дороге на север, прочь из негостеприимной Трансильвании.

На дороге между Коложваром и Сучавой Влад неожиданно повстречал своих слуг — Войко и Нае ехали по укатанной зимней дороге навстречу господину и ещё издалека казались узнаны благодаря своим одинаковым вороным коням и очень разному внешнему виду — впереди рысил рослый всадник, а следом маленький.

За ними бежала рыжая лошадка, несшая большой тюк, но её Влад прежде не видел. Очевидно, её купили недавно, чтобы таскала вещи, ведь за два с половиной года жизни в Молдавии скарба у Влада и двух слуг заметно прибавилось.

— Вот так встреча! — воскликнул Влад, когда Войко и Нае приблизились настолько, что можно было без труда разглядеть лица. — Куда это вы собрались?

— Тебя искать, господин, — ответил Войко. — Ты ведь сказал, что быстро обернёшься, а сам пропал. Наверное, нам ещё давно следовало ехать на поиски, но ведь ты велел нам оставаться в Сучаве. Мы ждали, ждали. Затем дороги в Трансильванию занесло снегом, а недавно, когда установилась солнечная погода, снег подтаял, слежался, и по дорогам стало можно ехать хотя бы верхом, мы решили нарушить твоё повеление.

— Прости, господин, если что не так, — добавил Нае. — Но где же ты пропадал так долго?

Влад вкратце поведал им свою историю.

— Сам Бог тебя хранит, — уверенно произнёс Войко.

Недавний узник не спорил:

— Наверное, так. Поэтому, когда вернёшься в Сучаву, поставь за моё здравие большую свечу и от моего имени дай щедрую милостыню бедным.

— А ты сам разве в Сучаву не поедешь, господин? — настороженно спросил Войко.

— Я поеду к туркам, а в Сучаве мне делать нечего, пока там у власти проходимец, который помог умертвить Богдана.

Тот, кто был сейчас назван проходимцем, именовался Пётр Арон, и приходился Владу родным дядей.

Увы, родственников не выбирают, но Влад всё равно испытывал чувство стыда за такого родича. Казалось, если Пётр Арон является сыном великого молдавского государя Александра Доброго, отличавшегося широтой и благородством души, то сам должен обнаружить те же качества. Однако получилось иначе. Пётр Арон оказался коварным трусливым человеком, любившим всего добиваться лишь хитростью и делать дела чужими руками, а открытых противоборств избегал.

Чужими руками Пётр Арон добыл себе и молдавскую корону — с помощью бояр-предателей узнал, где можно застигнуть Богдана, а затем отправил туда польский отряд. Сам побоялся ехать.

Влад не хотел принимать милость от подлеца — просить у него убежища. А если не просить, то куда оставалось податься?

— В Трансильвании меня видеть не хотят. В Румынию не пускают, — продолжал Влад, видя недоумевающее лицо Войки.

Конечно, слуге-сербу было, отчего недоумевать, ведь он в своё время отговаривал господина ехать к туркам и отговорил, а теперь господин вдруг передумал.

— И раз уж я не хочу кланяться Петру Арону, — объяснял недавний румынский государь, — то остаётся мне путь только в Турцию.

— Что же ты будешь делать у турков? — спросил Войко.

— Старый султан уже год как умер, а я всё никак не соберусь поздравить нового с восшествием на трон, — усмехнулся Влад. — Надо исправлять упущение. К тому же, и младшего брата хочу повидать.

Недавний румынский государь не знал, что о нём думали турки после того, как оставили в Тырговиште без войска. Может, бегство из румынской столицы, на которое юный князь решился после ухода турецкой армии, при турецком дворе посчитали предательством? Не только брашовяне умели придумывать обвинения на пустом месте. Турки тоже могли выдумать что угодно, если б решили, что так выгоднее.

Войко понимал это не хуже, чем господин, и потому, наверное, сомневался в правильности выбора, сделанного Владом. Недавний румынский князь тоже испытывал сомнения, но их перевесили другие чувства: досада на Яноша, усталость от безделья в Молдавии и желание всё-таки увидеть брата. Эти чувства объединились и заглушили голос осторожности.

