Гадом Буду чеченские хроники гонзо

26.

В ту ночь - не накануне Дня Независимости, а перед тем днём, что был накануне - мне тоже приснился интересный сон. Живой такой, ненапряжный - но как будто не совсем и сон, а наполовину. Типа бред - тем более, что выпил я в тот вечер не так много, а вот выкурил не менее чем две вечерних нормы ганджубаса. Так уж получилось. Просто Берс не курил - лёг спать пораньше, чем-то утомлённый. А может, просто перемедитировал. Он делал это вдалеке от всех, на пригорке за какой-то хозяйственной постройкой. Ему никто не мешал. Похоже, благодаря Блаватскому и Акуле, наш отряд был образцом толерантности. А может, на всех так благотворно действовал похуизм командира, этого отъявленного фаталиста и латентного башибузука, завязавшего свои тёмные страсти в тугой узел? Раскрылась ли эта его истинная сущность в нашем интервью в первый день по прилёту - я уже не помнил.

Короче, в ту ночь сон мой был как никогда живым. Я нахожусь в какой-то квартире. И тут приходит она - Красная женщина. Обнажённая суперски красивая, не по-людски даже, но всё-таки женщина, слегка красноватого цвета. Типа индианка - но не индианка. Может, какая древняя, майя там или ещё кто. Она со мной ни о чём не говорит - но делает недвусмысленные намёки, одними глазами и всем своим непринуждённым видом вступить с ней в сексуальный контакт.

Это продолжается довольно долго. Между нами расстояние полностью зависящее от меня. И в то же время я понимаю, что от меня он уже не зависит. Не властен я над собой. Только сейчас? Но ведь раньше то мне такого не снилось.

- Ты меня прости, Красная женщина... - говорю я мысленно и смущённо, - У меня есть своя любимая женщина. У меня секс только с ней... такие дела...

Она смеётся. Тут я понимаю, что у меня с собой есть. Лезу в карман, достаю пачку сигарет - кажется, "Космос" за семьдесят копеек, советский ещё. Там оказывается только одна сигарета, да и то сломанная.

И вот я уже не в комнате, а на земле, на берегу моря, вокруг какие-то белые колоннады по типу греческих, ялтинских - и множество счастливых прогуливающихся людей в туниках. Ну просто "Кин-дза-дза". Но мне на окружающее плевать - мне жалко, что джойнт сломался. И нужно время, чтобы это исправить.

И тут на этом глупом сожалении вся земля вдруг начинает дрожать - я тут же жалею, что на таком мелком глупом сожалении попал, тем более что давно хочу, теперь уже хотел - с неба падают помпейские гигантские камни - бросить курить. Так и не бросил. Камни по нам не попадают, слава кому-нибудь! Земля быстро прекращает дрожать, с неба слышится громкий свист и со всех сторон к нашему одному солнцу подлетает ещё восемь. И у каждого нового солнца свой цвет. Они крутятся вокруг нашего солнца и по часовой стрелке, и против часовой, то слегка разлетаются, то приближаются вплотную.

"Так вот ты какой, конец света!" - мгновенно думаю я в восторге. Все, кто рядом со мной, тоже прутся не хило.

- Архип, ты спишь? - спрашивает меня Берс.

- С чего ты взял?! - кричу я, - Я прусь!

Никакого Берса тем не менее тут и рядом не стояло. Голос его раздаётся из ниоткуда, что меня нисколько не смущает.

- Да прёшься, прёшься, - говорит Берс, - Я не за этим.

- А за чем?! И в такой момент?!

И тут вдруг, так подло и неожиданно, мне по голове бьёт какой-то запоздалый, отставший от основной апокалиптической группы, булыжник! Я просыпаюсь - и вижу, что нахожусь в палатке. В палатку заглядывает Берс.

- Это ты, гад, меня сейчас ударил по голове?! - спрашиваю я его.

- Нет, это ты сам вон об ту стойку кровати ударился, - говорит Берс, - Когда на мой голос отреагировал. А я в сортир пошёл. А ты только что проснулся? Ругался ты больно громко... Снилось что?

- Конец света, - говорю я. - Ты тоже присутствовал.

- Отличный сон, - сказал Берс, - Я его часто вижу. Всегда по разному, вот что прикалывает. А однажды мне вообще такое приснилось. Как будто меня окружили мусульмане, типа гастарбайтеров, и хотят меня сжечь за то, что я якобы предал веру предков. Да, кстати, меня зовут во сне святой Пантелеймон.

- Борода есть?

- Бороды нет. У меня. У них полно. Ну, так вот, значит, я предал веру предков. А я им говорю - да вы вдумайтесь! Отец твоего отца твоего отца твоего отца однажды предал веру предков. Ведь исламу ненамного больше, чем полторы тыщи лет!

- А они?

- Ну, они испугались даже думать, решили точно меня поджечь. И тогда я полетел. И запел песню: "Стренджерс ин зе найт..." Круто?!

- Ну. А если бы это сделала мать матери матери матери? Её бы, по-твоему, сожгли?

- Что сделала? Предала бы веру предков? Да это она, небось, всё и подстроила! За то на неё паранджу и напялили.

- А сжечь то хотели тебя. Несправедливо как-то...

- Ну. Правды никто не любит. В сансаре, ясное дело.

- А в нирване?

- А в нирване всё правда. Потому она и неотделима от сансары, что в сансаре тоже правда есть. Просто её там никто не любит, пока нирваны на опыте не прочувствует.

- А что для этого надо?

- Как минимум так безбожно не бухать как вы, господа просветлённые! - прервал наш разговор вошедший поручик Блаватский, - А ну марш умываться и завтракать! Завтра День Независимости, сегодня генеральская уборная!

И мы, приободрённые, последовали его наказу.

Весь день я слонялся по лагерю. Съёмок мы не проводили - разве что подсняли, как играет на гитаре грустную песню какой-то первогодка из Читы. На закате солнца, без всяких вопросов. Песня была про маму. Подошёл рядовой Петров и тоже его послушал. Стрельнул у меня сигарету. Наркотиков я ему не предлагал. В спецназе наркотики не употребляют - только алкоголь. Потому что это более сильный враг. Он убил больше людей, чем все наркотики вместе взятые. С кем ещё, спрашивается, спецназу на этом свете потягаться? Разве что с самой смертью.

- Спать сегодня ложимся пораньше. Завтра подъём в четыре утра и на выезд, - сказал мне во время обеда Старина Хэм.

- Да ну? - не сразу понял я.

- Блаватский сказал, только наш отряд завтра посылают... К ебеням, через Аргун, вскрыть конверт на развилке дорог.

- Чушь какая... Завтра же День Независимости? Концерт? Раздача спонсорской помощи, которая летела с нами в брюхе беременной самки кита?

- Может, завтра какая засада будет? - мизантропично высказался Зюзель, - Только мне уже по хую. Снимать всё равно ничего не дадут.

- Ну, в голове то фильм уже и так готов, и без трупов... - пожал плечами Берс.

- Зюзель, - спросил я, - Мы что, обязательно завтра едем на этот идиотский выезд? Мы обязательно завтра ехать должны?

- Не хочешь, не едь... - пожал плечами Зюзель.

- Хули вы всё плечами пожимаете? - слегка разозлился я, - Вы что, не знаете, что по праздничным датам расценки на теракты поднимаются в несколько раз?

- Ну... - подтвердил Старина Хэм, с аппетитом уплетая перловку, - А бдительность падает. С другой стороны - бойцы давно крови не нюхали. Надо же их когда-нибудь обстрелять? Конечно, перед первой командировкой Влад всех салабонов по моргам таскает, чтобы привыкали. Но это ведь всё не то.

Молча слушавший всё это замполит Акула не выдержал, оторвался от компота и заявил:

- Вы что, действительно такие уроды, или только прикидываетесь? Радуйтесь, радуйтесь! Вам что, жить надоело?

- Всё равно ни хера снимать не дадут. Будут трупы, не будут. Я уже их тактику раскусил. Всё себе, ничего для искусства... - сказал Зюзель и тоже принялся за компот.

К нашему столу подошёл весёлые поручик Блаватский с майором Владом.

- Много не ешьте! - сказал Влад, - При ранении в живот это чревато! Док, скажи им.

- Я им уже всё сказал, - кивнул Старина Хэм, - Дальше пусть сами решают. Ехать, не ехать...

- Как это не ехать? Конечно, ехать! Но снимать ничего не дадим! - засмеялся Блаватский, - Всё, сегодня я вам много пить не дам, ложимся пораньше, завтра подъём в четыре утра и вперёд.

- Это называется День Независимости, - сказал Берс.

- Это называется подстава, - сказал я.

После обеда мы поспали часика три, потом сходили на ужин - и вскоре уже вернулись в палатку и накрыли на стол пораньше, дабы много не пить и проснуться в четыре более-менее сносными людьми.

После третьей рюмки замполит Акула вдруг вспомнил, что ночью ему приснился офигенный сон.

- Девка приснилась. Сексом занимались. Братва, не поверите - словил поллюцию, как в седьмом классе!

- Стареешь... - философски заметил Старина Хэм.

- Наоборот! - не согласился Акула.

- Жена то ждёт тебя? - спросил его Блаватский.

- Пошёл ты на хуй... - обиделся замполит.

Меня рассказ замполита поразил. Дело в том, что мы с ним спали на соседних койках. И, следовательно...

- Слушай, Акула... - спросил я, - А девушка твоя во сне случайно не красноватая была? Такая, слегка прозрачная?

- Да нет. Вроде нормальная. А что?

- Да так. Она сначала у меня была. Только другого цвета.

- Почему сначала у тебя? - удивился Блаватский, - Может сначала как раз у Акулы?

- А у тебя с ней было? - спросил Акула серьёзно.

- Нет.

- Не дала?

- Да нет, - смутился я, - По общечеловеческим причинам... У меня детей двое... И жена фотомодель...

- Архип своей жене даже во сне не изменяет, - сказал Блаватский, - Хороший муж. Всем бы такого.

От комментариев я уклонился.

- Или только во сне? - подколол меня Старина Хэм.

- Да я вообще импотент! - сказал я, - Ну, за хуй с нами!

Все дружно выпили. Классно выпить с классными вооружёнными до зубов ребятами. Только завтрашний выезд всё не давал мне покоя.

Тогда я решил покурить с Берсом анаши и расспросить его на тему Тантры - вдруг больше такой возможности не предвидится? Вдруг я завтра стану абсолютно не зависимым ни от чего?

Мы раскурились на обычном нашем месте. Метрах в пятидесяти от нас сука Виолетта с чего-то периодически жалобно подвывала, уже с полчаса, но когда мы раскурили косяк, вдруг резко замолчала. Видимо, кто-то наконец-то пришёл её кормить.

- Берс, будь другом, обобщи мне по буддизму... - попросил я, - Я уже по горло сыт отрывочными сведениями. Нужна система. Я много читал, но книги ничего не значат...

Он глубоко затянулся, отдал мне косяк, помолчал, выпустил дым и сказал:

- Книги? Это да. Пустое... Хорошо. Раз уж ты так настаиваешь, я познакомлю тебя со своей линий передачи. Ты спрашивал три раза, а у нас принято уходить от ответа на первые два вопроса. В принципе, организация мы не закрытая. Просто довольно дикая, и потому не многим соответствующая. Но все виды миссионерства у нас запрещены. Мы снобы и идеалисты, а не какое-нибудь там НЛП...

- Не темни, - сказал я, - При чём здесь это дебильное НЛП, от которого ничего кроме нервных тиков не дождёшься? Говори по делу. Тем более, что я совсем не помню, какие два предыдущих раза ты имеешь в виду?

- Неудивительно, - улыбнулся Берс, - Ведь мы оба раза были настолько пьяны, что я наверняка с трудом различал хинаяну от махаяны.

- Ты имеешь в виду те разговоры? В баре Дома журналистов? Но почему это ты ушёл от ответа? Ты мне битых три часа рассказывал про все эти колесницы буддизма, я только успевал водку и апельсиновый сок заказывать.

- Но про свою линию передачи я тебе тогда ничего не сказал, - снова улыбнулся Берс, - Заметь, не сказал ни слова. Итак, слушай, сам напросился. Будда нашей исторической эпохи учил две с половиной тысячи лет назад, тогда же примерно и умер. Принц Гаутама, ты про него знаешь. В двадцать девять он ушёл из дома, в тридцать пять достиг просветления и дальше сорок пять лет учил. Три типа учеников у него было - извини, что повторяюсь. Это, чтобы самому не сбиваться.

- Отлично, я ведь того то рассказа не запомнил.

- Тем лучше. Первый, эгоистический, зашуганный тип - ищет лишь освобождения для себя, и чтоб никаких страданий. Это Хинаяна, малая колесница. Для менеджеров. Далее Махаяна - великая колесница, обед бодхисаттвы, возвращаться в сансару, тащить за собой существ, пока хотя бы одно страдает и так далее. Топ-менеджеры. Методы сложнее, но и вкалывать надо больше.

- Вкалывать? Что? - пошутил я.

