Дюбуа

Глава II УНИВЕРСИТЕТ ФИСКА

Уже к концу учебы в школе Дюбуа в значительной мере определил свое будущее. Многое, конечно, было еще неясным, но очевидным было одно — большой и все возрастающий интерес к настоящему и прошлому своего народа. Это нашло отражение и в заключительном событии, связанном с завершением учебы, которое навсегда сохранилось в памяти Дюбуа.

Каждый из тринадцати учеников, закончивших в тот год школу, должен был выступить с речью, посвященной какой либо проблеме. Дюбуа посвятил свое выступление Уэнделлу Филлипсу, пламенному борцу за освобождение негров от рабства, за ликвидацию расового угнетения во всех его проявлениях. В феврале 1884 года, незадолго до этого выпускного вечера, Уэнделл Филлипс скончался. Выбор Дюбуа темы для выступления свидетельствовал о том, что уже в то время он проявлял большой интерес к негритянской проблеме. Филлипс был очень своеобразной фигурой в ряду борцов за освобождение негров. В годы, предшествовавшие гражданской войне, он был среди наиболее радикальных кругов аболиционистского движения, требовавших не останавливаться перед применением силы в целях уничтожения рабства. В годы гражданской войны Филлипс был убежденным сторонником немедленного призыва негров в армию, предоставления им оружия для борьбы с мятежными рабовладельцами. Филлипс был одним из немногих лидеров радикальных республиканцев, которые в годы гражданской войны и реконструкции требовали конфискации земель плантаторов и ее бесплатного распределения среди негров. Это было покушение на святая святых буржуазного общества — на незыблемый принцип частной собственности, ведь для буржуазии Севера, гегемона второй американской революции, собственность, даже вражеская, была священна.

В течение многих лет Филлипс был членом конгресса США, в котором всегда возглавлял самые радикальные круги, требовавшие скорейшего и полного решения негритянской проблемы. Вся логика политической, классовой борьбы США второй половины XIX века привела этого человека, отличавшегося кристальной честностью, к выводу, что единственный путь решения всех проблем, в том числе и негритянской, — путь научного социализма, а главная революционная сила — пролетариат.

Для буржуазной Америки Филлипс был одиозной фигурой. Но когда молодой негр, родившийся и выросший в штате Массачусетс среди людей, гордившихся своей принадлежностью к аболиционистам, выступил с речью о жизни и деятельности этого великого аболициониста и революционера, то этот факт не вызвал какой-либо отрицательной реакции.

«Мое собственное выступление, — вспоминал Дюбуа, — имело успех: слушатели долго аплодировали, сочтя, что тему доклада я, как негр, выбрал для себя самую подходящую… Среди слушателей была и моя мать, гордая и счастливая».

Было бы интересным прочитать сейчас текст этого выступления, посмотреть, каковы были оценки шестнадцатилетнего Дюбуа деятельности одного из самых выдающихся аболиционистов Америки, но, к сожалению, это невозможно, так как текста выступления не сохранилось. Однако показательно то, что среди целой плеяды выдающихся деятелей американского аболиционизма Дюбуа выбрал самого революционного.

Конечно, шестнадцатилетний Дюбуа не имел ни малейшего представления о социализме и о путях и средствах решения негритянской проблемы в США. Но характерно, что сам Дюбуа к концу своей жизни, так же как и Уэнделл Филлипс, пришел к выводу, что социализм — это будущее человечества, что коммунисты — самые последовательные, убежденные, бескорыстные борцы за интересы всех рас и народов. Именно в силу этого убеждения на склоне своих лет Дюбуа вступил в Коммунистическую партию США.

Сильные аболиционистские традиции Массачусетса способствовали тому, что негритянская проблема не стояла в этом штате с такой остротой, как в других районах страны. И Дюбуа в детские годы не сталкивался с проблемой расового неравноправия. «В детстве, — вспоминал Дюбуа, — я почти не знал, что такое сегрегация или расовая дискриминация. Все мои школьные товарищи были белые, но я, естественно, принимал участие во всех играх, экскурсиях, церковных праздниках, вместе со всеми катался с горы, плавал, ходил пешком за город. Я хаживал почти ко всем моим школьным приятелям, ел с ними за одним столом, играл».

Но смуглый цвет лица и волнистые волосы выделяли Уильяма среди остальных ребят, он чувствовал, что его внешность привлекает внимание окружающих. А по мере того как он взрослел, Дюбуа стал обращать внимание на характерную закономерность: почти все цветные были беднее белых, причем даже в том случае, если они отличались трудолюбием, хорошим знанием своего дела, трезвым образом жизни.

На примере своих родственников Дюбуа видел, что неграм уготована судьба быть ремесленниками, рабочими, домашней прислугой, мелкими фермерами. В своем подавляющем большинстве эти негры умели только читать и писать. Прислушиваясь к разговорам своей родни, Дюбуа узнавал, в каких местах неграм живется лучше, где легче найти работу, где она выше оплачивается. Так ему становилось очевидным, что есть в мире то, что получило наименование «расовый барьер». Это был не личный опыт, но опыт родных и близких, который не оставлял никаких сомнений на тот счет, что негр в Америке — человек особого рода, что на своем жизненном пути его неизбежно ждут большие трудности и разочарования.

А после прихода к такому выводу невольно появлялась защитная реакция — попытка избежать всего этого. «Итак… — писал Дюбуа, — чтобы преуспевать в жизни и не чувствовать расового барьера, надо превосходить других, уметь все делать лучше. Если бы мои цветные родственники побольше учились в школе и не были вынуждены с ранних лет зарабатывать себе на кусок хлеба, они могли бы стать ровней белым. Так внушала мне мать. Никакой дискриминации по цвету кожи нет — все зависит от способностей и трудолюбия».

Дюбуа рос сдержанным и довольно молчаливым. Эти качества были у него от рождения, да и сама жизнь в Новой Англии в большой мере способствовала развитию этих черт характера. По традиции в Грейт-Баррингтоне в людях особенно ценили умение сдерживать свои чувства, немногословие. Кроме того, у Дюбуа установилась привычка уходить в себя при малейшей дискриминации, что сделало его довольно замкнутым человеком Но то, что было хорошо для Новой Англии или, во всяком случае, не обращало на себя внимания, в других местах могло быть неправильно понято и истолковано. Когда Дюбуа переехал в южные штаты, то негры там поражались, почему он не приветствует всех встречных на улице и не хлопает своих друзей по спине.

То, что Дюбуа в школьные годы не сталкивался с открытой дискриминацией, в значительной мере объяснялось и его личными качествами. Он был чуток и насторожен, не навязчив, никогда не напрашивался на приглашения и вместе с тем, пользуясь большим уважением у своих товарищей, всегда был желанным гостем в их домах.

