Другой Брежнев

Глава 18 «УЗНАЙТЕ, БЫЛ ЛИ ТАКОЙ РАЗВЕДЧИК ИСАЕВ…»

Леонид Ильич признавался, что со стыдом вспоминает знаменитые встречи Хрущева с творческой интеллигенцией. Особенно ему неприятно запомнились грубости, прозвучавшие в отношении поэтессы Маргариты Алигер, которой пришлось тогда выслушивать крики в свой адрес: «Вы — отрыжка капиталистического Запада!..»

В. Тендряков так описывал эту сценку: «Хрупкая, маленькая, в чем душа держится, Алигер… стояла перед разъяренным багроволицым главой могущественного в мире государства и робко, тонким девичьим голосом пыталась возражать. Но Хрущев обрывал ее: «Лжете!..»

Через несколько дней по Москве разнесся слух, что поведение Никты Сергеевича на приеме осуждается… даже в его ближайших кругах». А сам он позднее так объяснял его: «Говорят, что я не проявил рыцарства к Алигер, напал на слабую женщину. Верно, я не воспитан в рыцарском духе… Каплан тоже была слабая женщина, но она стреляла в Ленина». Досталось во время этих встреч и многим другим писателям и художникам.

В отличие от своего предшественника Леонид Ильич старался по возможности не вмешиваться в жизнь искусства. Но, конечно, у него, как и у всякого человека, были свои вкусы, пристрастия и предпочтения в искусстве. И они оказывали определенное влияние на жизнь эпохи.

Брежнев и «бульдозерная выставка». В эпоху «оттепели» художники-модернисты, как и стиляги, были излюбленной мишенью для острот и карикатур. Хрущев постоянно громил их в своих речах. Особенно прославилось посещение им художественной выставки в Манеже в 1962 году. Рассматривая картины и скульптуры абстракционистов, премьер возмущался: «Вы что, господа, педерасы, что ли?.. Безобразие! Что это — осел хвостом писал, или что?.. Езжайте на свой Запад, мы вам дадим денег до границы… Всех на лесоповал! Пусть отработают деньги, которые на них затратило государство!»

На карикатурах 60-х абстракционисты рисуют ногами, их картины сравнивают с рисунками шизофреников и т. п. Эта кампания продолжалась и позднее, после октября 1964 года, хотя глава страны уже не задавал ей тон. Например, на рисунке 1967 года старушка молится у иконы, где Иисус Христос изображен в абстрактном стиле. Она набожно говорит: «Господи, прости моего сына, грешника-абстракциониста».

На этой еще не утихшей волне борьбы с абстракцией произошло и самое знаменитое художественное столкновение в эпоху Брежнева — «бульдозерная выставка» 1974 года. Насколько известно, это событие случилось без ведома генсека. Снести бульдозером самочинную выставку неофициальных художников решило не Политбюро, а московские власти. Кстати, когда о происшедшем сообщили генсеку, он распорядился не только вернуть картины художникам, но даже наказать виновных в разгроме выставки. А. Черняев вспоминал об этой истории: «Картины вернули художникам через какую-то «неизвестную женщину». Кто-то извинился перед ними… После этого я не помню, чтобы кого-либо запрещали или разгоняли. На Малой Грузинской даже позволили быть «перманентным» показам «двадцати модернистов». Я там бывал и удивлялся “свободе творчества”».

Ав 1981 году Леонид Ильич посетил художественную выставку в Музее имени Пушкина, спокойно осмотрел и творения классиков абстракции (например, Василия Кандинского). Абстрактное искусство получило окончательное благословение «сверху»…

«Это лучший портрет. Сеансов не надо». Леонид Ильич, как правило, не позировал живописцам. Но некоторым художникам заказывали его портреты. Однажды в ЦК, на Старую площадь, вызвали художника Илью Глазунова. Там поинтересовались:

— Вы пишете только портреты королей и буржуазных президентов?

— Нет, что вы, — возразил Глазунов.

— Скоро юбилей Леонида Ильича. Он видел многие ваши портреты, в том числе Индиры Ганди. И он хотел бы иметь свой портрет.

«Мне дали любимую фотографию Леонида Ильича, — рассказывал художник, — и я принялся за работу. Вскоре портрет, написанный по фотографии, взяли, чтобы показать Брежневу. Он, видимо, понравился ему. «Это лучший портрет. Сеансов не надо. — Глазунов может испортить», — передал мне помощник слова шефа».

Не только Глазунов писал портреты генсека. Самая известная картина тех лет с изображением Леонида Ильича — «Малая земля. Новороссийск» — написана в 1975 году Дмитрием Налбандяном. На ней молодой полковник Брежнев изображен на берегу Черного моря, всюду вокруг видны приметы войны. Делая убеждающий жест рукой, Брежнев беседует с матросом, их окружают другие матросы и солдаты.

«Кинушки про зверюшки». У экрана Леонид Ильич проводил довольно много времени. «До часу, а иногда до двух ночи смотрел кинофильмы», — вспоминал А. Шелепин. Какие фильмы любил Брежнев? Нетрудно догадаться, что его характеру вполне отвечали «мужественные», приключенческие ленты. «Брежнев любил детективы, — писал В. Медведев, — еще больше — «про разведчиков», «про войну»… Из отечественных фильмов больше всех обожал «Подвиг разведчика» с Кадочниковым».