Влад, как и во время поездки в Трансильванию, не собирался брать слуг с собой, подвергая ненужной опасности, но Нае сам вызвался:

— Господин, если Войко поедет в Сучаву, можно тогда мне с тобой к туркам?

— А ты не боишься? — удивился Влад.

— Страшновато, конечно, — отвечал Нае, — но место слуги — возле господина. Да и чужую страну повидать охота. Можно мне с тобой?

— Что ж... поехали.

Влад посмотрел на Войку, но тот отвёл глаза. Серб слишком хорошо знал, что в Турции опасно. Один раз Войко уже побывал в турецком рабстве, чудом вырвался, оказавшись подаренным Владу, но второй раз подряд чудеса случаются редко. Если б Влад в Турции впал в немилость, то у него забрали бы всех слуг и, невзирая на их прошлое, сделали бы рабами.

Серб знал, как тонка в Турции грань между свободой и рабством. Нае не знал и оттого геройствовал, а Влад решил взять этого простоватого румынского паренька с собой, потому что вдруг уверился, что поездка окончится благополучно. Эту уверенность невозможно было объяснить — она просто появилась, и всё.

Господин хотел бы передать её и своему слуге-сербу, но не мог. Конечно, если бы Влад твёрдо сказал Войке "ты тоже поедешь со мной", серб покорился бы. Покорился бы, несмотря на страхи, и всю поездку был бы сам не свой. Вот почему не следовало подвергать верность Войки такому испытанию.

— Так и сделаем, — подытожил Влад. — Сейчас поворачиваем к Сучаве, доедем до ближайшего постоялого двора и там разделимся.

Не имея возможности проехать в Турцию через румынские земли, Влад мог добраться до своей цели только на корабле, поэтому отправился по тому пути, по которому три года назад хотел отправить слугу с письмом для Раду — на юго-восток молдавских земель, к Чёрному морю.

Заснеженные горы остались далеко позади. Возле моря снег уже растаял. С юга налетал тёплый ветер и гнал на песчаный берег мутные волны, но возле крепости Албэ они еле плескались, потому что крепость стояла в спокойном месте — у большого залива.

В залив впадала река Нистру. По ней на ладьях и маленьких корабликах сюда приплывали купцы из польских и русских земель. А вот большие галеры, прибывшие из Турции или от греков, подходили к крепости с противоположного краю залива, соединённого с морем протокой, которая шириной не намного превышала речное русло.

Благодаря тому, что в море вели лишь эти узкие "ворота", вода в заливе всегда оставалась почти безмятежной, и здесь хорошо было пережидать шторма, которые в холодное время года случались весьма часто.

Приземистые — почти все четырёхугольные — башни крепости возвышались над водой, а возле них, соперничая с ними по высоте, высились мачты торговых галер с убранными парусами. Все купцы пережидали непогоду, во что Влад поначалу с трудом поверил, ведь на небе, хоть и не безоблачном, светило яркое вечернее солнце.

— А ты съезди, посмотри, что на море делается, — посоветовали местные.

Влад с Нае воспользовались советом и проехали от крепости чуть дальше на юг. Не вылезая из сёдел, они долго наблюдали, как бегут друг за другом пенистые валы, а в конце пути захлёстывают прибрежную гальку и почти дотягиваются туда, где галька уступила место жёлтому бурьяну.

Небеса далеко на горизонте были светло-голубыми, а у берега — почти свинцовыми из-за собравшихся туч, и пока эти тучи не рассеются, никто из мореплавателей не собирался покидать спокойный залив.

Благодаря шторму Влад и Нае получили возможность, не торопясь, найти корабль, который отвёз бы их к турецкому берегу, но зато в ожидании пришлось провести почти две недели. Отплытию мешал не только шторм. Иногда наступало безветрие, море становилось слишком спокойным и застилалось туманом, который заволакивал всё так, что не видно было ни горизонта, ни даже выхода из залива.

