Другой Брежнев

Глава 21 «К ВАМ ТОЛЬКО ПОПАДИ — ЗАЛЕЧИТЕ»

«Голова моя качается под облаками — но как слабы ноги». Известно, что могущество и смерть тесно связаны между собой. Не случайно носитель высшей власти — Ленин — в советское время находился в Мавзолее, то есть был мертв. А живой обладатель короны должен непрерывно сражаться со смертью во всех обличьях — в виде покушений, мятежей или болезней. Фольклор 80-х годов прекрасно отразил эту взаимосвязь, ставшую особенно очевидной после смерти Леонида Ильича. Один из анекдотов того времени:

«— Почему Андропов, а потом Черненко на заседаниях Политбюро были выбраны единогласно?

— Потому что у Андропова был самый плохой анализ почек, а у Черненко самая плохая кардиограмма».

Обладание высшей властью равносильно смерти — эта мысль с предельной ясностью звучит в таком, например, анекдоте:

«Политбюро постановило:

1. Назначить Черненко К. У. Генеральным секретарем ЦК КПСС.

2. Похоронить его на Красной площади».

Но ведется это сражение не только за жизнь одного человека. Сейчас трудно не признать, что именно с момента смерти Брежнева начался отсчет последних лет, дней и часов огромной империи, раскинувшейся от Таллина до Ашхабада и даже от Берлина до Пномпеня.

Жизнь необъятной страны оказалась связана с жизнью одного человека. И — странное дело — в решающий час эту империю не смогли защитить ни ее бесчисленные ядерные ракеты в шахтах, ни боевые самолеты, ни атомные подводные лодки. Как оказалось, у нее был один-единственный настоящий защитник, и этим защитником был он, пожилой человек в маршальском мундире. Пока он жил — жила и она. И ему предстояло его последнее сражение. Самое трудное сражение его жизни — потому что здесь все было против него!

Между прочим, Брежнев хорошо чувствовал эту связь между своим всемогуществом и слабостью и однажды выразил ее в таких словах: «Голова моя качается под облаками. Но как слабы ноги…»

«Переболел всеми болезнями, кроме сифилиса». Леонид Ильич шутливо говорил о себе, что за свою жизнь он переболел всеми болезнями, кроме сифилиса. В годы гражданской войны он перенес сыпной тиф, в Молдавии — инфаркт. На фронте получил легкое ранение — как писала Л. Брежнева, «осколком снаряда во время войны Леониду выбило челюсть». Последствия этого ранения доставили нашему герою немало неприятных минут позднее, в 70-е годы. Над его нечетким произношением в те годы потешалась в анекдотах вся страна (правда, никто не знал, что это результат фронтового ранения).

Но главная болезнь его жизни заключалась в ином — она была порождена самой властью. Мы уже говорили, как работали государственные люди вплоть до 1956 года — до полуночи, часто до двух часов ночи. Тем более так было в годы войны. К. Грушевой описывал свою встречу с Брежневым в 1941 году: «Выглядел он плохо: похудел, белки глаз покраснели от бессонницы, лицо не то загорело, не то потемнело от усталости». На вопрос о положении дел ответил: “Трудно. Держимся на пределе”».

В воспоминаниях Брежнева о его здоровье сказано немного, но весьма красноречиво. Он описывает, как в 50-е годы в Казахстане «спал урывками». «И однажды в Целинограде почувствовал себя плохо. Очнулся на носилках. До этого меня один раз уже доставляли с сердечным приступом из Семипалатинска в Алма-Ату. Пришлось отлеживаться дома, отбиваясь от врачей, которые норовили упечь меня в больницу. Отшучивался: мол, к вам только попади — залечите».

Можно сказать, что недосыпание было стилем жизни поколения «до 1956 года». Почти неизбежным последствием такого образа жизни становилась бессонница. Чтобы справиться с ней, приходилось пить снотворные. В. Кеворков рассказывал: «Брежнев страдал бессонницей… Постоянно сопровождавший его повсюду врач имел при себе небольшой темный чемоданчик, набитый небольшими пакетиками со снотворными различной силы воздействия. В шутку саквояжик называли «черным ящиком». В случае, если желаемый эффект содержимым одного пакетика достичь не удавалось, из «черного ящика» извлекался следующий пакетик». Если снотворное не действовало, Брежнев обращался к врачу: «Не берет, дай покрепче!»