Современные фильмы про любовь, в особенности нежные сцены поцелуев, Брежневу решительно не нравились. «Секс, — ворчал он в таких случаях. — Распущенность». В выходные к нему на дачу в Заречье приезжали дети и внуки. Но вкусы разных поколений в кинематографе резко различались. «Молодые придут в кинозал, — рассказывал В. Медведев, — смотрят там фильм «про любовь». Он заглянет: «Тьфу!» — и уходит.

Если он смотрит «Подвиг разведчика», уходят они».

Смотрел генсек и документальные ленты — про животных, дальние страны. А. Бовин говорил: «Где-то читал, что он смотрел порнографические фильмы. Ничего подобного. Он любил фильмы «про зверушек» — про природу, путешествия». Шутливо называл их «кинушки про зверюшки». С удовольствием смотрел и мультфильмы.

«Раньше они мне больше нравились». Из старых иностранных фильмов Леонид Ильич любил смотреть «Серенаду Солнечной долины» и «Девушку моей мечты». «Находясь в санатории «Барвиха», — писал Е. Чазов, — он попросил, чтобы каждый день ему показывали фильмы с участием известной австрийской киноактрисы Марики Рокк. Фильмы с ее участием были первыми цветными музыкальными фильмами, которые шли в нашей стране в тяжелые послевоенные годы. Я сам помню эти удивительные для нас ощущения. Вокруг была разруха, голод, смерть близких, а с экрана пела, танцевала очаровательная Марика Рокк, и этот мир казался нам далекой несбыточной сказкой. Брежнев посмотрел 10 или 12 фильмов с ее участием, каждый раз вновь переживая послевоенные годы».

«Девушку моей мечты» снимали в гитлеровской Германии незадолго до капитуляции. Несмотря на приближение всеобщей катастрофы (а может быть, именно поэтому) вся картина пронизана праздничным и радостным настроением. Советские зрители 40-х годов ходили на «Девушку моей мечты» раз за разом, так же, как зрители 30-х — на «Чапаева». В фильме была и определенная доля эротики. «Предвоенное поколение, — вспоминал писатель Симон Соловейчик, — замирало — а вдруг Чапай не потонет, а мы замирали в предвкушении мига, когда Марика Рокк, купаясь в бочке с водой, на мгновение выскочит из этой бочки и покажет грудь — и она каждый раз, на каждом сеансе выскакивала, пока не пришли другие годы и кадр с бочкой не вырезали».

Лишения и невзгоды обыденной жизни особенно усиливали впечатление от волшебной сказки, царившей на экране. Естественно, в 70-е годы это ощущение сгладилось, поскольку жизнь стала более благополучной. Это чувствовал и Брежнев — после просмотра «Девушки моей мечты» или «Серенады Солнечной долины» он со вздохом замечал: «Раньше они мне больше нравились».

«Работа Исаева достойна высшей награды». Действие советского фильма «Семнадцать мгновений весны» происходит в Германии весной 1945 года. (Кстати, название его взято из песни той же Марики Рокк: «Семнадцать мгновений апреля останутся в сердце твоем…».) Но, как ни странно, фильм прекрасно передает и атмосферу советского общества 70-х годов.

Самая характерная особенность этой картины: почти все ее герои имеют множество лиц. Все эти пасторы, профессора, советские разведчики, коммунисты, группенфюреры СС… оказываются не тем, чем кажутся с первого взгляда. Особенно много масок у главного героя. Он и штандартенфюрер СС Макс Отто фон Штирлиц, и советский разведчик полковник Максим Максимович Исаев, и главный инженер химического народного предприятия имени Роберта Лея, и дипломат, и преданный фюреру член нацистской партии… «Вы словно оборотень, — говорит ему другой герой фильма. — У вас столько лиц…» Каждое из этих лиц совершенно серьезно, и только в момент смены масок из-под них вдруг пробиваются карнавальные лучи. Те же герои фильма, которые искусством перевоплощения не владеют, обыкновенно оставляют у зрителя жалкое впечатление. Они — «слепые фанатики», «тупицы, бездумно повторяющие абракадабру Геббельса», «идиоты, говорящие правильные слова».

Все это, конечно, карнавал, но карнавал тайный, скрытый. Такой, каким жило советское общество 70-х годов. Не случайно Штирлиц превратился в героя фольклора наравне с Чапаевым и самим Брежневым.

Леонид Ильич увидел фильм с большим опозданием — уже в начале 80-х годов. Он ему очень понравился — это было как бы художественное развитие его любимого «Подвига разведчика». (Герой того фильма тоже поднимал бокал вместе с фашистами за «нашу победу».) Видимо, по вкусу Брежневу пришлась и сама атмосфера фильма — невозмутимосерьезная, возвышенная, но в своей глубине еще и насмешливо-карнавальная. Возможно, он увидел и самого себя в героях картины — ведь его жизнь тоже протекала в этих кабинетах, обшитых дубовыми панелями… Брежнев позвонил нескольким ведущим актерам фильма, поздравил их с творческой удачей. Композитор Микаэл Таривердиев, тоже попавший в число награжденных, описывал, как генсек звонил Екатерине Градовой (в фильме — радистка Кэт). Актриса подняла трубку, в ней сразу раздался характерный низкий голос:

«— Это говорит Брежнев, — представился он.

— Да пошел ты к черту! — Градова не поверила и решила, что ее кто-то разыгрывает.

Леонид Ильич набрал номер еще раз.

— Это правда Брежнев говорит, — стал повторять он.

