VII

"Что было, то и будет. Что делалось, то и будет делаться. Нет ничего нового под солнцем", — так говорится в Священном Писании, и именно об этих словах, наверное, вспомнил боярин Миклие, когда вошёл в комнату для трапез, снял шапку, перекрестился на образа, висевшие в углу справа от двери, а затем повернулся к человеку, к которому пришёл в гости.

Миклие увидел то, что уже видел когда-то — будущего румынского государя, сидящего за столом в окружении своих бояр, но теперь во главе собрания сидел не человек, прозванный Дракулом, которому Миклие когда-то служил. Теперь главное место занимал Влад, Дракулов сын.

Миклие, наверняка, вспомнил свою молодость и то, что отец Влада, живя в трансильванском городе Шегешваре, точно так же собирал у себя в доме за столом своих сторонников. Точно так же эти люди спорили. Каждый из них стремился подать господину дельный совет, который поможет вернуться в Румынию.

Точно так же на столе стояло угощение с вином, обычно сопровождавшее эти споры. Точно так же с улицы через приоткрытые окна доносился шум города. Точно так же будущий князь слушал советчиков, иногда кивал, иногда усмехался, но ничью сторону до конца не принимал.

Двадцатипятилетний Влад знал, что похож на своего отца, а теперь, глядя на отцовского боярина, пришедшего в гости, лишний раз убедился, что сходство есть, ведь Миклие повёл себя так, словно увидел призрака.

Влад ещё ничего не сказал и не сделал — только внимательно посмотрел на гостя — и вдруг увидел, как губы у того затряслись, и боярин упал на колени, бормоча:

— Государь мой, государь... Господи...

Влад знал, что похож на своего родителя, и не случайно в тот день, когда ожидал к себе боярина Миклие, собрал в доме совет. Войки и Молдовена за столом не было, но там сидели Кодря, Опря, Буда и ещё кое-кто, пусть и не похожие на бояр Владова отца, но в чём-то подобные по поведению.

Также не случайно Влад надел красный отцовский кафтан, ещё больше увеличивавший сходство с родителем. Сын (чего уж греха таить!) хотел таким образом воздействовать на бывшего отцовского слугу, но увидел, что перестарался. Казалось, Миклие вот-вот лишится рассудка.

— Тебе незачем стоять на коленях. Ты ни в чём не виноват, — произнёс Влад, милостиво улыбнулся и чуть повёл правой рукой в приглашающем жесте. — Сядь за стол. Угостись.

Владов слуга Нае, который незадолго до этого впустил впечатлительного боярина в дом и препроводил в комнату для трапез, теперь помог гостю подняться на ноги. Слуга повёл его к столу, чтобы усадить на углу с левого краю.

— Нет... нет... я не достоин... не достоин... — бормотал Миклие, не желая сесть на лавку.

— Достоин, — произнёс Влад и предложил. — Выпей вина. Промочи горло с дороги.

Нае налил боярину, всё-таки осмелившемуся сесть, вино, а Миклие поднёс кубок ко рту, но не выпил, а чуть пригубил, будто пробуя, а затем поставил на стол:

— Можно пить... да, можно... не отравлено, — бормотал он, глядя куда-то перед собой. — Можно пить, государь.

Влад уже начал опасаться, что боярин вправду рехнулся. Следовало что-то сделать, чтобы гость перестал видеть в каждом слове или жесте напоминание о прошлом.

Дракулов сын поднялся на ноги — из-за чего все бояре тоже встали — подошёл к отцовскому боярину, вскочившему в числе первых и теперь стоявшему возле стола. Миклие чуть не вскрикнул, когда "призрак" взял его за плечи, развернул к себе и проговорил:

— Я — не он. Я его сын — Влад. Ты помнишь меня? Мне было пятнадцать лет, когда мы виделись в последний раз, и уже тогда все говорили, что я похож на отца. Ты среди прочих провожал меня, когда я с отцом поехал в Турцию. Помнишь?

Миклие внимательно всмотрелся в лицо "призраку" и вдруг моргнул:

— Да, — медленно проговорил боярин. — Ты — не он. Ты слишком молод, чтобы быть им, но в тебе живёт часть его. Живёт.

С этими словами боярин заплакал, а Влад повёл его к пристенной лавке, заставил сесть и сел рядом. Остальные бояре столпились вокруг, глядя на них.

— Прости, господин Влад, — проговорил Миклие, утираясь рукавом. — Должно быть, я стал совсем стар, если слёзы сдержать не могу, будто дитя или женщина.

— Да, ты уже не молод, — согласился хозяин сучавского дома, — однако я надеюсь, что память тебя пока не подводит, и ты можешь рассказать мне о том, что случилось много лет назад.

— Да-да, — кивнул боярин, — Мане Удрище сказал, что ты станешь спрашивать об этом.

— А что же ты с этим Мане вот так разговоры ведёшь запросто? — с подозрением спросил Влад. — Он тебя к себе в дом зовёт, и ты едешь? Он тебе говорит, и ты слушаешь? А может, ты с ним в дружбе?

— В дружбе? — боярин понял, куда клонит собеседник, и помялся. — Ну, как сказать... Я знаю, что он был главным заговорщиком. Знаю. Но Мане Удрище мне в своё время помог, и я не могу отвечать ему неблагодарностью.

— Помог? — спросил Влад. — Чем помог?

— Когда твой отец умер, — начал рассказывать Миклие, — я бежал за горы в Трансильванию. Я пребывал там четыре года, но затем вернулся, потому что кончились деньги. А Мане Удрище помог мне. Уговорил Владислава проявить ко мне милость и подтвердить мне мои имения. Мне было стыдно принять помощь от Мане. И поклониться Владиславу было стыдно тоже, но пришлось. Я сделал это из-за семьи. Если бы я лишился своих земель, тогда не только я, но также моя жена и мои дети умерли бы в нищете. Мне пришлось.

Влад глубоко вздохнул и задумался. С одной стороны он понимал, что Миклие по-своему прав, но всё равно казалось, что боярин проявил трусость и малодушие. "Ещё неизвестно, как поступил бы ты сам, если б у тебя кончились деньги", — убеждал себя Влад и всё же не мог убедить, а Миклие, как будто угадав мысли собеседника, начал сползать с лавки, чтобы снова упасть на колени.

— Прости меня, — проговорил боярин, сползая, но Влад удержал его за плечи и вернул на место:

— Тебе не за что просить прощения. Ведь ты так и не пошёл на службу к Владиславу даже спустя четыре года, — сказал хозяин сучавского дома. — Лучше расскажи про Мане Удрище и про остальных, которые предали моего отца и старшего брата.

Миклие помялся:

— Я знаю не так много.

Влад вдруг понял, что нынешний гость про Мане Удрище, своего благодетеля, рассказывать не станет даже то, что знает. Мане наверняка предупредил Миклие, о чём следует помалкивать. Хитрый Мане твёрдо вознамерился выторговать себе прощение, а сделка могла сорваться, если бы Миклие рассказал лишнее.

Наверное, совесть боярина Мане Удрище оказалась отягощена грехами весьма сильно — так сильно, что Влад, узнав об этих грехах преждевременно, мог бы решить, что Мане не заслуживает прощения. "Мане, конечно, сказал, чтобы Миклие в Сучаве следил за языком, и Миклие теперь слушается, — сказал себе Дракулов сын. — Но почему слушается? Мане припугнул этого труса или просто купил?"

Уважения к Миклие у Влада ещё больше убавилось, но, увы, нынешний гость был важным свидетелем, которого ни в коем случае не следовало пугать гневными словами и обвинять в чём-либо. Гость сразу бухнулся бы на колени, начав обливаться слезами, а толкового рассказа при этом не получилось бы.

— Расскажи, что знаешь, — повелел хозяин сучавского дома своему гостю. — Ведь ты заведовал винными погребами у моего отца. А моего отца, как я знаю, отравили...

— Господин Влад, — пробормотал боярин, — да, я отвечал за винные погреба. Я знаю про слухи о причине смерти твоего родителя, но, видит Бог, я не причастен к этому.

— Верю, — кивнул Влад и мысленно добавил: "Иначе я говорил бы с тобой совсем по-другому".

— Если в чём-то и есть моя вина, — продолжал оправдываться Миклие, — так это в том, что я не смог поймать отравителя за руку. Я, как полагается, пробовал всё вино, подаваемое твоему отцу. Однако яд всё-таки сумели подсыпать. И я думаю, что подсыпали именно в вино, а не в пищу. Когда я решил так, то испугался, что меня обвинят в смерти твоего отца, и поэтому бежал в Трансильванию.

— А почему ты думаешь, что яд подсыпали именно в вино? — спросил Влад.

— Потому что в пищу его точно не подсыпали, — ответил Миклие.

— Откуда ты знаешь?

— Я видел, что стало с Семёном...

— С боярином Семёном, который заведовал всеми дворцовыми застольями и сам пробовал каждое блюдо, моему отцу подававшееся?

— Да, — кивнул Миклие.

— И что же стало с Семёном? — спросил Влад. От писаря из отцовой канцелярии он в своё время узнал, что Семён среди прочих верных отцовских слуг был убит, однако Миклие мог рассказать больше, чем старый писарь.

В комнате повисла тишина. Кодря, Опря, Буда и другие бояре, поначалу столпившиеся возле своего господина и его гостя, уже расселись по ближайшим лавкам и табуретам, а теперь молча взирали на этого гостя, чей нос и щёки стали от слёз куда краснее обычного.

— Семён умер прежде всех, — наконец, ответил Миклие.

— Раньше Нана?

— Раньше, чем твой отец и брат.

— Даже так? — удивился Влад, припоминая рассказ писаря, и вдруг понял, что слова Миклие не противоречат словам Калчо, поскольку писарь сказал только то, что Семён был убит раньше, чем трое других отцовых бояр, нашедших свою смерть прямо в тронном зале.

"Первым умер Семён, — мысленно подытожил Влад. — Затем сгорел Нан и вся его семья. Затем в тронном зале были убиты Станчул Хонои, Радул Борчев и Нан Паскал".

— С Семёна всё и началось, — начал объяснять Миклие. — С его смерти. Он поздним зимним вечером шёл в сопровождении своих слуг по улице домой и не дошёл. Его убили. И его слуг — тоже. С них сняли всё ценное, поэтому твой отец, когда узнал, то подумал, что это сделали разбойники. И очень гневался. Даже хотел казнить начальника городской крепости. Не мог понять, что же это делается, если даже в Тырговиште, столице государства, внутри городской крепости нет спокойствия, и по ночам даже человек с охраной не может быть в безопасности.

— И что же? — начал выспрашивать Влад. — Мой отец кого-то казнил?

— Нет, — ответил Миклие. — Начальник городской крепости не был казнён, потому что за него заступился Димитр.

Боярин Димитр, как помнилось Владу, являлся начальником княжеской конницы, то есть был таким же военным человеком, как и комендант городской крепости. Но означало ли это, что начальник городской крепости оказался так же замешан в заговоре, как сам Димитр?

— Твой отец никого не казнил, — меж тем продолжал Миклие. — Семёна похоронили с почётом. Город стал лучше охраняться по ночам. И лишь позднее я понял, что Семёна убили не разбойники. Его убили заговорщики, потому что он не захотел стать с ними заодно, или же притворно согласился, но притворился не вполне искусно. Значит, заговорщики испугались, что он всё расскажет твоему отцу.

— Но почему ты говоришь неуверенно? — не понял Влад. — Ты предполагаешь или знаешь наверняка? Разве Мане Удрище тебе не говорил, что в действительности было?

Миклие испуганно вытаращил глаза:

— Я никогда не говорил с Мане об этом. Никогда. Я в заговоре не участвовал. Мне никто ничего не рассказывал. Разве о таком говорят? О таком молчат.

— Но почему ты решил, что Семёна убили именно заговорщики?

— Потому что вскоре после этого твой отец начал хворать и умер, когда отправился в поход против Янку. И после этого уже никто не сомневался, что твой отец умер от яда.

— А заговорщики к тебе так и не обратились?

— Нет.

— А почему? Как ты думаешь? — Влад старался задавать вопросы мягко, чтобы ни один не напоминал обвинение.

— Я думаю, заговорщики собирались, — отвечал Миклие. — но вдруг нашли другой способ. В этом мой грех. Я не смог понять, что за способ они нашли, чтобы подсыпать твоему отцу яд. Но в предательстве я не повинен. Разве может слуга убить господина просто ради того, чтобы убить, если господин милостив? Убийство ради убийства совершается из ненависти, а милостивого господина не получится ненавидеть. Твой отец старался делать добрые дела всем, у него не было ненавистников. Значит, остаётся один мотив — корысть. Те, кому оказалось недостаточно милостей от твоего отца, убили его, чтобы получить милости от нового государя и возвыситься.