Дискриминация негров и довольно широко распространенные антинегритянские настроения заставляли многих негров, не имевших ярко выраженной негритянской наружности, выдавать себя за белых. В частности, много десятилетий назад отпочковалась белая ветвь Дюбуа, нынешние потомки которых не подозревают, очевидно, о том, что в их жилах течет негритянская кровь. Насколько можно судить по многочисленным письменным свидетельствам Уильяма Дюбуа, эта белая ветвь Дюбуа не поддерживает каких-либо связей со своими чернокожими родственниками.

Дюбуа ни в коей мере не относился к числу тех негров, которые скрывали или тяготились своим негритянским происхождением. Более того, на протяжении всей своей жизни он оставался преданным сыном своего народа, поддерживал самые тесные связи с неграми различного социального положения. И это было характерно для него с детских лет. «Общество моих цветных родственников и друзей в детстве меня очень привлекало, — вспоминал Дюбуа, — яс большим интересом бывал в нем, и мне было приятно ощущать себя его частью. Расовый барьер существовал, хотя и не был абсолютным правилом».

В 70—80-е годы XIX века, в годы детства и юности Дюбуа, для таких городов Новой Англии, как Грейт-Баррингтон, было характерно наличие довольно большого по численности и очень влиятельного по положению среднего класса. Конечно, жители города жили в разных условиях, различным путем зарабатывали на жизнь, по-разному оплачивался их труд.

Вес человека в обществе определялся той собственностью, которой он владел, размерами доходов, которые, к слову сказать, не афишировались, а всячески скрывались. Наиболее влиятельная часть общества состояла из белых американцев английского и голландского происхождения.

Значительную группу населения составляли ирландцы, особенно много их появилось в начале 50-х годов XIX века, после страшного голода 1845–1847 годов в Ирландии. Голод, начавшийся в результате болезни картофеля, являвшегося основным продуктом питания, превратил многие районы Ирландии в сплошное кладбище, страна обезлюдела: за три года от голода умерло около миллиона человек. Голод, жесточайшая колониальная политика англичан, аграрный переворот — все это привело к резкому усилению эмиграции. С 1846 по 1851 год страну покинуло 1,5 миллиона человек, и многие из эмигрантов направлялись в США.

В Грейт-Баррингтон тоже прибывали ирландцы-иммигранты, истощенные от голода, оборванные, как правило, неграмотные, в большинстве своем крестьяне. Чаще всего ирландцы нанимались в дома состоятельных граждан прислугой или шли работать на шерстопрядильную фабрику, где ирландские рабочие подвергались самой беспощадной эксплуатации. Ирландцы селились в верхней части города в трущобах, окружавших фабрику. Держались они замкнуто, не сближаясь с другими жителями города. Причиной этой замкнутости была католическая религия, которую исповедовали все ирландцы, их национальные особенности, хорошо сохранившиеся у тех, кто недавно прибыл в США, а также предубежденное отношение со стороны остальной части населения города.

Кроме ирландцев, в Грейт-Баррингтоне было еще одно нацменьшинство — негры, число которых было очень невелико. На пять тысяч жителей приходилось всего 25–50 негров. Семья Бургхардтов относилась к числу самых старых жителей города и на протяжении многих десятилетий проживала в Грейт-Баррингтоне. Бургхардты породнились со многими негритянскими семействами и распространились по всей округе.

Но очень редко кто-либо из Бургхардтов роднился с белыми. Были довольно многочисленные браки между неграми и индейцами, но брак между черными и белыми был своего рода сенсацией. Расовый барьер в вопросах брака действовал постоянно и был почти незыблем.

До гражданской войны негритянское население Грейт-Баррингтона пополнялось за счет негров, бежавших из рабовладельческих штатов. Аболиционистски настроенные граждане Массачусетса, особенно из числа негритянского населения, хорошо встречали их. Но в 70—80-х годах негритянское население Грейт-Баррингтона стабилизировалось, так как приток негров из южных штатов прекратился. Что же касается бурной миграции негритянского населения, массами покидавшего южные штаты в результате сложных социально-экономических процессов, происходивших на Юге, то это имело место в более поздний период. В годы же детства и юности Дюбуа негры составляли небольшую группу населения Грейт-Баррингтона, жившую, как правило, своими собственными интересами, имевшими свой собственный духовный мир. Но в отличие от ирландцев негры не представляли из себя какой-то замкнутой, отгороженной от остального населения группировки.

Система управления в Грейт-Баррингтоне была типичной для многих мест Новой Англии того периода. По традиции почти все жители города по своим политическим убеждениям принадлежали к республиканской партии. Объяснялось это тем, что аболиционизм пустил довольно глубокие корни в Грейт-Баррингтоне, а созданная в 1854 году республиканская партия в сознании большинства населения была партией, освободившей негров.

Дюбуа с детских лет любил бывать на ежегодных собраниях, проводившихся в ратуше. На этих собраниях жители города обсуждали вопросы, близкие и понятные школьнику Дюбуа. Речь шла о ремонте улиц, мостов, школ, в том числе и той школы, в которой он сам учился.

Одним из ярких впечатлений от посещения этих собраний было отношение горожан к выступлениям тех участников собрания, точка зрения которых не соответствовала мнению большинства Тринадцати-четырнадцатилетнему Дюбуа запомнился один страшно грязный, оборванный и толстый старик. Он жил где-то в глухом лесу и иногда появлялся в городе, чтобы излить на окружающих свою желчь и ненависть к бездельникам, тратившим деньги на такое бесполезное, никому не нужное дело, как образование.

Вспоминая о выступлениях этого отшельника на годичных собраниях, Дюбуа писал: «Помню, как злился я при виде горожан, которые неподвижно сидели и молча слушали его. Он был ничтожеством, а все-таки люди слушали его внимательно, потому что Биб был членом их общины и владел кое-каким имуществом. Когда же он кончал, они как ни в чем не бывало голосовали за обычные ассигнования на содержание школы. Позднее, когда я подрос, я стал понимать, что в этом и заключается сущность демократии: выслушать мнение всякого, а потом, честно и внимательно взвесив все, проголосовать и принять правильное решение».

Отношение респектабельных, сдержанных, немногословных горожан к оборванцу Бибу было данью традиционно установившимся демократическим порядкам. Но уже в то время пытливый ум молодого Дюбуа ставил перед ним вопросы и другого порядка: почему негры, как правило, беднее белых, почему одни граждане города, работая три часа в день, зарабатывали тысячи долларов в год, а плотник за двенадцать часов работы получал один доллар, прислуга же за беспрерывный, тяжелый труд в течение круглых суток получала два доллара в неделю.

Все это были вопросы, на которые могли дать правильный ответ только многие годы труда и борьбы, годы напряженной учебы и не только по книгам, а учебы у лучшего учителя — жизни.