В 1969 году В. Медведев стал свидетелем такого эпизода. Леонид Ильич, еще молодой и сильный, плавал в море, догонял в воде своего доктора и шутливо кричал тому:

— Сейчас я тебя утоплю!

— Не надо, не надо, — просил тот, безуспешно пытаясь увеличить разрыв.

— А ноксирон дашь?

— Дам-дам-дам, только не топите.

«Я сама видела, — вспоминала Любовь Брежнева, — как дядя, высыпав сразу несколько разноцветных пилюль, выпивал их залпом». Но даже лекарства Леониду Ильичу не очень помогали. «Выпив горсть таблеток, — писал В. Медведев, — он хотел засыпать моментально. Жаловался: “Вон, смотри, сколько принимаю и то не могу уснуть”».

Брежнев спрашивал у коллег: «Ты как спишь? Снотворными пользуешься? Какими? Помогает? Дай попробовать».

Любопытный выход нашел Юрий Андропов. «Андропов по моей рекомендации, — писал Е. Чазов, — когда Брежнев потребовал от него снотворное, вышел из положения, передавая ему «пустышки», похожие на венгерский препарат ативан… Они и сегодня хранятся у меня в кабинете». Эти пустышки, по словам Чазова, заполнялись «безвредным нейтральным порошком».

Но применение пустышек тоже создавало опасность для жизни генсека. В. Медведев отмечал: «Андропов почти всегда передавал безвредные пустышки, по виду очень похожие на настоящие лекарства… Леонид Ильич глотал горстями пустышки, сон не наступал, он натыкался на настоящие таблетки и такими же горстями глотал их. Он мог своими руками убить себя». Генерал Д. Волкогонов отметил в дневнике Брежнева частые непонятные записи в 1981–1982 годах: «Получил желтенькие по 28 включительно… Получил от Ю. В. желтенькие». Видимо, это и были те самые таблетки-пустышки от Юрия Владимировича…

От снотворных у Брежнева часто возникала сонливость, а порой — сильная слабость, когда он еле мог ходить. Рут Брандт вспоминала о встречах с ним в 1973 году: «Нас известили, что Брежнев запаздывает, он просто разоспался после обеда. Насколько я помню, он опаздывал постоянно и так сильно, что переговоры проводились без него, либо отменялись вовсе».

И все-таки в Кремль Брежнев пришел еще вполне здоровым и крепким человеком. В. Суходрев вспоминал впечатление от первой встречи с ним в 1956 году: «Выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с зачесанной назад шевелюрой, он словно излучал здоровье и силу. Вышел из машины и чуть ли не бегом поднялся по лестнице». А в 1964 году о Брежневе можно было услышать: «Это ничего, что он Никиту Хрущева спихнул. Зато молодой, энергичный, красивый…»

«Жалуются на вас — совсем не отдыхаете». Вместе с короной ее обладатель невольно взваливал на себя и весь груз сопровождающих ее болезней. Это совсем не странно, — удивительно то, что целых 18 лет Брежнев все-таки сумел прожить, оставаясь у власти! Он стал старейшим руководителем страны — за всю историю СССР и несколько веков истории России никому не удавалось отпраздновать на троне свое 75-летие. Как же Брежнев сумел так долго сохранить себя на троне? Вероятно, это ему удалось потому, что он чередовал управление страной с охотой, автовождением, плаванием и другими развлечениями, о которых мы уже говорили.

«Хочу ли я действовать на вашу жизнь? Иметь влияние?» — спрашивал он как-то в беседе. И сам отвечал: «Не особенно…»

Кроме того, напомним, что в 1956 году в стране произошла описанная выше «сонная революция», и Брежнев неукоснительно придерживался ее принципов. И для себя, и для других. В его воспоминаниях приведен такой разговор с главным конструктором Сергеем Королевым. Брежнев шутливо сказал:

— Жалуются на вас, Сергей Павлович: совсем не отдыхаете.

— Преувеличивают, — с улыбкой возразил тот. — В выходные сплю целый день.

В этом веселом разговоре, как мы понимаем, однако, только доля шутки. А своему зятю Леонид Ильич вполне серьезно говорил:

— Ты все работаешь, так нельзя, руководитель должен больше доверять своим подчиненным и не делать все сам, а ты лучше найди время, чтобы заняться семьей!