Владельцы галер устали ждать подходящей погоды.

— Уж не знаю, молиться ли святому Николаю, или приносить жертвы Посейдону, — шутил молодой купец, грек, с которым Влад и Нае договорились на счёт перевоза, а шутка казалась дерзкой, но удачной, ведь святой Николай и древний языческий бог одинаково покровительствовали мореплавателям.

"Раз купец шутит, значит, убытков не страшится, но вряд ли по легкомыслию", — думал Влад, разглядывая грека. Дела у того, наверное, шли хорошо, ведь не на последние деньги он нарядился. Башмаки и кафтан выглядели дорого, а пряжка, соединявшая края плаща — по греческому обычаю не под горлом, а на правом плече — поблёскивала двумя драгоценными камушками.

Купеческая одежда говорила Владу больше, чем слова, ведь слов он почти не разбирал. Пусть во время плена в Турции пришлось четыре года подряд ходить в греческий православный храм, но сносно выучить греческий язык так и не случилось. К счастью, купец также говорил по-турецки, а Владу как раз требовалось вспомнить турецкую речь, ведь предстояло беседовать с турецкими придворными чиновниками и, если повезёт, с самим султаном.

Влад не скрывал, что является человеком высокородным, и что много путешествует, поэтому купец, уже по-турецки, расспрашивал его о том, что делается в Сучаве и в Трансильвании — прежде всего, не близится ли война, потому что война всегда отражается на ценах.

"Хотелось бы мне ответить, что война скоро начнётся", — думал Влад, ведь он собирался попросить у нового султана войско, но в то же время знал, что Турция заключила с Венгрией трёхлетнее перемирие, да и многие другие государства получили от турков уверение в мирных намерениях.

"Перемирие не вечно", — думал Влад и втайне надеялся, что Янош Гуньяди совершит ту же глупость, которую уже совершил когда-то давно. Помнится, Янош после одного удачного похода в турецкие земли заключил со старым султаном Муратом перемирие на десять лет, но вскоре сам же нарушил договор, и это обернулось ужасным поражением христиан под Варной. Туркам досталась огромная добыча, а сам Янош едва спасся.

Варна — турецкий порт на берегу Чёрного моря. Древняя крепость возле гавани чем-то походила на крепость Албэ — такие же мощные приземистые башни из светлого камня. Лишь волны возле берега плескались другие — посильнее. Галера еле успела зайти в порт до начала нового шторма.

Когда-то Влад посещал Варну вместе со своим младшим братом. Владу тогда было пятнадцать лет, а Раду — семь, и братья жили в Турции как заложники. Оба оказались в Варне вместе с турецкой армией, чтобы их отец помнил о своих обязательствах перед турками и во время битвы под Варной не вздумал помогать крестоносцам, хоть и примкнул к христианской армии.

Теперь Влад, уже взрослый, сойдя с корабля и далее продолжая путь по суше, снова проезжал то поле, где состоялось памятное сражение. Нае поначалу не понял, почему господин вдруг остановил коня посреди дороги и почему так внимательно оглядывал пустынную местность среди невысоких гор.

Именно здесь Влад последний раз видел своего отца живым. После битвы родитель явился в султанский шатёр якобы для того, чтобы поздравить Мурата с победой, а на самом деле хотел увидеть Влада. С маленьким Раду отец видеться не стал, сказав: "Он станет плакать и проситься домой, а я не смогу его забрать".

Влад в который раз почувствовал себя на отцовом месте: "Если мне удастся увидеть Раду, он наверняка захочет уехать со мной, а смогу ли я его забрать?" Сейчас младшему брату уже исполнилось четырнадцать, и старший забрал бы его, если б мог: "Позволят ли? Старый султан Мурат полагал, что в случае чего Раду может стать ещё одним претендентом на румынский престол, послушным турецкой воле. А что думает новый султан?" Влад не знал, но при случае собирался спросить.