Тот факт, что Уильям Дюбуа был единственный негр, окончивший среднюю школу в Грейт-Баррингтоне, свидетельствовал о том, что даже в тех местах, где были сильны аболиционистские традиции, негру было очень не легко получить образование. Это было выдающееся событие в жизни не только семьи Бургхардтов, но и всей негритянской общины города. А когда по настоянию директора школы способный негр, выпускник средней школы стал готовиться к поступлению в колледж, он стал объектом пристального внимания всего города.

Негритянское население Грейт-Баррингтона гордилось тем, что Дюбуа был лучшим учеником школы и получил рекомендацию для поступления в колледж. Белые жители города, во всяком случае, те, кто придерживался аболиционистских традиций, с не меньшей гордостью говорили о том, что их город способствует молодому негру получить образование.

У Дюбуа было немало искренних доброжелателей, готовых и советом и практическими делами помочь ему взять новый важный рубеж на пути к знаниям. Но когда он объявил, что намерен готовиться к поступлению в старейший, самый крупный и наиболее известный Гарвардский колледж, то даже его близкие друзья были озадачены и искренне советовали ему не искушать судьбу. Для их пессимизма были серьезные основания. Дело не только в том, что Дюбуа был негр, путь которых в науку был особенно тернистым. Его друзья были искренне убеждены, что ограниченных знаний, полученных в средней школе Грейт-Баррингтона, будет явно недостаточно для поступления в этот знаменитый колледж.

Дюбуа предстояло серьезное испытание — чтобы сдать вступительные экзамены, надо было изучить алгебру, геометрию, латинский и греческие языки. Не говоря уже о том, что необходимо было иметь какие-то минимальные средства на покупку книг (здесь опять пришла на помощь благотворительность), одежду и питание. Все эти проблемы особенно остро встали осенью 1884 года, когда неожиданно умерла мать Дюбуа. Шестнадцатилетний юноша остался в буквальном смысле слова без гроша в кармане и мог отныне рассчитывать только на счастливый случай и на бескорыстную помощь родных и друзей.

Дюбуа везло на встречи с хорошими людьми, да и судьба была к нему благосклонна. На протяжении многих лет учебы в университетах обстоятельства всегда складывались так, что ему удавалось получить стипендию, без чего не могло быть и речи о возможности продолжать образование.

Одним из наиболее трудных и важных шагов на пути в большую науку было поступление в колледж. И трудно сказать, каков был бы дальнейший жизненный путь Дюбуа, если бы рядом с ним не оказался в то время Фрэнк Госмер, директор школы, в которой он учился. Этот опытный педагог, окончивший Амхерстский колледж и ставший впоследствии сам ректором колледжа, обратил внимание на выдающиеся способности молодого негра и убедил его в необходимости поступления в колледж.

Не исключена возможность, что Дюбуа был бы потерян для большой науки, не окажи ему помощь и поддержку Фрэнк Госмер. «Если бы Госмер был другим человеком, — вспоминал Дюбуа, — если бы он считал, что негр «должен знать свое место», и посоветовал мне заняться сельским хозяйством или домоводством, я, возможно, последовал бы его совету». Во всяком случае, вспоминал Дюбуа в 1922 году, трудно было сказать, по какому пути он пошел, если бы Госмер не был рожден с верой в «черномазых».

Было твердо принято решение продолжать образование, но после этого возникла проблема — на какие средства будет существовать Дюбуа в годы учебы. Кто-то из горожан предложил коллективными усилиями собрать ему стипендию и выплачивать ее на протяжении всех лет учебы. Четыре церкви Грейт-Баррингтона приняли решение жертвовать в год каждая по 25 долларов на стипендию Дюбуа. Так была решена финансовая сторона проблемы, минимально необходимая сумма для существования на время учебы была найдена.

Однако мечта Дюбуа поступить на учебу в Гарвард оказалась пока невыполнимой. Один из его покровителей, священник Пейнтер, хорошо знакомый с положением в южных штатах в период после реконструкции, высказал убеждение, что Дюбуа надо ехать учиться на Юг, где он получит возможность широко применить свои способности. Выбор пал на Университет Фиска в городе Нашвилле, штат Теннесси, основанный в 1866 году Клинтоном Фиском. Это был самый крупный в США негритянский университет, который к середине 80-х годов приобрел уже большую известность как важный центр по подготовке негритянских специалистов самого различного профиля. Дюбуа твердо решил в будущем обязательно закончить Гарвардский университет, но он с радостью откликнулся и на предложение поступить в Университет Фиска. Объяснялось это тем, что Дюбуа понимал, что, по мере того как он будет становиться старше, ему все чаще придется сталкиваться с пресловутым цветным барьером. Стали бы возникать все более трудно преодолимые препятствия на пути общения с друзьями детства, которые, принимая его в свою компанию, должны будут объяснять своим новым знакомым причины присутствия в их обществе цветного.

Дюбуа тянуло на Юг и потому, что как раз в это время он впервые услышал негритянские народные песни в исполнении Хэмптонского квартета. Чудесные мелодии далеких предков взволновали Дюбуа до глубины души, он почувствовал в этих песнях что-то невыразимо близкое, родное. И Дюбуа неудержимо потянуло к людям своего народа. «Теперь, когда у меня появился шанс попасть в среду молодежи одной со мной расы, — вспоминал Дюбуа, — я понял, что до сих пор жил все-таки в духовной изоляции… Я слышал зов черного Юга — там были нужны учителя».

Уже в то время Дюбуа в значительной мере придерживался взглядов, которые позднее оформились в его теорию «талантливых десяти процентов». Он был глубоко убежден, что террор на Юге, лишение негров избирательных прав — все это временное явление. У бывших рабов блестящее будущее, считал Дюбуа, им нужно только умелое руководство, чтобы приблизить это будущее, превратить его в жизненную реальность. Дюбуа чувствовал себя частью такого руководства, и сознание того, что он будет полезен своему народу, будет бороться за решение вопросов, имеющих важное для него значение, наполняло Дюбуа гордостью, уверенностью в своих силах.

Образование, конечно, было необходимо неграм. Но Дюбуа явно переоценивал в то время его значение. Во всяком случае перед неграми Юга стояли сложнейшие задачи борьбы против расового угнетения, против дискриминации, за решение неотложных экономических и политических проблем.

Дюбуа отправлялся на Юг через 20 лет после завершения гражданской войны и всего через восемь лет после окончания реконструкции. Это было тяжелое время для негритянского населения южных штатов. В 1877 году республиканцы предали своих негритянских союзников. Во время кампании по выборам президента страны в 1876 году ни кандидат республиканцев Хейс, ни кандидат демократов Тилден не получили четко выраженного большинства. Началась ожесточенная свалка между лидерами двух партий, борьба за пост президента приняла опасный размах. Демократы начали вооружаться и настойчиво грозили военным походом на Вашингтон, чтобы утвердить у власти своего кандидата. По приказу президента Гранта на подступах к столице и в самом Вашингтоне были сконцентрированы войска.

