Германская история: через тернии двух тысячелетий

Облик эпохи

Эпоха немецкой истории от Венского конгресса до создания новой Германской империи состоит из трех периодов — реставрации, революции, реакции. Это была эпоха противоречий и конфликтов, переворотов во многих сферах общественной жизни. Это было время идиллий и репрессий, открытого противоборства и компромиссов, уютного бюргерского бидермейера и баррикад на улицах немецких городов, почтовых карет и дымящих паровозов, тянувших Германию в царство машинного Молоха.

Начало эпохи проходило под определяющим влиянием Священного союза, зорко охранявшего реставрированный европейский порядок от любых революционных выступлений. Не сбылись надежды многих немцев на создание свободного, единого национального государства. Вместо него был создан рыхлый и аморфный Германский союз, ведущую роль в котором играла Австрия и который был послушным орудием Священного союза. Свою главную задачу германские правители усматривали в подавлении любых устремлений к свободе. Пресса и публицистика подвергались жесточайшей цензуре, университеты находились под контролем, политическая деятельность была почти невозможной. При этом среди возвращавшихся домой солдат, воевавших с Наполеоном, быстро распространялись настроения горечи и разочарования; бурлили новыми идеями студенческие аудитории, повсеместно создавались земляческие корпорации студентов, выступавших против реакционной политики Германского союза.

В эти же годы был создан Германский таможенный союз и тем самым — единый внутренний рынок. В 1835 г. был введен в эксплуатацию первый участок германской железной дороги. Начался процесс индустриализации. Вместе с фабриками появился новый класс фабричных рабочих. Вначале в промышленности они могли зарабатывать больше, чем в сельском хозяйстве и ремесленных мастерских, но быстрый рост населения привел вскоре к избытку рабочей силы и соответственно к снижению ее стоимости. Из-за отсутствия какого-либо социального законодательства массы фабричных рабочих жили в большой нужде. Их выступления, как было показано в предыдущей главе, безжалостно подавлялись.

Представители национально-либерального движения настойчиво добивались принятия конституции, гарантировавшей права человека и соучастие народа в политической власти. Национальное движение охватило тогда не только Германию. Его пламя полыхало на всем европейском континенте, в Польше и Греции, Италии и Венгрии, Чехии и Хорватии.

Искры Февральской революции 1848 г., происшедшей во Франции, разожгли пожар и в Германии. Во всех немецких государствах в марте у власти на волне стихийных народных выступлений оказались либеральные министерства. Члены Германского союза приняли решение созвать во Франкфурте-на-Майне общегерманский парламент. Торжественное открытие народного представительства в церкви Святого Павла сопровождалось фейерверком и звоном колоколов. Казалось, что для Германии наступает новая эра.

Но пока депутаты парламента вели долгие дискуссии о форме будущего единого государства, монархи германских земель заявили, что не намерены уступать свою власть Национальному собранию и имперскому правительству. Быстро оправившись от мартовского шока, Австрия и Пруссия вступили на путь конфронтации с Франкфуртским парламентом, игнорируя его решения. Прусский король отверг предложенную ему парламентом корону «императора немцев», это означало бесславный конец Национального собрания. Опасаясь радикализации революции и помня об ужасах кровавого якобинского террора, национально-консервативные и либеральные круги предпочли повернуть к союзу с монархиями.

Демократы пытались довести революцию до конца. Но революционная борьба за имперскую конституцию в Бадене, Пфальце, Саксонии закончилась разгромом повстанцев войсками (прежде всего прусскими). Хотя революция закончилась неудачей, к прежнему положению дел возврата быть уже не могло. В большинстве немецких государств были приняты конституции, правда, умеренные и без подлинного народного представительства.

Тем не менее новое неуклонно пробивало себе дорогу. Бурный ход промышленной революции выдвинул на первый план социальные проблемы. Наряду с либерализмом и национализмом, определявшими общественное развитие в домартовской Германии, теперь выдвинулся и социализм, громко заявивший о своих исторических притязаниях. Раздавшийся накануне революции боевой клич «Коммунистического Манифеста» — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — не смолкал потом на протяжении полутора веков и не раз приводил в трепет власть имущих.

«Трон и алтарь»

В то время как участники освободительной войны возвращались домой, ожидая исполнения своих надежд на создание единой и свободной Германии, в Вене собрался конгресс европейских монархов, для которых не было ничего страшнее, чем справедливое национально-государственное устройство Европы, казавшееся им революционным и опасным. Венский конгресс проходил под лозунгом реставрации, возвращения к дореволюционной системе государств и прежнему социально-политическому порядку[105]. Для победителей Наполеона в основном было восстановлено положение, существовавшее в 1792 г. Только Пруссия получила значительную часть Саксонии и расширила свои рейнские владения. Напротив, Австрия потеряла Бельгию и область Верхнего Рейна. Этим закончилась многовековая прямая конфронтация Австрии и Франции, которая началась еще в XVI в. войнами императора Карла V с королем Франциском I за Италию и бургундское наследство. Теперь вместо Габсбургов немецким соседом и потенциально главным противником Франции на Рейне стала Пруссия, простиравшаяся отныне от Ахена до Тильзита.

Крупнейший политический деятель той эпохи князь Клеменс Венцель Меттерних (1773–1859), который происходил из Рейнской провинции, но являлся австрийским канцлером, отнюдь не желал, чтобы Австрия снова стала ведущим государством Германской империи, ибо вообще не хотел единой Германии. В ее объединении Меттерних видел опасность для Габсбургской империи, которая, будучи оттеснена Пруссией, имела своим экономическим и политическим фундаментом негерманские народы Юго-Восточной Европы. С помощью наследственной бюрократии Меттерних превратил Австрию, которая благодаря реформам, проведенным при Марии Терезии и особенно при Иосифе II, некоторое время была либеральной противоположностью реакционной Пруссии, в настоящую тюрьму народов. По мнению Меттерниха, существование пребывающей в состоянии внутренних распрей и бессильной раздробленности Германии должно было обеспечить государственную самостоятельность Австрии.

