Фестиваль

Глава 13

После первого заморозка, неожиданно нагрянувшего ночью, температура воздуха стойко застыла на нуле. Остекленевшие улицы, допуская через себя закутанных по-зимнему прохожих, покрылись белой корочкой потрескавшегося льда. Тротуары казались выстланными сверкающими холодными дорожками из мельчайших частичек снега.

Деревья выгнулись в предсмертном судороге, словно застигнутые врасплох ветви черного коралла.

Прогнувшееся небо на западе темнело, но не сразу, а как бы узкими закручивающимися слоями, образуя картину неумелого импрессиониста.

У коммерческой палатки на Чайковского топтались три потенциальных покупателя, видимо не в силах выбрать из всего многообразия предлагаемого товара.

Василий подошел сзади и уставился на пеструю витрину. Пива почему то не хотелось, наверное, из-за прохлады. Потенциальные покупатели с этим безмолвно согласились, потирая красные руки, закоченевшие на морозе.

Водки представлено было видов пятнадцать. Больше, чем какого-либо другого товара. Жвачки, например, предлагалось всего семь наименований.

Еще немного постояв, Василий догадался, что покупатели пытаются найти в приятном глазу разнообразии такой же приятный паритет для кошелька, отнюдь не отличающийся такой же буйной пестротой. Все это усугублялось извечным вопросом — быть или не быть. Имеется ввиду следующий день.

Василий приобрел бутылку вишневого ликера ядовитого цвета и шоколадку «Торрас» с миндалем, и провожаемый неодобрительными взглядами мужиков, направился к стоящему торцом дому.

Через улицу Римского-Корсакова, пересекающую Чайковского (прямо консерватория какая-то, — подумал Василий), проходил свежезамерзший прокоп, вырытый, как ему показалось, еще до его приезда, то есть месяца, три, три с половиной назад. На космических фотографиях ЦРУ этот прокоп значился как «малое оборонительное сооружение» и находился под пристальным наблюдением.

Застывшие куски земли валялись по обе стороны окопа на расстоянии двух метров. Через косые насыпи окопа проходила протоптанная дорожка со множеством замерзших следов.

Василий миновал первый подъезд, второй, — третий был Наташин.

Они встречались три дня назад, поговорили, попили чайку. За все три месяца он так и не сошелся с не близко. Так — поцеловал несколько раз, но это скорее, дружеский, братский поцелуй. Наташа по-видимому и сама не очень стремилась заполучить в его лице любовника, а Василий был доволен тем, что имеет.

Поначалу в незнакомом городе пришлось тяжеловато, ли друзей, ни подруг, не с кем словом перемолвится по вечерам. Когда на работе — повеселее, Василий и напрашивался в основном на ночные дежурства, потому что ночью на него находили приступы одиночества. Такие пошлые, зудящие до крайности приступы.

Познакомившись с Наташей, своими напарниками, которых он скорее терпел, с несколькими другими сослуживцами, он думал, что если все так и пойдет, то годика этак через два, станет своим в доску, и никто не будет помнить, откуда же он все-таки взялся. И потом, сейчас главное, это работа. Если Литвинов или хотя бы Архипов его заметят, дальше будет легче. Они помогли ему вначале, теперь требовалось грести самому, чтобы доплыть до чего-нибудь стоящего. Несколько удачных задержаний резко повысило его в глазах Семенова, и тот уже не смотрел, издевательски щурясь, как на маменькиного сыночка.

Расшаркавшись перед обитой деревянными лакированными дощечками дверью Василий, чуть помедлив, позвонил. Раздалась очередь отрывистых звуков, по мелодичности напоминающих трель станкового пулемета. Послышались легкие шаги и знакомый голос спросил:

— Кто там?

— Это я, генерал Батурин, — ответил Василий, рассматривая ворсистый коврик под ногами, изображающий летящую птицу.

Повозившись с замком, она открыла, осматривая гостя от кончиков ног до кончиков волос.

— Привет. Не узнаешь?

— Привет, заходи. Чего дрожишь то?

— Это я дрожу? — обиделся Василий, снимая куртку. — Не имею обыкновения дрожать но вечерам.

