Германская история: через тернии двух тысячелетий

Облик эпохи

Вероятно, ни в один из периодов своей истории Германия не изменялась столь кардинально, как в эпоху от начала Реформации до Вестфальского мира 1648 г. В 1500 г. Священная Римская империя германской нации составляла сердцевину политической карты Европы, и существование этой огромной империи казалось естественным и непоколебимым. Но в 1648 г. Германия превратилась в разменную монету в политической игре других европейских держав.

В 1500 г. на юге и юго-западе страны процветал экономически ведущий регион Европы с густой сетью городов и богатым бюргерским торгово-промышленным сословием. После Тридцатилетней войны (1618–1648) Германия превратилась в пепелище, по которому бродили обезумевшие от горя люди, потерявшие кров и жалкие пожитки. Место городских государств позднего средневековья заняли территориальные княжества, аграрные по своему характеру. Перед Реформацией повсеместно проявлялось духовное стремление преобразовать всю церковную, культурную и политическую сферу. Оно питалось соками средневековой набожности и ожиданием конца света и прежде всего было нацелено на изменение положения дел в католической церкви, на то, чтобы вдохнуть новую жизнь в религиозную веру. После Реформации единство этой церкви было утрачено окончательно. В немецких землях образовалось несколько конфессий, полностью определявших повседневную жизнь местного населения.

В 1500 г. в Германии еще чувствовалось влияние итальянского Ренессанса и гуманизма, особенно в среде южнонемецкого бюргерства, в основном достаточно веротерпимого. Полтора века спустя, после жесточайших религиозных конфликтов, произошло резкое размежевание конфессий, их отграничение друг от друга. Просвещенной гуманности, взаимному уважению и терпимости больше не было места, страну охватило общее и для католиков, и для протестантов «ведовское безумие». К нему приложили руку не только мракобесы в сутанах или экзальтированное и невежественное сельское население, но и ученые университетские юристы, готовившие экспертные заключения для процессов над ведьмами.

И все же следует признать, что в конечном итоге под знаменем Реформации религия и церковь в Германии получили источник новой силы. Динамичность протестантизма была позднее подхвачена и католицизмом, так что обе конфессии одинаково участвовали в изменении условий жизни и принципов поведения людей, внеся каждая свою лепту в процесс модернизации. Государственная раздробленность, окончательно взявшая верх после краха универсалистских имперских претензий Карла V, таила, однако, в себе шансы политического и культурного подъема в будущем. На немецкой земле возник целый ряд культурных и политических центров. Великолепие светских и духовных княжеских резиденций в стиле барокко на католическом юге и юго-западе соседствовало с более скромными протестантскими территориями Средней и Северной Германии, где власть была более нацелена на внутреннюю перестройку церкви и системы образования. На северо-востоке обозначились контуры будущей державы бранденбургских курфюрстов, значительно увеличивших в 1-й пол. XVII в. свои владения. На севере к мощному рывку вперед готовились почти не пострадавшие от войны ганзейские города Гамбург и Бремен.

Копившееся подспудно недовольство церковью выплеснулось в 1517 г. после выступления Мартина Лютера в движение Реформации, которое быстро получило широкое распространение. Его последствия проявились не только в религиозной сфере, но и во всех социальных структурах. В 1522–1523 гг. началось восстание имперского рыцарства, в 1525 г. — Крестьянская война. Это были первые крупные революционные движения в германской истории, в которых слились религиозные и социальные устремления. Оба восстания потерпели неудачу и были жестоко подавлены. Выгоду от этого получили только территориальные князья. После борьбы, которая велась с переменным успехом, по Аугсбургскому религиозному миру 1555 г., они получили право определять религию своих подданных. Протестантское вероисповедание получило равные права с католическим. Тем самым был закреплен религиозный раскол Германии. На императорском престоле в период Реформации восседал Карл V (1519–1556), который по наследству стал властителем крупнейшей в мире империи со времен Карла Великого. Он был слишком увлечен мировой политикой и потому не смог удержаться в Германии у власти. После его отречения от престола произошел раздел мировой империи. На основе германских территориальных и западноевропейских национальных государств сложилась новая система европейских государств.

В период Аугсбургского религиозного мира Германия на четыре пятых была протестантской. Но религиозная борьба еще не закончилась. В последующие десятилетия католическая церковь вновь сумела отвоевать многие области (Контрреформация). Обострилась непримиримость верований. Были созданы религиозные партии — протестантская уния (1608) и католическая лига (1609). Локальный конфликт в Богемии послужил в 1618 г. поводом для начала Тридцатилетней войны, со временем переросшей в общеевропейскую, в которой сталкивались и политические, и конфессиональные противоречия. За время войны обширные германские территории были опустошены и обезлюдели. По Вестфальскому миру 1648 г., Франция и Швеция отторгли от Германии ряд территорий. Условия мира подтвердили выход Швейцарии и Голландии из имперского союза. Имперским сословиям предоставлялись все основные суверенные права в духовных и мирских делах, им позволялось заключать союзы с иностранными партнерами.

На рубеже веков

К началу XVI в. Священная Римская империя была огромной и сравнительно густонаселенной территорией Европы. Здесь проживало почти 16 млн. человек, примерно столько же, сколько во Франции. На западе и юге страны уже чувствовался сравнительный избыток людей, север и восток оставались территориями с более редким населением. Последствия «черной смерти» и долгий период стагнации были преодолены к сер. XVI в., когда по численности населения был достигнут уровень 1340 г. Этот первый значительный прирост населения, продолжавшийся до Тридцатилетней войны, был не слишком бурным, но достаточным для того, чтобы произвести на современников впечатление динамики нового типа. Большинство людей проживало в мелких и мельчайших поселениях, чаще всего насчитывавших не более 2 тыс. человек, хотя многие из них гордо именовались городами. По-настоящему крупные процветавшие города (Аннаберг, Лейпциг, Цвиккау, Аугсбург, Нюрнберг, Регенсбург, Страсбург) располагались прежде всего в средней и юго-западной Германии. На севере значение имели только ганзейские города, среди которых Любек начал утрачивать свое ведущее положение, которое постепенно переходило к Гамбургу. Крупнейшим городом в нач. XVI в. все еще оставался Кёльн с его 30-тысячным населением. Но он уже не входил в число наиболее динамично растущих городов.

Экономически процветающее городское бюргерство, занимавшееся торговлей и ремеслом, достигло определенного благосостояния и уважения. Однако ведущая роль в этот период постепенно начала переходить от вольных городов к территориальным княжеским государствам. Только через два-три века ведущее экономическое положение в Германии вновь стало возвращаться к бюргерству, как это было раньше на рубеже XV–XVI вв. в Средней и Южной Германии. Аугсбург, город, где не случайно на протяжении XVI в. постоянно собирались рейхстаги, вместе с Нюрнбергом наиболее ярко воплощали этот расцвет раннего капитализма и городской культуры на юге страны. Налоговые ведомости Аугсбурга того времени показывают значительное социальное расслоение горожан. Из 30 тыс. его жителей 8,5% относились к высшему патрициату, а 86,5% — к бедным низшим слоям. Между этими полярными группами находился средний слой, который из-за своей малочисленности не мог играть заметной роли в жизни города.

Если для бюргерства 1500 г. столетие подъема торговли и ремесла осталось позади, то с крестьянами дело обстояло иначе. Для них закончился период неблагоприятной экономической ситуации, когда из-за резкого уменьшения населения продукты питания долго не имели достаточного спроса, а потому земли обрабатывались только плодородные и расположенные недалеко от рынков. Прочие были полузаброшены, а находившиеся там деревни хирели и влачили жалкое существование. Многие сельские жители в поисках лучшей доли отправлялись в растущие города. В отличие от горожан, крестьяне большинства немецких государств оставались значительно ограниченными в их личной и экономической свободе. Во время падения спроса на аграрную продукцию феодальные права землевладельцев особой роли не играли. Но на рубеже XV–XVI вв. спрос стал возрастать, производить и продавать продукты становилось прибыльным делом, и между господами и их вассальными крестьянами, а точнее общинами, начались ожесточенные конфликты за право использования пашен, пастбищ, лугов и лесов.

На вершине сословной пирамиды находились князья, которые обладали верховной властью на своих территориях. Ниже стояли графы и маркграфы, подчинявшиеся непосредственно только императорской власти. За ними следовало мелкопоместное рыцарство, вассальное по отношению к императору или князьям. В нач. XVI в. институт рыцарства переживал кризис, потому что его служебная функция становилась все более ненужной. Владеющие крошечными территориями, но снедаемые старой родовой гордостью, рыцари должны были либо отказаться от независимости и пойти в услужение к князьям, либо превратиться в рыцарей-разбойников, подстерегающих на дорогах торговые обозы. Хорошо владевшие оружием и обычно сколачивавшие вокруг себя банды профессиональных солдат, рыцари творили бесчинства и доставляли властям много хлопот[32].

Наряду с упомянутыми высшими сословиями в немецком обществе существовали сельские и городские низшие слои, составлявшие его подавляющее большинство. Кроме них имелись также группы, находившиеся на краю или вообще за пределами сословной системы — «бесчестные» люди, евреи и цыгане. Хотя «доброе» сословное общество третировало их как бы по привычке, согласно традиции, и не проявляло по отношению к ним особой агрессивности, это были маргиналы — парии и изгои. Многие евреи находили выход в переселении на Восток, в земли Польско-Литовского княжества, где их по экономическим соображениям принимали некоторое время вполне благосклонно.

Гуманизм

Предреформационная критика состояния церкви и ее институтов распространялась все шире благодаря началу книгопечатания. Хотя абсолютное большинство населения Германии было тогда неграмотным, духовное оживление было заметно повсюду. О церкви и империи и о необходимых относительно них реформах ожесточенно спорили не только в ученых кругах и административных учреждениях, но и в домах «подлых простолюдинов» и просто на улицах. При этом, несмотря на стремление освободиться от засилья церкви, в основе всех споров лежало, тем не менее, стремление к повышению набожности, которая как раз в это время переживала всплеск. Об этом свидетельствовали участившиеся паломничества, усиление культа церковных реликвий, успех кампаний по продаже индульгенций, возникновение многочисленных религиозных организаций благотворительного характера. Набожность быстро перерастала в страстную критику церкви по мере того, как последняя утрачивала ореол святости и строгой нравственности.

Критика церкви с позиций рационализма осуществлялась со стороны небольшого образованного слоя гуманистов. Представители возникших в Италии во 2-й пол. XIV в. движений гуманизма и Возрождения обратились к античному наследию и выступили против догматичной церковной схоластики. Эти идеи нашли широкий отклик в Германии, где на первый план выступил гуманизм, примечательной чертой которого здесь стало не просто обращение к греко-римскому культурному наследию, но подчеркнуто «национальная» позиция — немецкие гуманисты превыше всего ставили ценности собственного прошлого. Именно в это время была заново открыта и получила широкую популярность «Германия» Тацита.

Яркой страницей немецкого гуманизма явилась критика омирщвления папства и духовенства в целом, корыстолюбия курии и примитивизма схоластики. Высшей точки критика схоластики достигла в творчестве тюбингенского правоведа Иоганна Рейхлина (1455–1522), автора знаменитого памфлета «Глазное зеркало» (1511), основателя немецкой классической филологии и гебраистики, которая привела к новому осмыслению Ветхого Завета. Выступивший против начавшегося уничтожения всех религиозных древнееврейских сочинений Рейхлин был обвинен кёльнскими обскурантистами-доминиканцами в ереси, и ему угрожали судебным разбирательством.

Немецкие гуманисты сразу поняли опасность возникшей ситуации, ведь осуждение Рейхлина могло стать прецедентом и в дальнейшем любого сторонника новых идей можно было бы обвинить в ереси. Они выступили с протестами, опубликованными в сборнике «Письма знаменитых людей» (1514), и сумели воспрепятствовать привлечению Рейхлина к суду. В 1515–1517 гг. появился знаменитый сатирический памфлет «Письма темных людей», анонимными авторами которого были известные гуманисты Ульрих фон Гуттен, Герман фон Буш и Кротус Рубеан. Их острейшая сатира, специально написанная на более понятной простым людям варварской «кухонной» латыни, клеймила лицемерие и притворную добродетель монахов, показывая их как безнравственных, темных и невежественных людей.

Одним из наиболее известных гуманистов был венский поэт-лирик Конрад Цельтис (1459–1508), основатель «Рейнского литературного общества» (в Гейдельберге) и «Дунайского литературного общества» (в Вене), автор многих пьес и од в духе Горация. В любопытнейшей «Книжечке о происхождении, расположении, нравах и обычаях Нюрнберга» (1502) он живо описал разнообразные формы и красочные детали народной жизни. Главной темой его творчества было прославление настоящего и прошлого Германии.

Гуманизм, бесспорно, прокладывал путь Реформации. Но в собственно теологической сфере гуманисты, как правило, оставались на почве старой церкви. Самый выдающийся представитель не только немецкого, но и европейского гуманизма Эразм Роттердамский (1466–1536), издатель почти всех известных тогда античных трудов и сочинений отцов церкви, автор великолепной сатиры «Похвальное слово глупости» (1509), всегда выступал за обновление христианства. Однако он отклонял радикализм лютеровского учения. Христос для Эразма был не столько искупителем грехов человечества, сколько наставником мудрости, святости и прилежания[33].

В Германии гуманизм расцвел прежде всего благодаря заметному улучшению образования (чему он тоже, со своей стороны, всячески способствовал). Это оказалось возможным с развитием с сер. XV в. «немецкого искусства» — книгопечатания. С последней трети этого столетия в городах Германии заметно возросла тяга к образованию. Это касалось как его низшей ступени — городских школ чтения и письма, так и высшей — ученых школ и университетов. По осторожным оценкам, на рубеже XV–XVI вв. в Германии активными читателями были около 400 тыс. чел., или почти 4% всего населения, в основном на более развитом юго-западе страны[34]. Разумеется, на селе, особенно восточнее Эльбы, где городов почти не было, царила почти поголовная неграмотность.

Религия и церковь

Историю Германии, да и всей Европы XVI в., нельзя понять, не принимая в расчет всеобъемлющего влияния церкви во всех сферах жизни, в том числе и в политической. В центральном звене сословной системы — коллегии курфюрстов — три места из семи (позднее — восьми) занимали архиепископы Майнца, Трира и Кёльна. В княжеской курии духовенство занимало больше половины мест, так как все имперские епископы относились по рангу к князьям, а кроме того, в отличие от графов, рыцарей и простого духовенства, обладали еще и решающим, а не совещательным правом голоса.

Однако католическая церковь до Реформации в любой стране являлась организацией, подчиненной Риму. И немецкое духовенство, какие бы места ни занимали его представители в политической империи, оставался лояльным к римской курии и руководствовался ее интересами, даже в том случае, если они противоречили национальным задачам и целям. Но Рим означал папство! А этот высший институт западного христианства с его — вполне в духе Ренессанса — весьма жизнелюбивыми и охочими до плотских утех папами приближался к апогею того процесса, который наметился еще в средние века, в период борьбы с Оттонами, — процесса омирщвления. Папство представляло собой скорее светскую политическую силу, чем духовный религиозный институт. Оно имело собственное государство, администрацию, отлаженный финансовый механизм и армию искушенных дипломатов — нунциев и легатов, с помощью которых поддерживало политические отношения со всеми государствами западного католического мира. При этом в любом государстве папство имело мощную внутреннюю поддержку в лице послушного Риму национального духовенства.

Особенно отчетливо мирские устремления папства выступали, когда дело касалось получения доходов. В этом случае курия была непреклонной и не шла ни на какие компромиссы или уступки. При звоне монеты она моментально забывала обо всех христианских заповедях.

По мере того как сильная королевская власть в Англии и Франции все успешнее отражала чрезмерные притязания Рима на государственную казну, папство все более алчно вцеплялось в раздробленную Германию, ставшую главным источником его доходов. Распущенность нравов в Риме достигла предела. Церковные должности любого ранга, возможность безнаказанно нарушать христианские предписания, освобождение даже от строжайших церковных запретов, спасение души и возможность избежать геенны огненной за самое ужасное преступление — все можно было купить у римского католицизма. И это откровенное бесстыдство принимало характер неслыханного скандала по мере того, как частные явления становились нормой. Это не прошло бесследно для немецкой национальной церкви. Каждый немецкий епископ, каждый аббат, монастырь и мелкий деревенский священник обязаны были быть усердными агентами папской фискальной паутины. Нет ничего удивительного в том, что мораль немецкого духовенства оставляла желать много лучшего. При этом его духовные и светские права и обязанности переплелись настолько тесно, что было уже непонятно, где заканчиваются одни и начинаются другие.

Мартин Лютер и Реформация

Эпоха, о которой идет речь, принадлежит к самым значительным в немецкой истории. Мартин Лютер, давший толчок Реформации и в значительной мере воплотивший ее, относится к числу тех немцев, которые оставили в истории наиболее глубокий след. 1-я пол. XVI в. стала временем, когда в полной мере выявились долго накапливавшиеся противоречия, которые неумолимо требовали разрешения. В это время происходит первое и по сути последнее мощное выступление народных масс, протест которых вылился в невиданную ни до этого, ни после Крестьянскую войну. Не менее жестоким стало и подавление этой войны. Но в первую очередь это была эпоха августинского монаха Лютера, по сути не только открывшего, по словам Л. Ранке, «истинную религию»[35], но и разжегшего в Германии революцию, которая не ограничилась религиозно-моральными вопросами, а переросла в революцию политическую, которая вышла далеко за пределы Германии.

Лютеровская Реформация до сего времени уже в течение 500 лет вызывает полемику среди историков и мыслителей. Она часто становится яблоком раздора среди теологов, хотя жар споров с течением времени, конечно, заметно остыл. Во многом дискуссии вызваны тем, что Реформация не стала радикальным разрывом истории. Она имела Янусово лицо, обращенное и в прошлое, и в будущее. По замечанию немецкого теолога Хейко Обермана, она «противостояла не только средневековью, но и Новому времени»[36].

Нет сомнения, что Реформация разразилась, когда в Германии начался глубокий общественный кризис. Но нет сомнения и в том, что в тогдашних условиях разрешение его могло происходить только в религиозной форме, потому что религиозно окрашенным был весь духовный мир. Иными словами, «религиозно-церковные вопросы были само собой и вопросами государственного устройства»[37].

Зададимся вопросом: развивались бы события именно так, как это случилось в истории, если бы на месте Лютера оказался другой человек? Очевидно, никто не может утверждать этого с полной уверенностью. Исторический деятель, разумеется, не творит историю по своему усмотрению. Однако он придает ей ту индивидуальность, благодаря которой она перестает быть анонимным и безличным «творчеством масс», хотя в истории есть и то, и другое: и неповторимая деятельность конкретной выдающейся личности, и деятельность масс, которые, однако, также состоят из личностей со своими интересами, мотивами, устремлениями.

Мартин Лютер родился 10 ноября 1483 г. в семье горняка Ханса Лютера. Отец происходил из крестьян, а за счет труда, упорства и бережливости выбился в сравнительно состоятельного горного мастера, ставшего одним из уважаемых горожан Мансфельда, центра меднорудной добычи. Мартин изучал право в Эрфуртском университете, который окончил в 1505 г., и готовился стать юристом. Но потрясение, пережитое им во время страшной грозы, когда его чуть не убила молния, пробудила в юноше желание уйти в августинский Черный монастырь. Там он, по его позднейшему признанию, провел первый год в полной святости и «не убивал никого, кроме самого себя».

Выдающиеся способности Лютера и обширные познания в теологии, философии, литературе, истории облегчили его продвижение наверх. В октябре 1512 г., после службы настоятелем Виттенбергского собора церкви и работы в Виттенбергском университете, он, защитив диссертацию, становится доктором богословия и начинает читать в университете лекции по теологии. Лютер в совершенстве владел латинским языком, неплохо знал древнегреческий и древнееврейский. Однако его неутомимые занятия дают странный результат. Им овладевают мысли о всемогуществе Бога и невозможности для греховного человека заслужить милость Божью. Бог для Лютера — это всеобъемлющая реальность, перед которой ничто другое не имеет значения.

Еще ранее, в 1510 г., большие сомнения внесла в душу Мартина поездка в Рим. В Вечном городе его глубоко поразил контраст между его собственным трагическим ощущением религии и чуть ли не языческой развеселой жизнью папского духовенства. Лютер начал внимательно изучать критические трактаты, направленные в адрес церкви как организации, особенно сочинения францисканца Уильяма Оккама, который отстаивал неограниченные возможности человеческого разума, хотя вместе с тем утверждал, что Бога нельзя постичь рационально.

Лютера посещает озарение, ему раскрывается смысл слов апостола Павла в Послании к римлянам: спасение души можно заслужить одной только верой. Для Лютера это означало, что человек ничего не может достигнуть своими мирскими делами, которые, тем не менее, надо исполнять со всем возможным прилежанием, о какой бы работе ни шла речь. Но если верующий имеет возможность непосредственно общаться с Богом, ему не нужны никакие посредники и церковь, таким образом, становится излишней.

Непосредственным поводом к выступлению Лютера со своими идеями послужила широко распространившаяся торговля индульгенциями. Она в корне противоречила принципам христианской морали, ибо таким образом спасение мог получить даже самый отъявленный грешник и злодей, стоило ему только приобрести свидетельство об отпущении грехов. Торговля индульгенциями стала важным средством обогащения духовенства. Папство во время понтификатов Юлия II и Льва X в 1-й четверти XVI в. постоянно нуждалось в деньгах для роскошной жизни, строительства величественных зданий, войн в Италии, подготовки Крестового похода против турок. Не отставали от пап и епископы с аббатами.

В Германии особую коммерческую сноровку в продаже индульгенций проявлял монах Иоганн Тецель, агент майнцского архиепископа Альбрехта. Тот по уши завяз в долгах, чтобы заполучить архиепископство, делавшее его курфюрстом и канцлером империи. Тетцель принадлежал к ордену доминиканцев, заклятых врагов августинского ордена, в котором состоял Лютер.

Есть основание считать, что Лютер не предполагал и не мог предвидеть, какую бурю поднимет в Германии и Европе его выступление, которое сам он, видимо, рассматривал как чисто внутри церковное дело. Во всяком случае, вначале Лютер надеялся, что его протест произведет впечатление на папу и тот призовет духовенство возвратиться к чистым истокам христианства. Но когда в 1517 г. появились его знаменитые 95 тезисов, по легенде, прибитые 31 октября к дверям Виттенбергской церкви, то сам Лютер был потрясен тем, какой отклик они получили в Германии. Опубликованные на латинском языке тезисы сначала были известны только в церковных и университетских кругах. Но удивительно быстро весть о поступке Лютера, расцвеченная фантастическими подробностями, облетела всю империю. А тезисы, отпечатанные тысячами экземпляров уже на немецком языке, читали и обсуждали во всех уголках Германии. В них было выражено общенациональное стремление к очищению церкви, к реформации. Нюрнбергский поэт и сапожник Ханс Сакс назвал автора «виттенбергским соловьем», чья трель возвестила новое утро мировой истории. В то же время монах Тецель, шумная торгово-религиозная деятельность которого и послужила толчком к выступлению Лютера, прочитав тезисы, заявил, что добьется того, «чтобы через три недели этот еретик взошел бы на костер и в урне проследовал к небу».

Чтобы разъяснить смысл своих тезисов, Лютер в начале 1518 г. выпустил популярное сочинение «Разговор об отпущениях и милости». Это была первая его работа, написанная на немецком языке, и она стала первым бестселлером эпохи Реформации. За два года было продано свыше 60 тыс. экземпляров. Самым радикальным сочинением Лютера стал его полемический трактат «К христианскому дворянству немецкой нации» (1520), где он выдвинул идею правомерности применения светскими правителями силы в отношении папских священников, поскольку те являются слугами не Бога, но Антихриста.

С другой стороны, Лютер был глубоко убежден в том, что божий народ состоит из бедных и слабых, а путем к спасению является христианское смирение. Он высказал мысль о «двух царствах», божьем и дьявольском. В первом, божьем, уже на Земле живут те, кто честно и усердно трудится в рамках своего сословия и своей профессии, кто исполняет предначертанный ему от рождения долг. Если человек богат или обладает властью, значит, к этому была воля Бога, но бедный и слабый не должен стремиться стать богатым и сильным.

Идея божьего предначертания, высказанная Лютером, подкрепляла существовавший сословно-иерархический порядок, служила обоснованием покорности и смирения перед властью. Абсолютную легитимность Лютер признавал лишь за светской властью. Церковная власть, по его мнению, являлась порождением дьявола, поселившегося в блудном Риме, этом новом Вавилоне, пленницей которого стала вся церковь. Но с властью может бороться только власть, поэтому бунт или мятеж — это тоже сатанинские орудия. Немецкий мирянин должен бороться против папской власти, но лишь как «добрый подданный» императора или князя, объявившего войну римским преступникам.

Однако если поставить под сомнение правомерность какой-либо власти, в данном случае власти церкви, то в принципе можно поставить под сомнение правомерность любой власти вообще. То же самое рассуждение напрашивается в отношении богатства. Ведь церковь в Германии накопила несметные ценности и владела почти третью земель в стране, но требование отобрать эти неправедные богатства могло легко перерасти в требование отобрать богатство у всех богатых вообще. Бросая камень в Рим, Лютер представить себе не мог, что за этим последует, иначе он, возможно, не посмел бы этого сделать. Но ни один великий революционер в истории не ведал, что он сотворил и к чему это приведет.

Фронт противников Лютера сформировался удивительно быстро, хотя вначале в Риме не придали особого значения выступлениям Виттенберге ко го смутьяна. Теологи-еретики тогда не были в диковинку, но римская курия еще не знала о неукротимости Лютера и о крайне взрывоопасной социально-духовной ситуации в Германии, иначе не проявила бы поначалу такого благодушия. Процесс против Лютера мог бы стать заурядным осуждением обычного еретика, если бы не мощная реакция на его идеи в Германии и Европе.

Важное значение имел тот факт, что Лютера взял под защиту курфюрст Фридрих Мудрый, набожный, хитрый и осторожный человек, не случайно прозванный «Саксонским Лисом». После 1519 г., когда скончался император Максимилиан, голос каждого курфюрста ценился буквально на вес золота. Ведь его преемнику и внуку Карлу V избрание императором обошлось в 850 тыс. дукатов, одолженных из бездонной кассы Якоба Фуггера. Разумеется, Фридриха не слишком интересовали теологические премудрости, содержавшиеся в выступлениях Лютера. Но этот человек был его подданным, и курфюрст не желал, чтобы кто-то, помимо его самого, решал бы судьбу виттенбергского профессора. Тем более что этот «доктор Мартинус» высказывал вполне здравые, с точки зрения курфюрста, мысли и утверждал, что Рим не имеет права вмешиваться в германские дела.

При избрании императором Карл был вынужден подписать с курфюрстами соглашение, по которому в числе прочего обязался заключать любые союзы только с их согласия, назначать на все имперские должности только немцев и не допускать, чтобы какой бы то ни было иностранный суд выносил приговор его подданным до того, как их допросит немецкий судья. Этот пункт был напрямую связан с делом Лютера. Карл не питал к реформатору ни малейших симпатий, да и не понимал толком сути проблемы. К тому же он по уши увяз в борьбе с мятежной Испанией и своим главным соперником в Европе — французским королем Франциском, которого поддерживало папство.

Сам Карл до этого никогда не вступал на землю Германии и даже не знал немецкого языка. Но это избрание давало ему возможность войти в историю в качестве второго Карла Великого. Как Габсбург и внук Максимилиана, он наследовал семейные австрийские владения, которые передал в 1521–1522 гг. младшему брату Фердинанду, который был женат на Анне Ягеллонке и мог претендовать на Богемию и Венгрию. Как внук Марии Бургундской, Карл получил в наследство Нидерланды и Бургундское графство. Наконец, как внук Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, он унаследовал Испанию с ее заокеанскими колониями. Эти огромные владения делали Карла сильнейшим европейским монархом, что вызывало беспокойство Франции и папы.

После коронации ни сам Карл, ни папа, который хотел бы видеть на императорском троне более надежного союзника — короля Франции, уже не нуждались в поддержке покровителя Лютера Фридриха Саксонского. Процесс против Лютера стал неизбежным. Но в Германии не восприняли папскую буллу об отлучении Лютера, а сам реформатор ее демонстративно сжег, что было равносильно объявлению войны папе. Дерзкий поступок Лютера всколыхнул всю страну. Повсюду толпы людей врывались в монастыри, громили их, требовали церковной службы на родном языке, сжигали иконы и грабили церковные сокровища. В эти дни всеобщего ликования главными чувствами людей были чувства обретения свободы и причастности к рождению новой эпохи. Однако это оказалось всего лишь иллюзией. Мечта о царстве Божьем на земле быстро угасла под ледяным душем разнузданности темной народной массы и жестоких репрессий со стороны сил старого порядка.

«На этом стою, и не могу иначе»

Встревоженный событиями император Карл V распорядился, чтобы делом Лютера занялся рейхстаг. Лютера вызвали на заседание рейхстага в Вормсе, куда он и прибыл 16 апреля 1521 г., но не один, а в сопровождении охраны из вооруженных рыцарей. На заседании Лютеру был задан коварный вопрос — готов ли он отречься от своих сочинений, если убедится в ошибочности собственных идей? Ответить утвердительно и начать оправдываться означало бы согласиться с правомерностью обвинения в ереси. Лютер стоял не перед папской «антихристовой командой», а перед собранием императора, князей и дворян, которое он признавал неоспоримой юридической инстанцией и отвечать которому стремился по совести, как перед Богом. Лютер был искренне убежден в своей правоте, но в то же время не считал себя носителем божественной истины. И вот, попросив день на размышление, 18 апреля он заявил, что убедить его в ошибочности собственных взглядов могут только «свидетельства Писания и ясные доводы разума», а не мнения папы и соборов, которые тоже могут быть неверными. Его совесть чиста, и пока ему не докажут, что он заблуждается, он не может и не хочет ни от чего отрекаться. «На этом я стою, и не могу иначе», — заявил Лютер. Это была первая протестантская декларация терпимости, но ее глубину не могли понять ни император, ни князья, ни церковники. Карл, ожидавший ученого теологического диспута, воспринял отказ Лютера от участия в спектакле, как заносчивый и хитрый отказ от отречения. В соответствии с охранной грамотой Лютер был выпущен из Вормса, но рейхстаг принял эдикт, объявивший его учение ересью, а сам он подлежал аресту.

На обратном пути в Виттенберг повозку Лютера настигла группа рыцарей, которые схватили его и, осыпая ругательствами, куда-то увезли. Но это было лжепохищение, организованное Фридрихом Мудрым, намекнувшим своим людям, что Лютера следует где-нибудь спрятать, но где именно сам Саксонский Лис знать не пожелал, — для того, чтобы он мог, если бы его об этом спросили, «честно» заявить, что ему неизвестно, где находится его преступный подданный.

Лютера доставили в старый замок Вартбург в Тюрингии, где он скрывался под именем послушника Йорга. Там Лютер перевел на немецкий язык Новый Завет. В отличие от посредственных прежних переводов, его перевод, выполненный на саксонско-майсенском диалекте, стал образцовой нормой немецкого литературного языка. Перевод Лютера сделал Библию доступной для народа.

Тем временем, 8 мая 1521 г., Карл выпустил Вормсский эдикт, ставивший Лютера вне закона, и каждому подданному вменялось в обязанность схватить еретика и выдать его императору. Сочинения Лютера подлежали публичному сожжению. Политическая значимость эдикта была невелика. Практически он действовал лишь во владениях самого Карла и его брата Фердинанда, т. е. в коронных землях Габсбургов, где книги Лютера и других реформаторов были строжайше запрещены. О слабости эдикта свидетельствует тот факт, что на его основе состоялся всего один судебный процесс, причем оба обвиняемых были оправданы. Города в большинстве своем просто игнорировали эдикт. Вообще лютеранство настолько импонировало городскому революционному движению, что британский историк Артур Диккенс определил Реформацию в Германии как «городское событие»[38].

В начале 1522 г. Лютер узнал, что в Виттенберге начались волнения под влиянием проповедей анабаптистов. Они призывали к созданию общества, в котором не будет ни государства, ни частной собственности. Особенную активность проявляли пришельцы из Цвиккау — ремесленник Никлас Шторх, недоучившийся богослов Марк Штюбнер и суконщик Томас Дрексель. Встревоженный обстановкой в Виттенберге Лютер, к восторгу своих сторонников, 8 марта 1522 г. возвратился в город. Уже на следующий день он начал серию из восьми проповедей против плебейского реформаторского движения. Лютер настаивал на том, что истина Откровения представлена только в текстах Писания; если же в качестве таковой выдается услышанный кем-то «божий голос», то результатом становятся фанатизм и идейный разброд. Выступления Лютера имели огромный успех, лидеры анабаптистов быстро покинули Виттенберг. Уже в середине марта советник Иероним Шурф доносил саксонскому курфюрсту, что в городе восстановлен «долгожданный покой и притом без кровопролития».

Рыцарская файда

На Вормсском рейхстаге Лютера активно поддержало имперское рыцарство. Особенно заметными его фигурами были Франц фон Зиккинген (1481–1523), предложивший Лютеру в случае опасности укрыться в его владениях, и главный идеолог рыцарства, выдающийся гуманист Ульрих фон Гуттен (1488–1523). Союз этих двух виднейших имперских рыцарей казался императору и его окружению настолько опасным, что им была предложена выгодная военная служба в обмен за отказ от поддержки Лютера. Таким образом, в центре событий неожиданно оказалась социальная группа, развязавшая спустя три года после Вормсского рейхстага вооруженный конфликт — рыцарскую файлу (частную войну).

Рыцарство в этот период представляло собой мелкое дворянство, не игравшее заметной роли в империи прежде всего потому, что стало утрачивать свою прежнюю воинскую функцию. Место не слишком боеспособных вассальных дружин заняли наемные солдаты, профессиональные военные, поднаторевшие в умении обращаться с новым, огнестрельным, оружием. Рыцарство же, привыкшее к благородной рукопашной схватке, психологически никак не могло приноровиться к тому, что любой мужлан может издалека уложить противника метким выстрелом. Однако рыцари всеми средствами пытались сохранить свою независимость как сословие и для защиты своих общих интересов создавали собственные региональные объединения.

В разных территориальных государствах положение рыцарства было различным. В Баварии правители в 1488–1494 гг. подчинили себе рыцарский союз. Во Франконии, где за власть боролись между собой епископы Вюрцбурга, Бамберга и Эйхштетта, а также ансбахский маркграф, рыцарству удалось отстоять свою независимость. Рейнское рыцарство шло двумя путями: либо становилось придворным дворянством, клиентелой крупных правителей, либо превращалось в рыцарей-разбойников, предводителей вооруженных отрядов, нападавших на всех, кто попадался им по дороге.

В нач. XVI в. положение рыцарства ухудшилось. Крестьяне платили им за пользование землей деньгами, и из-за обесценивания монеты эти платежи неуклонно уменьшались, поскольку с самого начала были зафиксированы в определенной сумме. Развитие раннекапиталистических отношений еще более обострило положение рыцарей, которые все чаще оказывались должниками денежных тузов Аугсбурга или Нюрнберга. В рыцарской жалобе, поданной в 1523 г. императору Карлу V, говорилось, что все имущие сословия стремятся подчинить себе рыцарство, которое, в отличие от этих богатеющих слоев, беднеет и зачастую влачит нищенское существование. Поэтому вначале часть рыцарства приветствовала Крестьянскую войну, направленную против духовенства. Лишь позднее они осознали, что эта война угрожает и им самим. Поначалу же крестьяне и рыцари видели общего врага в крепнувшем территориальном государстве, которое наступало на традиционные свободы мелкого дворянства и сельских общин.

В 20-е гг. рыцарство предпринимало отчаянные попытки сохранить свое прежнее значение как имперское сословие. Дело дошло до рыцарской войны, которую возглавил Франц фон Зиккинген из Пфальца. Он имел сравнительно большие владения и мог бы сделать карьеру при дворе. Но, не поладив с курфюрстом Людвигом V, Зиккинген в 1517 г. перешел на службу к Габсбургам. Там он сблизился с Ульрихом фон Гуттеном и воспринял его идеи низвержения власти папства и поддержки Лютера, а его замки стали убежищем для многих преследуемых реформаторов. В 1522 г. Зиккинген был избран капитаном рейнского рыцарства и создал «Братское объединение» для похода против трирского архиепископа, зарившегося на рыцарские владения. Целью похода было уничтожение трирского духовного княжества и раздел его земель между членами рыцарского союза. Трудно сказать определенно, чему отвечал этот поход более — личным интересам Зиккингена или же интересам всего рыцарского сословия. Во всяком случае, он вполне укладывался в общее русло Реформации, а на знаменах войска Зиккингена был вышит лозунг: «Боже, да исполнится воля Твоя!»

Зиккинген собрал около 10 тыс. человек и выступил против трирского князя-архиепископа, который был заклятым врагом рыцарей-разбойников. Совершенно неожиданно князь проявил себя как очень способный организатор обороны города, когда в конце августа 1522 г. отряды рыцарей появились под стенами Трира. Немецкие князья быстро сообразили, что на этот раз речь идет не об отдельном походе, а о возможной большой войне. На помощь Триру двинулись княжеские войска из Гессена и Пфальца. Рыцарям же не удалось штурмом взять Трир. В конце сентября Зиккинген отступил в свои владения. 10 октября он указом императора был объявлен вне закона. В апреле 1523 г. княжеские войска осадили его родовой замок Ландштуль. При обстреле замка Зиккинген был смертельно ранен. При разгроме мятежников только в Швабии было разрушено и сожжено более 50 рыцарских замков. Ульрих фон Гуттен еще раньше бежал в Швейцарию, где больной и одинокий, в возрасте всего 35 лет, умер в конце августа или начале сентября того же года на берегах Цюрихского озера.

Крестьянская война

Видный американский историк Баррингтон Мур характеризовал Крестьянскую войну как «действительно поворотный пункт немецкой истории» или, во всяком случае, как фундаментальное событие немецкой истории[39]. Предвестниками крестьянского бунта стали восстания 1493–1517 гг., поднятые Союзом башмака. Так что Крестьянская война вспыхнула не внезапно и не неожиданно. И она не была единым движением, а состояла из ряда различных локальных выступлений. Едиными по сути и содержанию были жалобы крестьян и выдвигаемые ими требования.

Крестьянская война началась в июне 1524 г. восстанием в графстве Штюллинг на юго-западе Германии и, как степной пожар, распространилась на север до Гарца, на восток до Тироля и Зальцбурга, на северо-восток до Франконии и Тюрингии. Основными районами активных повстанческих действий были Швабия, Франкония и Тюрингия.

Для лютеровской Реформации это было совершенно чужеродное явление, поскольку учение Лютера ни в коей мере не призывало к улучшению мирской жизни насильственным путем. Сам Лютер отнесся к восставшим крестьянам крайне отрицательно и даже призывал к их истреблению.

Еще в 1520 г. в статье «О свободе христианина» Лютер пытался провести резкое размежевание «прав духа» и «прав плоти». Разум и веру, утверждал он, никто не должен стеснять, и духовному диктатору народ вправе ответить сопротивлением. Однако к «угнетению плоти», т. е. к тяготам материальным христиане обязаны относиться со смирением, как бы оплачивая этим свободу совести и веры.

Для крестьян важна была прежде всего точная фиксация по Писанию их прав и обязанностей по отношению к светским и духовным господам. Там, где Библия, казалось бы, подкрепляла требования крестьян, они ссылались на нее, а тем самым на божественное право, как оно определялось Лютером. В этом отношении Крестьянская война отличалась от многочисленных крестьянских волнений позднего средневековья, участники которых желали только восстановления «старого доброго права».

Повстанческие петиции — иногда решительные, иногда умеренные — поначалу носили местный характер. Однако в начале марта 1525 г. в Меммингене на съезде руководителей шести швабских отрядов был принят документ, который быстро распространился по всей Германии. В программе, известной под названием «Двенадцати статей», крестьянские вожди, во-первых, обобщили локальные повстанческие требования, а во-вторых, попытались обосновать их авторитетом Священного Писания. «Двенадцать статей» были документом умеренным и сдержанным. В его преамбуле говорилось, что составители хотели бы снять с крестьян обвинение в бунтарстве и бесчинствах. Повстанцы рады были бы, если бы господа пошли им навстречу, и все было бы решено мирными средствами.