Южногерманские государства Меттерних считал орудиями своей политики, пользуясь ими для того, чтобы не допустить усиления Пруссии. Он проводил эту политику уже во время войны против Наполеона, гарантировав в 1813 г. государям Рейнского союза (за исключением Вестфалии) сохранение их власти в качестве вознаграждения за переход в лагерь союзников. Тем самым Меттерних заблаговременно перечеркнул план Штейна, предусматривавший низложение «королевской мелюзги»[106].

Германия, как и прежде, осталась раздробленной. Венский конгресс даже не стал рассматривать предложенный Штейном план объединения страны. О восстановлении Священной Римской империи не было и речи, но ее преемником стал Германский союз. Он состоял из 37 (позднее — 34) суверенных государств и четырех вольных городов — Гамбурга, Бремена, Любека и Франкфурта-на-Майне. Во главе его находился постоянно заседавший во Франкфурте-на-Майне Союзный совет, или бундестаг, — единственное общегерманское учреждение, — не выборный парламент, а конгресс посланников, работой которого руководил австрийский император. Австрия и Пруссия входили в Германский союз только теми территориями, которые прежде относились к империи. С другой стороны, к участию в делах Союза привлекались иностранные монархи: король Дании как правитель Шлезвига, английский король, владевший Ганновером, и король Нидерландов, которому принадлежал Люксембург Такое устройство Германии было решительным отрицанием национального принципа и последней попыткой сохранить раздробленность страны для поддержания баланса интересов великих держав.

Территория Пруссии состояла из двух отдельно расположенных частей — шести старопрусских провинций на востоке и двух на западе — Рейнской и Вестфалии. Последние продолжали значительно опережать в экономическом отношении более отсталый восток Пруссии: здесь успешно шло капиталистическое развитие, крепла богатая и влиятельная буржуазия. В немалой мере этому способствовали антифеодальные преобразования, проведенные во время Французской революции и в наполеоновский период. На востоке по-прежнему господствовало юнкерство и преобладало его крупное землевладение. Юнкеры не замедлили воспользоваться изменившимся положением: в целях нового захвата крестьянских земель они добились от короля декларации 29 мая 1816 г., чтобы обойти Октябрьский эдикт Штейна и закон 1811 г. о «регулировании». Все крестьянские хозяйства, не имевшие полной упряжки рабочего скота, а также не внесенные в списки провинциальных налоговых ведомств, самовольно присваивались юнкерами, а их владельцы превращались в безземельных поденщиков. В результате, в восточных провинциях Пруссии осталась всего одна четверть свободных крестьянских дворов. Юнкеры, весьма недовольные законом 1811 г. и не желавшие видеть своими соседями независимых собственников-крестьян, теперь снова почувствовали себя господами положения.

Различия между западными и восточными провинциями Пруссии усиливались из-за неупорядоченной таможенной системы. На востоке в 1815 г. насчитывалось 67 различных таможенных тарифов, зачастую противоречивших друг другу. На западе частично еще сохранялись тарифы времен Тридцатилетней войны и пошлины периода французской оккупации. Решение таможенной проблемы стало ближайшим требованием прусской буржуазии, нуждавшейся в защите от иностранной конкуренции. В 1818 г. рейнские буржуа подали королю прошение о необходимости создания единого таможенного союза во всей Германии. Но из-за противодействия Австрии, опасавшейся усиления Пруссии, покровительственный единый таможенный тариф был тогда введен лишь на территории Пруссии. Это свидетельствовало об усилении политического влияния прусской буржуазии в жизни государства, хотя победа над Францией лишь упрочила абсолютистский режим Фридриха Вильгельма III. После войны он забыл свои обещания ввести конституцию. Вместо этого в провинциях были учреждены сословные представительства — ландтаги, обладавшие только совещательными правами.

В большинстве других германских государств также преобладали абсолютистские режимы. В Ганновере и Саксонии были восстановлены почти все феодальные повинности крестьян, а также сословные ландтаги, закрепившие политическое господство дворянства. Иное положение сложилось на юго-западе. В Баварии, Бадене, Вюртемберге и Гессен-Дармштадте, где влияние буржуазной Франции оставило неизгладимый след, в 1817–1820 гг. была подтверждена отмена зависимого положения крестьян и введены умеренные конституции, отразившие повышение роли буржуазии. Двухпалатная система с высоким имущественным цензом, сохранившая привилегии дворянства, все же означала постепенное приближение этих государств к монархии нового, буржуазного типа.

Внутриполитическое устройство германских государств по решениям Венского конгресса до поры до времени оставалось неопределенным: были возможны как либеральные конституции, так и старые сословные представительства. Но общественность Германского союза, взбудораженная войной против Франции, громко требовала введения обещанных свобод и конституций, на что в годы бедствий легко соглашались перепуганные князья.

Система Меттерниха

С Венского конгресса началась эра реставрации и реакции. Ее дух лучше всего раскрывается в системе австрийского государственного канцлера Меттерниха. Основу этой системы составляло положение о том, что все государства Европы имеют общие первоочередные задачи, поскольку одинаково заинтересованы в соблюдении мира, права и порядка, нуждаются во внутренней и внешней стабильности и безопасности и в сохранении принципа монархической солидарности. Направление объединенных усилий на решение общих проблем должно было обеспечить, по мысли Меттерниха, создание такой системы равновесия в Европе, которая бы гарантировала независимость европейских государств и защищала маленькие государства от давления больших. Идея свободы не играла здесь никакой роли. Главную цель своей политической жизни и деятельности Меттерних видел в борьбе против революции. Он презирал идеи народного суверенитета и представительной системы и создал в Германии политическую полицию и свирепую цензуру печати. По его мнению, общая задача борьбы против революции обязывала европейские государства к интервенции при революционных движениях в соседних странах.