Этими словами Миклие вольно или невольно указывал на Мане Удрище как на главного заговорщика.

— И если я не возвысился, значит, это не я убил, — твердил Миклие. — Если б я совершил подобное дело, то мог бы просить за это у нового государя очень много! То, что я не получил милостей, доказывает мою правоту. Доказывает, что я невиновен.

— Я верю тебе. Верю, — Влад ободряюще похлопал боярина по плечу, а сам поёжился.

Всё так же, как и раньше, Дракулова сына преследовал холод той далёкой зимы, когда умерли отец и старший брат.

Влад ещё в своё первое правление доехал до монастыря Снагов, где был похоронен отец, видел отцовскую могилу и прочёл на ней, что родитель скончался двадцать пятого декабря, то есть в Рождественские святки.

К тому времени Владов отец, конечно, уже понимал, отчего так болит нутро, отчего ноги подкашиваются, и перед глазами всё плывёт. Он понимал, что умирает, однако из последних сил превозмогал нежданно свалившуюся на него "хворь", чтобы воевать против венгров — воевать ради сыновей, оставшихся у султана — и поэтому, наверное, даже не исповедовался перед смертью, считая, что не имеет права умереть.

Отец Влада чувствовал себя плохо ещё в начале похода, а в деревушке Былтэнь, немного не доехав до города Тыргу-Жиу, слёг совсем. "Наверное, — думал Влад, — его устроили в доме местного старосты, положили на постель, растворили окна, чтобы хоть немного унять жар". Наверное, больной временами затихал, измученный приступами рвоты, а затем открывал глаза. Наверное, он порывался встать, не отдавая себе отчёта, ночь за окнами или день, постоянно спрашивал, который час, и где венгры. А некий слуга, зная, что господин никогда уже не встанет, успокаивал и говорил: "Сейчас можно отдохнуть... можно, потому что в Рождество не воюют. А вот завтра..." "Завтра", — наверное, повторял отец, но для него завтра не наступило".

На том и закончился последний отцовский поход, а Янош Гуньяди, узнав обо всём, сказал, что даже мёртвый изменник не должен уйти от возмездия. Приговор — отсечение головы — исполнили над трупом.

— А что случилось после смерти моего отца? — начал выспрашивать Влад. — Ведь после этого было ещё много смертей.

— Ты, прежде всего, хочешь знать, как умер твой старший брат? — осведомился Миклие.

— Да, — Влад весь напрягся. — Расскажи, что ты знаешь об этом.

— Возможно, он мог бы остаться в живых, — сказал Миклие. — Если бы вёл себя разумно.

— А в чём же проявилась его неразумность?

— Он не слушал советов, — вздохнул Миклие. — Когда умер твой отец, то всё войско вернулось к Тырговиште, и все бояре. Они снова начали заседать, и советы возглавлял твой старший брат. Твоему брату следовало бы слушать!

— А Мане Удрише присутствовал на этих советах? — удивился Влад.

— Да, — кивнул Миклие.

— А Манев брат Стоян?

— Да.

— А Тудор? — Влад назвал ещё одного предателя.

— Да.

— А Станчул с Юрчулом? — Влад назвал ещё двоих предателей, престарелых изменников, которым менять одного государя на другого было не впервой.

— Да, и они тоже присутствовали, — сказал Миклие.

— А почему эти предатели присутствовали на совете? Почему мой брат не выгнал их после того, как отец умер?

— Да кто же знал, что они — предатели? — вздохнул Миклие. — Даже я не знал. Они же никому не говорили, что твой отец был отравлен с их участием. Это позже, когда все они заняли места в совете у Владислава, стало ясно, что они — предатели и отравители. А пока они заседали в совете у твоего старшего брата, то выглядели благоразумными людьми. Они советовали твоему брату договориться с Янку. Они говорили, что Янку не хочет терять своих воинов, а ведь возле Тырговиште стояла румынская рать, которая хоть и не вступила в бой с воинами Янку, но и по домам не разошлась. Нан не позволил ей разойтись.

— Нан? Тот, чью дочь прочили мне в жёны? — спросил Влад.

— Да, — Миклие снова кивнул. — Бояре говорили, что Янку не хотел битвы и потому мог позволить твоему старшему брату править, если б твой брат обещал стать для Янку верным союзником. Тогда Янку не стал бы настаивать, чтобы новым государем сделался Владислав.

— А мой брат, конечно, не мог поступить низко, — задумчиво проговорил Влад и добавил с возмущением. — Ну, разумеется, мой брат Мирча не хотел поклониться человеку, который глумился над телом нашего отца! Наш отец умер, а для Янку этого оказалось мало, и тогда Янку отрубил мёртвому голову и забрал себе, как военную добычу! А ведь битвы не было!

— Это всё так, — в который раз кивнул Миклие, — но твой брат не послушал ещё одного совета, и это закончилось для него печально.

— Что за совет? — насторожился Влад.

— Нан и другие бояре советовали твоему брату ни в коем случае не покидать Тырговиште, — произнёс Миклие и, казалось, вот-вот снова заплачет.

— Почему же мой брат уехал?

Теперь Владу вспомнился давний рассказ Войки про Тырговиште, а точнее — про восточные ворота города: "Люди до сих пор вздыхают, на эти ворота глядя. Говорят, что твоего брата Мирчу в последний раз видели именно тогда, когда он из этих ворот выезжал. Выезжал, как полагается, со слугами и охраной, но без поклажи — не как беглец. Выезжал, будто думал скоро вернуться, но не вернулся".

По спине Влада опять пробежал холодок — холод давней зимы, но Дракулов сын постарался не вздрогнуть, не подать виду, чтобы Миклие не отвлёкся, не прервал свою речь на полуслове, а рассказал, наконец, то, что Владу хотелось знать. Про отца и Нана боярин рассказал, а ведь история Мирчи волновала Влада так же.

— Он хотел присутствовать на похоронах отца, — сказал боярин. — Когда твой отец скончался в селе Былтэнь, Янку увидел тело и отсёк голову, то после этого дал, наконец, позволение на похороны. Тело повезли к месту погребения, в монастырь Снагов. И когда тело прибыло туда, твой старший брат изъявил желание присутствовать на похоронах. Бояре говорили, чтобы он не ездил, не покидал Тырговиште, и твой брат вроде бы согласился, а затем вдруг передумал и поехал, никого не предупредив. Он, наверное, думал, отлучиться всего на несколько дней и сразу вернуться, но не вернулся.

На последнем слове боярин сделал особое ударение, а Влад спросил:

— Он доехал хотя бы до Снагова?

— Нет, — ответил Миклие. — Смерть нашла его недалеко от Тырговиште — в Тыргшоре.

"Тыргшор, — мысленно повторил Влад. — Так вот, где надо искать могилу Мирчи!"

— А затем, — продолжал Миклие, — сгорел дом Нана. А вскоре после этого случилась ссора между боярами на совете, когда Станчул Хонои, Радул Борчев и Нан Паскал оказались убиты. Ах, если б твой брат не поехал в Снагов, может, и не было бы всех этих смертей!

Влад уже не мог сдерживаться и глянул на него зло:

— А ты всерьёз попытался предотвратить хоть одну из этих смертей!? Хотя бы спасти Станчула Хонои, Радула Борчева и Нана Паскала!? Ведь ты присутствовал на совете!?

— Нет, не присутствовал, — очень тихо сказал Миклие и опустил голову. — К тому времени я уже бежал в Трансильванию.

* * *

После достопамятного разговора с Миклие Влад прожил в Молдавии ещё около полугода, а затем пришлось уехать, потому что в стране опять сменилась власть, и на молдавском троне опять уселся Владов дядя Пётр Арон — тот, который погубил Богдана.

Кланяться подлецу, пусть и своему родному дяде, Влад не хотел, и в итоге, как ни жаль казалось покидать Молдавию, а пришлось! Вот почему Дракулов сын, снова сделавшийся беглецом, весьма досадовал на Александра, который упустил власть только из-за своего нежелания заниматься государственными делами, как следует. Оказалось, что, пока Александр пропадал на охотах, Пётр Арон плёл интриги при польском дворе.

А ведь Александр и сам находился в милости у поляков! Так почему же те вдруг решили, что Пётр Арон для них лучше? "Только из-за Александрова ротозейства. Только из-за этого", — говорил себе Влад, поскольку его двоюродный брат мог легко всё уладить, если б отправил в польскую столицу посольство с дарами. Официальный повод для посольства мог быть пустяшный. Александру просто следовало напомнить о себе. Однако он не напомнил. В своей охоте на волков Александр про всё забыл, а поляки приняли это за пренебрежение.

Вот почему однажды весной в Молдавию, будто майская гроза, пришло польское войско вместе с Петром Ароном. Александр лишился власти и поехал к польскому двору. "Поздно хватился", — подумал Влад, представляя клубящуюся вслед за Александровым конём дорожную пыль, а сам обратил взгляд на Трансильванию.

— Твоё войско ждёт тебя, — докладывал Молдовен. — Не пора ли тебе, господин, поехать и явить себя своим людям? За минувшее время я столько им о тебе рассказывал. Они очень хотят тебя увидеть.

Влад вместе с Нае переселился в Трансильванию, но, оказавшись там, не торопился звать к себе Мане Удрище на разговор. Помня неприятную историю в Брашове, случившуюся три с половиной года назад, Влад старался жить в венгерских землях очень скрытно.

Вот почему трёх приметных вороных коней пришлось оставить на содержание пастухам в одном из глухих селений на границе Трансильвании и Молдавии.

— Мы, конечно, присмотрим, — пообещали пастухи. — Но у нас тут горы. Тут, как и везде, шалят волки. Не боитесь, что они зарежут коней?

— Смотрите, как бы эти кони сами не покусали волков, — с улыбкой ответил Влад.

По Трансильвании он разъезжал на обычном рыжем жеребце, впрочем, тоже весьма породистом, ведь только хороший конь сможет преодолевать большие расстояния за малое время, а приходилось делать именно так.

Где только Влад ни побывал! Ведомый Молдовеном, от объездил почти всю южную часть Трансильвании. Однако путь пролегал мимо больших городов и даже мимо селений. Погода установилась уже летняя, поэтому очень часто Влад ночевал не в корчмах, а в лесу на очередной поляне, куда привыкли собираться для еженедельного обучения будущие воины, которых вот уже три года пестовал Молдовен со своими помощниками.

Было этим пестуемым ученикам от семнадцати до двадцати трёх лет. Иногда — чуть больше. Всем им не терпелось воевать, а приезд Влада становился для них чем-то вроде испытания.

Прибыв с Молдовеном на очередное тайное место и дождавшись, когда туда в положенный день и час соберутся обучаемые — Влад "являл" им себя. Молдовен, стоя посреди очередной поляны, объяснял этим юнцам, что к ним пожаловал долгожданный гость, а затем будущие воины показывали, чему научились за минувшие годы.

Тогда же Влад познакомился с помощниками Молдовена, бывалыми воинами, про которых до сих пор знал лишь то, что платит им жалование, чтобы они обучали новичков. Теперь, глядя на обученных юнцов, Влад понимал, что деньги потрачены не зря.

Лучших учеников Молдовен в качестве особого поощрения представлял Владу особо, называл ему их имена, и такие ученики даже удостаивались краткой беседы со своим "главным военачальником". Ведь они уже видели себя воинами Владовой рати!

Говорил Влад в те дни необычайно много — особенно по вечерам, сидя у очередного костра в окружении нескольких десятков юных слушателей, в чьих взглядах читалась удивительная преданность. "Главный военачальник" должен был как можно более красочно и красиво рассказывать про то время, когда юнцы станут настоящим войском, перестанут скрываться по лесам и начнут ходить в походы. Первый поход планировался, конечно, на Тырговиште.

— А скоро ли будет, господин? — спрашивали юнцы.

— Думаю, в следующем году примерно в эту пору и выступим, — отвечал Влад.

Он не придумал это. Обещание основывалось на том, что сам Влад слышал от султана, когда ездил к нему в последний раз — незадолго до того, как в Молдавии сменилась власть.

Мехмед, как обычно, сидя в своих личных покоях на возвышении, заваленном подушками, сказал:

— В будущем году я хочу покорить Белград, а затем поддержу тебя в твоих притязаниях на трон.

Правда, султан не только обрадовал "своего верного слугу", но и огорчил, потому что выяснилось, что турецких воинов Мехмед для похода на Тырговиште не даст.