Но Катя опять не поверила и во второй раз послала его чуть ли не матом». Разговор так и не состоялся… Но, несмотря на столь неделикатное обращение с главой государства, орден Дружбы народов актриса все-таки получила…

Указы о награждении за фильм «Семнадцать мгновений весны» Брежнев подписал 28 июня 1982 года. Из исполнителей ролей, кроме Градовой, награды получили:

«Штирлиц» (Вячеслав Тихонов) — орден Ленина и Звезду Героя Социалистического Труда;

«пастор Шлаг» (Ростислав Плятт) — орден Октябрьской Революции;

«шеф гестапо Мюллер» (Леонид Броневой) — орден Трудового Красного Знамени;

«профессор Плейшнер» (Евгений Евстигнеев) — орден Трудового Красного Знамени;

«Шелленберг» (Олег Табаков) — орден Трудового Красного Знамени.

Когда Леонид Ильич посмотрел фильм, кто-то подсказал ему, что Штирлиц — реальный человек и живет где-то до сих пор, всеми позабытый. Его настоящая фамилия — Исаев. Эти слухи упорно бродили тогда в обществе. Брежнев распорядился:

— Узнайте, был ли такой разведчик Исаев и что с ним теперь.

— И узнавать не надо, — отвечали ему. — Это собирательный образ.

Но Леонид Ильич не успокаивался, вновь приказывал навести справки. По словам Е. Чазова, «позвонил Андропову и серьезно начал выговаривать, что у нас еще не ценят заслуги людей, спасших страну от фашизма. Он просил разыскать Исаева, работа которого в тылу немцев достойна высшей награды. Когда Андропов начал говорить, что он точно знает, что это вымысел автора, что за Штирлицем не скрывается реальное лицо, Брежнев этому не поверил и просил еще раз все выяснить и доложить». В конце концов эта история превратилась в забавную легенду, которую пересказывал А. Черняев:

«Леонид Ильич очень любил смотреть многосерийку «Семнадцать мгновений весны». Смотрел раз двадцать. Однажды, когда в финале фильма Штирлицу сообщают, что ему присвоено звание Героя Советского Союза, Брежнев обернулся к окружающим и спросил: «А, вручили уже? Я бы хотел сделать это сам».

Рябенко (начальник охраны) стал хвалить актера Тихонова. Другие подхватили. Брежнев прервал их: «Так за чем же дело стало…»

И через несколько дней лично вручил Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина… артисту Тихонову в полной уверенности, что это и есть Штирлиц».

Конечно, рассказ Черняева не следует воспринимать буквально: звания Героя Советского Союза Тихонов не получал. Правда, награждая его орденом Ленина и медалью «Серп и Молот», генсек вполне мог что-то пошутить о подвигах актера в тылу у Гитлера — это было вполне в духе Леонида Ильича. Но так ли все это важно и стоит ли обвинять Черняева в неправде? Он просто излагает еще одну легенду или, скорее, литературный анекдот о Брежневе, — надо признать, довольно изящный…

Брежнев и Чак Коннорс. «Брежнев любил американское кино, — писал А. Добрынин, — но в основном лишь ковбойского жанра. Эти картины он часто смотрел дома и знал актеров».

В июне 1973 года Брежнев посещал Америку. Президент Никсон решил показать ему одно из чудес природы — Гранд-каньон. Самолет, на котором летел советский гость, снизился над каньоном и даже накренился на одно крыло, чтобы улучшить обзор. Окинув взглядом раскинувшуюся внизу величественную панораму, Леонид Ильич заметил, что ввдел этот каньон в голливудских вестернах. Брежнев припомнил один из таких фильмов, назвал имя актера Чака Коннорса и оживленно изобразил впечатлившую его сцену: как герой Коннорса ведет огонь от бедра сразу из двух револьверов-кольтов.

Артист Чак Коннорс прославился своими ролями в приключенческих лентах. В 1962 году Коннорс исполнил главную роль в историческом боевике «Джеронимо». Джеронимо — легендарный вождь индейцев апачи — вел в 80-е годы XIX века непримиримую войну с белыми. В 1974 году Коннорс сыграл в пародии на сверхкрутые гангстерские фильмы «Мертв на 99,44 %».

Брежневу решили устроить встречу с понравившимся ему актером. Его пригласили в Дом Мира. В. Суходрев так описывал этот эпизод: «В ворота вошел крепкий, жилистый мужчина в джинсах и ковбойке, в котором я сразу узнал того самого Чака Коннорса, героя многих голливудских вестернов. Брежнев встрепенулся и буквально кинулся ему навстречу. Тот, конечно, тоже выразил радость и протянул генсеку два кольта, сказав, что именно с этим оружием он снимался в одной из картин, которую, как оказалось, Брежнев видел. Он, правда, добавил, что кольты в общем-то бутафорские и могут стрелять только холостыми патронами. Брежнев радовался, как ребенок…»

Такой подарок — ковбойский пояс с парой револьверов — Леониду Ильичу пришелся очень по душе. К тому же это был знак актерской профессии, о которой он мечтал в молодости. А Добрынин вспоминал: «Брежнев не без гордости показывал эти пистолеты в Москве своим коллегам, а при полете из США домой надел этот пояс и «демонстрировал» ковбойские приемы с пистолетами, которые он видел когда-то в кино». (Фотография генсека с этим кольтом на поясе даже попала в один из официальных фотоальбомов Брежнева.)

Свидетелями его следующей встречи с Коннорсом стали миллионы телезрителей. Это произошло через пару дней, когда Брежнев покидал Америку. Среди толпы провожающих он заметил артиста. «Оттеснив охрану, — писал историк Рой Медведев, — наш генсек бросился к Коннорсу и обнял его. Брежнев не был низкорослым, но огромный американец был выше Брежнева на 20–25 сантиметров. Он также обнял Брежнева, приподняв его при этом от земли. Поскольку отъезд Брежнева передавался «Интервидением» прямо в эфир, советские телезрители были в недоумении, не поняв этой неожиданной выходки Брежнева. Не смог сразу понять ее и комментатор».