Система Меттерниха была надежной системой обороны против сил политического и социального прогресса. Меттерних знал, что история включает в себя постоянное изменение существующего, и поэтому был готов прагматично приспосабливать свою политику к «власти вещей». Но к конструктивному творческому действию он был неспособен.

В развалинах старых замков

В первые годы Реставрации в авангарде оппозиционного движения шло студенчество. В октябре 1817 г. по случаю трехсотлетнего юбилея Реформации около 500 студентов из 11 протестантских университетов собрались в Вартбурге, где Лютер некогда переводил Библию, под черно-красно-золотыми флагами. Это были цвета формы солдат добровольческого корпуса барона Адольфа фон Лютцова времен освободительной войны, состоявшего в основном из студентов и ремесленников, носивших черные мундиры с красными обшлагами и золотыми пуговицами. Теперь эти цвета стали символом национального движения и единства родины. Ораторы, выступавшие в Вартбурге, решительно требовали создания единой и свободной Германии. Часть наиболее радикальных студентов в знак протеста сожгла те книги, которые являлись, по их мнению, «реакционными и антигерманскими», а также солдатскую косичку и капральскую палку. Но вместе с книгами идеологов Реставрации в огонь полетел и Кодекс Наполеона, а это уже было проявлением тевтонского шовинизма и национализма.

Спустя два года студент Карл Занд совершил убийство приверженца Священного союза и агента русского царя, плодовитого немецкого писателя и драматурга Августа Коцебу, который едко высмеивал идеалы национального движения. Убийство Коцебу дало Меттерниху желанный повод разгромить оппозиционное движение. В августе 1819 г. первые министры германских государств приняли Карлсбадские постановления, направленные на жестокое подавление революционных настроений. Повсюду начались полицейские преследования «демагогов». Австрия и Пруссия фактически вернулись к абсолютистским порядкам, оппозиционные силы ушли в подполье. Казалось, что удалось воздвигнуть прочную плотину против революционных перемен. Но циник Меттерних понимал, что в прошлое вернуться невозможно. В своем дневнике он тогда записал: «Старая Европа находится в начале своего конца».

Германия же вступила в период, который позднее в искусстве назовут «бидермейером» — по вымышленной фамилии персонажа (стоявшей в заглавии сборника произведений немецкого писателя и поэта-юмориста Л. Эйхродта — Bidermeiers Liederlust, 2-я пол. XIX в.), олицетворявшего собой простодушие и мещанство. В Европе на два десятилетия воцарился покой, острые политические дебаты временно затихли. Но эта идиллия оказалась обманчивой. Новый подъем оппозиционного движения начался в 30-е гг. под влиянием Июльской революции во Франции, восстания в Польше и провозглашения независимости Бельгии.

Почти одновременно в августе-сентябре 1830 г. в различных государствах Германии вспыхнули массовые волнения. В Саксонии, где столкновения с полицией начались еще в июне, центром недовольства стал промышленный Лейпциг. В нем, а также в столице Саксонии, Дрездене, впервые в Германии была организована буржуазная гражданская гвардия. Король Саксонии, как и правитель Ганновера, был вынужден согласиться на введение конституционных порядков. Реакционные монархи отреклись от престола в Брауншвайге и Гессен-Касселе, и здесь в 1831–1832 гг. также были введены конституции. На юго-западе страны, в Баварии, Бадене и Вюртемберге, где и прежде имелись конституции, буржуазия добилась свободы прессы и развернула в печати кампанию за единство Германии.

Через два года немецкая оппозиция вновь показала свою живучесть. В мае 1832 г. около замка Гамбах в Пфальце собралось свыше 30 тыс. студентов, либеральных бюргеров, демократически настроенных ремесленников и рабочих, польских эмигрантов и французских демократов из Страсбурга. Снова во весь голос зазвучали требования о создании единой и свободной Германии и даже низвержении княжеских тронов. Один из главных ораторов, депутат баварского ландтага Филипп Якоб Зибенпфайфер заявил, что «настанет день, когда величественная Германия встанет на бронзовый пьедестал свободы и справедливости, держа в одной руке факел просвещения, который пошлет луч цивилизации в отдаленные уголки земли, а в другой — третейские весы». Меттерних ответил на гамбахскую демонстрацию новыми репрессиями. Была полностью ликвидирована свобода прессы, союзов и собраний, некоторые из инициаторов праздника подверглись аресту, другие бежали за границу[107]. Гамбахская демонстрация, проходившая под лозунгами объединения страны и введения конституционных свобод, показала, что в Германии зреют предпосылки для широкого революционного движения. Встревоженная этими событиями реакция перешла в наступление. По настоянию Австрии и Пруссии Союзный бундестаг в июне 1834 г. ужесточил законы, ограничивавшие права ландтагов и свободу печати и запрещавшие политические организации, народные демонстрации и ношение черно-красно-золотых общенациональных эмблем. В Гессене полиция разгромила тайное «Общество прав человека» во главе с ветераном студенческого движения пастором Фридрихом Вейдигом и студентом Георгом Бюхнером — одаренным поэтом, автором известной революционной драмы «Смерть Дантона». Общество стремилось подготовить в Германии демократическую революцию и развернуло с этой целью широкую агитацию. Пропаганда велась не только в городах, но и среди крестьян, для которых Бюхнер написал листовку «Гессенский сельский вестник» с призывом: «Мир хижинам — война дворцам!».

Одной из главных причин обострения ситуации в стране явился бурный прирост населения, приведший к нехватке продуктов питания. На селе, прежде всего в Остэльбии, возникло настоящее перенаселение, быстрее всего росло число безземельных людей. Не находя дома работы, они уходили в города, пополняя там многочисленные слои нищих. От этой массовой пауперизации страдали и ремесленники. Прусские и рейнские реформы ликвидировали регулирующие механизмы цехов, что вело к тому, что все большее число подмастерьев и учеников оставалось без работы. Никто не знал, каким образом можно справиться со столь массовым обнищанием.