Наташа улыбнулась, показав маленькие белые зубки, как у лисички. На ней был изящный красный халатик в черную клетку с огромными накладными карманами, как будто приспособленными для ношения гаечных ключей. Халатик выгодно подчеркивал ее стройную фигуру, эаканчиваясь на уровне чуть ниже колен. На ногах — мягкие пушистые тапочки в меховой оборке с большими круглыми бубончиками.

— А я только пришла, — сказала она, переходя в комнату.

— Что так долго? — поинтересовался Василии, помещая бутылочку ядовитого ликера и шоколадку на край журнального столика, покрытого белой полиэтиленовой скатертью с ажурными рисунками. В центре стола красовалась вытянутая хрустальная ваза с несколькими веточками оранжево-красной рябины.

— Проводили семинар по СПИДу. Начальник приезжал из московского центра, важный такой, в золотых очках. Как премьер-министр. Знаешь, сколько у нас в области больных? Ну, инфицированных?

Василию было искренне наплевать на эту глобальную проблему, касаются, по его мнению, заирских беженцев и американских гомиков.

— Ну?

— Что, ну? Уже больше тысячи по последним данным…

— Нормально… — неопределенно протянул Василий, имея ввиду то ли, что это через чур много, то ли микроскопически мало, впрочем, он и сам не знал, как к этому отнестись.

Наташа выжидательно застыла у косяка отсутствующей двери.

— Ты ждешь, что я сейчас из кармана достану вакцину? Н-да… — Он потянулся к бутылке. — не мучайся, садись рядышком, доставай рюмочки.

Наташа вышла в зал, вернулась с рюмками и опустилась на кресло напротив.

— Что до меня, — продолжил Василий разливая, — то я тебе уже давно сказал, что иглы нужно лучше кипятить. А безопаснее использовать одноразовые. Выброси свой автоклав и объяви забастовку. Пока тебя вместе с поликлиникой не завалят шприцами.

— Тебе легко говорить, — отозвалась она. — А я там, между прочим, день с этой кровью. Теперь, когда домой прихожу, по полчаса мою руки «Ариэлем».

Василий засмеялся.

— Ну и что, помогает?

— Помогает или нет, не знаю, — Наташа отлила ликер и отломила кусочек шоколадки, — по крайней мере, что-то хоть смывается.

— СПИД по-моему не смывается. Он прилипает, как нищий к заднему двору ресторана.

— Тебе весело. А через меня, между прочим, несколько положительных проб прошло. Как-то даже ни по себе становится. Когда оно далеко, кажется, тебя не касается, что все эти шприцы, наркоманы, проститутки далеки… а на деле, вот они, рядом, их кровь в пробирке. Смертельно зараженная. Помнишь, у драмтеатра мы видели?

— Я теперь с ними почти каждый день встречаюсь. И могу тебе сказать, они не стоят твоей жалости. За косяк или укол такие люди не церемонятся.

— Василий поудобнее устроился на диване и посмотрел в окно. Темнело. — Три четверти тяжких преступлений совершается под этим делом. А после, они выглядят как невинные овечки. Хлопают глазенками…а м — не хотели… это так, само собой вышло. Хотелось очень…

Наташа вскинула голову.

— Что ты на меня набросился, как будто я в чем-то виновата! Да пропади оно пропадом, лучше частной медсестрой работать…

Длинные базиликовые занавески еле-еле шевелились, блистая вплетенными в них серебристыми ниточками. Полированная стенка, занимая четверть комнаты, отражала их в пятнистом коричневом зеркале.

— Да ничего я на тебя ни накидывался. — Василий наполнил опустевшие рюмки и отпил оказавшийся не таким уж плохим густой ликер. — Просто все начинается с маленького. С деталей. У тебя — со шприцов, у меня — с преступников, у государства — с людей.

— Что то тебя в философию потянуло, — Наташа наконец улыбнулась и расправила плечи.

— Да нет. Это наша жизнь, куда от нее денешься? — Он вспомнил бомжа, задержанного пару месяцев назад. — Вот посмотри, задержали мы парня. Он влез в магазин, разбил стекло, ударил нашего сотрудника. И что ты думаешь. Он залез туда, чтобы поесть. Просто поесть. При нем нашли пол батона. Другую половину он съел за несколько минут. Конечно, парень там порылся. Идти, так уж до конца, так, наверное. Если тебя довели до того, что ты вынужден красть хлеб, про какой СПИД может идти речь? Тебе все это не напоминает конец девятнадцатого, начало двадцатого века, помнишь, «Дети подземелья»? Не Северном вокзале они все у нас на учете…

— Ну и что ж вы ничего не делаете?