«Вы подумали, что Брежнев напился и ударился бровью…». Леонад Ильич понимал, что его здоровье постоянно привлекает всеобщее внимание и любопытство. И старался это любопытство как-то удовлетворять, если это было возможно.

В 1974 году он прилетел в Казахстан на празднование юбилея целины. Журналист Александр Мурзин вспоминал такую сценку: «В дверях появляется Брежнев, и на его знаменитой брови белый пластырь. По залу легкий шумок. Только что вроде на концерте сидел без пластыря. Брежнев пошутил: “Вы, конечно, уже подумали, что Брежнев напился и ударился бровью об угол. Это не так. Это — фурункул. Я ведь прилетел из Пицунды с переговоров с Помпиду. Там солнце, а у вас тут март, холод. Вот немного простудился. Так что первый тост буду произносить я…”»

В 1975 году на совещании в Будапеште Леонид Ильич сказал: «Я очень просил бы товарищей иметь в виду, что, хотя я действительно некоторое время был нездоров, мы у себя твердо условились не говорить об этом публично. Мне нужно некоторое время и соответствующий режим, чтобы снять утомляемость. Ничего другого у меня нет… Хочу, пользуясь этим случаем, заявить вам, что я боец и буду им до конца».

В 1976 году Брежневу предлагали выступить на съезде партии кратко, но он решительно отказался: «Не хочу, чтобы кто-то мог подумать, что я немощный и больной».

И выступил на съезде с утомительным четырехчасовым докладом. «Когда в перерыве, — писал Чазов, — после первых двух часов выступления мы пришли к нему в комнату отдыха, он сидел в прострации, а рубашка была настолько мокрая, как будто он в ней искупался. Пришлось ее сменить. Но мыслил он четко и, пересиливая себя, даже с определенным воодушевлением пошел заканчивать свой доклад».

«Я крепкий малый!» Однако заболевания не только мешали, но и помогали Леониду Ильичу. Частью настоящие, частью выдуманные им самим болезни (как, например, «внезапное расстройство» желудка в 1957 году) помогли Брежневу взойти на вершину власти. Слухи о слабом здоровье позволили одолеть «железных» соперников в 60-е годы. И он умело использовал болезни как магические средства — и для страны, и для Запада.

Историк А. Авторханов отмечал в 70-е годы: «Брежнев, посещая Запад… вел себя так, чтобы западные политики всерьез поверили, будто они имеют дело с главой государства, которому не суждено долго жить… Конечно, это делается с преднамеренным расчетом: поспешите заключить договор с умирающим «голубем» Кремля, ибо завтра его гнездо может занять свирепый «ястреб»!» «Если бы сбывались, — продолжал он, — непрекращающиеся пророчества западных корреспондентов о смертельных болезнях Леонида Ильича Брежнева, то ему пришлось бы умереть за последние пять лет по крайней мере раз пять».

В 1979 году Брежнев сказал президенту Франции Валери Жискар д’Эстену (по воспоминаниям последнего): «Должен признаться вам, что я очень серьезно болен. Я скажу вам, что у меня, по крайней мере, как мне говорят врачи. Вы, наверное, помните, что я мучился из-за своей челюсти. Вы, кстати, обратили на это внимание в Рамбуйе. Это раздражало. Но меня очень хорошо лечили, и все теперь позади».

«В самом деле, — замечал Жискар д’Эстен, — кажется, дикция стала нормальной…»

«Теперь все намного серьезнее, — продолжал Брежнев. — Меня облучают. Вы понимаете, что я хочу сказать. Порой я не выдерживаю, это слишком изнурительно, что я вынужден прерывать лечение. Врачи утверждают, что есть надежда. Это здесь, в спине. — Леонид Ильич повернулся, чтобы показать собеседнику место, где кроется болезнь, и продолжал: — Они рассчитывают меня вылечить или по крайней мере стабилизировать болезнь. Впрочем, в моем возрасте разницы тут почти нет!»

Жискар д’Эстен вспоминал: «Он смеется, сощурив глаза под густыми бровями. Он кладет свою руку на мое колено — широкую руку с толстыми пальцами, изрезанными морщинами, на ней словно лежит печать тяжелого труда многих поколений русских крестьян… “Но я непременно поправлюсь, увидите. Я крепкий малый!”».