В Германском союзе не только возросло социальное напряжение, но и вновь усилились волнения, связанные с внешнеполитическим и экономическим кризисами. После 1830 г. власти сохранили за собой общественно-политический контроль, но поскольку в большинстве немецких государств теперь существовали ландтаги, либеральные члены которых, имея депутатскую неприкосновенность, могли произносить дерзкие речи и публиковать критические статьи, то оппозиция значительно упрочилась. Все большую популярность завоевывала идея национального единства, особенно после Рейнского кризиса 1840 г., когда Франция снова обнаружила стремление установить свою границу по Рейну[108]. Это привело к всплеску стихийного массового национального движения в Германии, направленного не только против Франции, но и против вялой реакции Германского союза на домогательства Парижа.

В 1840-х годах произошло новое оживление немецкого национализма и его организаций. Всю страну охватило спортивно-патриотическое движение. Важным компонентом национального движения стали также певческие союзы. Они организовывали общегерманские фестивали, подогревавшие национальные эмоции. Тогда же начали проводиться общегерманские научные конгрессы, и на них постоянно подчеркивалось единство науки и национальной идеи. Эти годы стали также временем интенсивного создания национальных памятников — Кёльнского собора, монумента германскому вождю — победителю римлян Арминию в Детмольде, Валгаллы — храма-дворца[109] близ Регенсбурга, павильона освобождения в Кельхайме.

Социально-политическим волнениям не хватало только экономического кризиса, чтобы сложилась непосредственная революционная ситуация. Но это произошло в 1846 г. Кризис 1846–1847 гг. был последним европейским кризисом старого типа, который разразился из-за неурожая и вызванного им голода. За ним в 1847–1848 гг. последовал первый современный экономический кризис, причиной которого стал обвал конъюнктуры потребительских товаров из-за перепроизводства.

В Германии повсеместно вспыхнули стихийные голодные бунты, переросшие в Берлине в «картофельную войну». Эти бунты были подавлены военной силой. Заявил о себе и конституционный либерализм. 10 октября 1847 г. в гессенском городе Гёппенгейм собрались ведущие деятели этого направления, чтобы потребовать создания немецкого федеративного государства с сильным и ответственным перед парламентом правительством. А месяцем ранее в баденском Оффенбурге устроили съезд радикальные демократы, провозгласившие своей целью создание единой германской республики. Оживились также социально-революционные и социалистические круги, во главе которых стояли Фридрих Геккер, Вильгельм Вейтлинг, Мозес Гесс, а также радикальные союзы немецких подмастерьев, созданные эмигрантами в Швейцарии, Париже и Лондоне. Волна протеста и недовольства, которую не могли остановить власти, настраивала общество на близкие революционные потрясения.

Экономический национализм Фридриха Листа

Политическая экономия в Германии в 20–40-х гг. XIX в. развивалась как служанка прусской монархии и других князей. Ученые, вышедшие из школы камералистики, писали учебники, которые представляли собой скверное переложение англо-французских образцов на верноподданнически-немецкий лад и содержали лишь сумму знаний, необходимых для экзамена на должность чиновника.

Будущий автор оригинальной теории протекционизма, оказавший непосредственное влияние на развитие германского таможенного союза, Фридрих Лист родился в 1789 г. в вюртембергском городе Рейтлинген. Отец его был состоятельный ремесленник-кожевник. Школьное образование Листа закончилось в 15 лет, после чего он два года помогал отцу в мастерской. Среди подмастерьев он скоро приобрел репутацию лентяя и фантазера. Тогда семейный совет решил отдать его в учение к писцу. Здесь молодой Лист достиг большего успеха и начал восхождение по лестнице служебных должностей Вюртембергского королевства. За десять лет службы Лист занимал множество разных постов, изучал право в Тюбингенском университете и закончил служебную карьеру в чине счетного советника в Штутгарте. В 1817 г. он был назначен профессором «государственного управления» в Тюбингенском университете.

Лист обладал большим талантом литератора и оратора. Политическая страстность, смелость и четкость мысли, образность речи, язвительная ирония — все, чем отличаются его зрелые сочинения, появляется уже в его первых статьях. По натуре это был увлекающийся, экспансивный, необычайно энергичный человек. В 1819 г. он основал Торгово-промышленный союз, главной задачей которого стала борьба за экономическое единство Германии. Но в том же году над головой Листа начали сгущаться тучи. Профессора университета плели против него интриги и писали властям доносы, обвиняя Листа в распространении опасных политических идей. Листу поставили в вину его деятельность в Торгово-промышленном союзе: как государственный служащий, он должен был предварительно испросить санкцию начальства. Лист ответил гордым и полным достоинства заявлением об отставке из университета. Между тем горожане Рейтлингена избрали Листа в новый вюртембергский парламент — палату сословий. Правительство добилось того, что выборы были признаны недействительными, под тем предлогом, что Листу в то время еще не исполнилось 30 лет. В соответствии с требованием конституции Лист был избран через полгода.

Парламентская деятельность Листа была недолгой, но бурной. Вскоре после избрания он представил в палату написанную им самим петицию граждан Рейтлингена, где выдвигалась широкая программа демократических реформ. Этот документ, написанный резким бунтарским языком, навлек на Листа гонения правительства. По обвинению в «подстрекательстве против государственной власти» он был отдан под суд, лишен депутатского мандата и приговорен к десяти месяцам тюрьмы. Не дожидаясь ареста, Лист бежал за границу, где провел в скитаниях по соседним странам более двух лет.

Когда он вернулся в Вюртемберг, то был схвачен и заключен в крепость. Правительство решило избавиться от беспокойного арестанта и политического противника, имевшего уже общегерманскую известность. В обмен на согласие эмигрировать в Америку Лист был досрочно выпущен на свободу. В июне 1825 г. с женой и детьми он сошел с корабля в Нью-Йорке. Сначала Лист занялся фермерством, потом редактировал газету на немецком языке, стал предпринимателем, и наконец обратился к политической деятельности. Лист разрабатывал для США экономическую программу, в основе которой лежал протекционизм. Он считал, что в США, как и в Германии, промышленному развитию препятствует английская конкуренция.