- Потом сам разберёшься, если захочешь. Моя линия передачи принадлежит к высшей школе, к Алмазному пути. Это уже обычный властелин мира, со всеми атрибутами. Так называемый третий тип учеников, который имеет доверие к собственным способностям и видит себя как Будду. Эти безумцы всегда хотели только медитировать и получать результаты. От этого пошла прямая передача - метод нашёптывания - когда качества учителя перенимаются путём подражания и отождествления. Западному уму это, конечно, понять сложно, но мы с тобой тибетские перерожденцы, я это знаю точно. А в Тибете только Алмазный путь - кроме гелугпинцев, которые глупые и добродетельные. Но и они не смогли с китайцами договориться. Честно говоря, ихний Далай-лама, ученик ученика... Ладно, не будем о политике... Ом мани пеме хунг, Ом мани пеме хунг, как сказали бы на санскрите.

- Так вот почему я китайцев терпеть не могу? Только по одиночке. Из-за Тибета?

- Наверняка. Хотя китайцы наши главные учителя терпения. Ладно. Так вот. В моём пути важнейшим является связь с ламой и высший взгляд. Все существа - Будды, всё чистая страна, все звуки мантры, все мысли мудрость - и всё это просто потому, что может быть. Ум - пространство, радостное и бесстрашное, поскольку не рождалось и не умрёт. Это всё, пожалуй.

- Всё так просто?! - удивился я, и аж чуть не закашлялся затяжкой, - Мне никто этого никогда не нашёптывал! Откуда же я примерно так и думал? С самого детства?

- Это в этой жизни не нашёптывал. Хотя не важно. Я нашёптываю. Ум нашёптывает сам себе. Всё - ум. Объект субъект и действие едины. Ум подобен глазу, который не видит сам себя. И ошибочно принимает своё восприятие за "я", а воспринимаемые формы, снаружи и внутри, за объекты. Их, тех, они, вы. Нравится - не нравится. Из этого получается множество эго, как временных устройств. Короче, понимай как хочешь.

- Или не понимай. И что предлагает твоя школа?

- Ничего она не предлагает. Она содержит в себе драгоценные методы, способные привести человека - с хорошими физическими и умственными возможностями - к полной реализации за одну жизнь. Минимум - к освобождению в момент смерти и удачному перерождению в будущем, с возможностями для дальнейшего развития. Наша цель - хорошо жить, хорошо умирать, хорошо перерождаться. Обет бодхисатвы, который берёт с нас Лама, для нас - страховка от глубоких падений в наших экспериментах, не более и не менее. Я после тебе расскажу, какой у нас Лама. Он распространял расширяющие сознание вещества, сидел в тюрьме за контрабанду гашиша, дрался и гонял на мотоцикле, употреблял героин и ЛСД, пил и дрался в кабаках своей родины Дании. А потом уехал в Тибет и попал в нашу линию передачи. Кармапа тронул его своим сочувствием, потому что на уровне интеллекта выпускника копенгагенского философского факультета, да ещё и накуренного отборным индийским гашишем, ничем другим тронуть потомка викингов нереально.

- Сочувствием? Звучит заманчиво... - сказал я, - Но тебя то ведь никакие школы не заставят отказаться от курения и алкоголя?

- В этой жизни, возможно, уже да, - усмехнулся Берс, - Но методы моей школы работают на много жизней вперёд. Кто хотя бы один раз услышит имя Кармапы, никогда не упадёт в нижние миры. Даже если поубивает сто брахманов. Вот это сила! А я всё время делаю пожелания родиться в следующей жизни в далёкой от алкоголя среде. Да и в этой у меня теперь умеренности всё больше - ты разве сам не заметил?

Я согласился, потому что это было истинно так.

- А ведь я всего пять лет, как практикую тантрические методы тибетского буддизма. Но вставляет как следует. Иногда перепрактикую - и нахожу себя покупающим бутылку водки у ларька. Как оделся, как вышел из дома - ничего не помню. А иногда месяцами - всё ровно, без отвлечений, как трактор Тантры. Но динамические штуки выматывают, как и статические, честно говоря. До круглого числа домотаешь - десяток тысяч там каких-нибудь мантр, не говоря о простираниях - и отдых, законный праздник. Если ещё зарплата на телеке... Тут даже иногда запой. Но давно уже не глобальный, и не в напряг. На треть от прошлого, а то и менее.

- Не больше месяца?

- Не-а... По крайней мере, не по три, как раньше... Всех людей тянет ближе к тайне смерти. А я её носитель. Поза трупа. Почему бы нет? Помогать. Помогать существам перешагивать порог. Не в смысле замедлять или ускорять, а общий дизайн всего этого действия. Чтоб клёво было. Когда умираешь. Чтоб вставляло круче, чем при рождении. Искусство умирания принадлежит богеме...

Косяк закончился.

- А что, - спросил я, - У кого-то есть такая неуверенность, что во время смерти не вставит?

- Бывает, - ответил Берс, - Не все же помнят своё рождение. Не с чем сравнивать.

- И здесь на помощь приходит машина, - сказал я, - Монитор отклонения.

- Это можно называть как угодно, - кивнул Берс, - Но в результате люди не живут, не умирают и не перерождаются как следует. И это обидно. И ни у одной религии нет основополагающего доверия к существам, каким оно должно быть на самом деле...

- Мне бы твоё доверие к существам... - сказал я.

- Это придёт... Само собой... Ну, я пошёл спать. Ты только никому ничего первым никогда не говори. Только на третий вопрос. Хорошо? - сказал мне Берс напоследок.

- В третьей мировой выживут только параноики. Хорошо, могила...

Берс глубоко вздохнул с чувством навсегда отменённого долга и отправился в палатку. Я последовал за ним, думая о Кармапе, короле йогов Тибета, и о том, не обзавестись ли мне учителем и не плюнуть ли на собственное эго? По всему выходило, что так и надо. А иначе хер ведь выберешься из этой Внутренней Ичкерии, где бы ты ни был, и кто, и бесцельный ад лишь между твоими ушами и рёбрами, в сию самую секунду.

27.

Бой с нами каких-то неизвестных - скорее всего, чеченов, или каких заезжих ваххабитов - точно закончился. Всё стихло, мы покинули штабную машину и осмотрелись. Из придорожных канав вылезали бойцы - те, кто не укрывался за бэтэрами и грузовиками, и не так отчётливо отражал пулемётную атаку с пятиэтажки, как это могло бы хотеться какому-нибудь толковому командованию. Зюзеля нигде не было видно.

- Ну, пошли, посмотрим, кто там у нас "двухсотый"... - сказал Акула, сплюнул и закурил.

- И два "трёхсотых", - добавил Влад.

- Явно не мы! - с каким-то вызовом громко сообщил Контрразведчик.

Радоваться было нечего. Мы шли смотреть на труп - во главу нашей броневой колонны, где на фугасе подорвался бронетранспортёр. Какие ещё могли быть версии мощного взрыва? Обычная засада на День Независимости - когда ставки на фугасное мясо наиболее высоки. Выше только на 23 февраля - день депортации Сталиным всех чеченов и ингушей в Казахстан. За то, что подарили Гитлеру белого жеребца - так объяснял мне один безумный дервиш во время штурма Грозного, при Ельцине с Дудаевым.

Поскольку наша штабная машина была в колонне предпоследней - идти нам пришлось метров триста, мимо семи бронемашин и нескольких грузовиков. Это были КАМАЗы с броневыми бортами, набитые "баклажанами" - каким-то ОМОНом. Вот кого мы, оказывается, охраняли, в авангарде и арьергарде, во время поездки на эту бессмысленную операцию. Я тут же понял, что "баклажаны" и Царандой - это близнецы братья на порогах войны. Но это ничего не меняет. Что вообще за операция для дебилов? "Баклажаны" весь бой в полном составе отлежались в канаве, а теперь стояли у своих машин и курили, возбуждённо обсуждая, что вообще такого с нами произошло.

На середине дороги нам попался Зюзель. Его "Конвас" стрекотал - он снимал, как на четвёртом этаже пятиэтажки женщина в платочке заливает с балкона водой из ведра горящее соседнее окно. Никакого окна, в сущности, не было, да и стену вокруг разворотило.

- Я ж говорил, что по пятиэтажке вертолёт ракетой захуярил! - сказал Влад, - Или, это ты, Акула, говорил?

- Четвёртый этаж... - отозвался Акула и выкинул бычок.

Отвлекать Зюзеля от работы никто не решался. Но тут он и сам перестал снимать, выключил камеру и обратил на нас внимание.

Берс, не расстававшийся с "Бетакамом", под прищурено улыбающимся глазом Зюзеля моментально начал снимать ту же сцену - но тут женщина убежала за новой порцией воды.

- А там что? - спросил Блаватский Зюзеля, указывая вперёд, на место взрыва.

- Фугасом БТР подорвали, - Зюзель пожал плечами, - Снимать всё равно не пускают...

По его расслабленному удовлетворённому лицу было видно, что этот хищник сегодня без добычи не остался.

Женщина снова прибежала на свой балкон с новым ведром воды и продолжила героическую борьбу с огнём.

- Да хрен с ней, не снимай... - сказал Зюзель Берсу, - На телек это не пропустят, а на плёнку я уже снял.

Берс выключил "Бетакам".

- Кто "двухсотый"? - спросил Зюзеля Акула.

- Который из люка торчал, - сказал Зюзель, - Осколок ему полголовы отрезал. Ударился сзади об крышку люка, за его спиной, срикошетил и прямо под каску, в затылок.

- Не мучился... - сказал Блаватский.

- А кто у Гоги из люка торчал? Может, он сам? - рассуждал Акула.

- Типун тебе на язык, - грубо оборвал его Влад, - Мы идём или нет?

И мы все пошли вперёд, к подорванному бэтэру.

Я вспоминал свои плохие предчувствия. Какого хрена нас погнали через этот грёбаный Аргун, на День Независимости? Независимости от мозгов, чести и совести, что ли? Из-за этих мудозвонов неизвестный мне человек потерял голову, натурально.

- Кто ж "двухсотый"? - отозвался на мои мысли замполит Акула.

Мимо колонны по дороге пронёсся крутой бронированный джип.

- Люди Горбунца приехали, - сказал Акула, - Ух ты, ёб ты... С праздничком.

- Как всегда во время, - усмехнулся Блаватский, - Чтобы всё лично зафиксировать. А может, он и сам пожаловал?

- Ага... - сказал Контрразведчик и сплюнул.

Мы подошли на место взрыва. Бэтэр стоял слегка поперёк дороги - я сразу узнал тот самый, на котором мы в первый раз ездили тогда на вылазку, на базар, за насваем. Сейчас с одного борта обгорела краска, и он был посечён мощным ударом кривых железяк из разорвавшегося снаряда, из которого враги федералов сделали фугас. Воронка от него была рядом с дорогой, в канаве, но не на дне, а в бок, поближе к потенциальным жертвам. Гусеница машины была разорвана, один трак согнут под прямым углом. Воронка от взрыва была метра два на метр и на метр в глубину. Ничего особенного, казалось бы.

Правый, обращённый к воронке, борт бэтэра был залит уже загустевшей и покрывшейся на жаре пенкой густой тёмно красной кровью. Я посмотрел на люк - в нём была большая корявая вмятина. Всё там тоже было в крови - а кроме сгустков крови я заметил желтоватые куски какого-то смешанного с кровью желе - не сразу поняв, что это мозг нашего "двухсотого".

Меня замутило. Глаза опустились с люка на побитый осколками борт, у которого я стоял - и упёрлись в большой шмат мозгов, которые я сразу не заметил. Они были совсем рядом, на них уселась большая зелёная муха. Я инстинктивно сделал шаг назад - и резко наклонился, чтобы блевануть. Но потерял координацию и сильно ебанулся о броню - блядь, об самый острый железный угол!

На какое-то время я потерял сознание, причём так и не блеванул. Кажется, меня подхватили Блаватский и Акула - но я тут же пришёл в себя, и они решили, что я просто оступился.

- Не хера меня поддерживать, я сам! - сказал я довольно грубо, и они тут же меня отпустили.

А когда заметили кровь на моей рассечённой брови - подумали, что я испачкался. Это я подумал, что они, наверное, подумали. С чего? Я честно говоря ни чём, кроме мозгов неизвестного солдата, думать не мог. И тут Акула сказал:

- Это Петрову голову отрезало... Блядь, жалко парня... Ему неделя до дембеля оставалась...

Остальные молчали.

- Гоги руку и ногу оторвало... Справа, и то, и то, блядь... Старина Хэм под огнём жгуты накладывал, всё вколол что надо, избыточной кровопотери удалось избежать. До Ростова Гоги дотянет... будет инвалид... И этому ещё кисть поцарапало, как его... Забыл фамилию... - сказал майор Влад, - Архип иди, заклейся пластырем. У тебя кровь течёт.

- Я что, на хер, цесаревич? Пусть себе течёт. Она у меня свёртывается сама, без всяких...

- Ну, пусть течёт... - миролюбиво согласился Влад.

"Гоги без руки и без ноги... - подумал я, - Он с таким удовольствием демонстрировал на камеру и отработку ударов, руками и ногами, и метание ножей, и трофейный импортный бронежилет, и любимую суку Виолетту породы мастиф, для смеху обмундированную в такой же бронежилет, такую же каску-сферу и крутые солнцезащитные очки. Как и чучело ворона, которое тогда подарили Гоги на день рождения - только у него всё миниатюрное. А собаку в человеческое одели, неподдельное. Гоги так любил её дрессировать. А теперь он без руки и без ноги. А целиком - только в нашей видеозаписи..."

Я посмотрел на Зюзеля. Мне показалось, он думал о том же самом. Я посмотрел Берса - он бормотал мантру и рассматривал солнце, приложив ладонь козырьком ко лбу.