Леонид Ильич пригласил артиста в СССР. Вскоре тот действительно приехал в Москву. Ему устроили великолепный прием…

«Похоронить Шукшина следует на Новодевичьем». Нередко Брежнев, просмотрев забракованный цензурой фильм, одобрял его, и лента шла на экраны. Так было, например, с картиной «Белорусский вокзал». Фильм, выпущенный в 1970 году, рассказывал о том, как много лет спустя после войны на похоронах товарища встречаются четверо старых фронтовых друзей. Ветераны переживали разные приключения, в одном из эпизодов их задерживала милиция, грубо заталкивала в машину.

Этот момент вызвал возражения цензуры, которая считала, что такое неуважение к фронтовикам порочит милицию. Говорили, что сам министр внутренних дел Николай Щелоков требовал изменить эту сцену. Но создатели фильма отказались что-либо менять и добились того, что картину посмотрел генсек. Леонид Ильич неожиданно пришел от нее в восторг. Особенно его растрогала песня на слова Булата Окуджавы, которую пели старые друзья:

Брежнев даже заплакал, слушая эту песню. «Видим — схватило, — писал А. Бовин. — Платок вынул». Конечно, после этого фильм сразу же выпустили на экраны, и в 1971 году он даже получил премию на фестивале в Карловых Варах. А песню Окуджавы, так понравившуюся генсеку, с тех пор часто исполняли на кремлевских концертах, где он присутствовал.

Как писал историк Рой Медведев, сходная история случилась в 1974 году с фильмом Василия Шукшина «Калина красная»: «В фильме есть эпизод: герой, бывший уголовник, вместе с подругой навещает старушку мать. Спрятавшись за дверью, сын слушает, как мать говорит о нем, давно пропавшем, но все еще любимом и ожидаемом. Сын не решается показаться матери и, выйдя из избы, медленно идет в сторону, рыдая, падает на траву возле полуразрушенной церкви. Эту сцену требовали убрать придирчивые цензоры — пусть герой плачет где угодно, но не возле разрушенной церкви. Но как раз в этом месте фильма Брежнев прослезился. Картина была разрешена без купюр и принесла заслуженный успех своему создателю».

Когда в октябре 1974 года Шукшин скончался, возник вопрос о месте его захоронения. Моссовет не хотел хоронить артиста и писателя на престижном Новодевичьем кладбище. Чтобы отменить это решение, пришлось связываться с самим Брежневым, который в тот момент находился в Берлине. Леонид Ильич сказал, что ему очень нравятся фильмы «Калина красная» и «Печки-лавочки» и похоронить Шукшина следует на Новодевичьем.

Леониду Ильичу понравился четырехсерийный фильм «Тихий Дон», который снимали еще в 50-е годы. В 1981 году он посмотрел фильм в третий раз и предложил наградить артиста Петра Глебова, исполнившего главную роль. Генсеку возразили, что за последние десятилетия Глебов ничем особенным в кино не отличился. «Но Брежнев настаивал на своем, — писал Рой Медведев, — и через несколько дней артистический мир был немало удивлен сообщением о награждении П. Глебова орденом Ленина и присвоением ему звания народного артиста СССР». Почему Брежнев не внес такого предложения раньше? Возможно, дело было в том, что до 1977 года Брежнев не мог так легко распоряжаться награждениями — ведь главой государства был не он.

«Это смешно, здорово». Повлиял Леонид Ильич и на судьбу некоторых других фильмов. Например, кинокомедии «Белое солнце пустыни», которую вначале положили «на полку». Артист Спартак Мишулин вспоминал: «Изначальное название фильма было «Спасите гарем». А, как вы понимаете, в Советском Союзе нет, не было и не будет никакого гарема…»

Только после того, как сам Брежнев посмотрел фильм на своей даче и одобрил, картина сумела пробиться на экраны (в 1970 году). Правда, название ее все-таки изменили: она прославилась как «Белое солнце пустыни». Говорили, что Леониду Ильичу понравилась необычность фильма, он сказал: «Что-то новенькое!» «Если бы не он, — замечал С. Мишулин, — возможно, что картину народ никогда бы не увидел. По рассказам, ночами генсек любил смотреть фильмы. И вот однажды он проснулся и захотел посмотреть очередной фильм. А показывать ему было нечего. И начальство, которое, мягко говоря, недолюбливало картину, решило поставить «Белое солнце» с надеждой, что Леонид Ильич встанет и скажет: «Фу, какая гадость» — и уйдет. А Брежнев, наоборот, посмотрел и сразу же потребовал повторить сеанс. И так несколько раз. После этого — цензура не цензура — фильм пошел».

Та же история произошла и с «Кавказской пленницей» Леонида Гайдая. В этой кинокомедии, как известно, высмеивается ответственный работник — «товарищ Саахов», который похищает понравившуюся ему девушку. Главного героя за попытку ее защитить отправляют в психбольницу… Готовый фильм смотрел лично председатель Госкино — то есть главный киноцензор страны. Когда фильм закончился, он решительно заявил: «Эта антисоветчина выйдет на экраны только через мой труп!»