В 1832 г. Лист приехал в Европу как американский гражданин и стал консулом США в Лейпциге. Это было время лихорадки железнодорожного строительства, охватившей всю Западную Европу. Лист давно увлекался этим новым делом, в котором видел не только важнейшее средство экономического прогресса, но и гарантию против войн. Эту странную иллюзию вместе с ним разделяли, впрочем, такие личности, как Генрих Гейне и Людвиг Бёрне, бывшие его друзьями. Лист организовал акционерное общество для строительства железной дороги Лейпциг — Дрезден, одной из первых в Германии. Втянутый в политические интриги и финансовые аферы, он разочаровался в грюндерстве и в 1837 г. уехал в Париж.

В Париже, в своей последней эмиграции, Лист прожил три года. Со страстью и энергией отдался он изучению политической экономии и изложению своих взглядов. Итогом его трудов была сначала обширная рукопись под заглавием «Естественная система политической экономии», опубликованная лишь в XX в., а затем — его главная работа, — «Национальная система политической экономии», изданная в Аугсбурге в 1841 г.

Свою книгу Лист мыслил как первый том большого труда, который должен был охватить все проблемы политической экономии. Поэтому книга имела подзаголовок: «Международная торговля, торговая политика и германский таможенный союз». Но замысел Листа остался неосуществленным. «Национальная система» имела немалый успех. Она сыграла важную роль в дискуссиях вокруг проблем экономического развития и торговой политики Германии и оказала серьезное влияние на немецкую экономическую мысль.

Главная идея Листа состояла в том, что процветание и объединение Германии может быть обеспечено только ростом ее промышленности, а последняя нуждается в защите от иностранной конкуренции с помощью высоких пошлин и других средств торговой политики. Больше всего эта идея импонировала промышленной буржуазии запада и юга Германии. Книга Листа нашла отклик и среди демократической интеллигенции. Безошибочно нашла она и своих врагов: идеи Л иста затрагивали интересы прусских юнкеров, которые вывозили хлеб в Англию и охотно готовы были согласиться на беспошлинный ввоз английских промышленных товаров в Германию в обмен на свободу импорта германского хлеба в Англию. В свободе торговли была заинтересована также старая каста торговой буржуазии северогерманских городов. В последние годы жизни Листа эти круги развернули против него кампанию клеветы, оскорблений, анонимных угроз. К тому же Лист нажил себе немало врагов своей деятельностью по строительству железных дорог и едкими публицистическими выступлениями, в которых задевал и аграриев, и университетскую профессуру, и церковь, а порой и представителей власти.

Между тем всегда крепкое здоровье Листа заметно пошатнулось. Сил его уже не хватало для постоянной борьбы и бурной деятельности, к которым он привык, не мог добиться он и материальной обеспеченности для своей семьи. Осенью 1846 г. Лист покончил жизнь самоубийством.

Лист был трагической личностью, полной романтических предрассудков и склонной к преувеличениям. Но его теория содержала зерно истины: стимулирование определенных отраслей промышленности в конкретных исторических условиях может вести за собой рост производственного потенциала в целом — и была попыткой ответить на вопрос о том, каким путем в рамках капитализма может быть ликвидирована экономическая отсталость стран, оказавшихся в силу особенностей их истории и хозяйства в задних рядах мирового сообщества.

Германский таможенный союз

Государства Германского союза вступили в эру реставрации в трудной финансовой ситуации. Военные затраты, выплаты контрибуции, издержки политики реформ привели к резкому росту государственного долга. Так, в Пруссии он возрос от 5,5 до 19,9 талеров на душу населения. Государственное банкротство было предотвращено только большими ссудами дома Ротшильдов. Ненамного лучше было положение в Австрии. Баден после 1815 г. должен был тратить 20%, Бавария — даже 30% государственных доходов на уплату долгов.

Немецкое сельское хозяйство с 1815 г. вошло в фазу непрерывного подъема. В 1815–1865 гг. сельскохозяйственное производство удвоилось, в то время как население Германского союза в тот же самый период возросло только на 50%, с 30 до 45 млн. человек. Случившиеся несколько хороших урожаев в 20-е гг. XIX столетия вызвали сельскохозяйственное перепроизводство и аграрный кризис.

Разумеется, немецкая индустрия росла бы быстрее, если бы Германский союз стал единым экономическим пространством, защищенным высокими таможенными барьерами. Именно этого требовал основанный в апреле 1819 г. «Союз немецких коммерсантов и фабрикантов», который представлял прежде всего интересы южнонемецкого и средненемецкого хозяйства. По инициативе Бадена бундестаг уже в 1819 и в 1820 гг. занимался проблемой немецкого таможенного объединения. Бездеятельность Германского союза в таможенной и торговой политике давала Пруссии необходимую свободу действий для создания Немецкого таможенного союза.

В мае 1818 г. Пруссия издала таможенный закон, который поднимал все таможенные барьеры в пределах Прусского государства и вводил умеренные заградительные пошлины. Импорт некоторых видов сырья и пищевых продуктов был беспошлинный, промышленные изделия могли облагаться налогом в размере, самое большее, 10%-ной стоимости товаров, колониальные товары и предметы роскоши — до 30% и больше[110].

Прусский таможенный закон вызвал в Германском союзе общее возмущение, прежде всего в смежных государствах. Экономическая политика Пруссии вынудила немецкие средние государства на ответные действия. Уже в 1820 г. вюртембергское правительство выступило с планом объединить всю неавстрийскую и непрусскую «Третью Германию» в общую таможенную зону. Но после длительных переговоров этот проект потерпел неудачу из-за непреодолимых противоречий между государствами, ориентированными на свободу торговли, и государствами, ориентированными на протекционизм.