— Они тебе не понадобятся, — задумчиво произнёс султан. — Будет достаточно, если в твою страну прибудут мои послы с письмом. В письме будет сказано, что я желаю видеть тебя новым правителем, а если мою волю не исполнят, то придёт моё победоносное войско.

— Повелитель, прости мою глупость, но я не очень понимаю, — сказал Влад. — Послов принимает только правитель моей страны. И письма принимает только он. Неужели, твои послы скажут ему самому, что он должен покинуть трон?

— А почему бы и нет? Будет забавно, — улыбнулся султан. — Конечно, нынешний правитель не послушает. Но вот его слуги, то есть знатные люди твоей страны, прислушаются. Даже упоминание о моём победоносном войске поселит в их сердцах ужас. Поэтому, когда ты явишься со своим войском, пусть небольшим, никто не станет противиться тебе.

Влад в отличие от султана совсем не был уверен, что так всё случится. Однако стало очевидно, что он может рассчитывать лишь на тех воинов, которых наберёт сам в Трансильвании, то есть на тех юнцов, которым на полянах при свете костра теперь рассказывал о будущей воинской славе.

Будущих воинов набралось всего лишь около двух с половиной тысяч. Молдовен ещё давно докладывал об этом, но Влад надеялся также на воинов турецких, поэтому не очень задумывался, как мала армия, собранная в Трансильвании.

И вот Влад, беседуя с султаном и узнав, что воинов не получит, задумался, а в следующую встречу с Мехмедом заявил:

— Повелитель, я осмелюсь попросить у тебя денег. Если моё войско, про которое мы говорили в прошлый раз, будет действовать в одиночку, мне надо хорошо вооружить его.

— Сколько тебе нужно?

— Двадцать тысяч золотых, — ответил Влад.

Деньги ему действительно были нужны, ведь те пять тысяч, которые он когда-то вывез из Тырговиште в перемётных сумах и зарыл в лесу, уже почти истратились.

— Дам десять, — сказал Мехмед, причём произнёс это так, что Влад не посмел торговаться и лишь поклонился:

— Благодарю, повелитель.

"Всё равно войско моё крохотное!" — думал Дракулов сын, причём размышлял об этом всю дорогу из Турции.

По возвращении в Трансильванию разъезды вместе с Молдовеном продолжились, ведь тайных мест, где обучались будущие воины, оказалось очень-очень много. Жаль только, что обучалось в них не так много людей, как хотелось бы Владу.

Возвращение трона, которое в Сучаве казалось таким близким и возможным, теперь стало казаться трудноосуществимым. Молдовен на все попытки завести об этом разговор лишь отмахивался и говорил, что до войны ещё целый год ждать, и многое может случиться:

— Дотянем число воинов до трёх с половиной тысяч, и этого нам как-нибудь хватит.

Войко, вернувшись из очередной поездки в Румынию, сказал, что верит в успех дела, потому что Владиславом как правителем румыны не слишком довольны.

— Никто и не посмотрит, сколько у тебя войска. Если бояре узнают, что за тобой стоит турецкая сила, то наверняка с радостью перейдут к тебе на службу, а Владислава покинут.

Однако Влад не склонен был полагаться на везение. Ещё в Сучаве, упражняясь с мечом, дабы впоследствии сразиться один на один с Владиславом, он говорил себе, что в поединках побеждает не тот, кому везёт, а тот, кто лучше подготовился. Вот и теперь следовало предпринять что-то, чтобы бояре в решающую минуту покинули Владислава не наверняка, а совершенно точно.

"Как видно, придётся всё-таки принять от Мане Удрище услугу, от которой я поначалу отказался, надеясь на турецких воинов, — понял Влад. — Мане через своего сына Драгомира предлагал мне помощь в возвращении трона. Вот и пускай поможет. Пускай сплетёт заговор, подобно тому, как уже однажды сплёл".

* * *

Сентябрьские ночи в горах холодны. Казалось бы, лето ушло ещё не вполне, ведь днём солнце припекает так, что в кафтане жарко, но наступает ночь, и уже чувствуется дыхание зимы — такое явственное, что даже шубы кажется мало.

Вот почему боярин Мане Удрище, остановившись на ночлег в трактире горной деревушки и теперь сидя за столом в общей обеденной комнате, зябко кутался в шубу. На столе стояло две толстые свечи в подсвечниках, но горели они неярко и давали тепла не больше, чем света.

Слуги боярина, сидя за тем же столом, но в некотором отдалении от господина, молча доедали ужин. За соседними столами, тоже при свечах, сидели другие постояльцы, пили, разговаривали.

Мане Удрище засиделся допоздна. Ёрзал на лавке, попивая из глиняного стакана подогретое разбавленное вино. Казалось, этот напиток должен был хоть на время сделать боярина весёлым и беззаботным, но лицо Мане оставалось хмурым и задумчивым.

Те, кто не знал этого человека, конечно, не могли, глядя со стороны, понять, о чём он думает, да и те, кто знал его, не могли бы угадать точно. Уж они-то давно уяснили, что Мане — человек непростой и даже противоречивый.

Те, кто знал Мане очень хорошо, понимали, что думает он о встрече, которая ему вскоре предстоит. Уезжая из Тырговиште, этот боярин делал вид, что едет в дальнее имение собрать оброк и заодно проверить, не подворовывает ли управляющий, а ведь на самом деле Мане по зову Влада, Дракулова сына, отправился в Трансильванию!

Когда Мане сидел за столом в трактире, то, конечно, размышлял о том, что встреча с Владом должна состояться уже завтра, в местечке Сэчеле, которое располагалось рядом с немецким городом Брашовом, но было населено румынами, поэтому встреча двух приезжих румын там не привлекла бы к себе внимание.

Разумеется, Мане размышлял о том, как приедет в Сэчеле, и что скажет человеку, которого не просто сделал сиротой, а лишил многих родственников — отнял отца, старшего брата и даже невесту отнял. Пусть Влад письменно обещал Мане, а также Маневу брату Стояну, что дарует им обоим прощение, если эти двое сойдут с пути предательства и обмана, но ведь даже письменное обещание можно нарушить. Если тот, кто дал обещание, впадёт во гнев, то возможно всякое.

Боярин не мог не думать о предстоящей беседе с Владом, пусть и обещавшим простить, но всё равно видевшим в Мане предателя. Вот предателю и следовало хорошенько подумать, с чего начать завтрашнюю беседу, как продолжить и как выразить то или иное, чтобы, упаси Бог, не получилось двоякого смысла. Мане Удрище прожил немало, повидал немало, седина явственно виднелась в бороде, но такие разговоры разговаривать ему до сих пор не доводилось. Как же вести себя?

Этим размышлениям боярина помешали вновь прибывшие постояльцы — весьма шумные. Мане Удрище очень неодобрительно посмотрел на светловолосого здоровяка, ввалившегося в трактир уже совсем поздно вечером.

Здоровяк говорил по-румынски, но его манера произносить слова выдавала в нём инородца — серба. Много сербов переселилось в Трансильванию с тех пор, как турки начали совершать походы в сербские земли, и Мане об этом знал, так что ничего не заподозрил.

Не вызвало удивления у боярина и то, что серба в качестве слуги сопровождал не такой же серб, а румынский паренёк. Если серб являлся купцом, то удивляться не стоило, ведь купцы брали к себе в слуги всех подряд, а не только соплеменников, как делала сербская знать, даже оказавшись на чужбине.

Не вызвал подозрения у Мане и третий посетитель, который тёмной тенью прошёл в трактир вслед за первыми двумя и молча сел в углу. По поведению этого третьего нельзя было понять, являлся ли он спутником шумного серба или приехал сам по себе, однако небрежный взмах руки, подозвавшей трактирщика, не позволял принять такого посетителя за ещё одного слугу, как паренька-румына. Третий прибывший казался человеком важным.

Впрочем, Мане особо не разглядывал новоприбывшую троицу. Его слишком занимали собственные мысли, не оставляя времени пристально изучать всех, кто входил в трактир. Из-за тяжких дум даже спать, несмотря на поздний час, расхотелось, и потому боярин сидел, пока один из его челядинцев не напомнил, что вставать завтра придётся рано, да и комната наверху для господина давно готова.

Вот тогда-то Мане Удрище устало поднялся и, следуя за слугой, несшим свечу, неторопливо пошёл по лестнице на второй этаж.

Откуда-то налетел сквозняк; боярин остановился, чтобы запахнуть шубу, а меж тем за спиной послышались шаги. Мане подумал, что по лестнице начал взбираться другой постоялец, тоже пожелавший подняться в свою комнату, поэтому боярин, продолжив путь наверх, решил поторопиться. Несмотря на то, что высокопоставленному человеку — да к тому же пожилому! — следует проявлять степенность, очень неприятно было чувствовать, что за спиной у тебя находится кто-то, и оттого Мане поднялся по лестнице со всей возможной поспешностью.

Человек, шедший позади, не отставал, а когда Мане ступил на половицы второго этажа, то оказался даже задет локтем этого неизвестного преследователя, протиснувшегося вперёд.

— Вот наглец, — проворчал Мане больше для себя, поскольку полагал, что незнакомец может и не понять румынскую речь. — Все вперёд лезет.

— Ты ведь и сам таков, — вдруг по-румынски ответил наглец, повернувшись. — Ты не согласился занимать последнее место в совете. Тебе захотелось занять первое.

Мане Удрище опешил, пристально взглянул в лицо нежданному собеседнику и вздрогнул.

— Знобит тебя, Мане Удрище? — спросил незнакомец и добавил. — Мне и самому на тебя смотреть холодно. Как ни гляну, тоже знобит, — он зябко передёрнул плечами.

— Ты кто? — спросил боярин, но спросил больше для порядка. При свете свечи, которую держал Манев слуга, слишком ясно проступали в незнакомце знакомые черты.

— Я сын того человека, ныне покойного, которого тебе напоминаю, — прозвучал ответ. — Ты не узнаёшь меня, Мане Удрише? Мне было пятнадцать лет, когда мы виделись в последний раз. Ты среди прочих провожал меня, когда я с отцом поехал в Турцию. Помнишь?

Боярин поклонился в пояс:

— Прости, что сразу не узнал, господин Влад, сын Влада. Но ведь ты передал, что будешь ждать меня близ Брашова...

Влад не дал собеседнику договорить:

— До Брашова и здесь близко — всего один день пути. Пусть это не то место, но оно, как мне кажется, для разговора ничем не хуже.

Мане промолчал. Он предпочёл бы беседовать не в такой поздний час и на свежую голову. Знал бы, что встреча состоится сегодня, конечно, не стал бы пить вино, даже разбавленное, однако выбора уже не осталось.

— Пройдём-ка в твою комнату, — сказал Влад. — У меня в этом трактире комнаты нет, а в коридоре беседовать неудобно.

Боярин кивнул, его челядинец пошёл вперёд по коридору, следом — Влад, следом — сам Мане, а тут по лестнице поднялся Войко, и тогда пожилой боярин понял, кем являлся "сербский купец" на самом деле.

Затем Мане и Влад прошли в комнату, а слуги остались снаружи. Войко за плечо придержал Манева челядинца, хотевшего было зайти, и сам тоже остался в коридоре — охранять покой господина, пусть эта предосторожность казалась излишней. Мане Удрище не привёл с собой тех, кто хотел бы поймать Дракулова сына, и Войко об этом знал, поскольку вместе с Нае исследовал всю окрестность вокруг трактира прежде, чем в него так шумно ввалиться.

* * *

Пожилой боярин поставил свечу, взятую из рук челядинца, на стол и остановился, ожидая, пока собеседник куда-нибудь присядет, ведь садиться, пока твой будущий государь на ногах, не полагалось.

Увы, будущий государь садиться не спешил. Глянув на небольшую лавочку у стены, на табурет посреди комнаты, на два резных кресла возле стола и, наконец, на кровать, которая тоже могла служить сиденьем, Влад никуда не присел и просто опёрся спиной о стену, скрестив на груди руки.

— Что так хмуро смотришь, Мане? — насмешливо произнёс он. — Не рад меня видеть?

Боярин действительно смотрел хмуро:

— Я полагал, что при встрече ты станешь спрашивать меня не об этом, Влад, сын Влада. Неужели, тебе вправду любопытно, рад ли я?

— Конечно, — ответил Влад. — Мне весьма любопытно, что чувствует предатель, встретившись с сыном того, кого предал.

— Чувствует надежду, — ответил Мане.

— Надежду на что? На прощение?

— Надежду на то, что сын окажется не таков, как отец.