Нового султана звали Мехмед — в честь пророка Мохаммеда, чьё имя турки произносили на свой лад, но Влад знал о новом турецком правителе не только это, ведь за четыре года турецкого плена несколько раз видел Мехмеда и помнил его двенадцатилетним мальчишкой.

Так вышло, что старшие братья Мехмеда умерли, и этот мальчик неожиданно сделался наследным принцем. Он совсем не был готов к такому повороту, плохо знал свои обязанности во время дворцовых церемоний, а если делал ошибку, и ему шёпотом на неё указывали, то начинал глупо улыбаться.

Пожалуй, Мехмед оказался единственным человеком во дворце, кто не боялся улыбаться в присутствии придирчивого и гневливого правителя. Старый Мурат имел слабость к вину, отчего был подвержен резким переменам настроения, и все придворные этого боялись, но не Мехмед. А чего бояться, когда ты — единственный наследник?

Возможно, Мехмед улыбался ещё и своему неопределённому положению. Остаётся только посмеиваться, когда отец под влиянием минутного порыва, особенно если измучен похмельем, говорит тебе:

— Бремя власти тяжело. Я желаю уйти на покой. Прими мою ношу.

Малолетний Мехмед, конечно, отказывался, но отец всё-таки взвалил на него бремя государственных дел. Это случилось незадолго до битвы под Варной. Мурат — ещё не зная, что Янош нарушил перемирие — решил воевать со своими врагами в Азии, а в столице оставил править сына.

Закончилось правление внезапно. Султанского сына никто не принял всерьёз, в том числе янычары, которые открыто возмущались, а тут как раз пришло известие, что Янош Гуньяди снова собирается в поход. Старый Мурат оказался вынужден вернуться к власти, однако государи других земель, желая отправить письмо турецкому правителю, ещё два года после этого не знали, кому же адресовать послание — Мурату или Мехмеду. Ошибки случались.

Затем Мурат официально забрал у сына титул султана, но снова отдал ненадолго, когда отправился в следующий поход против Гуньяди, окончившийся на Косовом поле. Влада, уже девятнадцатилетнего, старый султан тогда взял с собой, чтобы посадить на румынский трон.

День отъезда бывший заложник, конечно же, помнил хорошо. Помнил и Мехмеда, который, провожая отца, выглядел гораздо увереннее, чем в прошлый раз. Наследный турецкий принц смотрел на всех не с открытой глуповатой улыбкой, а с хитрецой. Ему ведь уже исполнилось шестнадцать, и начала заметно расти борода, которую обычно считают признаком появления ума.

Ещё через два года Мурат умер, Мехмед утвердился на троне окончательно, а Влад, даже не видя нового султана, понимал, что на троне уже не мальчишка, путающий порядок церемоний и глупо улыбающийся.

"Мне следует не опираться на прежние знания о Мехмеде, а взглянуть на всё новыми глазами", — размышлял Влад, проезжая по улицам Эдирне, которых не видел с тех самых пор, как отправился со старым султаном в поход.

Турецкая столица в отличие от турецкого правителя не изменилась. Оборонительные стены из белого камня всё так же окружали город. Голуби на площадях, гоняемые озорными мальчишками, всё так же шумно взлетали, чтобы опуститься на крышу ближайшей мечети. Улочки, примыкавшие к базарной площади, всё так же казались лабиринтом, в котором рискуешь потеряться навек, а возле двери в каждую лавку всё так же молчаливо и невозмутимо сидели торговцы, полагая, что товар, вывешенный рядом, говорит сам за себя.

В Эдирне царила весна. Садовые деревья, видные за высокими глинобитными оградами, ещё только-только начали покрываться листвой, но многие пышно цвели белыми или розовыми цветами. Лишь кипарисы, во множестве росшие в городе и вокруг, сохраняли свой вечно зелёный вид и заставляли думать, что зима закончилась не в прошлом месяце, а давным-давно.