В январе 1828 г. Бавария и Вюртемберг создали Таможенный союз, который в мае 1829 г. заключил торговый договор с прусской таможенной зоной. Ганновер, Саксония, Гессен и другие средненемецкие государства основали Торговый союз в сентябре 1828 г. при австрийском содействии и благосклонном участии Англии и Франции. Члены союза обязались не присоединяться к прусской таможенной зоне и поощрять взаимную торговлю. Однако они не образовали единого таможенного союза.

Первым государством, которое в феврале 1828 г. присоединилось к прусской таможенной зоне, было великое герцогство Гессен-Дармштадт. Это облегчило для него экспорт вина в Пруссию и примирило с определенными убытками в сфере собственной промышленности. Когда и Гессен в начале 1832 г. вышел из малоэффективного Средненемецкого торгового союза, был открыт путь к основанию крупного Немецкого таможенного союза. 1 января 1834 г. на границах 18 немецких государств с населением в 23 млн. человек были сломаны таможенные шлагбаумы. Уже в следующем году к Таможенному союзу присоединились также Баден и Нассау. Теперь вне союза помимо Австрии оставались лишь Ганновер, несколько мелких северогерманских государств и ганзейских городов.

С созданием Таможенного союза самая крупная часть Германии стала единой торговой областью, хотя в ней еще сохранялись различия в чеканке монет, в системе мер и весов, в торговом праве и, прежде всего, в правилах обложения налогом.

По уровню экономического развития Германия все еще отставала от Англии и даже Франции. К 1840 г. население Германии было приблизительно равно населению Англии (около 27 млн. чел.), но Германия добывала в 14 раз меньше угля, выплавляла в 8 раз меньше чугуна, перерабатывала в 16 раз меньше хлопка, чем Англия. Тем не менее промышленный рост Германии шел довольно быстро, особенно после того, как был заключен Таможенный союз.

Предмартовское общество

В 1-й пол. XIX в. Германия была все еще аграрной страной. Три четверти населения проживало в деревне и занималось сельским хозяйством, а также домашним ремеслом. Личной зависимости крестьян уже не существовало, но они были опутаны сетью различных платежей, повинностей и долгов. В Пруссии юнкерство только выиграло от аграрной реформы начала века, сохранившей множество феодальных пережитков. По условиям реформы крестьянство, чтобы освободиться от барщины, к 1821 г. вынуждено было уступить юнкерству в Бранденбурге и Восточной Пруссии четвертую часть своих земельных наделов, в Померании и Силезии — почти 40%. Согласно установленному в 1821 г. новому порядку, выкуп феодальных повинностей разрешался только крестьянам, владевшим полной упряжкой рабочего скота и способным единовременно внести дворянам-землевладельцам выкуп в размере 25 годовых платежей. При таких условиях к середине века в Пруссии освободиться от повинностей смогла лишь четверть всего крестьянства, исключительно зажиточного.

Реформа дала юнкерству возможность начать перестройку хозяйства на капиталистической основе при беспощадной эксплуатации труда безземельных батраков и малоземельных крестьян, вынужденных продавать свою рабочую силу. Процесс капиталистического преобразования крупного землевладения сопровождался его техническим перевооружением и улучшением агротехники. В руках юнкерства сосредоточилась основная доля сельскохозяйственного производства. Осуществление аграрных реформ сопровождалось пополнением рядов землевладельцев представителями буржуазии. Это создавало основу для сближения социальных позиций дворянства и буржуазии и открывало возможность для политического компромисса между ними.

На западе Германии, где преобладало мелкое крестьянское хозяйство и феодальные пережитки не были так сильны, расслоение крестьянства шло уже быстрыми темпами, особенно на Рейне. Там выделилась сельская буржуазия («гроссбауэры»), использовавшая труд основной массы крестьян как наемной рабочей силы.

Немецкая промышленность в первые десятилетия XIX в. состояла главным образом из мануфактур и ремесленных мастерских. Переход к фабричному производству наметился лишь в хлопчатобумажной промышленности Саксонии, в Рейнско-Вестфальском районе и Силезии.

Богатеющая немецкая буржуазия все настойчивее добивалась своего участия в управлении страной и осуждала засилье дворянства, видя в нем источник ее раздробленности и отсталости. Однако степень политической зрелости буржуазии в разных немецких государствах была различна, общенационального буржуазного движения не существовало. Страх и перед монархией, и перед народными массами заставлял либералов искать мирного соглашения с дворянством и в основном ограничиваться робкими петициями о даровании конституций сверху, одновременно осуждавшими революции как «противозаконное и вредное» явление.

Наиболее известную петицию такого рода от имени рейнской буржуазии представил прусскому королю в 1831 г. влиятельный ахенский фабрикант Давид Ганземан. В ней предлагалось учредить общепрусский ландтаг и изменить избирательную систему, чтобы ликвидировать сословные привилегии дворянства и допустить буржуазию к политической власти. Настроенная монархически либеральная буржуазия не помышляла о решительной борьбе с абсолютистскими режимами. Наоборот, она пыталась убедить короля, что важнейшую опору монархии должен представлять союз буржуазии и юнкерства. Без такого союза, по мнению либералов, возрастала угроза восстания «черни», одинаково угрожающей обоим этим классам. Неоднократные предупреждения о грозной опасности со стороны пролетариата и социализма повторял в своих сочинениях видный буржуазный социолог Лоренц Штейн, ссылавшийся на опыт Франции.

Надежды прусских либералов на то, что вступивший на престол в 1840 г. король Фридрих Вильгельм IV осуществит реформы, не сбылись. Новый монарх сразу заявил о невозможности изменений в абсолютистской системе Пруссии. Это усилило оппозиционные настроения буржуазии, выразителями которых стали кёльнская «Рейнская газета» и «Кёнигсбергская газета». В многочисленных статьях либеральная пресса начала широкую кампанию за реформы. В Бадене в 1844 г. ученые и публицисты Карл фон Роттек и Карл Теодор Велькер завершили издание многотомного «Государственного словаря», ставшего библией немецкого либерализма. Словарь пропагандировал сословно-цензовую конституционную монархию с двухпалатной системой в качестве идеального государственного строя. Именно Роттек выдвинул ставший знаменитым среди либералов лозунг: «Лучше свобода без единства, чем единство без свободы».