Не исключена была возможность новой гражданской войны. После окончания избирательной кампании три месяца страну трясла страшная лихорадка, лидеры партий после безуспешных попыток добиться нужного им решения вынуждены были пойти на компромисс. Состоялось несколько глубоко законспирированных встреч между руководителями двух партий, на которых была выработана следующая программа выхода из кризиса. Более чем сомнительная победа на выборах была признана за кандидатом республиканцев Хейсом, который дал за это обещание вывести федеральные войска из Южной Каролины и Луизианы, что и было сделано. Это были два последних штата, в которых черные и белые республиканцы, истекая кровью, отбивали ожесточенные атаки плантаторской реакции, захватившей к этому времени власть во всех штатах Юга.

Так белые республиканцы в Вашингтоне предали интересы своих черных союзников, с помощью которых они разгромили мятежных плантаторов в годы гражданской войны и решительно пресекли их попытки вернуться к власти на Юге в период реконструкции. Это был убедительный урок того, что в борьбе за свои интересы негритянский народ не может положиться ни на одну из буржуазных партий, которые могут быть только временными союзниками негров при условии, если этот союз дает им ощутимую политическую выгоду.

Гражданская война и реконструкция дали еще один важный исторический урок, суть которого сводилась к тому, что только в союзе с широкими массами трудящегося белого населения негры могут добиться решения стоящих перед ними задач. В годы гражданской войны именно союз негров и широких кругов рабочих и фермеров создал условия для полного военного разгрома мятежных рабовладельцев и уничтожения рабства. В период реконструкции буржуазно-демократические правительства в южных штатах успешно функционировали только до тех пор, пока существовал союз между неграми и теми кругами белого населения Юга, которые выступали против плантаторов. Как только силам реакции удалось расколоть этот союз, отколов от него значительную часть белых бедняков, коалиция республиканцев рухнула, погребя под своими останками правительства реконструкции. Именно распад этого союза создал возможность для предательства Хейса — Тилдена.

В истории всевозможных закулисных махинаций, связанных с борьбой за власть, компромисс Хейса — Тилдена занимает почетное место. По своей циничности, ярко выраженной антинародной направленности, открытому предательству интересов негров он не имеет себе равных в американской истории. Вот почему наиболее пикантные подробности этого тайного сговора были похоронены в партийных архивах обеих партий. Много лет спустя на дружеском обеде у президента Кливленда собрались активные участники этого предательского акта. Когда полити-чеекие боссы, предавшиеся далеким воспоминаниям, стали разглашать нежелательные подробности компромисса 1877 года, Кливленд заметил: «Что бы подумал народ Соединенных Штатов, если бы крыша с этого дома была поднята и он мог бы услышать этих людей?» В ответ на это один из участников сговора 1877 года невозмутимо ответил: «Если кто-нибудь повторит то, что я сказал, я обвиню его во лжи».

«Джентльменское» соглашение республиканцев и демократов было выполнено. Демократы согласились признать Хейса президентам, а в апреле 1877 года федеральные войска по приказу президента Хейса покинули Южную Каролину и Луизиану. Власть плантаторов-демократов утвердилась во всех южных штатах.

Так был установлен на Юге режим политического, экономического, общественного неравенства негров с судами Линча, жесточайшей сегрегацией негров, бесправием белой бедноты и другими атрибутами полного господства реакции, многие из которых не претерпели существенного изменения и в наши дни, спустя почти столетие после тех событий.

О жесточайшем терроре на Юге против негров было хорошо известно в северных штатах, Дюбуа знал, что он ехал в рассадник расизма, в район жесточайшей эксплуатации и культурной деградации. Но ничто не могло испортить его приподнятого настроения, начиналась новая жизнь, будущее было неизвестным, немного тревожным, но уже была четкая и ясная цель в жизни, что прибавляло энергии, вселяло уверенность в свои силы.

Шестнадцать-семнадцать лет — возраст, когда, как правило, мало кто имеет четкое, ясное представление о своих планах, о будущем. Дюбуа был не столь уж распространенным исключением из этого правила. В пятнадцать лет он уже собирал и аннотировал свои бумаги. Тогда же он начал работать местным корреспондентом «Нью-Йорк глоб», негритянской газеты северо-востока страны. Уильям был, пожалуй, самым молодым корреспондентом этой газеты, но равного ему по образованности и большому интересу к этой работе не было во всей округе. Уже в первых корреспонденциях Дюбуа проявилось его критическое отношение ко многим сторонам окружавшего его мира. В его сообщениях проскальзывают критические нотки в адрес африканской методистской епископальной церкви.

Юный корреспондент высказывал сожаление по поводу того, что среди «нашего народа» нет бизнесменов. В другой корреспонденции он советовал «тем, кто хочет пополнить свои библиотеки, прежде чем делать это, проконсультироваться с корреспондентом «Нью-Йорк глоб». Он горячо поддерживал как «наилучшее начинание» стремление создать для негров литературное общество. Дюбуа порицал «очередной спор» в негритянской церкви в местечке Ли как «шокирующую сцену», призывал негров бороться с продажей спиртных напитков. Негритянского корреспондента тревожило то, что многие негры не посещают городское собрание, он упрекал своих читателей-негров в том, что они проявляют слишком незначительный интерес к политике, к борьбе за свои требования.

Практически ничто не ускользало от внимания дотошного корреспондента, проявлявшего живейший интерес к самым различным областям жизни негритянского народа.

Можно с полным основанием говорить о том, что к моменту окончания средней школы Дюбуа был уже человеком с достаточно широким жизненным кругозором, имел довольно твердые взгляды на многие важные жизненные вопросы.

Собрав свои немногочисленные пожитки, Уильям поехал в Нашвилл поступать в Университет Фиска. Само путешествие на Юг уже было крупным событием для семнадцатилетнего юноши. Дюбуа прожил почти безвыездно всю свою жизнь в Грейт-Баррингтоне, и эта длительная поездка вызывала у него живейший интерес. До поездки на Юг Дюбуа только однажды совершил небольшое путешествие, которое запомнилось ему на всю жизнь. Это было в 1883 году, когда жена деда пригласила Уильяма приехать к ним в Нью-Бедфорд. Проехав довольно значительное расстояние по железной дороге, побывав в Бриджпорте, в столице Коннектикута Хартфорде, в Провиденсе, Уильям Дюбуа уже тогда почувствовал страсть к путешествиям, сохранившуюся у него на всю жизнь.

И когда он отправлялся на Юг, то предвкушал огромное удовольствие от посещения новых городов, от знакомств с новыми людьми, от созерцания красот природы. По железной дороге Дюбуа доехал до Нью-Йорка, проплыл на пароме вверх по Гудзону, пересел на Большую Центральную железную дорогу и доехал до южных штатов. Таков был путь, приведший молодого Дюбуа в новый для него мир.