Влад не знал, сколько времени пробудет в городе прежде, чем попадёт на приём к Мехмеду... или получит отказ. Сделать так, как в Молдавии, когда недавний румынский государь явился во дворец во время большого праздника, не получилось бы. Пусть у мусульман было что-то вроде своей Пасхи — окончание рамазана, когда во дворце устраивали пир и угощали даже христиан — но турецкий правитель за общими столами никогда не сидел. Султан был закрыт ото всех, кроме визиров. Случайно попасться ему на глаза казалось просто невозможно, поэтому оставалось пройти тем же путём, что и все просители.

Влад вместе с Нае, одевшись побогаче, явился в дворцовую канцелярию и вскоре нашёл там писаря, который — разумеется, не бесплатно — согласился составить прошение к султану и отдать своему начальнику — который тоже вытянул из просителя довольно большие деньги. Однако услуга стоила платы, ведь Влада заверили, что теперь бумага обязательно попадётся на глаза секретарю главы канцелярии, а дальше на всё воля Аллаха.

Вскоре в чайхану, где Влад и Нае остановились на постой, пришёл слуга упомянутого секретаря передал:

— Мой господин приглашает Влада-бея к себе в дом для беседы, — причём было прямо сказано, что в гости не положено идти без подарка, а если подарок окажется достойным, то и дарителя признают достойным и похлопочут.

Недавний румынский князь уже успел подумать, что придётся дарить подарок не только секретарю, но и самому начальнику канцелярии, однако дело пошло неожиданно быстро. Через неделю в чайхану явился слуга не от главы канцелярии, а от самого Мехмеда, а ещё через два дня после этого Влад оказался препровождён во дворец — в личные султанские покои.

Гостя привели в комнату с невысоким потолком. Поверху каждой из четырёх стен тянулся ряд широких стрельчатых окошек, хорошо освещавших помещение, а в тёмное время суток здесь, наверное, горели две лампы. Эти светильники — из меди, а не из золота, но очень искусно сделанные — красовались сейчас в нише позади просторного возвышения, заваленного подушками. Именно там сейчас уселся хозяин комнаты — Мехмед.

Влад вдруг обратил внимание, что выглядел Мехмед необычно для турка. Борода, которая в шестнадцать лет только намечалась, с годами стала не только гуще, но и порыжела, а ведь обычно бывает наоборот — турчата порой рождаются чуть ли не рыжими, но затем темнеют. А ещё Влад, впервые видя султана так близко, заметил, что глаза у того серые или даже зелёные, что опять казалось странно. "Наверное, наследство от матери", — решил посетитель, ведь мать Мехмеда, простая рабыня, происходила то ли из греческих земель, то ли из Албании.

Впрочем, отцовские черты у сына тоже проступали во множестве, и самой заметной мог считаться горбатый нос. Мехмед сильно напоминал старого Мурата и одновременно отличался от него так же, как облако отлично от грозовой тучи. "Грозы не ожидается?" — невольно подумал Влад, однако поведение султана пока что напоминало лёгкий шторм на море, любимый лишь некоторыми особо опытными моряками, не боящимися волн и жалующими сильный ветер за то, что хорошо наполняет паруса.

Как только Влад отвесил положенные поклоны, Мехмед строго велел своему гостю сесть на ковёр напротив возвышения и говорить кратко:

— Чем ты можешь быть мне полезен?

Влад загодя готовился к такому вопросу, поэтому нисколько не растерялся и сказал, что может стать глазами и ушами султана "в северных странах", чтобы турецкому правителю оказалось легче решить, когда начинать новую войну с венграми. Недавний румынский государь прямо признался, что ему новая война на руку, и что он надеется получить от нового султана такую же помощь в завоевании румынского престола, которую несколько лет назад получил от старого Мурата.

Мехмед не разгневался на такие слова. Пусть он не выказывал желания нарушить трёхлетнее перемирие с Венгрией, но явно готовился к тому дню, когда оно закончится, поэтому начал расспрашивать своего гостя о северных краях, и оказалось, что гость знает больше, чем султанские советники.