Всего за два месяца документ разошелся в количестве 25 тыс. экземпляров. В «Статьях» восставшие представляли себя верными последователями Священного Писания, которых нельзя поэтому осуждать как бунтарей. Как и в ряде аналогичных документов из других регионов, речь шла о непомерности и несправедливости различных поборов, о высоких налогах, о посягательствах господ на общинные права на пользование лесом и лугом и на занятие охотой и рыболовством, о праве крестьян избирать себе священника. Анализ «Статей» показывает, что, за исключением статьи об избрании священников и церковной десятине, все они касались аграрных проблем: требований относительно крепостной системы, вопросов охоты, рыболовства, использования лесов и альменды (общинное земельное владение), личных повинностей, судебной системы[40]. Это показывает, что в «Статьях» выражены интересы крестьян-собственников, а не малоземельных или совсем безземельных сельских слоев. Легитимную основу для отпора посягательствам на старые права крестьян они нашли в учении Лютера о божественном праве, сотворившем равными всех людей.

Обращает на себя внимание характер региона, охваченного Крестьянской войной. Это были территории с многочисленными городами и высокоразвитым ремеслом. В них существовало право единонаследия крестьянских наделов. Экономически это были самые процветающие области империи, где наиболее сильно сказывались относительное перенаселение, социальные последствия раннего капитализма, конфликт между сельским и промысловым хозяйствами. Поэтому и встает вопрос о причинах Крестьянской войны. Гюнтер Франц, автор монографии, посвященной этому событию, вышедшей еще в 1933 г., многократно переизданной и наиболее богатой в фактическом отношении, отвергал постановку вопроса об экономических причинах, считая, что на него вообще невозможно ответить. Он полагал, что это был конфликт между крестьянским стремлением к автономии и нарождающимся территориальным государством нового типа. В подтверждение Франц приводил многочисленные данные из источников, свидетельствующие о довольно зажиточном состоянии крестьянства на юго-западе Германии[41]. Эту интерпретацию во многом опровергла недавняя работа Петера Бликле, показавшая, что при внешней раздробленности крестьянская война была единым историческим явлением[42].

Уже к осени 1524 г. крестьянские отряды представляли собой внушительную военную силу. В Швабии они превосходили войска противостоящего им княжеского союза и численностью, и инициативой. Стихийного натиска повстанческих отрядов было достаточно для того, чтобы одержать несколько побед. Южногерманские дворяне спасались бегством или сдавались в плен. Их замки не выдерживали крестьянской осады. Многим людям казалось, что не сегодня — завтра по всей Германии учредится «мужицкое царство». Крестьянская война стала массовым движением. Только в Бадене и Вюртемберге число бунтовщиков достигало 100–115 тыс. чел., или от 60 до 70% мужского населения, способного владеть оружием.

По мере развертывания военных действий все более очевидными, однако, становились роковые недостатки революционного движения. Немецкий простолюдин издавна привык почтительно относиться к клятвенным заверениям, жалованным грамотам, третейским судебным решениям. Добившись от князей согласия на рассмотрение своих петиций, крестьянские отряды обычно прекращали активные действия, а после того как господа торжественно заверяли, что признают правомерность соответствующих требований, вообще расходились по деревням. Это легковерие дворяне использовали очень расчетливо. Лицемерные обещания позволяли им сбить огонь мятежа и выиграть время, необходимое для стягивания феодально-княжеского войска.

У восставших не было сколько-нибудь продуманной стратегии и общего плана кампании. Уже собравшись в отряд, развернув знамя и одержав первые победы над врагом, крестьяне в растерянности останавливались. На сходках царила разноголосица. Из отряда в отряд слали гонцов, которые должны были узнать, что же делать дальше. Было принято, что, отслужив в отряде четыре месяца, повстанец возвращается к полевым работам. Отряды представляли только свои местности и были разными по численности. Огнестрельным оружием — особенно пушками — крестьяне практически не владели. Общей кассы почти нигде не существовало; ополченцу не выплачивалось никакого регулярного содержания, и каждый должен был сам добывать себе пропитание.

Крестьяне-повстанцы зачастую апокалипсически переживали происходящее. Они считали, что являются орудием начавшегося «божьего суда над злом» и что их дело исчерпывается ниспровержением существующего греховного порядка. Какой строй утвердится после переворота — об этом повстанец не должен заботиться. Едва мир очистится от скверны, наступит совсем иное время: Христос сойдет на землю и все устроит к общему благу. Ожидание близкого светопреставления ослабляло заботу о будущем. Крестьяне уничтожали водохранилища, жгли награбленные землевладельцами запасы продовольствия, спускали воду из прудов, чтобы выловить рыбу (ничтожная ее часть употреблялась в пищу, остальная пропадала). Весной 1525 г. многие повстанцы, заслужившие отпуск, отказались возвращаться домой пахать землю. Победа народа близка, говорили они, а уж после нее Христос сумеет прокормить борцов за правое дело.

Рядом с апокалипсическим переживанием революционных перемен стояло восприятие их как мистерии. Средневековому народному мышлению была свойственна тяга к карнавалу, к шутовскому переиначиванию существующего порядка. Захватывая города и замки, повстанцы, движимые ненавистью к угнетателям, заставляли их играть в «перемену ролей». Дворян обряжали в рвань, которую носила крестьянская беднота, и заставляли снимать шапки и кланяться при встрече с ней. Священникам приводили ослов и требовали, чтобы они научили их читать требник. Маркитанток одевали знатными госпожами, а графини и баронессы должны были оказывать им придворные почести.

Потерпевшие дворяне, бежавшие из Швабии и Франконии в еще не охваченные восстанием немецкие земли, рассказывали об этих «представлениях», как о настоящих Содоме и Гоморре, а повстанческие отряды называли не иначе как «шайками» или «дикими ордами». Ненависть дворян росла и подкреплялась надеждой на «справедливое, богоугодное возмездие». Оправившись от первой паники, феодальная реакция щедро жертвовала деньги на набор ландскнехтов — наемных пехотинцев из разорившегося дворянства, ремесленников, крестьян и горожан. Под Ульмом формировалось войско трухзеса (стольника) Георга фон Вальдбурга, под Лейпцигом — отряды рейтар, всадников тяжелой кавалерии, которые возглавил давний противник виттенбергского реформатора герцог Георг Саксонский.

Сразу после начала восстания католики громогласно заявили, что оно плод лютеровской реформации. Да и сами крестьянские вожди называли Лютера «своим». Ведь он отказался подчиниться императору и рейхстагу, укрывшись в Вартбурге от объявленной ему опалы. Крестьяне на самом деле ожидали, что не сегодня-завтра «немецкий Геркулес» встанет во главе народного воинства. Они называли реформатора первым в ряду угодных им третейских судей.

Когда сообщения о немецкой крестьянской войне достигли Испании, император Карл V, который сквозь пальцы смотрел на возвращение Лютера в Виттенберг, сразу же послал курфюрсту Фридриху распоряжение о выдаче «еретика Мартинуса». Княжеский двор просил Лютера поскорее выступить с осуждением крестьян и отвести от курфюрста и университета подозрение в сочувствии мятежу. Реформатору указывали на расторопность его католических противников, самый известный из которых, видный теолог Иоганн Экк, уже проклял крестьян-бунтарей и требовал суровой расправы над ними.

22 августа 1524 г. Лютер произнес проповедь против «мятежных сект», которые сеют в народе «дух неповиновения и убийств». Однако вопроса о крестьянском восстании он не касался. Не было крестьянской темы и в его сочинении «О небесных пророках», опубликованном в начале 1525 г. и направленном против радикальных анабаптистов. Прошли февраль и март, а доктор Мартинус все еще воздерживался от осуждения крестьян, хотя еще два года назад твердо обещал занять сторону тех, кто выступает за порядок и спокойствие.

Лютер с самого начала не принял крестьянского восстания, но роль княжеского прислужника его совершенно не прельщала. С другой стороны, он понимал, что выживание его Реформации в Германии могут гарантировать только князья в своих территориальных владениях. Он надеялся, что бедствия мятежа заставят опомниться и крестьян, и их жестокосердных угнетателей. В апреле 1525 г. крестьянская декларация «Двенадцать статей» достигла Виттенберга. В середине месяца Лютер взялся за перо. Он постарался занять позицию судьи, возвышающегося над обеими враждующими партиями, и горькими обвинениями склонить их к гражданскому согласию.

Новое сочинение реформатора называлось «Призыв к миру по поводу Двенадцати статей». Оно начиналось резким и гневным обличением господской алчности, насилия и произвола. С развитием торговли, замечал Лютер, господа совсем обезумели и «в каждом зернышке и соломинке видят гульдены… Начальство отнимает все больше и больше и разбазаривает отобранное добро на наряды, обжорство, пьянство и застройку так, словно это мякина». Вторая часть «Призыва к миру…» написана как суровое увещевание, обращенное к восставшим. С князьями Лютер говорил на языке государственно-политической целесообразности, соответствующем их роли правителей. К крестьянам он обращается на языке, который их руководители сами выбрали при составлении «Двенадцати статей», — на языке христианских заповедей. Это позволяет ему усилить мотив смирения и ненасилия, прозвучавший в преамбуле документа. Сочинение завершается увещеванием, обращенным к обеим сторонам — к властям и крестьянам. Если они и дальше будут столь строптивы в отстаивании своих плотских нужд и прихотей, Бог сурово покарает и тех и других. Его возмездие уже началось, и пора бы образумиться. Лютер советует выбрать наиболее честных людей из числа дворян и горожан, чтобы они решили дело третейским судом.

Лютер не только поспешил отпечатать «Призыв к миру…», но 20 апреля отправился в восставшие районы Тюрингии, чтобы лично обратиться с ним к горожанам и крестьянам. Сначала он проповедовал в Штольберге, а затем в Нордхаузене, Орламюнде и Йене с обычной страстью и энергией. Он говорил, что верит в миролюбие немецкого простолюдина, и умолял своих слушателей не давать «кровожадным пророкам» будить в крестьянине беса. Однако его теперь плохо слушали и прерывали насмешливыми выкриками. Другой «немецкий пророк» властвовал теперь над умами простых людей. Они верили Мюнцеру из Мюльхаузена, и веру эту Лютер встречал всюду, где ему приходилось подниматься на амвон.

Томас Мюнцер родился в 1488 или 1489 г. в Штольберге в семье чеканщика[43]. О его детстве и юношестве почти ничего не известно. В 1507 г. он поступил в Лейпцигский университет, где поначалу занимался медициной, а затем философией и теологией. Позднейшие сочинения Мюнцера обнаруживают его знакомство с гуманистической литературой и сочинениями римских моралистов. По окончании университета Мюнцер выбрал должность священника, которая в то время давала наибольшие возможности для общения с простыми людьми. В 1518 г. Мюнцер слушал в Виттенбергском университете богословские лекции Лютера и воспринимал их с одобрением. Однако он не был учеником Лютера и лишь некоторое время находился под его сильным влиянием.

С самого начала своей пасторской деятельности Мюнцер сочетал легальную церковную проповедь с тайной работой среди беднейших прихожан. В 1512 г. он был изгнан из Галле по обвинению в заговоре; в 1519–1521 гг. подвергался преследованиям в Ютербоге, Орламюнде и Цвиккау за мятежную агитацию среди подмастерьев, поденщиков и бедняков.

В феврале 1524 г. в маленьком городке Альштедте, находящемся вблизи рудников Гарца и мансфельдского графства, Мюнцер организовал «Союз избранных». Поначалу он насчитывал не более 30 членов, но к осени превратился в разветвленную тайную организацию, охватывавшую свыше 500 приверженцев и имеющую ячейки во многих районах Тюрингии. Союз ставил своей целью организацию антифеодальной борьбы и подготовку насильственного ниспровержения княжеской власти. Первым среди немецких реформаторов Мюнцер изгнал из церкви латинский язык: и проповедь, и литургическое песнопение звучали теперь по-немецки. Кроме того, он постановляет, чтобы проповеди читались по тексту не только Нового завета (таково было прежде незыблемое церковное правило), но и всех священных книг. С самими священными текстами Мюнцер обращался весьма произвольно. Он по-своему перекраивал речения пророков, а порой вкладывал в их уста такие слова, каких они вообще не произносили. Мюнцер был искренне убежден, что новый пророк, каковым он себя ощущал, вправе поправлять и дополнять пророков древних.

В августе 1524 г. он покинул Альштадт и осенью был уже во Франконии, в районе повстанческого движения. В это время из-под его пера (или из-под пера кого-то из его сподвижников) вышло так называемое «Статейное письмо». В нем объявлялась анафема феодально-княжеской власти, а конфискация помещичьего имущества трактовалась как реализация права угнетенного народа; автор «Письма» требовал, чтобы любые переговоры с господами шли под неослабевающим крестьянским давлением.

«Статейное письмо» оказало заметное воздействие на тактику наиболее революционных повстанческих отрядов Франконии, но широкого признания в крестьянской массе не получило. В письмах Мюнцера, относящихся к началу 1525 г., все чаще звучит горькое сожаление по поводу забитости и невежества простых людей, которые не желают понять своих собственных интересов, или, как он выражается, «внушений сердца, несомненно, исполненного святого духа».

Во время своего пребывания в Тюрингии Мюнцер интересовался повседневными заботами крестьян — позднее они вспоминали о нем как об «отце Томасе, верном советчике бедных». Лютер разговаривал с тюрингенскими крестьянами как пастор-резонер; он был раздражен их «несговорчивостью и самодовольством». Раздражение это еще более усилилось в Эйслебене, куда он прибыл после своей неудавшейся проповеднической поездки и прощания с курфюрстом Фридрихом, умиравшим в Веймаре. Некто Рюель, советник графа Альбрехта Мансфельдского и свояк Лютера, ознакомил его с сообщениями, поступавшими из Верхней Германии. Составленные верноподданными осведомителями графа, сообщения эти рисовали мрачную картину «крестьянских бесчинств и оргий». Лютер, поверивший им, быстро написал памфлет, где крестьянскому восстанию объявлялась анафема.

Новый памфлет назывался «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян». Реформатор объявил крестьян трижды виновными: во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам; во-вторых, в совершении преступлений — кровопролитных и грабительских действий; в-третьих, — в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного Писания. Эта троякая вина делает восставших достойными смерти; дьявол вселился в крестьян, и обходиться с ними следует как со стаей бесов: «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку».

Ненависть к восставшему народу вспыхнула в Лютере оттого, что он видел перед собой только одну задачу — борьбу с папством. Отвращение к Риму суживало его политическое мышление и мешало трезво смотреть на события. В мае 1525 г. реформатор все еще мечтал об антиримском единстве немецких сословий и считал его принципиально возможным. До конца дней Лютер был искренне убежден в том, что Реформация одержала бы полную победу над папством, если бы все дело не испортил Мюнцер с его восстанием.

За свой памфлет Лютер заплатил утратой национального авторитета. Тем более отталкивающее впечатление произвело его третье антикрестьянское сочинение — «Послание о жестокой книжице против крестьян», написанное в июле 1525 г., в период, когда начались казни восставших. Это была попытка самооправдания; «Послание…» явно свидетельствовало о больной совести Лютера и вместе с тем о стремлении снять с себя вину. Реформатор видел себя виновным в крови казненных повстанцев, но объявлял, что действовал по жестокому божественному внушению. «Послание…» знаменовало резкий перелом в самом темпераменте религиозного бюргерского идеолога. С лета 1525 г. Лютер делается мнительным, населяет мир враждебными демоническими силами, опасается заговоров и интриг, торопится первым нанести удар тем, кого подозревает. Началась тяжелая депрессия, которая продлится целых два года.

Расширение территории Крестьянской войны было блокировано войсками Швабского союза. Этот созданный еще в кон. XV в. союз городов совершил во время Крестьянской войны свою последнюю крупную политическую акцию. Войско союза повело против крестьян жестокую войну и в большинстве областей к началу лета 1525 г. разгромило их. Жертвы были огромны. Если взять только район Верхнего Рейна, то в битве при Леннхайме погибло свыше тысячи повстанцев, под Бёблингеном — две тысячи, столько же — под Кёнигсхофеном, около пятисот пало в районе Гризена. В мае 1525 г. Крестьянская война вступила в свою трагическую фазу. Особенно мрачными были события в Тюрингии.

Мюнцер стремился к тому, чтобы превратить в мощную силу крестьянские отряды под Мюльхаузеном и двинуть их на помощь восставшему Франкенхаузену, в район восставших горняков. Его замысел не получил поддержки. Предводители отрядов поддались агитации Генриха Пфейффера, в недавнем прошлом вожака мюльхаузенского плебса. Он ссылался на свои вещие сны и призывал к походу в богатый монастырями Эйхсфельд. Опасаясь полного разрыва с повстанческой массой, Мюнцер уступил и оказался в положении одного из руководителей не одобряемого им грабительского похода. Дисциплина в отрядах падала. Пфейффер был уличен в казнокрадстве. В конце апреля в Мюльхаузен возвратилось немногим более половины крестьянского войска. Остальные разошлись по домам. Лишь несколько крупных отрядов поддались мюнцеровским увещеваниям.

Между тем на соединение под Франкенхаузеном уже шли войска герцога Георга Саксонского и ландграфа Филиппа Гессенского, к которому по пути присоединились брауншвайгские отряды. 13 мая под Франкенхаузеном против восьми тысяч повстанцев, плохо вооруженных и не имевших военного опыта, выступило 2500 рейтар и пять тысяч солдат регулярной наемной пехоты, ландскнехтов. 14 мая крестьяне еще выстояли против конницы ландграфа, но на следующий день были наголову разгромлены. Почти пять тысяч крестьян, плебеев и франкенхаузенских бюргеров остались лежать на поле сражения, лишь 600 чел. было взято в плен, и среди них Мюнцер.

Наступил час расправы. 27 мая на эшафот, построенный среди бивака, скатилась голова Томаса Мюнцера. В Мюльхаузене лобное место не успевало просыхать от крови: на плаху волокли по любому подозрению. В нач. XVI в. участников «Союза Башмака» наказывали отсечением пальцев: уродовали правую руку, которую крестьянин поднимал вверх, когда давал повстанческую присягу. В 1525–1526 гг. применили иное средство — выкалывание глаз, чтобы крестьянину впредь неповадно было читать лютеровскую Библию и искать в ней свое «божье право».

По различным подсчетам современных историков, в ходе Крестьянской войны погибло от 70 до 75 тыс. чел.[44]. Побежденные крестьяне были обязаны заплатить денежную контрибуцию, в среднем по шесть флоринов с человека. К 1528 г. это принесло Швабскому союзу 230 тыс. флоринов, что превысило все его расходы и выплаты солдатам за отказ от узаконенного за ними обычая грабить захваченный город или деревню. Однако высокая в целом аграрная конъюнктура XVI в. способствовала тому, что в экономическом плане крестьянские хозяйства не были слишком ослаблены войной. Важным политическим следствием войны было то, что отныне в правовые границы были введены противоречия между крестьянами и сельским дворянством, споры которых подлежали теперь рассмотрению в придворном княжеском суде, а в наиболее сложных случаях — в имперском суде.

Проблема монополий

20-е гг. XVI в. были отмечены кризисными явлениями в различных сферах жизни немецкого общества. Особое значение имело при этом развитие раннего капитализма, поскольку он обострил противоречия между интересами различных сословий и вызвал новые многочисленные конфликты в городах и на селе. В кон. 20-х гг. разгорелся так называемый спор о монополиях. Речь шла о правомерности существования крупных банкирских компаний, которые занимались ростовщическими операциями.

Радикальный лютеранский проповедник Якоб Штраус заявил, что деньги не могут приносить никакой выгоды, что 20 гульденов всегда ими и остаются, сколько бы времени ни миновало. Тем самым, он выразил враждебность реформаторов к рождавшемуся капитализму. Еще ранее, в диалоге «Разбойники» Ульрих фон Гуттен писал, что наиболее зловредными являются самые богатые купцы и банкиры, а среди них — обладатели монополии на денежные операции — Фуггеры.

Резко осуждал ростовщичество и Лютер. По его утверждению, ссудный процент и кредит в торговле противоречат библейским заповедям, требующим любить ближнего как самого себя. Лютер стремился возвратить торговлю к исторически уже пройденному этапу. Поэтому Макс Вебер имел все основания писать, что «у Лютера в его многочисленных высказываниях против ростовщичества и против любого взимания процентов… совершенно недвусмысленно проявляется отсталость его представлений с капиталистической точки зрения) о сущности капиталистического приобретательства»[45]. Лютер считал недопустимым, чтобы человек становился настолько богатым, что мог подкупать даже монархов.

Выпады Лютера против раннего капитализма, осуждавшие его с моральной позиции, были вызваны не только широко распространенной враждой к капитализму. Они были и его откликом на неоднократное обсуждение этой проблемы на рейхстагах с 1512 г., когда впервые было принято постановление, осуждавшее монополии. Оно не повлекло за собой практически никаких последствий, потому что само понятие «монополия» было весьма туманным и в целом обозначало все проявления раннего капитализма, которые трактовались исключительно негативно. Даже избранный на деньги Фуггеров Карл V был вынужден накануне пообещать, что он предпримет все меры против крупных торговых компаний, в том числе и Фуггеров.

На рейхстагах 1521 г. в Вормсе и 1522–1524 гг. в Нюрнберге состоялись бурные дискуссии об экономической политике в империи, чтобы либо силой воспрепятствовать дальнейшему развитию капитализма, либо силой оттеснить его на второй план в интересах получателей феодальной ренты. Рейхстаги не приняли никакого определенного решения, а поручили разбираться в этой проблеме комитету экспертов, который принял антимонопольное решение. Защитники крупных компаний, среди которых выделялся юрист Конрад Пейнингер, имели прочное положение не только в Аугсбурге, где всем заправляли Фуггеры. Они утверждали, что антимонопольное заключение экспертов — следствие недоброжелательности и зависти светских князей. А император издал два указа, направленных против торговых домов Аугсбурга и Нюрнберга.

В аргументации противников монополий явно отражается сложное экономическое положение Германии. Требуя роспуска крупных торговых компаний, их противники пытались вернуться назад, когда деятельность купеческих обществ регламентировалась предписаниями властей и церкви. Поскольку требования традиционалистов основывались скорее на эмоциях, а не на разумных доводах, то защитникам крупного капитала не составило большого труда отразить натиск антимонопольного движения. Они доказывали, что стремление торговцев к прибыли полезно не только для них самих, но и для всего общества, получающего больше товаров. Такие взгляды можно не без основания считать «прорывом новой экономической мысли» той эпохи[46]. Позднее эти взгляды получат дальнейшее развитие в концепции знаменитого шотландского экономиста Адама Смита. Они были пропитаны либеральными принципами, по которым общественная гармония устанавливается не только предписаниями, но и автоматически в процессе достижения частных интересов, так как собственная выгода полезна и для выгоды всего общества.

Император Карл, который постоянно нуждался в деньгах, смягчил антимонопольное имперское законодательство, а в 1526 г. подписал охранные грамоты для Вельзеров и Фуггеров. Но конечную победу одержали мелкие бюргерские товаропроизводители. Они вступили в союз с князьями против тех социальных групп, которые ратовали за свободную конкуренцию, общегерманский рынок и единое централизованное государство. Такой исход негативно сказался на всем дальнейшем развитии Германии и крайне затруднил формирование в ней сильной и дееспособной буржуазии.

Возникновение протестантизма

Карл V, который стремился к установлению своей абсолютной власти, требовал введения единых для всей империи вероисповедания и церкви. Он представлял это единство как компромисс между католической церковью и реформационным движением. Но добиться этого не удалось. Не желало идти на уступки папство, князья все шире проводили секуляризацию, захватывая церковные земли и богатства.

Религиозные планы императора по существу являлись политическими, а потому и вызвали столь упорное сопротивление противников усиления центральной власти. Но прямое столкновение было отсрочено турецким нашествием. В 1529 г. огромная армия турок осадила Вену, небольшой гарнизон которой при поддержке всего населения сумел отстоять город. Это значительно повысило авторитет императора. Воодушевленный успехом Карл издал указ, по которому католическая вера стала неприкосновенной в тех местах, где она господствовала. В других районах запрещались всякие религиозные новшества. Большинство участников Шпейерского рейхстага, собравшегося в том же году, подчинилось императорскому указу.

Однако часть самых ревностных приверженцев новой веры заявила, что религиозные вопросы не могут решаться простым большинством голосов, ибо это дело только личной совести каждого. «Протестацию» подписали герцог Саксонский, маркграф Бранденбургский, ландграф Гессенский, ряд более мелких правителей и 19 городов. С этим документом и связано возникновение понятия «протестанты», обозначавшее тех, кто по религиозным мотивам не подчиняется власти императора.

В 1529 г. Карл одержал решительную победу в Италии над французскими войсками и 24 февраля 1530 г. был коронован папой Клементом VII уже как полновластный император. Это развязало ему руки не только на внешнеполитической арене, но и внутри империи, где он перешел к более жесткому курсу. Здесь окончательно сложились две враждующие религиозные партии и стремившаяся к компромиссу центристская группа. На нее и опирался император, который на Аугсбургском рейхстаге 1530 г. занял позицию третейского судьи, чтобы восстановить единство церкви в империи.

Однако папская курия была решительно против основанного на взаимном прощении компромисса. Ее давление на Карла оказалось настолько сильным, что в своих предложениях рейхстагу он фактически заявил о недопустимости отпадения от католицизма. Умеренные протестанты, особенно саксонцы во главе со сподвижником Лютера Филиппом Меланхтоном (1497–1560), были готовы к соглашению, хотя не совсем ясно, до каких пределов они были готовы уступать. 25 июня протестанты обнародовали документ с изложением своей позиции — «Аугсбургское исповедание». Поскольку католики не представили аналогичного документа, Карл поручил католическим теологам написать «Опровержение» лютеранства и приказал зачитать его на рейхстаге от своего имени, но не раздавать текст участникам, чтобы не допустить нового богословского диспута, который мог затянуться до бесконечности.

Таким образом, компромисса достигнуть не удалось. Карлу оставалось только попытаться жесткими средствами провести в жизнь положения Вормсского эдикта, ставившего лютеранство вне закона. Однако война против еретиков оказалась невозможной. Предварительные переговоры показали, что большинство католических князей уклоняется от участия в военной акции, опасаясь, что в случае победы непомерно возрастут амбиции императора. И на этот раз политические расчеты оказались весомее религиозных убеждений.

К нач. 1531 г. в империи резко обозначилось противостояние конфессий. В декабре 1530 г. в тюрингском городе Шмалькальдене протестантские князья договорились о совместных действиях, а в марте следующего года был образован Шмалькальденский военный союз князей и городов. Следует отметить, что консолидацию протестантов ускорило избрание 5 января 1531 г. — еще при жизни Карла V, который остался императором, — римским королем младшего брата Карла, Фердинанда. Создание союза протестантов побудило к сплочению и католическую партию. В 1538 г. возник Нюрнбергский союз, в который наряду с императором Карлом V и римским королем Фердинандом вошли герцоги Баварии, Брауншвайга и Саксонии, архиепископы Майнца и Зальцбурга.

Шмалькальденские смутьяны

В начале 40-х годов большинство немецких государств стали протестантскими. Приверженность новой вере и переход в лютеранство все новых правителей объясняются прежде всего секуляризацией земель католической церкви в пользу князей и их стремлением господствовать над церковью в своих владениях.

Карл V прекрасно понимал, что протестантизм стал средством укрепления мелкодержавного суверенитета немецких князей. Однако император не хотел междоусобной конфессиональной войны, к которой его настойчиво подталкивала римская курия. Восстановление прежнего господства римско-католической церкви в планы Карла не входило. Он намеревался учредить независимую от Рима общегерманскую национальную церковь по французскому образцу. Но для этого необходим был межконфессиональный компромисс, которого пока достичь не удалось.

Император возлагал надежды на Вселенский собор. Но тон на нем задавал папа Павел III, который неожиданно прервал работу собора, чтобы сорвать желательное для Карла V соглашение. Поощряемый папой французский король Франциск I вновь выдвинул притязания на Милан и обещал немецким протестантским князьям поддержать их в борьбе с императором.

Война становилась неизбежной, но Карл не хотел превращать ее в Крестовый поход против еретиков, чего добивался папа. Готовясь к схватке, император путем уступок привлек на свою сторону двух бранденбургских маркграфов и добился благожелательного нейтралитета баварского герцога. Но самым важным союзником Карла стал опытный полководец, герцог Мориц Саксонский, владения которого занимали очень выгодное стратегическое положение для военных действий против его родственников, входивших в Шмалькальденский союз.

Поводом для войны послужили события в Брауншвейг-Вольфенбюттеле осенью 1545 г., когда изгнанный своими подданными как католик герцог Хайнц попытался вновь захватить власть. Против него выступили курфюрст Саксонии Иоганн Фридрих и ландграф Филипп Гессенский. Воспользовавшись этим, Карл V объявил им войну, придав ей таким образом характер частного похода против нарушителей порядка в империи.

Шмалькальденцы поначалу имели численный перевес, но «нейтральная» Бавария не позволила им переправиться через Дунай и нанести фланговый удар по императорской армии. А войско герцога Морица в ноябре 1546 г. вторглось в Саксонское курфюршество и почти полностью заняло его. Мятежникам пришлось отступить в Среднюю Германию. Это позволило императору занять ряд южногерманских городов и разгромить герцога Ульриха Вюртембергского.

Весной 1547 г. началась решающая фаза войны. Из-за стратегической ошибки саксонского курфюрста Карл V в сражении при Мюльберге на Эльбе 24 апреля наголову разгромил его войско. Сам Иоганн попал в плен и был вынужден уступить титул курфюрста и все владения герцогу Морицу, который, правда, вернул часть земель сыновьям Иоганна, поскольку император опасался чрезмерного усиления нового саксонского правителя. В мае в плен был взят и ландграф Гессенский. Победа вознесла императора на вершину могущества. Этот коротышка с вечно полуоткрытым ртом был переполнен высокомерия и гордости. Желая унизить герцога Вюртембергского, он заставил его покорно просить снисхождения, стоя на коленях.

Но именно в этот момент резко ухудшились отношения между императором и папой, который, даже не предупредив Карла, перенес Вселенский собор из Тренто на территории империи в принадлежавшую папе Болонью. Это делало невозможным участие в заседаниях собора протестантов, твердо обещанное им Карлом. Теперь и для протестантов, и для католиков политика императора выглядела непоследовательной и уклончивой. На Аугсбургском рейхстаге осенью 1547 г. его облаченные в полное военное снаряжение участники, отчего рейхстаг и был назван «панцирным», отвергли все предложения императора по реформе политического устройства с целью укрепления центральной власти.

Тогда Карл решил самостоятельно осуществить политические перемены и в 1548 г. опубликовал интерним (временное положение), делавший протестантам некоторые уступки в религиозных вопросах. Но одновременно провозглашалось единство общеимперской церкви, на которое протестантские князья согласиться не могли.

Успешное сопротивление интерниму со стороны протестантских территорий и городов (Бремен, Магдебург) на севере страны сплотило оппозицию, и влияние Карла сохранилось лишь в некоторых южногерманских городах. Во главе оппозиции встал Мориц Саксонский, которого поддерживал король Франции Генрих II в обмен за обещание уступить ему пограничные имперские крепости Мец, Туль и Верден. Со своей стороны, Генрих обязался выдавать германским протестантским князьям ежегодную субсидию в 60 тыс. талеров, чтобы те могли отстоять «немецкую свободу».

Лозунгом оппозиции стало восстановление прежних княжеских «свобод и вольностей» и изгнание «испанских прислужников» императора, что привело бы к ликвидации габсбургского владычества в Европе. Однако, хотя в мае 1552 г. войска протестантов разгромили армию императора, который едва не попал в плен и был вынужден бежать из Инсбрука, всеобщего восстания против Карла, на которое надеялся Мориц Саксонский, не произошло. В июле 1552 г. в Пассау было подписано перемирие, провозглашавшее скорое наступление «вечного мира» в империи.

Однако заключение мирного договора затянулось. Недовольный условиями перемирия Карл все еще надеялся осуществить свои честолюбивые планы, тем более что осенью 1552 г. его войска разгромили французов при Меце. Но в самой империи перелома не произошло. Обстановка явно складывалась в пользу немецких территориальных правителей. Перед Карлом замаячила перспектива одновременной войны с сильным протестантским союзом и с турками, которых подстрекали не только Франция, но и папа Павел IV. По его наущению турки совершили кровавый набег на владения императора в Южной Италии[47]. У Карла оставался один выход — политическая капитуляция, в 1556 г. — впервые в немецкой истории — состоялось отречение Карла от императорского престола в пользу брата Фердинанда. Формальная передача власти состоялась лишь в 1558 г., после получения согласия всех курфюрстов. Отречение Карла означало конец габсбургского мирового господства. А укрепившие свои позиции немецкие князья были отныне заинтересованы в сохранении мира между религиозными партиями в рамках конфедеративного устройства Священной Римской империи.

«Чья власть — того и вера»

К 1555 г. в Германии сложились условия, позволявшие в основном урегулировать спорные религиозные проблемы. К такому решению немецких князей подтолкнуло и то, что подбадриваемый императором бранденбургский маркграф, вояка и авантюрист Альбрехт попытался сорвать наметившийся компромисс. Вновь возникла опасность союза между строптивым дворянством, недовольными крестьянами и мятежными князьями. Однако 9 июля 1553 г. близ нижнесаксонского городка Зиверсхаузен войско Альбрехта было разбито Морицем Саксонским, погибшим в этом сражении. Эта короткая война показала, что в империи необходимо создать какой-то механизм для предотвращения в будущем внутренних конфликтов.

Такая непростая задача стояла перед открывшимся в Аугсбурге в феврале 1555 г. рейхстагом, который до этого откладывался, по крайней мере, пять раз. Итогом его работы стало постановление о религиозном мире в империи по принципу (сформулированному гораздо позднее, в нач. XVII в.) «Чья власть — того и вера». Этот принцип означал, что любой правитель, от курфюрста до имперского рыцаря или городского магистрата, сам устанавливает обязательное для местного населения вероисповедание, более того — получает право силой насаждать свою личную веру. При этом имелись в виду только католицизм и лютеранство, все прочие вероисповедания исключались, что превращало принцип «чья власть — того и вера» в карикатуру на принцип свободы совести, выдвинутый Реформацией[48].

Из основного принципа было сделано два примечательных исключения. Католические духовные правители в случае их перехода в лютеранство обязаны были отказаться и от своих владений, оставляя их церкви. Второе исключение касалось имперских городов. Оно было продиктовано стремлением католической партии обеспечить гарантии существования католиков в тех городах, которые были преимущественно протестантскими. Таким образом, за имперскими городами признавалась возможность сосуществования различных конфессий. Для той эпохи это была заслуживающая внимания попытка урегулировать проблему совместной жизни разных вероисповеданий.

Аугсбургский религиозный мир провозгласил право на эмиграцию для тех людей, которые не хотели принимать предписанное властью вероисповедание. Однако католические князья и церковь всегда были склонны рассматривать право на эмиграцию как собственное право изгонять со своих территорий тех лиц иного вероисповедания, которые отказывались его менять. Протестанты же, напротив, трактовали этот принцип именно как право на выезд в государство своей конфессии.

Внешне Аугсбургский религиозный мир казался первым крупным шагом на пути к религиозной толерантности. Но в политическом аспекте стремление императора Карла V силой сломить сопротивление протестантских князей привело к заметному усилению тенденции к политической раздробленности и экономической разобщенности страны, что превратило Реформацию в орудие территориализации империи. В своей централизаторской политике Карл не нашел внутри Германии никакой значительной социальной опоры. В то же время усиливавшиеся партикуляристские стремления князей получали мощную поддержку извне, в первую очередь из Франции. В итоге Германия вступила в полосу трехвекового застоя.

Контрреформация

Во 2-й пол. XVI в. в лоне католицизма началось движение, которое чаще всего называют «Контрреформацией», поскольку оно было направлено против Реформации и имело целью восстановление и укрепление позиций католической церкви и папства. Отныне и речи не могло быть о каких-то уступках протестантизму. Реформация, победившая во многих европейских странах, нанесла римско-католической церкви сокрушительный удар и грозила уничтожить ее власть практически. Часть католического духовенства, особенно низшего, тайно сочувствовала протестантам и даже допускала их к причастию. На этой почве разгорелись многочисленные конфликты клира с епископами, преследовавшими собственные интересы и действовавшими согласно инструкциям из Рима. Инстинкт самосохранения вынуждал папскую церковь принять энергичные контрмеры. Поскольку старые и проверенные временем методы борьбы против ересей более не действовали, некоторые идеологи католической церкви ратовали за обновление всех ее институтов.

Специально для борьбы с еретиками, к которым причислялись и протестанты, в 1534 г. в Париже было создано «Общество Иисуса» (лат. «Societas Jesu»), члены которого получили название иезуитов — полумонашеский-полувоенный орден, ставший самым активным проводником Контрреформации. Его первым «генералом» стал его основатель, испанский дворянин Игнатий Лойола (1491? — 1556). Идеолог Контрреформации, Игнатий Лойола создал учение, которое должно было, по его мнению, стать духовным средством для подавления всех аффектов, мешающих направить силы верующего на благо церкви. Католицизм и мистика были соединены в этом учении в единое целое, а само оно стало основой системы иезуитского воспитания. Орден формировал тип людей, который мог противостоять особой боевитости кальвинизма и обещал большие успехи в возвращении утраченных папством территорий. Иезуиты не были обязаны замыкаться в тесных стенах монастырей и носить рясу. Они могли одеваться в любую светскую одежду, принимать любые обличил и действовать согласно своему девизу «цель оправдывает средства». Глава ордена — генерал — обладал неограниченными полномочиями, а члены ордена были обязаны беспрекословно повиноваться старшему по чину, на которого следовало смотреть как на самого Христа. Лойола учил: «Входите в мир кроткими овцами, действуйте там, как свирепые волки, и, когда вас будут гнать, как собак, умейте подползать, как змеи». Папа Павел III в 1540 г. буллой «Regiminis militantis eccelesiae» утвердил иезуитский орден с перечнем его первых десяти членов-основателей, хотя ряд кардиналов возражали, ссылаясь на то, что орденов имеется уже достаточно, а устройство новых запрещено курией. Через три года было снято ограничение с численности ордена в 60 чел., а затем он получил от папы и ряд новых привилегий.

Иезуиты восстанавливали католицизм как методами убеждения, так и кровавым насилием. В нач. XVII в., когда Контрреформация достигла своего апогея, иезуиты на ре катализированных территориях приступили к самым беспощадным антипротестантским мерам в области культуры. Из университетов и школ Австрии, Баварии, Богемии и других стран были изгнаны протестантские преподаватели и студенты. В широких масштабах проводились конфискация и сожжение еретической литературы, свирепствовала цензура. По отношению к папе иезуиты долгое время занимали независимую позицию сознающей свою силу армии, в которой нуждаются и которую побаиваются. Формально они подчинялись папе, но фактически жестко проводили собственную политику — политику ордена и тех правителей, во владениях которых они действовали. Во 2-й пол. XVIII в. орден был запрещен во Франции и ряде других стран, после чего он был распущен папой. Но в 1814 г. орден иезуитов был восстановлен и существует и поныне.

Для поддержания пошатнувшегося авторитета римско-католической церкви папа Павел III решил созвать Вселенский собор. Время для этого назрело. В Германии усилилось протестантское движение, и император Карл V для борьбы с ним был крайне заинтересован в поддержке папства. Французский король Франциск I также обязался оказать императору помощь и принять участие в соборе. Кроме того, на восточной границе империи появились турки, борьба с которыми требовала людей и денег. Папа предложил для борьбы с протестантами «за чистоту католической религии» 200 тыс. дукатов и 12 500 человек отборного войска. Одновременно он, опираясь на орден иезуитов и новый инквизиционный трибунал, начал наступательную политику в Италии, чтобы усилить могущество Папской области.