Но буквально через два дня все чудесным образом поменялось. Оказалось, произошло следующее. «В пятницу вечером, — рассказывал сценарист фильма Яков Костюков-ский, — когда все разъехались, позвонили от Брежнева и спросили, нет ли чего посмотреть на выходные дни? Тот говорит: «К сожалению, ничего. Правда, есть одна забракованная комедия». «Ничего. Давайте».

Приехали. Забрали.

Брежнев с семьей посмотрел, все очень смеялись. Прокрутили еще раз. Позвал членов Политбюро. На воскресенье поехал в санаторий ЦК в Барвиху. Картину взял с собой. К этому времени он уже запомнил многие реплики и, например, говорил: «Вот сейчас Никулин скажет: «В соседнем ауле жених украл члена партии». Он счел нужным позвонить председателю Госкино, поблагодарил за доставленное удовольствие и поздравил с замечательной картиной. Так была спасена «Кавказская пленница»».

Любопытно, что Брежневу понравились как раз острота комедии и ее наиболее едкие реплики. Видимо, такое «смеховое» разоблачение начальства пришлось ему по душе. Нравился ему и сатирический журнал «Крокодил». В. Медведев писал: «Часто они с Витей, так он ласково называл Викторию Петровну — сидели летними вечерами в беседке. В руках — журнал «Крокодил», сидят, обсуждают». А. Шелепин возмущался столь несолидным для генсека чтением: «Даже на заседания Политбюро приносил этот журнал и говорил, как это смешно, здорово». Однажды Брежнев сам предложил тему для фельетона в «Правде».

«Когда я еще работал в районе, — вспомнил он, — то всем колхозным председателям дали по бричке, чтоб им удобнее было объезжать свои хозяйства. Только поля председатели по-прежнему обходили пешком. А на бричках их тещи ездили в город на базар торговать картошкой. И тогда в нашей районке появился фельетон «Теща на кобыле». Замечательный фельетон. Так всех этих тещ с бричек как ветром сдуло. А сейчас посмотрите, что творится. Мы раздали нашим руководящим товарищам персональные «Волги», взяли на себя все расходы, а на машинах разъезжают все те же тещи. Так и просится новый фельетон «Теща на «Волге»…»

Вскоре фельетон журналиста Ильи Шатуновского «Теща на “Волге”» появился в «Правде». Как ни удивительно, но он вызвал резкое недовольство в самом Политбюро. Особенно ругал фельетон Михаил Суслов — за то, что автор натравливает обывателей на руководящих работников…

Брежнев постоянно смотрел и сатирический киножурнал «Фитиль». «Любил смотреть «Фитили», — писал В. Медведев, — ни одного не пропустил». Журнал довольно едко высмеивал начальство, хотя рангом и не выше министров. У зрителей «Фитиль» пользовался успехом: при первых кадрах по кинозалу обычно проносилось радостное оживление. Иногда близкие люди генсека после просмотра «Фитиля» спрашивали, как же в государстве допустили какие-то описанные в киножурнале безобразия.

«Все вы вот такие, — отвечал он. — Давай вам сразу все…»

Однажды в 1978 году глава киножурнала Сергей Михалков пожаловался генсеку, что «острый сюжет, затрагивающий честь мундира азербайджанских руководителей, не допущен в прокат». Выступая в Баку, Леонид Ильич публично устроил за это «нагоняй» местным властям: «Кто дал право давать такие указания?»

И грозно добавил: «Это зло, которое не должно оставаться безнаказанным».

«Царь не дурачок был». Совсем иначе Брежнев воспринял вполне серьезное обличение последнего русского царя, царицы и друга царской семьи Григория Распутина в художественном фильме Элема Климова «Агония».

«Царь не дурачок был, зачем так?» — заметил он, просмотрев картину.

Ленту положили «на полку», где она пролежала до середины 80-х годов.

Рассказывали также, что мнение Леонида Ильича повлияло на содержание фильма «Экипаж», вышедшего на экраны в 1980 году. Картина заканчивалась смертью одного из героев, роль которого исполнял артист Георгий Жженов. Пожилой летчик, бывший фронтовик, умирает в больнице: ему видится, что он получил приказ перегнать куда-то самолет. На ночном аэродроме он встречает своих друзей-однополчан, погибших на фронте. Вместе с ними он садится в самолет, берется за штурвал и улетает. Такое окончание показалось Леониду Ильичу чересчур мрачным, и он попросил изменить его. В окончательном варианте ленты этого эпизода не было.

«Они все говорят и говорят — народ ведь сбежит». Киноцензоры хотели отправить «на полку» и фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублев». «Возмущались натурализмом отдельных сцен, — писал Г. Шахназаров, — якобы искусственным возвышением роли церкви как хранительницы национальной культуры. И особенно не понравилось реалистическое изображение княжеских междоусобиц, царивших на Руси…» Картину сняли еще в 1966 году, но до начала 70-х она не выходила на экраны. Тогда сочувствовавшие фильму и его создателю сотрудники генсека решили устроить для него просмотр этой картины.

«После ужина, — рассказывал Шахназаров, — собрались в небольшой комнате, оборудованной под кинозал. Генсек уселся в кресло в трех метрах перед экраном (он вообще любил сидеть близко). Мы устроились позади, у самой стены.

— Кто-нибудь из вас видел картину? — спросил Леонид Ильич.

Случилось так, что к этому моменту я один.

— Садись рядом, будешь мне объяснять, если чего не пойму.

Я расположился на стуле возле кресла.