Гораздо решительнее либеральной крупной буржуазии были настроены мелкобуржуазные слои Германии, которые испытывали гнет не только старых порядков, но и нового капиталистического строя. Такие условия вели их к решительному протесту и порождали республиканско-демократические идеи, сформулированные, однако, еще в неопределенной форме. Из-за полицейских репрессий на родине большинство мелкобуржуазных демократов действовало в эмиграции. В Швейцарии и Франции было создано несколько организаций ремесленников и подмастерьев, выпускавших прокламации с призывами к широкой народной борьбе за свободную немецкую республику. В художественной форме эти же идеи развивало радикально-демократическое литературное течение «Молодая Германия» во главе с Гейне и Бёрне, центром которого был Париж.

Значительную роль в демократическом движении играла мелкобуржуазная интеллигенция. Она выступала за политическое равенство и демократические свободы, не признавая равенства социального. Демократы высоко ставили роль «критически мыслящей личности» и выдвигали требование ее неограниченной свободы, проявляя даже склонность к анархизму. Представители одного из направлений радикализма — «истинные социалисты» — считали капитализм злом и полагали, что Германия может его избежать. На первый план они выдвигали идею прямого перехода германских государств к социализму. Достижение этой цели, по их убеждению, было возможно путем духовно-морального совершенствования немецкого общества, а не путем борьбы между классами.

Немецкие рабочие в 1-й пол. XIX в. находились в крайне тяжелых условиях. Владельцы мануфактур и фабрик, стремясь к увеличению прибыли в условиях острой конкуренции с иностранными изделиями, снижали расценки и увеличивали продолжительность рабочего дня, достигавшего 15–16 часов. Росла интенсивность эксплуатации пролетариата. В текстильной промышленности, где были заняты в основном женщины и дети, она достигла таких размеров, что прусское правительство с тревогой обнаружило нехватку здоровых новобранцев для армии и было вынуждено в 1839 г. ограничить рабочий день подростков десятью часами и запретить детский труд. Но этот закон не соблюдали не только фабриканты, но и сами рабочие семьи, желавшие увеличить свой нищенский бюджет.

Рассеянные большей частью по мелким предприятиям и мастерским, рабочие не имели ни организаций, способных защитить их интересы, ни ясного осознания своих целей. Еще в 40-е гг. в Германии продолжались выступления разрушителей машин, характерные для раннего этапа становления пролетариата. Многие более активные и сознательные рабочие и ремесленники эмигрировали за границу, чаще всего в Париж. Там в 1833 г. возник «Немецкий народный союз», он выпускал листовки, призывавшие к свержению абсолютистских правителей и к объединению Германии. Запрещенный французскими властями союз ушел в подполье, а в 1835 г. на его основе был создан демократически-республиканский «Союз отверженных». Он объединял от 100 до 200 рабочих и ремесленников, выпускал журнал «Отверженный» под девизом «Свобода, равенство, братство!». На следующий год левое крыло организации создало свой «Союз справедливых». Его программа ставила целью достижение равенства на основе общности имущества. В 1839 г. члены Союза приняли участие в парижском восстании бланкистов, с которыми тесно сотрудничали, и после его поражения бежали в Англию или Швейцарию. Центром восстановленного Союза стал теперь Лондон.

Главным теоретиком «Союза справедливых» был портняжный подмастерье из Магдебурга Вильгельм Вейтлинг (1808–1871), один из крупных деятелей раннего немецкого рабочего движения. Литературный талант и организационные способности выдвинули его в число лидеров Союза. В 1838 г. Вейтлингу поручили составить манифест организации, и он написал его как книгу «Человечество, как оно есть и каким оно должно быть». После поражения восстания бланкистов он уехал в Швейцарию, где в 1842 г. опубликовал свое главное произведение — «Гарантии гармонии и свободы».

Вейтлинг страстно осуждал капитализм и был убежден в возможности немедленного осуществления социального переворота. Для этого, по его мнению, нужен был только могучий толчок, суть которого, однако, он представлял себе нечетко: на первый план Вейтлинг выдвигал то нравственное просветление трудящихся, то революционный стихийный бунт. Но в обоих случаях, в отличие от утопических социалистов, он рассчитывал только на неимущие слои. Наивных упований на богатых филантропов и благодетелей народа он никогда не разделял и не верил в способность буржуазии морально переустроить общество. Переоценивая стихийность революционного переворота, Вейтлинг считал его главной силой изгоев общества — озлобленных своим положением люмпен-пролетариев и даже уголовных преступников.

В июне 1844 г. вспыхнуло восстание ткачей Силезии. Их положение в начале 40-х гг. резко ухудшилось. Предприниматели, борясь с иностранной конкуренцией, постоянно снижали заработную плату или увольняли часть ткачей, работавших главным образом на дому и живших на грани голода.

Восстание началось 4 июня 1844 г. в селении Петерсвальдау, когда полиция арестовала молодого ткача, распевавшего под окнами особенно ненавистного и жестокого фабриканта Цванцигера песню «Кровавый суд». За арестованного вступились другие ткачи, потребовавшие к тому же и повышения заработной платы. В ответ на отказ фабриканта возмущенные рабочие разгромили и сожгли его дом, контору и склады товара. На другой день волнения перекинулись в соседний городок Лангенбилау. Туда прибыли войска, расстрелявшие толпу, 11 человек были убиты, 20 тяжело ранены. Но разъяренные ткачи сами перешли в атаку и обратили солдат в бегство. Только новый сильный отряд с артиллерией принудил их прекратить сопротивление. Около 150 участников восстания были приговорены к тюремному заключению и порке кнутом. Газетам запрещалось писать о силезских событиях, но весть о них быстро распространилась по всей стране и вызвала волнения среди рабочих Бреслау, Берлина, Мюнхена, Праги.