Собор, имевший целью упрочить авторитет католицизма «на вечные времена», был созван в 1545 г. в южнотирольском городе Тренто; от лат. Tridentum или нем. Trient этот собор получил название Тридентского или Триентского. На нем выступили две партии: непримиримая папская и компромиссная императорская. Первая требовала немедленно заняться догматическими вопросами и осудить все еретические протестантские учения. Вторая настаивала на том, что собор должен в первую очередь рассмотреть причины распространения еретических учений и деморализации и вырождения духовенства и вообще всей католической церкви. Императорская партия высказывалась за переговоры с протестантами, папская была категорически против этого и заявляла, что папский авторитет стоит выше соборов. При слабости императорской партии Павлу III без труда удалось навязать собору свою программу. Но поскольку Карл V нанес протестантам ряд поражений, он заговорил на соборе языком властелина. Напуганный этим папа отозвал свои войска и в 1547 г. перенес собор из Тренто во вторую столицу Папской области — Болонью. Не желая и опасаясь усиления императора, папа даже убеждал французского короля оказать помощь немецким протестантам. Это доказывает, что политические вопросы стояли для папы выше религиозных. Однако немецкое духовенство не последовало в Болонью. Теперь короткое время существовали два враждующих друг с другом собора. Фактически Тридентский собор не функционировал, а Болонский был распущен в сентябре 1549 г., незадолго до смерти Павла III. Новый папа Юлий III буллой «Cum ad tollenda» 1 мая 1551 г. вновь созвал в Тренто собор, быстро (в 1552 г.) приостановившей свою бесплодную деятельность на целых десять лет — до 1562 г.

После открытия и завоевания Америки и перехода престола к династии Габсбургов Испания «католических королей» стала центром универсалистской мировой империи, наиболее заинтересованной в сохранении и расширении католической веры, ее основ и идеологических принципов. Но папство беспокоило чрезмерное усиление испано-габсбургской монархии, и оно стремилось нанести ей тайный удар. Пока попытки оттеснить Испанию оказывались неудачными, и папство сосредоточилось на борьбе с «внутренними врагами» в Италии. Страна покрылась густой сетью инквизиционных трибуналов, которые особенно свирепствовали в Венеции, Неаполе и Риме. Следующий папа, Павел IV, в 1559 г. опубликовал первый «Индекс запрещенных книг», который был значительно расширен в 1562 г. на вновь созванном Тридентском соборе (издавался Ватиканом до 1966 г.).

Большую роль на соборе 1562–1563 гг. играли иезуиты, требовавшие усиления борьбы с протестантизмом и гонений на евреев, которым буллой 1559 г. предписывалось носить на одежде особый отличительный знак, проживать в особом городском квартале и немедленно распродать все недвижимое имущество. Под влиянием иезуитов Тридентский собор провозгласил принцип всемогущества папской власти и отказался от идеи реформировать церковь. Все духовные лица и университетские профессора должны были приносить присягу на верность католицизму. Против непокорных действовал суровый меч инквизиции, не только каравший «преступников», но и предупреждавший «преступления». Чтобы обеспечить деятельность папской цензуры, в 1571 г. была создана специальная конгрегация «Индекса запрещенных книг», в своем первоначальном виде просуществовавшая до 1917 г., а затем передавшая полномочия конгрегации святой инквизиции. Индекс все время пополнялся, в нем значились произведения Декарта и Спинозы, Гоббса и Локка, Юма и Гольбаха, Вольтера и Руссо, Ренана и Тэна, Золя и Флобера, Стендаля и Гюго, Лессинга и Мицкевича, Франса и Метерлинка и десятков других выдающихся писателей и мыслителей. Было введено и обязательное доносительство на «вредные и опасные книги», подлежавшие конфискации и сожжению.

Освятив старые церковные догматы, вырвав из своего лона соглашательские элементы, признав высшим авторитетом папу и возродив все прежние традиции, католицизм почувствовал себя готовым к новой борьбе «за веру». Он переменил тактику и, отказавшись от претензий на политическое господство, сосредоточился на завоевании власти духовной. Папа Григорий XIII демонстративно поздравил французского короля Карла IX с истреблением в Варфоломеевскую ночь 5 тыс. гугенотов и обещал свое благословение тому, кто убьет английскую королеву Елизавету I. Потрясающих успехов добилась Контрреформация в Польше при короле Стефане Батории, начавшем поход на Россию, чтобы установить власть католицизма во всей Восточной Европе. В 1578 г. Баторий основал в Вильно иезуитскую коллегию, которая должна была стать оплотом наступления Контрреформации и быстро создала целую сеть учебно-воспитательных заведений. В испанских Нидерландах жертвами Контрреформации пало до 100 тыс. протестантов, но вытравить «лютеранскую заразу» не удалось, поскольку северная часть страны провозгласила под именем Соединенных Нидерландских Штатов свою независимость. В германских государствах принципы Контрреформации активно пропагандировали иезуитские университеты в Ингольштадте, Граце, Вюрцбурге, Диллингене, причем в последнем все преподаватели были испанцами.

Ведовские процессы

Своеобразным и во многом загадочным феноменом германской истории 2-й пол. XVI — нач. XVII в. явилась «ведьмомания», имевшая характер массовой истерии. Прежде историческая наука рассматривала это явление как заблуждение человеческого духа. Теперь оно все чаще интерпретируется как оборотная сторона рационализма, перехода от средневековья к раннему Новому времени.

Церковь и раньше нередко выдвигала против еретиков или инакомыслящих обвинения в связи с дьяволом. К кон. XV в. оформились основные положения демонологии. Они были систематизированы двумя доминиканскими инквизиторами Генрихом Инсистором Кремером (ок. 1430–1505) и Якобом Шпренгером (ок. 1436–1495), деятельность которых по искоренению ересей была одобрена папой Иннокентием VIII в специальной энциклике. Воодушевленные папской похвалой, эти «псы господни» в 1487 г. опубликовали зловещую книгу «Молот ведьм». В 1669 г. она вышла уже 21 изданием и служила инструкцией для судилищ инквизиции.

Правда, «Молот ведьм» не был первым сочинением такого рода. Подобные трактаты появлялись и прежде. Но эта книга получила наибольшую известность и распространение. Не следует также считать, будто «Молот ведьм» послужил катализатором ведьмомании. Напротив, количество ведовских процессов к кон. XV в. сократилось, а в 1-й пол. XVI столетия известны только отдельные случаи преследования ведьм. Это было, вероятно, связано с тем, что в Германии бушевала Реформация, в вихре которой у властей и церкви были задачи поважнее, чем гонения на несчастных колдуний. Количество ведовских процессов стало возрастать лишь с сер. XVI в. и достигло первого пика около 1590 г.

Кого же понимали люди той эпохи под ведьмами и колдунами? Крупнейший исследователь истории ведовских процессов в Германии Йозеф Ханзен писал, что это были «скверные люди, и притом по преимуществу представительницы женского пола, которые заключили договор с дьяволом, чтобы с его помощью применяя разнообразные колдовские средства, причинять всяческий вред жизни, здоровью, имуществу, домашнему скоту, посевам и садам других людей; люди, участвовавшие в ночных шабашах, проходивших под председательством дьявола, который являлся им во плоти и которому они оказывали почитание; Иисуса Христа, церковь и таинства они дерзко отрицали и поносили; люди, которые на свои шабаши и к местам своей вредительской деятельности отправлялись с помощью дьявола по воздуху с большой быстротой, творили меж собой и с дьяволом половое распутство разнуздннейшего толка и образовывали большую еретическую секту; наконец, это люди, которые легко могли превращаться в животных, таких как кошка, волк или мышь, и в таковом обличье являться людям»[49].

Волны охоты на ведьм обычно поднимались в связи с кризисными явлениями — неурожаями и голодом, эпидемиями, ростом цен. Стихийные бедствия и неурожаи традиционно считались результатом злого колдовства. Резко возраставшая в такие времена смертность тоже приписывалась деятельности ведьм, насылавшим на людей порчу.

После первой волны ведьмомании последовали еще две — в нач. 30-х гг. и в сер. XVII в., причем вторая волна была хотя и самой короткой, но и самой жестокой, кроме того, в целом по Германии она прокатилась в течение значительного временного периода. Так, в Баварии пик ведовских процессов приходится на 1590–1591 гг., а затем их количество резко снизилось. В то же время в имперском городе Аугсбурге большинство казней приходится на 80-е гг. XVII в.

Об общем количестве жертв охоты за ведьмами до сих пор идут жаркие дискуссии, хотя понятно, что точные данные собрать невозможно. Во всяком случае, когда в популярной литературе называется миллион, а то и 2–3 миллиона казненных, то это явное преувеличение, которое основано на некорректном обобщении цифр, относящихся к местам самых свирепых преследований. Если в небольших Вюрцбургском и Бамбергском епископствах за 20 лет было сожжено более 2 тыс. человек, то это не означает, что подобное происходило и во всей Германии. По данным новейших исследований, количество казненных по обвинению в ведовстве составило в Германии около 20 тыс. чел.[50].

Но в отдельных местностях охота за ведьмами приобретала чудовищный характер. Так, в Брауншвайге в последнее десятилетие XVI в. ежедневно на костер поднимались 10–12 человек, а из-за множества столбов, к которым привязывали ведьм, площадь казней походила на лес. В 1589 г. в саксонском городке Кведдинбург, где проживало 12 тыс. чел., за один день было сожжено 133 ведьмы. В крохотном швабском княжестве Эльванген в 1612 г. казнили 167 ведьм. В княжестве Нейсе в 1640–1651 гг. к смерти было приговорено свыше тысячи ведьм; их не сжигали на костре, а бросали в специально выстроенную для этого огромную печь. В 1586 г. в десятке деревень вокруг Трира в живых остались всего две женщины, остальные были казнены. Чиновники докладывали властям, что «скоро здесь некого будет любить, некому будет рожать, ибо все женщины сожжены». Рвению инквизиторов порой изумлялись даже римские папы. В 1657 г. любитель вина и развлечений папа Александр VII, который в дружеских беседах с кардиналами отпускал ядовитые шутки об основных догмах католицизма и язвительно высмеивал «непорочное зачатие» Христа, читая отчеты о ведовских процессах в Падерборнском епископстве, был крайне поражен тем, что в них не было ни малейших доказательств вины осужденных.

Процессы над ведьмами носили весьма изощренный характер. Очень часто на следствии обвиняемых бросали в воду. Если женщина тонула, это считалось несомненным подтверждением того, что она виновна в колдовстве. Если же она не тонула, это означало, что она ведьма, которой помогает сам князь тьмы. На территории сегодняшней земли Баден-Вюртемберг с 1561 по 1670 г. было казнено 3224 ведьмы, из них более двух третей — в католических районах. В Баварии же, где в 1400–1800 гг. состоялось более тысячи ведовских процессов, в 81,5% случаев обвиняемые были оправданы или отделались мягкими наказаниями[51]. Постепенно затухавшая охота на ведьм, тем не менее, продолжалась даже в сер. XVIII в. В 1756 г. в баварском Ландсхуте была сожжена 14-летняя девочка за «сожительство с дьяволом». А последнее известное нам публичное сожжение ведьмы произошло в южнобаварском городке Кемптен в 1775 г.

Рассматривая ведовские процессы, можно отметить еще несколько моментов. Эпицентром охоты на ведьм в Германии была ее политически самая раздробленная часть на Юго-Западе, район Рейна — Мозеля, отдельные местности Гессена и Вестфалии, Франкония и саксонские герцогства. Напротив, в крупных территориальных государствах — Бранденбурге, Баварии, Саксонии — это мрачное явление широкого распространения не имело[52]. Можно говорить и о некоторых конфессиональных различиях гонений на ведьм, однако пытаться ставить вопрос о степени жестокости, проявленной в данном случае со стороны того или иного вероисповедания, по справедливому суждению немецкого историка Герда Шверхоффа, «совершенно непродуктивно»[53]. В целом в католических землях преследования были более суровыми. И однако в католической Баварии, скажем, они носили более мягкий характер, по сравнению со свирепой охотой и массовыми сожжениями в протестантском графстве Липпе, настоящем оплоте ведьмомании: уничтожая ведьм как носителей всякого рода суеверий, многие местные реформаторы надеялись таким образом преодолеть кризис церкви и добиться ее нравственного очищения[54]. В кальвинистской Женеве только в 1542 г. было сожжено около 500 ведьм. Впрочем, сам «женевский папа» Кальвин предпочитал, чтобы их не сжигали, а замуровывали живьем или топили в озере.

Очевидным является тот факт, что гонения обрушились прежде всего и главным образом на женщин. Церковь и невежественная масса верующих мужчин всегда считали женщину существом низшим, греховным и опасным. Это было прямым наследием древнееврейского учения о первородном грехе и проклятии Евы. Авторы «Молота ведьм» настойчиво твердили, что женщины далеко превосходят мужчин в суеверии, мстительности, тщеславии, лживости и ненасытной чувственности. Из-за внутреннего своего ничтожества женщина всегда слабее в вере, нежели мужчина, и отрекается от нее гораздо легче. Наконец, утверждали эти мракобесы, как-никак дьявол — это существо мужского пола, творить с которым распутство для женщины — дело вполне естественное.

Тезис о гендерном конфликте в целом достаточно убедителен, поскольку женщины составили более 80% всех жертв судебных процессов. Верно в общем и то, что преследование ведьм — это преследование женщин[55]. Но это только констатация факта, которая сама по себе является лишь исходным пунктом для изучения и объяснения конкретных мотивов и функций ведовских процессов.

Можно попытаться нарисовать портрет типичной ведьмы, как сделала это Ева Лябуви. Обычно это «женщина за пятьдесят, незамужняя или вдовая, но не обязательно живущая замкнуто или уединенно. Она вполне могла быть интегрирована в семейное или деревенское сообщество». Для таких женщин чаще всего характерно нонконформистское поведение, а из-за своей сварливости они концентрировали на себе «повышенный конфликтный потенциал»[56]. К тому же им были присущи действия, которые легко можно было истолковать как ведовство — проклятия, угрозы, плевки.

В целом, ведовские процессы в Германии, да и во всей Европе, дают настолько сложную и разнообразную панораму, что ее невозможно привести к общему знаменателю и объяснить какой-то одной причиной. Свою роль сыграли и социально-экономическая ситуация, и духовный климат, и не только социальная, но и индивидуальная человеческая психология.

Тридцатилетний потоп

К началу XVII в. Священная Римская империя вновь оказалась в трудном положении. Аугсбургский религиозный мир, который в течение полувека поддерживал в ней определенный порядок, в значительной степени расшатался. Он сменился враждебным противостоянием двух конфессиональных группировок — Протестантской (Евангелической) Унии 1608 г. и созданной в 1609 г. Католической Лиги. Полностью утратила свою работоспособность Имперская судебная палата, в 1608 г. была сорвана работа рейхстага, стала очевидной полная недееспособность императора Маттиаса. Перед Габсбургами отчетливо и грозно встала перспектива потери императорской короны вследствие кризиса империи. В августе 1618 г. в Богемии вспыхнуло восстание протестантского дворянства, а через год римским королем и императором был избран Фердинанд II, видевший свою главную цель в защите интересов католической церкви. Он был твердо намерен средствами Контрреформации превратить свои владения в зону сплошного католицизма, что встретило упорное сопротивление протестантов. Однако чешское дворянство категорически отказалось признать его богемским королем и призвало на престол Фридриха Пфальцского. В мятежной Венгрии трон занял убежденный кальвинист, трансильванский князь Габор Бетлен. Эти события стали прологом Тридцатилетней войны — общеевропейского конфликта, главным полем действия которого явилась Германия.

Тридцатилетнюю войну обычно делят на четыре этапа — чешско-пфальцский (1618–1623), датско-нижнесаксонский (1624–1629), шведский (1630–1635) и франко-шведский (1635–1648). Уже отсюда видно, что это был не внутригерманский, а европейский конфликт. Суть его состояла в борьбе за гегемонию на континенте, и в этой борьбе совпали три компонента — конфессиональная конфронтация между католиками и протестантами, борьба за власть внутри германской империи и конфликт между главными европейскими державами. Населению Германии война нанесла страшный урон, в разных местностях оно сократилось на 30–50%, а кое-где потери доходили до трех четвертей жителей. Конечно, это еще не означает, что все они погибли. Часть уцелевших покидала родные места и уходила в более спокойные районы. Но в целом население Германии сократилось примерно с 16 млн. чел. в 1620 г. до 10 млн. в 1650 г.[57]. Хотя видный немецкий историк Х.-У. Велер полагает, что это явное преувеличение и в 1650 г. в Германии проживали те же 15–16 млн. человек, поскольку рождаемость в те годы была очень высокой[58].

Избрание богемским королем вождя Протестантской Унии и зятя английского короля Якова I Фридриха Пфальцского означало открытый вызов Католической Лиге. Богемия являлась крупнейшей и процветавшей территорией империи; установление в ней власти протестантского короля означало бы такой удар по католицизму, от которого тот, вероятно, не смог бы оправиться.

Лига собрала армию под командованием опытного полководца Иоганна Тилли (1559–1632), религиозного фанатика и человека беспредельной жестокости. Маленький и тощий, с огромными торчащими усами и острым подбородком, Тилли всем своим обликом и неизменным испанским камзолом напоминал усмирителя Фландрии герцога Альбу и ничуть не уступал ему в свирепости. Его армия летом 1620 г. вошла в Австрию и первым же ударом привела к повиновению бунтующее протестантское дворянство. Затем она вторглась в Чехию и двинулась на Прагу. У Белой горы путь ей преградило протестантское войско во главе с князем Анхальтским. Туманным утром 8 ноября 1620 г. колонны Тилли двинулись на позиции протестантов, быстро смяли их и обратили в беспорядочное бегство. Поражение совершенно деморализовало протестантов. Павший духом король Фридрих бежал в Брауншвайг, не получив поддержки протестантских князей Германии. Дело в том, что Фридрих был кальвинистом, а представителей этого вероисповедания лютеране — каковыми являлось абсолютное большинство протестантских правителей в Германии — ненавидели едва ли не больше, чем католиков. Лютеране зачастую утверждали, что «лучше паписты, чем кальвинисты». Злосчастный богемский король был лишен всех владений и звания курфюрста, которое император передал вождю Католической Лиги Максимилиану Баварскому. Теперь в избирательной коллегии империи было пять католиков и только два протестанта — курфюрсты Бранденбурга и Саксонии.

Для Чехии разгром при Белой горе означал страшную национальную катастрофу. Руководители восстания были казнены, конфискации подверглось большинство владений протестантского чешско-моравского дворянства, которое как социальный слой было почти полностью уничтожено. По указанию императора вернувшиеся в страну иезуиты развернули широкую насильственную рекатолизацию чешского народа, национальная культура которого была задушена на два столетия.

После этого театр войны переместился на север, где армия Тилли одержала ряд новых побед над протестантскими князьями. Казалось, что война заканчивается триумфом Габсбургов. Но это встревожило протестантские страны — Нидерланды, Англию, Данию и Швецию, тем более что на берегах Рейна появилась 25-тысячная испанская армия генерала Спинолы.

Первым из иностранных монархов в войну весной 1625 г. вступил честолюбивый щеголь, датский король Христиан IV, под верховной властью которого находился ряд северных немецких территорий между Эльбой и Рейном. Император оказался в трудном положении. Помощь войск Лиги стоила дорого, ее вожди не проявляли заинтересованности в укреплении императорской власти, а Максимилиан Баварский уже получил все, чего добивался. Фердинанду не оставалось ничего другого, кроме создания армии, подчиненной только ему. Задачу взял на себя чешский дворянин, блестящий полководец и организатор Альбрехт Валленштейн (1583–1634), перешедший в католичество и разбогатевший за счет конфискации земель у мятежников. Он быстро навербовал наемную армию и перевел ее на своеобразное самоснабжение путем конфискаций и грабежей. Валленштейн представлял собой яркий тип авантюриста, не слишком обремененного нормами морали и религии. Если верить Фридриху Шиллеру, Валленштейн за семь лет поборами и грабежами выкачал из Германии 60 млрд. талеров. Но, может быть, для чеха Вальдштейна (такова была его настоящая фамилия) немецкие земли были чужими и ненавистными?

30-тысячная армия Валленштейна сразу (25 апреля 1626 г.) нанесла протестантским войскам крупное поражение близ Дессау на Эльбе и предотвратила их соединение с мятежным князем Габором Бетленом, запросившим после этого мира. Тем временем Тилли остановил продвижение датчан в Тюрингию и 27 августа 1626 г. нанес им сокрушительное поражение в битве при Люттере. Датчане потеряли более 4 тыс. убитыми, 60 знамен и всю артиллерию. Вынужденный просить мира Христиан обязался не оказывать немецким протестантам никакой поддержки и отказался от всех территориальных притязаний в Германии.

Воодушевленный успехами император по наущению иезуитов в 1629 г. издал указ о реституции, по которому все католические владения, захваченные протестантами после договора 1552 г. в Пассау, возвращались католической церкви. Предстояло вернуть два архиепископства, 12 епископств и множество аббатств. Это затрагивало интересы почти всех протестантских правителей, наносило им сокрушительный удар и толкало на ожесточенное сопротивление. Валленштейн и даже Тилли, понимая это, возражали против реституции и считали ее совершенно несвоевременной[59].

Победы Валленштейна вызвали опасения некоторых католических князей, считавших его усиление чрезмерным. Они убедили императора, слабохарактерного во всем, кроме религиозных вопросов, распустить основную часть армии и отправить своего полководца в отставку, утверждая, что теперь достаточно и одного Тилли. В случае отказа они угрожали не признать сына Фердинанда наследником императорской короны и заключить союз с Францией, которая уже выделяла им субсидии, не желая излишнего усиления австро-испанского дома Габсбургов.

Франция подстрекала к вмешательству в войну еще одного защитника протестантской веры — шведского короля Густава II Адольфа (1594–1632), которого настойчиво призывали на помощь и немецкие протестантские князья. Этот незаурядный человек был высокообразован, знал шесть языков и обладал замечательной храбростью, подавая в этом пример своим солдатам, разделяя к тому же с ними все тяготы походов. Шведская армия состояла из свободных крестьянских парней и отличалась совершенно необычной для того времени дисциплиной. В ней не было ни прислуги для офицеров, ни сопровождавших армию — как тогда было принято — женщин легкого поведения, а за порядком следили военные капелланы. Свою задачу Густав Адольф видел в том, чтобы укрепиться на южном и восточном побережье Балтийского моря и превратить его во внутреннее шведское озеро.

Эти расчеты, подкрепленные французским золотом, привели к тому, что 4 июля 1630 г. шведы высадились в Померании, захватили Штеттин и Франкфурт-на-Одере. 17 сентября 1631 г. шведская армия, усиленная немецкими отрядами, нанесла имперским войскам Тилли страшное поражение севернее Лейпцига, у деревни Брайтенфельде. На поле битвы пало более 5 тыс. имперских солдат, 7 тыс. оказалось в плену, сам Тилли получил три ранения и спасся только чудом. Императорская власть в Северной Германии была сокрушена, а шведы двинулись на Баварию.

Густав Адольф, который уже видел себя германским императором, вел себя соответствующим образом — принимал присягу на верность от городов и правителей, требовал от населения продовольствия и солдат, раздавал земли своим сторонникам. Разгромив 15 апреля 1632 г. имперско-баварскую армию на реке Лех (в этом сражении был смертельно ранен Тилли), шведы 16 мая 1632 г. заняли Мюнхен. Уже опасаясь столь мощного соседа, руководитель французской политики кардинал Ришелье приказал занимать немецкие крепости на левобережье Рейна, чтобы предотвратить их захват шведами. Император Фердинанд в панике вернул Валленштейна, который вытребовал себе полную свободу действий, право вести любые переговоры и по своему усмотрению конфисковывать владения и имущество на завоеванных территориях. Его новая армия двинулась в Саксонию, чтобы отрезать шведов от морского побережья. 16 ноября 1632 г. произошло решающее сражение близ городка Лютцен. Оно закончилось неопределенным результатом, но шведская армия потеряла своего короля, убитого в самом начале боя. Лишь после сражения его тело, истоптанное копытами лошадей, было найдено возле огромного валуна, называемого и поныне Шведским камнем.

Но для Швеции еще не все было потеряно, так как именно в это время обострились отношения Валленштейна с императором, начавшим подозревать его в стремлении стать королем Богемии. В январе 1634 г. армия Валленштейна была распущена, а сам он 25 февраля в чешской крепости Эгер (нынешний город Хеб) был убит перешедшими на сторону императора собственными офицерами. Честолюбие вознесло этого человека на вершину славы, честолюбие его же и погубило. Возглавивший теперь имперские войска наследный принц Фердинанд развернул широкое наступление и в сентябре 1634 г. соединился с испанцами под Нёрдлингеном, прикрывавшим главную базу и житницу шведского воинства — Швабию. 6 сентября здесь разыгралось решающее сражение, в котором против 25 тыс. шведов выступило 40 тыс. имперцев и испанцев. Шведская армия, уже четыре года оторванная от родины и уставшая, потерпела сокрушительное поражение, потеряв только убитыми 10 тыс. человек, 5 тыс. попало в плен.

Казалось, чаша весов окончательно склоняется на сторону Габсбургов, но теперь пробил час Франции, перед которой замаячил призрак австро-испанского окружения. В мае 1635 г. французские армий двинулись в Нидерланды, на Рейн и в Южную Германию. По всей немецкой земле опять заполыхал пожар войны. Шведы сражались с имперцами в Баварии, Силезии и Моравии, а попутно отобрали у единоверной Дании часть Шлезвига. Французы громили испанцев в Эльзасе и Нидерландах, хотя огрызавшиеся солдаты дона Хуана Австрийского временами наносили им ощутимые ответные удары, почти полностью уничтожив фландрскую армию.

На четвертом этапе войны разорение Германии достигло предельных размеров. По всей стране бесконечно маршировали военные отряды и бродили банды дезертиров и мародеров, отнимавшие у жителей последние жалкие остатки имущества. С горечью писал об этом в драме «Валленштейн» Шиллер:

Одичавшие люди прятались в землянках и норах, ели мышей и крыс, корни и траву, было множество случаев людоедства. В разрушенной стране уже не оставалось ресурсов для содержания армий, на глазах таявших от голода, болезней и дезертирства. Давно испарились первоначальный религиозный фанатизм и идеология «священной войны», а на первый план уверенно выступили политические вопросы гегемонии на европейском континенте[61].

Истощенные войной стороны приступили к поискам мира. В декабре 1644 г. в вестфальском городе Мюнстер начались переговоры между империей и Францией, первоначально вялые и бесплодные, а на следующий год в Оснабрюке встретились представители императора и Швеции.

Вестфальский мир

После долгих и трудных переговоров 24 октября 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке были подписаны мирные соглашения. После общеевропейской войны этот мир также носил общеевропейский характер. Для всех территорий Священной Римской империи, кроме личных владений императора и баварского курфюрста, восстанавливалось положение на 1624 г., т. е. подданные могли исповедовать любую религию независимо от веры своего правителя. Но в самой Австрии, Богемии и Баварии фактически была узаконена рекатолизация населения.

Швеция получила важные территории в Северной Германии — Переднюю Померанию, остров Рюген на Балтике, порты Висмар и Штеттин, бременское епископство. Это делало шведских монархов теперь и имперскими князьями. Официальную полную независимость получили практически уже давно отделившиеся от империи Нидерланды и Швейцария. Почти весь Эльзас и часть Лотарингии отошли к Франции, вышедшей таким образом на берега Рейна. Территориальные изменения произошли и внутри империи. Саксония получила область Лаузица, входившую прежде в Богемию, бранденбургский курфюрст — Нижнюю Померанию, а Бавария — Верхний Пфальц. Наибольшие потери понесла имперская католическая церковь, владения которой уменьшились почти вдвое.

Ослабление империи и власти кайзеров было давней целью Франции. Теперь она добилась своего: император, признав полную суверенность всех немецких территориальных правителей, согласился тем самым и с их правом заключать по своему усмотрению любые союзы, хотя и оговаривалось, что они не должны направляться против императора. Отныне он не мог принимать важных решений без согласия рейхстага. Но любопытно, что в качестве правителя Австрии император мог проводить любую политику. Закрепленная Вестфальским миром политическая раздробленность Германии нашла символическое выражение в статье, согласно которой никакие религиозные вопросы не могли решаться в рейхстаге простым большинством голосов. Если они возникали, то католики и протестанты вначале обсуждали их отдельно, а то или иное решение относительно них вступало в силу только при условии, что оно было одинаковым и у тех и у других. Кальвинизм был признан третьим официальным вероисповеданием, прочие, а также секты таковыми не считались. Гарантами мира становились Франция и Швеция, к которым могли обращаться имперские сословия и правители, если полагали, что какие-то их права нарушены. Все это означало, что Священная Римская империя превращалась из субъекта в объект европейской политики, а само это государство — в призрачный фантом на карте Центральной Европы. В исторической памяти народов, переживших Тридцатилетнюю войну, она осталась самым кошмарным бедствием, апокалипсисом, который только может представить себе воображение человека.

Облик эпохи

Разложение старосословных структур в эпоху Реформации предопределило общую для всей Европы потребность в восстановлении государства как органа порядка, а это связывалось прежде всего с личностью монархов. Начинается формирование абсолютистской формы правления. В своем классическом виде она сложилась во Франции при Людовике XIV (1638–1715, король с 1643 г.), которому приписывают знаменитое изречение «Государство — это я», лапидарно и четко определившее сущность абсолютизма, при котором отождествляются государство и его правитель.

Само понятие абсолютизма возникло из формулы римского права, по которой государь отделен от закона и стоит выше его, ибо его власть имеет божественное происхождение. Он может отменять старые законы и вводить новые, поскольку его власть не ограничена никакими иными инстанциями, хотя государь обязан все же соблюдать правовые нормы и не допускать произвола и самодурства. Теоретическую основу под абсолютизм XVI в. подвели французские ученые-государствоведы, введя в государственно-правовую сферу понятие суверенитета, или верховной власти, как неделимой, абсолютной, ничем не ограниченной государственной власти монарха.

Определяющей чертой абсолютистского правления стала «кабинетная система»: монарх опирался на советников, образующих кабинет, независимый от других центральных государственных органов. С его помощью государь проводил самостоятельную внешнюю политику, вмешивался в сферу права, издавал имевшие силу закона «кабинетные ордонансы», объявлял войну и заключал мир. Чтобы иметь возможность в любое время вести свои «кабинетные войны», монархам была необходима постоянная армия, а для управления страной — зависимая от них бюрократия. Все большее число различных сфер жизни становились непосредственно управляемыми государством. На его службе находилась и значительная часть экономики.

Процесс огосударствления с его явно негативными последствиями (мелочная опека подданных, преувеличение функций власти) развертывался параллельно с постепенным размыванием средневековой общественной структуры, основанной на сословном делении. Сословия утрачивают политическое влияние, хотя сословный порядок еще сохраняется. Как и прежде, привилегированными слоями оставались дворянство и духовенство, в то время как зарождавшаяся и экономически крепнувшая буржуазия не имела соответствующего политического ранга. Возникающее из-за этого напряжение абсолютизм, особенно в его просвещенном виде, старался сгладить реформами, направленными на благо государства и общества. Но, разделяя некоторые принципы Просвещения, абсолютизм категорически не мог принять идеи народного суверенитета и общественного договора.

В Германии абсолютизм сформировался на уровне территориальных государств, и потому — в совершенно различной степени зрелости. Его складывание во многом определялось необходимостью преодолеть последствия Тридцатилетней войны. Это было возможно только при усилении государственного управления и его организаторской функции. Императорская власть с 1648 г. ограничивалась чисто формальным верховенством и отдельными правами, зачастую тоже формальными, а не реальными. После Тридцатилетней войны Франция стала сильнейшей европейской державой, а для германских государств — образцом для их внутреннего устройства как в политическом, так и в культурном отношении.

Положение империи на международной арене определялось необходимостью противостоять постоянным угрозам турецкого нашествия с Востока и экспансионистским притязаниям Франции с Запада. Более того, Людовик XIV постоянно стремился путем союзных договоров и денежных субсидий сколотить в Германии оппозицию против императора. Ему удалось привлечь на свою сторону династию Виттельсбахов, правившую в Баварии, Пфальце и Кёльне, а также бранденбургских курфюрстов. Император Леопольд I не смог воспрепятствовать присоединению к Франции Эльзаса со Страсбургом. Однако он добился успеха в отражении турецкого натиска в 1683–1699 гг., а это укрепило Австрию как державу европейского ранга.

Наряду с Габсбургами еще три германские династии приобрели европейскую значимость. Первая из них — Вельфы, с 1235 г. владевшие герцогством Брауншвейг-Люнебург и добившиеся в 1692 г. превращения Люнебурга в курфюршество Ганновер. С 1714 г. эта династия воцарилась в Англии после королевы Анны, последней представительницы дома Стюартов. Второй значительной династией стали Веттингеры, правившие в Саксонии. В 1697 г. курфюрст Фридрих Август I при поддержке императора был избран королем Польши, оказавшейся в личной унии с Саксонией. Особым путем шло возвышение третьей династии, Гогенцоллернов, в Бранденбурге — Пруссии. Основой его явилось прежде всего внутреннее развитие, милитаризация социальной и политической жизни, превратившая это государство в сильнейшее в Северной Германии. При Фридрихе II Великом Пруссия стала державой европейского ранга.

С этого времени начинается австро-прусский дуализм, оттеснивший после Семилетней войны старые габсбургско-бурбонские противоречия на второй план. Австрии и Франции в этой войне противостояли Англия и Пруссия. Пятая держава — Россия — участвовала в конфликте на франко-австрийской стороне. Так сложилась сохранившаяся в целом до Первой мировой войны европейская пентархия, система пяти ведущих держав. Она являлась системой определенного равновесия сил, которая хотя и не гарантировала мир в Европе, но восстанавливала после войн и конфликтов определенный баланс и поддерживала его на протяжении полутора веков.

Почти суверенные территориальные государства по примеру Франции переняли абсолютизм как форму правления. Он давал правителю неограниченную власть и обеспечивал создание жесткого административного управления, ведение упорядоченного финансового хозяйства и формирование регулярной армии. Многие князья были столь честолюбивы, что превратили свои резиденции в центры культуры. Некоторые из них представители «просвещенного абсолютизма» развивали науку и критическое мышление, разумеется, в рамках своих властных интересов. Политика меркантилизма способствовала экономическому укреплению государств с абсолютистской формой правления. Такие государства, как Бавария, Бранденбург (позднее Пруссия), Саксония и Ганновер превратились в самостоятельные центры власти. Австрия, которая отбила нападения турок и завоевала Венгрию, а также часть турецких владений на Балканах, стала великой державой. В XVIII в. у нее появился соперник в лице Пруссии, которая при Фридрихе Великом (1740–1786) превратилась в ведущую военную державу.

Немецкий реформаторский абсолютизм представлял собой разновидность абсолютистского режима вообще, и в основе его лежали некоторые общие принципы правления и теории власти. Чтобы утвердиться на международной арене, немецким абсолютистским режимам было необходимо преодолеть внутреннюю отсталость. Понимая это, немецкие правители и бюрократия стремились не только копировать оправдавшие себя западные новации, но и использовать новые тенденции, наметившиеся в их собственных владениях. Однако в данном случае было бы преувеличением говорить о какой-то единой и целенаправленной внутренней политике. Речь скорее идет о ее первых шагах, при которых решения нащупывались эмпирически и часто повторялись одни и те же ошибки. Тем не менее общие целевые установки имелись.

Так, во всех германских землях активно проводилась демографическая политика, в рамках которой правители поощряли переселение к ним людей из других местностей, заселение пустовавших районов, вербовку за рубежом квалифицированных мастеров — все это делалось с целью увеличить у себя в земле количество работоспособного населения. Аграрная политика была нацелена на расширение домениальных земель. Это позволяло как увеличить фискальные доходы, так и применить новшества в культуре землепользования. К таким мерам относились распашка целины, обвалование морского побережья, осушение болот и речных пойм, планомерная вырубка лесов, которой придавалось особое значение, т. к. древесина была главным источником энергии[62].

В промысловой политике князья стремились ограничить традиционные права цехов и гильдий на автономию и расширить свою власть.

С 1730-х гг. участились попытки регулировать промышленный сектор. Чтобы поддержать собственные государственные мануфактуры, им давались субсидии, льготы на ввоз сырья, зачастую запрещался импорт некоторых товаров, снимались многие цеховые ограничения. Государство часто использовало на своих мануфактурах дешевый труд арестантов и обитателей работных домов и сиротских приютов. Все это означало прямое, хотя обычно и не слишком успешное, стимулирование промышленного развития.

Такую политику особенно активно и настойчиво проводили крупные территориальные немецкие государства, и дело здесь не только в честолюбии князей и высших чиновников или во влиянии камералистских теорий. Такие меры диктовались объективной необходимостью и выражали стремление к возможно более быстрому преодолению или, по крайней мере, уменьшению исторически сложившегося отставания Центральной Европы от Западной, становившегося уже опасным. Не случайно степень государственного вмешательства в экономику на более развитом западе в Германии была значительно больше, чем на отсталом востоке. В то время как рейнские области почти не нуждались в помощи властей, восточнопрусские провинции просто взывали о мощной поддержке государства.

Динамика населения

В 1-й пол. XVIII в. население Германии возросло с 15 до 17 млн. человек. Этот довольно медленный рост часто прерывался голодными неурожайными годами и эпидемиями. Причины медленного роста населения имели различный характер. Средняя продолжительность жизни при высокой смертности была невысокой и составляла чуть более 30 лет. Если, несмотря на большое число мертворожденных младенцев и значительное количество одиноких мужчин и женщин, в сельской местности все же происходил небольшой, но неуклонный прирост населения, то это объясняется относительно высокой рождаемостью. После войны она достигла 30 рождений на тысячу населения. В 1662 г. один итальянский путешественник заметил, что «в этой стране бесчисленное количество детей, но мало мужчин, способных носить оружие»[63]. Проблемой было не рождение, а сохранение детей. Если женщина выходила замуж в возрасте 23–25 лет, то обычно она рожала четырех — шестерых детей, а выживали только двое — трое.

Во многих немецких государствах, как уже говорилось, власти всячески поощряли переселение на свои земли людей из других мест, особенно квалифицированных мастеров своего дела. В нач. XVIII в. в Вюртемберг из Франции перебралось несколько тысяч вальденсов, приверженцев еще средневековой ереси. Во Франконии осело около 150 тыс. лютеран из Австрии, Баварии и Пфальца. В 1725 г. 20% населения Бранденбурга — Пруссии составляли переселенцы.

Но одновременно возросла и эмиграция из самой Германии на юго-восток Европы, в Россию и Северную Америку. Тяжелые условия жизни и религиозные гонения вызвали массовую эмиграцию из Пфальца через Англию в Америку. Только в 1709 г. оттуда выехало более 13 тыс. чел., а к середине века ежегодно выезжало в среднем по 2 тыс. А в американских колониях к этому времени проживало уже более 100 тыс. немцев.

К сер. XVIII в. темпы прироста населения Германии и его географическая мобильность значительно возросли. В 1748 г. в Бранденбург-Пруссии проживало 3,5 млн. чел., в 1770 — уже 4,2 млн., причем прирост, хотя и неравномерный, происходил во всех провинциях. В некоторых сельских местностях Бадена, Вюртемберга и Пфальца появилось даже избыточное население, устремившееся в Восточную Пруссию. Из Швабии поток переселенцев потянулся на Дунай, в Венгрию и Трансильванию, а также в российское Причерноморье, составив соответственно около 100 и 25 тыс. человек.

В немецких городах XVIII в. прирост населения при низкой рождаемости происходил в основном за счет сельских переселенцев, приезд которых как новых налогоплательщиков и строителей различных сооружений поощряли власти. Но крупных городов в Германии почти не было. На рубеже XVII–XVIII вв. лишь Вена насчитывала более 100 тыс. жителей. В Гамбурге и Берлине проживало около 60 тыс., в Страсбурге, Данциге и Бреслау — около 40. Лишь столетие спустя население Берлина перевалило за 150 тыс. чел., а Гамбурга — за 100. В то же время крупнейший немецкий город XV в. — Кёльн — насчитывал в 1800 г. всего 40 тыс. жителей.

Сельское хозяйство

В XVIII в. Германия по-прежнему оставалась страной сельского хозяйства. Даже в экономически развитой Саксонии в 1750 г. свыше 60% населения проживало в деревне и занималось земледелием. Аграрный в целом характер имели и маленькие городки, жители которых занимались не только ремеслом или торговлей, но и сельским хозяйством на небольших наделах земли и огородных участках. Правовое и экономическое положение крестьянства в отдельных регионах Германии значительно различалось. В системе крупной земельной собственности крестьяне как ее составная часть занимали различное положение.