«Я пришел в восторг, — писал Дюбуа, — очутившись среди множества таких же, как я, цветных, но с такими разнообразными и необычными оттенками кожи, цветных, каких прежде я редко видел. Я почувствовал, что связан с этими людьми нерушимыми, вечными узами, и был взволнован… Я самозабвенно окунулся в этот новый мир. Я перестал быть просто американцем, у меня появились новые узы и привязанности: здесь я сильнее, чем раньше, почувствовал себя сыном негритянского народа».

Перед семнадцатилетним юношей открылись новые возможности, и главное — начиналась настоящая учеба, начало пути в большую науку. Дюбуа был молод, энергичен, горел желанием как можно скорее познать то новое окружение, частью которого он становился. Биограф Дюбуа Френсис Бродерик нарисовал такой портрет Уильяма Дюбуа, поступившего в Университет Фиска: «Семнадцати лет от роду, стройного телосложения, с красивой бронзовой кожей, темными волосами, отточенными чертами лица. Он быстро двигался и говорил — молодой человек в порыве».

Дюбуа блестяще выдержал приемные испытания. Более того, благодаря глубоким знаниям его сразу приняли на второй курс, что было неслыханным фактом, особенно потому, что он был на пять-десять лет моложе своих однокурсников. Уже на первом экзамене Дюбуа продемонстрировал прекрасное знание английского языка, заняв второе место после одной студентки, дочери белого, преподавателя немецкого языка.

В Университете Фиска изучалось сравнительно немного предметов, но выбор их был очень удачным, и, главное, большинство педагогов были подлинными знатоками и энтузиастами своего дела. Дюбуа на всю жизнь сохранил в памяти имена преподавателей своего первого университета. Адама Спенса — прекрасного знатока греческого языка. Томаса Чейза, работавшего в крошечной лаборатории и тем не менее сумевшего привить своим студентам любовь к химии и физике, понять, что такое наука и жизнь. Немецкий язык, который преподавал Бенет, пригодился Дюбуа, когда он учился в Берлинском университете, а позднее он сам преподавал студентам Уилберфорского университета немецкий язык. Философию и этику преподавал ректор Крэват, знания, заложенные им, Дюбуа совершенствовал и углублял в Гарвардском университете.

Первый год был посвящен изучению «Илиады» и «Одиссеи», греческого языка, математики, риторики, французской грамматики и литературы, ботаники. В последующем в программу обучения входило изучение произведений древних философов, немецкой грамматики и перевода. Дюбуа выкраивал также время для психологии, гигиены и астрономии. Последний год был посвящен изучению философии, этики, политической экономии, английской литературы и лабораторному курсу химии.

Благодаря хорошим преподавателям, умело продуманной системе обучения Дюбуа получил в Фиске достаточно глубокие познания, которые позволили ему уже в те молодые годы определить свое отношение к негритянской проблеме и выработать основные положения своей собственной программы освобождения и прогресса негритянского народа. Дюбуа наметил план работы для изучения жизни и положения негров и улучшения их жизненных условий. Он сознавал, что неизбежна борьба, не исключено и то, что будет применена сила, хотя самому Дюбуа она представлялась, как битва умов и знаний. Убежденный гуманист, он верил в то, что в конечном счете разум и добродетель восторжествуют над темными силами зла и насилия. Своих друзей и себя Дюбуа представлял как пастырей негров, которых они поведут к новой, счастливой жизни.

Определяя место, которое Университет Фиска сыграл в его жизни, Дюбуа отмечал: «Университет Фиска как промежуточный этап дал мне ту пользу, что моя жизненная программа стала шире, хоть и не изменилась по существу; отныне я связал свою жизнь с группой образованных негров в надежде, что она, опираясь на свои знания и опыт, поведет за собой массы. Я ни на минуту не допускал мысли, что эта руководящая группа будет заботиться только о благе образованного меньшинства, а не широких масс. Я не задумывался над тем, как, какими способами мы будем вести свою работу. Прежде всего — приобрести всестороннее, исчерпывающее знание окружающего нас мира; остальное — методы и их применение на практике — станет ясно потом.

В основном моя программа сочетала требование социального равенства для угнетенной части населения со свойственным молодежи стремлением к свету, к знаниям».

Университет Фиска был привилегированным мирком, изолированным от остальной части города. На его территории не было расовых бесчинств, здесь текла спокойная, размеренная жизнь, определенная своими законами и моральными принципами. Да, собственно говоря, Нашвилл и та часть штата Теннесси, где он находился, никогда не был типичным уголком рабовладельческого Юга, и негритянская проблема не стояла здесь так остро, как в других южных штатах. Можно было проучиться несколько лет в стенах Университета Фиска, так и не столкнувшись с проявлениями расизма и не поняв, что такое Юг, что такое расовая ненависть.

И Дюбуа, несмотря на явно выраженное неодобрение преподавателей и товарищей по учебе, решил ближе познакомиться с Югом. Средств для путешествия он не имел и поэтому отправился летом в провинцию, решив использовать свои каникулы для обучения детей в летней школе. Поездка в восточные районы штата Теннесси дала Дюбуа огромный материал, позволила понять, что такое негритянская провинция — оплот рабства, каковы приемы и методы порабощения негров в новых условиях. Продолжительная совместная жизнь среди беднейшей части негритянского населения Юга на многое открыла глаза восемнадцатилетнему юноше. Он видел жизнь босоногих бедняков, одетых в тряпье и живущих в хижинах с земляным полом. Бывал в краях, где появление чужого человека — крупнейшее событие, где люди всю жизнь не покидают своего очага, где учитель был очень редким гостем.

Два лета подряд Дюбуа учительствовал в одном из селений восточной части штата Теннесси. Школа, в которой он работал, размещалась в сарае без окон, вместо парт были грубые скамьи без спинок, не было классных досок, почти не было книг. Многие дети добирались в школу из очень отдаленных районов. «Зато, — писал Дюбуа, — я увидел душевную красоту и величие людей, тяжким трудом добывающих себе кусок хлеба. Услышал их грустные песни. Узнал трудную и унылую жизнь захолустья, страдания безземельных, невежественных крестьян. Постиг самые истоки расовой проблемы».

Молодой учитель получал огромное моральное удовлетворение от работы со своими цветными учениками. Он любил их, как может любить только учитель, который видит цель своей работы не в том, чтобы научить детей началам грамоты, но в первую очередь в том, чтобы как-то облегчить тяжелое положение народа, неразрывной частью которого он себя чувствовал. Дюбуа не только учил детей, он пел с ними песни, собирал цветы, рассказывал им о мире, о котором они никогда не слышали.

У его учеников была огромная тяга к знаниям, к учебе, но нередко Дюбуа приходилось направляться в обход по хижинам, чтобы убедить неграмотных и забитых нуждой родителей, что не надо препятствовать детям ходить в школу.