«Не наказывай, виноват я сам». Весной 1982 года Леонид Ильич попал в одно из своих последних, роковых приключений. Все произошло в Узбекистане, куда генсек приехал на очередные празднества. 23 марта он посетил несколько заводов. Одну из поездок в этот день, на авиационный завод, отменили, чтобы не утомлять генсека. Но все прошло довольно быстро, Леонид Ильич взглянул на часы и сказал:

— Время до обеда еще есть. Мы обещали посетить завод. Люди готовились к встрече, собрались, ждут нас. Нехорошо… Возникнут вопросы… Пойдут разговоры… Давай съездим.

— Леонид Ильич, ехать на завод нельзя, — возразил начальник охраны Рябенко. — Охрана снята. Чтобы вернуть ее, нужно время.

— Вот тебе пятнадцать минут, — отрезал генсек, — возвращай охрану.

«Когда стали подъезжать к заводу, — вспоминал В. Медведев, — увидели море людей. Возникло неприятное чувство опасности. Рябенко попросил:

— Давайте вернемся?

— Да ты что!»

Сквозь толпу прошли в сборочный цех, где была назначена встреча. Здесь строился космический корабль «Буран». Цех напоминал настоящий человеческий муравейник. Сотни людей карабкались на строительные леса, чтобы получше разглядеть генсека. «Мы проходили под крылом самолета, — писал В. Медведев, — народ, заполнивший леса, также стал перемещаться. Кольцо рабочих вокруг нас сжималось, и охрана взялась за руки, чтобы сдержать натиск толпы. Леонид Ильич уже почти вышел из-под самолета, когда раздался вдруг скрежет. Стропила не выдержали, и большая деревянная площадка — во всю длину самолета и шириной метра четыре — под неравномерной тяжестью перемещавшихся людей рухнула!.. Люди по наклонной покатились на нас. Леса придавили многих. Я оглянулся и не увидел ни Брежнева, ни Рашидова, вместе с сопровождавшими они были накрыты рухнувшей площадкой. Мы, человека четыре из охраны, с трудом подняли ее, подскочили еще местные охранники, и, испытывая огромное напряжение, мы минуты две держали на весу площадку с людьми. Люди сыпались на нас сверху как горох… Конечно, если бы мы не удержали эту тяжеленную площадку с людьми на ней — всех бы раздавило, всех, в том числе и Брежнева».

Другой очевидец происшедшего, А. Александров-Агентов, описывал это событие так: «Общий крик ужаса, толпа отшатнулась назад. Нас швырнуло на бетонный пол». К счастью, никто не погиб, только несколько человек ранило. Леонида Ильича опрокинуло на спину, ему сильно ободрало ухо, лилась кровь. Его спросили:

— Вы можете идти?

— Да-да, могу, — сказал он и пожаловался на боль в ключице. Сразу распорядился отправить в госпиталь молодого охранника, который лежал рядом без сознания — ему едва не раскроило череп.

«Народ снова стал давить на нас, — рассказывал В. Медведев, — все хотели узнать, что случилось… Рябенко выхватил пистолет и, размахивая им, пробивал дорогу к машинам».

— Разойдись! — кричал генерал, размахивая оружием. — Стрелять буду!

«Картина была — будь здоров, — продолжал Медведев, — за все годы я не видел ничего подобного: с одной стороны к нам пробиваются машины с оглушительно ревущей сиреной, с другой — генерал Рябенко с пистолетом…»

Тяжесть обрушилась на Брежнева с высоты около пятишести метров. Ударом ему переломило пополам правую ключицу. Кости, однако, не были смещены. Андрей Александров-Агентов вспоминал: «Мчимся в резиденцию. Там уже перебинтованный, в ркружении врачей лежит Леонид Ильич. Сломана ключица. И тут я слышу, как он слабым голосом настойчиво просит соединить его с Москвой, с председателем КГБ Андроповым. И слышу его слова: “Юра, тут со мной на заводе несчастье случилось. Только я тебя прошу, ты там никому головы не руби. Не наказывай, виноват я сам. Поехал без предупреждения, хотя меня отговаривали”». Позднее Леонид Ильич не только не упрекал ни в чем своих охранников, но и хвалил их, говоря: «Меня спасли чекисты».