Западнее Эльбы преобладало разнообразие форм наследственного арендаторства, при котором крестьяне фактически являлись владельцами земли, но не ее собственниками. В Баварии на исходе XVIII в. 56% всех земельных площадей находилось в руках духовенства, а 34% принадлежало светскому дворянству. Более 90% этих сельскохозяйственных площадей было передано в пользование крестьянам, которые вносили за них арендную плату и несли барщину на той земле, которая оставалась в руках ее непосредственного собственника. Крестьянам была обеспечена и определенная правовая защита, их нельзя было беспричинно сгонять с наследственно арендуемых участков.

В восточных районах Германии положение крестьянства было значительно хуже. Там сложилось крупное поместное хозяйство ост-эльбского юнкерства, ориентированное на экспорт зерновых в Западную и Северную Европу. Незначительная часть крестьян на тех или иных условиях имела участки земли для собственного пользования. Большинство же крестьянства оставалось практически безземельным и работало батраками в дворянских латифундиях.

Поэтому в течение всего XVIII в. крестьянские волнения вспыхивали почти исключительно на востоке — в Саксонии, Пруссии и особенно в Силезии, где положение крестьянства было особенно тяжелым, поскольку социальный гнет усугублялся здесь национальным: основную часть сельских жителей составляли поляки. Однако нигде в Германии не сложилось мощного революционного крестьянского движения — не в последнюю очередь потому, что права и обязанности крестьян и землевладельцев были довольно четко зафиксированы юридически, а возникающие споры и разногласия подлежали судебному разбирательству. Этого права не были лишены даже лично зависимые крестьяне, превращенные в «наследственных подданных» своего местного землевладельца. Поэтому не следует это крепостное состояние путать с российским крепостничеством, при котором крестьяне были бесправной и бессловесной собственностью помещиков, имевших право продавать и покупать их как вещи.

В отдельных регионах Германии аграрное устройство при одинаковой в целом его структуре имело различный характер. Восточнее Эльбы господствовала система крупного поместного землевладения или барщинное хозяйство. Здесь еще в 1-й пол. XV в. была ограничена свобода передвижения крестьян. Благодаря этому, а также притоку переселенцев крупные землевладельцы получили в свое распоряжение необходимую рабочую силу. Здесь возникли огромные латифундии, ориентированные на экспорт зерна, в котором остро нуждались государства северо-западной Европы. С XVI в. все шире применялась практика сгона крестьян с земли и присоединения их участков к господским владениям. Но согнанные с наделов крестьяне не имели права покидать поместье, поскольку считались наследственными подданными своего господина, обязанными трудиться на его земле.

В восточногерманских поместьях, крестьянских дворах и домениальных (государственных) имениях преобладало земледелие. Животноводство играло сравнительно незначительную роль, только на плохих землях, вроде песчаников Мекленбурга, паслись большие отары овец. Крестьяне были опутаны сетью многочисленных платежей и повинностей, это были сезонные барщинные работы, натуральный оброк, денежные платежи и государственные налоги. В целом на все уходило около трети валового дохода крестьянина. Самые большие платежи, значительно превышавшие арендную плату за королевские земли, выпали на долю поместного крестьянства в Восточной Пруссии[64].

Восточногерманское крестьянство не являлось совершенно однородным. В частности, в нем выделялся слой «кульмцев» в Пруссии. Еще со времен Немецкого ордена они были наделены самыми прочными и широкими правами на землю, которая передавалась по наследству и облагалась небольшим налогом в палату королевских доменов. Кульмцы подлежали юрисдикции местных землевладельцев, но не имели никакого отношения к господскому хозяйству и не входили в число поместных крестьян.

В западной Германии, где дворянские землевладельцы обычно не вели собственного хозяйства, а сдавали землю в наследственную аренду и жили за счет ренты и различных сборов, положение крестьян являлось более благоприятным. На северо-западе, где применялось так называемое мейерское право, с кон. XVI в. запрещалось повышение крестьянских оброков и платежей и выселение арендаторов. В XVII в. была введена неделимость арендуемой земли. Это обеспечивало сохранение определенного количества крестьянских хозяйств, но те из крестьянских сыновей, что не имели права на наследство, становились батраками, сезонными рабочими, сельскими кустарями или уходили в поисках счастья в города. Однако социальная стабильность северо-западной Германии не была прочной. После Тридцатилетней войны оброк заметно снизился, но возросло бремя государственных налогов. Крестьянские доходы от продажи продуктов заметно упали, а количество различных натуральных платежей и повинностей увеличилось.

Своими особенностями отличались друг от друга аграрные отношения в западной, юго-западной и Средней Германии, а также в Баварии, где повинности крестьян были наибольшими. Но их объединяло практически наследственное крестьянское землепользование. Хотя платежи и повинности ложились на крестьянство тяжелым бременем, они были точно зафиксированы, и произвольно повышать их запрещалось.

Положение крестьян в значительной степени зависело, разумеется, от размеров их участков, плодородия почвы и умения ее обрабатывать. В большинстве регионов Германии все еще господствовало трехпольное хозяйство, но в XVIII в. продукция сельского хозяйства стала более разнообразной. Вблизи городов стали выращивать больше овощей, бобовых и масличных культур. Во 2-й пол. XVIII в. значительно увеличилось выращивание свеклы и картофеля. Выросло потребление спиртных напитков. В Баварии и восточных землях предпочитали пиво, на севере — крепкий шнапс, на юго-западе — мозельское и рейнское вино. В отдельных местах получила распространение многопольная система, в других — при повышенной удобряемости земли — однопольная, кое-где доминировало луговодство.

Наиболее интенсивно развивалось сельское хозяйство в районе Рейн — Майн, на нижнем Рейне, в отдельных местностях с плодородной почвой в Тюрингии, Саксонии и Силезии. Животноводство оставалось на сравнительно низком уровне, только на хороших пастбищах и вблизи больших городов оно развивалось более успешно. Маленькие же города, как правило, имели свое собственное поголовье скота.

К важнейшим мерам улучшения сельского хозяйства в XVIII в. относилось увеличение используемой земли путем мелиорации, обвалования земли и осушения болот. Самыми значительными были мелиоративные работы в междуречье Одера — Хафеля в Бранденбурге и в придунайских болотах в Баварии. Лучшему использованию земли способствовал также раздел общинных угодий на отдельные участки, причем инициаторами раздела обычно являлись не правители, а сами крестьяне.

Немецкие князья стремились планомерно заселять колонистами пустующие земли, поскольку это увеличивало количество сельских налогоплательщиков. На востоке в XVIII в. увеличились размеры крупных латифундий, в которых повинности постепенно заменялись денежными платежами, и все шире использовался более рентабельный труд поденщиков. Залежные земли все чаще засевались клевером, который значительно улучшал качество корма скота; особенно много стали разводить овец, шерсть которых была необходима для текстильной промышленности.

Площадь обрабатываемых земель возросла с 1648 по 1800 г. на 60%, урожайность — на 20% за счет лучшего возделывания почвы. Однако проблема питания людей оставалась нерешенной, так как рост производства продуктов не поспевал за ростом населения, а цены росли гораздо быстрее заработка. К кон. XVIII в. становилось все яснее, что аграрное общество может развиваться далее только на основе общего улучшения сельского хозяйства, модернизации аграрной системы, повышения материального и культурного уровня жизни деревенского населения. Но пока продолжала существовать феодальная система, смягченная, но неликвидированная реформаторской политикой абсолютизма, существенные перемены были невозможны.

Ремесло и торговля

К 1700 г. обозначился медленный подъем разоренных в годы войны ремесел и торговли. Этому способствовала политика территориальных правителей, заинтересованных в повышении доходов, а значит — в увеличении рабочих рук, расширении производства и возрастании экспорта продукции. При этом главным образом поощрялось не старое цеховое ремесло, а новые промыслы, производившие продукцию для армии, двора и на экспорт. Государство оказывало помощь в создании новых предприятий, освобождало их в первые годы от налогов и предоставляло привилегии при сбыте товаров.

В раннее Новое время промысловое производство в Германии было сконцентрировано в городах, а ремесло организовано в принудительные цехи. Они регулировали весь процесс производства от закупки сырья до количества и качества изготовляемой продукции и цен на нее, определяли число учеников и подмастерьев у каждого цехового мастера, обычно монополизировали и определенные районы сбыта своих изделий. Цель цеховой политики состояла в том, чтобы обеспечить своим членам определенный социальный статус и приличный жизненный уровень и ограничить, если не уничтожить вообще, конкуренцию на локальном рынке. К нач. XVIII в. традиционные городские цехи находились в состоянии стагнации и пытались воспрепятствовать увеличению числа мастеров, помешать рыночной конкуренции и различным техническим новшествам. Место мастера фактически стало наследственным, а цехи окончательно превратились в закрытые корпорации. Волнения среди недовольных таким положением подмастерьев в 1731 г. привели к принятию имперского закона, который запрещал им бастовать, создавать собственные союзы и требовать повышения заработной платы.

Окостенение старых цехов вело к постепенному перемещению центров промыслового производства в сельскую местность и новые княжеские резиденции. Но, с другой стороны, абсолютистские правители рассматривали цехи как полезный инструмент административного надзора и иногда организовывали по цеховому принципу и сельские промыслы. При ограниченных экономических возможностях того времени ликвидировать цехи и перейти к свободной рыночной конкуренции было невозможно. Тем не менее цеховая организация являлась препятствием меркантилистской экономической политике государства, нацеленной на повышение количества продукции и активный внешнеторговый баланс. Поэтому в интересах территориальных правителей в 1731 г. был принят имперский регламент, в первый раз значительно урезавший традиционные права цехов.

XVIII век принес с собой и новые формы промышленного производства — мануфактуры рассеянного и централизованного типа. В них процесс производства, в отличие от цехового ремесла, основывался на разделении труда. От современной фабрики мануфактура отличалась преобладанием ручного труда над механизированными операциями, если таковые вообще имелись.

Другим новшеством стало широкое перемещение ремесла, прежде всего ткачества, в сельскую местность и превращение прежних самостоятельных сельских ремесленников в рабочих-надомников в рамках так называемой системы ферлага (надомничества), несколько схожей с рассеянной мануфактурой, но все же отличной от нее. Главной фигурой этой системы был не предприниматель, а монопольный торговец-скупщик, который обеспечивал надомников необходимым сырьем, иногда — орудиями труда, и скупал произведенные изделия по заранее определенной и, как правило, минимальной цене[65]. В зародышевой форме ферлаг уже представлял собой отношения капиталистического типа.

Существовало три формы, или стадии надомничества, которые различались по степени зависимости работников от работодателя. На первой стадии работники были обязаны продавать скупщику свои изделия, но сами закупали сырье и имели собственные орудия труда. На второй стадии они получали сырье уже от скупщика. На третьей скупщик предоставлял им как сырье, так и инструменты, либо кредитовал покупку того и другого, оговаривал количество и качество продукции, а также цену, по которой ее в результате приобретет. Центрами ткачества, прежде всего полотняного, стали силезский Бергланд, Гессен, нижний Рейн и Швабия. В Билефельде и Оснабрюке, а затем и в Силезии к концу века было введено обязательное правило выставления изделий напоказ для определения их соответствия стандартам качества. Надомничество стало широко распространяться также в хлопчатобумажном и шелковом ткачестве. Центр первого в XVIII в. переместился из Швабии в Саксонию. Сырье для него доставлялось издалека, с Балкан, стран Леванта и Вест-Индии. В Вестфалии и Средней Германии ткачество шелка и шерсти было сосредоточено преимущественно в городах, на Рейне — в сельской местности.

Из-за частых неурожаев в последней трети XVIII в. значительно выросли цены на аграрную продукцию. Это привело к ухудшению ситуации в промышленном секторе, особенно для поденщиков и подмастерьев, чей заработок значительно отставал от роста цен на продукты питания. Поэтому происходит резкий всплеск городских волнений, а подмастерья начинают создавать организации для защиты своих интересов. Уже во время Французской революции волнения иногда приобретали угрожающий характер. Забастовку портных в Бреслау в 1793 г. пришлось подавлять военной силой, погибло 27 человек.

Подмастерья боролись за повышение заработной платы, за сохранение некоторых традиционных привилегий, а также за облегчение экзамена на звание мастера, сдать который было чрезвычайно сложно из-за нежелания старых мастеров иметь соперников. Цехи все больше превращались в защитника интересов их маленькой верхушки, которой противостояло постоянно возрастающее число подмастерьев и учеников. Таким образом, уже в доиндустриальную эпоху возникает значительный слой фактически наемных рабочих, для которых переход в следующем, XIX в., к индустриальному способу производства уже не представлялся столь сложной задачей, как для самостоятельных ремесленников и кустарей.

В сер. XVIII в. начинается заметный подъем сельского ремесла. В 1780 г. около трети деревенских дворов юго-западной Германии занимались уже преимущественно ремеслами[66]. В регионах с избыточным населением и плохой землей свободные от цеховых пут и работающие на рынок сельские промыслы развивались довольно быстро.

В кон. XVIII в. надомники производили 43,1% всей производственной продукции, уступая лишь немного ремеслу (46,9%). Однако надомники были заняты в основном в текстильном производстве. В металлообработке, бумажном и деревообрабатывающем производстве ферлаг играл незначительную роль. Доля мануфактур в общем промышленном производстве составляла всего 7%. Количество мануфактур, которые с сер. XVII в. стали спорадически появляться в Германии, в следующем столетии заметно возросло

Если давать мануфактуре определение, то таковой считается централизованное, нацеленное на массовую продукцию сравнительно крупное предприятие, в котором преобладает ручной труд при его незначительной механизации и более или менее развитом разделении. Мануфактуры возникли прежде всего в новых видах производства и в таких, где происходило изготовление массовой продукции, например сукна для армии, или предметов роскоши — ковров, фарфора, шелковых тканей.

На первом этапе развития процесса разделения труда вспомогательные операции производили неквалифицированные рабочие, женщины и дети. Нередко на мануфактурах трудились обитатели сиротских приютов, работных домов и тюрем, пойманные бродяги и нищие. Это была дешевая, но очень плохая рабочая сила. Поэтому зачастую мануфактурная продукция имела низкое качество. Первые мануфактуры были недолговечными (большинство из них существовало не более 5–10 лет), поскольку их владельцы не умели подчас верно оценить возможности сбыта, им не хватало капиталов и технических знаний; немало было среди предпринимателей и мошенников и аферистов.

Надежных и полных данных о числе немецких мануфактур в кон. XVIII в. нет. По приблизительным расчетам, централизованных и отделенных от надомничества мануфактур в Бранденбурге — Пруссии было 220, в Саксонии — 170, в Баварии — 150, во Франконии — 40, в Силезии — 30, в Рейнланде и Вестфалии — 30. В 1800 г. существовало примерно 1000 предприятий, треть которых приходится на текстильные. За ними с большим отрывом следовали мануфактуры, производящие фарфор и фаянс, стекло, кожу, оружие, табак, бумагу, проволоку, мебель, обои, ковры, часы, коляски и т. д. Наиболее стабильными были гончарные мануфактуры.

Трудно определить и рентабельность мануфактур. Были среди них процветающие, как, например, мануфактура аугсбургского «хлопкового короля» Иоганна Шюле или франкфуртская табачная мануфактура семьи Болонгаро, принесшая в 1734–1779 гг. 2 млн. талеров чистого дохода. Но большинство мануфактур постоянно балансировало на грани банкротства.

В XVIII в. постепенно ожила внешняя торговля, практически прерванная в годы войны. Ее развитие сдерживала и меркантилистская государственная политика с ее тенденцией к автаркии. Однако потребность в сырье диктовала необходимость выхода на мировой рынок, на котором немецкий текстиль из-за его дешевизны имел неплохую конкурентоспособность. В торговле с Восточной Европой большую роль играл Лейпциг, в заморской — Гамбург, связанный через Эльбу и систему каналов с Одером. Важным центром немецкого экспорта и импорта был Бремен, через который вывозили зерно и полотно, а ввозили табак, сахар, кофе. Через фрисландский порт Эмден велась торговля с Азией. Любек так и не достиг своего былого значения, но через него велась торговля с прибалтийскими странами.

Морской торговлей занимались в основном купеческие компании, оборот которых по сравнению с голландскими оставался низким. Попытка бранденбургского курфюрста Фридриха Вильгельма основать заокеанские фактории осталась эпизодом. Созданная в 1682 г. в Пиллау Бранденбургско-Африканская торговая компания построила на западноафриканском побережье форт Гросфридрихсбург, но уже в 1720 г. была вынуждена продать его голландцам. Потерпели крах и попытки основать фактории в устье Ганга, в Мадрасе и Кантоне. Без сильного военного флота германские государства не могли рассчитывать на колониальные захваты и остались экономически континентальными.

Для внутренней торговли большое значение имели транспорт и пути сообщения, самыми дешевыми из которых были речные. На рубеже веков началось усиленное строительство каналов в Бранденбурге, связавших между собой Эльбу, Одер и Вислу и открывших путь из Богемии и Силезии к Балтике. Но строительству мощеных дорог внимания почти не уделялось. Плохое состояние дорожной сети препятствовало складыванию единого внутреннего рынка. Его формирование затрудняли также хождение различных монет и многочисленные таможенные границы. На Рейне от Страсбурга до голландской границы располагалось свыше 30 таможенных застав, и торговые суда были вынуждены чуть ли не ежечасно приставать к берегу.

Важнейшими торговыми партнерами Германии являлись итальянские государства, Франция и Нидерланды. Империя вывозила в основном сырье — зерно, древесину, пряжу, а импортировала готовые изделия. Из Франции доставляли парчу, ювелирные украшения, шелковые ленты, туалетную воду, гобелены, мебель, посуду, из Нидерландов — колониальные товары, ткани, оружие, металлоизделия. В XVIII в. немецкая торговля развивалась довольно интенсивно. Ее внешнеторговый оборот к 1800 г. достиг 809 млн. марок, или 34 марки на душу населения, хотя многие специалисты по экономической истории считают эти данные заниженными[67]. С другой стороны, немецкая внешняя торговля по-прежнему сохраняла пассивный характер.

Меркантилизм

В экономическом развитии Германии 2-й пол. XVII–XVIII вв. большую роль играла политика правителей. В фискальных интересах власть устанавливала правила и осуществляла контроль в хозяйственной сфере. В связи с этим возникает вопрос — затрудняло ли вмешательство государства развитие частной инициативы? Ответ следует искать в самих фактах. Во всяком случае, заметный слой предпринимателей раньше сложился в тех районах, где меркантилистская политика почти не проводилась — в герцогстве Берг, отчасти в Саксонии, а прежде всего — в крупных торговых и портовых городах с их фактическим самоуправлением.

Меркантилизм был не только практической политикой, но и учением о способах накопления богатств в стране. Его главным принципом было продавать за границу больше и дороже, а покупать оттуда меньше и дешевле. Но в рамках раздробленной империи было невозможно проводить единую экономическую политику. Попытка рейхстага устранить внутригерманские таможенные барьеры и ограничить ввоз товаров, прежде всего из Франции, успеха не имели. Меркантилистская политика была возможна только в рамках отдельных территориальных государств.

Что касается учения меркантилизма, то его немецкий вариант развивался в рамках камералистики. Последняя возникла еще в средневековых университетах и представляла собой комплекс административных и экономических дисциплин с упором на теорию и практику управления государством и государственным (камеральным) имуществом. В 1727 г. прусский король Фридрих Вильгельм I приказал учредить в университетах Галле и Франкфурта-на-Одере первые в Германии кафедры камералистики для подготовки высших государственных чиновников.

Самым крупным представителем камералистики являлся Иоганн Генрих Юсти (1720–1771). Этот сын тюрингского пастора прошел довольно извилистый жизненный путь. С 1750 г. он преподавал риторику и камералистику в венской рыцарской академии «Терезианум», с 1755 г. — политэкономию в Гёттингенском университете. Затем Юсти несколько лет работал колониальным инспектором в Копенгагене, а в 1762 г. был приглашен в Пруссию на должность главного смотрителя горнорудной промышленности. В его произведениях дано систематическое изложение принципов общего внутригосударственного управления.

Во взглядах Юсти соединялись лютеранские и просветительские представления. Он считал, что целью государства является всеобщее благоденствие, во имя достижения которого должны трудиться как государи, так и все их подданные. Государственная администрация путем проведения активной хозяйственной политики должна стремиться к установлению гармонии между благосостоянием отдельного человека и всего общества. Необходимо всячески поощрять рост населения и создание мануфактур, однако торговля по мере возможности должна оставаться вне сферы государственного контроля. В 1761 г. Юсти опубликовал получившее широкую известность сочинение «О крепостничестве и барщине», где ратовал за отмену того и другого в интересах успешного развития сельского хозяйства.

Немецкая камералистика в гораздо большей степени, чем западноевропейский меркантилизм, придавала значение увеличению населения. Это являлось следствием осмысления факта ужасающих людских потерь в Тридцатилетней войне, а также выражением фискальной ориентации экономического учения, в соответствии с которой рост благосостояния признается возможным лишь на основе усердного труда отдельных людей и расширения деятельности государства, в то время как значение внешней торговли отходит на второй план.

Поскольку немецкие государства оставались аграрными, основной интерес камералистов вызывало сельское хозяйство и положение крестьянства. Но как раз в этом вопросе их предложения не выходили за пределы государственных доменов. Более существенных результатов достигли камералисты в отношении промыслового сектора. Так, в некоторых регионах были отменены цеховые ограничения на количество производимой продукции, расширилась система надомничества, создавались новые мануфактуры. В своем политическом завещании 1722 г. прусский король Фридрих Вильгельм I, обращаясь к «любимому преемнику», писал, что «мануфактуры приносят стране благосостояние и процветание», а без них государство будет «мертвой и нищей страной»[68]. Поэтому следует беречь и умножать мануфактуры, а населению дозволять носить одежду только из тканей отечественного производства.

Цели и успехи, издержки и достижения меркантилистской политики зачастую вступали в острое противоречие друг с другом. Единого всеобъемлющего государственного хозяйства не существовало ни в одном немецком государстве. Но эта политика явилась одним из импульсов к модернизации экономики. Наибольшего размаха меркантилистская политика достигла в Бранденбург-Пруссии, где экономический подъем способствовал не только усилению государственной машины, подготовке к войне и социальному дисциплинированию масс, но и созданию предпосылок для перехода к индустриализации XIX в.

Общество и сословия

Немецкое дворянство эпохи абсолютизма, оставаясь все еще феодальным сословием, организованным в ленный союз, не было однородным. Правовые отношения в обществе были довольно сложными: так, например, курфюрст Бранденбурга был ленником императора, а как герцог и позднее — король Пруссии являлся суверенным правителем, поскольку Пруссия не входила в состав империи. Правовые различия между дворянами не зависели от их богатства или силы. Имперское рыцарство чаще всего было беднее, чем многие дворянские роды — ленники территориальных князей. Оно оставалось замкнутой корпорацией, приверженной особому духу своей независимости, обусловленной благородным происхождением.

В самом общем плане немецкое дворянство делилось на старое и новое, и это был вопрос не только престижа, но и привилегий. К рыцарству, имевшему право заседать в ландтагах, мог принадлежать только тот, кто имел занесенное в особый реестр ландтага владение и мог доказать наличие не менее восьми поколений благородных предков. Свежеиспеченные владельцы рыцарских имений такого права не имели. Но вопреки сопротивлению старого дворянства случаи пожалования в дворянство чиновников, офицеров, торговцев, придворных поставщиков, предпринимателей и ученых в XVIII в. стали довольно обычным явлением.

Обладание особыми привилегиями и местной судебной властью обязывало дворян вести особый образ жизни, зачастую разорительный для небогатых из них. Для улучшения образования и воспитания своих детей дворяне стали приглашать домашних учителей и гувернеров, для дворянских сыновей создавались рыцарские академии, католические семьи посылали их в иезуитские гимназии. Дворянские отпрыски все чаще посещали университеты, хотя обычно очень недолго. Постепенно стал формироваться новый тип сравнительно образованного и энергичного дворянина, рачительного сельского хозяина и хорошего государственного чиновника. Поэтому о немецком дворянстве XVIII в. нельзя говорить как о приходящей в упадок паразитической касте. Экономическая необходимость и социальные интересы пробудили в нем значительную энергию, что и стало одной из причин его прочной и долговременной ведущей политической роли во всех германских государствах.

Важную роль в обществе традиционно играло духовное сословие. Социальный облик католического и протестантского духовенства во многом был различным из-за специфики положения и функций в обществе. Католические священники в силу предписанного им целибата (безбрачия) в какой-то мере стояли вне общества. Они владели обширной церковной собственностью, не подлежавшей продаже или наследованию. Протестантское же духовенство, как правило, семейное и небогатое, напротив, было прочно включено в социальную жизнь общества. Католический высший клир почти без исключений происходил из дворянства и далеко отстоял от низшего духовенства, чаще всего крестьянского по происхождению, бедного и необразованного. В протестантском духовенстве не было таких резких различий, но, разумеется, положение деревенского пастора разительно отличалось от положения придворного проповедника или главного пастора крупной городской церкви. Важным было и то обстоятельство, что протестантское духовенство являлось как бы самовоспроизводящимся слоем, должность пастора становилась семейной традицией. На селе пасторы, являясь обычно единственными образованными людьми, исполняли кроме церковных и различные административные обязанности, что приближало их к положению государственных чиновников. Высшие евангелические священники обычно женились на дворянках. Но пожалование им самим дворянского звания не было принято. Протестантское духовенство с правом можно считать профессиональным слоем, причем социально весьма динамичным. Примечательно, что почти все крупные немецкие философы, писатели, ученые и юристы XVIII в. происходили из пасторских семей.

Подавляющую часть (75–80%) населения Германии и в XVIII в. составляло крестьянство. После Тридцатилетней войны его социальное положение заметно ухудшилось. Например, свободные крестьяне Восточной Пруссии потеряли право заседать в ландтаге, а введение наследственного подданства поместных и домениальных крестьян фактически превратило их в крепостных. Напротив, в это же время в Вюртемберге крестьянские общины расширили свое участие при выборах в ландтаг. Почти во всех германских государствах сохранилось деревенское самоуправление.

Немецкое крестьянство XVIII в. в целом делилось на три основные группы. К первой принадлежали зажиточные крестьяне, хозяйство которых оценивалось в сумму более 10 тыс. талеров. Вторую группу составляли крестьяне с такими доходами, которые позволяли им вести собственное хозяйство и обеспечивали сносное существование. Крестьяне третьей группы не могли прожить за счет только сельского труда и были вынуждены заниматься побочными промыслами. В общей массе третья группа составляла примерно три четверти всего крестьянства.

Кроме собственно крестьян в немецкой деревне имелись и многочисленные безземельные слои, называемые по-разному в различных районах страны (косситы, бринки, инсты, бобыли, лачужники, огородники и т. д.). Эти группы, численность которых неуклонно росла, не принадлежали к сельской общине, поэтому статистика не включала их в категорию крестьян. Между тем в прусской Силезии в 1767 г. только 24,2% сельского населения составляли крестьяне, 47,8% являлись огородниками, а 28% — лачужниками. Примерно таким же было соотношение и в старогерманских землях. Таким образом, в XVIII в. социальная структура немецкой деревни значительно изменилась. Владельцы дворов и земельных наделов повсеместно стали меньшинством сельского населения, но именно они составляли верхушку крестьянской общины и задавали в ней тон.

Социальная структура немецких городов XVIII в. отличалась большой дифференциацией, на которую указывают подробные налоговые классификации жителей. Так, в 1731 г. во Франкфурте-на-Майне все население было поделено на пять категорий, которые обязаны были даже носить различную одежду. В столичных резиденциях социальный облик определяли двор, бюрократия и военные. Они не входили в городскую общину и не могли быть членами магистратов, но их присутствие ощутимо сказывалось на экономической жизни городов. Так, в Брауншвейге в 1758 г., кроме низших слоев (36% всего населения), из оставшихся 28% были военными, 17% были заняты при дворе, в администрации, церкви и культуре, 49% были ремесленниками, а 6% торговцами.

Мелкое городское бюргерство состояло преимущественно из цеховых мастеров и их семей. Не только мастера различались по степени благосостояния, но и сами цехи имели различный престиж и соответственное влияние. К мелкому бюргерству принадлежали и розничные торговцы, также обычно организованные по цеховому принципу. Трудно провести отчетливую границу между этими слоями. К ним в XVIII в. принадлежали и обедневшие ремесленники, и разбогатевшие «фабриканты», полуграмотные торговцы и образованные учителя. Характерной чертой мелкого бюргерства была набожность, а цеховые обычаи определяли нормы поведения. Большое значение придавалось предписанным по рангу одежде и обращению, воспитанию детского послушания и подчеркнутому отмежеванию от неимущих слоев.

В социальной структуре немецких государств имелись и различные особые и маргинальные группы. Но это не означает, что их члены были непременно бедны и социально унижены. Напротив, в некоторых случаях такие группы обладали даже привилегированным статусом. К ним принадлежали переселившиеся в Германию гугеноты, «богемские братья» из Чехии. Безусловно, неинтегрированными оставались евреи, несмотря на их заметную роль в обществе. В крупных городах они селились в особых кварталах — гетто, в других местах их проживание в строго ограниченном количестве разрешалось княжеской охранной грамотой. Они не могли владеть землей, входить в цехи и местные общины. При таких ограничениях им оставались только торговля и ссудные операции. С другой стороны, их особый статус вызывал у окружающих антипатию или откровенную враждебность. Социальная изоляция и ограниченность сферы деятельности формировали у евреев своеобразный тип мыслей и поведения.

Наиболее благоприятным было положение верхнего богатого еврейского слоя. Так, торговля Гамбурга с Испанией и Португалией полностью находилась в руках сефардов, евреев — выходцев с Пиренейского полуострова. Но, тем не менее, даже для членов богатой и влиятельной еврейской общины Франкфурта-на-Майне только в 1728 г. было отменено предписание носить на верхней одежде особый отличительный знак. До 1762 г. евреям было запрещено проживать в Мюнхене, в Саксонии они могли селиться только в Дрездене и Лейпциге. В Пруссии Фридриха Великого по «Общей привилегии» 1750 г. евреям запрещалось владеть землей, но они могли вести торговлю, владеть мануфактурами и «фабриками», хотя число таких лиц было строго ограничено.

В 1743 г. еврейская колония Берлина насчитывала почти 2 тыс. человек. К 1777 г. она возросла до 4245 человек и составляла 5% городского населения. Ее верхушка умело использовала возможности, которые предоставляла активная экономическая политика Фридриха, и заводила различные торговые и промышленные предприятия. Почти все берлинские миллионеры сер. XVIII в. были евреями[69]. В то время как подавляющее большинство евреев занималось мелкой торговлей и ростовщичеством, богатые семейства возводили роскошные особняки, на их приемах можно было увидеть высших чиновников и прусских аристократов. А на самом дне располагались нищие еврейские бродяги, которые отличались от своих христианских собратьев по суме только тем, что были еще более презираемы и беззащитны.

Особую социальную группу немецкого общества составляли представители искусства — актеры, музыканты, певцы. Их социальный статуе был низким. Верхний слой этой группы был представлен придворными и городскими капельмейстерами, скульпторами, архитекторами и художниками, которым иногда даже жаловалось дворянство.

На низшей ступени общества находились не входившие в цехи представители «грязных» профессий — скотобойцы, пастухи, лудильщики, коробейники. Их не всегда можно было отличить от бродяг, но это не были нищие попрошайки. Численность этих маргиналов постоянно колебалась, резко возрастая после войн и в неурожайные годы. Особенно большое число нищих находилось в католических регионах, поскольку милостыня считалась там богоугодным делом. По некоторым данным, в духовных владениях на тысячу жителей приходилось 200 нищих. В протестантских государствах, где праздность рассматривалась как первый шаг к греховности, власти пытались бороться с нищенством полицейскими мерами, которые обычно цели не достигали.

Княжеский абсолютизм в Германии

Как указывалось выше, с XVI в. в развитых европейских государствах наметилась тенденция к усилению автократической власти государей, получившей название абсолютной монархии, или абсолютизма. В Германии Габсбурги не раз пытались продвинуться к установлению императорской власти такого типа, но эти планы окончательно похоронил Вестфальский мир. Однако абсолютистская форма правления утвердилась на уровне отдельных территориальных государств.

Княжеский абсолютизм в Германии традиционной историографией чаще всего оценивается негативно: если абсолютизм является не национальным, а региональным, то он-де мешает прогрессивному развитию. Но другого варианта политического развития германских земель не существовало. В сложившихся условиях носителями централизации на региональном уровне неизбежно становились территориальные князья.

Важным фактором княжеского абсолютизма в Германии явились значительный рост армий и увеличение расходов на военные нужды. Если одни княжества были территориально целостными, то другие, например, Гессен-Кассель, Гессен-Дармштадт, Брауншвейг-Вольфенбюттель, Брауншвейг-Келле и Брауншвейг-Калленберг, многочисленные саксонские княжества, были дробными. Преобладающими тенденциями внутриполитического развития являлись укрепление княжеского суверенитета по отношению к сословно-представительным учреждениям и создание бюрократического государственного аппарата, протекавшее в обстановке сопротивления со стороны дворянства и патрициата, особенно в герцогстве Прусском, где ощущалось влияние Пруссии, известной дворянскими вольностями[70].

Давление государства направлялось не против дворянских привилегий в целом, а лишь против тех, которые мешали укреплению абсолютизма. Экономическое положение и политическая власть дворянства как класса при этом вовсе не ослаблялись. Права сословно-представительных учреждений были сильно ограничены или практически полностью уничтожены, как, например, в Бранденбург-Пруссии при курфюрсте Фридрихе Вильгельме I (1640–1688), в Австрии с 1665 г. Вместе с тем в некоторых княжествах сохранялись старые государственные формы, что не мешало этим княжествам становиться абсолютистскими. Укрепление абсолютизма способствовало усилению власти князей над бюргерством: стала достаточно отчетливо проявляться тенденция принуждать богатое бюргерство обеспечивать кредитами княжескую власть[71].

Быстрое развитие зернового хозяйства, ориентированного на экспорт, способствовало укреплению Бранденбургско-Прусского государства во 2-й пол. XVII и в нач. XVIII в. С самого начала абсолютизм в Пруссии стал приобретать милитаристский характер. Используя военное преимущество и упадок Польши, прусское дворянство намеревалось объединить Пруссию с Бранденбургом за счет польских земель. Бранденбургско-прусские правители успешно сопротивлялись попыткам Габсбургов распространить действие имперских порядков на Пруссию. Одновременно курфюрсты стремились усилить свою власть над местными дворянами, уничтожая многие их замки. Территориальные интересы Пруссии выходили за пределы Остэльбии, поскольку она участвовала в борьбе за господство на Балтийском море и стремилась укрепить свои позиции на Нижнем Рейне, в Клеве и других местах.

Родоначальником этой воинственной политики был курфюрст Фридрих Вильгельм, использовавший все предоставлявшиеся ему возможности для расширения границ своего государства. Во внутренней политике он был вынужден считаться с привилегиями дворянства, предпочитавшего перекладывать налоговое бремя на плечи других сословий. При этом же курфюрсте были созданы новые, более соответствовавшие абсолютистским порядкам, органы управления. Но власть прусских королей преследовала преимущественно династические цели, не стремясь в это время создать национальное государство. В XVIII в. резко расширился королевский домен, составлявший в 1740 г. четверть всех земель королевства. Благодаря этому обеспечивалась армия, ставшая при короле Фридрихе II Великом одной из самых многочисленных и боеспособных в Европе. Милитаризация находилась в постоянном противоречии с потребностями экономического и социального развития Прусского государства. Но милитаризм здесь вполне сочетался с «просвещенным абсолютизмом».

Своеобразным был саксонский абсолютизм. Поскольку Саксония еще на рубеже XV–XVI вв. была одной из самых развитых в экономическом отношении областей Германии, Саксонско-Тюрингский район при других, более благоприятных обстоятельствах мог бы стать центром внутригерманского рынка и объединения Германии. На основании экономических изменений на рубеже XV–XVI вв. в Саксонии произошли существенные перемены в классовой структуре, прежде всего в плане формирования буржуазии. Но вследствие усиления власти князей и централизации территориальных государств эксплуатация первыми горных промыслов, где сильнее всего в экономике Германии проявились раннекапиталистические отношения, привела к ослаблению и упадку добычи серебра к сер. XVI в. Усиление власти князей способствовало также укреплению феодальных отношений в сельском хозяйстве. Все же в Саксонии и Тюрингии большинство арендаторских хозяйств смогли в XVI в. закрепиться и в дальнейшем эволюционировать в капиталистические хозяйства. С сер. XVI в. и до Тридцатилетней войны в Саксонии бюргерство послушно шло за князьями, видя в них своих защитников от крестьянства и плебейства. Относительное спокойствие достигалось также с помощью веротерпимости и уравнения в правах лютеран, кальвинистов и католиков.

Формирование государственного аппарата Саксонии началось еще во времена курфюрста Фридриха Мудрого. Подчинялся он имперским властям, по существу, формально. Именно при нем ландтаг стал вотировать налоги. Внешний фактор больше всего проявился при Морице Саксонском (1541–1553), который стремился к объединению всех саксонских земель и своей политикой заложил основу саксонского государства раньше, чем это произошло в Пруссии или Австрии. Здесь же, в Саксонии, завершенная теория княжеского абсолютизма была отражена в трактате Людвига фон Зеккендорфа «Немецкое княжеское государство» (1656). Автор полагал, что все немецкие княжества (более 300) являются самостоятельными национальными образованиями. То, что курфюрст Август Сильный в 1697 г. стал польским королем, существенно укрепило княжеский абсолютизм в Саксонии, а также усилило его позиции не только в Саксонии, но и в целом в Германии. Во время Северной войны (1700–1721) он пытался стать независимым от ландтага, хотя впоследствии, когда курфюрст вышел из войны, такая политика перестала быть необходимой. В эти же годы был создан кабинет министров, и Тайный совет отошел на второй план. Семилетняя война привела к новым реформам в области управления, несколько ослабившим власть курфюрста и позиции абсолютизма[72]. Здесь сказалось влияние достаточно прочного положения саксонской буржуазии в сер. XVIII в.

Во многих малых немецких государствах (Вюртемберге, Бадене, Мекленбурге и др.) углубилось разделение власти между княжеским двором и местным дворянским управлением. Между князьями и сословно-представительными учреждениями постоянно происходили столкновения, заканчивавшиеся с переменным успехом. В Пфальце к кон. XVI — нач. XVII в. Высший совет уже проводил политику курфюрстов. Начавшаяся Тридцатилетняя война прервала развитие центральных органов, но после нее происходит их новый рост. При этом, с одной стороны, усиливалась раздробленность Германии, а с другой, — ряд территориальных княжеств (Пруссия, Австрия, Саксония) настолько укрепились в XVIII в, что они могли уже играть важную роль на европейской арене. Федерация под эгидой империи в целом противоречила объективному ходу исторического развития Германии того времени. Поэтому вопрос не в том, был ли княжеский абсолютизм явлением прогрессивным или регрессивным, — это был единственный из возможных вариантов германского государственного развития в сложившихся условиях, который содействовал сохранению государственности в Германии.

Установление абсолютизма в государствах Священной Римской империи протекало особенно сложно и противоречиво. Далеко не везде князьям удалось ликвидировать право участия в управлении земельных сословий, выраженное ландтагами. В них входили представители дворянства, церкви, кое-где — городов и даже деревень. Особенно упорно ландтаги отстаивали свое право участия в бюджетно-налоговой политике, потому что именно оно позволяло оказывать влияние на деятельность правителя. После войны это право стало главным барьером для создания князьями постоянной армии, требующей больших расходов. По традиции, после окончания войны армия распускалась, и страна избавлялась от бремени ее содержания. Теперь же из соображений безопасности и престижа большинство князей стремились оставить некоторое количество солдат и в мирное время. Это и явилось источником основных конфликтов между правителями и сословиями. Однако в 1654 г. князьям удалось провести в рейхстаге закон, по которому земельные ландтаги были обязаны утверждать необходимые расходы на строительство крепостей и содержание их гарнизонов. Закон означал решительный шаг на пути создания постоянной армии, комплектуемой на наемной основе. Князья стремились обладать постоянной армией так упорно потому, что она становилась главным и наиболее действенным инструментом их власти. Имея армию, правители могли игнорировать решения ландтагов по всем вопросам. В повседневной практике управления князья опирались теперь не на традиционные Тайные советы из представителей наиболее знатных родов, а на кабинеты, состоявшие из секретарей различных департаментов. Секретари, которых в определенном смысле можно уже называть министрами, образовывали правительство, все нити которого находились в руках только одного лица — абсолютного монарха.