В начале разговора Влад обратил внимание на открытые двери боковой комнаты, откуда раздавалось еле различимое журчание родника или фонтана, и подумал, что там может находиться некий слушатель или советчик — к примеру, великий визир — но Мехмед ни разу не взглянул в ту сторону. Во всё время разговора султан смотрел прямо на гостя.

Пусть Мехмед был на три года младше Влада, но считал себя старшим и нисколько не походил на некоторых христианских монархов, которые в девятнадцать лет только силятся вырваться из-под опеки регентов. Молодой правитель Турецкой империи не потерпел бы ничьей опеки.

Мехмед именно сам решил, что нуждается в слуге, подобном Владу, но хотел быть уверенным в своём выборе, а уверенность возникает, когда заглянешь собеседнику в душу. Вот почему даже после того, как Мехмед сказал, что берёт Влада на службу, было рано радоваться. Беседа ведь продолжилась, и это означало, что султан ещё мог поменять своё решение!

— Так значит, ты верно и преданно служил моему отцу? — спросил Мехмед.

— Да, повелитель, — ответил Влад.

— Однако по его воле ты оказался оторванным от своего отца. Ты прожил здесь четыре года. Это долго.

— Всё верно, повелитель, — отвечал Влад, — но если бы я не жил при дворе твоего отца, то разделил бы судьбу своего отца и старшего брата — был бы уже мёртв. Воистину, Всевышний даёт нам не то, что мы хотим, а то, в чём действительно нуждаемся.

Недавний заложник говорил по-турецки, и потому имя Бога в его устах звучало, как имя Аллаха. Рассуждая о божественной мудрости, Влад повторял не слова улемов, а слова православных священников, однако Мехмед, наверное, решил, что гость цитирует улема.

— Ты рассуждаешь мудро, — улыбнулся султан, — однако я думаю, что мой отец был излишне строгий человек, а излишняя строгость может отвратить от правителя даже самых верных его слуг. Не поэтому ли ты так долго не возвращался в Эдирне, когда потерял трон? Ты боялся, что мой отец разгневается?

"Ну, нет, — думал Влад. — Я в эту ловушку не попадусь. Сын может сколько угодно осуждать своего отца, но другим этого делать не позволит. Нет, Мехмед, ты не услышишь от меня ни одного плохого слова о Мурате. Можешь даже назвать его свиньёй, которая каждую ночь ложилась спать в обнимку с винным кувшином и умерла от пьянства, но я ни за что не пожелаю с тобой согласиться".

— Мне сложно судить о строгости твоего отца, повелитель, — произнёс гость. — К примеру, рыбак, выходящий в море на своём баркасе, видит и ясные дни, и бури, но даже после самой жестокой бури не станет ругать волны, потому что море даёт пищу и заработок. Куда рыбак денется от моря! Лишь буря утихнет, и он снова доверяет себя волнам.

— Когда ты успел усвоить эту истину? — удивился султан. — Разве твоя страна граничит с морем?

"Граничила во времена моего деда, — подумал Влад, — пока турки не оторвали от Румынии эти приморские области и не присоединили к своей державе". Однако вспоминать об этом сейчас не следовало.

— Чтобы приехать в Эдирне, я сначала вынужден был сесть на корабль, — начал объяснять Влад. — Мне хорошо известно, повелитель, что самый короткий путь в твою страну лежит через мои земли, но, увы, путь в мою страну для меня закрыт, и мне пришлось путешествовать длинной дорогой — по морю. Вот тогда-то, находясь на корабле, я поразмыслил о том, что может дать море смиренному рыбаку.

— Получается, ты знаешь, о чём говоришь, — снова улыбнулся Мехмед. — Что ж, я вижу, в твоём сердце нет злобы на моего отца.

Вот теперь беседу, пожалуй, можно было считать законченной. Султан явно остался доволен принятым решением о том, чтобы взять Влада на службу, но прежде, чем Мехмед повелел бы новому слуге удалиться, следовало успеть спросить...