— Мы делаем. Мы ловим, отправляем в приемник, а потом они возвращаются назад. Ты бы посмотрела на этот приемник. А слово то какое придумали! Резервация у индейцев, и то лучше звучит. Оттуда не сбежать, значит погубить свою жизнь. Или от голода или болезней помрешь, или станешь наркоманом, свой же на иглу посадят.

Василий скользнул взглядов по ажурным изгибам скатерти. Туда-сюда, туда-сюда. Изгибы были такими плавными, что вызывали симпатию. Однако, со сложностью рисунка они переборщили. Конечно. Вон те завитушки совсем убрать, тогда, пожалей, сойдет. Или, может, еще что-нибудь убрать?..

— Хочешь попробовать шоколадку? — спросила Наташа, косясь на половину оставшейся плитки.

— Да ну ее! Ты вот только скажи, сколько мы еще будем терпеть все это?! Я прекрасно понимаю, что мне ничего не удастся сделать… но ты слушаешь новости? Там самолет рухнул, полный пассажиров, там дом взорвался, горняков завалило на шестисотметровой глубине, теракты в московских троллейбусах, теракты в метро, теракты на кладбищах, теракты везде… плиты надгробные крадут! Ты представляешь?

— А куда деньги идут? Тут и за примером далеко ходить не надо, возьми эти ваши постоянные дни города и фестивали. Я уже о них наслышался, дальше некуда. Только и разговоров, скорей бы ел год, чтобы напиться под кустом и официально. А деньги крадут у нас. Законно крадут. Налоги, удержания, пени, взносы — это вполне официальный рэкет. Власть, у которой денег почти нет, борется с предприятиями, заводами и фирмами, у которых деньги есть, но отдавать они их не хотят. Эти люди с деньгами, они не бандиты, не мошенники, хотя в семье не без урода… Но эти люди будут лучше сжигать по маленькой такой пачке баксов каждый день сипя у камина, нежели будут отдавать ее государству.

Потому что с государством они встречаются каждый день в лице его представителей — маленьких, в большинстве лысых человечков, садящих в огромных кабинетах с зелеными от жадности лицами, и готовых за деньги продать не то что государство… Естественно, что с ними остается делать. Им дают и их презирают. Как оборванных шакалов. И точно так же презирают все государство.

— И что же делать? — спросила пораженная Наташа.

— А ничего. Пить ликер. И делать свое дело. Еще можно понадеяться на мефического Столыпина или богатенького Кейнса.

— А кто это такой?

— Английский экономист, ну, типа наших, ты их знаешь, только учился не на тройки и свое богатство не своровал. Маленькая бесполезная разница. Как говорил наш великий предок, настал тот момент, когда верхи не могут, а низы не хотят…

— Ну это уж, допустим, больше по моей специальности, — она хитренько засмеялась и Василий расхохотался вместе с ней.

— Так что, дорогая Наташа, будем молиться, чтобы следующее тысячелетие… — Василий запнулся, — короче, ты сама понимаешь, что я хочу сказать.

Они чокнулись и выпили. В тот момент, когда Василий делал последние глоток, звонок предательски зазвонил, сотрясая квартиру одним баллом по шкале Рихтера.

— Кто это? — приподнявшись, спросил Василий, но Наташа уже стремительно вскочила и побежала открывать.

Отрывистый щелчок замка, шорох закрываемой двери и, наконец, два голоса из прихожей, один Наташин, второй незнакомый. Василий понял, что он не единственный сегодняшний гость.

Женские голоса сначала с минуту пробыли в прихожей, потом, незаметно удаляясь, переместились на кухню, и минуты через три, когда Василий решил прикончить еще стопочку ликера, словно назло, представили своих обладательниц.

Одна, понятное дело, была Наташа, а вторая, по всей вероятности, Наташей не была никогда.

Повыше ее сантиметров на пять, девушка привлекала внимание с первого взгляда. Так сказать, рокового. Кто когда-нибудь видел, тот знает, о чем идет речь.