Тенденция к установлению абсолютизма была, однако, только одной стороной этого явления. С другой стороны, оттеснение сословий на второй план и кабинетная система правления позволяли проводить целенаправленную политику реформ, которая была невозможна там, где по-прежнему доминировали сословия с их различными и зачастую противоположными интересами. Сословия защищали прежде всего свои традиционные права и привилегии и были рассадником партикуляризма.

Успешнее и дальше других немецких государств по пути ограничения сословного влияния и реформ продвинулся Бранденбург-Пруссия. Но даже там государству не удалось окончательно сломить власть сословий во всех сферах. Если в Бранденбурге правящая династия Гогенцоллернов осуществила это довольно легко, то в герцогстве Пруссия и западных владениях — графствах Клеве и Марк этот процесс протекал гораздо медленнее и встретил ожесточенное сопротивление юнкерства. Законченного абсолютистского правления в целом не существовало ни в одном германском государстве, а Мекленбург вообще представлял собой своеобразную дворянскую республику, где власть избираемых герцогов оставалась по существу номинальной.

Придворное общество

С эпохой абсолютизма неразрывно связан расцвет придворного общества. Его составляли привлеченные государем ко двору ранее независимые дворяне, превращенные в служителей государства, воплощенного в фигуре монарха[73]. Придворное общество было общеевропейским феноменом. Оно существовало в светских и духовных, католических и протестантских государствах. Образцом для подражания, формирующим стиль и вкусы, архитектонику и структуру такого общества, являлся двор Людовика XIV, хотя у многих немецких правителей были и собственные традиции и особый церемониал. Иногда встречалось и подчеркнутое неприятие французской модели, что было присуще прежде всего венскому императорскому двору. Некоторые правители, как, например, прусский король Фридрих Вильгельм I, вообще не желали тратиться на содержание придворного общества и запрещали всяческие церемониалы.

Характерным элементом нового придворного общества стали княжеские резиденции. Многие князья покидали ставшие для них тесными городские замки и возводили по образцу Версаля пышные дворцовые ансамбли в стиле барокко за пределами городов. Особенно выделялись резиденции в Мангейме, Карлсруэ, Людвигсбурге. Определяющей чертой городов-резиденций являлась их строгая геометрическая планировка, подчеркивающая единовластие монарха языком пространственной символики. Во дворцах и парках доминировал центр всей композиции, от которого внутри зданий лучами расходились коридоры и анфилады, а в парках — аллеи и павильоны. В украшении дворцов и парков фонтанами, скульптурами и картинами большую роль играла аллегорическая символика, прославляющая деяния и добродетели монархов. Лучше всего для этой цели подходили герои греко-римской мифологии.

Разумеется, функция дворов состояла не только в эстетическом возвышении власти. После Тридцатилетней войны дворы превратились в центры политической жизни и стали к тому же значительным экономическим фактором. В резиденциях постоянно возрастало число не только придворных кавалеров и дам, но и обслуживающих их лиц. В нач. XVIII в. крупнейшие дворы Вены и Мюнхена насчитывали каждый до 2 тыс. человек, дрезденский двор — около 500. От светских правителей не отставали и духовные, дворы которых состояли из 200–300 человек. Придворное общество было не только крупнейшим потребителем многих видов продукции, особенно предметов роскоши и художественных промыслов. Оно являлось и ненасытным пожирателем государственных доходов. В кон. XVII в. в Мюнхене на содержание двора уходило более 50% баварского бюджета. В других государствах расходы были скромнее, но все равно колебались в пределах не менее 20–30% бюджета[74]. Это способствовало процветанию торгово-ремесленного населения резиденций.

Наконец, дворы и находящиеся при них центральные государственные органы стали своего рода стартовой площадкой для способных и образованных людей недворянского происхождения, особенно юристов, быстро поднимавшихся по социальной лестнице. В то время как подавляющее большинство дворянства прожигало жизнь в калейдоскопе балов, охоты, застолий, амурных приключений, княжеские кабинеты становились все более профессиональными, а должности в них занимало все больше людей бюргерского происхождения.

Политические структуры

Вестфальский мирный договор торжественно гласил, что в империи устанавливается «общий и вечный христианский мир». Это следовало закрепить новой внутриполитической системой, чтобы в будущем избежать новых конфессиональных конфликтов. Суть нового порядка состояла в усилении власти территориальных князей и ослаблении власти императора, что было закреплено в 8-й статье Оснабрюкского договора. Впрочем, только действительно крупным имперским князьям удалось полностью сохранить свой реальный, а не номинальный суверенитет. Более мелкие правители оказались на деле зависимыми от более сильных соседей или иностранных держав, что вело к упрочению мелкодержавной раздробленности.

Империя после войны превратилась в образование, которое было весьма трудно определить в государственно-правовом смысле. Видный немецкий юрист и историк Самуэль Пуфендорф образно назвал империю «диковинным организмом, подобным монстру». В нем смешивались монархические, аристократические и демократические (в случае имперских городов) элементы.

Постоянный имперский рейхстаг в Регенсбурге нельзя считать предшественником современного парламента. Это было собрание курфюрстов, князей и остальных имперских сословий (графы, бароны, позднее — имперское рыцарство, города), которых представляли их посланники. Удручающе малозначащей оставалась законодательная деятельность рейхстага: ведь законы должны были получить единодушное одобрение всех трех курий и императора, а этого почти никогда не достигалось. Однако рейхстаг более или менее успешно выступал в роли миротворца при улаживании постоянно вспыхивающих мелких конфликтов.

Известное влияние имели центральные имперские инстанции, выполнявшие судебно-правовые функции. Заседавший в гессенском Вецларе Высший имперский суд разбирал не только дела о нарушении мира, но и особо сложные налоговые тяжбы и жалобы на персон, которые подлежали не местной, а непосредственно имперской юрисдикции. Суд был создан еще в 1495 г. как противовес сословному Высшему суду. Но функции этих учреждений не были четко разграничены, что порождало путаницу и неразбериху. Незаинтересованные в существовании Имперского суда местные правители стремились всячески уклониться от финансирования его работы или выделяли столь жалкие суммы, что они напоминали не взносы, а подачки. Поэтому суд не мог увеличить свой персонал, а значит — сократить долгую бюрократическую волокиту судебных разбирательств, так что к сер. XVIII в. в его подвалах скопилось до 60 тыс. так и не рассмотренных дел. Было трудно заставить подчиниться решениям суда. Как верно писал Пуфендорф, «кто может положиться на свою силу, тому плевать на решения в Вецларе».

Проведение имперских решений и законов в жизнь входило в обязанности инстанций среднего звена — имперских окружных собраний, которые занимались местными финансами, борьбой с преступностью, военной организацией. Более эффективно они действовали на юге Германии, где имелось множество мелких территорий и крохотных рыцарских владений. Так, Швабский округ состоял из 40 духовных и 68 светских владений, а также из 40 имперских городов. Поскольку в таких регионах не имелось сильной центральной власти, то окружные собрания выполняли здесь функции государственных органов.

Имперская церковь, города и рыцарство

Священная Римская империя практически не могла существовать без непосредственно подчиненных императорам церкви, городов и рыцарства. Церковные князья, соединявшие в одном лице главных духовных пастырей и светских правителей, не имели наследственных династий. Однако церковные капитулы во многих случаях постоянно избирали членов одного и того же семейства, имевшего не менее 8, 16, а то и 32 поколений дворянских предков. Некоторые капитулы избирали только лиц, принадлежавших к сословиям имперских князей, графов или рыцарей. Так постепенно формировались фактически семейные династии епископов из родов Дальбергов, Сайнсхаймов, Эртелей, Фюренбергов и им подобных.

Соборные капитулы стремились также получить от кандидата письменное обещание сохранить все их права и привилегии. Но в 1695 г. папа в согласии с императором запретил эту процедуру, хотя фактически она продолжала существовать и в XVIII в. Князья-епископы не остались в стороне от веяний времени и стремились всячески усилить свою власть. Так, в Бамберге и Вюрцбурге по сути сложилась абсолютистская форма правления. А воинственный мюнстерский епископ Бернхард фон Гален содержал даже постоянную армию, правда, только за счет субсидий других немецких государств.

После Тридцатилетней войны и до нач. XIX в. не было случая секуляризации духовных владений. Но в годы Семилетней войны Пруссия и Ганновер вынашивали оставшиеся нереализованными планы ликвидации епископств на северо-западе Германии. Когда в кон. XVIII в. оживленно дискутировалась проблема устройства и будущности духовных владений, никто не осмелился предложить упразднить их вообще.

К имперским городам в XVIII в. относились некоторые очень богатые и влиятельные старинные города — Франкфурт, Нюрнберг, Аугсбург, хотя уже и не столь блестящие, какими они были в XVI столетии. С ними успешно соперничали территориальные центры — Берлин, Вена, Лейпциг, Гамбург (только в 1770 г. получивший место в коллегии городов). Иногда имперский статус даже сдерживал развитие города, когда окружавшие его территории экономически зажимали его, а традиционные структуры внутреннего управления закрепляли социально-политическую стагнацию, как это случилось с Кёльном. Впрочем, многие территориальные города также сохраняли подобную олигархическую систему власти. В одних городах тон задавал старый патрициат, в других, что было чаще, власть принадлежала цехам, точнее — их старинным влиятельным семействам.

Имперские города платили прямые государственные налоги, доля которых в имперской казне была весьма значительной. Не все их жители имели полные права. Так, в Аугсбурге из 30 тыс. жителей полноправными горожанами было только 6 тыс. человек. Эти права можно было купить, чем широко пользовались магистраты, пополнявшие таким способом городские финансы. Общие собрания горожан потеряли былое значение, их функции перешли к комитетам, по поводу распределения мест в которых вспыхивали ожесточенные споры. В некоторых южногерманских городах значительная часть старого торгового патрициата была пожалована в дворянство и потеряла статус горожан. В Ульме такие семьи даже выехали из города, чтобы вести образ жизни сельского дворянства.

В тех городах, где, как в Кёльне или Ахене, власть принадлежала цехам, царила враждебность по отношению к реформам и предпринимательской деятельности. Из городской общины по-прежнему были исключены конфессиональные меньшинства. В таких городах как Аугсбург или Биберих, где было примерное равенство католиков и протестантов, все городские должности также делились поровну.

В целом имперские города сохраняли хотя бы остатки старого духа бюргерской независимости, а выборы в магистраты напоминали о прежних временах истинного самоуправления. Однако теперь значение города определялось уже не его внутренним устройством, а экономическими факторами его расцвета или угасания.

Весьма специфической корпорацией оставалось имперское рыцарство, которое подчинялось только кайзеру, до кон. XVI в. не имело своего представительства в рейхстаге и не платило налогов. Впрочем, оно отчисляло императору деньги из общей кассы, но делало это от случая к случаю, чтобы подчеркнуть добровольный характер платежа. Сами себе хозяева, рыцари и не пытались превратиться в отдельное имперское сословие, которое заседало бы в рейхстаге. Поделенное по округам и кантонам рыцарство возглавлялось генеральной директорией, функции которой поочередно передавались какому-либо округу. Но ее власть оставалась чисто номинальной, в отличие от кантонов, которые непосредственно защищали рыцарские права и следили за выполнением ими своих обязательств.

Князья постоянно стремились превратить рыцарей в поместное дворянство. Но к рыцарству принадлежал только тот, кто владел землей, как уже говорилось выше, занесенной в особый реестр. Поэтому в случаях, когда рыцарский род вымирал, земля отходила к князю. Если же рыцарь получал титул рейхсграфа или продавал имение не рыцарю, то новый владелец уже не имел права входить в рыцарскую корпорацию. На практике продажа рыцарского владения была весьма затруднена, поскольку его хозяин был обязан вначале сообщить о своем намерении в директорию, затем — предложить купить землю только рыцарям или всей корпорации, которые могли обдумывать предложение в течение трех лет.

Какое же значение имело рыцарство, этот курьезный для XVIII в. пережиток средневековья? Население рыцарских владений было в Германии одним из самых бедных, да и их хозяева редко могли похвастаться звонкой монетой. Как правило, они вели хозяйство по старинке, либо вообще не занимались своими имениями и их нищими обитателями, а поступали на службу к духовным правителям или к императору, образуя костяк военного и административного аппарата империи. В этом и заключалось значение рыцарства.

Империя в европейских конфликтах

Тридцатилетняя война являлась европейской войной, а Вестфальский мир должен был стать основой «вечного» европейского мира. Однако мир сохранялся только короткое время. В этот период то и дело вспыхивали новые войны, чаще всего из-за наследства. Европейские правящие дома были тесно связаны между собой родственными узами, и как только умирал тот или иной правитель, не имевший прямых наследников, появлялись вполне равноправные и соперничавшие друг с другом претенденты на освободившийся трон.

Гарантами Вестфальского мира, призванного установить спокойствие и порядок в Священной Римской империи, являлись Франция и Швеция. Но именно они стали первыми его нарушителями. К тому же, вновь возросла угроза со стороны Османской империи. Сложились три очага назревающих конфликтов: Франция, стремившаяся к гегемонии в Европе, Швеция, претендующая на господство на Балтике, и Турция, нацелившаяся на захват земель Габсбургов[75].

В 1661 г. началась экспансионистская фаза французской внешней политики. Ее целью являлось территориальное расширение Франции до Рейна, укрепление ее восточной границы и утверждение собственной гегемонии на европейском континенте. Немецкие правители оказались беспомощными перед лицом французской дипломатии, которая виртуозно использовала все возможные юридические ухищрения для обоснования своих территориальных претензий и серьезным аргументом которой были превосходящие силы французской армии. Более того, в 1658 г. многие немецкие князья сблизились с Парижем и объединились в Рейнский союз, чтобы отстоять свой суверенитет в противовес властным устремлениям Габсбургов.

Французской гегемонистской политике во многом способствовала женитьба Людовика XIV на Марии Терезии, дочери испанского короля. Сын короля Филиппа IV Карл II был очень больным человеком, и дело шло к угасанию династии испанских Габсбургов по мужской линии. Людовик считал, что он имеет права на испанский престол, но у него были два конкурента — император Леопольд I, также женатый на дочери Филиппа, Маргарите, и малолетний баварский принц Иосиф Фердинанд, правнук Филиппа и внук Леопольда. Карл назвал в своем завещании преемником именно Иосифа, чтобы избежать столкновения династий Габсбургов и Бурбонов и не допустить раздела испанских владений. Но баварский принц неожиданно скончался в 1699 г., и Карл II назначил своим преемником (под влиянием французской партии) Филиппа Анжуйского (1700–1746) — своего племянника и внука Людовика XIV.

После смерти Карла II в 1700 г. предметом притязаний со стороны Людовика XIV и Леопольда I стало Габсбургское испанское наследство. О праве своей жены на испанские Нидерланды Людовик XIV заявил еще в 1665 г. В ответ на протест испанской стороны французские войска заняли эту территорию, что, разумеется, шло вразрез с интересами Священной империи. Австрийская дипломатия настойчиво предупреждала немецких правителей о реальной опасности широкой французской экспансии на восток, и призывала к совместному отпору всех германских государств.

Тем не менее в 1670 г. армия Людовика вторглась в Лотарингию и захватила ее, не встретив серьезного сопротивления. Но когда через два года Франция начала войну против своего главного торгового соперника — Голландии, и ее войска вошли на территорию империи, кайзер и большинство немецких князей поддержали Голландию, выдвинув против Франции объединенную армию. Однако наступление немецких армий закончилось неудачей. На мирных переговорах в Нимвегене парижским дипломатам удалось расколоть антифранцузский блок и получить территорию Франш-Конте.

В ходе дальнейшей борьбы против французского продвижения в Эльзас единение германских государств окрепло. Об этом свидетельствовали результаты Пфальцской, или Орлеанской, войны (1688–1697). Когда после смерти (в 1685 г.) Карла, курфюрста Пфальца, пресеклась мужская линия правящей в Эльзасе династии, Людовик потребовал, чтобы личную собственность этой династии унаследовала его невестка (жена его брата) Лизелотта Пфальцская, герцогиня Орлеанская. После отказа Имперского суда удовлетворить это требование французский король в 1688 г. захватил Пфальц. Рейхстаг объявил в ответ общеимперскую войну и призвал европейские государства к союзу против Франции. Французские войска начали отступать, но при этом подвергли немецкие земли страшному опустошению. Дотла были разорены и разграблены Гейдельберг, Мангейм, Шпейер, Вормс. По Рисвикскому миру 1697 г. Франция вернулась к границам, установленным Вестфальским миром, но сохранила за собой Эльзас. В это же время с Востока империя остановила, наконец, и еще более опасного врага, подстрекаемого из Парижа, — турок.

Экспансия Османской империи в Юго-Восточную Европу достигла своего пика во время правления султана Сулеймана (1520–1566). Но в 1571 г. соединенный испано-венецианский флот сокрушил турецкое морское господство в Средиземном море в знаменитой битве при Лепанто. Новая война, которую в 1593 г. начала Турция против Австрии за обладание Трансильванией, закончилась безрезультатно для обеих сторон. Временному спокойствию в имперско-турецких отношениях положил конец султан Мехмет IV. Вновь вспыхнул конфликт из-за Трансильвании. В 1663 г. турецкие полчища вторглись в Венгрию. Когда австрийская армия стала отступать под их натиском, император и папа призвали к Крестовому походу против турок. На следующий год объединенные армии империи и Франции нанесли туркам крупное поражение.

Новая турецкая война разразилась в 1683 г. В июле огромная турецкая армия появилась под стенами Вены. Австрийская столица держалась из последних сил, в городе были съедены все кошки и собаки. В последний момент к Вене подоспели имперские войска под командованием Карла Лотарингского и польские гусары короля Яна Собеского и 12 сентября наголову разгромили турок при Калленберге. Теперь война протекала успешно для империи. Один из самых талантливых полководцев того времени, принц Евгений Савойский, в 1697 г. нанес туркам сокрушительное поражение на реке Тиса, и султан был вынужден просить мира. По Карловацкому договору Габсбурги установили свою власть над Венгрией, кроме Баната, Трансильванией и значительными территориями в Словении и Хорватии. С этого мира Османская империя перестала быть серьезной угрозой для Центральной Европы.

С 1701 г. начинается война из испанское наследство: против Франции (в лице Людовика XIV) выступили Англия, Голландия и Австрия (в лице императора Леопольда I); в дальнейшем к ним присоединились Дания, курфюрст бранденбургский, большая часть князей Германской империи, Португалия и Савойя. Императорские войска возглавлял великий полководец XVIII в. Евгений Савойский. Это была война между Габсбургами и Бурбонами. Особенно интенсивной она стала после смерти Леопольда I и вступления на престол его старшего сына Иосифа I (1705–1711). После его смерти ему наследовал его брат эрцгерцог Карл, при котором война продолжалась до 1714 г. Она закончилась победой Германии и поражением Франции, и результаты ее были закреплены в двух договорах — Утрехтском (1713) и Раштадском (1714).

Бранденбургско-Прусское государство

После Тридцатилетней войны все большее значение среди германских государств стало приобретать Бранденбургско-Прусское государство. Бранденбургская марка, ставшая его основой, возникла как военная колония. Уже в сер. XIV в. правители Бранденбурга входили в число семи наиболее значительных князей-курфюрстов, участвовавших в избрании императора.

Франконская линия Гогенцоллернов, которой суждено было править в государстве Бранденбург — Пруссия, выделилась в 1227 г. Владея бургграфством Нюрнберг, она приобрела позднее Байройт и Ансбах. В 1415 г. бургграф Нюрнбергский Фридрих VI получил от кайзера Сигизмунда марку Бранденбург, став курфюрстом Фридрихом I (1417–1440). Воспользовавшись внутренними противоречиями, его преемник Фридрих II (1440–1470) в 1442 г. подчинил себе Берлин (основан в 1240 г.), лишив его городской автономии.

Когда Гогенцоллерны появились в Бранденбурге, на побережье Балтийского моря уже существовало государство Немецкого ордена, покорившего или истребившего литовское племя пруссов. Еще в 1455 г. Фридрих II приобрел у ордена Неймарк. В 1466 г. Пруссия раскололась, причем ее западная часть была присоединена к Польше, а у великого магистра ордена осталась восточная часть, называвшаяся «герцогской Пруссией».

Избранный в 1511 г. великим магистром Немецкого ордена Альбрехт фон Ансбах из рода Гогенцоллернов подписал в 1525 г. в Кракове мирный договор с Польшей, в соответствии с которым становился ее вассалом уже в качестве светского герцога Пруссии. Перейдя из католицизма в протестантизм, он произвел секуляризацию владений ордена.

Напротив, курфюрст Бранденбургский Иоахим I (1499–1535), будучи убежденным противником Реформации, с такой яростью выступал против протестантизма, что его жена Елизавета, не выдержав фанатизма супруга, в 1528 г. бежала в Саксонию. Его старший сын Иоахим II, став курфюрстом (1535–1571), наследовал две трети территории Бранденбурга. В 1539 г., вопреки завещанию отца, Иоахим II перешел в протестантизм. Это не помешало ему в 1550 г. вместе с императором и некоторыми другими владетельными князьями принять участие в осаде Магдебурга, являвшегося оплотом протестантизма. Его расточительство разрушило государственные финансы.

Сын Иоахима II Иоганн Георг (1571–1598) был ревностно предан евангельскому учению. Его постоянным стремлением было держаться поближе к «достославному австрийскому дому». Слабохарактерный Иоганн Георг оставил завещание, по которому все его владения подлежали разделу между его многочисленными потомками от трех браков. Однако его преемник, курфюрст Иоахим Фридрих (1598–1608), отказался от выполнения завещания, восстановив закон о престолонаследии Бранденбургского курфюрста Альбрехта, умершего в 1486 г. Иоахиму Фридриху удалось добиться значительного улучшения системы государственного управления.

Объединение Бранденбурга и Пруссии произошло, когда наследница герцога Альбрехта Фридриха Прусского (1553–1618) Анна в 1594 г. вышла замуж за будущего (с 1609 г.) курфюрста Бранденбургского Иоганна Сигизмунда (1572–1619). Замужество Анны, не очень счастливое для нее лично, оказалось выгодным для династии. По существовавшему соглашению, в случае прекращения прусской линии Гогенцоллернов территория герцогства переходила к бранденбургской линии. В 1618 г., после смерти последнего прусского Гогенцоллерна, герцога Альбрехта Фридриха, Восточная Пруссия была объединена с Бранденбургом. Иоганн Сигизмунд принес польскому королю клятву верности и стал герцогом Прусским, оставаясь при этом вассалом Польши. Тевтонские рыцари превратились в крупных феодалов, родоначальников прусского юнкерства.

Сын курфюрста Георга Вильгельма, правившего в 1619–1640 гг., Фридрих Вильгельм, вошел в историю как «великий курфюрст». Опираясь на дворянское землевладение и крепостное право, он урезал политические права сословий и создал централизованную государственную систему с сильной бюрократией и постоянной армией. Когда Фридрих Вильгельм в 1640 г. стал курфюрстом, его земли были опустошены Тридцатилетней войной либо заняты иностранными войсками. Значительного успеха он достиг при заключении Вестфальского мира в 1648 г. Используя свою восьмитысячную армию в качестве средства давления, он приобрел епископства Минден и Хальберштадт и право на присоединение Магдебурга после смерти его архиепископа. Он завоевал также Нижнюю Померанию, в то время как Передняя Померания осталась у шведов.

В 1653 г. Фридрих Вильгельм подтвердил права бранденбургских юнкеров на крепостных и объявил, что крестьянин, который не сможет доказать обоснованность своей жалобы на господина, подлежит строгому наказанию. Обнищание крестьянства и упадок городов усиливали экономическую, социальную и политическую власть юнкерства. Однажды курфюрст заявил, что «на мече и науке должно быть основано значение этого государства без прошлого, с одним будущим», и приступил к реализации своих замыслов.

Хитроумный политик, Фридрих Вильгельм всегда следовал своему жизненному кредо, согласно которому, «никакой союз не должен сохраняться, если он достиг своей цели, и никакой договор не обязательно соблюдать вечно»[76]. Когда в 1655 г. началась война между Швецией и Польшей, курфюрст сначала выступил на стороне Швеции. Действия союзных войск привели к серьезному успеху — падению Варшавы. В соответствии с мирным договором 1657 г. курфюрст был освобожден от ленной зависимости в отношении Польши и признан сувереном в Восточной Пруссии. Однако когда Фридрих Вильгельм перешел на сторону своего недавнего противника, надеясь завладеть Передней Померанией, ни Польша, ни империя не поддержали его притязаний. Оливский мирный договор 1660 г., завершивший Северную войну (1655–1660), закрепил права бранденбургского курфюрста в Восточной Пруссии. В 70-е гг. он не раз менял союзников в войне между Францией и Голландией. Славу и звание «великого курфюрста» Фридриху Вильгельму принесла победа над шведами 28 июня 1675 г. в сражении при Фербеллине, где его небольшая армия нанесла противнику сокрушительное поражение.

Именно «великий курфюрст» заложил основы прусского милитаризма. В конце его правления 38-тысячная армия, составлявшая 3% населения, поглощала половину всех расходов государства. Полки комплектовались из солдат, завербованных в разных провинциях, что нанесло сильный удар по «регионализму». В армии была произведена унификации. Этому содействовало создание учреждения, выполнявшего функции генерального штаба, и назначение генерального военного комиссара, ведавшего интендантскими делами. Открытие офицерских школ и введение строгой регламентации службы содействовали превращению армии в профессиональную. Как постоянная армия, так и созданный курфюрстом небольшой флот оплачивались в значительной степени за счет средств, поступавших из доменов. Постоянная армия не только усилила позиции Бранденбурга — Пруссии в Европе, но и сыграла роль объединяющего фактора для далеко отстоявших друг от друга земель.

Создание из слабо связанных и разрозненных территорий достаточно сплоченного государства с четко работающим административным аппаратом стало главным достижением «великого курфюрста». Чтобы обойти сопротивление сословий, особенно в Пруссии, курфюрст ввел систему косвенных налогов, или акцизов, и даже казнил главу кёнигсбергской оппозиции, но добился своего. Именно при нем наметились все основные будущие линии политики династии Гогенцоллернов и сложилась абсолютистская система правления. Возникли предпосылки для формирования служилого дворянства, которое должно было стать опорой власти абсолютного монарха.

Фридрих Вильгельм проявлял большую веротерпимость и всяческими мерами привлекал в страну иммигрантов — гугенотов, лютеран, кальвинистов и евреев. Создававшиеся ими многочисленные мануфактуры находились под его личной опекой, так как курфюрст здраво полагал, что «промышленность и торговля суть главные опоры государства».

Согласно завещанию Фридриха Вильгельма наследником престола признавался его сын от первого брака (с Луизой Генриеттой Нассау-Оранской) Фридрих, а его братьям — сыновьям от второго брака (с Доротеей Гольштейн-Глюксбургской) предполагалось раздать бранденбургские земли. Это завещание, однако, не было исполнено: в 1688 г. ставший преемником великого курфюрста его сын Фридрих отменил завещание отца. Владения империи простирались от Балтики до Рейна, международные конфликты, как на Востоке, так и на Западе, были почти постоянным явлением. Отношения со Швецией осложнялись спором из-за Передней Померании, с Польшей и Россией — из-за Западной Пруссии, а владения на Рейне находились под угрозой экспансионистских устремлений Франции. Имея сильную армию, Фридрих мог быть для соседей как ценным союзником, так и опасным противником. Его целью было добиться королевского титула, но император Леопольд I упорно не давал на это согласия, поскольку считал, что Вена ничего от этого не выиграет. Только пообещав императору поддержку в его притязаниях на испанский трон и предоставив в его распоряжение восьмитысячную армию, Фридрих добился своего. 18 января 1701 г. он был торжественно коронован в Кёнигсберге как «король Пруссии». Но официально государство Пруссия стало королевством только в 1772 г., когда при первом разделе Польши к нему была присоединена Западная Пруссия. Фридрих I не был воинственным человеком, но не жалел средств на 40-тысячную армию; это, а также невероятная роскошь королевского двора привели государственные финансы в полное расстройство. Фридрих проявлял заботу о науке, искусстве и образовании. По его замыслу были созданы университет в Галле и Академия наук в Берлине. В Берлине при его правлении появилось много архитектурных шедевров.

Его преемник, Фридрих Вильгельм I, был полной противоположностью отцу. В 1720 г. по секретному соглашению с царем Петром I он присоединил к Пруссии часть Западной Померании с важным балтийским портом Штеттин. Поскольку территория Пруссии лежала вне пределов империи, то ее короли не считались ленниками императора и были юридически суверенными европейскими монархами. Благодаря присоединению этих территорий Пруссия превратилась в сильнейшее протестантское государство в Северной Германии. Но у нее и не было иного выхода. Только жесткая организация могла позволить этому молодому и хищному, но малонаселенному и бедному природными ресурсами государству уцелеть. В 1740 г. Пруссия по территории занимала десятое, а по численности населения — тринадцатое место. Но по военной мощи и численности своей армии она стояла на третьем — четвертом месте в Европе. Не случайно будущий видный деятель Французской революции, граф Мирабо, ядовито заметил, что «другие государства имеют армию, а Пруссия — это армия, которая имеет государство»[77]. В итоге в ней сложилась хорошо отлаженная государственная бюрократическая организация, способная быстро и в полной мере мобилизовать все силы страны. Этот дух строгости и напряжения сделал Пруссию, а позднее и всю Германию, столь нелюбимой в Европе. Но он же создал основу для выживания Пруссии.

Фридрих Вильгельм I принял решительные меры по укреплению государственного механизма абсолютной монархии. Сам честный и усердный администратор, он сделал для всех обязательным усердное служение государству. Безжалостность Фридриха Вильгельма в обращении с относительно независимой провинциальной знатью диктовалась только одной целью: он хотел заставить ее честно служить короне.

Фридриху Вильгельму I приписывалось изречение, что Пруссия может быть или слишком большой, или слишком маленькой. Он явно считал, что она не должна быть «слишком маленькой», и прилагал все усилия к расширению своих владений всеми возможными средствами, прибегая к взяткам, покупке территорий, мошенничеству и вероломным договорам. Так, едва став королем, Фридрих Вильгельм договорился со шведами о том, что до конца Северной войны Штеттин будет занят прусскими войсками, так как сами шведы уже не могли противостоять русской армии. Однако под видом дружеской услуги Фридрих Вильгельм I фактически присоединил эти земли к своим владениям и был полон решимости завладеть еще большей частью Передней Померании, в случае необходимости даже с помощью оружия. 13 июня 1714 г. Фридрих Вильгельм I подписал секретный договор с русским царем Петром, в соответствии с которым в его собственность передавалась отобранная у шведов Передняя Померания. В 1720 г. под давлением Англии Пруссия, нарушив свои прежние обязательства, заключила договор со Швецией и разорвала союз с Россией. От Швеции к Бранденбург-Пруссии перешла часть так называемой Старой Передней Померании.

В отличие от отца, Фридрих Вильгельм был экономным до скупости, ненавидел пышность и мотовство, процветавшие при дворе, считая, что они ведут к разрушению государства. Прозванный «солдатским королем» или «фельдфебелем на троне», он с презрением относился к ученым, поэтам и писателям. По его мнению, «настоящий немец» не нуждается в образовании; он любил повторять, что все ученые — дураки, и неоднократно угрожал закрыть Берлинскую академию наук, поскольку сам смысл ее деятельности в корне противоречил его любимому изречению — «не рассуждать» (Nicht räsonieren). Великого философа Готфрида Вильгельма Лейбница он считал совершенно бесполезным человеком, непригодным даже для того, чтобы «стоять на часах». Философ-просветитель Христиан Вольф, профессор университета в Галле, был в 1723 г. выслан из страны под угрозой виселицы, так как группа теологов и пиетистов донесла на него королю как на «спинозиста», подрывающего устои государства. На защиту Вольфа встали прогрессивные профессора и почти все студенчество. Он получил поддержку части дворянства и даже некоторых князей. В конце концов, и сам прусский король переменил свое мнение и счел учение Вольфа даже полезным. В 1740 г. философ с триумфом возвратился в Галле.

Фридрих Вильгельм I был страстным охотником, но особенно любил все, что было связано с армией. Не случайно в стране происходило заметное развитие лишь тех отраслей промышленности, которые были связаны с военными поставками: производством оружия и сукна для обмундирования. Став командиром пехотного полка, король все свободное время муштровал солдат. И в дальнейшем армия оставалась в центре его забот. Именно в его правление была введена кантональная система набора, при которой каждый полк имел свой район набора рекрутов. Но в армию призывалось лишь около половины зарегистрированных как годные к службе парней. После начальной подготовки кантонисты служили два месяца в году, а затем отправлялись домой. Было важно сохранить необходимое количество молодых здоровых мужчин для обработки земли. При кантональной системе солдаты получали психологическую поддержку от ощущения единой семьи с местным населением. От офицерского корпуса, превратившегося тогда в закрытую касту, «солдатский король» требовал абсолютного подчинения и личной преданности. Позже Фридрих II метко заметил, что если при Фридрихе I Берлин стал Афинами Севера, то при Фридрихе Вильгельме I — Спартой. К концу его правления прусская армия насчитывала почти 90 тыс. человек (при населении 2,5 млн.) и занимала по своей численности четвертое место в Европе. Для выжимания из подданных средств, шедших в основном на военные нужды, Фридрих Вильгельм создал Высшее управление финансов, военных дел и доменов. Это в какой-то мере превращало феодальную аграрную Пруссию в более современное централизованное государство.

Эпоха «старого Фрица»

Став королем, Фридрих II получил в наследство сильную армию и безотказно функционирующий бюрократический государственный аппарат. Он немедленно принял меры по дальнейшему усилению армии. (Вольтеру он писал, что «увеличил силу государства на 16 батальонов, 5 эскадронов гусар и 1 гвардейский эскадрон».) Этому же должны были служить созданные им департамент торговли и мануфактуры. («Наибольшие хлопоты, — сообщал он Вольтеру, — я имею от закладки новых складов во всех провинциях, которые должны быть столь значительны, чтобы содержать для всей страны зерно на полтора года вперед».)

Еще будучи кронпринцем, Фридрих в труде «Антимакиавелли» изложил свои взгляды на различные виды войн, всецело оправдывая развязывание превентивных войн. Он считал, что когда монарх видит приближение военной угрозы, но не может один предотвратить ее, то должен «объединиться со всеми, чьи интересы оказались в столь же угрожающем положении… Таким образом, будет лучше, если правитель, пока он еще располагает возможностью выбирать между оливковой ветвью и лавровым венком, решится предпринять наступательную войну, чем, если бы он дождался того безнадежного времени, когда объявление войны может отсрочить лишь на несколько мгновений его рабство и гибель. Лучше опередить самому, чем позволить опередить себя»[78]. В соответствии с этими словами Фридрих II, едва вступив на трон, в декабре 1740 г. вторгся в австрийскую Силезию; этот «дерзкий поступок стал европейской сенсацией»[79]. Стала реальностью война, которая маячила на европейском политическом горизонте после смерти императора Карла VI в октябре 1740 г. У него не было сыновей, и он несколько лет пытался добиться согласия других держав с Прагматической санкцией, по которой австрийский престол наследовала бы его дочь Мария Терезия. После кончины Карла монархи Франции, Испании, Баварии и Саксонии начали вынашивать планы раздела австрийского наследства. Но их всех опередил прусский король, который даже не утруждал себя юридическими доводами, хотя Гогенцоллерны имели права на некоторые силезские районы.

Фридрих великолепно использовал момент внезапности и созданную его отцом отлично вымуштрованную армию. При попустительстве других европейских держав он в итоге двух Силезских войн (1740–1742 и 1744–1745) захватил основную часть Силезии, откуда Австрия получала 18% своих доходов. Пруссия же сразу более чем на треть увеличила свои территорию и население. Но Австрия, разумеется, не желала примириться с потерей столь богатой и развитой провинции. Поэтому спустя 14 лет прусским королем была развязана новая, Семилетняя, война. Именно в этой войне Фридрих получил звание Великого. Начало ей положило вторжение прусских войск в Саксонию в августе 1756 г. В этой войне столкнулись две коалиции, окончательно сложившиеся уже в ходе военных действий. Союзницей Фридриха II выступила Англия; правда, она ограничивалась предоставлением ему субсидий (основные военные действия между Англией и Францией велись в Северной Америке). Противостоявшая Фридриху коалиция Кауница (по имени австрийского канцлера) объединяла Австрию, Францию, Россию, Польшу, а позднее и Швецию. В конфликт было вовлечено большинство немецких государств.

В ноябре 1757 г. пруссаки нанесли французским войскам тяжелое поражение у Россбаха, а в декабре того же года одержали победу над австрийцами под Лейтеном. Однако еще в июне 1757 г. они проиграли австрийцам сражение при Колине, что заставило их уйти из Богемии. Почти одновременно русская армия под командованием фельдмаршала С.Ф. Апраксина вступила в Восточную Пруссию, нанеся противнику поражение при Гросс-Егерсдорфе. В августе 1758 г. произошло сражение между прусской и русской армиями под Цорндорфом. Потери прусских войск составили 12 тыс., русских — 19 тыс. убитыми, но решающего успеха ни одна из сторон не добилась. Самое крупное поражение прусские войска потерпели от русских и австрийских войск при Кунерсдорфе 12 августа 1759 г. Из 48-тысячной армии Фридриха II уцелело, по существу, лишь около 3 тыс. кавалеристов, он потерял почти всю артиллерию и был близок к самоубийству. Осенью 1760 г. русские войска вступили в Берлин, но оставались там недолго. Фридриха спасла смерть императрицы Елизаветы 5 января 1762 г. и воцарение на российском престоле Петра III, прекратившего войну против своего кумира.

В международном масштабе война Пруссии оставалась второстепенной на фоне столкновения Англии и Франции за господство на морях и колониальные владения в Азии и Америке. В этом смысле Пруссия являлась британской «континентальной шпагой», которая сковывала французские силы в Европе. Семилетняя война завершилась в 1763 г. подписанием мира между Англией и Францией в Париже и 15 февраля в замке Губертусбург (под Лейпцигом) — между Австрией и Пруссией. Этот мир, заключенный после общего истощения воюющих стран, окончательно закрепил Силезию за Пруссией. Теперь в Северной Германии появился мощный протестантский соперник католической Австрии в борьбе за гегемонию в Германии. Равновесие сил между ними привело к складыванию австро-прусского дуализма, во многом определявшего дальнейшую германскую историю. Противоречия между обеими странами отступили на второй план, когда в 1772 г. они совместно с Россией произвели первый раздел Польши. Увязнув в очередной войне с Турцией, Россия была вынуждена уступить настойчивым притязаниям Фридриха II. Пруссия завладела землями в нижнем течении Вислы, что привело к соединению Восточной Пруссии с остальной территорией государства. За Польшей сохранились Гданьск и Торунь.

Фридрих II был на голову выше других европейских монархов в интеллектуальном отношении. Он получил прекрасное образование, увлекался философией и искусством, поощрял науку, написал ряд книг, в частности «О немецкой литературе» и «Историю Семилетней войны», прекрасно играл на флейте. При нем в Пруссии были запрещены пытки и процессы ведьм, подтверждена свобода вероисповедания и сложилась система реформаторского просвещенного абсолютизма. Реформы Фридриха ограничивались в основном сферами финансов и судопроизводства, а также культуры. Король упразднил внутренние таможни, несколько ограничил монопольные права цехов, всячески поощрял создание новых мануфактур. Было существенно реорганизовано государственное управление. Департаменты Генеральной директории выделились в самостоятельные структурные подразделения и были освобождены от функций местного управления. Появились новые департаменты — строительный, по духовным делам, по образованию, юстиции. В 1781 г. был введен первый в Пруссии уголовно-процессуальный кодекс. Но к концу правления Фридрих все больше опирался не на неповоротливую Генеральную директорию, а на состоявший из 16 доверенных лиц королевский кабинет. При Фридрихе формируется слой профессионально вышколенного и четко действующего прусского чиновничества, в котором уже довольно заметное место заняли представители буржуазии. С 1770 г. стала действовать Государственная проверочная комиссия, занимавшаяся аттестацией чиновников. Фридриху удалось превратить свою страну в великую европейскую державу.