— Повелитель, как я могу таить злобу на того, кто заботился не только обо мне, но и о моём младшем брате! Мы с братом удостоились чести жить под одним кровом с султаном, в этом дворце. Я надеюсь... — Влад запнулся, — что мой брат по-прежнему живёт здесь?

— Разумеется, — ответил Мехмед. — И всё так же окружён заботой.

— Могу я увидеться с ним?

— Как я могу запретить, чтобы братья виделись! — всплеснув руками, воскликнул султан и добавил. — Я не сомневался, что ты вернёшься сюда, в Эдирне. Вернёшься из-за брата. Ты, конечно, хочешь снова получить трон и справедливо видишь во мне того, кто поможет тебе, но братская любовь для тебя тоже значит много. Я знал, что рано или поздно ты приедешь. Мне даже жаль, что у меня нет братьев, привязанных ко мне так, как ты привязан к своему брату.

Владу следовало радоваться, что Раду жив и здоров, и что нет препятствий увидеться с ним, но тут совершенно некстати вспомнилась одна история, рассказанная купцом-греком по пути в Варну — история об убийстве. Молодой султан сейчас жалел, что лишён братьев, а между тем сам приказал убить одного из них!

Когда Мехмед только взошёл на трон, то вдруг выяснил, что одна из отцовских наложниц недавно родила мальчика, то есть претендента на султанскую власть, а ведь Мехмед уже привык считать себя единственным наследником.

Конечно, младенец ни коим образом не мог преградить своему взрослому брату дорогу. Ребёнок наверняка не дожил бы даже до того возраста, когда дети перестают пачкать пелёнки — младенцы в гареме умирали очень часто. И всё же молодой султан решил не испытывать судьбу, велев утопить своего брата в детской лохани для купания.

Ещё одна смерть младенца в гареме — многие не увидели в этом печальном событии ничего необыкновенного, но слухи всё же начали распространяться. Влад и сам не мог решить для себя, насколько они правдивы. Одно казалось несомненным — в словах Мехмеда о братьях присутствовало некое лукавство.

"Наверное, султан полагает, что я стану послушен ему не только из-за того, что он обещал мне помощь в моей мести, но и из-за Раду. Мехмед не отдаст его. Не позволит увезти", — решил новый султанский слуга. Однако Мехмед позволял братьям видеться, и этому следовало радоваться.

— Я могу увидеть брата сегодня?

— Нет, — ответил Мехмед, — лучше мы поступим так — послезавтра ты переедешь во дворец. Я дам тебе гостевые покои рядом с покоями твоего брата. Ты проживёшь здесь неделю. И вы сможете наговориться вдоволь.

— Благодарю, повелитель. Воистину так будет лучше всего!

Влад думал, что первая встреча с Раду окажется трудной, ведь младший брат имел полное право упрекать старшего за долгое отсутствие. Казалось, что, по меньшей мере, полдня уйдёт на то, чтобы уговорить младшего не дуться, однако получилось совсем иначе.

Старший брат не ожидал, что младший, едва увидев его, вскочит, кинется бегом навстречу, затем остановится в одном шаге, будто боясь поверить в истинность происходящего, и обнимет так, как утопающий хватается за обломок мачты.

— Брат мой... брат, — только и повторял Раду, уткнувшись лицом Владу в плечо, и обхватил руками с такой силой, что старший брат даже сквозь три слоя одежды чётко чувствовал ладони Раду на своей спине.

"Неужели, он настолько соскучился?" — удивлялся Влад, трепал брата по голове, говорил успокаивающие слова.

За прошедшие годы Раду сильно вырос. Одиннадцатилетний мальчик стал четырнадцатилетним, но всё равно как будто оставался ребёнком. Это проявлялось в том, что Раду не мог просто сидеть напротив брата — всё норовил пристроиться поближе, под бок или даже клал голову брату на колени. Устроившись так, младший просил снова рассказывать о Румынии, Сербии, Молдавии, Трансильвании, будто хотел услышать от Влада не правдивые истории, а сказки.