— И в чём же я должен оказаться не таков, как мой отец?

— Я надеюсь, что ты будешь справедливым, — ответил боярин. — Твой отец не был справедлив.

— А я полагаю, что был, — твёрдо произнёс Влад.

— Нет, твой отец не был справедливым. Твой отец был добрым человеком, — Мане не смог удержаться от ехидной усмешки, хоть и понимал, что эта усмешка ему лишь повредит. — Видишь ли, в чём дело, Влад, сын Влада... быть справедливым в равной степени ко всем государь способен. А вот быть добрым одинаково ко всем государь не в силах. Кому-нибудь обязательно не угодишь. И так вышло, что я оказался тем, кому твой отец не угодил. Лучше б он был справедлив. Тогда, наверное, я не сделал бы то, что сделал.

— Хочешь переложить на моего отца вину за своё предательство? — грозно спросил Дракулов сын.

— Нет, — опять усмехнулся Мане, — я всего лишь хочу объяснить тебе Влад, сын Влада, что справедливым государем быть лучше, чем добрым. Посмотрим, примешь ли ты этот мой совет, но я советую тебе от чистого сердца.

— Мда, я удивлён, — задумчиво проговорил Влад. — Я-то думал, что предатель, который ищет прощения, должен у меня в ногах валяться, а он даёт мне советы.

Боярин покачал головой:

— Мой сын Драгомир, когда вернулся из Сучавы, сказал, что ты ждёшь от меня только одного — правды. Так вот тебе моя правда. Вот тебе я — таков, как есть. Я не пытаюсь притвориться иным, чтобы вызвать у тебя жалость. Я не лью бабьих слёз, как этот Миклие, которого ты видел не так давно. Тебе хочется, чтобы я стал похож на него? Признайся ведь — не хочется. Знаешь, почему его не взяли в сообщники, когда требовалось отравить твоего отца? Этот Миклие ничего бы не сумел сделать. Он ни на что не способен — ни на предательство, ни на геройство. Не способен ни на что! Ты поверил бы, если б я притворился таким?

Влад вспомнил свои собственные слова, когда спрашивал у Миклие ещё в Сучаве про смерть своего отца, брата и нескольких бояр: "Ты попытался предотвратить хоть одну из смертей!?" Это казалось созвучно с тем, что теперь сказал Мане. Миклие не сумел предотвратить что-либо, потому что не был способен на самоотверженный поступок так же, как не был способен на предательство, а Мане — предатель и убийца! — по сравнению с этой размазнёй вызывал больше уважения. Да, он вызывал и ненависть, но вместе с тем уважение.

Влад, наконец, опустился на скамеечку возле стены и сказал:

— Присядь, честный предатель. Присядь и расскажи мне то, что я хочу знать.

Мане тяжело опустился на табурет. Пожилому боярину уже давно требовалось присесть, но он держался из гордости, и это Владу почему-то тоже понравилось.

— Что ты хочешь знать? — спросил боярин. — Спрашивай, и я отвечу, ничего не утаю.

— Ты ненавидел моего отца? Ненавидел, несмотря на его доброту к тебе?

— А если я скажу "да", ты решишь, что я гнуснейший из людей?

— Только гнусный человек отвечает ненавистью на добро, — сказал Влад. Он бы прокричал это, но помнил, что в трактире посреди ночи кричать не следует.

— Будь она проклята, эта доброта, — проскрипел Мане. — Тебе никогда не постичь, Влад, что чувствует человек недооценённый. Твой отец не верил, что я могу многое. Я получил своё место в совете так, как если б мне сделали одолжение, и в этом состояла несправедливость. Если б меня оценивали по способностям, я поднялся бы при твоём родителе гораздо выше. Однако меня не оценили. Твой отец проявил снисходительность и доброту, но всё во мне возмущалось этому. Когда тебя недооценивают и в то же время совершают благодеяние.... Тебе не постичь.

— Отчего же? — задумчиво произнёс Влад. — Вот это я как раз понимаю. Янош Гуньяди меня недооценивает. А однажды он, проявив милость, изгнал меня из Трансильвании, когда мог казнить. Владислав меня недооценивает. А ты, Мане Удрище, когда перестал меня недооценивать? Давно ли?

— С тех пор, как узнал, что ты приобрёл в Сучаве дом, — сказал Мане. — Я также узнал, что ты заранее набираешь бояр в совет, и мне стало ясно, что ты проявляешь выдержку и рассудительность, которых прежде не было. В прежнее время ты пытался решить всё наскоком и наконец понял, что с наскока ничего не делается. Как видно, с тех пор, как брашовяне и Янку преподали тебе урок, ты поумнел. Только глупец приехал бы в Брашов, надеясь нанять там войско и с помощью этой рати свергнуть Владислава.

— В Брашов я приезжал совсем не за этим, — возразил Влад. — Я не собирался нанимать войско.

— Да? — с сомнением спросил Мане. — А ведь это было бы очень похоже на тебя прежнего. Очередная безрассудная выходка, попытка решить всё быстро и с наскока.

— Ах, ты ещё и воспитываешь меня, — удивился Влад. — Предатель, который погубил моего отца, моего брата, а также Нана, то есть моего несостоявшегося тестя, указывает мне, как жить. Ты не просто советы мне даёшь. Ты ещё и поучаешь!

Последние слова в тишине ночи показались слишком громкими, поэтому Дракулов сын, запоздало спохватившись, решил помолчать.

— Не хочешь — не слушай, — буркнул Мане. — Но если бы ты оставался тем безрассудным юнцом, которым был, когда пришёл с турками в Тырговиште, я бы с тобой даже разговаривать не стал.

Дракулов сын удивлённо повёл бровью:

— А как же слова твоего сына Драгомира о том, что ты хочешь исправить вред, причинённый моей семье, и тем самым заслужить себе место в раю?

— Нет смысла помогать глупцу, — ответил Мане. — Всё равно ничего не выйдет. К примеру, твой отец был глупцом. Когда Янку задумал заменить его Владиславом, я не смог бы помочь твоему отцу, даже если б хотел.

— Ты не просто не помог, ты погубил моего отца, — Влад почувствовал, что сохранять спокойствие становится всё труднее, а ведь он обещал, когда увидит этого боярина-предателя воочию, не проявлять гнева. — Ты погубил его. Ты возглавил заговор.

— А знаешь, откуда я узнал, что Янку собирается прийти в Румынию с войском и свергнуть твоего отца с престола? — Мане снова усмехнулся.

Влад вспомнил своё давнее предположение, что боярин, наверное, узнал всё случайно от некоего трансильванского купца, приехавшего приобрести пчелиный воск или нечто другое, что производилось в Маневом поместье. Вот почему дальнейшие слова Мане оказалась для Влада неожиданными.

— Ещё давно, — сказал боярин, — когда твой отец только поссорился с Янку, я завёл себе в Брашове осведомителя, которому регулярно платил, чтобы узнавать новости из-за гор. Я надеялся выслужиться у твоего отца, сообщая ему новости, однако ничего не добился. Сведения, которые я сообщал на советах, не ценились. Да ты и сам это помнишь, ведь ты уже в отрочестве присутствовал на советах и сидел слева от родительского трона.

— Честно говоря, я не помню, что такого ценного ты сообщал, — сказал Влад.

Мане закусил губу, и даже при неверном свете свечи было видно, как он побагровел лицом.

Наконец, боярин совладал с собой и спросил:

— А ты помнишь, что Владислав — не первый проходимец, которого Янку сажал на румынский престол?

— Да, был ещё один, — согласился Влад. — Кажется, того проходимца, который заявлялся к нам до Владислава, называли просто Басараб. Отец прогнал Басараба с помощью войска, которое взял у султана. А затем мне и моему брату Раду пришлось отправиться в Турцию, потому что таким образом мой отец расплатился с султаном за услугу.

Мане Удрище слушал вполуха. Для него в этой истории было важно другое:

— А ты помнишь день, когда твой отец пришёл на совет и сообщил боярам, что получил сведения о Басарабе и о намерениях Янку? Ты ведь присутствовал на том совете.

— Да.

— Твой отец так и сказал, что, дескать, получил сведения, — продолжал Мане. — А ты знаешь, кто сообщил ему эти сведения?

— Кто?

— Я. Но твой отец даже не упомянул об этом. Должно быть, посчитал, что источник не важен, — боярин стал язвительным. — Вот так твой отец ценил мои услуги.

Влад, конечно, понял, к чему ведёт Мане, а боярин продолжал рассказывать:

— Прошло время. И я снова получил от своего осведомителя в Брашове похожие сведения. Я узнал, что Янку снова хочет посадить своего ставленника на румынский престол — на этот раз Владислава. И тогда я подумал...

— О предательстве? — докончил Дракулов сын.

— Нет, — ответил Мане. — Я лишь подумал, что всё повторяется. И я задумался, хочу ли этого. Я пригласил к себе Тудора для беседы и сообщил ему новость, которую получил из-за гор. Да, я решил сначала сообщить ему, а не прямо твоему отцу. Выслужиться я уже не надеялся...

Влад припомнил, как пытался на основе документов из канцелярии, а также слов старого писаря восстановить ход давних событий, и оказалось, что предположения в чём-то верны. Заговор действительно начался с того, что Мане пригласил Тудора в свой дом в Тырговиште, чтобы побеседовать.

— И твой брат Стоян присутствовал там? — спросил Влад.

— Да, — ответил Мане. — Откуда знаешь?

— Догадался.

— А ты умён, — похвалил боярин.

— Мне не нужна лесть предателя, мне нужна правда, — строго произнёс Влад. — Рассказывай, почему именно Тудора вы со Стояном позвали.

— Тудор занимал первое место в совете твоего отца. Если бы Тудор согласился пойти против твоего отца, это означало бы, что согласится большинство бояр, — ответил Мане.

Влад ненадолго задумался, пытаясь сложить в голове последовательность из обрывочных сведений, сложить не сумел и потому спросил:

— А как случилось, что именно ты оказался на первом месте в совете Владислава? Почему не Тудор, если бояре пошли бы за ним?

— Потому что я оказался смелее, чем он. Мы решили договориться с Янку и отправили ему письмо, но на письме была лишь моя печать. В письме было сказано, что я не один, но я единственный обратился к Янку открыто, поэтому и стал первым в совете у Владислава, ставленника Янку. Ведь Янку, когда сам прибыл в Тырговиште, говорил со мной. Именно со мной! А Тудора он и не знал. Янку не смотрел, кто был первый в совете у твоего отца. Янку просто указал на меня Владиславу и назвал меня своим верным слугой. Просто потому, что в конце письма, которое Янку получил ещё до того, как отправился в поход на Тырговиште, стояло моё имя и моя печать. Так я стал первым.

— Что ж, теперь понятно, — задумчиво произнёс Дракулов сын. — Теперь понятно, почему моего отца предал ты. И понятно, как ты на этом выгадал. Но почему моего отца предали остальные бояре? Особенно непонятно, почему Тудор. Ведь при моём отце он занимал первое место в совете.

— А при Владиславе занял второе. Тоже неплохо, — ответил Мане. — Пусть Тудор немного потерял во влиянии, зато стал жить спокойно. И остальные — тоже. Твой отец сам вынудил бояр к предательству. Не слушал увещеваний. Бояре не хотели воевать с Янку, чья рать должна была скоро явиться из-за гор, но твой отец вёл себя так, будто готов пожертвовать всеми своими слугами. Ты ведь знаешь, что оказаться агнцем не слишком приятно? Ты должен был понять это, когда тебя с младшим братом отправили в Турцию.

— Я отправился туда добровольно, чтобы помочь отцу, — сказал Влад, хоть и помнил, что в то время им владели противоречивые чувства.

Мане испытующе посмотрел на собеседника:

— Да, я помню, как провожал тебя. Весь совет и митрополит стояли перед дворцовым крыльцом. Затем ты и твой отец сели в сёдла, а твоего маленького брата твой отец взял к себе на коня. Тебя силой не тащили, однако ты был не слишком доволен, а твой младший брат совсем не хотел ехать и плакал. Твой отец пытался успокоить его разговорами.

— Да, я тоже это помню, — нехотя кивнул Влад.

Мане продолжал смотреть на него так же испытующе:

— Тогда ты должен понять, что бояре уже видели, как твой отец приносит жертвы, и не хотели сами сделаться такими же жертвами. Увы, твой отец не понимал, что не может распоряжаться судьбами бояр так же, как распоряжался судьбами своих сыновей.

Владу снова пришли на ум собственные давние рассуждения о том, что все люди разные, и, значит, у каждого предателя должны были отыскаться свои причины для предательства, поэтому, когда Мане назвал одну причину, общую на всех, это показалось не слишком убедительно.