Работа в качестве учителя позволила Дюбуа хорошо познакомиться с музыкой и песнями своего народа От рождения он обладал хорошим музыкальным слухом и врожденной способностью глубоко понимать и чувствовать музыку. Но в детстве у него не было никаких материальных возможностей, чтобы развить свои музыкальные способности. С глубокой благодарностью вспоминал Дюбуа Универстет Фиска, который оказал ему неоценимую услугу, привив музыкальный вкус и понимание музыки на хорошем профессиональном уровне. Профессор Спенс был не только прекрасный знаток древнегреческого языка, но и человек редких музыкальных способностей, глубоко понимавший музыку и, главное, умевший доводить это понимание до других. Спенс взял на себя труд руководить музыкальными занятиями студентов.

К тому времени, когда Дюбуа поступил в Университет Фиска, там уже были хорошие и твердо установившиеся музыкальные традиции. Под руководством опытных педагогов, энтузиастов своего дела, из числа многочисленных музыкально одаренных студентов были отобраны лучшие из лучших, которые выступали потом с негритянскими песнями по всей стране и даже за границей. Профессиональные музыканты были потрясены эмоциональной силой этих негров-любителей. Хор студентов Фиска с огромным энтузиазмом встречали во многих странах мира, студентов-негров слушали даже короли.

Еще до поступления Дюбуа в Университет Фиска там было создано общество Моцарта, объединявшее всех лучших певцов колледжа. Отдавая дань времени, студенческий хор исполнял главным образом религиозные оратории. Дюбуа стал членом этого музыкального общества, что сыграло очень важную роль в развитии его музыкального вкуса, помогло ему понять и классическую и негритянскую народную музыку. Под руководством столь опытного наставника, как Спенс, в обществе исключительно одаренных молодых негритянских певцов и музыкантов Дюбуа прошел музыкальную школу, которую вряд ли могло дать в то время самое фешенебельное музыкальное учебное заведение.

Работая учителем в Теннесси, Дюбуа не только учил негритянских детей, но и сам учился у негров неподражаемому искусству народной песни.

Еще в Грейт-Баррингтоне он впервые услышал негритянские народные песни в исполнении Хэмптонской капеллы, но там пели артисты, а здесь исполнителем был народ. Негритянские народные песни воспринимались Дюбуа как изумительные шедевры настоящей музыки, в них точно в зеркале отражалась душа раба, история бесконечного мучительного невольничества. И на протяжении всей своей жизни Дюбуа сохранил живейший интерес к негритянской народной песне, его всегда поражало богатство мелодий старинных гимнов. Негритянская народная песня и музыка давали возможность понять пути развития современного негритянского музыкального искусства, связанного тысячами нитей с народным творчеством периода рабовладения.

Во время своего учительства в штате Теннесси Дюбуа впервые узнал, что такое негритянская церковь. В церкви можно было послушать негритянский хор, познакомиться с чарующими мелодиями негритянской музыки, лучше познать душу негритянского народа. Это знакомство с церковью имело большое значение и потому, что церковь всегда играла большую роль в жизни негритянского народа. В частности, церковь внесла значительный вклад в решение проблемы создания негритянских школ.

Этот вопрос особенно интересовал Дюбуа, который в ранний период своей деятельности видел в просвещении негров чуть ли не главное средство решения негритянской проблемы. Деятельность церкви по организации негритянского народного образования развернулась после гражданской войны, так как в период рабства обучение негров грамоте считалось тягчайшим преступлением и по законам ряда штатов каралось смертной казнью.

В годы реконструкции в южных штатах были приняты прогрессивные буржуазно-демократические конституции, предусматривавшие отделение школы от церкви. И церковные организации не играли никакой роли в многочисленных государственных школах, созданных на Юге после гражданской войны.

Но, борясь за влияние на паству и учитывая огромную тягу негров к учебе, негритянская церковь развернула энергичную деятельность, направленную на создание довольно многочисленных церковных школ, в которых преподавалась не только теология, но и общеобразовательные дисциплины.

Баптисты, методисты, квакеры, пресвитериане — представители всех церквей и религиозных сект созывали специальные съезды, на которых обсуждались вопросы, связанные с работой негритянских школ. В Бостоне 14 ноября 1871 года состоялся съезд негритянской методистской епископальной церкви. В принятой резолюции съезд выразил удовлетворение успешной образовательной работой церковных сект в южных штатах. Съезд отмечал, что бесплатные государственные школы, созданные на Юге, ведут большую и успешную борьбу с невежеством, превращаясь в «бастионы свободных институтов». Съезд констатировал, что ликвидация неграмотности среди негров — задача общенационального значения и в связи с этим конгресс должен ассигновать средства на подготовку учителей негритянских школ. Для реализации этой задачи, по мнению делегатов съезда, надо было создать на Юге специальные учебные заведения без дискриминации по отношению к неграм.

Значительный интерес церкви к проблемам негритянского образования ни в коей мере не объяснялся филантропией или гуманизмом служителей культа. Негритянская церковь в период реконструкции в значительной мере отражала интересы буржуазии, одержавшей победу над рабовладельцами в гражданской войне. А буржуазия, реконструируя Юг в интересах капиталистического развития, была заинтересована, чтобы негры, главная производительная сила Юга, получили хотя бы начальное образование, что создавало условия для более успешного их использования в деле перехода к капиталистическому производству. Помимо этого, в годы реконструкции в борьбе с разгромленными, но не поверженными плантаторами буржуазия опиралась на негров. Для того чтобы вовлечь широкие слои негров-избирателей в политическую жизнь, надо было просветить их хотя бы в минимальной степени. Это было тем более необходимо, что именно там, где негры были особенно невежественны и забиты, реакционные круги плантаторов особенно успешно использовали негритянские массы в своих интересах.

Но было бы неправильно считать, что в деле образования негров негритянская церковь выступала только как орудие класса буржуазии. В первую очередь церковь действовала в своих собственных интересах, так как, создавая негритянские школы, она укрепляла свои позиции среди негритянской паствы. А необходимость этого была очевидна. В годы рабства негритянская церковь являлась одним из важных средств идеологического и духовного воздействия на рабов с целью сохранения и укрепления важнейших позиций рабовладения Уничтожение рабства не могло не привести к резкому ослаблению влияния негритянской церкви на бывших рабов. Только методистская церковь Юга в течение года после освобождения рабов потеряла 400 тысяч своих цветных прихожан.

Во второй половине 80-х годов, когда Дюбуа учился в Университете Фиска, церковь в значительной мере укрепила свои позиции и влияние среди негритянского населения Юга. Негритянская церковь в условиях расовой ненависти, культивировавшейся на Юге, меньше любого другого негритянского учреждения зависела от влияния белых. Разумеется, не могло быть и речи о какой-то полной свободе негритянской церкви от воздействия белых, управлявших южными штатами. Негритянская церковь зависела от власть имущих в экономическом плане, она подчинялась всем установлениям и распоряжениям местных властей, всегда представленных белыми. Негритянский священник мог добиться прочного положения и успеха в своей деятельности, если его благонадежность не вызывала сомнений у белых руководителей.