О себе Раду говорил мало. Наверное, его дни во дворце текли скучно. Однако стоило спросить о чём-нибудь, что не связано с дворцовой жизнью, и брат сразу становился говорливым. К примеру, много рассуждал о женщинах и даже мог очень точно передразнивать их поведение и манеру разговаривать.

Влад спросил, когда и где Раду успел подметить столько в женщинах, но брат ответил неопределённо:

— Не помню. На улицах в городе, наверное...

Раду старался вести себя как знаток женщин, однако было совершенно очевидно, что женщин он не знал. Издалека видел, подслушивал их разговоры, но не более того.

Неделя во дворце прошла быстро, и младший брат, наверное, чувствовал это острее, чем старший, потому что взял привычку считать дни:

— Через четыре дня ты уедешь, — сказал Раду и уже заранее грустил.

— Зачем сейчас думать об этом? — отвечал Влад. К тому же, теперь он смог твёрдо обещать младшему брату, что не исчезнет, потому что станет и дальше приезжать ко двору Мехмеда.

Увы, следующей встречи с Раду следовало ожидать лишь в конце лета, потому что Мехмед готовился отправиться в поход на Караман, в Азию, а пока султан в походе, Владу приезжать в Эдирне не следовало. Зато в дальнейшем Мехмед ожидал, что его "верный слуга" начнёт приезжать в турецкую столицу каждые два месяца.

Теперь Влад, являясь "глазами и ушами султана в северных странах", обязался приезжать к своему повелителю, чтобы рассказывать новости. А заодно получал возможность увидеться с братом, и эту возможность следовало ценить, раз забрать брата было нельзя.

Конечно, Влад осведомился у султана, не даст ли тот позволение для Раду уехать.

— Не обременяет ли Раду моего повелителя? — спросил "верный слуга", когда перед отъездом снова удостоился встречи с Мехмедом. — Я мог бы забрать моего брата с собой, если...

— В этом нет нужды, — очень сухо ответил турецкий правитель. — Пусть он живёт здесь.

На деле это означало: "Не отдам. Он нужен мне". Ещё бы! Ведь Раду являлся запасным претендентом на румынский трон. Такой претендент действительно был нужен султану.

У Влада тогда мелькнула шальная мысль, что брата можно просто украсть. Это казалось довольно легко выполнить, ведь по воскресеньям Раду по-прежнему ходил в греческий православный храм, имея в сопровождении лишь троих-четверых невооружённых слуг. Владу, вооружённому мечом, не составило бы труда отбить у них того, кого они стерегли.

После этого оставалось бы посадить брата позади себя на коня и вместе с Нае побыстрей исчезнуть из города. Побитые слуги смогли бы добраться до дворца и рассказать о случившемся не ранее, чем через полчаса, а Влад за это время успел бы уехать достаточно далеко, чтобы оставить далеко позади всякую погоню.

Увы, такой поступок рассорил бы Влада с турками навсегда. А главное — куда братья отправились бы вдвоём? Разве что в Польшу к Александру. Но что они стали бы там делать? "Как я верну престол, если останусь без помощи?" — думал Влад.

Венгры во главе с Яношем гнали его отовсюду, а в Молдавии пришёл к власти Пётр Арон, с которым казалось противно иметь дело, даже если бы тот согласился воевать против Владислава, по-прежнему носившего румынскую корону. Но если так, то на кого мог опереться Влад в борьбе за власть, если не на султана? Конечно, Янош был не вечен, как и Владислав, но тот, кто хочет отомстить, не должен ждать, пока враги умрут сами собой, от старости. Отомстить врагам означает убить их!

"Да, — говорил себе Влад. — Раду очень скучает. Ему плохо здесь, и это не капризы, но Мехмед обещал помочь. Обещал. А от турецкого покровительства я сейчас никак не могу отказаться".

Конечно, обещание султана не могло считаться твёрдым, ведь Мехмед не говорил, что даст войско через год или через два. Ждать предстояло гораздо дольше. И всё же дело сдвинулось! Теперь месть за убитого отца и брата могла осуществиться.