Разумеется, врачи требовали, чтобы Брежнев срочно возвращался в Москву для лечения. Но он… отказался. Возразил, что чувствует себя вполне прилично, а возвращение в столицу вызовет в народе массу ненужных кривотолков. На следующий день генсек выступил с большой речью. «Надо отдать должное его выдержке, если хотите — мужеству, — писал В. Медведев. — Он осторожно перелистывал страницы доклада, и из всего огромного зала только мы знали, что каждое мало-мальское движение руки вызывает у него нестерпимую боль». Еще ему пришлось прикрепить орден к знамени республики — такой трюк требовал почти невероятного усилия. Когда Леонид Ильич вернулся в Москву, ключицу снова обследовали. «Повторный снимок поверг в уныние даже видавших виды врачей. Трещина в ключице разошлась, кость сместилась».

Можно сказать, что в Ташкенте на Брежнева обрушилось не что иное, как его собственная власть. Ведь рабочие, обрушившие леса, просто хотели посмотреть на главу своей сверхдержавы…

«Его дни сочтены». Мы уже говорили, что последние годы жизни Брежневу приходилось бороться с очередной «кремлевской оппозицией», которую возглавлял Юрий Андропов. Расскажем теперь про окончание этого поединка.

Юрий Владимирович внимательно следил за состоянием здоровья генсека. «Один-два раза в месяц мы регулярно встречались с Ю. Андроповым, — вспоминал Чазов. — Обычно это было по субботам в его уютном кабинете на площади Дзержинского, когда пустели коридоры власти… Несколько раз наши встречи проходили на его конспиративной квартире… Разговор шел в основном о состоянии здоровья Брежнева, наших шагах в связи с его болезнью…»

И вот Андропов решил использовать против Брежнева внешние признаки ухудшения его здоровья. Сделал это с тонким лукавством: ради «поднятия авторитета» генсека дал указание как можно чаще показывать его по телевидению, притом крупным планом. Как замечал историк Илья Земцов, «на экранах Центрального телевидения как бы невзначай замелькали кадры, из которых явствовало, что Брежнев не может передвигаться без поддержки двух охранников…»

Но напомним: Брежнев был не просто хорошим игроком, он был «гроссмейстером». Он умел выигрывать в самых безнадежных положениях, притом простейшим образом. Против предшествующих кремлевских оппозиций он использовал уже описанное «магическое средство»: заставлял их откровенно признать, что они желают «короны». И этого оказывалось достаточно, чтобы настроить всех против них.

Это средство Брежнев применил и против Андропова. По его предложению в мае 1982 года Андропова избрали секретарем ЦК. Но другие руководители вовсе не жаждали видеть бывшего главу Лубянки во главе страны, многие его просто боялись. Сам он с горечью сказал в феврале 1982 года: «А вы что думаете, меня с радостью ждут в ЦК? Кириленко мне однажды сказал: «Если ты придешь в ЦК, то ты, глядишь, всех нас разгонишь». И теперь Андропов не понимал, стал ли он настоящим наследником «трона», будущим генсеком, или нет. Г. Арбатов замечал: «Летом и в начале осени 1982 года он часто пребывал в дурном настроении».

И вот 20 октября Арбатов заметил в поведении Юрия Владимировича резкую перемену. «Я застал Андропова очень возбужденным и в таком хорошем настроении, в каком его давно не видел. Оказывается, у него пару часов назад было серьезное «выяснение отношений» с Брежневым».

— Я, — рассказал Андропов, — набрался духу и заявил, что просто не понимаю своего положения, желал бы знать, чего, собственно, хотело руководство, лично Леонид Ильич, переводя меня на новую работу: отстранить от КГБ или поручить вести более важные политические дела в ЦК.

Выслушав его, Брежнев ответил:

— Ты — второй человек в партии и в стране, исходи из этого, пользуйся всеми полномочиями.

Михаил Горбачев описывал, что произошло на заседании Секретариата ЦК. Ранее такие заседания вели другие секретари ЦК — Черненко, иногда Кириленко. «Обычно перед началом заседания секретари собирались в комнате, которую мы именовали «предбанником». Так было и на сей раз. Когда я вошел в нее, Андропов был уже там. Выждав несколько минут, он внезапно поднялся с кресла и сказал:

— Ну что, собрались? Пора начинать.