— Бояре убили моего отца только потому, что он перестал их слушать? Не верю, — сказал Дракулов сын.

— Вот и твой отец, наверное, не верил в такой исход и не видел для себя опасности, — начал рассуждать Мане. — Он не верил, а ведь подобная история уже случалась. И твоему отцу прямо говорили, чтобы он не повторял ошибку покойного Александра Алдя.

Влад не без труда вспомнил, что Александр Алдя был отцовым братом и сидел на румынском троне довольно долго. Про этого Александра теперь вспоминали редко, а вот когда Влад, ещё совсем маленький, жил вместе с отцом в изгнании, в трансильванском городе Шегешваре, дело обстояло иначе. Владов родитель довольно часто вспоминал своего брата, произнося при этом всякие бранные слова, особенно если думал, что никто не слышит.

Владов отец полагал, что Александр Алдя уселся на румынском троне не по праву. В итоге справедливость восторжествовала, Владов родитель получил власть, а Александр Алдя умер.

— И в чём же состояла ошибка, о которой все говорили моему отцу? — спросил Дракулов сын.

— Александр Алдя слишком мало прислушивался к своим боярам. Вот и поплатился.

— Поплатился? — спросил Влад. — Александр Алдя занял трон не по праву и был наказан самим Богом. Александр Алдя заболел и умер.

— Умер как раз в то время, когда твой отец собрал войско и двинулся из Трансильвании, чтобы захватить Тырговиште, — многозначительно произнёс Мане.

— Так совпало, — ответил Влад, но сейчас он лишь повторял слова своего отца, который всегда говорил, что это стало простым совпадением.

— Твой отец был дурак, раз верил в это, — зло произнёс Мане. — Но ты-то не будь дураком. Твоего дядю отравили. Отравили так же, как впоследствии отравили твоего отца, который не хотел видеть правды. Ты тоже хочешь закрыть глаза на правду? Ну, давай, закрой, и посмотрим, куда ты так придёшь. Свалишься в могильную яму.

— Замолчи, — глухо произнёс Влад.

— А я-то надеялся, что тебе действительно нужна правда, — боярин покачал головой. — Когда мой сын Драгомир сказал, что ты ждёшь от меня лишь правды, то я, наверное, придал этим словам тот смысл, который мне самому хотелось.

— Замолчи.

— А знаешь, кто отравил твоего отца? Тудор. А помог Тудору писарь Михаил, который теперь благодаря своему поступку начальствует над всей дворцовой канцелярией. Тудор знал, что твой отец имеет привычку, по вечерам занимаясь делами вместе с писарем, пить разбавленное вино. И Тудор сказал Михаилу: "Если поможешь мне, то возвысишься". А затем Тудор дал Михаилу белое зёрнышко, которое следовало бросить в кубок твоего отца, и ещё сказал: "Когда государь призовёт тебя заниматься делами, возьми зёрнышко с собой и положи в укромное место, но так, чтобы легко дотянуться и взять". Тудор сказал: "Тем же вечером я приду к государю с неким делом, и буду говорить, и сделаю так, чтобы он отвернулся и не смотрел на кубок, а ты в это время подойди к кубку и брось зёрнышко туда". Так они и сделали. А твой отец, когда допил до конца и увидел на дне зёрнышко, которое уже потемнело, то решил, что это виноградная косточка. Вот, как Тудор отплатил твоему отцу за доброту. Твой отец дал Тудору слишком много имений, и Тудор не захотел их лишиться, когда Янку посадит на румынский трон своего ставленника. А я... я не травил твоего отца. Я всего лишь сказал Тудору, что Янку, даже если потерпит неудачу с Владиславом, как потерпел с Басарабом, никогда не успокоится. Я сказал, что это никогда не кончится, потому что Янку будет приходить снова и снова, и что мы лишимся наших имений, если не договоримся с Янку. Ну, а дальше всё само пошло. Мы с Тудором решили договориться с Янку через голову твоего отца и посоветовались об этом со Станчуом и Юрчулом. Эти двое сказали, что нужно отправить к Янку письмо, где будет сказано, что мы не хотим войны. Мы отправили. А Янку ответил, что если мы не хотим войны, то должны не допустить её. Мы увещевали твоего отца, сказали ему, что Янку собрал для похода очень сильное войско, которое заведомо сильнее румынской рати. Но твой отец был слишком упрям. Он во что бы то ни стало хотел идти в поход. И тогда Тудор сказал, что твоего отца придётся отравить. Но даже когда твоего отца отравили, он, упрямец, всё равно пошёл. Вот, как было велико упря...

Мане замолчал только тогда, когда увидел, что Дракулов сын поднимается с лавки. Так поднимается большая волна на море, которая вроде бы движется на тебя слишком медленно, но в то же время ты чувствуешь, что она только набирает силу, ускоряется и готовится нанести один-единственный сокрушающий хлёсткий удар. Пусть у Влада не было при себе оружия, но боярин всё равно испугался, закрылся руками.

Влад слышал, что дыхание боярина стало прерывистым. Мане, выставив вперёд ладони и отворачивая лицо, наверное, ждал, что сейчас от одного удара свалится с табуретки на пол, а затем получит три-четыре яростных пинка сапогом. Видимо, поэтому боярин безмерно удивился, когда получил от своего собеседника лишь лёгкий подзатыльник, который дают детям.

Влад тихо засмеялся:

— Вот я тоже немного поучил тебя, Мане Удрище. Не будь дерзким со своим будущим государем. Слушай, когда он приказывает молчать.

Подзатыльник для пожилого боярина, конечно, считался оскорблением, и всё же Мане не обиделся и лишь хмыкнул.

— Тебе известно, кто отравил моего дядю Александра Алдя? — спросил Влад, снова усевшись на лавочку. Теперь он говорил серьёзно, но по-прежнему чувствовал ту лёгкость, которую ощутил, когда засмеялся. Казалось, что теперь он может без всякого возмущения услышать что угодно — рассказ о самом ужасном преступлении, о гнуснейшем деле.

Дракулов сын сам не вполне понимал, почему вдруг успокоился. Может, он чувствовал себя так просто потому, что действительно хотел знать правду, не хотел закрывать на неё глаза, а ярость застлала бы ему глаза. Непременно застлала бы!

Мане тоже почувствовал, что настроение собеседника изменилось, однако про Владова дядю рассказать ничего достоверного не мог:

— Нет, мне не известно, кто его отравил. Я в этом не участвовал, а отравители, кто бы ни были, мне ничего не рассказывали. О таком не говорят. О таком молчат. Однако Нан наверняка приложил к этому руку.

— Не говори о нём плохо, если не знаешь наверняка, — спокойно произнёс Влад. — Всё-таки Нан был человеком, который чуть не стал мне тестем. Он заботился обо мне.

— Заботился? — с сомнением спросил Мане, но так же спокойно.

— Нан позаботился обо мне, — повторил Дракулов сын. — Заботился, когда румынский трон оказался захвачен Басарабом, а мой отец уехал к султану, чтобы попросить войско. Мой отец вверил заботам Нана всю свою семью, и Нан, рискуя головой, прятал меня и моих братьев от Басараба в своём дальнем имении, пока отец не вернулся. Я ценю это до сих пор.

— А, по-моему, Нан справился с порученным делом плохо, — возразил Мане. — Нан упустил тебя из виду, и ты сбежал из имения. Как я слышал, ты где-то пропадал недели две...

— Три.

— Тем более, — кивнул Мане. — А если бы ты попался Басарабу?

— Не попался ведь, — Влад досадовал, что его отроческая глупость запомнилась всем так хорошо.

Он припомнил и то, как сам рассказывал о ней Войке, стоя на развалинах сгоревшего Нанова дома: "Мне ведь тогда четырнадцать было. Я только и думал о том, что передо мной весь мир открыт. Всё хотелось изведать, всё попробовать".

Влад до сих пор чувствовал вину за ту шалость, однако Мане почему-то хотел взвалить основную часть вины на Нана:

— Нан плохо выполнил поручение твоего отца. Нан допустил, чтобы ты подвергся опасности, а ведь он же знал, что тебе четырнадцать, и что в такие годы многим отрокам не сидится на месте. Нан плохо позаботился о тебе, и всё же твой отец оказал Нану высшую милость. Он выбрал тебе в невесты Нанову дочь. За что такая честь? За что?

— А тебе-то что? — небрежно спросил Влад. — Разве у тебя тоже была дочь, и она оказалась обойдённой вниманием?

— Дочерей мне Бог не дал, — с досадливым вздохом ответил Мане, — но Нан, если б стал твоим тестем, возвысился бы ещё больше. Мало ему было, что при твоём отце он занимал второе место в совете. Если б государем сделался ты, Нан занял бы первое место.

— После моего отца государем должен был сделаться мой старший брат, а не я, — напомнил Дракулов сын.

— Вот потому-то я и не желал смерти твоего старшего брата, — сказал Мане. — Веришь? Если б правил он, первое место в совете никогда бы не досталось Нану. Твой брат посчитал бы, что для Нана и так жирно — второе место в совете, почти родня государю. Это справедливо. Поэтому я совсем не желал, чтобы твой старший брат умер.

— И что же ты сделал, чтобы предотвратить его смерть? — Влад уже обращался с подобными словами к Миклие, и тот просто лил слёзы, не имея ничего ответить.

Другое дело — Мане. Этот боярин ответил, причём уверенно:

— Когда твой отец умер, я вместе с другими боярами и со всем нашим войском вернулся к Тырговиште. И там я первым делом напомнил твоему брату слова твоего отца. Твой отец, уходя в поход, повелел твоему брату никуда из Тырговиште не отучаться.

— Ты пытался давать моему брату советы, которые спасут ему жизнь? — удивился Дракулов сын.

— Да.

— А ты не боялся, что мой брат казнил бы тебя, узнав, что ты причастен к заговору против моего отца?

— Я боялся этого не больше, чем теперь опасаюсь тебя, — просто ответил Мане. — А если кому и следовало опасаться, так это Тудору и писарю Михаилу, которые стали отравителями. Они решили поддержать Владислава, но не все бояре желали видеть Владислава на троне. Единства не было. Однако все единым хором советовали твоему брату поберечься. Сторонники твоего брата советовали искренне, противники вторили им, чтобы не выдать себя, пока Владислав не явится в Тырговиште. И Тудор вторил наравне со всеми, чтобы не обнаружить своего предательства до поры. А Михаил молчал, потому что писари не могут советовать государям.

— Значит, ты хотел видеть государем моего брата? — задумчиво проговорил Дракулов сын.

— Да.

— А как же оказался первым в совете у Владислава? — по мнению Влада, между словами и поступками боярина намечалось несоответствие, однако Мане в очередной раз показал себя человеком противоречивым:

— Когда я советовал твоему брату поберечься, то никто не знал, насколько искренне я советую. Однако я мог бы сделать и больше, если б увидел, что это небесполезно. Увы, твой брат никого не послушал. Весь боярский совет говорил ему, что нельзя уезжать, пока нет мирного договора с Янку. Однако твой старший брат не желал договариваться с Янку, зато очень желал присутствовать на похоронах твоего отца. Твой брат поехал в монастырь Снагов, но доехал только до Тыргшора. Вот тебе доказательство того, что глупцам нельзя помочь, даже если хочешь. Твой брат был неразумный.

Слова о том, что глупцам не поможешь, заставили Влада поверить в искренность остального признания.

— Брат и есть брат, — грустно улыбнулся Дракулов сын. — Вот ты только что вспоминал, как я сбежал из-под надзора Нана, а теперь удивляешься, что мой брат тоже захотел ненадолго сбежать из-под надзора бояр.

Ту долю шутки, которая содержалась в этих словах, Мане не оценил:

— Ты сбежал, когда тебе было четырнадцать лет. А твоему брату было восемнадцать. Не отрок уже, чтоб так бегать.

— Кто убил моего брата? — спросил Влад и в эту минуту даже подумал: "Неужели Нан?" Это предположение появилось вопреки свидетельству боярина Миклие о том, что именно Нан не позволил румынскому войску разойтись по домам.

Мане словно угадал эту мысль:

— Думаешь, Нан убил? Потому что Нану оказалось бы выгодно?

Дракулов сын молча смотрел на Мане и поймал себя на том, что снова начинает злиться.

— Нет, это сделал не Нан, — выждав немного, сказал Мане. — Это сделали двое других искателей выгоды. Боярин Шербан и боярин Радул. Они решили поддержать Владислава и получили от него большие имения за то, что помогли занять трон.