- А труп тоже эвакуировали? - спросил Зюзель у подошедшего к нам доктора. Его руки и лицо были в крови, он оттирал её ватным тампоном и курил сигарету.

- Да, - ответил он, - На вертолёте. Вместе с Гоги. До Моздока. А Курмангалиева я ещё даже не перевязал. Он ведь раненый как рванёт вон через те кусты, и ну по крыше шарашить. Говорят, убил там одного. То ли боевика, то ли хрен его знает кого, но попал... Да кого ж ещё? В общем, показал себя с наилучшей стороны. Архип, чего это у тебя?

- Ударился случайно...

- Мозгов никогда не видел... - уточнил Блаватский.

- Петрову до дембеля неделя была, между прочим... - сказал Старина Хэм, щелчком отбросил окурок, развернулся и пошёл прочь, - Подойдёшь, Архип, я тебя пластырем заклею...

- Да ладно, херня...

- Доктору хорошо, он чистенький... - сказал майор Влад и сплюнул, - Где кстати, наш Контрразведчик? Вот, тоже, ещё один чистоплюй.

- Да ладно тебе... - сказал Акула, - Он то здесь при чём? Петрова не вернёшь.

- Хорошо, хоть не мучился... - сказал Блаватский.

- Снимать будем чего-нибудь? - спросил Берс у Зюзеля.

- А куда мы сейчас? - спросил Зюзель у Влада.

- Горбунец приказал жёсткую зачистку провести, в Аргуне. Но это уже не к нам. А мы возвращаемся в лагерь, - он посмотрел на часы, - Через сорок минут концерт Надежды Бабкиной, между прочим.

- Тоже мне "Апокалипсис Нау", русский римейк... - сказал Зюзель, - Ни хера, Берс, мы больше тут не снимаем... Мне надо подумать...

"Созрел, наконец..." - неясно к чему пришло мне в голову.

Поручик Блаватский нагнулся, подобрал и дал каждому из нас по зазубренному железному осколку - на долгую память. Видимо, главный расчёт убийц был сделан на поражение живой силы, а не на повреждение военной техники. Пока разведка лазала по близлежащим кустам, ища ваххабитские схроны и всякое такое - бэтэр привели в порядок, быстро починив гусеницы и смыв мозги и кровь. Откуда-то возник какой-то не наш мужик, в странной форме и с пижонским планшетом - военный прокурорский, кажется, работник - и уже начал снимать с бойцов и офицеров показания. Больше всего его интересовало, не было ли тут случаем миномётного обстрела? Нет, не было, это был фугас и засада, а не миномётный обстрел - утверждали бойцы. По нам стреляли из пятиэтажки - вон той, где сейчас женщина в платочке, на балконе третьего этажа, заканчивает заливать пожар от неуправляемой ракеты, пущенной с нашего вертолёта по душманам, стремительно уехавшим на жёлтом, как многим показалось, "Жигуле" девятой модели. "Жигуль" обстреляли, но бестолку. Но один кто-то остался убитым на крыше - бойцы говорили, тот который прикрывал отступление напавших на нас. Если у него было оружие. Вдруг это был просто любопытный парень, попавший под раздачу? Но это вряд ли. На звание человека, который его убил, претендовали порядка семи бойцов - но пальму первенства отдавали Курмангалиеву, поскольку он был ещё и ранен осколочком фугаса в кисть руки, что не помешало ему расстрелять два рожка у всех на глазах. Но если будет надо - никто ничего не видел.

- Горбунец приказал жёсткую зачистку по всему Аргуну... - бросил нам прошедший мимо неизвестный мне офицер.

- Да знаем, знаем... - отвечал Влад, - Что ещё он может приказать?

- Хорошо, что не нам... - сказал Акула.

- А мы будем допрашивать, - сказал Влад, - Такой порядок...

"Палачу работы хватит, - подумал я, - Аргун город большой... Петрова, конечно, не вернёшь..."

- Сколько таких Петровых? - спросил я Блаватского, - Мне говорили, два-три в неделю?

- Пиздят. Петров, он такой один... Всё. Вы, парни, идите в штабную машину. Мы скоро придём и поедем, - ласково попросил нас Блаватский, - Всё равно ведь снимать уже вам нечего. Да и нельзя...

- Ну, ладно, хорошо... - сказал Зюзель.

И мы всей съёмочной группой ушли от наших военных знакомых в штабную машину. После чего они тут же стали горячо и с пятиэтажными матюками спорить - удаляясь, мы слышали их вопли типа: "Да с Царандоя взятки гладки! Вот сам и будешь, ёбаный в рот, на совещании! Да какой, на хуй, Горбунец?! Только Путина сюда не надо приплетать! Какой, в пизду, следователь?! Скажут миномётный обстрел - будешь подписывать! В Москву захотел?!" Они ругались о таких материях и фактах, в смысле и назначении которых нам, верно, никогда уже так и не доведётся разобраться. Вскоре мы перестали их слышать. ОМОНовцы уже расселись по грузовикам и были готовы уезжать - но команды куда-либо двигаться не поступало ещё битых полчаса. За это время на жёсткую зачистку Аргуна прибыло с десяток бээмпэ и несколько грузовиков, набитых людьми в чёрных масках с прорезями для глаз. Из одного грузовика зачем-то вытащили тяжеленный полевой миномёт.

В лагерь возвращались молча, Блаватский всё читал свою "Тайную доктрину", остальные изредка перекидывались ничего не значащими замечаниями и прогнозами, как на скучных сельских похоронах какого-нибудь одинокого пьяницы-сторожа.

Зато в лагере праздник гудел во всю - ещё на подъезде до нас стали доноситься тысячекратно усиленные удалые распевы: "Русская водка, что ты натворила?! Русская водка, ты меня сгубила! Весело веселье, тяжело похмелье - русская водка, чёрный хлеб, селёдка!" И всё в таком же духе.

- Массовые культурно-зрелищные мероприятия, - сказал Акула, - Эм-Ка-Зэ-Эм.

- Бабкина, что ли? - не сразу узнал Зюзель.

- Короче, - скомандовал майор Влад, когда мы, прибыв на место, выгружались, - Помянём сегодня Петрова по русской традиции.

- А чёртов День Независимости отмечать не будем, - добавил Акула.

- Кто-нибудь пойдёт ужинать? - спросил я всех своих, - Я лично пас. Я бы лично сразу бы сейчас же и бухнул, не чокаясь.

- Пойдём, - сказал Акула, - Я за. Я тоже такой. Да все такие, кроме Блаватского.

- Не обязательно пить самому, - сказал Блаватский, - Достаточно налить в рюмку водки для свежепредставленного. Не раба. Свободного бойца.

- Ему до дембеля неделя оставалась... Обидно... - пожал плечами Влад.

- А если бы полгода оставалось, было бы не так обидно, а по-другому? - спросил Блаватский.

- Он единственный сын у матери, - сказал Берс, - Казаки таких на войну не брали, а вешали им две серьги в оба уха, чтобы случайно не увязались.

- Расскажешь об этом военкому Омского края... - сказал Влад, - От командировки в горячую точку рядовой Петров мог отказаться.

- Чем и заслужить позор товарищей... - вздохнул майор Влад и поправил свой надетый в честь праздника краповый берет, - Ладно. Пойдём, бухнём для разминки. Потом у нас с Блаватским разводка - а потом уже помянем как следует... Чтобы всё у него было хорошо...

Концерт Надежды Бабкиной и прочих клоунов был от нас довольно далеко, так что позорные звуки эти не мешали нам сидеть в палатке и поминать рядового Петрова, всё в том же нашем алкоголическом составе. Даже Разведчик беззвучно появился, как будто из воздуха - когда Акула разливал первый спирт - и молча протянул руку.

- Знаю, знаю... - сказал Разведчик.

- Ты со своих гор, что ли, увидел? - удивился Влад, - Ну и что? Хуярили по нам из миномёта? А прокурорские докажут, что из миномёта хуярили. Вот увидишь.

- Да какая разница? - пожал плечами Разведчик и выпил.

Все выпили.

- Много духов зафаршмачил? - спросил Разведчика замполит Акула.

- Ага. Сам чуть богу душу не отдал.

- Опять на "лепестках"?

- А на чём? На "растяжке", что ли?

Раньше я бы обязательно поинтересовался, что такое "лепестки" - а теперь не стал. Тем более, что мы с Берсом решили пойти, накуриться. Я полез забивать - и безразлично отметил, что травы у меня осталось от силы на три-четыре косяка.

Мы с Берсом молча курили два косяка подряд, и я вспоминал своё отрочество, лет эдак в пятнадцать - как гонял на мотоцикле и разбился мой хороший товарищ. И нас, подростков, возили опознавать его в морг. Мы опознали его по телогрейке с надписью "Металлика" и кирзовым сапогам.

- Ты чего такой? - спросил Берс.

- У меня дед в сорок пятом застрелился. На танке до Берлина дошёл. А через год чего-то с ним случилось, в Крыму, и он застрелился. Нанёс травму жене и пятерым детям. Тёмное дело.

- Может, речь шла об офицерской чести?

- Может быть. Но это ведь тоже паранойя, скажешь, нет?

- У тебя?

- Да мне то по хую... Папа, наверное, переживал...

- Самоубийце не очень хорошо после смерти, какое-то время... - задумчиво сказал Берс, - Но ничего. Рано или немногим позже всё опять налаживается.

Он присел на корточках у небольшой лужи и стал травинкой выуживать оттуда муху за мухой.

- Я тоже люблю это дело... - сказал я, - Знаешь, Берс. Есть такая лженаука, ритмодинамика. За которую нобелевские лауреаты Гинзбург с Алфёровым готовы разжечь иезуитские костры, пусть даже из холодного огня. Так вот, ритмодинамика утверждает, что всё происходит одновременно и одинаково, любые эпифеномены можно очертить в бесконечное число сочетаний, которые одновременны и одинаковы, но при этом в природе отсутствует знак равенства, это математика для мёртвых. А на самом деле НЛО прилетают не извне, а изнутри - из внутренних пространств другого ритма.

- Девять спасённых существ! - засмеялся Берс и поднялся с корточек, - Хорошая цифра. Ну, пошли бухать? Да, Архип, ты ведь сейчас о чём-то говорил? Извини. Я увлёкся...

- Да так... Нёс хуйню какую-то... - признался я.

- А... Бывает... Слова-игрушки...

- Спасение рядового брамина?

- Точно. Ну, по пустышечке?

Мы выкурили по обычной сигарете, и пошли в палатку. Мы даже и не заметили, что концерт уже закончился - а когда заметили, тут же начался салют. Криков "ура" не было - и пулемётных очередей в воздух тоже. Дисциплина - тем более ещё не был поздний вечер. Это мы бухали - а бойцы отряда только шли на ужин. Кроме, наверное, тех, кто жил с Петровым и Гоги в одних палатках. Они все тоже, ясное дело, уже, небось, пили алкоголь, как положено.

- Берс, а ты Петрова переправишь в Чистую страну? - спросил я его прежде, чем мы вернулись пить в компанию.

- Нет. Пожелания только сделаю. Буду делать семь недель пожелания. А Пхову - нет. Перенос сознания в Чистую Страну Огмин. По-тибетски означает "не вниз". Пхову или сразу надо делать, не более получаса после смерти чтоб прошло. Или через три дня, когда вырубленное сознание вернётся. И то он ещё не будет знать, что умер, недели две. И чего мне его ловить? Я с ним плохо знаком, связи нет особой. Он наверняка ведь, к тому же, христианин.

- Из деревни вроде, он рассказывал. Тогда, на берегу речки. Да какие сейчас христиане?

- Какие всегда. В пределах нормы... Короче, пожеланий достаточно. Он всё-таки свободный человек, сам развиваться должен, независимо...

Когда мы вошли в палатку, там шла оживлённая, хотя и в строгих тонах, беседа.

- Ты, Зюзель, снимай что хочешь, - говорил Акула, - Но увидишь, ребята на вас по любому теперь обозлятся.

- Да мы всю мирную-то жизнь отряда сняли уже, - сказал Зюзель, - Все синхроны. Скажи, Архип?

- Ну, - сказал я, присаживаясь на своё место и наливая себе выпивки, - Даже с этим, прыщавым, с надписью на майке "Убей всех - Бог разберётся..."

- Хорошо. Запиши, как их зовут, обязательно с отчествами, - сказал мне Зюзель, - Для титров.

- Я вам всё в Москве продиктую, - сказал Акула, - Когда вернёмся и вы мне покажете, что получилось.

- Цензура? - спросил я.

- Чистое любопытство... - сказал майор Влад.

Я выпил залпом полстаканчика спирта с "Кармадоном", закусил половиной помидора и сказал:

- И всё-таки, парни, объясните мудаку, какой идиот придумал гнать бойцов на операцию в День Независимости России? Сегодня же у ваххабитов тарифы до райских небес подскочили? У вас командование что, кретины? Или они в доле?

Все посмотрели на меня.

- У нашего начальника внутренних войск МВД по Северному Кавказу, если хочешь знать, - сообщил Разведчик, - Горбунец его фамилия... Гауляйтор Чебоксар... Так вот. Имеется собственная свиноферма. Причём, между стойлами для спанья и кадками с едой, вырыт натуральный бассейн. Плавая туда-сюда, свиньи не только соблюдают гигиену, но и превращаются в корейку с прослойками из сала и мышц.

Он порезал сало, а потом тщательно вытер белым полотенцем и убрал свой страшный зазубренный нож куда-то в аммуницию.