И тем не менее негритянская церковь была избавлена от ежедневной мелочной опеки со стороны белых, в негритянской церкви не могло идти речи о конкуренции между неграми и белыми бедняками, интересы которых сталкивались во многих областях жизни южных штатов. Негритянская церковь удовлетворяла внутренние духовные запросы негров, в какой-то мере она выражала интересы негритянского народа, пользовалась среди негров влиянием. И для того чтобы правильно понять негритянскую проблему и духовный мир негров, определить пути и средства воздействия на широкие массы негритянского народа, надо было как можно ближе познакомиться с негритянской церковью.

И такая возможность представилась Дюбуа во время его работы в качестве учителя в Теннесси. Недалеко от того селения, где учительствовал Дюбуа, был небольшой запущенный поселок, громко называвшийся городом Александрия. Поселок был грязный и захламленный, неблагоустроенный, но в нем имелись две негритянские церкви, являвшиеся центром духовной и общественной жизни всей округи. Каждое воскресенье сюда стекались негры со всех окрестных ферм и селений. Впервые услышанные богослужения в негритянской церкви произвели огромное впечатление на Дюбуа: «Под сводами церкви в эти дни то нежно звучали, то гремели религиозные мелодии и раздавались могучие звуки негритянских песнопений… едва вы попадали в Александрию, до вашего слуха доносились лившиеся из церкви звуки пения — мелодичного, волнующего, потрясающего; звуки росли, а потом печально замирали… меня больше всего поражало крайнее возбуждение толпы верующих негров. Казалось, какой-то тайный ужас витал в воздухе и охватывал их — какое-то безумие пифий, демоническая одержимость, и это придавало жуткую реальность словам и мелодии. Черная, тяжелая фигура проповедника раскачивалась, вздрагивая, слова, толпясь, срывались с его уст, и он зажигал слушателей своим пламенным красноречием. Люди, взволнованные, стонали; какая-то темнокожая женщина со впалыми щеками, стоявшая возле меня, внезапно высоко подпрыгнула и издала жуткий вопль; вслед за ней все начали стенать и вопить. Подобного зрелища человеческих страстей мне никогда прежде не доводилось видеть».

Отношение к церкви самого Дюбуа определялось теми условиями, в которых он жил, и теми традициями, которые господствовали на его родине. Он не был чрезмерно религиозен, но, как и все жители Новой Англии, исполнял церковные обряды. По приезде в Нашвилл Дюбуа заболел брюшным тифом. Крепкий, молодой организм переборол недуг, вскоре он поправился и, очевидно, под настроение вступил в конгрегационную церковь, имевшуюся при колледже.

Но молодой студент очень скоро разочаровался и в церкви и главным образом в ее наставниках. Причина этого была несколько неожиданной. Однажды один из служителей церкви в присутствии всех собравшихся на богослужение упрекнул Дюбуа и еще нескольких других студентов за то, что они танцуют. Этот упрек ошеломил Дюбуа, который, как и все другие студенты, не видел в танцах никакого греха. С присущей ему прямотой Дюбуа открыто высказал свое мнение на этот счет, чем привел в ярость служителя культа. После этого случая Уильям вообще отказался от участия в каких-либо религиозных организациях.

Многие товарищи Дюбуа по Университету Фиска избрали духовную карьеру, которая обеспечивала материальное благополучие и значительный вес в обществе. У Дюбуа, бывшего одним из первых учеников, были все возможности пойти по этому проторенному пути. Более того, ректор колледжа настойчиво предлагал ему стипендию в Хартфордской богословской семинарии. Дюбуа решительно отверг все посулы. Во-первых, он мечтал о продолжении своего образования, но светского, а не духовного. А главное — прямому и честному до резкости Дюбуа всегда претило делать или говорить то, во что он не верил. Дюбуа так определял свое отношение к религии: «Я слишком мало верил в догматы христианской веры, чтобы стать священником». И с присущей ему иронией он продолжал: «Не скажу, чтобы я не соблюдал христианских заповедей: я в жизни ничего не крал, будь то ценности материальные или духовные; я не только никогда не лгал, но, наоборот, говорил то, что считал правдой, даже в самых неблагоприятных обстоятельствах; я не пил спиртного и не знал женщин — ни с физической, ни с психологической стороны, над чем, не слишком мне доверяя, весело смеялись мои более просвещенные приятели. Я прежде всего верил в необходимость трудиться — систематически, неустанно».

Дюбуа никогда не был кабинетным ученым. История, социология, философия и другие общественные науки, в развитии которых он оставил столь заметный след, понимались им так: общественные науки должны служить обществу. Главные интересы Дюбуа концентрировались на негритянской проблеме, но отнюдь не замыкались на ней. Он все больше приходил к выводу, что для правильного решения негритянского вопроса надо знать весь комплекс сопутствующих ему проблем. И уже в Университете Фиска Дюбуа проявляет большой интерес к политике. Он следит за соперничеством двух главных буржуазных партий — республиканской и демократической, за упорной битвой между Хейсом, Гарфильдом, Артуром и другими лидерами партий в борьбе за политическое верховенство. Знакомится с развертывавшимся тогда популистским движением, отражавшим резкое недовольство широких трудящихся масс страны все усиливавшимся засильем крупного капитала.

Во второй половине 80-х годов, в период, вплотную примыкавший к эпохе империализма, в мире происходили важные события, и особенно в странах Азии и Африки, где шло развернутое наступление колонизаторов на государства и народы, еще сохранившие к тому времени свою независимость. Дюбуа старался осмыслить борьбу народов Азии и Африки, расовую проблему в мировом масштабе в прямой связи с негритянской проблемой США. Но ему не удалось преуспеть в этом важном вопросе, чему были достаточно объективные причины: «Не обращаясь за разъяснениями ни к учебникам, ни к преподавателям, я внимательно следил за развитием расовой проблемы в разных странах мира. Трудность, однако, заключалась в том, что невозможно было получить настоящее и исчерпывающее знание фактов. Так, я не мог получить ясной картины перемен, происходивших в Африке и в Азии».

Уже в ранней юности, во время учебы в Фиске, Дюбуа проявил свои способности редактора, писателя и оратора. Еще в школе Дюбуа редактировал школьную газету, которая называлась «Крикун». Правда, «Крикун», не успев прочно стать на ноги, скоропостижно скончался. Вышло всего два или три номера этой газеты.

Если редактирование школьной газеты было чем-то вроде интересной забавы, то в Фиске Дюбуа получил возможность по-настоящему проверить свои редакторские способности и даже развить их. Он стал редактором университетской газеты «Фиск геральд». Это была уже настоящая, серьезная редакторская работа, выполнявшаяся Дюбуа с большим интересом и умением. Во всяком случае, в период, когда Дюбуа был редактором, «Фиск геральд» стала самоокупаемой. В этом, безусловно, была и его заслуга.