— А почему умер сам Нан? — спросил Дракулов сын. — Он не поддержал Владислава?

— В конце концов поддержал бы, — рассудительно произнёс Мане. — Он не был глупым человеком.

— Тогда почему оказался мёртв?

— Потому что я предложил убить его, и те, кто участвовал в заговоре, все согласились, что Нана надо убить.

Влад вздрогнул при этих словах, как вздрагивают при звуках грома, когда, казалось бы, гроза прошла стороной. Дракулов сын смог принять правду о том, что его отец вызывал у Мане ненависть. Затем выяснилось, что ненависти к Владову старшему брату боярин не испытывал, и вот, когда казалось, что ненавидеть больше некого, Мане вдруг снова заговорил тем же ехидным голосом и снова готов был начать усмехаться.

— Я напомнил всем, что дочь Нана просватана за тебя, — произнёс боярин. — Я сказал, что Нан предаст Владислава при первом удобном случае, чтобы посадить на престол тебя, своего будущего зятя.

— Ты помешал Нану привести меня к власти, а теперь сам мне помогаешь? — с подозрением спросил Дракулов сын.

— Будь ты по-прежнему связан с Наном, я не стал бы помогать, — зло ответил Мане.

— Ты ненавидел Нана?

— Да, ненавидел. И гораздо больше, чем твоего отца, — боярин сказал это очень зло. — Я знал, что после смерти твоего старшего брата властолюбие Нана только разгорится.

— Значит, устроить пожар в доме Нана это ты придумал? — спросил Влад.

— Да, я, — ответил Мане.

— Но почему ты так ненавидел Нана? В совете моего отца первое место занимал Тудор, а Нан — второе. Если твоя ненависть питалась завистью, то Тудор заслуживал ненависти куда больше.

— Нет, — сухо произнёс боярин.

— Почему? — не отставал Влад.

— Потому что Тудор занимал высокое место в совете заслуженно, — сказал Мане. — Он ведь первым пришёл на службу к твоему отцу, когда твой отец жил изгнанником в Шегешваре в Трансильвании. И Тудор не предавал другого государя, чтобы стать слугой твоего отца, зато Нан...

— А что Нан?

— Он предал Александра Алдя, своего государя.

— У моего отца было больше прав на трон, — возразил Влад. — Нан помог восстановить справедливость.

Мане твердил своё:

— А я полагаю, что Нан предал, потому что клялся Александру Алдя в верности и нарушил клятву.

— То есть он сделал то, что позднее сделал ты в отношении моего отца? — насмешливо произнёс Влад. Дескать, смотрите-ка, что за праведник взялся судить Нана!

Дракулов сын даже сам удивился, что может подшучивать над подобными вещами, однако мог, а теперь ждал, как примет боярин шутку.

— Да, я сделал то же, что и Нан! — Мане не выдержал и сказал это громче, чем следовало, но продолжил уже спокойнее. — Поделом твоему отцу, который поставил предателя на второе место в своём совете и даже хотел породниться с предателем. Твой отец заслужил то, чтобы повторить судьбу Александра Алдя. А Нан...

Когда Мане сказал, что Владов отец получил по заслугам, это заставило вскипеть теперь уже самого Влада, но Дракулов сын опять сказал себе: "Разгневаться ты всегда успеешь. Пусть этот человек говорит. Ведь он тебе сейчас не лжёт. Совсем не лжёт. Это редкий случай среди людей и особенно — среди предателей".

— Да, — меж тем продолжал Мане, — при моём посредстве Нан сгорел в собственном доме, и я надеюсь, что Нан даже сейчас горит, но уже в аду. Нан предал Александра Алдя, спокойно пережил бы твоего отца и брата, а затем предал бы Владислава, чтобы посадить на трон тебя, женить на своей дочери и возвыситься так, как никто из бояр ещё не возвышался. Нан правил бы вместо тебя, а ты сидел бы, как соломенное чучело, на троне. И я обещал себе, что не позволю Нану. Он не заслужил. Это было бы слишком несправедливо.

Дракулов сын сделал глубокий вдох и затем медленно выдохнул, чтобы говорить спокойно:

— И как же всё случилось? Кто поджёг Нанов дом? Это же целая крепость. Такой дом нелегко сжечь.

Влад припомнил то, что видел на пепелище того дома: высокую каменную ограду и ворота, которые, даже будучи наполовину сгоревшими, смотрелись внушительно.

Очевидно, и Мане помнил это место. Потому что сказал:

— Хоть и высока была ограда в доме у Мане, и стороженные собаки были злые, но умелым людям это не помешает. Я нашёл таких людей, и они всё сделали. Тихо и быстро. Народ сбежался только тогда, когда дом уже полыхал. Только некоторые слуги спаслись, потому что спали в другой части дома.

Влад вспомнил свой давний сон, когда привиделась дочь Нана с раной на боку. Пусть сон вовсе не обязательно следовало считать вещим, но Дракулов сын не мог не спросить:

— А не случилось ли такого, что хозяева дома оказались зарезаны перед тем, как сгореть?

— Не знаю. Я там не присутствовал, — ответил Мане. — Я только нашёл людей, объяснил, что нужно сжечь дом вместе с хозяевами, и заплатил задаток. А затем ещё заплатил за сделанную работу.

— И кем же являлись эти умелые люди, которые всё сделали?

— Разбойниками.

— Где они теперь?

— Один Бог знает, — боярин помялся. — Вернее, про двух из них я тоже знаю. Двое из них оказались слишком жадны. Пришли, когда я уже заседал в совете у Владислава, и грозились, что спалят мой дом тоже, если не дам ещё денег. Сказали, что свирепого сторожевого пса всегда можно угомонить метко пущенной стрелой, и что даже каменный дом легко вспыхнет, если кинуть в окно несколько вязанок хвороста, пропитанного горючим маслом. Пришлось приказать слугам, чтобы схватили этих двоих поджигателей и убили на месте. Отправить поджигателей в городскую тюрьму я не мог, ведь они бы начали болтать там лишнее. Пришлось устроить расправу над ними в моём собственном доме. А мои слуги, конечно, желали защитить меня и потому выполнили мой приказ убить, но выполнили неумело. Пришлось перестилать пол в столовой. Он оказался весь залит кровью, и никак не удавалось отскрести.

— А расскажи мне про расправу в тронном зале, — Владу вдруг увиделось некое сходство между расправой над двумя разбойниками и расправой над тремя боярами, пусть те бояре в отличие от разбойников оказались людьми честными. — Как были убиты Станчул Хонои, Радул Борчев и Нан Паскал?

— А что рассказывать? — теперь Мане сделался безразличным. — Пришлось убить троих дураков, которые захотели плевать против ветра. Правильно говорят, что тот, кто плюёт против ветра, только усы себе оплюёт.

— К чему это ты вдруг поговорками заговорил? — не понял Влад.

— Да потому что до сих пор не могу понять, на что надеялись те трое, — всё так же безразлично ответил Мане. — Когда твой брат умер, а Нан сгорел, то все бояре собрались на совет во дворце и согласились, чтобы новым государем стал Владислав. А эти трое не согласились и начали обвинять всех подряд в предательстве. Началась драка. А тут Димитр зачем-то позвал стражу, и стало только хуже, потому что мы все явились на совет безоружные, а стража была при мечах, и Радул Борчев отобрал у одного стражника меч, начал размахивать.

Влад живо представил, как Радул Борчев — пожилой боярин с полуседыми усами — крутится посреди залы, рассекает мечом воздух и кричит что-то вроде: "Не подходи!". Этот человек всегда отличался излишней гордостью, а тогда, когда стража попыталась схватить его, разнять разгоревшуюся драку Радула с боярами-предателями, то, наверное, он увидел в этом урон для своей чести, поэтому стал сопротивляться и даже отобрал у стражника меч.

Мане меж тем рассказывал:

— Другие стражники пытались обезоружить смутьяна. Со стражниками схватились Станчул Хонои и Нан Паскал.

Радул Борчев выглядел грозным и опасным с мечом в руках, а боярин Димитр, начальник княжеской конницы, наверное, сам пожалел, что позвал стражу, но отступать казалось уже поздно. Он велел стражникам, слегка растерявшимся после того, как у их товарища оказался отобран меч, обезоружить Радула. То есть несколько человек разом кинулись на одного. Несправедливо!

Влад будто своими глазами увидел, как рыжий Станчул Хонои и русоволосый Нан Паскал стали защищать того, на кого накинулась стража.

В самом деле, казалось непонятным, на что они надеялись. Нан Паскал, возможно, надеялся на свою удачу, ведь считалось, что тот, кто родился на Пасху, проживёт долгую жизнь, и удача станет сопутствовать ему во всём. А Станчул Хонои на что полагался? Неужели, тоже на удачу Нана Паскала? Увы, её не хватило даже на одного человека — не то, что на двоих.

— Окончилось всё печально, — подытожил Мане и добавил с усмешкой: — Одно хорошо — отмыть пол после этой кровавой драки дворцовые слуги всё-таки сумели.

Влад невольно отметил, что собеседник, как и он сам, тоже иногда пытался пошучивать. Они оба, казалось, совсем очерствели, но в то же время только так можно было смотреть на всё произошедшее ясным взором, не затуманенным никакими чувствами — возмущением, злостью, гневом. Мане даже угрызений совести не испытывал и говорил о своих сообщниках так, как будто он не сообщник им, а судья.

— А если б повернуть время вспять, ты бы поступил хоть в чём-нибудь иначе? — спросил Дракулов сын. — Да, ты говорил, что ход событий зависел не только от тебя, и что нельзя восполнить своим умом чужую глупость, но всё же.

— А разве теперь время не повернулось вспять? — в свою очередь спросил Мане.

— Конечно, нет, — ответил Дракулов сын, — ведь я ни за что не позволю себя убить так, как были убиты мой отец и брат. Я не повторю их судьбу.

— Нет-нет, — как-то очень мягко произнёс Мане. — Я подразумеваю куда более ранние времена. Те времена, когда твой отец ещё не сделался государем и жил в Трансильвании в городе Шегешваре. И возвращению тех времён я рад. Ведь в то время твой отец ещё не совершил никаких ошибок, и я не ненавидел его, а оставался верным слугой. Я хотел, чтобы твой отец взошёл на престол.

Влад задумался и решил, что, пожалуй, настал удобный случай, чтобы потребовать от Мане услуги, а боярин всё говорил:

— Ты, в самом деле, похож на своего отца. Сейчас, в этой полутьме вас с ним не отличить. Я как будто вернулся на двадцать лет назад. И я надеюсь, что ты, взойдя на престол, не повторишь отцовских ошибок. Будь справедлив, а не добр. Воздавай всем по заслугам. Не будь снисходителен ни к кому, особенно к предателям. И тем более не держи их в своём совете.

— А ты разве не хочешь быть первым в моём совете так же, как сейчас у Владислава? — спросил Дракулов сын.

— Нет, этой мирской суеты с меня довольно, — ответил Мане. — Теперь я хочу заслужить место в раю. Не хочу гореть в аду рядом с Наном. Это тоже оказалось бы несправедливо.

— Хочешь надеть монашескую рясу? Дело твоё, — сказал Влад. — И всё же сперва тебе придётся помочь мне.

— В чём же? — спросил Мане. — Драгомир передал, что ты не ждёшь от меня помощи в завоевании престола.

— Мой отец, когда завоёвывал себе престол, избежал войны, хоть и собрал армию, — начал объяснять Влад. — Умер только мой дядя Александр Алдя.

— Ты хочешь, чтобы я отравил Владислава? — недоумённо спросил Мане.

— Нет, — ответил Дракулов сын, — оставь его мне. Пусть Бог рассудит меня с этим человеком. Но я хочу, чтобы ты сделал то, что так хорошо умеешь — поговорил с боярами из совета. Пусть они, когда придёт время, не мешают мне свергнуть Владислава. Пусть просто не мешают, и тогда я сделаю их своими слугами, когда сяду на трон. Поговори с ними.

— С теми, кто предал твоего отца и брата, а теперь служат Владиславу? — Мане сделался ещё более недоумевающим и даже немного разочарованным. Он будто спрашивал: "Неужели ты не хочешь внять моему совету? Ты хочешь окружить себя предателями?"

— А разве других бояр там нет? — спросил Влад. — Неужели, за минувшие годы Владислав не нашёл себе никого кроме этих предателей?

— Есть кое-кто, — задумчиво произнёс Мане, вспоминая, и начал называть имена. — Стан Негрев, Дука, Казан Сахаков...