- Алё, это моё полотенце... - медленно возмутился Влад, отнял сальное полотенце у Разведчика и швырнул к себе на кровать, но промахнулся, и оно упало на пол. Подбирать его он не пошёл. Разведчик не обратил на это никакого внимания, выпил и закурил.

Старина Хэм молчал всю дорогу. Даже пил не особо. Просто думал. Его лицо не было злым или скучающим, или сострадательным - скорее всего, он пытался представить себя на месте Гоги, без руки и без ноги. А может быть, тосковал по своей любимой женщине. Или вообще представлял, как он явился к любимой женщине с войны - без руки и без ноги.

- Если бы подорвали Горбунца, я бы тебе сказал сколько это могло бы стоить... - задумчиво произнёс замполит Акула, - Особенно если в последний день праздника Куйбан-Байрам. Когда домашних животных умерщвляют в массовом порядке...

- Мусульманы свиней не держат... - по-крестьянски заметил Берс.

- И собак они не любят... - добавил я, - А из куриц делают насвай...

- Нет, умерщвляют в Курбан-Байрам других животных, навроде баранов... - впервые открыл рот Старина Хэм. И тут же выпил, чтобы зазря его не закрывать.

- Что он, Горбунец, дурак, в такой день куда-то ездить? - задумчиво спросил Влад сам себя.

- Вот и я не знаю... - отвечал Акула.

Тут Блаватский торжественно встал, налил себе полный стакан того же, что пили мы, и произнёс.

- Братья. Сейчас я выпью. Памяти Петрова. А вы послушайте.

Он выдержал паузу, пока все замолчат, и продолжил:

- Этот египетский папирус был написан около четырёх тысяч лет назад. Он называется "Беседа разочарованного со своим духом".

Майор Влад хмыкнул - мне показалось, по поводу слова "дух".

"Сатана есть сомнение духа в себе самом..." - почему-то вспомнил я старинные поучения розенкрейцеров. Или это опять была цитата из Блаватского?

- Это поразительная исповедь уставшего и отчаявшегося человека, пытающегося поэтическими образами убедить себя в благости смерти-утешительницы, - сказал Блаватский преамбулу, - Я наизусть не помню, так что зачитаю.

Он нагнулся, достал откуда-то из-под стола свою вечную книгу, открыл её, и стал зачитывать цитату, держа стакан в другой руке. Было странно видеть Блаватского со стаканом бухла. Такой вот был эксклюзивный момент.

"Смерть стоит передо мной сегодня подобно выздоровлению, подобно выходу после болезни. Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату мирры, подобно сидению под навесом в ветреный день. Смерть стоит передо мной сегодня подобно аромату лотоса, подобно сидению на берегу опьянения. Смерть стоит передо мной сегодня подобно удалению бури, подобно возвращению человека из похода к своему дому. Смерть стоит передо мной сегодня подобно тому, как желает человек увидеть свой дом после того, как он провел многие годы в заключении..."

Он закрыл книгу и медленно выпил стакан. Не закусил, не занюхал, а просто сел обратно. Убрал книгу и молча стрельнул у майора Влада сигарету. Тот также молча дал ему сигарету и поднёс зажигалку.

Дальше мы ещё пили, не включая телевизора, потом Старина Хэм притащил гитару и сыграл "Ой, то не вечер, то не вечер" - в рок-обработке, как он её себе представлял. "И сорвали волчью шапку с моей буйной головы!!!" - мы, разумеется, орали все вместе. А потом Старина Хэм ушёл вообще - по мнению Контрразведчика, он ушёл "по наркотической надобности".

- Не пиздите, а то улетите! Наш доктор не такой... - погрозил Контрразведчику пальцем Акула.

- Знаю я вас... - Контрразведчик выпил сегодня больше обычного, и его непривычно развезло, - Наркотики до добра не доведут.

- Не каркай! - сказал Блаватский, - У нас гости. У доктора самый большой стресс в таких засадах. Но и он лучше всех знает, с какими лекарствами и как обращаться. Главное не в этом. А вы, парни, наверняка уже поняли...

Он многозначительно посмотрел на Зюзеля и на нас, а потом продолжил:

- Для вашей же пользы, чтобы завтра духу вашего в лагере не было. Потому сейчас сюда проверки и комиссии нагрянут. Прокурорские проверки. Нас и так уже спонсорских подарков лишили, мне командир сказал. Ждали, ждали праздничка, и вот оно как повернулось. Если вас у нас застукают - как бы ещё хуже не вышло. Командиру, конечно, по хую, ему терять нечего, кроме своей головы и офицерской чести. Но я, как замком по личному...

- Во! - сказал Акула, - Другое дело. Выпил поручик, так сразу на человека стал похож. Поняли, парни? Завтра у нас с вами будет "хаба-хаба".

Хаба-хабой, как я уже спрашивал у Блаватского ранее, называлась срочная незапланированная посадка незапланированных людей в незапланированный вертолёт до Моздока.

"Раз так, надо всё убить..." - подумал я про траву. Берс не возражал.

- Умрешь, так меньше соврёшь... - вздохнул Акула, и налил себе и Блаватскому.

Блаватский молча показал "пас" - и Акула перелил налитое в стакан майора Влада. Тот три раза благодарно кивнул, потом сказал:

- Тяни лямку, пока не выкопают ямку!

Они с Акулой чокнулись и выпили.

Мы с Берсом вышли - звали Зюзеля, но он только махнул нам рукой, увлечённый очисткой крутого яйца.

"Слушай, зачем гризли? Так задушили! - вспомнил я старый анекдот, и одновременно подумал о Гоги. Как-то он сейчас? Долетел ли до Ростова - без руки, без ноги? Дух Петрова может его навестить. Не следовало Гоги брать с собой Петрова - ему всего неделя до дембеля оставалась. До встречи с мамой. А Гоги? Что подумает его невеста? Если она правильная... Да зависело ли от Гоги - брать Петрова или не брать? Справится ли Гоги с этим, и помогут ли ему? Грузины своих не бросают, я надеюсь. Чечены тоже, вроде. Зато русские не сдаются. Но всё это ведь неправда..."

- Дельфины разумнее, чем люди. Они вернулись в океан... - сказал Берс.

- Но и там на них уже понавешали гексогеновых шашек, твари вэпэкашные...

Мы помолчали и пошли спать. Пить дальше было невозможно. Дойти бы до койки и упасть, а то голова взорвётся. Только детский стишок там крутится, как в центрифуге: "Иду я к солнцу, а солнца нет, а вместо солнца висит скелет..."

- И на завтра ничего не осталось? - спрашивает Берс.

- И на завтра ничего не осталось... В Москве теперь уже возьмём... - отвечаю.

- Ну и х...хорошо.

Ночью мне снилось, что надо мной склонился Кащей.

Я тут же, во сне, вспомнил, что упал с дерева - но потом понял, что это, скорее, Кащей вспомнил, как я тогда упал с дерева, на грибной поляне. Когда я это понял - лес и все деревья вокруг нас рассеялись в радужную, быстро растворившуюся в пространстве сверкающую дымку. И мы с Кащеем оказались в пустынной местности, только более тусклой, чем в прошлый раз - во сне я сразу вспомнил, что я уже был тут, что мне снилось, как мы сидели здесь, только ещё были Берс, Санчес и рядовой Петров в каске. Все теперь они куда-то делись - остался лишь Кащей, да я.

- А где рядовой Петров? Который без головы? Знаешь, он ведь на фугасе подорвался, в Чечне. Мы чуть на его месте не оказались, если бы командир нас в штабную машину не пересадил...

- Знаю, он говорил... Почему без головы? Мы её ему пришили, - улыбнулся Кащей, - Санчес пришил. Кевларовыми нитками.

- А Санчесу самому-то кто её пришил? Верхнюю половину черепа?

- Я не знаю... - пожимает плечами Кащей, - Нашлись добрые люди.

- Ты ведь тут раньше оказался, чем он? Недели на две, я ведь помню? - продолжаю я свой допрос, а сам перестаю лежать на спине, поднимаюсь и сажусь, отряхивая от песка свою датскую военную куртку. Песок уже не такой радужный, как в тот раз, но зато гораздо горячее. Тепловой удар, небось, я словил.

- У меня был тепловой удар? - спрашиваю я Кащея, но он меня не слышит.

- Да нет, не так всё было... - он смущается, - Я не раньше Санчеса... Я просто... как сказать? Закружился тут, по району... не сразу в себя пришёл... я ведь... это... сам... того... Видать, поэтому... Чёрт, да ещё долго так... - он поёживается, по лицу пробегает гримаса боли.

Видать, туго ему пришлось. Туговато, в натуре, без эвфемизмов. И, небось, это Санчес его здесь после из депрессии вытащил. Он такой. Умеет. Вечно молодой, вечно пьяный.

- Не парься, Кащей, - говорю я, - Большинство живущих только умерев, понимают, что они вообще жили.

- Да... Жаль, так я и не сварил тебе фри-бэйс...

- Ничего...

Да, они все такие, мои мёртвые корифаны - и кто из них был сознательней в своём страхе и влечении к смерти, а кто бессознательней? Уже и не разберёшься. Тем более, когда курить больше нечего. Только если приснится во сне, что нередко бывает - но толком не действует, как если бы приснилась собственная смерть. А чему ещё тут было присниться?

28.

Хаба-хаба у Блаватского прошла успешно, на заре, в шесть часов утра. Отоспаться нам не дали. До завтрака мы тоже не дождались - но есть особо и не хотелось. Я не был с бодуна - я был просто пьян и укурен вчерашним.

- Между прочим, ночью умер наш хряк... Боров Шалинский его звали... Чёрный, с розовым ухом... Доктор говорит, сердце не выдержало... Тут же вскрытие провёл - а там его часы, которые он в бане потерял. Бывает же такое... Вы его снимали, в смысле, борова? - грустно сообщил нам Акула.

Мы простились с нашими военными сожителями по палатке без лишних сантиментов - тем более, что Разведчик ночью опять уполз в горы, а Контрразведчик уже торчал где-то вне зоны доступа, в неких центровых штабных рекогносцировках. Майор Влад летел с нами - ему что-то срочно было нужно в Моздоке, о чём знал только он и командир отряда.

Акула, Блаватский и Старина Хэм тепло простились с каждым из нас троих. Мы все выпили по сотке спирта с простой водой - "Нарзан" закончился. Я настоял и на второй сотке - лично для нас с Берсом - обосновав это тем, что привычный съём абстиненции при помощи лёгких наркотиков нам более невозможен, из-за вчерашней жадобы до кайфа. Но и понятно - стресс после засады, последний вечер с боевыми товарищами.

Акула выдал нам в дорогу двухсотграммовую бутылочку спирта и наказал ни за что не покупать в Моздоке осетинской водки.

- А там другая есть?

- Пейте лучше портвейн... - сказал он, - Меня ведь как раз в Моздоке ранило. В жопу. Под местной водкой.

- А стрелял я... Вот из этого пистолета... - вздохнул майор Влад, достал пистолет и показал его нам.

- На спор? - спросил я.

- Да нет... Случайно...

- Случайно! А мне чуть самострел не впаяли. В сорок первом бы за такое сразу к стенке! - был видно, что Акуле смешно вспоминать тот нелепый случай.

- Мы особо подробностей не помним... - сказал Влад, - Я даже с тех пор больше никогда ни разу не напивался. Ни вообще, ни с Акулой.

- Не пизди... - сказал Акула, - Всё ты помнишь. Ты стрелял в потолок, а потом у тебя рука случайно опустилась.

- По-любому ведь на боевые всё списали... - сказал Блаватский и посмотрел на часы.

Мы с Берсом выпили по своей второй дозе и вместе ответственным за хаба-хабу Блаватским и майором Владом двинулись в путь, к вертолётам. Зюзелем мне было поручено всю дорогу блюсти и охранять сумку с отснятым материалом.

- Всё отсняли? - спросил я Зюзеля.

- Всё, что смогли. Если не будет брака по плёнке...

- А если что, бетакамовский материал можно будет перевести в лайк муви формат? Тем более - чэ-бэ? - поинтересовался я чисто из вежливости, - Надо было цифру брать...

- Да можно. Только зачем? - скептически ответил Зюзель вопросом на вопрос.

По всему было видно, что в его голове наш фильм "Внутренняя Ичкерия" уже полностью готов - остались некоторые небольшие технические моменты. Например, долететь до Москвы и не ёбнуться. Сначала до Моздока - и не ёбнуться, потом до Москвы. Вероятность то есть. Вот на таком пограничном нерве и должно делаться кино - говорило мне лицо Зюзеля.

- Чёрт, лет двадцать уже как бодуна не было... - сказал Зюзель, - И вот на тебе...

- Чем спирт будем разбавлять? - поинтересовался Берс, - В смысле, в полёте? Сейчас?

- У меня есть бутылка "Нарзана", я вчера ещё заныкал, всё хоккей, - успокоил майор Влад.

- Это я для тебя заныкал, между прочим... - откомментировал Блаватский.

- Так, а вот пиздеть команды не было... - сказал майор Влад.

Мы подошли к вертолёту. Это был уже другой Ми-8, но тоже не новый. Кроме нас и двух пилотов в нём никто никуда лететь не собирался. Влад отдал пилотам обещанный магарыч - две двухсотграммовых бутылки спирта и четыре растительного масла.

- Так не было тогда "Милоры", внучок, когда нас на Тереке чехи раком ставили! - сказал Владу дурацким голосом, как в рекламе по телеку, один из пилотов, принимая масло.