Предпринимавшиеся в Пруссии шаги к милитаризации общественной жизни вели к дальнейшему укреплению господствующих позиций юнкерства. Прусские короли предпочитали также использовать офицеров и в качестве высших государственных служащих, перенося военный образ мышления и действий в сферу гражданской администрации. Осуществляя политику просвещенного абсолютизма, Фридрих II перенял из буржуазных государственно-правовых теорий некоторые важные идеи, используя их для идеологического обоснования своего господства и для идеологической защиты от возраставшей со стороны буржуазии угрозы безраздельному господству феодального по сути юнкерства.

Так как почти все государственные средства уходили на содержание армии и ведение войн, на школы денег в Пруссии никогда не хватало, хотя Фридрих ввел обязательное начальное обучение для всех детей. В королевском школьном регламенте 1763 г. говорилось, что «из-за неопытности большинства церковных служащих и учителей молодые люди в деревнях растут в невежестве и глупости»[80]. Зачастую школьными учителями были отставные солдаты, которые не слишком знали грамоту, но ловко владели палкой и розгами.

Общество в переменах

XVIII век стал временем глубоких перемен, обусловивших к его концу кризис духовной, социальной и политической системы староевропейского общества. Но зародыши этого кризиса проявились уже столетием раньше, а с сер. XVIII в. стали ощутимыми и в германских государствах, где началось изменение системы понятий, норм и ценностей, самого образа жизни и поведения. Можно охарактеризовать этот век как время посева того, что взошло в начале следующего, XIX, столетия, как начало прорыва в современность.

В основе человеческой ориентации в мире лежат представления о времени и пространстве. Они не оставались постоянными, а изменялись с ходом истории и развитием культуры. Историко-культурная относительность времени была вполне осознана на исходе XVIII в. и стала основополагающей для современных представлений о мире. До этого трактовка времени и его членение в христианской мысли Европы носили сакральный характер.

Со времен средневековья история понималась как последовательное чередование четырех мировых империй: Ассиро-Вавилонской, Мидо-Персидской, Греко-Македонской и Римской, которая завершала историю. Атак как «Священная Римская империя» рассматривалась как ее непосредственное продолжение, то с гибелью ее, считалось, придет и конец света. Разрушения Тридцатилетней войны, грозившие похоронить империю под своими обломками, с этой точки зрения приобретали характер апокалипсических, многие люди ожидали «конца света» уже в самом ближайшем будущем.

На исходе XVII в. началось, по крайней мере среди образованных людей, постепенное изменение религиозного подхода к истории. Сакральное представление об империи уступает место светскому ее пониманию. Позиции императора оказались подорванными с ростом суверенности князей. Сохранение мира уже не являлось его задачей как представителя Бога на Земле, оно стало общим мирским делом крупных держав, сохраняющих между собой известное равновесие. Концепция мировых империй уступила место трехчленному делению истории на древнюю, среднюю и новую, которое впервые выдвинул в 1685 г. ученый-гуманист из Галле Христоф Целларий (1638–1707) в своей «Всемирной истории».

Исчезновение апокалипсической перспективы означало превращение истории в открытый процесс и было связано с новым представлением об историческом развитии. Оно объяснялось теперь не божьим провидением, а через свою собственную внутреннюю логику и динамику: в кон. XVIII в. возникли идея и понятие прогресса, которые свидетельствовали об изменении восприятия не только истории, но и времени вообще. Это проявилось в различных областях трактовки действительности и отношения к ней. Так, в биологии возникло учение о развитии и эволюции живых организмов, подрывавшее христианскую идею божественного сотворения мира. В экономической теории ученые пришли к идее производительности — т. е. количества продукта, созданного в какой-то отрезок времени, — которую можно и нужно повышать. Новое проявилось даже в спорте: если прежде в традиционных состязаниях определяли просто победителей, то с 20-х гг. XVIII в. их достижения стали точно измерять в граммах, сантиметрах, минутах.

Все большее значение приобретает понятие движения, что определялось усовершенствованием средств связи и транспорта. Значительные суммы вкладывались в строительство мощеных дорог и почтовых станций. Газеты выходили все чаще, иногда их печатали даже несколько раз в день, чтобы познакомить читателей с самыми последними новостями. В большинстве сфер повседневной жизни старые представления о статичном и привязанном к пространству порядке уступали место идеям процесса, динамики, скорости и прогресса. Жизнь потекла гораздо быстрее.

Новое восприятие времени было тесно связано и с новым представлением о пространстве. В XVII и 1-й четверти XVIII в. в науке и искусстве в качестве главного утверждается принцип измерения и расчленения пространства, а царицей наук становится геометрия. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть с высоты птичьего полета на дворцово-парковые ансамбли эпохи барокко.

Научное изучение пространства в XVII в. было нацелено прежде всего на Универсум (Вселенную). В 1609 г. Иоганн Кеплер (1571–1630) опубликовал «Новую астрономию», а в 1623 г. Галилео Галилей (1564–1642) выпустил «Диалоги», где на базе открытий Кеплера доказывал правоту учения Коперника (1473–1543). С помощью более точных астрономических приборов началось тщательное измерение космоса, этого божественного порядка, подчиненного геометрическим законам. Иначе говоря, стал наглядно видимым «строительный проект» Бога.

Наряду с астрономией резко возрос интерес к географии и измерению самой Земли. По распоряжению короля во Франции с 1683 г. под руководством астронома и математика Джованни Кассини началось систематическое измерение всех провинций страны. В Германии также приступили к этой работе, а также к созданию разномасштабных карт, что было связано с фискальными интересами и с потребностью установления точных границ отдельных территориальных княжеств.

Очарованность геометрическим пространством ярче всего нашла свое художественное и политическое выражение в архитектуре стиля барокко. Декоративная пышность, напряженность композиции, контрастность и динамичность, строгая симметричность и стремление к величию являлись наиболее характерными чертами ансамблей Карлсруэ и Мангейма, Дрездена и Вены, Берлина и Вюрцбурга, Нимфенбурга и Потсдама. Барокко выражало мир, иерархически структурированный самим Богом. Большое значение в архитектуре этого стиля играл оптический элемент. Пропорции и перспективы, сочетания света и красок создавали иллюзию пространства, уходящего в бесконечность.

От барокко к Просвещению

С кон. XVII в. в недрах эпохи барокко зарождается новое течение, определившее политику и культуру всего XVIII столетия — Просвещение. Под этим понятием, которое появляется в немецком языке только в середине века, подразумевается довольно гетерогенное идейнообщественное направление, которое пережило не только различные этапы развития — раннее, развитое и позднее Просвещение, — но и нашло специфическое выражение в различных социальных слоях и конфессиональных группах общества. Поэтому есть веские основания говорить о протестантском, католическом, еврейском Просвещении, а также — о его дворянской и буржуазной разновидности.

И все же, с другой стороны, можно рассматривать Просвещение как единое движение, охватившее период с 80-х гг. XVII столетия до первых десятилетий XIX в. Целостность Просвещения проистекала из общего для всех его представителей убеждения в могуществе и приоритете разума. Печать этого убеждения лежит на всем, что происходит в данную эпоху, суть которой составляли борьба против предрассудков во всех областях знания и во всех сферах жизни общества; нацеленность мысли на исследование человека и окружающего его мира; обоснование идеи о том, что этот мир можно изменить и улучшить воздействием разума и логики; нацеленность человека на самопонимание и на освобождение (по словам Иммануила Канта) «от несовершенства, в котором виноват он сам».

Просвещение было не только философией образованной элиты, как иногда полагают. Оно являлось духовным и культурным феноменом, охватившим все сферы общественной жизни. Просвещение давало людям уверенность в том, что они могут сами осчастливить себя собственными силами, опираясь на законы природы и разума. Отныне человеческое благо и счастье надо было искать не на небе, а на земле.

Важная черта Просвещения состояла в критическом отношении к Библии, религии и церкви. Несогласованность и противоречивость библейских текстов стали осознаваться уже к исходу XVII в., что побудило ряд мыслителей подвергнуть их историко-критическому анализу. Представление о Боге, религиозную и церковную практику необходимо было привести в соответствие с «законами разума». «Бог — это разум!», — так лапидарно сформулировал эту идею в сер. XVIII в. религиозно-философский мыслитель Иоганн Христиан Эдельман (1698–1767), перешедший от пиетизма к радикальной критике церкви и на позиции «естественной религии». Ожесточенная борьба различных конфессий, по его мнению, столь же мало отвечала этой разумной религии, как и все еще распространенная вера в чудеса, в неведомые добрые и злые силы.

Если такая тенденция в критике религии отчетливо отделяла Просвещение от мировоззрения эпохи барокко, то, с другой стороны, нельзя не видеть того, что раннее Просвещение в своих основных чертах еще оставалось тесно связанным с прошлым. Оно было пронизано тем же самым геометрическим духом, что и наука, архитектура, живопись эпохи барокко. Стоит только прочитать сочинения раннего просветителя, профессора университета в Галле Христиана Вольфа (1679–1754), как сразу станет очевидно, что они наполнены аргументацией в «духе геометрии», которую он считал вместе с алгеброй самыми совершенными и прекрасными науками.

В социальном отношении философы раннего немецкого Просвещения недвусмысленно признавали существовавшее иерархическое строение общества как порядок, отвечающий требованиям разума. Они защищали монархический и даже абсолютистский государственный строй, считая, что он положил конец господскому произволу и нацелен на повышение благосостояния всех подданных. По их убеждению, абсолютная монархия может выродиться в тиранию не только потому, что за ней нет никакого общественного контроля. Как писал Вольф в книге «Разумные размышления об общественной жизни людей» (1721), власть монархов становится тиранией лишь тогда, когда «правящая персона действует вопреки общему благу и принимает в расчет только свои собственные интересы»[81].

В отличие от более радикального французского, раннее немецкое Просвещение было тесно связано с княжеским государством и выражало принципы патриархального абсолютизма. Но к кон. XVIII в. в вопросах политического устройства Просвещение здесь явно разделяется на два лагеря. Основная часть просветителей осталась на прежних позициях и все надежды на прогресс связывала с реформаторским курсом просвещенного абсолютизма. Суть его состояла в представлении о том, что монарх, как заявил Фридрих Великий, должен быть «первым слугой своего государства, не покладающим рук ради блага подданных». Его власть носит легитимный характер не столько в силу милости божьей, сколько из-за его экономического и политического успеха, разумного и справедливого управления страной. Наиболее ярким выражением принципов и политики просвещенного абсолютизма стало принятое в 1794 г. прусское Общее земельное уложение, которое кодифицировало все главные правовые основы государства.

С другой стороны, просветительская мысль развивалась по своей внутренней динамике и в политическом аспекте вступила в конфликт с государственной властью. Постулат универсальности разума означал право политического соучастия в управлении, которое не может быть ограничено сословными рамками, а должно принадлежать любому человеку независимо от его происхождения и социального положения. В основе этого тезиса лежала кантовская идея самоосвобождения, согласно которой, если народу предоставить право свободного выражения мнений, то его самопросвещение станет «почти неизбежным». Преградами на этом пути являются мешающие свету разума практика тайной политики абсолютистских кабинетов и цензура прессы. Поэтому радикальное крыло Просвещения считало одной из своих главных задач достижение свободы слова и печати и эмансипацию граждан от жесткой и мелочной опеки со стороны государства и его органов.

В 30-х годах на фоне просветительского движения в Германии начинают возникать масонские ложи. Первая учреждена была на исходе 1737 г. в Гамбурге. А в 1776 г. профессор права Адам Вейсхаупт (1748–1830) организовал в Ингольштадте (Бавария) орден иллюминатов, который стал центром наиболее радикальных элементов немецкого Просвещения и в 1785 г. был запрещен властями.

Все течения в Просвещении ориентировались на практическую деятельность и нуждались в различных обществах и средствах информации, чтобы распространять свои идеи и программы и добиваться их осуществления. Просветители в большинстве своем были представителями образованной части буржуазии и дворянства. Поэтому центрами их деятельности стали университеты, научные общества и академии. Среди них наиболее известным и авторитетным стал университет в Галле, основанный в 1694 г., где работали виднейшие ранние просветители Христиан Томазий (1655–1728) и Христиан Вольф, а в 1727 г. была открыта первая в Германии кафедра камералистики. Позднее роль ведущего просветительского центра перешла к основанному в 1737 г. Гёттингенскому университету.

Более, чем университеты, ориентировались на организацию непосредственных практических исследований научные общества и академии. Выдающуюся роль в их организации сыграл философ и ученый-энциклопедист Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), основавший в 1700 г. Берлинское научное общество. Во 2-й пол. XVIII в. появились другие значительные научные академии — в Гёттингене (1751) и Мангейме (1757), а в 1759 г. была создана знаменитая Баварская академия наук в Мюнхене.

Но более значительную роль в распространении просветительских идей играли читательские общества. Первоначально они возникали как места коллективного чтения и обсуждения газет и журналов. Зачастую таким местом служили пивные. Затем на этой основе стали создаваться публичные библиотеки и книжные гильдии, члены которых приобретали литературу со значительной скидкой. В отличие от университетов и академий, читательские общества были более открытыми и социально доступными. В Бремене, например, в кон. XVIII в. было 36 таких обществ, которые постепенно превращались в своеобразные политические клубы, явившиеся, можно сказать, предтечами будущих политических организаций и партий. Но так как большинство их членов составляли чиновники и верхний слой городского бюргерства, то, в отличие от Франции, немецкие общества не стали центрами антиабсолютистской оппозиции. Во 2-й пол. XVIII в. в Германии имелось более 600 читательских обществ и множество клубов, которые тогда чаще именовались «музеями». Появились просветительские союзы гимназистов и студентов, первые профессиональные организации учителей, врачей, аптекарей, натуралистов. Этот процесс возникновения широкой сети союзов различного рода «являлся одним из наиболее зримых и существенных результатов немецкого Просвещения»[82].

Распространение читательских обществ указывало на заметно возросшую грамотность населения и позволяет сегодня говорить о так называемой читательской революции 2-й пол. XVIII в. В это время в Германии резко увеличиваются число изданий и тиражи книг, журналов и газет. В стране выходило тогда около 200–250 газет со средним тиражом в 1000–1500 экземпляров. Самой популярной и авторитетной среди них являлась, пожалуй, газета «Гамбургский корреспондент», тираж которой колебался от 25 до 50 тыс. экземпляров. Количество потенциальных читателей, т. е. грамотных людей, в последней трети века возросло о 15 до 25% населения старше шести лет, конечно, при очень значительном региональном разбросе[83].

Растущей грамотности населения соответствовало и структурное изменение издательского дела. Число произведений, напечатанных на латинском языке, снизилось в 1740–1800 гг. с 27 до 4% общей книжной продукции, в которой центр тяжести сместился от естественно-научных и теологических сочинений к философской, экономической, педагогической литературе и к беллетристике. Таким образом, динамика книжного рынка определялась не только ростом числа читателей, но и изменением их запросов. Если до XVIII в. люди читали и перечитывали только Библию, либо какую-то другую религиозную книгу или один и тот же роман, то теперь публика требовала все новых и новых сочинений самых известных авторов.

Большая популярность такого произведения как «Необходимое пособие для крестьян» Рудольфа Захариаса Беккера (1752–1822), которое появилось в двух томах в 1778 и 1780 гг., а в 1810 г. достигло уже миллионного тиража, свидетельствует еще об одном важном явлении позднего Просвещения — о начале просвещения народа. Значимость, однако, подобных сочинений не стоит преувеличивать: свою главную задачу авторы усматривали в воспитании у простых людей нравственных добродетелей, трудолюбия и дисциплины. Именно такие черты стремилась развивать тогдашняя реформаторская педагогика. Поэтому дети в начальных школах, где царила суровая дисциплина, чаще не столько учились грамоте, сколько занимались ткачеством или иной работой. Такая форма воспитания, по мысли педагогов-реформаторов, должна была помочь решению обострившейся к кон. XVIII в. проблемы нищеты, преодолеть распространенную среди бедняков безынициативность, развить у молодежи предприимчивость, бережливость, расчетливость, чтобы они смогли стать настоящими гражданами просвещенного буржуазного общества. В целом процесс создания системы начального обучения и введения обязательного школьного образования продолжался в Германии с сер. XVI до сер. XIX столетия.

Религия и церковь

Вестфальский договор можно с основанием назвать и договором о религиозном мире, поскольку он восстановил в империи положения Аугсбургского религиозного мира. Но от двух главных принципов 1555 г. Вестфальские статьи явно отошли. Тогда равноправными и легитимными были признаны два вероисповедания — католическое и лютеранское. Теперь, несмотря на сопротивление части наиболее ортодоксальных лютеран, к ним, как равное, добавилось третье — кальвинизм. Прочие религиозные направления никаких прав так и не получили. Второе новшество состояло в том, что отныне правители не могли навязывать подданным свою собственную веру, которую сами они к тому же довольно часто меняли, руководствуясь сиюминутными политическими расчетами.

В целом и после 1648 г. территориальные государства оставались преимущественно моноконфессиональными, хотя под одной властью могли находиться и районы разных вероисповеданий. Так, бранденбургские курфюрсты, а позднее прусские короли владели католическими, лютеранскими и реформаторскими (кальвинистскими) территориями. Но сосуществование различных конфессий на местах обычно ограничивалось паритетными имперскими городами, за которыми еще в 1555 г. было закреплено биконфессиональное право. Кроме тою, религиозная терпимость гарантировалась и в некоторых городах-резиденциях для поощрения иммиграционной политики. В маленьком Нойвиде близ Бонна, центре кальвинистского графства, в XVIII в. имелось семь различных религиозных общин. В Бранденбурге, где абсолютное большинство населения составляли лютеране, а сами курфюрсты были кальвинистами, после массового переселения гугенотов утвердилась, хотя и не без сопротивления на местах, как равноправная, кальвинистская церковь.

Церковь и после Тридцатилетней войны оставалась важнейшим инструментом власти в руках князей. В протестантских владениях государь был и официальным главой церкви, в католических церковь оставалась послушной служанкой монархии больше, чем римского престола Святого Петра. Важным моментом в сотрудничестве властей и церкви стал после войны усиленный надзор за поведением и моралью населения, который оправдывался как средство социального дисциплинирования[84]. В этом случае воедино смешивались религиозные мотивы борьбы с греховностью и фискальные интересы государства с его стремлением сделать общество лояльным по отношению к власти. Многие верующие были недовольны столь тесным переплетением государства и церкви. Кроме того, для церкви вновь возникла опасность погрязнуть в мирских делах: ее пышный фасад в духе барокко уже начал затмевать внутреннюю набожность. Поэтому уже с нач. XVIII в. внутри церкви снова оживляются различные реформаторские движения. В католичестве таким движением стал янсенизм, ведущий свое происхождение от учения ипрского епископа Корнелиуса Янсена (1585–1638). Его суждения вызвали острый теологический конфликт с иезуитами, активнейшими вдохновителями и проводниками курса Контрреформации, нацеленной на восстановление светского могущества католической церкви.

Развивая некоторые идеи Августина, янсенисты были отчасти близки и кальвинизму: Бог по собственному усмотрению выбирает людей, предназначенных к спасению, сам же человек способствовать этому своими делами, сколь бы добрыми они ни были, не может, ибо полностью зависит от милости Бога. Поэтому янсенисты отвергали внешнюю обрядность и практику исповедей, поскольку покаяние не может ничего изменить в предназначенной человеку судьбе. В Германии янсенизм был менее популярен, чем во Франции, где он чуть было не привел к расколу католицизма. Но в собственно габсбургских владениях он получил сравнительно широкое распространение среди дворянства. Его сторонником был принц Евгений Савойский, да и сама Мария Терезия склонялась к янсенизму, который повлиял на углубление внутренней набожности в католической Германии и способствовал формированию религиозного плюрализма.

Еще сильнее в этом плане было воздействие пиетизма. Это религиозное обновленческое движение в протестантизме переживало в 1-й пол. XVIII в. период бурного расцвета. Возникло оно еще в 70-е гг. предыдущего столетия в кругу лютеранского теолога Филиппа Якоба Шпенера (1635–1705) во Франкфурте-на-Майне, который стал тогда главным центром пиетизма. Цель последнего состояла в достижении внутреннего «сердечного» благочестия и преодолении таким путем теологических разногласий в самом протестантизме. Другой задачей было воспитание у людей трудолюбия и благочестия, что весьма напоминало этику кальвинистов и пуритан. В дальнейшем пиетизм стал обнаруживать антипросветительские тенденции. Он создал дух новой нетерпимости, фанатизма и экзальтированного аскетизма. Но в свое лучшее время пиетизм выполнял прогрессивную миссию. Пиетисты занимались большой благотворительной и воспитательной деятельностью, создавая приюты и сиротские дома, среди которых широкую известность получил знаменитый «сиротский дом» в Галле, основанный в 1695 г. евангелическим теологом Августом Германом Франке (1663–1727), имевшим тесные связи с прусскими властями. Сам король Фридрих Вильгельм являлся патроном и попечителем этих сиротских домов.

В некоторых немецких государствах, например в Вюртемберге, пиетисты зачастую не ладили с правителями и католическим духовенством, тем более что самые радикальные из них вообще отвергали церковь, за что и подвергались гонениям, прекратившимся только на исходе XVIII в.

Новая роль семьи

Многие аспекты общего процесса развития в XVIII в. сплетались в центральном социальном институте общества раннего Нового времени — в семье. Понимание семьи покоилось на нормативном представлении о так называемом «всем доме», т. е. цельном домашнем хозяйстве, в котором существует теснейшая связь между семьей и экономическим предприятием, когда прислуга, подмастерья, ученики включаются в «семью» отца и хозяина дома. Такая совместная работа, а также общее проживание и питание не предполагали обособления частной сферы семьи в собственном смысле этого слова, т. е. круга близких родственников. Другой характерной чертой «всего дома» было включение семьи в сословную структуру общества. Власть хозяина распространялась на всех, кто проживал в его доме, включая право на воспитание и наказание домочадцев, помощников и прислуги. В определенном смысле домохозяин на своей ступеньке социальной иерархической лестницы осуществлял ту же власть, что и монарх на вершине общества.

Впрочем, концепция «всего дома» выражала скорее нормативный идеал, нежели реальное положение вещей. Ближе всего такому идеалу в XVII–XVIII вв. отвечали сельские семьи, состоявшие из нескольких поколений домочадцев и работников-батраков, где общая жизнь сохранялась и в нач. XX столетия. В городах такая форма начала угасать уже в XVII в. Так, в Зальцбурге в 60-е гг. XVIII в. совместно с работниками проживали более половины семей, к концу столетия их число понизилось до одной трети, притом что доля наемной прислуги и подмастерьев в составе населения города не уменьшилась, а возросла. В городах ускорился процесс консолидации кровной семьи, особенно в растущем слое буржуазии, а в наибольшей мере — в семьях чиновников и интеллигенции, где экономическая функция семьи как ячейки производства и без того практически отсутствовала, так как ее глава работал вне дома. С другой стороны, в буржуазных семьях возрастало значение семейного воспитания и обучения детей, поскольку это способствовало сохранению фамильного социального статуса и престижа.

Такая ситуация влекла за собой многообразные последствия для внутрисемейных отношений. В системе «всего дома» муж и жена были и носителями определенных экономических функций, а потому — частью общего социального и религиозного порядка, место в котором определяло их отношения больше, чем эмоционально-чувственная связь. Поэтому и браки в подавляющем большинстве случаев заключались чаще всего по материальным соображениям. С разложением прежней системы супружеские отношения стали более личностными. Как в обществе, так и в семье признавалось право человека на счастье, что и нашло отражение в новой трактовке брака, по крайней мере, с просвещенной точки зрения, как соединения любящих сердец. Не случайно прусское Земельное уложение позволяло теперь расторгать бездетный брак по обоюдному согласию, о чем прежде не могло быть и речи.

Значительные изменения внутрисемейных отношений в первую очередь коснулись роли полов. Если женщина в системе «всего дома» имела значительный круг «производственных» обязанностей, то в буржуазных и отчасти рабочих семьях XVIII в. уже существует четкое разграничение между работой мужа — в конторе, университете, на мануфактуре, на рынке — и трудом домохозяйки. Возникает новая картина брака и семьи, в которой главная обязанность женщины — забота о муже и детях, что становится нормативом семейной жизни и в других социальных слоях и в целом сохраняется до наших дней.

Наконец, в буржуазной среде изменилось отношение к детству и юности. Подобно тому как от семьи отделилась прислуга, так и дети отделяются от мира родителей. Это нашло выражение даже в новой планировке жилья. Если во времена средневековья, по сути, не было отдельных изолированных помещений и вся жизнь человека протекала на виду у других, да он и сам, кажется, не испытывал особой потребности в уединении, то теперь в домах появились изолированные спальни и детские комнаты. Появляется и литература, специально созданная для детей и юношества.

За детьми было как бы признано право на их особый мир, отделенный от мира взрослых, обязанность которых в свою очередь состояла в том, чтобы обучать и морально готовить детей к вхождению в большой человеческий мир, к органичному врастанию в него.

Культура

В XVII в. в Германии возникла литературная жизнь в полном смысле этого слова. Характерным для нее было обращение авторов к истокам национальной культуры. Многочисленные писатели и поэты, философы и лирики проявляли огромный интерес к народному немецкому языку, стремясь освободить его от засилья латинских, французских и итальянских слов и выражений. В литературе явственно звучат патриотические мотивы, тоска по прошлому Германии, бывшей когда-то, в эпоху Штауфенов, центром Европы.

Важным литературным достижением было также обращение к внутреннему миру отдельной личности. От выразителя иерархически-сословных придворных идеалов и галантной любовной лирики Христиана фон Хофмансвальдау (1617–1679) до певцов гуманизма и бюргерства Андреаса Грифиуса (1616–1664) и Ганса Якоба Гриммельсгаузена (1621/22—1676), от критика церковной ортодоксии и «искателя истинного христианства» Ангелуса Силезиуса (1624–1667) до поэта-иезуита и борца против ведовских процессов Фридриха Шпее (1591–1635), — у всех видных литераторов в центре повествования человек и вопросы о смысле его бытия и его отношении к Богу и миру.

Бедствия Тридцатилетней войны привели к утрате ренессансного оптимизма, к увлечению темами отчаяния и мимолетности всего земного. В стихотворении «Все бренно…» Грифиус писал:

В немецкой культуре, которая в XVIII в. развивалась прежде всего при княжеских дворах и в таких крупных городах как Гамбург, Вена, Франкфурт-на-Майне, появляются отчетливо выраженные буржуазные черты, которые уже чувствовались в эпоху Альбрехта Дюрера, Эразма Роттердамского и Мартина Лютера. Возникает целый ряд регулярно выходящих литературно-публицистических журналов, широкую известность среди которых имели лейпцигский «Немецкий театр», берлинская «Всеобщая немецкая библиотека», веймарский «Немецкий Меркурий», лейпцигский «Немецкий Музей». Они информировали читателя о книжных новинках, критиковали католическую и лютеранскую ортодоксию, суеверия и религиозный фанатизм.

Помимо придворных театров появились крупные постоянные театры в Лейпциге, Гамбурге, Берлине, Вене. В них ставились уже не только пьесы Шекспира и Расина, но и произведения немецких драматургов. Лейпцигский профессор, писатель не слишком яркого дарования Иоганн Готшед (1700–1766), кроме переводов многих зарубежных драм сам написал несколько морализаторских исторических трагедий, среди которых шумный успех имела пьеса «Умирающий Катон».

Пропагандой литературного немецкого языка Готшед оказал влияние на выдающегося писателя Готхольда Эфраима Лессинга (1729–1781), в драматургических, эстетических и философских произведениях которого немецкий язык был освобожден от тяжеловесного и вычурного стиля эпохи барокко. Благодаря именно Лессингу гуманистические и просветительские идеалы пустили глубокие корни на немецкой почве. Близкий друг философа и писателя Мозеса Мендельсона (1729–1786), первого видного еврейского автора Нового времени в Германии, Лессинг страстно выступал за веротерпимость, раскрепощение человека и освобождение немецкого национального духа от засилья конформистского франкофильства.

В духовной жизни Германии практически одновременно оформились и сосуществовали три движения — «Буря и натиск» (Sturm und Drang), классика и романтизм. Это были три кита, на которых покоилась культура эпохи. При этом они существовали не изолированно, а перекрещивались и обогащали друг друга. Достаточно заметить, что Гёте был душой «Бури и натиска», но одновременно он был и великим представителем классики. «Буря и натиск» была нравственным и эстетическим бунтом молодежи против серости, филистерства, конформизма бюргеров, высшим счастьем для которых было стать придворными поставщиками. Страсть, чувства, патриотизм пронизывают все произведения штюрмеров.

Выдающийся мыслитель и непосредственный предшественник романтизма Иоганн Готфрид Гердер (1744–1803) подчеркивал своеобразие и жизненную силу народов, растущих в культурном отношении так же естественно, как деревья в природе. И как не похоже ни одно дерево на другое, так и народы уникальны, неповторимы и имеют каждый свой собственный, только ему присущий дух. Из этого, конечно, могли вытекать и националистические выводы, но сам Гердер был скорее космополитом, открывшим славянским и балтийским народам богатый фольклор и исторические традиции немцев.

Любопытно, что немецкая мысль и немецкая литература были почти исключительно порождением протестантских кругов. Католицизм же особенно преуспел в музыке. Весь мир знает великие имена Георга Фридриха Генделя, Йозефа Гайдна, Вольфганга Амадея Моцарта. Если на севере Германии царили мысль и слово, то на юге — чувственность и эмоции. Северные поэты и философы если и любили музыку, то все же не считали ее занятием, первым по важности.

Архитектура и декоративное искусство тоже пышнее всего расцвели на католическом Юге. Бавария, Франкония, Швабия были густо усеяны великолепными и величественными дворцами и храмами в стиле барокко. Изумителен бенедиктинский монастырь Вессебрунн. Многие здания Мюнхена и поныне украшают очаровательные фрески Маттиаса Гюнтера.

Метрополией империи была красавица Вена, чудесные здания которой создавали выдающиеся мастера Фишер фон Эрлах и Лукас Хильдебрандт. В Мюнхене с ними соперничал Йозеф Эффнер, а в более скромном Берлине — Андреас Шлютер. Раздробленность Германии способствовала тому, что в ней существовало множество культурных центров по всей ее территории.

То, что во 2-й пол. XVIII в. в немецкой культуре внезапно выступила столь мощная когорта талантливых и даже гениальных литераторов, музыкантов и художников, конечно, можно, попытаться объяснить совокупностью политических и социально-экономических причин: подъемом буржуазии, созданием новых школ и университетов, сохранением долгого мира в германских государствах. И все же исходя только из этого нельзя понять, почему ни до, ни после этого времени в Германии никогда больше не было такого удивительного феномена.

Облик эпохи

Четверть века, которые охватывала эта эпоха, характеризуется глубокими изменениями в германских государствах, вызванными главным образом внешним воздействием со стороны революционной, а затем — и особенно — наполеоновской Франции. Не случайно крупный мюнхенский историк Томас Ниппердей начал свое фундаментальное произведение об этой эпохе переиначенной библейской фразой — «В начале был Наполеон»[85].

В Германии не произошло переворота такого же размаха, так как там для него не было достаточных предпосылок. Тем не менее войны с Францией привели к краху Священной Римской империи. Совершенно иной стала территориально-политическая карта Германии. В 1801 г. Франция аннексировала левобережье Рейна. По решению особой имперской депутации, в 1803 г. были секуляризованы все духовные княжества и ликвидированы мелкие светские владения. Увеличившие свои территории и население, средние германские государства образовали так называемую Третью Германию, объединившуюся в 1806 г. под протекторатом Наполеона в Рейнский союз, который объявил о выходе из Священной империи. Последняя, таким образом, стала полной фикцией. Император Франц 6 августа 1806 г. объявил об упразднении империи и принял титул императора Австрии.

Войны с Наполеоном привели в 1806 г. к разгрому Пруссии, а в следующем — и Австрии. Условия Тильзитского (1807) и Шёнбруннского (1809, Шёнбруннский дворец в Вене) мирных договоров низвели эти государства до уровня второстепенных европейских стран. Вместе с тем стало очевидным, что германские государства нуждаются в обновлении архаичных политических, социальных и военных структур, а также в ускоренной оборонительной модернизации. Рейнским государствам это было необходимо для сохранения своего призрачного суверенитета, а Пруссии — для того, чтобы освободиться от французской оккупации.

Начался период реформ, образцом которых служила Франция, особенно для государств Рейнского союза: были отменены или ограничены сословные привилегии, началось освобождение крестьян от феодальной зависимости, вводились свобода промыслов и выбора рода занятий, провозглашалась политическая эмансипация евреев. Органы государственного управления были реорганизованы в духе буржуазного устройства. Но если в странах Рейнского союза главной задачей в этом отношении являлась централизация управления с целью интеграции новых территорий, то в Пруссии, где было введено новое деление на провинции, наоборот, происходил процесс децентрализации, а также создания местного и городского самоуправления. Была реорганизована система государственных финансов на основе единого и более равномерного подоходного налога. Армия стала комплектоваться на принципе всеобщей воинской обязанности, а это придавало ей национальный характер, хотя вначале такая повинность существовала скорее на бумаге. Освобождение ремесленников от принудительного объединения в цехах открывало перспективы ускорения индустриализации.

Модернизация была делом рук небольшой группы высших чиновников, которые лично не были в ней особо заинтересованы. Но их заслугой стало понимание того, что национальное возрождение невозможно без реформ, подготовивших переход к конституционному промышленному государству в XIX в.

Реформаторы делали только первые шаги в выполнении своих задач, когда зимой 1813 г. началась освободительная война против потерпевшего в России сокрушительное поражение Наполеона. По условиям Парижского мирного договора и решениям Венского конгресса Пруссия, получившая Рейнско-Вестфальскую область, значительно усилила свои позиции в Германском союзе. Что же касается Австрии, то центр ее интересов все более смещался на Балканы, на Юго-Восток Европы.

Свежие ветры Сены

В последней трети XVIII в. политическая атмосфера в Европе становилась все более напряженной. Повсеместные сельские и городские волнения быстро подавлялись властями, но нагнетали атмосферу тревоги и беспокойства. Волнения прошлых лет были вызваны прежде всего неурожаями и ростом цен на продовольствие. Однако само устройство государства и общества под сомнение не ставилось. Теперь положение изменилось. Под влиянием Просвещения утратили свой былой авторитет божественная милость и «старое доброе право». У людей росла уверенность в том, что они сами могут устроить свое счастье не на небесах, а на земле, опираясь на законы разума и природы. Завораживающим для Европы стал пример Америки, где колонисты поднялись на борьбу против тирании Британской короны. А в июне 1789 г. из Парижа пришло ошеломляющее известие: третье сословие Генеральных штатов объявило себя единственным представителем французского народа и начало разработку конституции на основе принципа народного суверенитета и прав каждого человека[86].

Просвещенными представителями немецкого общества Французская революция была воспринята первоначально как «духовная революция», «революция идей». Первые известия о ней вызвали широкий отклик в немецком обществе. Ее бурно приветствовали прогрессивная интеллигенция и передовая молодежь. Историк И. Мюллер назвал день взятия Бастилии «прекраснейшим днем, какой только видело человечество». Великий философ И. Кант отозвался о революции как о торжестве разума, И. Г. Фихте написал брошюру, где защищал идею революции и доказывал правомерность коренного преобразования политических форм государства на основе «общественного договора» в духе Руссо.

Наиболее известные поэты и философы — Клопшток, Шиллер, Кант, Фихте, Гегель рассматривали Французскую революцию как начало эпохи, в которой человечество окончательно победит бесправие, тиранию и угнетение. С прекрасным восходом солнца сравнивал ее Гегель, с праздником для «всех существ, наделенных разумом». Наибольшее влияние революции испытали германские земли по левому берегу Рейна. Здесь возник такой феномен, как немецкий якобинизм, оставшийся, однако, маргинальным явлением.

Однако, поскольку революция во Франции приобретала характер безудержного террора и кровавой гражданской войны, многие представители немецкой интеллигенции изменили отношение к ней. Гердер, который страстно защищал Французскую революции в 1789 г., спустя три года писал, что он не знает ничего более отвратительного, чем «безумный народ с его безумной властью», и что единственным результатом революции во Франции является «ужасающий беспорядок». Шиллер после казни Людовика XVI назвал Францию страной, где правит «закон гильотины», а французских революционеров — «жалкими живодерами». Только горстка радикально настроенной интеллигенции — немецкие якобинцы — проявляла определенное понимание необходимости террора. Но и среди них не было никого, кто связывал бы будущее Германии с революцией по французскому образцу. Даже лидер немецких якобинцев, руководитель «Общества друзей свободы и равенства» в Майнце Георг Форстер (1754–1794), который входил в состав сформированного французами в 1792 г. временного правительства Майнцской республики, считал, что в Германии на повестке дня стоит не революция, а по-немецки медленные и последовательные преобразования.

Революции в Германии не произошло. Не было «немецкой» реакции на Французскую революцию. Имело, правда, место множество отдельных выступлений различных социальных групп[87]. Пример Франции укрепил представление о том, что политические перемены в немецких государствах лучше осуществлять посредством тщательно продуманных реформ, что предоставлению прав и свобод должен предшествовать общий процесс воспитания граждан. Как тонко заметил в июле 1793 г. Шиллер: «Следует начать с того, чтобы подготовить граждан к конституции, прежде чем давать им конституцию»[88].

Тем не менее был этап, когда буржуазно-демократическое движение в Западной Германии переживало заметный подъем. В августе 1789 г. в пограничных с Францией Бадене и Вюртемберге начались крестьянские выступления. Крестьяне Нассау и Гессен Касселя потребовали сократить подати и барщину. Осенью 1789 г. в Кёльне, Майнце, Трире и других рейнских городах прошла волна демонстраций и волнений. В августе 1790 г. в Саксонии вспыхнуло стихийное крестьянское восстание, подавленное с большим трудом. В 1782–1793 гг. почти вся Силезия была охвачена пламенем восстания крестьян и ткачей. Лишь стянув в Силезию крупные воинские силы, правительство Пруссии смогло разгромить повстанцев.

Подъем народного движения и активность оппозиционных кругов встревожили правителей немецких государств. Была усилена почтовая цензура для выявления революционных настроений и запрещен ввоз печатных изданий из Франции. Еще большую ненависть немецких феодалов вызвали декреты французского Учредительного собрания, отменившие феодальные привилегии во Франции, в том числе и во владениях немецких князей в Бургундии, Лотарингии и Эльзасе. Революционная Франция становилась грозной опасностью для немецкого феодализма.

Кровавый якобинский террор 1793–1794 гг., первые в современной истории массовые убийства во имя свободы и справедливости, в Германии был воспринят как катастрофа разума. Среди немецкой интеллигенции преобладает настроение бегства от политики в мир душевных переживаний, в романтические грезы о прекрасном идеале; а Европа тем временем стремительно падала в пропасть войн и революций.

Майнцская коммуна

Обеспокоенные развитием событий во Франции прусский король Фридрих Вильгельм II и император Леопольд II в августе 1791 г. встретились в замке Пильниц под Дрезденом и опубликовали обращенную к странам Европы декларацию о подготовке в случае необходимости вторжения во Францию. В апреле 1792 г. началась война революционной Франции против коалиции европейских государств. Жирондисты в Париже были уверены в слабости Габсбургов и не верили в возможность союза Австрии и Пруссии, который, тем не менее, состоялся. Руководители коалиции, напротив, считали свои армии непобедимыми и рассчитывали одним ударом покончить с восставшим парижским сбродом. В августе вторгнувшиеся во Францию австро-прусские армии развернули наступление на Париж. Однако 20 сентября в сражении при Вальми французская армия после оглушительной канонады нанесла уверенным в успехе интервентам поражение, а затем вступила в пределы Германии.