Юрий Владимирович первым вошел в зал заседаний и сразу же сел на председательское место. Что касается Черненко, то, увидев это, он как-то сразу сник и рухнул в кресло… Таку нас на глазах произошел «внутренний переворот», чем-то напоминавший сцену из «Ревизора»…

Вечером я позвонил Андропову:

— Поздравляю, кажется, произошло важное событие. То-то, я гляжу, вы перед Секретариатом были напряжены и замкнуты наглухо.

— Спасибо, Михаил, — ответил Андропов. — Было от чего волноваться…» И пересказал свой разговор с Брежневым.

Теперь для Леонида Ильича настало время сделать последний ход в этой тщательно продуманной шахматной игре. В конце октября 1982 года он позвонил главному кремлевскому врачу Чазову. По словам последнего, между ними произошел такой разговор:

— Евгений, — строго поинтересовался Брежнев, — почему ты мне ничего не говоришь о здоровье Андропова? Как у него дела? Мне сказали, что он тяжело болен и его дни сочтены. Ты понимаешь, что на него многое поставлено и я на него рассчитываю. Ты это учти. Надо, чтобы он работал.

Чазова поразил тон генсека: за целых полтора десятилетия Брежнев всего пару раз беседовал с ним «так резко». Чазов стал уверять, что болезнь Андропова поддается лечению и он может работать.

— Я все это знаю, — продолжал Брежнев. — Видел, как он в гостях у меня не пьет, почти ничего не ест, говорит, что может употреблять пищу только без соли… Понимаешь, вокруг его болезни идут разговоры, и мы не можем на них не реагировать… Ты должен четко доложить о его возможностях и о его будущем.

Все это означало только одно: Брежнев начал то, что в шахматах называется «матовой атакой». Самое забавное, что этот последний ход как бы возвращал противнику его первый удар — по здоровью. Андропов не на шутку забеспокоился: все его недавние победы вдруг, как по волшебству, обернулись поражениями. «Буквально накануне ноябрьских праздников 1982 года он позвонил мне весьма встревоженный», — вспоминал Чазов. — Юрий Владимирович сказал: «Я встречался с Брежневым, и он меня долго расспрашивал о самочувствии, о моей болезни, о том, чем он мог бы мне помочь. Сказал, что после праздников обязательно встретится с вами, чтобы обсудить, что еще можно сделать для моего лечения. Видимо, кто-то играет на моей болезни… Я уверен, что кто-то под видом заботы хочет представить меня тяжелобольным, инвалидом… Я прошу вас успокоить Брежнева и развеять его сомнения и настороженность в отношении моего будущего».

Проживи Брежнев еще несколько дней или недель, и «будущее» Андропова, скорее всего, ограничилось бы почетным уходом на пенсию. В его часах как государственного деятеля высыпались последние песчинки. Можно представить себе напряжение, в котором провели эти дни он сам и Чазов! «Я ждал звонка, — вспоминал Чазов, — но до праздников Брежнев не позвонил».

9 ноября праздники кончились, и Леонид Ильич вышел на работу. Чем же он занимался в этот свой последний в жизни рабочий день? По воспоминаниям сотрудника генсека Олега Захарова, Брежнев попросил, чтобы в приемной к его приезду находился Андропов. «Брежнев прибыл в Кремль примерно в 12 часов дня в хорошем настроении, отдохнувшим от праздничной суеты. Как всегда, приветливо поздоровался, пошутил и тут же пригласил Андропова в кабинет. Они долго беседовали…». О чем шла беседа — можно понять по предшествующим событиям.

А на следующее утро, 10 ноября, как мы знаем, Брежнева не стало. Андропов стал первым человеком после охранников, кто увидел мертвым вчерашнего руководителя сверхдержавы. Е. Чазов писал об этом: «Приехавший на дачу Андропов выглядел растерянным». «Андропов попросил меня зайти вместе с ним в спальню, где лежал Брежнев, чтобы попрощаться с ним… В спальне никого не было. На кровати лежал мертвый лидер великой страны… Андропов вздрогнул и побледнел, когда увидел мертвого Брежнева». «Когда я его провожал, то увидел, что это был уже тот Андропов, которого я знал, — собранный, твердый, видимо, принявший решение».