- Так, а вот пиздеть команды не было... - отвечал майор. Он был не то чтобы не в духе, а тоже, как и все мы, просто с будунища. Не все в армии могли себе позволить просто взять и бухнуть, как следует, прямо с утра - не то, что мы. Краем глаза я заметил, что Зюзель уже открыл наш спирт и выпил из горлышка, не поморщившись. И передал бутылочку Берсу.

- Кого у вас там вчера заколбасило? - спросил второй пилот, - Говорят, неделя до дембеля оставалась?

- Так, всё. Полетели. Давайте, парни. Не поминайте лихом. Увидимся в Москве. До встречи, Влад.

Блаватский обнялся с каждым из нас, хлопнул майора по плечу и быстро зашагал прочь, обратно в расположение отряда.

- Хороший он всё-таки парень... - сказал Влад, - Такого бы нам министра обороны... А я бы стал при нём министром нападения.

- Тогда Акула стал бы президентом, а Старина Хэм святейшим иерархом... - поддержал его я.

- Почему нет? - усмехнулся Влад, - Почему нет? Гоните сюда спирт, парни. Если что, у меня ещё есть. До Моздока дотянем - а там я вас в такое место свожу. Да-да, в то самое...

Он взял у Берса протянутую ему бутылочку, уже полупустую, и окончательно её осушил.

- А я? - просто так сказал я, но и этого никто не услышал, так как винты летучей железяки уже начали свою громкую работу.

Мы забрались внутрь, закрыли дверцу и расселись.

- Поехали! - сказал Берс и махнул рукой.

- С добрым утром, Чечня! И прощай! - сказал я, - И чтоб тебе пусто было! И всем нам!

- Так, а вот пиздеть команды не было! - весело сказал Влад и достал очередную бутылочку спирта.

Один только Зюзель смотрел в окно и ничего не говорил. Даже пить с нами пока отказался. Потом забрал у меня сумку с отснятым материалом и стал шебуршать кассетами и коробками с плёнкой, чего-то надписывать на них маркером. Мы выпивали. Вертолёт из Чечни летел не так, как в Чечню - пилоты не шалили, спокойно отстреливали тепловые ловушки и старались держаться свободной от "зелёнки" равнинной части, облетая любые возможные укрытия для человека с ракетой типа "земля-воздух".

- Не надо бояться! - сказал Влад, выпивая, - Боящийся несовершён в любви. А с ненавистью в сердце никогда никого не победишь. Я в этом убедился, когда чуть было не развёлся.

- Дети есть? - спросил я.

- Двое пацанов! - и он, как Черчилль, показал знак "виктори", сначала мне, а потом в иллюминатор.

- И чего тебя в армию вообще потянуло, Влад? У тебя харизма такая, и ум, и сила. Давно бы бабки заколачивал.

- Есть такая профессия - Родину зачищать... - ответил Влад, - Да какой у меня ум? Я вообще детдомовский. Если бы не армия - по тюрьмам бы пошёл. Если бы не жена - спился. Если бы не дети - застрелился. Меня вообще нет... Ого - Моздок уже прямо по курсу!

Радуг вокруг солнца больше не было. Да и само солнце спряталось за облачность. Мы приземлились на лётное поле, вылезли и пошли пешком в сторону военного городка.

- Мастдай какой-то... - бурчал Зюзель.

Кузнечики молчали, не стрекотали тыщами - видно, дело шло к дождю и слякоти, что их не слишком вдохновляло.

- Сейчас пожрём в столовке, и айда в город. Самолёт на Москву у вас завтра в шесть утра. После города вернёмся, сразу в баню и можно спать не ложиться, - задал диспозицию Влад.

- Хорошо, что ты с нами, - сказал я ему, - Без тебя мы бы в город не поехали. Нас бы там украли или отпиздили бы, как минимум.

- Да ладно... - сказал Зюзель, - Видали мы таких... Я сам кого хочешь отпизжу...

Он как будто злился - видать, начало наконец доходить, что материала отсняли недостаточно. Или просто всё ещё страдал с похмелья.

- Заебал ваш спирт... - сказал Зюзель Владу, - Виски хочу.

- "Шива Срыгал", осетинского разлива?! - засмеялся Влад, - Ты только здесь таких слов не говори. Нет, я вам в Моздоке покажу то самое место...

И он. Улыбаясь, погрузился в воспоминания. Что не помешало ему тормознуть какую-то платформу технического назначения на колёсном ходу, которая и довезла нас оставшиеся сто метров до аэродромного КПП.

- Может, ну его, в смысле, жрать в столовке? - спросил я всех, - Может, сразу в город, в нормальный кабак, там пожрём?

- Можно рассольник... - задумчиво сказал Берс.

- Замётано, - сказал Влад, - Попутку поймаем, и вперёд. Моздок удивительно дешёвый город, после Москвы.

- Мы заплатим за всё... - сообщил Зюзель.

- Да я не к тому... Выпьем хоть, как следует, а то в отряде нашем последнюю неделю почти сухой закон как будто наступил. Ну, чтобы перед вашей съёмочной группой не позориться... - пошутил Влад.

Конечно, пошутил. Да, и вправду сказать - пили мы не очень много. Это просто я всегда сильнее всех напиваюсь - хотя и курю анашу, что заметно сглаживает.

- А мне всегда все врали, что телевизионщики сплошь алкаши зашитые! - продолжал радоваться жизни Влад, - А теперь я знаю, как оно на самом деле всё обстоит!

Видимо, вылет из Чечни поднимал в крови бывалого солдата уровень эндорфинов, усиленно поступающих затем в мозг, расслабленный отсутствием сложных боевых задач.

- Мы кинодокументалисты... - буркнул Зюзель, - Я вообще почти не пил...

- А мы с Архипом только слегка подбухивали, - сказал Берс, - Видели бы вы меня в Париже или Лондоне, в былые годы богемной жизни! Не говоря уж о Питере с Москвой...

- А я закодирован от алкоголя гипнозом, поэтому мне всё равно, пью я или не пью. В этом вопросе я уже давно просто зомби, - сказал я.

- Парни, с вами очень интересно! - сказал Влад, - Честно-честно. Ну, вот и пришли. Я пойду в штаб, выбью нам домик, скинем вещи - и отдыхать. Сколько там времени? Всего-то половина одиннадцатого утра. Спать никто не хочет?

- В Москве отоспимся... - сказал Зюзель, - Поехали уже. Не виски, так хоть коньяка нормального... Башку отламывает...

- Это херня! - и Влад ушёл по начальству.

Была суббота - наверное, поэтому вокруг было так мало лётчиков и солдат, да и те сонные и расслабленные. Двое салабонов чистили памятник сверхзвуковому самолёту, наблюдающий за ними дедушка нехотя покуривал сигарету и вяло подкармливал местных голубей.

- С телека, что ль? - поинтересовался он у нас, заприметив штатив.

- С телека, с телека... Угадал... - ответил ему Зюзель без энтузиазма.

Больше контактов не было. Влад вернулся довольно быстро, с ключами. Мы забросили вещи и пешком вышли из городка на дорогу, где и стали голосовать.

- Думал в гражданку переодеться... - сказал Влад о себе и своей военной форме, - Но передумал. Вдруг патруль? Я же не в отпуске, а в служебной командировке. Секретной, если что.

Вскоре нас подобрал пожилой осетин на старой "Ниве", и ещё через полчаса мы были в центре Моздока, на площади с фонтанами.

- Здесь недалеко! - и Влад повёл нас в кабак, где когда-то им был ранен в задницу замполит Акула, - "Нарт" называется.

Кабака там уже не было - на его месте был магазин детских игрушек. Из него выходила местная женщина с двумя мальчиками - один, маленький, сидел в коляске, обнимая цветастого пластикового робота-трансформера, другой, лет пяти, энергично скакал вокруг с игрушечной винтовкой М-16, сделанной, небось китайскими политзаключёнными.

- Аллах Акбар! - кричал мальчик.

- Шамиль! - одёрнула его мать, добавив что-то на непонятном нам языке.

- Тут же осетины одни живут? - удивился я.

- Не только... - сказал Влад.

- Великая Алания от моря до моря, я читал, давно, - вспомнил я, - Легендарный осетин Фридрих Барбаросса. Типа аланы даже татаро-монголов отпиздили.

- Много чего пишут... - согласился Влад, - Ладно, пошли тогда в другой любой кабак.

- В ближайший? - уточнил Берс.

Через пять минут мы сидели за столиком в каком-то уличном шалмане, неподалёку от рынка, заказав чебуреки и какого-то портвейну. Солнце уже начинало припекать, но мы этого не боялись. Включилась внутренняя струна - с ней не развозит даже на палящем солнце. Не знаю, как у кого - а у меня эта струна включилась. Конечно, отпустило - горячая точка осталась почти уже, совсем, позади - но струна натянулась на обратке, как предчувствие всего ужасного, что могло с нами случиться, но так, тьфу-тьфу-тьфу, и не случилось. Я не суеверен, но интуиция мне всегда говорит: не концентрируйся на западле, не притягивай грустного. Не всегда это возможно - чаще химия мозга сильнее нас.

Выпили ни за что - просто выпили. Каждый пил в своём темпе, коллективизм закончился. Чебуреки приятно грели пустой до того желудок. Было непривычно пить без надежды на анашу по крайней мере ближайшие часов двадцать, это самое быстрое. Неужели я такой наркоман? Ну и что - достаточно на время переключиться на режим чистого алкаша.

- Впервые на войне-то побывали, а, парни? - спросил майор, - Понравилось хоть немного?

- Ничего... - сказал Зюзель, - Мы с Берсом впервые. Один Архип вот уже был, раньше.

- Они меня только из-за этого и взяли. Я же рассказывал уже... - сказал я, хлебнув вина.

- При мне? Ни разу... - пожал плечами Влад, _ Расскажи ещё?

- Да ничего особенного, - начал я, - Просто попал в журналистику сразу после школы, а тут как раз перестройка, войны всякие, ужасы. Впервые я побывал на войне в двадцать лет. Это был Нагорный Карабах с армянской стороны. Из войны я видел только один гроб с распухшим артиллеристом славянской внешности. Армянские добровольцы, так называемые фидаины, угощали меня зелёным самогоном, который они называли Карабахским коньяком. А в Ереване той зимой не было эллектричества, из-за энергетической блокады, вырубали деревья на растопку, водка была палёная и слабая, и мы с лидером дашнаков пошли в казино, работающее на бензиновой подстанции. Потом была Ингушетия - резня в Пригородном районе. Я прибыл уже к массовым эксгумациям. Самым неприятным были женщины, дети, животные и старики. В Назрани все таксисты слушали песню Ветлицкой "Лейла-ла, не стриги золотые косы". Местные боевики пили водку со мной и корреспондентом "Правды", бывшим воином-интернационалистом, ненавидевшим академика Сахарова. Ночью ингшушские боевики ездили вместе с нами в районы контроля внутренних войск и провоцировали. Бля, по-моему, я эту хуйню уже в сотый раз рассказываю. Или нет?

- Не важно. Главное, как они провоцировали? - уточнил Влад.

- В основном спрашивали на блок-постах: "Слушай, у тебя мать, отец есть, нет? Почему без денег тела не отдаёте? Почему их экскаваторами закопали и нам не говорят - где?" На драку напрашивались. У одного ингушского парня в багажнике даже был помповик - но нас ни разу не досматривали. У второго тоже наверно был. На второй машине за нами немецкое телевидение ездило. Потом в Азербайджане я был, во время тамошнего периода военных переворотов. Потом Чечня началась - ещё за год до войны. Там постоянно какие-то столкновения между своими проходили, помнишь? Лабазанов, Гантамиров, Сулейманов...

- Ни одного не помню, меня ведь там тогда не было, - сказал Влад, - Я же не смотрю телевизор, не читаю газет. Только своими глазами. Ты про опыт рассказывай. Самое интересное.

- Это книги не хватит, - сказал я, - Романа, а то и собрания сочинений.

- Хорошо. Дальше потом дорасскажешь, когда сам захочешь. Опиши лучше - как изменилось твоё сознание? В двух-трёх словах? После всех этих военных приключений?

- Сознание? Ну... Как? Понял, что я не я. Что всё вокруг шире меня. Увидел себя со стороны. Ведь не случайно я потом начал экспериментировать с психоделиками, оценивать те ощущения. И ту ночь под бомбёжкой. И ту собаку, глодающую кисть трупа старика, и тех вооружённых чеченцев, ищущих шпионов по домам в районе, где я жил под бомбёжками несколько дней в чеченской семье, сидя в подвале за разговорами со стариком, которого выслал Сталин, а теперь сын подарил ему пистолет, чтобы его уже никуда не вывезли, а освободили от жизни в смертельном бою. Там я научился различать запах смерти. Не только внешний запах, но и соединяющийся с тем, что изнутри. Необычная такая хренотень, ни с чем не сравнимая - кроме некоторых наркотиков. Кстати, это ведь мой собственный запах. Как и всё остальное, я умираю с самого рождения. Как и все. И ничего такого в этом процессе нет, кроме ощущения некоторой несвежести.

Я закурил сигарету и выпил.

- А что окружающие люди? Они становятся другими, когда возвращаешься? Как если бы ты вернулся из космоса, вот я о чём... - ещё спросил он.