Эти имена Владу ничего не говорили, но он уверенно произнёс:

— Вот с ними и побеседуй. Убеди их. Скажи, что меня поддержит турецкий султан, и если они не хотят увидеть, как их имения окажутся разграблены турецкими ордами, пусть не мешают мне в моём деле. А предателям не говори ни слова. Я прощаю только тебя и твоего брата Стояна. И твой сын Драгомир при мне тоже сможет жить спокойно. Он не лишится имений, которые перейдут к нему по наследству от тебя. Однако больше я никого не хочу прощать и не прощу. Пусть даже не пытаются говорить со мной об этом. Ты понял?

— Теперь да, — ответил Мане, встал с табурета и поклонился в пояс. — Позволь, мой государь, поцеловать тебе руку в знак моей верности.

Влад кивнул и выпрямил спину, как будто сидел не на скамеечке, а на престоле; боярин подошёл и приложился к руке, которую Дракулов сын протянул ему.

— Я всё исполню, мой государь. Всё, как ты велишь, — повторял Мане, взяв эту руку в обе свои и припав к ней несколько раз.

Владу на мгновение показалось, что он чувствует на своей коже слёзы, и Дракулов сын не удержался от вопроса:

— Но ведь ты же понимаешь, что я — не мой отец? Я сделаю то, чего он бы никогда не сделал. Я намерен устроить большую расправу, которая надолго запомнится. Я казню Тудора и всех остальных, с кем ты когда-то был в союзе против моего отца. Казню всех, кроме тебя и твоего брата Стояна.

— И Юрчула не казнишь. Он уже умер.

— А что на счёт остальных? Ты вот так легко отдаёшь их мне для казни?

— Они заслужили.

— А чего заслужил ты?

— Решай сам, — ответил Мане, всё ещё не выпуская руку господина из своих рук. — Вот и посмотрим, последуешь ли ты моему совету, и будешь ли справедлив ко мне.

Когда Влад объявил, что беседа окончена, Мане Удрище проводил своего будущего государя до самых ворот трактира.

Несмотря на то, что настала уже глубокая ночь, во дворе ждали три осёдланных коня, которых держал под уздцы Нае и один из трактирных слуг, и туда же явился Войко, чуть подталкивая в спину трактирщика, который ещё позёвывал спросонок.

Влад велел, чтобы трактирщик отпер ворота, Мане снова поклонился своему будущему государю на прощанье, а затем боярин лишь молча наблюдал, как Дракулов сын сел в седло и вместе с двумя спутниками выехал за ворота.

Ворота ещё не успели до конца закрыться, а Влад вместе с Войкой и Нае уже исчез в темноте ночи, и только топот копыт слышался где-то вдали.

* * *

Путешествуя по Трансильвании и объезжая стороной большие города, Дракулов сын всё же не удержался и на несколько часов заехал в Шегешвар, построенный на холме среди гор, поросших лесом. Мимо города протекала река, в которой отражались домики Нижнего города — деревянные, крытые дранкой. А если взобраться на одну из соседствующих с Шегешваром лесистых вершин и смотреть оттуда, тогда и Верхний город — белая крепость с бурыми черепичными крышами — тоже начинал отражаться в речных водах. Это выглядело очень красиво.

Никаких дел в тех местах у Влада не было, и его в самый неподходящий момент могло выдать явное внешнее сходство с отцом, но всё же Дракулов сын не смог отказать себе в том, чтобы пройтись по улочкам Верхнего города. Хотелось пусть даже с почтительного расстояния посмотреть на дом, в котором когда-то довелось жить вместе с родителями и старшим братом. Хотелось вспомнить прошлое.

Сигишоара — так называли этот город румыны, и так называл его поначалу сам Влад, когда ещё не выучил венгерскую речь и не приобрёл привычку называть венгерские города "правильно", то есть на венгерский лад. Пусть всё раннее детство Влада прошло в венгерских землях, но первый язык, на котором заговорил румынский княжич, был, конечно, румынским. На этом языке говорила с ним вся семья и домашние слуги, а они произносили "Сигишоара".

Бродя по улицам, где каждый камень мостовой, каждый угол дома, каждое окно, каждые ворота казались знакомыми — пусть и немного изменившимися за минувшие двадцать лет — Влад не мог поверить, что остался один. Умер отец, умерла мать, умер брат Мирча, и даже слуги, которые жили с ними в Сигишоаре, куда-то делись. Некоторые из этих слуг, наверное, успели состариться и тоже умереть.

Раду, младший Владов брат, по-прежнему здравствовал, но казался не в счёт, потому что родился уже после того, как отец сделался государем, и семья переехала из Сигишоары в Тырговиште. Когда состоялся переезд, Владу исполнилось семь с половиной лет, Мирче — девять с половиной, а Раду не было ещё и в материнском чреве. Младшего брата с трансильванским городом ничто не связывало, и потому Влад говорил себе, что остался в одиночестве.

Правда, существовал ещё кое-кто, связанный с Сигишоарой — один румынский священник. Семья Влада ведь была православной, а в венгерских землях оказалась окружена только католиками. Она не сумела бы найти для себя православный храм нигде поблизости — даже на расстоянии одного дня пути. Вот почему отец Влада ещё в начале своего изгнания нашёл православного священника, которого взял с собой скитаться по венгерским землям и сделал неотъемлемой частью своей семьи. В Сигишоаре этот священник учил Влада и Мирчу славянской грамоте, математике и другим наукам, а по воскресеньям совершал богослужения прямо в доме и принимал исповеди.

В последний раз Влад видел этого человека весьма давно — тогда, когда ненадолго сделался государем и посетил монастырь Снагов. Священник поселился в этом монастыре, чтобы присматривать за могилой Владова отца и молиться о спасении души покойного.

"Жив ли тот священник или тоже умер?" — мысленно спрашивал себя Дракулов сын, гуляющий по улочкам Сигишоары. Он вспомнил о православном священнике, когда остановился возле высокой каменной ограды доминиканского монастыря и посмотрел издали на дом, в котором жил когда-то.

Было время, Влад смотрел из окон дома на эту самую ограду. А ещё вместе с Мирчей взбирался на неё по плющу и дразнил сторожевых монастырских собак. Обычное развлечение для местных мальчишек.

Дракулов сын стоял на улице, а тут мимо пробежала шумная ватага неких сорванцов, едва не задев его, и так защемило сердце. Хоть сам беги за ними вслед, но прошлых дней не догонишь. Брата не вернёшь. Всё, что теперь можно было, это отомстить за Мирчу. И за отца отомстить.

В Нижнем городе у реки меж тем проходила ярмарка, и, наверное, туда отправилось большинство жителей города Верхнего, поэтому на улочках, по которым бродил Влад, казалось не очень многолюдно.

Ничего покупать Дракулов сын не собирался, поэтому, возвращаясь к тому месту, где ожидали Молдовен, Войко и Нае с конями, равнодушно взирал на деревянные прилавки, заваленные товаром. Лишь одна вещь ненадолго привлекла внимание — завешанная плотной материей клетка. Цыгане показывали "диковинного зверя-льва".

Материя не позволяла смотреть на зверя бесплатно, но на ней, распаляя воображение прохожих, разевал пасть лев нарисованный. Что-то подсказывало — живой выглядит немного по-другому, и многим становилось любопытно, но никто не решался подходить к клетке ближе, чем на шесть шагов, ведь на тканях, носивших львиное изображение, в некоторых местах виднелись следы когтей — длинные прорези с разлохмаченными краями. Они выглядели так страшно, что люди поневоле задумывались — надо ли отдавать деньги за зрелище, которое напугает ещё больше?

Некоторые отважные горожане всё же подходили, платили цыганам установленную цену, и тогда могли попасть за занавес в том месте, где он далеко отступал от клетки. Это давало возможность зрителю не опасаться, что когтистое чудовище дотянется до него.

Влад и сам сначала думал пойти посмотреть, но затем ему почему-то вспомнилась румынская пословица о том, что не так страшен чёрт, как его рисуют. "Что если я увижу лишь старого худого беззубого зверя, которого окажется просто жалко?" — подумал Дракулов сын, однако пришедшая на память пословица навела также на другую мысль: "Ведь я сам — Дракулов сын, то есть чёртов сын. Так пусть мои враги меня боятся!"

* * *

После краткого посещения Сигишоары разъезды по Трансильвании продолжились. Теперь Влад принялся заниматься только тем, что принесёт пользу — он встречался с новыми и новыми бойцами своей будущей армии, но вот однажды, когда деревья в лесу уже основательно вызолотила осень, произошла весьма неожиданная встреча. Человека, на которого наткнулся Дракулов сын, казалось, следовало искать уже на том свете, а не на этом.

В тот день всё шло, как всегда. Молдовен, приведя господина на очередную лесную поляну, представил ему около тридцати своих учеников. Пятеро самых лучших, по сложившемуся обычаю, оказались представлены особо, и Молдовен назвал их имена.

Крайний из пятерых сразу обращал на себя внимание. Выглядел он старше остальных — на несколько лет старше самого Влада — а длинные тёмные волосы, расчёсанные на прямой пробор, не могли скрыть застарелый ожог, изуродовавший правую щёку и часть шеи. Кожа в этом месте имела почти такой же цвет, как и на остальной части лица, но покрылась узловатыми сплетениями, похожими на рисунок древесной коры.

— Штефан Турок, — меж тем произнёс Молдовен, называя Владу имя ученика.

— Турок? Занятное прозвище, — сказал Дракулов сын. — Почему Турок?

— Турецкую речь хорошо знает. Даже браниться по-турецки умеет, — ответил Молдовен. — Говорит, у турков прожил одиннадцать лет как пленник, а затем его вызволили.

Влад ещё раз посмотрел на ожог, но спрашивать, откуда это, не стал. Следовало помнить, что личная беседа с главным военачальником являлась для лучших воинов наградой и, значит, должна была оказаться приятной, а увечным людям совсем не приятно, когда их спрашивают, откуда взялось увечье.

Дракулов сын перешёл на турецкий язык:

— Значит, ты хорошо говоришь по-турецки, Турок?

— Раньше говорил лучше, господин, — чуть запнувшись от неожиданности, ответил ученик на том же языке. — Очень давно я в Турции не оказывался, но одиннадцать лет — долгий срок. Поэтому турецкую речь я не забыл.

— И как тебе жилось в Турции. Хорошо или плохо?

— Ни то, ни другое, — ответил Штефан Турок. — Однако я всегда предпочту быть здесь, а не там.

— Ну, как хочешь, — задумчиво проговорил Влад. — А я-то думал взять тебя с собой через месяц, когда снова поеду в Турцию по делу. Провожатый, который знает турецкий язык, в такой поездке никогда не лишний.

Штефан Турок встрепенулся. Сейчас он, несмотря на то, что был на несколько лет старше Влада, выглядел будто младший, который очень хочет, чтобы старший товарищ принял его в свою кампанию:

— Если так, то я охотно поеду, господин, — произнёс ученик по-турецки. — Я сказал лишь то, что жить в Турции не хочу, а если надо съездить ненадолго, чтобы тебе помочь, то я всегда готов.

— Хорошо, я запомню это.

Вечером, когда тридцать с лишним учеников собрались возле большого костра, и Влад как всегда в подобных случаях рассказывал о предстоящем походе на Тырговиште, Штефан Турок не сидел рядом.

Этот ученик, став одним из лучших, имел право сидеть поблизости от Влада и Молдовена, однако своим правом не воспользовался и сидел вдалеке, в ночной тени под деревом.

Когда обязательные вечерние рассказы, наконец, закончились, и Молдовен повелел всем ложиться спать, Дракулов сын оглянулся на Штефана Турка, по-прежнему сидевшего под деревом, и поманил пальцем:

— Иди сюда.

Турок нехотя приблизился, косясь на огонь, встал рядом с Владом.

— Почему ты сидел отдельно от всех? — по-румынски спросил Дракулов сын, поскольку говорить по-турецки сейчас не было необходимости.

— Прости, господин, но я не могу сидеть у костра долго, — ученик дотронулся костяшками правой руки до своей правой щеки. — Хоть и знаю, что давно зажило, но если сажусь к огню, то такое чувство, будто мне печёт.

Влад вдруг увидел, что тыльная сторона правой ладони у Турка тоже покрыта узловатыми сплетениями, напоминавшими рисунок древесной коры. Поэтому Дракулов сын решил, что и предплечье, и плечо правой руки тоже, наверное, оказались обожжены. Просто под одеждой это скрывалось.

— Я вижу, в своё время ты сильно повредил себе руку, — сказал Влад. — Но вопреки этому она у тебя действует хорошо. Ты даже стал лучшим в бою на мечах.