Это вызвало новый всплеск народного движения на немецкой земле. 21 октября 1792 г. французы заняли Майнц — один центров промышленно развитой Рейнской области. Радикально-демократическое крыло буржуазной интеллигенции образовало клуб «Общество друзей свободы и равенства» и созвало Немецко-рейнское Национальное собрание. Оно издало декрет о низложении светских и духовных правителей и провозгласило Майнц с прилегающими к нему территориями республикой. Ее руководителями стали известные демократы, немецкие якобинцы А. Гофман и Г. Форстер. Народные массы Майнца с энтузиазмом встретили декрет парижского Конвента о ликвидации на всех занятых французами территориях крепостной зависимости, феодальных повинностей, сословных привилегий. Однако вскоре немецкие крестьяне стали проявлять недовольство реквизициями продуктов и фуража для французской армии, превратившейся в их глазах из освободителя в оккупанта. В такой ситуации рейнские якобинцы, не верившие в успех революции внутри Германии, по предложению Форстера выступили за полное присоединение к Франции. Летом 1793 г. прусские войска перешли в наступление и взяли Майнц. Республика пала, ее руководители были захвачены в плен и казнены. Форстеру, незадолго до этого выехавшему в Париж для вручения Конвенту декрета о присоединении Майнцской коммуны к Франции, удалось спастись. В Майнце были восстановлены старые порядки. Однако в октябре французская армия вторично вступила в Майнц и присоединила область к Французской республике.

Военные неудачи, усиливавшееся брожение внутри страны и явное обострение отношений с Австрией, отстраненной от участия во втором разделе Польши (1793), привели к выходу Пруссии из антифранцузской коалиции. В Базеле 5 апреля 1795 г. она заключила сепаратный мир, признав право Франции на присоединение левобережья Рейна. Австрия с другими немецкими государствами продолжила войну. Но в 1796 г. французские войска заняли юго-запад Германии, а на следующий год в Кампо-Формио заключила мир и разбитая Австрия.

Германия и Наполеон

В 1798 г. в состав второй антифранцузской коалиции кроме Англии, России, Турции, Швеции и Неаполитанского королевства вошла Австрия. Территория Германии вновь стала ареной военных действий. Первоначальные успехи коалиции вскоре сменились неудачами после того, как к власти во Франции пришел Наполеон. Военные планы Наполеона состояли в том, чтобы стремительным походом в Италию вывести Австрию из состава коалиции. Россия к этому времени уже покинула ее в результате изменения политики Павлом I. В сражениях у Маренго 14 июня 1800 г. на севере Италии и у Гогенлиндена 2–3 декабря 1800 г. в Баварии австрийские войска потерпели поражение. В 1801 г. Австрия заключила с Францией мирный договор. По Люневильскому миру она теряла Бельгию и Люксембург и признавала все изменения в Европе, в том числе французскую аннексию левого берега Рейна. Договор предусматривал территориальные компенсации тем германским правителям, чьи земли были аннексированы. Возмещение территориальных потерь, по замыслу Наполеона, должно было осуществляться за счет мелких и мельчайших владений на правом берегу. Таким образом, мирный договор создавал правовую основу для будущих территориальных изменений в Священной Римской империи германской нации.

Высокий боевой дух и патриотизм французской армии, ее новая тактика за несколько лет привели к полной гегемонии Франции на европейском континенте, где возникли новые «дочерние» государства: Батавская, Гельветская, Цизальпинская, Лигурийская республики. С европейской карты после второго и третьего разделов в 1793 и 1795 гг. исчезла Польша. Война шла не только в Европе. Она охватила половину земного шара, от Индии до обеих Америк бушевала морская война за колонии и пути к ним. Впервые в истории речь шла о борьбе за мировое господство и полное уничтожение врага, и пока главные противники — Англия, Франция или Россия — не были окончательно повержены, войне не предвиделось конца.

Правда, Пруссия, геополитически зажатая между Францией и Россией, по сепаратному Базельскому миру 1795 г., вышла из коалиции и признала левобережье Рейна за Францией. Под защитой прусского оружия в Северной и Восточной Германии на десять лет воцарился мир. Но в остальной Европе война продолжалась и привела к значительным изменениям политической карты. Испания и Португалия вышли из войны совершенно истощенными, Австрия терпела одно поражение за другим, Англия оказывалась во все большей изоляции, а Россия при Павле I в 1801 г. даже заключила союз с Францией, которая шла от триумфа к триумфу. Она аннексировала Бельгию и Рейнскую область, превратила Нидерланды и Швейцарию в свои протектораты, раздробила Италию на дочерние республики. Наполеон далеко превзошел самые дерзкие мечты Людовика XIV.

Апогей классики и немецкая романтика

Когда взошло солнце XIX в., Фридрих Шиллер (1759–1805) и Иоганн Вольфганг Гёте (1749–1832) достигли вершины своего творческого величия. Гёте, вопреки его юным идеалам, был еще в начале своего творчества втянут в сферу великого духовного переворота эпохи Гердером, который выступил против французского классицизма, этого высшего идеала просветителей. Вскоре Гёте стал самым смелым и безбоязненным титаном-новатором. Но поездка в Италию положила конец его внутреннему брожению и указала ему на красоту античной Греции как на путеводную звезду художественного творчества. Более того, античный мир вполне отвечал его аполлоновой натуре. Почти одновременно пылкий гений Шиллера, усвоившего эстетические воззрения Канта (1724–1804) и глубоко изучавшего историю, проникается классическим совершенством античного мира. В 1796 г. случай дал им возможность поговорить друг с другом после одного из заседаний иенского общества естествоиспытателей. С этих пор, связанные тесной дружбой, оба гиганта начали борьбу, направленную против посредственности и плоскости просветительского движения. Заметим, что в 1796 г. они отнюдь еще не были признаны первыми и единственными в своем роде людьми и вовсе не обладали в глазах современников тем недосягаемым обаянием, которое все признали за ними позднее. Для обоих поэтов период 1787–1803 гг., от появления «Ифигении» Гёте до «Мессинской невесты» Шиллера, является периодом классицизма. Рядом с ними в качестве самого тонкого посредника между языкознанием и поэзией стоял выдающийся лингвист Карл Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835). На примере труда Гёте «Герман и Доротея» он развил свои эстетические воззрения, первоначально почерпнутые в области античного греческого мира. Гумбольдт находил идеал эстетической культуры в древнем греке.

Классицизм с поистине религиозным пылом воспринимал все, относящееся к греческому античному миру, это был почти религиозный культ. Ярким примером в этом отношении является несчастный швабский поэт Фридрих Гёльдерлин, страсть которого ко всему греческому дала такие чистые и пышные цветы: из-за душевной тоски по недосягаемой Элладе разбилась его лира с ее слишком тонкими струнами, и в конце концов он впал в безнадежное сумасшествие. В той или иной степени эллиномании, увлечением всем эллинским, были подвержены все классицисты. Даже наиболее трезвый из них, Гумбольдт, заявлял, что чувствует себя как настоящий грек, т. е. ни по христиански, ни по антихристиански. И Гёте не случайно именовался «старым язычником». Шиллер в «Ксениях» иронизировал над этой страстью своих современников, призывая их к разумной умеренности.

В отличие от романтики, классицизм не имел прямого политического значения. Его наиболее яркий представитель, Гёте, осознавал опасность, скрывающуюся в романтизме, и осуждал его склонность к экстатической реакции и к отвержению «предметности». Романтическому культу смерти Гёте противопоставлял свою «мысль жить». Его отталкивало то, что романтика играла политическими понятиями, не обременяя себя внутренним чувством ответственности. Романтика связывала неясный космополитизм с таким же неясным и совершенно невразумительным чувством национальной миссии, которая вначале определялась как некое духовное призвание немецкого народа, а в конце концов все свелось к утверждению, что только немцы спасут мир. Гёте находил, что такое сознание особой миссии немцев, исходящее из аполитичной картины мира, опасно влияет на образованные слои общества. Его собственный моральный и политический дух не дал ему увлечься беспочвенным преувеличением достоинств или недостатков одной нации в ущерб другой[89].

В широком движении немецкой романтики нашла свое продолжение авторитарная немецкая традиция. Наивысшая пора расцвета немецкой политической романтики приходится на последнюю четверть XVIII — первую четверть XIX в. В духовном плане немецкая романтика была реакцией на рационализм, вульгарный материализм и механистическое мышление европейского Просвещения. Позднее немецкий романтизм выразился в антимодернизме и культурном пессимизме. Крупный историк, теолог и философ Эрнст Трёльч считал, что романтика больше повлияла на немцев, чем классицизм. По его словам, она «представляет собой действительно переворот, революцию против буржуазного духа, против общей уравнительной этики, но особенно против научного, механистического, математического духа Запада, против естественного права и против всеобщего уравнения человечества»[90].

Основные черты романтики — возвышенность, мечтательность, преувеличенное мнение о достоинствах национальной старины — можно наблюдать в Германии с XVIII до середины XX в. Специфику немецкой романтики определял тот факт, что в ней находил выражение конфликт между немецкой государственностью и политической реальностью. Поэтому в Германии романтика в политической истории сыграла более значительную роль, чем в западных странах или России, где она была лишь литературным или художественным стилем. На начальной стадии, в конце XVIII в., немецкая романтика успешно противостояла механицизму и философии Просвещения, которое было не в состоянии оценить всю полноту и многообразие реальности и часто прибегало к упрощениям. Немецкая романтика была чрезвычайно плодотворной. В Германии на основе романтики возникла влиятельная историческая школа права, авторитетная во всей Европе историография Леопольда Ранке и его школы, учение об органическом строении государства, великая идеалистическая философия. В политической сфере романтика вначале была носительницей демократического, республиканского принципа единой и независимой Германии.

Устремления немецкой романтики вступали в резкое противоречие с действительностью. Политическая романтика, как писал крупнейший юрист Германии XX в. Карл Шмитт (1888–1985), ставит возможность выше действительности, абстрактные формы выше конкретного содержания[91]. Именно это понимание лежит в основе идеализации романтиками сословного государства. Ранние романтики — Адам Мюллер, Карл Людвиг Галлер, Новалис, Генрих фон Клейст, Ахим фон Арним — делали упор на естественный, без вмешательства извне, рост государства и сословную систему. Мюллер в книге «Элементы государственного искусства» (1809) писал, что государство возникло на основе природного чувства общности, постепенно проходя через семью, род, племя, племенные объединения. Государство росло постепенно и органично, оно не было кем-либо учреждено с определенными целями, а с самого начала развивалось как часть природы. Государство — это не сумма индивидуальностей, а совершенно новый организм, который живет по собственным внутренним законам. Различные сословия имеют различные отношения к государству, их нельзя механически уравнивать. Сословия государства целесообразно объединить в корпорации и таким образом интегрировать в государство. По Мюллеру, ошибкой Французской революции была нивелировка сословий, централизация и унификация; он полагал, что сословия представляют собой самостоятельное явление, которому суждена великая будущность и значительная роль в спасении государства. Немецкой романтике вообще было свойственно чрезвычайно восторженное отношение к государству.

Ведущими романтическими теоретиками были Новалис (псевдоним Ф. Гарденберга), Ф. Шлегель, И.Г. Фихте, Э.М. Арндт, Ф.Л. Ян. Последние трое стояли у истоков немецкого романтического национализма. То, о чем Арндт говорил в патриотической лирике, а Фихте — в академических речах, Фридрих Людвиг Ян переводил на язык народа. Ян был преподавателем гимназии в Берлине. Под его руководством дети занимались играми, различными упражнениями, гимнастикой с типично немецкой основательностью. Сочинение Яна «Немецкий народ», которое вышло во время французской оккупации в 1810 г., как и речи Фихте, стали библией молодежного национального движения.

Центральной фигурой политической романтики был Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814). Он провозглашал универсализм принципа нации так же радикально, как якобинцы провозглашали универсализм принципа революции. В своих «Речах к немецкой нации» Фихте трактовал сущность немецкого «пранарода» как чистую, первоначальную человечность, носителями которой являются современные немцы. Он первым начал романтическое превознесение всего немецкого, национального, обладающего единственной в мире оригинальностью, самобытностью, глубиной. Фихте приписывал немцам то, что Достоевский приписывал русским. Он указывал на первостепенную важность служения государству: только в этом служении каждый гражданин обретает самоутверждение. Фихте был борцом за государственный социализм в сфере культуры и воспитания, ибо народная общность, на его взгляд, требовала культурной и воспитательной монополии государства.

В основе романтического мировоззрения и искусства лежало осознание мучительного разлада между идеалом и реальной действительностью. Недовольство этой действительностью выливалось в романтический уход от нее в мир фантазии, созданный музыкальным и поэтическим воображением. Там воздвигались воздушные замки, карались бездушные тираны, низвергались царства. Романтики культивировали ощущения неприкаянности, ненужности, одиночества. Они тосковали по прошлому, которого больше не было, и силой грез создавали нечто такое, что казалось более реальным, чем сама действительность. Романтизм во многом способствовал возрождению мистического чувства и религиозности, иногда индивидуалистической, иногда церковно-христианской.

На характер немецкой романтики сильно повлиял факт изучения самими романтиками немецких народных песен, сказок, устного народного творчества. Перед исследователями открылся новый, неведомый ранее мир, в котором наиболее важным элементом художественного гения были не ум и техника, а творческое воображение и эмоции. Особые заслуги в изучении народного творчества принадлежат братьям Якобу и Вильгельму Гримм и Йозефу Гёрресу, нашедшему самобытные «народные книги». В их исследованиях все, что относится к народу, обретало поэтическое звучание, они искренне восхищались богатством свежей, естественной народной жизни. Братья Гримм понимали народный дух как сакральное, неизменное начало, свидетельством чего, на их взгляд, являлась немецкая народная мифология. Они создали культ немецкого народного творчества, наделив его многими превосходными эпитетами, они всячески восхищались традициями, звучанием, строением немецкого языка. Заслуга романтиков состояла именно в том, что они убедительно показали уникальность культурноисторических эпох, каждая из которых обладает самостоятельной духовной ценностью и принципиально не может быть превзойдена.

Поэтическое и философское миросозерцание романтизма пронизывала ирония, для которой относительна всякая действительность, кроме жизни и мира в целом. По выражению Ф. Шлегеля, в ней была какая-то трансцендентальная насмешка, такое настроение, которое помогает поэту стать бесконечно выше всего условного и позволяет ему с высоты идеала смотреть на мир как на игру. Так обосновывалась в романтизме полная свобода поэта, его субъективизм. Последний выдвигался романтизмом на первый план и в области религии и нравственности, где самым видным представителем идей нового направления был Фридрих Шлейермахер. В противоположность философии Просвещения и учению Канта, религия, по мнению Шлейермахера, заключается не в теоретических построениях, не в догматах, не в добродетели, не в знании и действии, а исключительно в созерцании и чувстве. Каждый человек, благодаря религии, становится средоточием универсальности, и всякое явление окружающей природы есть откровение божества. Однако при всей расплывчатости своих религиозных и моральных воззрений Шлейермахер все-таки не сделал того шага, на который отважились другие романтики, искавшие в религии прежде всего эстетические элементы. В протестантизме красота почти совсем отсутствует, а потому естественно было искать ее в средневековом католицизме или даже на Востоке, где, по язвительному замечанию Гейне, братья Шлегели нашли свои средние века[92].

К раннему кругу романтиков тяготели люди разных занятий и призваний. Братья Шлегели, старший Август и младший Фридрих, — ученые-филологи, литературные критики, искусствоведы, публицисты, Фридрих Вильгельм Шеллинг — главный идеолог новых направлений в философии, создатель философии природы, Фридрих Шлейермахер — философ и теолог, Генрих Стеффене — геолог и философ, Иоганн Риттер — физик, Фридрих Гюльзен — физик. Собственно поэтом в этом объединении был только Людвиг Тик, равнодушный к философии, редко отступавший в сторону филологии и критики. Он писал драмы, стихотворения, сказки, новеллы. Новалис, по своему призванию поэт, отдавал должное и философской мысли, позволяя себе здесь всяческую прихоть, философская мысль присутствовала и в его художественных произведениях. Оба Шлегеля притязали на художественное творчество, бывшее не слишком обязательной добавкой к их критическим и теоретическим трудам. Вершина Августа Шлегеля как поэта — переводы. Он впервые дал немцам настоящего Шекспира после не очень удачных опытов Виланда.

Романтики искали изящества, а через него — точности и вседоступности. Более других в этом преуспел Август Шлегель, самая ясная голова среди романтиков. Именно за ясность слова и мысли позднейшие историки литературы, считавшие, что запутанность и есть дар свыше, позволяли себе его третировать. Без его лекций по литературе Европа так и не постигла бы, что такое немецкий романтизм. Фридрих Шлегель, автор многих романтических идей, открыватель целых романтических миров, по натуре своей был вождем. Он писал тяжеловесно, но подчас очень дерзко и остроумно. Вначале Фридриха Шлегеля воодушевляли античность и немецкая философская мысль, в литературе он был близок к идеям Французской революции. Позднее, в годы проживания в Париже, он стал изучать персидский язык и санскрит. Гомер, Аристотель, Гёте, Фихте, Форстер, Кондорсе, Древняя Индия — таков диапазон увлечений этого литератора. В нем жили разные личности: крупный ученый, революционный агитатор и пропагандист, бескорыстный философ и журналист, ищущий сенсаций и скандалов.

В иенском кружке были заметны женщины — Каролина Михаэлис, жена Августа Шлегеля, за которым она последовала в Иену, ставшая потом женой Шеллинга, и дочь Мендельсона Доротея Фейт, верная жена Фридриха Шлегеля. В кружке всегда держался культ Каролины, хотя она не писала ни стихов, ни прозы, если не считать литературных опытов, брошенных в самом начале. Она не создала собственных философских систем и не толковала чужих. Зато романтики относились к ней как к замечательному феномену жизни и культуры, требующему разгадки. Она была чародейкой бесед и писем, кратких замечаний, трех-четырех заключительных фраз, которыми произведению или человеку, как считали романтики, выносится окончательный приговор. Больше, чем другие, она развенчала Шиллера, который своей незавидной репутацией среди романтиков более всего обязан именно ей — «Люциферу в юбке», как он ее прозвал. Она порицала Шиллера как вычурного поэта, подменяющего живую жизнь и живые личности комментариями к ним[93]. По мысли романтиков, творя, вы состязаетесь с природой, комментируя, вы сразу же оказываетесь позади нее.

Доротея Фейт также играла большую роль в деятельности романтического кружка. Женщины вносили в него атмосферу непосредственности, то, чего так нехватало их ученым друзьям-мужчинам. Женщины боролись с педантством, которого немало было и у романтиков — антипедантов по своим программным принципам. Романтика была пронизана идеей синтеза всех искусств друг с другом. На долю женщин выпадал самый ответственный синтез: культуры с жизнью как таковой. Романтики ушли бы еще далее от мира, в котором остались все прочие люди, без этого женского участия. Великим талантом в области личного общения обладала женщина более молодого поколения — Беттина, сестра Брентано, жена Арнима, позднее издавшая серию замечательных книг.

«Территориальная революция»

С начала века Германия пережила три волны реформ, вызванных Французской революцией и Наполеоном. Первая волна привела к политической модернизации, которая началась с созыва имперской депутации в 1803 г. В последующие три года она продолжилась на основе статей Пресбургского мира 1805 г. и акта о создании Рейнского союза в 1806 г., а летом того же года привела к тому, что из почти 1800 государственных единиц осталось всего три десятка, образованных на развалинах Священной Римской империи.

В Германии Наполеон преследовал цель усилить Пруссию в противовес Австрии и создать небольшое число зависимых средних по размерам государств, достаточно сильных, чтобы быть ценными союзниками, но слишком слабых, чтобы проводить независимую от Франции политику. Основным средством достижения этой цели стала «территориальная революция», осуществляемая путем секуляризации и медиатизации (от лат. medius — средний). Секуляризация предполагала ликвидацию духовных владений; медиатизация лишала мелких светских правителей политической власти без отчуждения их личной собственности.

В 1803–1806 гг. было упразднено более 300 небольших государств и несколько сот владений имперских рыцарей. Эти территории были распределены между более крупными германскими государствами. Первоначально предполагалось, что порядок осуществления компенсаций должны выработать сами германские князья во главе с императором. С этой целью была создана особая имперская депутация рейхстага. Но неоднократные попытки принять приемлемое для всех, в том числе и для Наполеона, решение закончились безрезультатно. В феврале 1803 г. был принят русско-французский план компенсаций. Таким образом были ликвидированы одно светское и два духовных курфюршества, 19 имперских епископств, 44 аббатства и 45 из 51 имперского города. Своих правителей сменили целых 10 тыс. кв. км духовных владений с 3,2 млн. жителей, что составляло седьмую часть населения империи. Из духовных княжеств уцелело перебравшееся в Регенсбург курфюршество Майнцского архиепископа и эрцканцлера империи. Кроме того, секуляризации не подверглись древнейший духовно-рыцарский орден иоаннитов, или Мальтийский, и Немецкий орден. От множества имперских городов эпохи барокко остались лишь Гамбург, Бремен, Любек и Франкфурт-на-Майне, некоторое время также Аугсбург и Нюрнберг. Правители, экспроприированные в правобережной рейнской Германии, сохранили свои личные и сословные права, а некоторые получили постоянную ренту или новое владение. Понесшие урон монархи Баварии, Гессен-Касселя, Бадена и Вюртемберга нашли способ недорого и даже с выигрышем одолеть бедствие. В обмен за уступку французам Рейнской области они получили соразмерное возмещение за счет тех, кто не имел ни силы, ни защитников — мелких князей и графов, собственников духовных, городских и рыцарских владений[94].

С этого времени ужасающая территориальная раздробленность Германии ушла в прошлое. Число имперских территорий и городов сократилось с 314 до 30, не считая 300 уцелевших рыцарских владений, которые состояли из одних границ и, по едкому выражению известного историка Бартольда Нибура, «валялись повсюду, словно мумии». Вюртемберг же вдвое увеличил число подданных, а Бавария даже в три раза. Средние германские государства, увеличившие с помощью Франции свои владения, видели свое будущее только в тесном союзе с Наполеоном, который осенью 1804 г. совершил поездку по Рейнской области и был встречен населением с неописуемым ликованием.

В то время как начались эти мероприятия, выравнивание немецкого политического ландшафта получило новый толчок благодаря итогам Пресбургского мира 26 декабря 1805 г., которым Наполеон победоносно завершил войну Франции против третьей коалиции. Вслед за первым последовал и второй этап государственного переустройства Германии. После того как Наполеону удалось привлечь — несмотря на их обязательства по отношению к империи — крупные южногерманские государства в качестве союзников к походу 1805 г., они были вознаграждены дальнейшими приобретениями. Бавария и Вюртемберг стали суверенными королевствами. Бавария тотчас присоединила Аугсбург и Нюрнберг.

«Территориальная революция» покончила с раздробленным миром германских государств. Вместе с имперским рыцарством, имперскими городами и князьями-епископами исчезли те силы, которые видели в империи и императоре гарантию собственному существованию. Секуляризация и экспроприация церковных владений как имперского, так и местного характера совершались по примеру конфискации церковных владений во Франции и во всех германских государствах без исключения, причем католические Австрия и Бавария действовали не менее решительно, чем протестантские государства. А принятый в ноябре 1810 г. прусский эдикт о секуляризации гласил, что все духовные владения, независимо от конфессии, становятся «государственным имуществом», как это уже произошло «во всех соседних государствах».

Секуляризация и медиатизация, в целом прогрессивные акты: они способствовали уменьшению раздробленности Германии — осуществлялись, однако, в первую очередь в интересах Франции. Поэтому округление владений средних государств, их территориальный рост, одновременно сопровождалось усилением зависимости от Франции. В результате, в Священной Римской империи произошел раскол: появилась группа союзных Франции государств — Бавария, Баден, Вюртемберг. Их профранцузская позиция объяснялась не только растущей зависимостью от могущественного западного соседа, но и желанием добиться полного суверенитета от империи.

Наполеон достиг вершины могущества в Германии. Все германские государства в большей или меньшей степени контролировались Францией. Существовала даже группа чисто вассальных германских государств, власть в которых перешла к родственникам Наполеона. В Вестфальском королевстве престол был передан брату Наполеона — Жерому, в герцогстве Берг — зятю Наполеона Мюрату. Евгений Богарне, пасынок Наполеона, управлял Великим герцогством Франкфурт. Степень контроля Наполеона над политикой этих государств была наиболее высокой. Во вторую группу входили зависимые от Наполеона государства Рейнского союза, сохранившие свои династии и определенную свободу в решении внутриполитических вопросов. Границы Рейнского союза постоянно расширялись. В конечном счете, за его пределами остались только Австрия и Пруссия. Эти два государства образовывали последнюю группу. Формально они были суверенными, но превратились в вынужденных союзников Франции, принимавших все продиктованные ею условия.

Рейнский союз и конец старой империи

12 июля 1806 г. Священной Римской империи был нанесен смертельный удар. Представители 16 южных и юго-западных германских государств подписали акт о создании под протекторатом Наполеона Рейнского союза, вышедшего из состава империи. Она стала чистейшей фикцией, и 6 августа Франц И сложил с себя корону римского императора[95]. Правда, по нормам имперского права не в его компетенции было самостоятельно осуществить роспуск империи, которая конституировалась как вечная федерация ее членов; согласия же рейхстага, который в качестве представительного органа всех имперских сословий был единственно правомочен объявить об аннулировании империи, никто не испрашивал. Поэтому строго юридически акция Франца была недействительной. На бумаге империя продолжала существовать. Но общее молчаливое согласие с фактом низложения императора и отсутствие каких-либо политических попыток спасения империи бесповоротно закрепили ее роспуск.

В своей германской политике Наполеон добился главного: сплотив «третью Германию» в Рейнский союз, он создал противовес Австрии и Пруссии и одновременно — буферную зону между ними и Францией. Ядром Рейнского союза стали три южногерманских государства: Бавария, Вюртемберг и Баден. Союз по своему характеру являлся наступательно-оборонительным альянсом.

Так бесславно и даже позорно закончилась тысячелетняя история Священной Римской империи германской нации. Только один имперский князь, правитель Передней Померании, шведский король Густав IV Адольф с должным почтением и грустью известил своих подданных о решении императора и добавил, что «теперь разорваны священнейшие узы, но никогда не будет уничтожена немецкая нация и по милости Всевышнего Германия когда-нибудь объединится заново, снова восстановит силу и авторитет»[96].

Крах Пруссии

В то время как юг и запад Германии жестоко страдали от войны, Северная и Центральная Германия, расположенные за созданной в 1795 г. демаркационной линией, наслаждались миром и относительно безмятежным внутренним спокойствием. Пруссия, страстно жаждущая ожидаемого вскоре третьего раздела Польши, чтобы обезопасить свой тыл, вышла из коалиции, заключив в 1795 г. в Базеле сепаратный мир с Францией. Она согласилась с передачей Рейнского левобережья Франции, в перспективе имея шансы получить соответствующую компенсацию в правобережной рейнской Германии. Своей явно эгоистичной политикой Пруссия на короткое время достигла наибольшего территориального расширения на Востоке вплоть до Варшавы. Но она более чем на десять лет обеспечила мир Северной и Средней Германии. Гёте вспоминал: «Хотя мир полыхал во всех краях и уголках, Европа приобретала иной облик, на суше и на море рушились города и гибли эскадры, Средняя и Северная Германия пока еще наслаждалась довольно беспокойным миром, в котором мы предавались чувству сомнительной безопасности». Однако этот мир не был использован для своевременного проведения реформ. Хотя министр Карл Густав фон Струнзее в 1799 г. уверял французского посла, будто «целительная революция, совершенная Вами снизу вверх, в Пруссии постепенно осуществляется сверху вниз»[97], превентивная политика «революции сверху» продвигалась черепашьими темпами. Кроме освобождения домениальных крестьян в 1799–1805 гг., Старая Пруссия до 1807 г. больше не осуществила ничего, заслуживающего упоминания.

Усиление позиций Франции в Германии, с одной стороны, и англороссийское дипломатическое давление — с другой, привели Пруссию к вступлению в антифранцузскую коалицию. Именно она стала главным действующим лицом четвертой коалиции 1806 г. В Берлине царила уверенность, что прусская армия, созданная Фридрихом Великим, в состоянии превзойти все, что породила «лишенная солдатского духа французская революция». К началу военных действий прусская армия по численности почти равнялась французской (180 тыс. против 195 тыс. у Наполеона).

Однако война для Пруссии оказалась короткой и бесславной. 8 октября 1806 г. французские войска перешли прусскую границу, а 14 октября обе прусские армии были одновременно наголову разгромлены под Йеной самим Наполеоном и под Ауэрштедтом — его маршалом Луи Даву. Затем последовала позорная сдача без сопротивления крепостей и капитуляция остатков армии на всей территории государства. Лишь небольшие части под командованием генералов Блюхера и Гнейзенау оказали упорное сопротивление. Через месяц после начала войны армия Пруссии, оказавшаяся пригодной только для мародерства при польских разделах, была уничтожена. Наполеон торжественно въехал в Берлин. Прусский король Фридрих Вильгельм III, его семья и небольшой двор укрылись в Кёнигсберге, на восточной окраине государства.

Дальнейшая судьба Пруссии зависела от исхода борьбы Франции с Россией. Русские войска потерпели тяжелые поражения при Эйлау 8 февраля 1807 г. и Фридлянде 14 июня 1807 г., но Россия по-прежнему оставалась грозной военной силой. Наполеон не решился перейти Неман, но и Александр I, лишившийся союзников на континенте, считал рискованным продолжать борьбу. Начались русско-французские переговоры, завершившиеся подписанием мирного договора в Тильзите в июле 1807 г.

По условиям Тильзитского мира, дополненного затем Парижской конвенцией в сентябре 1808 г., Пруссия лишалась половины своей территории, обязывалась сократить армию до 42 тыс. человек и выплатить контрибуцию в размере 120 млн. франков. До полной выплаты контрибуции на территорию Пруссии вводилась французская армия численностью в 157 тыс. человек. На восточных территориях, отнятых у Пруссии, создавалось Великое герцогство Варшавское. Из западных прусских земель, а также Брауншвайга и части Ганновера было создано королевство Вестфалия.

Тильзитский договор содержал унизительную для Пруссии формулировку о том, что Наполеон лишь из уважения к российскому императору соглашается вернуть прусскому королю часть завоеванных территорий. Фридриху Вильгельму III были возвращены Бранденбург, собственно Пруссия и Силезия.

Германия и континентальная блокада

Противостояние Франции и Англии на море обострилось с 1793 г., когда Англия начала осуществлять блокаду французских судов. Британская морская блокада в относительно короткое время и ощутимо подорвала французскую заморскую торговлю, наконец, почти полностью парализовав ее. Некоторое время суда нейтральных стран осуществляли французские экспортно-импортные операции, пока (с 1807–1808 гг.) сеть блокады не стала такой плотной, что не только Франция, но и вся Западная и Центральная Европа оказались отрезанными от своих важнейших внешних рынков. В 1805 г. морское сражение при Трафальгаре закрепило морское превосходство Великобритании. Одновременно это означало фатальное падение французского судоходства и ликвидацию опасности французского вторжения на острова. На подчиненных Наполеону территориях во многих сферах зависимого от экспорта хозяйства обострился уже нараставший несколько лет кризис, а в конце наполеоновского похода в Пруссию выяснилось, что отныне и основная часть зернового экспорта из северо-восточной Европы понесла сильнейшие убытки. С 1808 г. крупные балтийские морские порты оказались в значительной мере парализованными, тем более что в декабре 1807 г. начало действовать американское торговое эмбарго. Как писал американский консул, от Балтийского до Эгейского морей во всех прибрежных городах царит нищета, а некогда оживленные улицы зарастают травой. А потрясениям в важных секторах экономики внутри страны, казалось, не было конца.

В ноябре 1806 г., находясь в Берлине, Наполеон издал антианглийский декрет о континентальной блокаде, соблюдение которого было обязательным для всех союзников Франции. Наполеоновская континентальная блокада ставила целью принудить Великобританию к капитуляции, так как всем английским судам запрещалось входить в гавани, находившиеся в зоне французского влияния. Все импортированные в нарушение этого товары подлежали немедленной конфискации, а те, кто продолжал торговать английскими товарами, объявлялись сообщниками Лондона. Однако, хотя блокада в конечном итоге охватывала почти весь континент, контроль за огромным побережьем с бесчисленными бухтами никогда не был полным. Контрабанда переживала подлинные золотые дни. Континентальная блокада как экономическая война против недосягаемого военным путем соперника, не достигла своей цели. Благодаря превосходящему флоту, материальным и банковским резервам, мощной промышленности и мировой торговой сети Англия, экспорт которой в Европу в 1806 г. пусть и составлял только 33% от ее общего вывоза, не могла получить смертельного удара таким образом. Благодаря недостаточно строгой охране и без того открытых скандинавских и русских портов официально зарегистрированный экспорт в Европу к 1809 г. возрос до 47% общего английского вывоза, не говоря уже о контрабанде. Повышение импортных пошлин на желанные британские колониальные товары с 10 до 50% их стоимости и тотальный запрет ввоза хлопка и готовых изделий также не могли поставить на колени господствующую на морях Англию. Наполеон ошибся в своей оценке потенциала Британии и ее стойкости. Выводы, которые он из этого сделал, вошли в число мотивов, толкнувших его к русскому зимнему походу.

Положительная сторона континентальной блокады для Европы состояла в том, что для многих отраслей она стала «экстремальной системой заградительных пошлин», что пошло на пользу тем секторам, которым слишком угрожала английская конкуренция. Так, хлопчатобумажная промышленность переживала настоящий взлет машинного прядения, особенно в Эльзасе, Швейцарии, Саксонии, Богемии и на нижнем Рейне. Правда, превосходство Англии в этой сфере оставалось очевидным: в 1814 г. на континенте было всего 1,5 млн. веретен против 5 млн. в Англии.

Континентальную блокаду Наполеон постарался усилить «континентальной системой»: с конца 1806 г. в тексты всех мирных договоров, подписанных Наполеоном с побежденными государствами, включалось обязательство последних присоединиться к континентальной блокаде. Нужную ему экономическую политику император заставил, таким образом, проводить и своих союзников, и нейтральные страны. С его стороны не было проявлено даже видимости уважения к их самостоятельности, он использовал их как марионеток. В то время как внутренний французский рынок был защищен непреодолимыми таможенными стенами, Париж настаивал на беспрепятственном экспорте, принудительных платежах и бесплатном содержании крупных войсковых соединений. Вместо того чтобы создавать под французским руководством общеевропейский рынок, Наполеон, помимо политической, в той же мере укреплял и экономическую гегемонию Франции без оглядки на интересы всех ее соседей. И государства Рейнского союза должны были установить запретительные пошлины на британские товары и сырье, хотя и пострадали от тотчас же последовавших горьких результатов. В 1809 г. от Рейса на Рейне до Бремена возник новый французский таможенный вал против процветавшей контрабанды. В следующем году для поддержания континентальной блокады и расширения континентальной системы были даже непосредственно аннексированы вся Голландия и северо-западная Германия. Простираясь от Тибра и подножья Пиренеев до Фрисландии и Любека, империя достигла теперь своего наибольшего территориального расширения, но практически так и не догнала державу по ту сторону Ла-Манша, не говоря уже о том, чтобы перегнать и победить ее.

Для Германии все вышесказанное имело неоднозначное значение[98]. Она потеряла английский рынок сбыта аграрной продукции, оптовые цены на которую резко упали. В Восточной Пруссии в 1806–1810 гг. они снизились на 60–80%; в порту Мемеля гнили огромные деревянные балки, предназначенные для Англии. Соответственно страдало пароходство балтийских портов: судоходство Кёнигсберга упало на 60%. Зато рывок вперед совершило свеклосахарное производство, поскольку в условиях блокады свекла стала основным красителем. Пострадала льняная промышленность, утратившая традиционный южноамериканский рынок сбыта. Зато хлопчатобумажное производство, освобожденное от британского конкурента, напротив, расцвело, особенно в Саксонии. По этой же причине переживала подъем металлообработка в Берге и Рурской области, так как беспрерывная война требовала все больше железа. На рейнском левобережье быстро развивались торговля и ремесло. Эти территории, включенные в экономическое пространство Франции, были защищены протекционистской политикой Наполеона.

В целом континентальная блокада своей цели не достигла. Было невозможно оградить все побережье Европы от наплыва переживавшей золотые дни контрабанды английскими и колониальными товарами. Поэтому, когда в 1810 г. Наполеон разрешил торговлю с Англией за очень дорогие лицензии, то именно эти лицензии и доходы от конфискаций контрабанды позволили Пруссии дополнительно получить 12 млн. талеров и помочь ей выплатить огромную контрибуцию.

Оборонительная модернизация

Преемственность старопрусского реформаторского абсолютизма нив коем случае не прервалась. В 1807 г. катастрофический разгром государства вынудил ускоренными темпами приступить к реформам. Домениальные крестьяне в старых провинциях благодаря французскому перевороту практически уже стали экономически свободными собственниками, хотя в финансовом смысле с ними обошлись отнюдь не великодушно. Обсуждался и вопрос о постепенной ликвидации наследственного подданства крестьян в дворянских имениях, но, не получив одобрения, он так и не был решен. Власти терпели, но не поощряли отдельные случаи отмены феодальных крестьянских повинностей. Хотя дворянские привилегии уже давно были подорваны, они вовсе не были ликвидированы. В состоянии застоя находилась и перестройка армии. Проекты реформ налогов и внутренних таможен, промыслов и городского самоуправления кочевали по ящикам столов тайных советников.

Лишь сокрушительное военное поражение под Иеной и Ауэрштедтом в октябре 1806 г., ставшее расплатой за бестолковую дипломатию последних месяцев, за унизительный коллапс воинского духа, тотальный крах парадного фридриховского фасада, за которым с 1786 г. скрывались прусские анахронизмы, распахнули двери для решительных реформ. Тильзитский мир подвел беспощадный итог этого поражения, официально разрушив Прусское королевство старого порядка. Оно потеряло половину своей территории и почти половину населения. В сущности, оно возвратилось к состоянию 1740 г. перед силезскими войнами Фридриха и было низведено до размеров хилого Вестфальского королевства. Ко всему прочему, в Парижском договоре, 8 октября 1808 г. Наполеон потребовал фантастической контрибуции в 140 млн. франков. Эта сумма спустя месяц была снижена до 120 млн., но к этому добавлялись и столь же обременительные текущие расходы на содержание оккупационной армии. В диаметральной противоположности к членам Рейнского союза, которым по договорам предыдущих четырех лет достался ослепительный выигрыш, на долю прежней европейской державы Пруссии выпала участь жалкого маленького восточногерманского государства.

Но фундаментальный кризис Пруссии, в котором все ее политическое будущее оказалось поставленным на карту, высвободил теперь импульсы к проведению модернизации. Из рядов реформаторов в 1806–1820 гг. выдвинулись две ведущие фигуры — барон Карл Генрих фон унд цум Штейн (1757–1831)[99] и имперский граф, а позднее — князь Карл Август фон Гарденберг (1750–1822)[100], оба чужестранцы для государства, в котором действовали.

Значение Штейна и доныне безмерно преувеличивается. Его почитатели почему-то не обращают внимания на факт непродолжительности его пребывания на ответственном посту и на путаность и реакционность его воззрений как во время, так и после революционной эпохи. Бесспорно, на протяжении 20 лет Штейн был администратором весьма высокого уровня, проявив компетентность особенно в экономических вопросах. Потому он и стал, как обер-президент всех рейнско-вестфальских палат, своего рода «министром западных провинций», прежде чем в 1804 г. занял пост министра торговли, фабрик и таможен. На протяжении года, с октября 1807 по ноябрь 1808 г., он был фактическим руководителем Пруссии, пока Наполеон не потребовал его отставки.

Штейн разделял идеологию постфридриховской бюрократии, продуктом которой, если можно так выразиться, он и сам являлся, воплощая с 1790-х годов ее притязания на власть, а точнее, воплощая идеологию, которая отождествляла политику с администрированием. Он добился победы бюрократических принципов над кабинетным правительством абсолютного монарха, но никогда принципиально не ставил под сомнение монархическое бюрократическое государственное руководство. Он питал недоверие к бюрократической мелочной опеке, но, в конечном счете, в своей политической практике так и остался административным чиновником. Из проектов аграрной реформы Штейн выбрал тот, который был намного жестче для крестьян, чем другие, более радикальные, предложения. С наибольшим успехом ему далась, вероятно, городская реформа, не потому что она непосредственно изменила городскую политику, а потому, что полвека спустя она стала основой широкого либерального развития. Однако как первый министр кабинета Штейн потерпел политическое поражение. Прежде всего, он сам во многом способствовал уничтожению базиса своей власти. Безо всякого расчета он разом атаковал по всему фронту, не имея тонкого политического представления о силе противников и недооценив способность прусского дворянства и короны к сопротивлению. Из-за резкости характера и вулканического темперамента, из-за своего не подлежащего обсуждению поведения он так быстро и надолго сузил сферу своего влияния, что после осени 1808 г. ему больше не удалось возвратиться к власти.