- Ну... После первых разов, по возвращении, люди казались мне злостными дебилами, неприятными в общении и в быту, кроме отдельных алкоголических страдальцев. Но потом я научился ценить то, что Берс и прочие буддисты называют законом кармы. Какая хорошая карма у людей, не видевших войну, не попадавших в эти неприятные ситуации. Как им повезло быть вдали от этой поганой суеты, ежесекундно круче зубной боли изматывающей твою единственную психику, угрожающую тебе обрывом единственной важной связи со всем интересным. В результате, мне кажется, я научился ценить мир по-настоящему. Свой, и вообще. В мире, в котором я стараюсь жить, нет, и не может быть войны. Несправедливой, разумеется.

- Всё равно скоро снова будет... - вздохнул Влад, - Ох, блядь, справедливая...

- Потому и будет, чтобы не было... Ну, лехаим.

И мы выпили, чокнувшись, по последней. Хотелось прогуляться по базару, да и вообще - поменять базирование, посмотреть архитектуру, мирных людей, от которых даже мы, киношные проходимцы, всего за неделю в Ханкале успели как следует отвыкнуть. По крайней мере - ваш непокорный слуга Архип.

- Неприметной тропой пробираюсь к ручью... Где трава? Где трава? Где трава высока, там, где заросли кущи... - напевал Берс негромко себе под нос, когда мы ходили по базару, жадно впитывая народные колориты Северного Кавказа.

На глаза попалось такое же чучело чёрного ворона, выряженное в мини-экипировку ОМОНа - как подарили на день рождения Гоги, только, кажется, тот экземпляр был покрупнее - и с такой же точно гравировкой на подставке: "Не делай добра, не получишь зла. ОМОН". Я подумал, какое добро сделал Гоги, что остался без правых руки и ноги - наверное, какое-нибудь сделал. Чёрт. Эта херня не имеет не малейшего отношения к действительности - почему я воспринимаю её как заветную скрижаль? Вот и все скрижали таковы - одна сплошная дуалистичная ложь. А правда в том, что сегодня руки-ноги и голова целы, а завтра, может быть, уже и нет тебя, целиком или частично. А есть только чучело этого ворона, погибшего за чужое, довольно мрачное, но, вроде бы, вполне человеческое чувство юмора.

- А что? Это идея! - вдруг предложил Влад непонятно с чего, - А поедем на озеро? Тут офигенное горное озеро, неподалёку от аэродрома. Оттуда пешком потом дойдём до военгородка, и сразу в баню. А бухла и закуси сейчас накупим. Как вам такое предложение, а, парни?

Никто не возражал. Мы закупили много коньяка, всяких сыров и колбас, копчёного мяса и рыба, хлеба, помидоров и огурцов, ещё чего-то по вкусу - а потом договорились у рынка с шофёром старой чёрной "Волги" и поехали в горы, на озеро, купаться и загорать.

Вода была леденющей - это отрезвляло и позволяло пить дальше. Мы не гнали - должно было остаться на баню. Хотя Влад утверждал, что там будет.

- Там всё есть! Там же начфин! - сказал он и показал нам свой вертикально поднятый указательный палец.

- А что он там делает? - удивился я.

Я прекрасно помнил начфина, который летел с нами сюда - но был уверен, что он давно вернулся в Москву.

- Да он только сегодня из больницы выписался. У него рука сломана была. И сотрясение мозга, как обычно.

"И мне ведь тоже вечно по башке достаётся... - подумал я про себя, - А денег всё нет и нет..."

- На боевые ранения всё опять списали? - поинтересовался Берс

- Хер его знает... Алкаш он, конченый, наш Аркадий Степаныч... Почему - никто не знает. Жена, вроде, от него ушла. Он ей, небось, тоже всё пистолетом тыкал, в заложники брал.

- Может он контуженный? - спросил я.

- Кто его знает... Его к нам недавно перевели, из арбатского Пентагона. С понижением. Он там подрался по пьянке, с одним адьютантом его превосходительства...

- Собачья у вас в армии жизнь, я тебе точно говорю, Влад, - сказал Зюзель, - Бросай ты это дело.

- Есть такая профессия... - упрямо сказал Влад, - Хватит меня разлагать...

Майор выпил залпом стакан, с разбегу влетел в озеро и гордо быстро заплыл на самую середину почти идеально круглого, как огромное блюдце, чистого искристого водного пространства.

- Воины Спарты!!! Я поведу вас на дно, к дядьке Черномору!!! - орал он оттуда так, как будто провоцировал лавины.

На берегах озера было много отдыхающих - компании жарили шашлык, ловили рыбу, выпивали и купались. На Влада никто не обращал никакого внимания. Всё-таки он был сильный и свирепый, как и полагается воину специального назначения. Кинорежиссёр Зюзель издалека, наверное, весь светился тяжёлой питерской мрачностью, а Берс излучал какие-нибудь тибетские флюиды, ловко вписывавшие его в энергетическую обстановку местных гор. Что касается меня - я просто ни на что не обращал внимания, абсолютно расплылся в пространстве и ничего никакого от жизни не ждал.

Ничего и не случилось. Там был кусочек рая, и мы им воспользовались. Когда солнце начало садиться - двинулись в военгородок, тщательно убрав за собой мусор и пересчитав оставшийся коньяк. Вроде, на какое-то время ещё хватало.

- Да там всё есть, я говорю! - успокаивал Влад.

В бане действительно всё было. В предбаннике за столом сидел абсолютно пьяный начфин, замотанный полотенцем, в гипсе на левой руке и с перебинтованной головой. Из всех нас он узнал только Влада - но и этого не смог толком выразить. Кроме начфина в бане парились ещё пяток лётчиков и какой-то бедовый ординарец кого-то из аэродромного начальства. Он без умолку болтал о местных нравах и был законченным пройдохой и вообще конченым человеком. Видимо, в демократическом кругу честных солдат его терпели только за умение играть на гитаре и вменяемо петь, опираясь на врождённый слух. Начфин, приходя в себя, тут же от него требовал:

- Коля? Нашу! - и вырубался снова.

Мы выставили свои дары на стол - там уже стояла осетинская водка и лежала нехитрая закуска явно из местной столовой. Потом разделись, попарились, приняли душ, завернулись в полотенца и присоединились к отдыхающей компании. В Москву в четыре утра летели все - кроме Влада и ординарца Коли. Коля в столице вообще, по ходу, никогда не был - он был из Сыктывкара, но и там его уже никто явно не ждал.

Быстро выпив, Зюзель и Берс снова отправились в парилку. Я же попросил у Коли гитару - так, побренчать.

- Он всё уже пробухал? - строго спросил Влад Колю, кивая на спящего начфина.

- А я почём знаю... - неприятно осклабился Колян.

- Смотри у меня...

На этих словах начфин как-то умудрился воспрянуть.

- Будем знакомы! - радостно сказал он мне, едва продрав глаза, - Зови меня просто: Насралла из Эль-Фалуджи...

- Старик Похабыч, - сказал я, - Маргинальный анархический фронт.

- Кто это? - спросил начфин, аккуратно вытащил откуда-то пистолет и показал его мне, одновременно прикладывая палец к губам и косясь на Влада.

Влад встал, выпил стакан нашего коньяка и ушёл в парилку.

- Водки только осетинской не пей, Акула просил... - бросил он мне напоследок.

Начфин проводил его настороженным взором, а после снова начал болтать пистолетом влево вправо, пытаясь в воздухе изобразить некую графическую иллюстрацию своих запутанных мыслей.

- Он заряжен? - спросил я.

- На предохранителе пока... - сказал начфин, - Ну что, ты согласен пройти крещение?

- В каком смысле?

- Боевое. Прилетим, я тебе поймаю ваххабита, а ты его расстреляешь. Слабо?

- Ну, ты дурак, - сказал я, - Где я тебе в Москве ваххабита поймаю? Выпей как лучше.

- В какой Москве?! Ты в Чечню приехал, или кто?! Они же нас как баранов режут... - сказал начфин, харкая на пол слюну, - Тебе поручик Блаватский в Ханкале покажет свою видеоколлекцию, не забудь спросить... Ну, так и что ты имеешь против нашего крещения?

- У меня есть высшее крещение, - ответил я, отставляя гитару, - Вот, например, реши одну логическую задачу. Ты же в математике дока?

- Ну... И что теперь?

- А вот что. У тебя в руках пистолет. Так?

- Ну... Так... - начфин был явно не готов к тому, что я перехвачу у него инициативу, да ещё так легко и беспардонно.

- И у меня в руках пистолет. А у третьего пистолета нету.

Несколько долгих секунд начфин пытался, всё это себе представить - особенно, что у меня якобы в руках пистолет, а на место третьего подставить кого-то из присутствующих ему было несложно - а потом задал наводящий вопрос:

- Он что, пленный? Кто? Ваххабит?

- Если тебе так угодно. Ну, и расклад у нас троих следующий. Общий, но индивидуально противоположный.

- Не понял... Стоп... Понял... Вникаю...

- Один из нас без оружия. Кто-то третий. Неизвестный. Второй держит пистолет у его затылка - ты или я. Третий держит пистолет у головы второго - снова ты или я. Речь идёт о втором...

- Они все знакомы? - спросил заинтересованно начфин.

- Речь идёт о нас. Но ты зачем-то пытаешься вводить параметры следующего уровня. На этом и держится любая идеология. Вся политика - в этом. И вся религия. На параметрах высшего уровня. Они недоказуемы. Их надо просто знать всем своим существом.

- Религию не трожь... - с пьяной строгостью сказал начфин, - Ты символ веры православной знаешь наизусть?

- СВП? Ха! И не только его. На всякий случай я знаю все главные тексты основных конфессий. Так нас учили в ГРУ.

- Ого! - вытаращился уверовавший в меня начфин, - Ну, это тебе, значит, точно с Блаватским надо разговаривать...

Он налил коньяку себе и мне, выпил и спросил:

- Ну и что там с этими парнями? Которым одного пистолета не хватило?

- Да ну тебя... - я махнул рукой и тоже выпил свою дозу, - Я сам уже забыл дилемму этого второго придурка. Прям как ты. И живой, и не убил никого, и с пистолетом...

- Откуда ты знаешь, что я никого не убил? - спросил начфин.

- Думаешь, по тебе не видно?

Начфин задумался и вскоре от меня отстал. Всё остальное время он старался даже не смотреть в мою сторону - как будто решил считать несуществующим всё, о чём мы говорили. Или зашёл в логический тупик. Ясно ведь, что никого он не убил. Это должно пахнуть, и я бы почуял.

Из парилки вышли Зюзель, Берс и Влад. Увидев их довольные лица, начфин встал и тоже направился в парилку - но, как назло, вдруг резко поскользнулся на мокрой лужице и уже падал навзничь, затылком о кафель, когда Влад одним прыжком подскочил к нему и просто-напросто спас от полного уничтожения. Сам майор при этом не пострадал - только зацепил ногой за стол, с которого попадала и разбилась вся наша выпивка. Кроме заныканных начфином под столом ста грамм осетинской водки - которую он мгновенно залпом выпил прямо из горлышка, дабы излечить свой бешеный стресс от чуть не наступившего очередного, а то и окончательного, сотрясения мозга.

- Ты спаситель! - обнимал он смущённого Влада, который, казалось, вообще не понимал природы своего отчаянного поступка.

За спасение начфина пришлось откупорить неприкосновенный лётчицкий запас - под честное слово Влада, что он вскоре куда-то убежит, и быстренько, всем нам, всё, что надо в полёт до Москвы, раздобудет.

- А пиздеть команды не было! - так завершил майор Влад свою страшную клятву, которую он в ту ночь так и не исполнил.

В четыре утра мы все отправились грузиться в самолёт. Именно в этот момент мне и стало окончательно ясно, что я нахерачу обо всём происходящем подколодную книжку, беспредельно смешную и невероятно грустную сразу - а Влад уже храпел на всю военную Моздокскую баню, и ни одно оружие в мире не сумело бы его разбудить.

29.

"...Выстрел грянет, ворон кружит - твой дружок в бурьяне неживой лежит... А вокруг земля дымится, чужая земля... Ветер дует, солнце встаёт, на родном пороге мать сыночка ждёт... " - крутились в голове обрывки вчерашних банных песен, которые играл на гитаре бухой ординарец Коля. Правда, в голове ни крутились уже в исполнении какого-то, наверняка, краснознамённого хора.

Двигатели военного грузового самолёта мерно гудели, когда я открыл глаза. Спал я сидя, в откидном креслице для десантуры. Рядом сидел Берс, и что-то бормотал, глядя в одну точку полуприкрытыми глазами.

Брюхо самолёта было почти пустое - летели порожняком. Не считая десятка каких-то крепких, поджарых и накачанных, но не очень больших, скорее юрких, парней - пивших шампанское и водку, и играющих в карты. В самолёте была температура почти как в холодильнике - но парни были в одних защитных штанах, без маек, и от них даже слегка шёл пар.

Зюзель спал напротив нас с Берсом, причём лёжа - на ящике с надписью "не кантовать" - и положив под голову сумку с кинокамерой "Конвас". По лицу было видно, что ему это жёстко, но понятно. На полу, опершийся спиной об этот же ящик, спал сидя перебинтованный и загипсованный начфин. В одной руке он сжимал пистолет, а в другой - пустую обойму от него. По полу перекатывались патроны.

Забавно, но ни одного банного лётчика я вокруг не увидел - возможно, они все были в кабине пилотов.