Мне до сих пор кажется, что, если бы фильм начинался с эпизодов «Набег» или «Колокол», он понравился бы Брежневу, во всяком случае, не заставил его скучать. А тут потянулась долгая сцена беседы Андрея Рублева с Феофаном Греком, да еще усугубленная нарочито замедленной, в манере Тарковского, съемкой: детали росписи храма, выразительные лица монахов. Я почувствовал, что генсек начинает проявлять нетерпение. Он заерзал в кресле, потом говорит:

— Слушай, что они все говорят и говорят. Народ ведь сбежит».

Видимо, речи на экране напомнили Леониду Ильичу многочисленные речи, которые ему самому приходилось слушать и произносить.

— Тут речь о роли интеллигенции, Леонид Ильич, — возразил ему Шахназаров. — У этого фильма найдется свой зритель.

— Не люблю я такие картины, — заметил генсек. — Вот недавно смотрел комедию с Игорем Ильинским… Это да! Посмеяться можно, отдохнуть. А это…

Брежнев сделал пренебрежительный жест рукой.

— Может быть, широкий зритель на нее и не пойдет, — признал Шахназаров, — но ведь есть фильмы массовые, а есть и рассчитанные на определенные категории людей. В данном случае на творческую интеллигенцию. Главное, в картине нет ничего вредного с идейной точки зрения.

— Может быть, — согласился Брежнев. Прошел еще десяток минут, действие на экране не ускорилось.

— Знаешь, устал я сильно, — сказал Леонид Ильич, — и рука болит, пойду отдохну, а вы тут досмотрите.

«Ну все, подумалось мне, — писал Шахназаров, — затея сорвалась. Но я ошибался. Через несколько дней от помощников стало известно, что генсек… сказал не то Суслову, не то Демичеву, чтобы зря не держали…» Вскоре картину Тарковского выпустили на экраны.

«Супруга меня спрашивает, когда будет «Кабачок»?» Были у Брежнева и любимые телепередачи. Предпочтения генсека в телевидении почти совпадали с тогдашними предпочтениями общества. Так, Брежневу нравилась праздничная программа «Кабачок «13 стульев», которая впервые появилась на экране в 1966 году. Рассказывали, что если Брежнев пропускал очередной выпуск «Кабачка», то позднее обязательно смотрел его в записи.

Передача изображаланекое кафе в Польше, где проводят свои вечера «паны и пани». Среди ее героев были, например, пан Директор, пан Спортсмен, пан Профессор, пани Моника, пани Зося… Между ними разыгрывались небольшие юмористические и сатирические сценки, они танцевали, а за кадром звучали песни иностранных певцов. Пан Ведущий — артист Михаил Державин — вспоминал: «Люди дорожили атмосферой «Кабачка». Они ощущали, что в нем тепло и мило. Чувствовали аромат какого-то «не нашего», большинству не знакомого уюта и комфорта…»

Но были у передачи и недруги. Главный режиссер Театра сатиры Валентин Плучек называл ее «раковой опухолью на теле театра». Как ни странно, но любимую передачу генсека не только часто ругали в печати, но и хотели закрыть. (Это стало неизбежным в начале 80-х годов, когда в Польше вспыхнули забастовки и волнения.)

Актер Зиновий Высоковский (в передаче — пан Зюзя) рассказывал, что Леонид Ильич один раз лично заступился за эту программу перед главой Гостелерадио: «Руководитель ЦТ всесильный Лапин давно искал случая, чтобы нас закрыть, и вот как-то под Новый год он объявил, что новогоднего «Кабачка» не будет и вообще «Кабачка» не будет. Но на новогоднем приеме в Кремле Леонид Ильич Брежнев подошел к нему и говорит:

— Слушай, Лапин, тут супруга меня спрашивает, когда будет «Кабачок»?

— Третьего января, — тут же нашелся Лапин.

И нас всех доставали с гастролей, с отдыха, с чего хочешь, и 3 января «Кабачок» состоялся… Вообще, если по правде, — добавлял Высоковский, — нас любили только народ и немножко супруга Леонида Ильича Брежнева…»

Между прочим, иногда Сергей Лапин пользовался своей близостью к Брежневу для своеобразных шуток. Фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром» многие не хотели выпускать на экраны, видя в нем пропаганду пьянства. В декабре 1975 года С. Лапин показал фильм на большом совещании своих коллег. Затем спросил у зала:

— Как вы считаете, можем ли мы показать «Иронию судьбы» советскому народу?

Из зала послышались дружные возгласы: «Нет! Нет! Нет!». Никто не сказал, что картину можно показать.

— А я смотрю на них и улыбаюсь, — рассказывал С. Лапин. — Я-то с картиной уже успел познакомить Леонида Ильича и заручился его согласием. Вот так…

Фильм показали по телевидению 1 января 1976 года.

Другой любимой телепередачей Брежнева был «Альманах кинопутешествий». «Завидовский киносеанс, — вспоминал В. Печенев, — обязательно начинался «Альманахом кинопутешествий», который очень любил Брежнев (за всю свою жизнь я не смотрел столько альманахов!)». Генсек мог заказать сразу три «Альманаха» подряд!

Еще Брежнев и его супруга любили смотреть по телевидению фигурное катание. «Руководство телевидения знало об этом, — писал В. Медведев, — и все семидесятые годы телеэкраны были заполнены трансляциями этого вида спорта: чемпионаты мира, Европы, СССР, Олимпийские игры, на приз газеты «Московские новости» и так далее».