Светлые, слегка вьющиеся волосы, ниспадая на плечи, там: закруглялась пикантными барашками. Лицо ее, идеальной симметрии и формы, спокойное и ровное, покрывал легкий, ни к чему не обязывающий румянец, какой можно увидеть у девушек на старых японских картинах. Ее носик вполне мог служить образцом для известного скульптора, ваяющего голову несравненной Нифертити, как, впрочем и все тело тоже.

Однако, в ней не чувствовалось сколько-нибудь искусственности и нереальности, как бывает, когда наблюдаешь (но телевизору, конечно) всяких там фотомоделей и разных мисс…

Василий удовлетворенно причмокнул и вопросительно взглянул на стоящую чуть поодаль Наташу. Незнакомка, уставилась на него огромными серыми глазами, словно увидела Майкла Джексона со штангой в руках.

— Познакомься, — Наташа, наконец, вспомнила русские слова, — это моя сестра Таня.

Василий нехотя приподнялся.

— А это — Василий, — она неопределенно показала рукой в сторону дивана. — Мой друг.

Таня слегка кивнула и плавно села на диван. Василий остался стоять, соображая, что ему делать, то ли подать руку, то ли поклониться, то ли бог весть что еще.

Когда он, наконец, сел, на столе уже стояла третья рюмка. Тем самым вопрос отпал сам собой. Наполнив все три, Василий кивнул Наташе и произнес короткий тост:

— За знакомство. Таня недовольно сжала губки.

— Я же не пью, ты знаешь, — сказала она, обращаясь к Наташе, но все-таки подняла свою рюмку. Он тут же нашелся.

— За знакомство не выпить — тяжки грех. — его прозвучало как рекомендация молодого протоирея, проводящего длинные вечера в общении с героями Библии сидя в церковном винном погребе. Стало весело.

— Что то вы не похожи на сестер, — заметил Василий, доглядывая на сидящую слева Танк.

— А мы не родные сестры, — ответила она. — Так, иногда встречаемся…

— Что ж вы за сестры, если в одном городе живете и почти не встречаетесь? Милосердия что ли?

— Двоюродные. Работа такая, у меня в аэропорту, у нее — в поликлинике.

— Пока до дома доберешься, уже ничего не хочется. — Таня говорила звучным, даже слегка резким голосом.

— А что ты в аэропорту делаешь? — Василий понял, что смотрит на нее не отрываясь. Она заметила его взгляд.

— В киоске работаю, сувенирном. Матрешки, картины, иконы…

— А зачем это там, в аэропорту? Кто псе это покупает?

— Ну, конечно, — Таня улыбнулась его неосведомленности, — аэропорт международный теперь стал, это раньше — Москва, Питер, Краснодар… Сейчас куда только не летают. А ты разве не знал? Василий ухмыльнулся.

— Я совсем недавно в Калининграде. А так, я из Бишкека, может слыхали.

Наташа встрепенулась и положила ногу на ногу.

— Лучше его и не спрашивай, — посоветовала она Тане. — Таких страстей нарассказывает, всю ночь спать не будешь. Я уже на себе испытала. Таня с интересом взглянула на Василия.

— Ну, ты потом как-нибудь расскажешь, если это и впрямь так страшно. Хорошо? Я люблю такие истории, от которых волосы дыбом.

— Вот-вот, — подтвердила Наташа. — Не сомневайся. Василий смотрел на Таню и думал, что как только у него выпадет окно дежурстве, он сядет на автобус и поедет в аэропорт. В этом он не сомневался.

Василий разлил остатки ликера и поставил опустевшую бутылку на пол. Стало жарко. Он почувствовал, как начинают гореть щеки и ужи.

Таня молча сидела на краю дивана. Ее пуловер грубой деревенской вязки ни серою пряжи вносил в комнату какое-то свежее очарование, не омраченное городской суетой и дрязгами. Василий решил, что она не из города, скорее из глубинки, где люди подчас не очень то знают, какое сегодня число.

Еще немного посидев, Василий решил, что пора идти домой, в общежитие. Он попрощался с Таней, окинув ее долгим многозначительным взглядом.

Когда он вышел во двор, уже стемнело. Осенние морозец неприятно освежал. Далекие синие звезды весело подмигивали, словно издеваясь.

Засунув руки поглубже в карманы куртки, Василии побрел по скупо освещенному тротуару.