Среди студентов Фиска было много уроженцев южных штатов, которые испытали на себе все ужасы и всю мерзость политики расовой ненависти, проводившейся на Юге плантаторами, полностью восстановившими свою власть в южных штатах после предательства Хейса — Тилдена 1877 года. Подавляющее большинство студентов было на 5—10 лет старше Дюбуа, они прошли тяжелую жизненную школу, испытали на себе всю тяжесть расовой дискриминации, чего не пришлось пережить Дюбуа. Большинство студентов были убежденными сторонниками борьбы за освобождение своего народа, но, как организовать и вести эту борьбу, никто из них не знал. Каждый стремился решать эту проблему в меру своего понимания ее, а нередко и в меру своего личного темперамента. Один из товарищей Дюбуа по учебе, Дж. Д. Филд, хорошо знавший и ненавидевший белый Юг, никогда не расставался с пистолетом. В ответ на удивленный вопрос Дюбуа Филд отвечал, что пистолет требуется не часто, но если уж потребуется, его следует иметь под рукой.

Конечно, надо было иметь незаурядное мужество, чтобы в условиях Юга, где господствовал суд Линча, решиться индивидуально вступить в вооруженную борьбу с расистами. Подобное мужество заслуживало самого глубокого уважения, но Дюбуа понимал, что пистолетным выстрелом нельзя было разрешить негритянской проблемы.

Надо было готовиться к настоящей, действенной борьбе за освобождение своего народа, а для этого нужно было не только вооружаться знаниями, но и найти энергичных и многочисленных союзников. Дюбуа выступает с взволнованными, горячими речами против расовых барьеров, убеждает своих товарищей в необходимости вести неустанную, упорную борьбу за уничтожение всех проявлений расизма. Это были первые выступления Дюбуа как оратора, первый опыт массовой политической агитации, который так пригодился ему в последующие годы, которые были заполнены беспрерывной, тяжелой, нередко разочаровывавшей, но в целом дававшей огромное моральное удовлетворение борьбой за освобождение своего народа, за уничтожение всех форм и видов расовой дискриминации и сегрегации.

За годы учебы в Фиске Дюбуа твердо определил свой жизненный путь — борьба за уничтожение всех тех ужасов расизма, с которыми он познакомился на Юге.

Известный лидер республиканцев Карл Шурц писал о положения на Юге в те годы: «Люди, которые ведут себя честно во взаимоотношениях с белыми соседями, обманут негра, не испытав ни малейшего угрызения совести. Убийство негра они не считают убийством. Изнасилование негритянки они не считают развратом. Отнятие собственности у негра они не считают грабежом… Они и до сих пор убеждены в том, что черные принадлежат белым».

Убийства, принудительный неоплачиваемый труд, изнасилования негритянских женщин, система расовых преследований, получившая название джимкроуизм, — все это было обычным явлением на Юге в годы учебы Дюбуа.

Это был период дикого разгула линчеваний. С 1885 по 1894 год тысяча семьсот негров в Америке стали жертвами суда Линча. Причем следует отметить, что статистика линчеваний была далека от совершенства. «Смерть каждого из них, — писал Дюбуа, — оставляла неизгладимый след в моей душе и заставляла еще лучше понять ужас положения других национальных меньшинств».

Уже в те молодые годы у Дюбуа проявилось качество, которое осталось характерным для него на протяжении всей его долгой жизни: он никогда не замыкался в узких рамках только негритянской проблемы США. Во время пребывания в Фиске он пристально следит за всеми проявлениями расовой и национальной нетерпимости. Его глубоко потрясло линчевание нескольких итальянцев в Новом Орлеане. Он с возмущением отзывался о китайских погромах в западных штатах, внимательно следил за делом Дрейфуса, за сообщениями о дискриминации евреев и еврейских погромах в России.

Приехав на Юг, Дюбуа, по существу, не представлял, что такое расовая дискриминация, во всяком случае он не имел личного опыта в этом вопросе. И тем в большей мере его ранило любое проявление расовой нетерпимости. Глубокий след в памяти Дюбуа оставил факт, который для Юга был заурядным явлением. Во время учебы в Фиске, идя по улице Нашвилла, он случайно слегка задел белую женщину. Дюбуа тотчас же вежливо извинился, приподнял шляпу и с чувством глубокого искреннего сожаления попросил прощения за свою неловкость. «Но мой жест, — вспоминал Дюбуа, — почему-то привел женщину в бешенство; возможно, я нарушил какой-то неписаный закон расовых взаимоотношений. Может быть, потому, что я не проявил никакого смирения? Не стал унижаться, не пал ниц перед ней? Вел себя как равный с равным? Не знаю. Я только почувствовал с ее стороны злобу и ненависть, презрение, какое может вызвать только грязная собака».

Этот случай показателен в качестве примера того, как рождается расовая нетерпимость, как однажды нанесенное негру оскорбление надолго порождает в нем настороженность и неприязнь ко всем белым. «После этого, — продолжал Дюбуа, — я по меньшей мере в течение полувека не старался быть очень вежливым с незнакомыми белыми людьми. Если же мне приходилось быть таким, чтобы не уронить себя в собственных глазах, то я делал все так, как будто не замечаю, с кем имею дело».

Трехлетнее пребывание Дюбуа в Фиске оставило огромный след в его жизни. Здесь Дюбуа определил свое жизненное кредо — борьба за счастье своего народа, здесь он пришел к твердому убеждению, что для того, чтобы эта борьба была успешной, надо вооружиться глубокими знаниями. Дюбуа был глубоко признателен преподавателям университета за все то хорошее, что они сделали для него, за знания, которые он приобрел под их руководством, но он понимал, что эти знания далеко не достаточны, что Фиск был хорошим колледжем, но это не был настоящий университет. Дюбуа никогда не покидала мечта закончить Гарвардский университет, и свою учебу в Фиске он рассматривал только как этап на пути реализации своей мечты. Сразу же после завершения учебы в Фиске он начал готовиться к поступлению в Гарвард.

Дюбуа был блестяще образованным человеком. В его время не только негры, но редко кто и из белых получал столь глубокое и разностороннее образование. По сравнению с Гарвардским и Берлинским университетами Университет Фиска выглядел отнюдь не внушительно. И тем не менее Дюбуа исключительно высоко оценивал роль Фиска, как первого высшего учебного заведения, давшего ему необходимые знания для продолжения образования. Он навсегда сохранил исключительно теплые воспоминания о Фиске, здесь училась его дочь, с этим учебным заведением он поддерживал связь на протяжении многих лет. Десятилетие, прошедшее после окончания Университета Фиска, Дюбуа рассматривал, как «своего рода продолжение моих дней пребывания в Фиске. Я был в Гарварде, но не являлся частью его. Я был студентом в Берлине, но все же оставался сыном Фиска».