«Это Ленин? Надо его поприветствовать?» Леонид Ильич, живой и непосредственный человек, постоянно вступал в противоречие с собственным официальным образом. Там, где он действовал строго по протоколу, это было незаметно. Но стоило гражданам соприкоснуться с ним ближе, как это несоответствие неизбежно приводило их в изумление. Так было 3 марта 1982 года, когда Брежнев с соратниками посетил спектакль Художественного театра «Так победим!» по пьесе Михаила Шатрова. «До сих пор, — отмечал обозреватель эмигрантского журнала «Посев» Семен Резник, — подобным посещением удостаивался только Большой театр, и то по случаю торжественных праздников». Спектакль Шатрова считался тогда довольно острым, злободневным и необычным. Сам автор говорил: «“Так победим!” была запрещена решением Секретариата ЦК… Кто запрещал пьесу? Суслов Михаил Андреевич…»

Посещение театра Брежневым задумывалось как своеобразная «охранная грамота» для спектакля. Так и вышло. На следующий день «Правда» сообщила о присутствии Брежнева, причем добавила: «Спектакль прошел с большим успехом». «С тех пор претензий к этой пьесе и спектаклю не было», — замечал В. Печенев.

Одну из секретарш Ленина играла актриса Елена Проклова. «Вглядевшись в милую блондинку, — писал Анатолий Смелянский, — Брежнев… произнес, скорее для себя, чем для товарищей по ложе: «Она хорошенькая». Произнесите это голосом Брежнева, произнесите громко, поскольку он был глухим, и вы поймете шок, случившийся со зрительным залом. Зал оцепенел. Может быть, некоторые решили, что это звуковая галлюцинация…».

В следующий раз Брежнев «вступил в действие», когда на сцене появился сам Ленин. В большинстве спектаклей публика встречала вождя аплодисментами. Здесь традиция была намеренно нарушена: Ленин появлялся на сцене не парадно-торжественно, а почти незаметно, скромно. Это выглядело вызовом пышным появлениям руководства, вошедшим в обычай после него. Зал хранил гробовое молчание. Леонид Ильич удивился: «Это Ленин? Надо его поприветствовать?» «Не надо», — отрезал сидевший рядом Черненко.

Потом, когда Брежнев ненадолго выходил из зала, на сцене успел побывать Арманд Хаммер — вернее, актер, исполнявший роль американского миллионера. Когда Леонид Ильич вернулся на свое место, Громыко сообщил ему:

— Сейчас был Хаммер.

— Сам Хаммер? — переспросил Брежнев своим густым звучным голосом. Дело в том, что генсек был хорошо знаком с Хаммером, ездил на подаренной им автомашине, награждал его орденом Дружбы народов. «Тут уже зал не выдержал, — вспоминал Смелянский. — Смеховой разряд расколол публику. Народ в голос смеялся, и только те, что сидели по углам каждого ряда, были непроницаемы».

Наверное, в истории не слишком часто бывает, что граждане открыто смеются над ошибкой главы своего государства. А чтобы он воспринял этот смех совершенно спокойно — еще большая редкость!

«Стоит пожалеть людей». Уже возглавив страну, Брежнев сохранял дружеские отношения с некоторыми писателями, с которыми познакомился еще на фронте. Среди них был Константин Симонов. Когда в 1967 году Брежнев и Симонов на одном поезде ехали в Волгоград на открытие мемориала, Леонид Ильич пригласил писателя в свой салон-вагон. Они всю ночь пили вместе и беседовали, вспоминая войну. Но Симонов не стал задавать генсеку никаких острых вопросов о литературе. Он объяснил это так: «Я человек военной закваски… Если маршал сам не заговаривает с офицером… офицер не должен спрашивать».

Однако в Москве они тоже встречались и обсуждали военные дневники Симонова, которые не пропускала цензура. Писатель слишком ярко обрисовал обстановку первых месяцев войны — дни отступления, разгрома, бегства…

— Ну, что там у тебя? — спросил генсек.

Писатель зачитал места, которые вызывали возражения цензоров.

— Подумаешь! — говорил Брежнев. — Я и не такое видел.

«И начинал живописать это самое «не такое», — вспоминал очевидец этого разговора А. Бовин. — В общем, каждый показывал друг другу изнанку войны». «Чины у Брежнева были невеликие. Поэтому он всего навидался, так сказать, «в натуре». И без прикрас рисовал батальные и околобаталь-ные сцены».

— Это и есть правда, — заключил Симонов, — мы знаем ее, и мы обязаны рассказать о ней людям.

— Мало ли что мы видели, — возразил Брежнев, — главная правда — мы победили. Все другие правды меркнут перед нею. О них тоже надо говорить. И мы уже (и вы — писатели — в первую очередь) наговорили много. Но, может быть, стоит пожалеть людей, победителей, их детей и внуков и не вываливать все сразу. Дойдет время и до твоих дневников. Скоро дойдет…

«В этом произведении Симонов заводит нас в какие-то дебри», — замечал Леонид Ильич. «Брежнев взял Симонова с собой в Волгоград, — добавлял Бовин. — Рассказывают, что они проговорили весь путь туда и обратно. Наверное, обоим было интересно и полезно… А дневники вышли».

«Логики не ищи». Другого писателя — Владимира Полякова — Брежнев тоже принял очень хорошо, как фронтового товарища. Еще во время войны Поляков создал фронтовой театр «Веселый десант». Писал для этого театра маленькие поэмы, в которых звучали солдатские «соленые» словечки. Режиссер Марк Захаров рассказывал: «Однажды его вызвали в штаб фронта и, чтоб прочесть Брежневу свое произведение, он полз по-пластунски по полю, а вокруг рвались снаряды. Леонид Ильич это запомнил, хохотал до упаду». После войны Поляков стал известен как писатель-сатирик, автор множества миниатюр для Аркадия Райкина. Поляков попросил объяснить, почему его то печатают, то нет. «Леонид Ильич, ну как же так? — спросил он. — ЦК сначала запрещает что-то, а потом это же самое разрешает. Где логика?» Брежнев ответил кратко и исчерпывающе: «Логики не ищи». Однажды генсек заметил: «Наша печать, наша литература — это пулемет, из которого стреляет идиотический унтер. И скольких Дон Кихотов он перестреляет, пока они доберутся до него. Да и вовсе не доберутся никогда».