Напротив, Гарденберга, во время первого министерства которого с апреля по июнь 1807 г. бюрократический абсолютизм впервые в Пруссии действовал полным ходом и который затем более десяти лет, с августа 1810 до 1822 г., занимал пост государственного канцлера, современные историки часто критикуют как скользкого оппортуниста и даже как вечно опутанного долгами бонвивана, несмотря на впечатляющие успехи его деятельности, осуществлявшейся в духе прагматического рационализма и на основе реального понимания требований эпохи. Именно при Гарденберге появились все основные реформаторские эдикты, хотя, разумеется, и смягченные вследствие необходимости компромиссов. Ему и его сотрудникам, а не Штейну, принадлежит честь проведения «королевско-прусской, истинной революции».

В отличие от Штейна, Гарденберг воплощал тип не только успешного комбинатора, хорошо знакомого со всякими хитрыми уловками, но и дальновидного и целеустремленного политика. Подобно баварскому реформатору Максимилиану Монжела, Гарденберг уже во время своей деятельности в прусском Ансбах-Байройте в 1790-е г. разработал концепцию широкой модернизации всего государства. Он упорно придерживался ее просветительско-раннелиберальных и консервативно-реформаторских основных положений и дальних целей, которые и пытался осуществить, начиная с 1807–1810 гг. Если для южногерманских государств на первом месте стояла необходимость внутреннего укрепления, интеграция множества гетерогенных территорий, то в Пруссии наиболее актуальными были другие задачи. Здесь речь шла прежде всего о сохранении и утверждении государства после полного военного разгрома, территориальных и финансовых потерь. Крупнейшие чиновники осознали, что есть только одна альтернатива — либо провести реформы по западноевропейскому типу, либо наступит крах Пруссии, и в лучшем случае она превратится в маленькое государство, которое и из-за своих устаревших внутренних отношений не сможет рассчитывать на то, чтобы его принимали всерьез. В результате, появилось несколько конкретных проектов модернизации, с помощью которых быстро должны были быть устранены наиболее вопиющие недостатки.

Важнейшие принципы гарденберговской политики реформ отразились в рижской памятной записке канцлера, написанной им в 1807 г., в которой дан классический анализ тогдашней политической ситуации. В документе подчеркивалось, что революция французов дала Пруссии мощный импульс извне, с 1806 г. «потоком захлестнувший» ее, и оставляет единственную сулящую успех перспективу — осуществление политики глубоких реформ. Гарденберг указывал, что «иллюзия, будто бы революцию надежнее всего можно предотвратить сохранением старого», как раз и ведет к ней. Из этого делался вывод, что Пруссия, если она хочет предотвратить диктат Наполеона или потрясения революции снизу, должна «признать руководящим принципом революцию в хорошем смысле, внутреннюю революцию сверху», проводимую реформами. Революционные идеи были признаны правильными, система правления Наполеона — образцовой, а традиции реформаторского абсолютизма должны были навести мосты в современность.

Это был уже образ мысли не дореволюционного реформаторского абсолютизма, а постулат оборонительной модернизации, разработанный под впечатлением революции и ее успехов. Эти представления разделяли и готовые к реформам чиновники. Но значительное их количество сохраняло свою стойкую консервативную ментальность. Поэтому оказалось чрезвычайно важным то, что Гарденберг, который, в отличие от Штейна, разбирался в людях и знал, кому можно поручать сложные задачи, сумел собрать в свое «бюро государственного канцлера» небольшой, но компетентный и абсолютно лояльный «мозговой трест» отличных специалистов — это была группа современно мысливших чиновников.

Как и Южная Германия, Пруссия должна была решать некоторые общие задачи, стоявшие перед государственным руководством, независимо оттого, шла ли речь о достижении ближних или дальних целей. Первоочередными из этих задачи являлись: преодоление политического шока, погашение военных долгов, содержание оккупационной армии, предотвращение дальнейших французских репрессий, а прежде всего — выплата Франции огромной контрибуции, при том что резко упали как государственные доходы, так и возможности получения кредитов внутри страны и за рубежом. Гарденберг в 1808 г. заявил, что если не будут выполнены «наши долговые обязательства», то не будет и «единственного фундамента», на котором «мы могли бы строить». При попытке постепенно решить эту проблему реформаторы оказались перед необходимостью либерализации экономики и общества, т. е. создания общества равноправных капиталистических частных собственников. Казалось, что лишь таким способом можно освободить действительный потенциал Пруссии, все ее производительные силы и человеческую энергию и дать импульс росту национального дохода, увеличению налоговых поступлений и платежеспособности государства.

Реформа должна была обеспечить Пруссии достижение уровня Франции. Не случайно прусские чиновники часто перенимали вестфальское и французское законодательство. С помощью реформ Пруссия надеялась также стабилизировать власть в стране (благо, особо ценимое бюрократическим абсолютизмом). Кроме того, реформированная Пруссия надеялась вернуть себе конкурентоспособность на мировой арене и опять обратиться к экспансии, как своему жизненному принципу. Наконец, политика реформ не в последнюю очередь понималась и как средство укрепления подмоченной репутации старого режима. Для достижения этого предполагалось введение — в ограниченной степени — участия граждан в политических делах. Но из-за слишком далеко заходивших в данном случае требований соответствующие реформы были блокированы самими властями.

Штейн был лидером группы, в которую входили руководители военной реформы Шарнхорст, Гнейзенау, Клаузевиц, Бойен и Грольман. В этом крепком, приземистом уроженце Нассау было, по свидетельствам современников, что-то «демоническое». Но даже такая сильная личность, как Штейн, оказалась не в состоянии сломить сопротивление крупных землевладельцев и их придворной клики.

Еще в молодые годы в сознании Штейна возникли идеи, которые в будущем определили его деятельность реформатора. Побывав в 1778 г. в Англии, он уяснил себе организацию самоуправления в английских графствах, а как горный советник в Веттере-на-Руре и руководитель вестфальского горного ведомства познакомился с организацией труда в этой единственной ключевой отрасли промышленности, развивавшейся в Пруссии.

Реформы Штейна были огромным шагом вперед на пути ограничения власти юнкеров, к голосу которых всегда прислушивался король. Каждый шаг Штейна как министра вызывал у них ярость. Проведенная им реформа правительственной верхушки прусского государства была воспринята ими как революционный акт. Влиянию придворной юнкерской клики на короля и его недоверию к реформам Штейна содействовала и королева Луиза. (В 1807 г. только ее прекрасные голубые глаза, очаровавшие как Наполеона, так и Александра, спасли Пруссию от полного уничтожения, как утверждала прусская историография.)

9 октября 1807 г. Штейн издал указ об отмене личной зависимости и крепостного состояния крестьян, ставший известным под названием «Октябрьского эдикта». Этот указ предусматривал, что ко дню св. Мартина, 11 ноября 1810 г., в Пруссии должны были остаться только лично свободные крестьяне. Правда, указ еще не предусматривал полного освобождения крестьян от феодальных повинностей, но даже и в таком виде он вызвал возмущение у юнкеров, что нашло выражение в их знаменитом лозунге «Лучше три поражения при Иене, чем один Октябрьский эдикт». Позднее, при Гарденберге, «Октябрьский эдикт» был расширен в пользу крестьян Указом «О регулировании взаимоотношений между помещиками и крестьянами» от 14 сентября 1811 г.

Следующим шагом Штейна был изданный в ноябре 1808 г. закон о введении в городах самоуправления. Он предоставлял выборным городским советам право свободно решать важнейшие вопросы городского бюджета. Городскому управлению от имени государства передавалось руководство полицией. Хотя сословная и цеховая системы ликвидировались, закон еще не устанавливал полного равноправия горожан, ибо предоставление гражданских прав связывалось либо с владением недвижимой или земельной собственностью, либо с занятием определенным ремеслом. Общинные представительства горожан должны были подчиняться провинциальным представительствам, а те — всеобщему прусскому парламенту.

Реформы армии и образования

Антинаполеоновское движение приобретало различные формы: распространение патриотической литературы, создание тайных обществ и даже партизанская борьба. Ее вели отряды майора Фердинанда фон Шилля в Пруссии и полковника Вильгельма фон Дёрнберга в Гессен-Касселе. А «черный герцог» Брауншвейгский и его отряд с боями пробился через всю Германию от Саксонии до побережья Северного моря и переплыл в Англию, где герцог создал Королевский Немецкий легион, сражавшийся вместе с Польским легионом в Испании. Центром патриотического движения стала Пруссия. Здесь под руководством «отца гимнастики» Яна зародилось широкое спортивное движение, которое имело политическое значение. Гимнастические союзы готовили молодежь к освободительной борьбе, к участию в «великом общенациональном ополчении».

В 1808 г. в Кёнигсберге возникла тайная организация Тугендбунд («Союз добродетели»). В нее входили генералы и чиновники, а целью было возрождение родины путем постепенных и осторожных реформ. Скромная роль этой организации до сего времени безмерно преувеличивается.

Часть патриотически настроенного прусского общества, особенно офицерства, полагала, что возрождение Пруссии и Германии следует начинать с восстановления прусской военной мощи. Вместе со Штейном в комиссии по реформе армии действовали самый крупный военный реформатор Герхард Иоганн Давид Шарнхорст (1756–1813), сын крестьянина из Нижней Саксонии, и его помощник, граф Август Вильгельм Нейтхардт Гнейзенау (1760–1831), возможно самый великий полководец начала XIX в. Целью работы комиссии было создание в Пруссии народного войска вместо наемной армии. Введение всеобщей воинской повинности означало привлечение к выполнению патриотического долга также и дворянства. Но прежде всего надо было отменить сохранившиеся в армии еще со времен Великого курфюрста телесные наказания. Гнейзенау обратился к общественности. 1 июля 1808 г. он опубликовал в Кёнигсберге статью, в которой содержались занесенные из Франции свободолюбивые идеи и выдвигалось требование «свободы для спин». Месяц спустя телесные наказания в прусской армии были отменены законом.

Шарнхорст как военный министр и начальник генерального штаба завоевал некоторую симпатию у короля, понимавшего, что военная реформа необходима для борьбы против Наполеона. Но Гнейзенау, проявивший себя позже как выдающийся полководец, был таким же бунтовщиком, как и Штейн, и при этом не обладал упрямым терпением Шарнхорста. В результате, Гнейзенау был столь же нелюбим королем, как и Штейн.

Реформа армии предусматривала демократизацию офицерского корпуса. Только так, по мнению военных реформаторов, войну можно было сделать делом всей нации. По указу Фридриха Вильгельма III, основаниями для получения чина офицера в мирное время должны были быть только знания и образование, в военное время — способности и личное мужество. Прусская армия должна была превратиться в армию граждан по французскому образцу, служба в которой стала бы патриотической обязанностью. Запрещалась вербовка наемников, изменялось отношение к солдату. Новый дисциплинарный устав отменял телесные наказания и штрафы. Улучшалось качество военной подготовки, поощрялась инициатива снизу. Постепенно реформаторы двигались к кульминационному пункту реформ — введению всеобщей воинской повинности. Парижская конвенция с ее ограничением численности прусских войск вынудила на время отложить решение вопроса. Однако удалось создать систему ускоренного военного обучения, так называемую крюмпер-систему. Она означала, что после краткой подготовки призванных на сборы военнообязанных их отправляли домой и заменяли новобранцами. В результате, к 1811 г. Пруссия имела около 130 тыс. вполне боеспособных солдат (крюмперов). К организации армии Шарнхорст вернулся после разгрома Наполеона в России. В 1813 г. им было принято несколько важных решений: создан корпус добровольцев, к кадровой армии был приравнен ландвер (ополчение), был создан ландштурм (ополчение второй очереди). И главное, вводилась всеобщая воинская обязанность для мужчин с 24 лет.

В одном ряду с военной реформой стояла реформа образования. Как и первая, реформа образования разрушала традиционное социальное устройство и была направлена на сплочение нации. Нужно было воспитать и развить в немецком обществе чувство солидарности и такие качества, как инициативность и самостоятельность. Не случайно реформу образования поддерживали военные реформаторы. Эти две реформы дали толчок новому этапу модернизации общества в Пруссии и способствовали усилению государства.

Непосредственным осуществлением реформы образования в 1808–1810 гг. занимался министр Вильгельм Гумбольдт, руководствовавшийся гуманистическими идеалами всеобщего образования. Школы, полагал он, должны заботиться не об отдельном сословии, а обо всей нации и давать не узкоспециальные знания, а гармоничное всестороннее образование. Согласно закону, создавалась единая государственная школа из трех ступеней: народной школы, гимназии и университета, — которая заменила существовавшее до этого многообразие в виде церковных, частных, городских, корпоративных и государственных образовательных учреждений. Обязательность образования, введенная еще в 1717 г., только теперь стала строго исполняться. Появилось большое количество новых школ. В 1810 г. был открыт Берлинский университет, первым избранным ректором которого стал Фихте. Впоследствии Берлинский университет был назван именем младшего брата В. Гумбольдта — Александра Гумбольдта (1769–1859), знаменитого естествоиспытателя, путешественника, основателя таких научных дисциплин, как климатология, физическая география и ряда других.

Политическая эмансипация евреев

В эпоху наполеоновских завоеваний в различных германских странах происходила частичная политическая эмансипация евреев[101]. Там, где это не было прямо предписано французскими оккупационными властями, как, например, в Рейнской области, эмансипация происходила под французским влиянием или по французскому примеру, что вызывало недовольство многих патриотично настроенных немцев, воспринимавших это как акт, навязанный «иностранной тиранией». Вплоть до наступления нацистской эры этот аргумент останется основным для немецкого антисемитизма.

Самым активным среди поборников еврейской эмансипации был банкир Исраэль Якобсон, которого Гёте, противник эмансипации, называл «еврейским мессией». После создания в 1807 г. королевства Вестфалия Якобсон стал близким другом короля Жерома, и его возможности возросли. Новое королевство было организовано по французской модели, и не возникло трудностей для введения там режима для евреев по образцу, установленному в Париже: с одной стороны, эмансипация, с другой — система консисторий, т. е. организация еврейской религиозной жизни по христианской модели. Став председателем консистории, Якобсон управлял единоверцами в авторитарной манере, обновляя по своему усмотрению их религиозные обряды и обычаи. Якобсон мирно скончался в Берлине, увенчанный почестями и среди огромных богатств. Но все его потомки приняли христианство.

С другой стороны, само собой разумеется, что эмансипация евреев была в природе вещей, поскольку пришло время краха старых феодальных порядков. Отмена крепостного права, упразднение прежнего деления на сословия, равные права и обязанности всех граждан королевства делали невозможным сохранение особого режима для евреев и их статуса как особой касты неприкасаемых: они должны были или исчезнуть, или стать гражданами государства, как и все остальные.

Три крупнейшие еврейские общины Берлина, Кёнигсберга и Бреслау постоянно подталкивали этот процесс с помощью бесчисленных обращений, бомбардируя прошениями министров и самого короля. Летом 1808 г. Фридрих Вильгельм III поручил министру фон Шреттеру, правой руке Штейна, представить ему проект реформы. Разработанный проект имел целью постепенную эмансипацию и предусматривал по основным пунктам (запрет на государственную службу, строгое ограничение числа коммерсантов-евреев и т. п.) режим исключений. Но даже в этом виде проект подвергли критике за излишнюю либеральность большинство министров, которым он был представлен на рассмотрение. Только старые просветители в Министерстве народного образования выступили за немедленную и полную эмансипацию. Они подвергли критике и высмеяли массовые предрассудки против евреев и недостойный христиан страх перед еврейским господством. Вильгельм фон Гумбольдт, который был к тому же министром, счел полезным выступить с утверждением, что в судьбе евреев нет никакой тайны.

Подлинным творцом еврейской эмансипации стал Гарденберг. Он много путешествовал, и, вероятно, причиной его благожелательного отношения к евреям было космополитическое воспитание. Придя к власти, Гарденберг постоянно добивался осуществления полной эмансипации евреев в соответствии с принципом «равных прав, равных свобод, равных обязанностей», а также с принципами, заимствованными у Адама Смита, в области реорганизации в Пруссии коммерции и финансов. Он смог преодолеть резкие возражения администрации и даже самого короля. В конце концов, эдикт об эмансипации, изданный 11 марта 1812 г., содержал лишь одно ограничение для евреев: их не разрешалось принимать на государственную службу.

Идеология эмансипации была направлена на то, чтобы, кроме религиозных вопросов, сделать евреев во всем остальном подобными христианам. Напротив, согласно концепции «христианского государства», евреи должны были максимально отличаться от остальных граждан. Эта концепция продолжала оставаться преобладающей. Эдикт Гарденберга не был приведен в исполнение, ограничительные законы о евреях продолжали действовать. К 1815 г. стало казаться, что дело эмансипации в германских странах в целом проиграно, а в правление Фридриха-Вильгельма IV (1840–1861) даже возник вопрос о восстановлении гетто. Стремясь к спасению завоеванных позиций, крупные еврейские финансисты осадили дипломатов, собравшихся на Венском конгрессе. Со своей стороны, представители свободных городов, выступавших против эмансипации, также проявляли активность, так что «звонкие» аргументы, бывшие нормой в ту эпоху, широко использовались обеими сторонами. В конце концов, баланс склонился в пользу евреев, в поддержку которых выступили великие державы: в результате, Европа вступила в эру Ротшильдов, в эпоху сотрудничества правителей и крупных банков.

Рождение германского национализма

Эпоха Французской революции и Наполеоновских войн стала и временем рождения германского национализма, хотя самой «Германии» еще не было ни в политическом, ни в географическом смысле[102].

В нач. XIX в. многие немцы ощутили то, что сегодня называют кризисом интеграции, т. е. адаптации к новым условиям. Эпоха революций и войн, почти полностью уничтожив старую идентичность, привела к возникновению своего рода социально-психологического вакуума или, говоря словами Зигмунда Фрейда, глубокого «психоневроза».

В этой ситуации национализм как бы занял место церкви, придавая жизни новый смысл на фоне отмирания прежних церковных и территориальных исторических традиций, и стал основой для новой идентичности.

Первыми носителями национализма стали интеллектуалы, остро ощущавшие потребность в новой идентичности, особенно после краха Священной империи. При этом немецкий, как и любой другой, национализм формировался на основе двух миров: с одной стороны, мифа о грандиозном национальном прошлом, с другой — мифа о национальном возрождении и об уготованном немецкой нации блестящем будущем. «Немецкая нация» и «немецкий народ» стали потенциально могучими историческими силами, хотя еще на рубеже XVIII–XIX вв. они существовали только в политических фантазиях узкого круга интеллигенции. Совсем не случайно, что этот круг образовывали прежде всего протестантские теологи, историки, писатели, чиновники, учителя. Они были более свободными от стеснительных церковных догм, и то, что в центре их внимания была идея нации, в конце концов привело к тому, что национализм приобрел черты «политической религии».

Ранний немецкий национализм являлся либеральным и оппозиционным по отношению к «старому порядку» воззрением[103]. Его идеологи отстаивали необходимость подчинения власти монархов в отдельных германских государствах интересам нации, ликвидирования дворянских привилегий, устранения сословного неравенства. Понятие «подданный» националисты вслед за видным писателем Кристофом Виландом (1733–1813) презрительно называли «дурно звучащим и неприличным» и считали, что его место должно занять понятие активного гражданина государства. Он должен обладать либо собственностью, либо образованием, на основе которых мог бы содействовать делу нации.

У представителей раннего немецкого национализма к требованию единства нации с самого начала примешивалось хотя еще смутно выраженное, но тем не менее весьма сильное сознание особого предназначения немцев. Они полагали, что объединенная Германия, развив свои неисчислимые силы, сможет стать ангелом-хранителем всего человечества. Тогдашняя немецкая реальность представляла собой жалкое зрелище, и немецкие националисты вдохновлялись не ею, а фантазией. Чарующая утопия об охватывающем весь мир восхищении национальным призванием немцев являлась своеобразной компенсацией за удручающую современность. Так, один из ранних немецких романтиков и националистов, мыслитель и литератор Фридрих Шлегель спустя 11 лет после Французской революции писал:

Он был первым немецким писателем, призвавшим к священной войне против французов, к «абсолютной войне на уничтожение насквозь прогнившей нации». Поскольку французы, по его мнению, использовали свое превосходство для уничтожения немецкого народа, то временно побежденные вправе «полностью истребить» своих врагов. Столь же радикальным был Клейст, который требовал, чтобы немцы оказались достойными своих предков, разгромивших Рим, и также беспощадно уничтожали бы французского врага:

Поборники национализма усматривали в создании немецкого национального государства, в единении всей германской народности основу для преодоления всех стоявших перед Германией трудностей. Этому же служила имперская мифология и призыв к возрождению империи. Присущее национализму мессианское сознание и вера в избранность, превращение национализма в религию, ядовитая ксенофобия и упования на «немецкого Наполеона», который железной рукой сотворит единое национальное государство, соединились во взрывоопасную идеологическую смесь. Прозорливо писал в 1848 г. консервативный австрийский писатель Франц Грильпарцер, что «путь современного человечества начинается с гуманизма, проходит через национализм и заканчивается зверством».

Однако немецкий национализм оказывался перед лицом неразрешимого противоречия: с одной стороны, у немцев, объединенных в единую нацию и государство, более высокое призвание, чем у остальных народов; с другой, — они не могут замыкаться в рамках своего национального эгоизма, а должны отдать все свои дарования на благо человечества. Не случайно «первый политический проповедник большого масштаба», берлинский теолог и философ Фридрих Шлейермахер выдвинул требование единства национализма и космополитизма, подкрепив его ветхозаветным «Так хочет Бог».

Берлинский историк Фридрих Рюс, германофильство которого соединялась не только с антисемитизмом, но и с франкофобией, старался внушить молодежи убеждение в «дьявольской порочности» французов. Вместе с филологом Фридрихом Якобсом из Веймара он принадлежал к тем профессорам, которые и с кафедры, и в печати беспрестанно обрушивались на «исконного врага». Видный публицист Йозеф Гёррес (1776–1848), который прежде восхвалял Французскую революцию, теперь в своем «Рейнском Меркурии» (издавался в 1814–1816 гг.) с не меньшим энтузиазмом осуждал «адскую шайку» французов как «воплощение абсолютного зла». Война против этого воплощения «всего презренного и дурного», по его словам, дала бы немецкому народу «радость отсутствующего единства». Педагог, основатель немецкого патриотического спортивного движения Фридрих Людвиг Ян (1778–1852) возглашал: «Германии на свой страх и риск нужна война, нужна кровная вражда к французишкам, чтобы расцвести во всей полноте своей народности…» Так была сформулирована программа юного немецкого национализма, получившая настоящее признание, однако, только позднее, в 1840–1870 гг.

Но Гёрреса и Яна превзошел Арндт со своей прямо-таки патологической одержимостью местью французам. Он постоянно призывал к «истреблению вредных французских паразитов», «всякого француза как изверга». Предупреждая возможные возражения, он восклицал: «Будьте прокляты гуманизм и космополитизм и тот вселенский еврейский дух, который их восхваляет!». Всякой космополитической терпимости Арндт противопоставлял свой националистический катехизис: «Я ненавижу всех французов без исключения во имя Бога и моего народа».

После успешных походов 1813–1815 гг. и двух поражений Наполеона, когда пол века спустя после великих сражений Фридриха II впервые были одержаны победы, прорвалось чувство триумфа, в котором открыто зазвучали шовинистические мотивы. Этим чувством был переполнен «Рейнский Меркурий» Гёрреса. Прусский ландвер маршировал назад на родину с песней:

Весна свободы

В 1812 г. Штейн развернул в России политическую деятельность как советник царя в борьбе против Наполеона. Свою позицию он характеризовал таким образом: «Я заявил уполномоченному царя, что мои намерения состоят отнюдь не в переходе на русскую службу, а лишь в стремлении полезным для моего отечества образом принимать участие в решении германских дел, которые возникли бы в ходе военных событий. Этим заявлением я сохранил за собой свободу действий в соответствии с моими убеждениями…»

Те немцы, которые в эти годы были полны свободолюбивых чувств, сражались против Наполеона на чужбине, в рядах армий других стран. Только Шарнхорст, подвергнутый опале, а затем призванный вновь, твердо держался на своем посту. И еще один человек прогрессивного духа — Вильгельм фон Гумбольдт — стал прусским министром.

Когда Наполеон в 1812 г. начал свой поход против России, в рядах его «Великой армии», насчитывавшей 600 тыс. человек, было 180 тыс. немцев из государств Рейнского союза, а также вспомогательный корпус, который Пруссия выставила согласно договору. В Санкт-Петербурге под руководством Штейна тотчас сформировался Немецкий комитет. Он выпускал обращения к немцам, служившим в наполеоновской армии, а также вел пропаганду среди немецких военнопленных, находившихся в русских лагерях. Час Штейна пробил в 1813 г. Жалкие остатки разбитой армии Наполеона покатились с ледяного поля битвы в России назад через Германию. Весь европейский континент содрогался под воздействием грандиозных событий, в ходе которых так бесславно померкло ослепительное сияние непобедимости французского императора. То был неповторимый исторический момент. Все зависело от того, сумеет ли Пруссия использовать слабость Наполеона и подготовиться к освободительной войне, прежде чем тот восполнит свои потери в людях и вооружении новыми рекрутскими наборами во Франции и государствах Рейнского союза. Уже был сделан первый шаг: генерал Йорк, командир прусского вспомогательного корпуса, входившего в состав французской армии, под нажимом Штейна и молодого Карла фон Клаузевица 30 декабря 1812 г. заключил Таурогенскую конвенцию с русским генералом Дибичем. В ней было записано, что корпус Йорка займет «нейтральные позиции» и будет ожидать дальнейшего решения прусского короля[104].

В январе 1813 г. Штейн поспешил в Кёнигсберг: Йорк должен был отказаться от нейтралитета и перейти к открытому выступлению. Штейн потребовал от генерала немедленных действий против Наполеона, независимо оттого, какова будет воля прусского короля. Штейну удалось преодолеть внутреннюю раздвоенность Йорка, который в действиях на свой страх и риск видел попрание всех понятий о долге повиновения прусского офицера своему королю. Штейн увлек за собой колеблющегося Йорка. Йорк призвал народ Восточной Пруссии к оружию. В духе взглядов Шарнхорста в соответствии с планами Клаузевица был сформирован восточнопрусский ландвер. Неповиновение Йорка не помешало, однако, тому, что вскоре он начал воевать против Наполеона уже с согласия короля, а позднее был возвеличен прусской историографией как истинный герой 1813 г. и назван более выдающимся деятелем, чем Штейн. После победы в битве при Вартенбурге Йорк получил в качестве добавления к своей фамилии название этого города.

После выступления Йорка пламя восстания стало перекидываться из Восточной Пруссии в Силезию и Бранденбург. 28 февраля 1813 г. в Калише Пруссия заключила союзный договор с Россией. Российско-прусский союзный договор заложил основы шестой антифранцузской коалиции. Через месяц, 16 марта, прусский король объявил Франции войну. На следующий день он обратился к населению Пруссии с воззванием «К моему народу!», в котором призвал подданных к восстанию против Наполеона. Оно вызвало массовое воодушевление, подогреваемое потоком изданий антифранцузской и националистической литературы. Участвовать в этом не гнушался ни один из немецких мыслителей или писателей. Исключением являлся космополит Гёте, который демонстративно продолжал носить полученный от Наполеона орден.

Освободительная война против Франции стала поистине национальной войной. Правда, в пропрусской историографии долгое время жил миф о том, что «король призвал, и все, все пришли». На самом деле Фридрих Вильгельм III с его нерешительным и боязливым характером колебался так долго, что прусские генералы стали подумывать о необходимости его отречения. Так что на войну пришли уже почти все, прежде чем появился сам король. Немецкое национальное восстание охватывало в основном территорию Пруссии. В государствах Рейнского союза население сохраняло лояльность по отношению к Наполеону. Локальные волнения вспыхнули в Берге и Вестфалии, но они были быстро подавлены.

Правда, Штейну не удалось добиться включения в обнародованный в Калише русским царем и прусским королем манифест о войне против Наполеона пункта о том, что государи Рейнского союза лишатся трона, если в течение шести недель не повернут армии против французского императора. Однако Калишский манифест обещал населению Пруссии и всем немцам свободу и независимость в новой Германской империи. Во всей Восточной Пруссии добровольцы спешили выступить против Наполеона, и самым мощным стимулом для них было именно это обещание свободы. Наблюдатели того времени усматривали в этом восстании народа Пруссии против Наполеона взрыв «испанского духа».

Число участников шестой коалиции росло. К России и Пруссии присоединились Англия и Швеция. Скорость разгрома Наполеона во многом зависела от позиции Австрии. После некоторых колебаний, в августе 1813 г. она присоединилась к коалиции. 16–19 октября 1813 г. под Лейпцигом произошло самое крупное и кровавое сражение той эпохи — «Битва народов», которая закончилась победой коалиции. Остатки «великой армии» отступили к Рейну. Наполеон лишился власти над многими частями своей империи. Развалился Рейнский союз. Германские государства одно за другим присоединялись к коалиции. Последней это сделала Саксония. Власть Наполеона над Германией была окончательно им потеряна.

В конце 1813 г. союзные армии подошли к Рейну. В очередной раз Наполеону предложили мир, от которого он вновь отказался. Французский император еще надеялся, что ему удастся переломить ход войны и добиться максимальных уступок. Союзники начали войну на территории Франции. Чтобы укрепить коалицию и наметить контуры будущего мирного договора, 1 марта 1814 г. в Шомоне (небольшой город во Франции) был заключен общий союзный договор. Его подписали представители четырех государств — Англии, Австрии, Пруссии и России. Союзники договорились продолжить борьбу с Францией до окончательной победы. Англичане брали на себя обязательство по финансированию армий коалиции, а остальные державы обязывались выставить против Франции армии по 150 тыс. человек. Шомонский трактат явился смертным приговором наполеоновской империи. Отдельные статьи трактата определяли принципы послевоенного устройства Европы и намечали решение конкретных вопросов. Договоренности, достигнутые в Шомоне, были подтверждены на Венском конгрессе.

Следует подчеркнуть особую прусскую линию в этот период. Пруссия как была, так и осталась родиной национального движения, и 1813 год стал годом рождения современной германской (прусской) армии, а Освободительная война 1813 г., проходившая при ведущем участии Пруссии, — событием, послужившим начальным шагом к созданию первого немецкого национального государства. Учрежденный в 1813 г. орден «Железный крест» стал высшей военной наградой Германского рейха.

Антинаполеоновские освободительные войны стали ключевым событием немецкой национальной истории. Для определения сути их национального характера нужно отметить три аспекта:

1. Антинаполеоновские освободительные войны дали мощный импульс к образованию немецкой нации. Образованные слои, уже выработавшие к тому времени свое национальное самосознание, искали и находили в них возможность утвердиться как политическая сила, и новые слои народа присоединились к национальной общности. Немцы впервые почувствовали, что выступают единым народом. Однако не было объединяющей политической программы, не было выдвинуто требование суверенитета народа, и немецкое национальное государство в лучшем случае оставалось далекой мечтой.

2. Земельный патриотизм и впредь продолжал играть решающую роль в деле образования немецкой нации. В своих политических ожиданиях немцы ограничивались стремлением к установлению конституционного устройства и обретению современных гражданских прав в рамках отдельных немецких государств, и важно понять, что это представляло собой часть процесса становления немецкой нации.

3. Французская революция и владычество Наполеона представляли для Германии в национальном отношении особый вызов. Не только в том, что касалось национального движения, но и в отношении ранних форм национализма между обеими нациями происходило значительное взаимодействие.

Германия в 1815 году

Французская революция и эра Наполеона повлекли за собой крупные перемены не только для Западной, но и для немецкоязычной Центральной Европы. Уже многие современники сознавали, что в 1815 г. был преодолен эпохальный рубеж.

Начало новой эпохи на немецкой земле можно определить довольно точно — 1800 г., когда в ответ на военную экспансию Франции немецкие государства приступили — чтобы не погибнуть — к оборонительной модернизации и осуществили ряд важных политических реформ. В 1809 г. Карл фон Клаузевиц отмечал, что Европа не могла миновать большой революции, кто бы там ни вышел победителем, и что только короли «с их правительствами», которые «могут действовать в духе этой великой Реформации и сумеют сами подталкивать ее, удержатся у власти!». Это и был основной принцип «революции высшего чиновничества», которое как в Рейнском союзе, так и в Пруссии провело множество законодательных реформ сверху, чтобы не только избежать участи французской монархии, но и лишить власти «автократический абсолютизм» в собственной стране. Полностью осознавая свою «воспитательную диктатуру», высшие берлинские чиновники, например, полагали, что с конца XVIII в. прусская бюрократия осуществила те действия, «которые в других странах приписываются народным представителям». Еще в 1819 г. Карл Фридрих фон Бойме, бывший канцлер, а потом министр законодательных реформ, констатировал, что «в Пруссии власть сама устранила реформами те недостатки системы и управления, которые в других местах приводили к революциям».

Политическая стратегия «оборонительной модернизации» являлась в первую очередь продуктивным ответом на чудовищное давление, оказывавшееся на германские государства со стороны революционной и наполеоновской Франции. Германия стремилась к «ограниченному изменению системы, чтобы предотвратить далеко идущий переворот в политических, социальных и экономических структурах власти». Она могла питать надежду на выживание только в случае решительной реформы традиционного жизненного мира и преодоления относительного отставания от Запада. Эрнст Мориц Арндт, тогда реформатор по увлечению и франкофоб по призванию, еще в 1814 г. сделал такое признание: «Я был бы очень неблагодарным человеком, а к тому же и обманщиком, если бы не признал открыто, что мы бесконечно многим обязаны этой дикой и безумной Революции, она извергла богатейший взрыв духа, она донесла до голов и сердец идеи, оказавшиеся самыми нужными для будущего и, постигая которые, еще 20–30 лет назад большинство людей содрогалось от ужаса. Она ускорила тот процесс духовного брожения, через которое мы должны были пройти как через наше чистилище, если мы хотели дойти до небесных врат нового мира. В будущем мы сами окажемся виноватыми, если не сумеем удержаться на золотом среднем пути, который может провести нас через политические опасности между бесконечной теорией и ограниченной практикой».

Южногерманской «революции сверху» удалось врасти в процесс модернизации, а благодаря этому сохранить монархию и значительную часть традиционных общественных структур. На базе этой консервации они существовали и весь XIX век. Поэтому было бы ошибочно рассматривать новаторские законы модернизации как деяния буржуазных администраторов. Напротив, среди реформаторов было много дворян, а на ключевых постах чаще всего находились просвещенные и образованные аристократы, которые, понимая неотвратимость преобразований, сами проводили их, хотя в некоторых случаях и тормозили или же делали значительные уступки своим консервативным собратьям по дворянскому сословию.

Несмотря на успехи, не следует преувеличивать масштаб непосредственно произошедших изменений. Стойкое сопротивление старых институтов и отдельных общественных групп ослабляло реформы, препятствовало их проведению, иногда даже пресекало их в зародыше. К тому же, реформы не только наталкивались на имевшиеся и трудно преодолеваемые барьеры, но и само их проведение, как любая политика, влекло за собой сложные и непредвиденные проблемы. Ввиду широких замыслов, связанных с поставленными задачами, руководящие реформаторы считали необходимым жесткую централизацию.

Неизбежным следствием централизма и этатизма оказался многократно хулимый бюрократизм. Но кто иной, кроме хорошо организованной и всемогущей администрации, мог обеспечить политически действенную эффективность государства? Централизм, этатизм и бюрократизм взаимодействовали в деле уничтожения многочисленных традиционных, хорошо известных и проверенных структур; они мелочно опекали подданного на его пути к лучшему будущему; бесчисленными предписаниями они душили и без того робкую инициативу отдельного человека или групп людей, администрация игнорировала даже скромные пожелания, если они могли помешать ее решениям.

В целом 1807–1821 гг. — весьма успешный период осуществления в Пруссии политики реформ по преобразованию аграрного общества и аграрной экономики. Однако нельзя не заметить, что компромиссы и малодушие прусских чиновников часто серьезно умаляли результаты реформ. Были и откровенные провалы. Пропасть, лежавшая между реформаторскими замыслами и стойкими устаревшими традициями, поглотила немало умно и смело задуманных проектов. Но в реформах, бесспорно, было намечено множество направлений в будущее, даже если эти реформы застревали на полпути или проваливались. Их целевые установки становились критерием для оценки дальнейших дел.

Германская оппозиция Французской революции

На рубеже веков оказалось, что, несмотря на географическую близость Германии к Франции, демонстрировавшиеся последней столь яркие революционные успехи ни в одном из германских государств не привели к революции снизу. Из опасения переворотов власти во многих местах проводили усиленную превентивную политику. Немецкий Старый порядок чувствовал себя в состоянии конфронтации с Французской революцией. Земельная реформа во Франции поставила под вопрос традиционное аграрное устройство восточнее Рейна. Антисословное французское законодательство подрывало социальную иерархию в Германии. Под влиянием революционных идей идеологической атаке подверглись церковные вероучения, а абсолютистскому, бюрократическому, военному аппарату в Германии были противопоставлены идеи свободы и равенства, принципы конституции и новый политический порядок. Идеал политически гомогенной и суверенной нации был явно более привлекательным, чем действительность многонациональной империи с ее феодально-сословным плюрализмом. И все же искра Французской революции не разожгла пламени революции немецкой. В Старой империи ситуация так и не достигла того напряжения, при котором мог бы реализоваться революционный потенциал.

Немецкое дворянство слишком прочно было связано с управлением, армией, дипломатией — короче, с государственной службой и придворной жизнью. К тому же в сфере местного господства положению дворянства обеспечивалась такая надежность, что у него не было повода поддерживать враждебные монархии силы. Городское бюргерство в большинстве своем было архиконсервативным, жители в городах Восточной Германии привыкли к зависимости. С 1789 г. в разных городах — в Боппарде, Трире, Кобленце, Кёльне и Ахене — вспыхивали волнения, но сотни и сотни городов оставались спокойными. Мелкая буржуазия играла в политике минимальную роль. Немногочисленные западногерманские «капиталисты» представляли собой все что угодно, кроме политически опасных личностей.

Что касается немецких якобинцев (намного лучше большинству из них подошло бы название «республиканцы»), то так называли представителей разных левых движений — от умеренных сторонников конституционной монархии до поборников республиканизма. Это были крохотные гетерогенные группы. Всех их связывало недовольство старым порядком. Некоторые горячие головы призывали к революции, но они образовывали ничтожную часть внутри и без того немногочисленного меньшинства.

Вероятно, Париж не смог бы завершить исторический разрыв с феодализмом без охвативших всю Францию восстаний крестьянства, как и большевикам без крестьянской революции едва ли так быстро удалось бы свержение царизма. Локальные крестьянские волнения после 1790 г. вспыхивали и в ряде германских земель. От Рейнланда до Мекленбурга, от Саксонии до Силезии бунтовало сельское население, вдохновляемое на борьбу за «доброе старое право» известиями о французских событиях. Широкого распространения эти движения не получили, но местами складывалась весьма напряженная ситуация. Так было, например, в Саксонии, где войска кроваво подавили восстание примерно 10 тыс. крестьян, и в Силезии. В правовом отношении западноэльбские и южногерманские крестьяне находились в лучшем положении, чем французские: 90% из них являлись владельцами дворов, во Франции таковыми были всего лишь 35%. Существенным фактором была и многовековая, религиозно закрепленная верноподданическая немецкая ментальность, ставшая преградой для проявления открытого неповиновения. Наконец, низшие городские слои в Германии были еще далеки от желания политических конфликтов. Мелкий, пусть и бедный, бюргер в большинстве немецких городов — а это были маленькие городки — чувствовал себя пока вполне уверенно.

Таким образом, в конце 80-х гг. XVIII в. в империи существовал довольно слабый революционный потенциал по сравнению с Францией. В крупных немецких государствах с попытками революционных выступлений властям удалось справиться. Не смотря на потерю доверия к монархии и ее политический кризис, в германских государствах структуры управления, церкви, армии, университетов и сама старая идеология устояли и после 1789 г.