Вдруг непонятно откуда мне на руку выпрыгнул кузнечик. Небольшой, светло-зелёный - он, видать, случайно запрыгнул в самолёт, заблудился, а теперь стал сильно замёрзать - и тут, на своё счастье, совершил из последних сил спасительный прыжок мне на руку. И теперь сидел, прижавшись брюшком к теплу моей руки, и больше никуда не собирался прыгать.

- Тебе повезло, брат, - сказал я ему, - Живым доедешь, обещаю.

Из кармана начфина торчала колода карт в упаковке. Я аккуратно, стараясь не потревожить кузнечика, сидящего на тыльной стороне моей левой руки, дотянулся до них и попытался умыкнуть.

Но не тут то было. Начфин моментально проснулся и наставил на меня разряженный пистолет.

- Деньги?! Ты что?! - вскричал он, чуть не разбудив Зюзеля.

- Тихо, тихо... - опешил я, - Какие деньги? Да мне просто коробочка нужна, для кузнечика. Увидел у тебя, из-под карт. Я в Москве отдам...

И я аккуратно, чтобы не испугать кузнечика, показал его начфину. Кузнечик вроде уже отогрелся - но окружающий холод его не прельщал. Со мной ему было покойно и безопасно - насколько его умишко мог это осознавать. Да на все сто, должно быть.

- Нет... Нет... - пытаясь быть суровым, сказал мне полностью разбитый, но из злости не сдающийся начфин, - Он должен сдохнуть... Или выжить, но сам! Сам! Он сам во всём виноват! Кто его сюда звал?!

- Да ты сдурел, как он здесь выживет? Он же не ты... - попытался я его успокоить, отстранившись вместе с кузнечиком от чернушной начфиновской энергетики, - Дашь коробочку?

- Нет... - сказал начфин, покачав головой.

- Ну, и сволочь же ты... Тогда ни на что больше не надейся... - резко сказал я ему и стал ждать, когда Берс закончит свою медитацию и что-нибудь придумает для нас с зелёным братом. На начфина я больше старался не смотреть, никогда. А сам он снова заснул, предварительно собрав патроны в карман и засунув пистолет с обоймой под рубашку.

- К Москве отоспится, - сказал Берс, выходя из медитации, - Парни говорят, ещё часа четыре лететь.

- А я долго проспал?

- Минут сорок.

- Да ладно? Может, у тебя часы остановились? По состоянию непохоже...

- Только в полёте минут сорок. Просто мы ещё часа четыре не взлетали. А заснул ты сразу, как сел в это кресло.

- А... А водки нет?

- У парней есть.

- А что вообще это за парни?

- Военная разведка. Спецназ ГРУ.

- Ясно. Аквариум...

Тут кто-то из спецназовцев врубил Егора Летова. И уже не вырубал до самой Москвы. Ознакомившись с ситуацией кузнечика-беженца, Берс быстро сообразил, что ему подойдёт пустая пачка из-под сигарет, которую моментально и предоставил. У меня-то сигареты давно закончились, ещё на горном осетинском озере. Пачку с кузнечиком я аккуратно положил в карман куртки, которую повесил как можно выше, на какой-то шуруп, подальше от начфина и прочих полётных перипетий.

Моя любимая песня заставила меня немедля приступить к поиску водки.

"Плюшевый мишутка

Шёл по лесу шишки собирал

Сразу терял всё что находил

Превращался в дулю..."

Нет, подумал я, разыскивая выпивку - самое главное, что я понял через войну, так это то, что в нашей простой окружающей жизни мирной нет ни одного мало-мальски серьёзного повода, чтобы напрягаться. Вот так я и стараюсь жить. Не понимаю, откуда берётся афганский синдром? Все бы так расслабились...

Водкой бойцы меня угостили - даже не пришлось особо объяснять, что да как. Их старшой лично достал из вещмешка две бутылки осетинского производства и вручил мне со словами:

- Шампанское закончилось, извини. Стаканчики пластиковые тоже, к сожалению...

Он был очень учтив и напоминал вожатого в пионерском лагере - для детей викингов-берсерков, зачатых под мухоморами с пленной белоглазой чудью. На его плече была татуировка летучей мыши, ГРУшного бренда, и цифры 666. Он играл в карты с двумя другими бойцами, и сам пил шампанское. Водка была у него в прикупе.

- Удачи, - сказал я ему в благодарность.

- Да, - ответил татуированный, - Смотри, как я сейчас выиграю домашний кинотеатр.

И он вскрылся. Это был флэш-рояль - оказывается, ребята натурально резались в покер.

"Эти машины для убийства такую шваль, как мы, к себе бы и на порог даже не пустили... - подумалось мне, - То ли дело "Ярило", простые ребята, не испорченные... Да, правду говорят - без конфликта нет развития..."

Чем был испорчен спецназ ГРУ, в чём был его конфликт с действительностью - сформулировать у меня так и не получилось. Непосильная задача оказалась - видать, мышцы мозга не того уровня. Решил просто, что я так вижу - или не вижу - и всё. Они были приятные, эти парни - только всех прочих явно признавали за безопасных беззубых животных со спиленными когтями.

- Что касается реинкарнации... - сказал мне Берс, когда мы по очереди выпили по глотку водки, - Я тебе вот что скажу. С абсолютного уровня я понимаю всё линейно. Поскольку время там отсутствует, верней имеет только эгоистическую сущность, представить такую цепочку очень просто. Только надо учесть, что эта цепочка находится уже не на абсолютном, а на относительном уровне. Мы с тобой не можем понять отсутствие времени, потому что находимся на относительном уровне. Мы звенья в бесконечной цепи белковых молекул. Не ломай голову. Хотя сломать её невозможно - в отсутствии времени там уже торчит следующая голова.

- Вот так ты объяснил гораздо понятнее... Чем в прошлый раз, на бруствере...

- Случайность. Это чистое искусство, как рисование на воде. Всё чудесно, но растворяется в тот же самый момент, как появляется. При этом ты имей в виду, моя трактовка событий может вдруг остаться в веках и не совпадать с трактовкой Зюзеля, которая останется в веках без всяких на то сомнений. Раньше я хотел изменить мир - и у меня ничего не получалось. Теперь я хочу изменить себя. Кое-что начинает изменяться.

- Измена похожа на верность?

- Похожа, само собой.

- В КГБ об этом расскажи...

Он замолчал, выпил водки, угостил меня сигаретой и мы закурили. Хорошо, что в грузовых самолётах можно пить, курить и разговаривать на неприземлённые темы. Да на любые.

Я проверил, не спит ли кузнечик - как они вообще спят, кто-нибудь видел? Потом я подумал, что если кто при мне убьёт таракана или человека - я либо вступлю в открытый конфликт, либо ограничусь наблюдением. Потому что нет обобщающих мыслей и объединяющих действий. Истина неописуема - но её поиск чем забавней, тем краше. Даже если людишки и ошибаются на каждом шагу - что поистине невозможно, за то и неизмеримо смешней.

Кто-то из спецназовцев выключил магнитофон, перемотал - и снова поставил "Плюшевого мишутку". Видимо, не один я в этом военном самолёте был фанатом этого эпического гимна экзистенциальному сопротивлению:

"Плюшевый мишутка

Шёл войною прямо на Берлин

Смело ломал каждый мостик перед собой

Превращался в дуло

Чтобы поседел волос

Чтобы почернел палец

Чтобы опалил дождик

Чтобы кто-то там тронул

Чтобы кто-то там дунул

Чтобы кто-то там...

на стол накрыл

машинку починил

платочком махнул

ветку нагнул..."

Я пошёл отлить в задний отсек - размышляя про путинский апгрейд России, и про то, что смерть помогает сохранить необходимое равновесие в целой популяции, не позволяя ей слишком разрастись и стать неуправляемой. Не будь смерти, мир завоевали бы организмы, размножающиеся быстрее остальных. Одна маленькая невидимая бактерия может самостоятельно произвести за несколько часов огромное потомство, равное весу человека - а каждый грамм почвы содержит сто миллионов таких потенциальных патриархов. Менее чем за два дня вся поверхность Земли была бы покрыта зловонными дюнами бактерий всех цветов радуги. Беспрепятственно размножаясь, простейшие дадут нам такую же картину за сорок дней. Комнатной мухе потребуется четыре года, крысе - восемь лет, растения клевера смогут покрыть всю Землю за одиннадцать лет. Но прежде, чем нас вытеснят слоны, пройдет не меньше века. Эту информацию каждый технически обеспеченный чел может легко выудить в Интернете и использовать - но что она ему даст? С информацией надо ещё работать научиться. Вот так и наша Внутренняя Ичкерия - на том же пассионарном уровне, где и расстрелянные большевистскими подонками рыцари, вроде Николая Гумилёва, или оболганные львы святого панмонголизма, вроде барона фон Унгерна. Кто знает правду о войне? На войне правды вообще быть не может.

Я уже лет пятнадцать, как привык, что её нет и быть не может вообще ни о чём. Какая реальность, когда все выдуманные частицы уходят в свет и туда же приходят и провокацию наводят? Я знал об этом с самого детства, таково моё честное слово.

- Ты служил? - спрашивал Берса проснувшийся начфин, уже вполне так вменяемый.

- Я учился в хабаровском лётном училище, три курса, - отвечал ему Берс, - Человек, прошедший вторую мировую войну, учил меня и моих одногруппников убивать другого человека резиновым ножом.

- На себе?

- Сначала на себе, потом друг на друге. Считалось, что боевому лётчику этот навык необходим. А я не собирался летать - я готовился стать наземным диспетчером, но потом бросил и уехал в Питер, учиться на киномеханика. Мы там вот с ним познакомились...

Он указал на Зюзеля. Зюзель проснулся и посмотрел на нас строгим взглядом гениального кинематографиста.

- А в Москве, представьте, я последним получил квартиру от коммунистов! - продолжал Берс, - На первом этаже, как отец одиночка. На следующий день после получения мною ордера случился август 91-го.

- Я от коммунистов ничего не получил, кроме бесплатного режиссёрского образования и отвращения к социальной жизни... - цинично сказал Зюзель.

- А ты, Архип? Тебя вообще учили? Вот как ты пишешь? - спросил

- Я? Пишу запоем... - я отхлебнул водки, - Да, учили, ещё в школе. В основном я сам учился, по книжкам. Образования в общем понимании у меня нет. Десять лет средней экспериментальной школы, год экономического факультета инженеров транспорта, три месяца на историческом, в универе, год на сценарном во ВГИКе. Работа мешала получить диплом, и, конечно, дети. И вообще как-то всегда не о том думалось. И диплома никакого не хотелось, и школу бы бросил, если б знал, что это поможет в будущем...

- Пьянка тебе мешала, и наркомания, - сказал Зюзель с пониманием в голосе, - И анархическое отрицание бюрократической иерархии.

- Как способ академической адаптации в искусственной вечности... - не предположил, но просто сымпровизировал Берс.

- Ну, да, - сказал я, - Само собой. Дураку ясно...

Начфин ничего не мог добавить к нашему разговору - он давно уже нас не слушал, а сосредоточенно вставлял патроны в магазин пистолета, и его пальцы слушались так себе, на троечку.

- Дайте водки, что ли... - сказал Зюзель, - Скоро мы вообще прилетим-то?

- Часа через полтора! - оживился начфин, - И мне тоже дайте водки. А то скоро прилетим, а я ещё не нажрался. А трезвым в общагу ехать - это себя не уважать...

Я действительно никогда ещё не видел начфина таким трезвым. Мы неспешно допивали водку и слушали старинные песни "Гражданской обороны".

"Плюшевый мишутка

Лез на небо прямо по сосне

Грозно рычал, прутиком грозил

Превращался в точку

Значит кто-то там знает

Значит кто-то там верит

Значит кто-то там помнит

Значит кто-то там любит

Значит кто-то там..."

Помню, в какой-то момент я ещё раз ходил к спецназовцам за водкой - и они дали мне ещё бутылку.

- Слушайте, парни... А у вас есть "Отряд не заметил потери бойца?" - спрашивал я их про музыкальный репертуар.

- Была, но на другом диске. В Шатое забыли, на базе... - отвечал один из бойцов, сосредоточенно глядя в карты.

- Секретную информацию разглашать?! Стрит! - и старшой снова удачно вскрывал свою покерную комбинацию.

- Жаль... - я-то имел в виду отсутствие любимой песни.

- Ни хуя себе жаль?! Да тут первый взнос на "Мицубиши"! - с хохотом взрывался грушник.

- Удачи! - и я пошёл к своим, гражданским. Хотя уже даже слегка обстрелянным - но всё равно, чёртовым хиппи. Но я - чистый панк, я готов взять в руки оружие, если что. За свободу и женщин, против подоночных кретинов - всегда, пожалуйста. Но не тороплюсь - пока бухаю. Но скоро буду завязывать.

Самолёт совершил мягкую посадку. Мы вышли на лётное поле. Светило солнце, в поле за взлётными полосами стрекотали целые тыщи кузнечиков. И когда мы все, пёхом, допёрлись до этой живой травы военного аэродрома - я достал из кармана пустую пачку с их чеченским братом и выпустил его туда, к таким же, как он.

30.

В Москве я резко бросил бухать - для этого пришлось срочно замутить иранского гашиша. Принц Гарри, ди-джей Ганс и хакер Либидос ссудили меня деньгами - и через какие-то двое суток я уже был в Симферополе, воротах Крыма - а потом уже и в Ялте, в своём раю.