— Я нарочно её разрабатывал, — признался Штефан Турок. — Но даже если б она у меня иссохла, я научился бы действовать левой так же хорошо, как правой.

— Надо же, как велико твоё стремление научиться сражаться, — удивился Дракулов сын. — Но почему оно так велико? Чего ты хочешь этим достичь?

— Я хочу отправиться с тобой в поход, чтобы ты завоевал себе власть и наказал тех, кто погубил твоего отца и брата.

— О том, что я собираюсь отомстить за отца и брата, сегодня ни разу речь не заходила, — заметил Влад. — Я при тебе об этом не упоминал. Откуда ты знаешь о моих намерениях?

— Все знают, — пожал плечами Штефан Турок. — Я хочу тебе помочь.

Он покосился на своих товарищей по обучению, которые, исполняя повеление Молдовена, готовились ко сну, но продолжали ходить по поляне, а некоторые начали прислушиваться к беседе, которую вёл Влад с одним из лучших учеников.

Штефан Турок вдруг перешёл на-турецкий:

— Ты ведь не поверишь, если я скажу, кто мой отец? Ты решишь, что я — самозванец, и не станешь доверять мне? Поэтому я лучше помолчу. Я не жажду отцовского наследства или места в твоём совете. Я просто хочу тебе помочь, чем могу. Так я отомщу за отца, за мать и за сестру. Я слышал, что ты хочешь рассадить всех предателей, погубивших твоих родичей, по кольям. Я хочу посмотреть на эту казнь! Мне этого довольно. Но если ты захочешь оказать мне особую милость, то позволь стать на этой казни главным распорядителем.

Дракулов сын вскочил с бревна, на котором всё это время сидел, а затем ухватил Турка за левое плечо и потащил прочь от костра, в чащу.

Когда лесная поляна осталась позади, и со всех сторон к Владу и Штефану подступили тёмные деревья, чуть озаряемые светом костра, Влад строго спросил по-румынски:

— А ну рассказывай, где и как ты получил свои ожоги!

— В отцовском доме, когда был пожар, — ответил Штефан Турок. — Кто-то поджог дом, а спаслись только я и ещё четверо слуг. Мой отец, мать, сестра, а также остальные слуги — все погибли.

— А почему не погиб ты? — спросил Влад.

— Да, знаю, что должен был, — сказал Турок. — Люди, которые подожгли дом, хотели моей смерти, но меня спасла случайность.

— Рассказывай! Не увиливай.

— Меня не было в доме в ту ночь.

— А где ж ты был?

— В соседнем доме. Пробрался туда через чердак и по крыше. А когда увидел, что начался пожар, то ринулся назад, в свой дом.

— А в соседнем доме что делал? С бабой что ли...?

— Ну, да, — ответил Штефан Турок. — Это сейчас бабы на меня не очень-то смотрят, а до пожара было по-другому. Отец обещал меня женить, но всё откладывал, однако я времени не терял. Я и так слишком много времени потерял в Турции. При дворе старого султана Мурата всё было строго. Ты и сам это помнишь. Никого не заботило, что заложники — уже давно не дети.

Влад смотрел в обожжённое лицо и силился вспомнить то, что случилось много лет назад, когда Янош Гуньяди посадил Басараба на румынский престол. Тогда отец уехал в Турцию, сам Влад с братьями прятался в имении боярина Нана довольно долго, а затем Нан получил известие о том, что Владов отец, наконец, договорился с султаном, то есть получил от турков войско, чтобы прогнать Басараба.

Это случилось в марте, когда солнце светило ярко, земля просыпалась, поля зеленели, поэтому для Влада новость о возвращении отца, радостная сама по себе, стала особенно приятной, ведь совпала с радостью, которую испытывает каждый человек, наблюдая приход весны.

Нан и другие бояре, взяв с собой Влада и Владова брата Мирчу, отправились к Дунаю — туда, где турецкое войско устроило лагерь, когда переправилось с турецкого берега на румынский.

В лагере османов Влад встретил отца, и там же произошло ещё одно важное событие — оказалось, что Владов родитель привёз из Турции многих боярских сыновей, которых прежний государь, Александр Алдя, отдал туда как заложников.

Дракулов сын помнил, как боярин Нан вдруг изменился в лице и пробормотал:

— Сынок... — и оказалось, что юноши в турецкой одежде, собравшиеся неподалёку — вовсе не турки.

Влад помнил, как Нан радостно обнимал своего сына, а вот лицо этого сына никак не вспоминалось. В те далёкие времена Нанову отпрыску было лет двадцать, а сейчас Влад видел на месте юного лица изувеченное лицо тридцатилетнего человека и, наконец, сдался, понял, что не вспомнит, но всё равно готов был поверить в то, что Штефан Турок — это сын Нана.

— И что ты сделал, когда вернулся в горящий дом? — начал спрашивать Дракулов сын.

— Начал искать, кто там есть, — ответил Штефан Турок. — Я звал, но никто не откликался. Увидеть мало что можно было — всё окутал дым. И я никого не нашёл, пока не открыл дверь в спальню матери...

И тут Влад засомневался. Он вспомнил свидетельства Нановых слуг, пересказанные старым писарем из отцовой канцелярии. Четверо спасшихся челядинцев рассказывали, что хотели спасти хозяйскую семью, но никого не нашли, а одна дверь в хозяйских комнатах оказалась закрыта намертво. Спасшиеся говорили, что бились в неё, пока не увидели, что из-под порога течёт густой коричневый дым.

— Значит, ты всё-таки кого-то нашёл? И дверь легко открылась? — с подозрением спросил Дракулов сын.

— Да. А что? Не веришь? — спросил Штефан Турок.

— Это противоречит другим свидетельствам.

Турок обречённо махнул рукой:

— Я знал, что ты станешь верить другим людям, а не мне. Лучше б я молчал. Хочешь считать меня самозванцем — считай, но возьми с собой на войну.

Влад не стал отвечать на рассуждения на счёт самозванца и с нарочитым бесстрастием пояснил:

— Мне говорили, что слуги, которые хотели помочь Нану и его семье, никого не нашли в хозяйских комнатах, а одну дверь не смогли открыть.

— Врали, — вдруг неожиданно осмелел Турок. — Дверь открылась легко. Просто слуги, наверное, знали, что в горящем доме нельзя открывать двери, если из-под порога сочится густой дым. Они побоялись открывать, а после застыдились своего страха и поэтому соврали. Но я-то открыл. И получилось вот что.

Штефан Турок повернулся к Владу правой стороной лица, откинул длинные волосы, закрывавшие ухо, и Дракулов сын даже при слабом отсвете костра увидел, что уха как такового нет. Вместо уха осталась только дырка, а вокруг — всё те же узловатые сплетения, похожие на рисунок древесной коры.

— Я открыл дверь, а на меня оттуда — пламя, — сказал Штефан Турок. — Хорошо хоть, успел голову отвернуть, и глаза остались целы. Даже правый глаз не задело. Только волосы мне справа хорошенько опалило, правый рукав кафтана вспыхнул, потому что как раз правой рукой я дверь открывал. Я пытался кафтан сначала просто потушить — не вышло. А прежде, чем я успел левой рукой расстегнуть его и скинуть, ткань почти насквозь прогорела, кожа на правой руке начала отходить. Как позже оказалось, кафтан я с себя снял вместе с кожей.

— И что ты делал дальше?

— Я заглянул в дверь, которая теперь оставалась открытой. И увидел, что на полу лежат люди — шесть человек. Сильно обгорелые, но я всё равно их узнал. Среди них были отец, мать и сестра.

— Ты уверен, что не ошибаешься? — спросил Влад.

— Уверен, — ответил Штефан Турок. — И поэтому я не жалею, что открыл ту дверь. Если б не открыл, то ничего бы не увидел и не узнал. А так я сразу понял, что это не простой пожар. Не могли они все просто так оказаться в одной комнате. Их туда согнали и убили, или затащили уже мёртвых, а затем подожгли. Что-то точно сделали, чтоб никто не попытался спастись. Мой отец, мать и сестра не были связаны — я бы заметил по особому положению рук, если б оказалось иначе.

— Значит, перед тем, как поджечь дом, их убили? — Влад опять вспомнил свой давний сон про Нанову дочь.

— Это быстрее, чем связывать, — уверенно отвечал Штефан Турок, и его лицо исказилось так, будто он сейчас заплачет. — Я даже в дыму видел, что всё в доме раскидано. Те, кто устроил пожар, искали что-нибудь ценное, но времени на поиски не имели, поэтому только раскидали вещи, но даже не стали взламывать запертые сундуки. Времени не было. Значит, эти люди во всём торопились... Понимаешь? Они всё — всё! — сделали так, чтоб получилось побыстрее.

— Понимаю, — сочувственно отозвался Дракулов сын.

— Отцовских денег эти люди не нашли, — продолжал Турок. — Не знали, где искать. А я знал, где лежат деньги. Я взял их и выбрался из дома.

— Как выбрался?

— Через крышу. Опять в соседний дом.

— Ты сразу решил скрываться?

— Да. Та женщина, с которой я... ну, в общем, соседка... помогла мне. Я прятался на чердаке соседнего дома некоторое время, пока не поджили раны. Я знал, что мне нельзя показываться в городе, и что меня убьют, если обнаружат, что я жив. Я слышал о том, что случилось во дворце. Там убили троих.

— И что ты дальше делал?

— Когда смог, я скрытно уехал в Трансильванию и решил ждать, пока ты не вернёшься из Турции. Мне стало ясно, что в одиночку я не смогу отомстить за своих родичей.

— А откуда ты знал, что я хоть когда-нибудь вернусь из Турции? — удивился Влад.

— Я же вернулся, — Штефан Турок впервые за всё время своего рассказа улыбнулся. — Значит, и ты должен был вернуться рано или поздно. И ты вернулся. Я прислушивался к известиям о тебе и сначала хотел поехать в Сучаву, но затем подумал, что, если предстану перед тобой и назовусь, ты мне не поверишь и назовёшь самозванцем. А затем я услышал, что Молдовен готовит армию. Я сразу, не раздумывая, вступил в её ряды.

Турок вдруг посмотрел куда-то за спину Владу, поэтому Дракулов сын оглянулся.

Оказалось, что у него за спиной стояли все тридцать с лишним учеников Молдовена, да и сам Молдовен там находился тоже. Они стояли и слушали разговор, поэтому Влад на мгновение пожалел, что говорил всё это время не по-турецки. "Ведь я мог бы", — подумал Дракулов сын, но тут же понял, что про такое говорить на чужом языке оказался бы просто не способен. Только на родном, на румынском.

— Ну, вот, — произнёс Влад, глядя на собравшихся юных воинов. — Теперь вы знаете больше о том, почему мне надо вернуть власть. Мне надо отомстить не только за отца и брата, но и за тех, кто мог бы стать мне семьёй, но не стал из-за пожара!

* * *

Султан Мехмед выполнил своё обещание и денег дал. Султанские казначеи отсчитали Владу ровно десять тысяч золотых, после чего Дракулов сын приготовился вместе с Нае и Штефаном Турком везти всё это в Трансильванию, чтобы купить там оружие, доспехи и много чего ещё.

Также султан сказал, что турки выступят в поход на Белград не позднее начала лета, а Раду, когда узнал от Влада про готовящийся поход, воскликнул:

— Как жаль, что я не могу отправиться с тобой, брат!

Дракулов сын, сидя в покоях младшего брата во дворце, невольно думал: "Когда-то мы жили здесь вдвоём. И вот я уже давно свободен, а мой брат по-прежнему здесь".

Время летело быстро, и это становилось видно по тому, как младший брат рос. Казалось, совсем недавно он был отроком, а теперь уже стал юношей. Ему почти исполнилось девятнадцать, и желание отправиться в поход свидетельствовало не о боевом задоре, а о том, что Раду очень скучает. О том, как ведётся война, Владов брат ничего не знал. Мехмед не брал Раду в свои походы — ни в поход на Караман в Азию, ни в поход на Константинополис.

Сам Раду объяснял такое положение дел своим возрастом:

— Когда султан ходил на Константинопоис, мне было только шестнадцать. Наверное, если б мне исполнилось хотя бы семнадцать, меня бы на войну взяли. Поэтому я надеюсь, что в этот раз возьмут. Жаль, что я не могу вступить в твоё войско, но я, наверное, попаду в войско султана.

Увы, отправившись на Белград, Мехмед снова оставил Раду во дворце, но Влад, когда поехал с золотом в Трансильванию, ещё ничего об этом не знал. Была ещё только осень, а лето будущего года оставалось весьма далёким.

Загрузка...