«Слушай, тут у меня Райкин». Из эстрадных артистов Леонид Ильич особенно любил Аркадия Райкина. Его личное знакомство с Райкиным произошло… за день до нападения Германии на СССР. Дочь артиста Екатерина вспоминала: «Как-то в Днепропетровске в честь приезда артистов состоялся банкет. Они прибыли с концертами в воскресенье, а уже в понедельник на страну напал Гитлер. Принимал их у себя руководитель обкома партии, «отец» города Леонид Брежнев. Он был настоящий донжуан! Без конца приглашал маму танцевать, оказывал ей всяческие знаки внимания. Она мне потом рассказывала, что папа устроил ей из-за этого сцену ревности и влепил пощечину». (Уточним, что 22 июня было именно воскресеньем, так что, очевидно, банкет происходил в субботу.)

Несмотря на такое начало, отношения Брежнева и Райкина остались самыми дружескими. Спустя несколько дней Брежнев помог Райкину и его труппе эвакуироваться из города. Артист приезжал на фронт в 18-ю армию, где служил Леонид Ильич, выступал перед красноармейцами. Однажды, уже став генсеком, Брежнев поинтересовался у артиста: «Говорят, что я плохо произношу речи. Как ты думаешь, что нужно, чтобы хорошо говорить?»

«Но Райкин, — писал историк Рой Медведев, — заверил Брежнева, что у него все нормально и с произношением, и с речью». Генсек настойчиво упрашивал артиста называть его на «ты» и не «Леонид Ильич», а «Леня». В 1981 году Брежнев подписал указ о присвоении Райкину звания Героя Социалистического Труда.

«В Москву Райкин перебрался благодаря Брежневу, который очень его любил, — рассказывала Екатерина Райкина. — На каком-то приеме Леонид Ильич спросил: «Может, тебе что-то нужно?» — «Мне бы в Москву с театром переехать. Но меня из города не отпустят, и не потому, что я там нужен, а просто чтобы сделать больно». Брежнев тут же позвонил Романову: «Слушай, тут у меня Райкин. Он хочет переехать в Москву. Я — за, а ты?» Так мгновенно проблема была решена».

«Ни один человек без слез не уходит…» Известны и другие случаи вмешательства Брежнева в театральную жизнь. Несколько раз он заступался за московский Театр на Таганке, которому угрожало закрытие. «Спасать Любимова удавалось несколько раз, — говорил Г. Арбатов. — Юрия Любимова из Театра на Таганке, над которым нависали грозовые тучи… Во время работы начинали с ним (Брежневым) говорить, удавалось убедить; он брал трубку, звонил и как-то это делал».

Громкий скандал разразился в 1969 году из-за спектакля «Живой» по повести Бориса Можаева. «За «клеветнический» спектакль, — писал Юрий Любимов, — меня сняли с работы и исключили из партии. И тогда я написал письмо Брежневу. И он смилостивился, сказал: пускай работает. Недели через две меня вновь приняли в партию: ну, Юрий Петрович, ну, погорячились, вы уж извините…» Сам Леонид Ильич говорил в 70-е годы о спектакле театра «А зори здесь тихие…»: «Вот недавно приносит мне Самотейкин письмо от Любимова с Таганки. Тот пишет, что горком его хочет исключить из партии: что-то он не так поставил, «им» не понравилось, видите ли! Звоню Гришину, говорю: отмени решение, если уже приняли. Так нельзя с интеллигенцией. Отменил и даже будто встретился с Любимовым. И вот смотрите: через несколько месяцев он поставил такую пьесу… Ни один человек без слез не уходит из театра».

«И сам прослезился, сглотнул комок в горле», — добавлял А. Черняев, вспоминавший эти слова генсека.

Поддержку Любимову генсек оказывал и позднее. В 1977 году, в связи с юбилеем режиссера, Брежнев подписал указ о награждении его орденом Трудового Красного Знамени.

«Бренчат там что-то, слушать нечего». О музыкальных вкусах генсека рассказывал Ю. Чурбанов: «Ему нравились песни Пахмутовой и Добронравова, он с удовольствием слушал Кобзона, в какой-то мере — Лещенко, особенно его «День Победы». Леониду Ильичу вообще очень нравились песни военно-патриотической тематики… Ему нравилась София Ротару — и исполнением, и своей внешностью; Леонид Ильич был уже немолод, но, как и все мужчины, наверное, ценил женскую красоту… Из молодых звезд эстрады Леонид Ильич выделял Пугачеву». «Во время войны и после нее, — писал В. Кеворков, — Брежнев любил и подолгу слушал пластинки с записями известнейшего эстрадного певца Леонида Утесова».

Рок-музыку Брежнев не любил, говорил о ней пренебрежительно: «Бренчат там что-то, слушать нечего».

Впрочем, в отличие от предшественника на «троне» вкусов своих Брежнев никому не навязывал. Ему не очень нравились песни Владимира Высоцкого, но он не мешал внукам крутить его записи на полной мощности, так что голос певца разносился по всей даче.