Конечно, война так просто не отпускала - на пике абстиненции, на площади трёх вокзалов, я подрался с водителем эвакуатора, который вероломно перекрыл проезд мирному троллейбусу, а потом ещё обиделся на мой выкрик в свой адрес:

- Да что вы за пидарасы прокремлёвские?!

- Ты кого пидарасом назвал?!

Подрались мы не очень сильно - и хотя в какой-то момент эвакуатор, хотя и был где-то в два раза крупнее меня, начал звать милицию, потому что я пару раз саданул ему кедом в широкую грудину - в моём сознании не было ни агрессии, ни страха. Только быстро-быстро проносился отрывок из карело-финского эпоса "Калевала", который в детстве мне читала бабушка:

"Кто погиб, тот жить не будет!

Брось его в поток холодный -

Пусть он там тюленем станет,

Пусть в кита он обратится!

Кровь, довольно изливаться!

Ты не бей струёй горячей

Перестань на лоб мне брызгать!

Обливать мне грудь потоком!

Успокойся, стой недвижно

Как река стоит в запруде

Как во мху стоит осока

Как скала средь водопада!

Если ж надо непременно

Чтобы вечно ты струилась -

Ну, так двигайся по мышцам,

Пробегай по жилам быстро -

Но рекой не лейся в землю

И не смешивайся с пылью!

Обитать должна ты в сердце,

В лёгких погреб свой устроить!

Возвратись туда скорее,

Поспеши домой обратно!"

Честно вспоминая, никакой особой крови в моем сражении с прихвостнем беспредельного столичного правительства - изымающего чужую собственность без суда и следствия, подобно ворью - не случилось. Однако этот внутренний зов предков-викингов - вброшенный в советском переводе моей шестилетней детской памятью - в той дурацкой безоружной битве мне конкретно помог. Я победил, да и ментов так и не объявилось. Эвакуатор в гневной трясучке ретировался, не ожидав такой боевой прыти от пьяного - но, к его несчастью, ещё и удолбанного мощнейшим гаштетом - очкарика. Можно было бы представить себе так и не осуществившийся милицейский протокол моего на то время бешеного состояния:

"...на предложение пройти медицинскую экспертизу, задержанный показал трёхгодичной давности справку из психиатрической больницы имени Кащенко, назвался пишущим и разговаривающим репортёром, участником прошлой и настоящей чеченской войны, рассказывал об употреблении различных наркотиков, а также самостоятельно предъявил какие-то свежие грибы, рекомендовав настоять на них компот в столовой дивизии имени Дзержинского и пообещав как результат скорейшую смену политического курса в стране. Кроме того, неоднократно называл себя детективом Нэшем Бриджесом, работающим под прикрытием ряда зарубежных информационных агентств и потерявшим все соответствующие удостоверения в баре Дома журналистов..."

Мне было не до ментов - меня ждали любовь, жена, дети и полуостров Крым. Накануне отъезда на поезде, мной специально были куплены дорогие не китайские, а тайваньские кеды, и я чувствовал себя на пороге новой жизни. Крым благодаря хорошей карме и драгоценной жене стал мне второй родиной, которая за минувшие одиннадцать лет всё больше снимала с меня психозы родины настоящей.

На всю Ялту широко рекламировалось какое-то шоу сорока аллигаторов и одного крокодила-альбиноса.

Ты меня ждала и очень ругалась, что я не выходил на связь. Какое, на хер, спецзадание, у тебя дети или кто!? Даже дала мне по башке моим любимым кулаком - но не со злости, а от избытка чувств.

Ты всю нашу общую жизнь учила меня свободе. Я безумно люблю искать всяческую свободу - за просто так её не получишь, хоть она и во всём. Если тратить на этот поиск всё свое время - это сильно. Если ищут сразу и одновременно больше двух особей - это круче и быстрей. А если эти две особи - собственные термоядерные противоположности, ищущие свободу по следам безумных внесистемных взрывов - тогда вообще пиздец.

Вот так оно всё у нас и получилось. А потому что надо уметь держать себя в руках. Неслыханные слова рождаются самостоятельно. Кто пытается заменить Великого Мастера, хватаясь за его топор - вряд ли останется в дружбе со своей головой. Потому что спать надо поменьше, а думать - бессмысленно.

И так мы все вчетвером были реально счастливы. Мы сидели на берегу моря, наши дети строили замки на песке. Я рассказал тебе историю от Берса - про Будду Вайрочану, как он однажды по ряду причин пожелал родиться некрасивым.

- Мне недавно снился Санчес... Причём он знал, что он мёртвый... - сказала ты.

- Ясное дело, знал... Когда снился? С 10 на 11 июня?

- Не помню. Недавно.

- Ну, луна то полная была?

- Да, вроде... Ещё на следующий день толпа кришнаитов всё по набережной рассекала. Реально.

- Понятно... А Кащей тебе не снился?

- Нет.

- А Берс?

- Вроде, нет... Ещё какая-то говорящая собака... Французский бульдог...

- А... Это Берс и был... Слушай, а что это там за шоу с аллигаторами на набережной?

- Не знаю... Дети заинтересованности не изъявляли. Хрень какая-нибудь... Жалко мне что-то этих крокодилов.

Я закурил сигарету. А ты, оказывается, за период моего отсутствия рядом с тобой успела окончательно побороть никотиновую зависимость. Только каннабис - да и тот в мизерных дозах. Какое у тебя всё-таки здоровое сознание.

- Я понял, почему я тебя люблю, - сказал я, - Ты похожа на мою бабушку. Такая же красивая - длинная, мудрая и худая.

- А ты на моего дедушку, которому на войне ногу оторвало, - сказало ты, - Ну чего, страшно в Чечне?

- Да нет там ни хуя страшного, в этой Чечне. Я бы опять поехал.

- Без меня больше никогда. Ты это понял?

- Да не поеду я, больше. Чего я там не видал?

- Вот именно. Пиши лучше книжки.

- И киносценарии, вместе с тобой?

- Да. Может, хоть денег заплатят. А за фильм? Чего Зюзель с Берсом говорят?

- Да я и сам знаю, что всем нам заплатят, твари... За всё заплатят. Да куда они денутся?

- Ты только не злись больше. Хорошо?

- Да на кого?!

Кисунчик, любовь моя! Да я уже давным-давно понял, что любить львицу можно только на её условиях.

- Мама, папа, пошли купаться! - зовут нас сын и дочка.

И мы всем сверкающим семейством идём плавать в Чёрное море. Я представляю его наполненным кровью - и, на мулах и лошадях, по колено в крови, по этому кровавому морю едут ужасные тибетские демоны, с третьим глазом высшей мудрости во лбу, с огнемётами "Шмель" и гранатомётами "Муха". Готовые защитить нас от любых личных проекций невероятной и жестокой глупости - в которой всё живое инстинктивно и вечно барахтается.

Единственное, что может родить мужик - это артефакт культуры. Культ Ура - это поклонение Солнцу, если кто не в курсе. Сочинить книгу или фильм - и чтобы герой и мир был таким, каким это необходимо, с невозможно удаляющейся перспективой смешного бессмертия.

А вот прокатная судьба фильма "Внутренняя Ичкерия" так пока и не сложилась. Вернее, всё получилось, как только и могло произойти, с полным доверием к ещё не произошедшему. Как в недоделанном, дешёвом, арт-хаусном, но всё ж таки гениальном кино.

Нет, на телеке-то мы всё смонтировали, Зюзель, в одно рыло отстрелялся - не помню уже, как они его там назвали, продюсеры с пустыми глазами. Там всё вышло, как они хотели - про воинский дух, боевое братство и прочую ерунду. Странно, но в финале работы Зюзель даже не набил морду ни одному из копродюсеров, чтобы не задерживали наши кровные бабки - так что бабок настоящих мы так и не получили. Одни копейки, смешные какие-то.

Никогда не унывающий Берс вообще уехал в Амстердам - строить тамошний буддийский центр и окончательно отказаться от алкоголя и наркотиков. Действительно, где богеме это делать ещё, как не в Амстердаме?

Мы же вернулись из Крыма в Москву - каникулы закончились, начиналась дочкина школа. Куда и я ходил в восьмидесятые годы прошлого века - экспериментальная, академии наук.

Японцы очень рано приучают детей к горшку - отсюда и путь самурая, и чудовищно жестокие комиксы манга. Ты кормишь нашего сына грудью почти уже три года. Здоровый балбес, носится по двору, рубит всех пластмассовым мечом - а потом возвращается к тебе с командным криком "Мама! Сися!" Тут то ты сисю и достаёшь.

Мы с тобой сидим на скамейке. Перед нами огромный сталинский дом, напоминающий контурами тибетский дворец Потала. За спиной - стена следственного изолятора "Матросская тишина", где томятся люди с тёмной полосой в жизни. Нас это не волнует - мы свободны.

Значит, надо прорываться в космическую богему. Ей принадлежит искусство. В том числе искусство счастливой материальной жизни. Надо помочь Берсу и Зюзелю, и прорваться туда всем вместе. Можно уехать жить в Европу. Сказать тамошним обывателям правду - о главных и самых важных задачах современности. Научить других людей говорить правду. Чем больше в жизни комфорта - тем больше можно сделать. Но в начале пути по любому обеспечен дискомфорт - чем он больше, тем дальше полетишь, преобразуя статику в кинетику. Чем глубже ущелья - тем выше вершины. Нет, решено - уехать в Европу и жить то в Лондоне, то в Альпах, то в Каннах, а то и в Копенгагене. Или - вообще махнуть в Австралию. Посещать экзотические, но правильные места. Оградить себя и всех своих от животного мира, общаться с ним с позиции разума и силы. Не жрать, и не быть сожранным - и то, и то. Такова мудрость алмазных свиней из Текстильщиков и Кузьминок, с улиц Докукина, маршала Конева, Преображенки, Матросской тишины, Сокольников, Крыма и всех прочих точек бифуркации.

Когда документальный кинофильм "Внутренняя Ичкерия" был наконец смонтирован, в плёнке, для широкоэкранного показа - озвучили его ди-джей Транс и ряд классических немецких композиторов девятнадцатого века. Но все фестивали Европы тоже отвергли наш фильм, назвав его шовинистическим, как и наши. Наверное, из-за монологов накаченного полуголого Влада в краповом берете. Или доктора, который цитировал Наполеона и Хемингуэя. Или рассуждения других офицеров - про то, что любой отряд сплачивается кровью, а любой солдат рождается, чтобы умереть на поле боя. В Европе это, видать, не понравилось. Это в чеченской жизни-то отряда специальных ментов "Ярило" они нашли шовинизм? Вообще не понятно, что такое шовинизм в таком случае, как не обычные трагические последствия коррупции в высших эшелонах. Да, в фильме нет ни одного высказывания чеченца, и вообще нет никаких чеченцев, только жизнь отряда - потому что нам ведь не всё давали снимать. Нас охраняли со всех сторон на тяжёлой технике. А в результате втянули в засаду, на День Независимости России, хотя в лагере Ханкала был назначен зажигательный концерт.

В общем, так или иначе, но ваш непокорный слуга Архип решил подзавязать с бухлом и наркотой. Даже дал тантрический обет всем Ламам и Бодхисаттвам. Что такое этот обет - отдельная песня. Завяжу ль теперь бухать? С большой долей вероятности. То есть уже наверняка - если раньше не сдохну. Хотя, в общем, обет у меня нестрогий. Освобожу ли всех существ? Само собой. Да их никто и не пленял - кроме бессмертной игры сознания. Чем ещё заниматься? Да просто окончательно расслабиться.

Гадом буду, удачи - и кармапаченно.

ТНЕ ЕND

август 1999-го - сентябрь 2007-го года

об авторе:

Ухлин Дмитрий Юрьевич

Родился в 1971 году, в Москве, в семье беспартийных инженеров.

В 1989 году окончил экспериментальную школу при АПН СССР.

С 1992 по 1995 годы работал в еженедельнике "Московские новости" - корреспондент отделов "расследования" и "национальная политика", неоднократные командировки в "горячие точки", в том числе на Северный Кавказ (Чечня, Ингушетия, Осетия, Дагестан) и в Закавказье (Армения, Азербайджан) в 1992-96 гг, съёмки документального фильма в Чечне в 2000 году. Сотрудничал с радио "Свобода", журналами "Newsweek" (США), "Focus" (Германия) и др.

В 1993 году посетил с неофициальным визитом столицу Поднебесной, город Пекин.

В 1996 году поступил во ВГИК, сценарная мастерская Валентина Черныха.

1997 год - победитель всероссийского конкурса "Зеркало для молодых" альманаха "Киносценарии", председатель жюри Алексей Герман-старший - с полнометражным киносценарием "Макс-стрингер мёртв", о журналистах на чеченской войне (не реализован). Сценарий написан по авторскому рассказу "Снять нельзя воскресить", который в русскоязычном интернете за десять лет прочли тысячи читателей (дублирован на многих литературных сайтах, отмечен локальными конкурсными наградами).

С 1996 по 1998 год - сценарист телепередач "Национальный интерес" РТР, "Тема" ОРТ, "Куклы" НТВ и др.

С 1998 по 2000 год - обозреватель еженедельника "Общая газета", отдел "проблемы масс-медиа".

С 2001 года - автор сценариев разнообразных отечественных телесериалов.

С 2003 года - вступил в Гильдию сценаристов кино и телевидения (председатель Эдуард Володарский).

книга "ГАДОМ БУДУ чеченские хроники" является авторским дебютом в прозаическом жанре романа

188