К середине 40-х гг. напряженность в Германии возросла. Особенно заметно усилилось оппозиционное движение в Пруссии. В 1845 г. почти все провинциальные ландтаги прямо высказались за введение конституции. Как и прежде, оппозицию возглавляла рейнская буржуазия, выдвинувшая вождей прусского либерализма — банкира Лудольфа Кампгаузена и фабриканта Давида Ганземана. Прусские либералы приняли участие в состоявшемся в 1847 г. в Бадене съезде либералов Южной Германии, что указывало на сближение оппозиционно-буржуазных кругов юга и севера страны. Съезд выдвинул проект создания при Союзном бундестаге Таможенного парламента из делегатов ландтагов отдельных государств, который должен был решать лишь чисто экономические вопросы. Такая программа либералов привела к разрыву их с левым крылом оппозиции, выступившим на своем съезде за введение демократических свобод, создание на основе всеобщего избирательного права общегерманского народного представительства, уничтожение всех дворянских привилегий и принятие прогрессивно-подоходного налога. Еще более решительно были настроены радикально-демократические круги, один из представителей которых, поэт Георг Гервег, прямо призывал немецкий народ к революционной борьбе и созданию единой демократической республики.

Неурожаи 1845–1847 гг. и торгово-промышленный кризис 1847 г. резко обострили ситуацию в Германии. Железнодорожное строительство сократилось на 75%, выплавка чугуна упала на 13%, добыча угля — на 8%. На 15% снизилась продукция машиностроения, на 40% — хлопчатобумажной отрасли[111]. На треть по сравнению с 1844 г. снизилась реальная заработная плата рабочих. Возросла безработица, только в одном Берлине без средств к существованию остались около 20 тыс. ткачей.

Доведенные до отчаяния народные массы устраивали голодные бунты. В апреле 1847 г. в Берлине разразилась трехдневная «картофельная война»; народ громил лавки торговцев, взвинтивших цены. Волнения распространились и на другие города Пруссии. В мае кровавые стычки с войсками вспыхнули в Вюртемберге, где на улицах городов появились первые баррикады.

Прусское правительство, казна которого была почти пуста, безуспешно испрашивало новые займы у банкиров; те отказывались предоставить их без гарантий «народного представительства». Король был вынужден созвать в апреле 1847 г. в Берлине Соединенный ландтаг с правом вотировать займы и налоги. Но придать ему законодательные функции он категорически отказался, что привело в июне к роспуску отказавшегося утвердить новые займы строптивого ландтага.

Грозные признаки близкой бури появились и в других германских государствах. Волнения охватили юго-запад страны, где широко начали распространяться революционные листовки, призывавшие к народному восстанию.

Мартовские баррикады

Германская революция 1848 г. прошла четыре этапа. Первый длился с февраля до июня 1848 г. и характеризовался эйфорией и радужными надеждами. Второй длился до осени 1848 г., это был период создания местных парламентов, появления многочисленных союзов, бурного подъема оппозиционной прессы. Так, в Пруссии число газет выросло на 50%, а в Австрии даже на 160%. Третий этап характеризовался расколом между буржуазией и низшими слоями и закончился в марте 1849 г. Четвертый — с конца марта до конца июля 1849 г., — стал этапом наступления реакции[112].

Когда во Франции в феврале 1848 г. разразилась новая революция, свергнувшая буржуазного короля Луи Филиппа, почти во всех немецких столицах начались уличные демонстрации и столкновения с полицией; собрания граждан подавали монархам свои петиции. Уже в марте в Гессене, Нассау, Вюртемберге, Саксонии, Гамбурге, Бремене правительства после слабого сопротивления уступили народным требованиям. За мартовскими требованиями последовало создание «мартовских министерств» из либералов, которые начали осуществлять эти требования.

В Бадене великий герцог Леопольд скомпрометировал себя поддержкой реакционного министра Блиггерсдорфа, и, хотя политика нового министра, Бекка, была более умеренной, общественное мнение оставалось настроенным против правительства. В округах, расположенных поблизости от французской и швейцарской границ, насчитывалось очень много радикалов. Армия не отличалась особенными достоинствами и притом была ненадежна, а администрация совсем потеряла голову. Поэтому герцог призвал к власти вождей левой партии и объявил, что готов удовлетворить народные желания.

В Гессен-Дармштадте Людвиг II назначил главой совета министров Генриха Гагерна, которого конституционалисты признавали своим лидером. В Баварии, где не улеглось еще волнение, вызванное падением католического министерства и ненавистной королевской фаворитки Лолы Монтес, Людвиг I также пытался исправить положение, призвав к власти вождей оппозиции. 19 марта он отрекся от престола в пользу сына Максимилиана.

За несколько дней власть повсюду перешла в руки вождей левой оппозиции. Царило всеобщее национальное воодушевление. Новое баварское правительство поэтически называли «министерством утренней зари», а черно-красно-золотые знамена национального движения развевались над всей Германией. Победители понимали, что в интересах обеспечения достигнутых ими завоеваний необходимо взаимное сближение и объединение Германии.

5 марта представители либеральных кругов собрались в Гейдельберге и поручили комиссии из семи человек созвать во Франкфурте Предпарламент. Среди многочисленных политических требований, выдвигавшихся оппозицией уже с 1848 г., одно — требование созыва обще германского парламента — носило всеобщий характер и было тесно связано с основным вопросом надвигавшейся революции — вопросом национального воссоединения. Громадный успех имело предложение, внесенное мангеймским либеральным депутатом Фридрихом Вассерманом еще 12 февраля во второй баденской палате, — принять постановление о том, чтобы «с помощью представительства сословных палат при Союзном бундестаге было создано надежное средство для распространения единого законодательства и общих национальных учреждений». Уже вечером 26 февраля лидеры оппозиционного движения в Мангейме приступили к выработке текста массовой политической петиции. В этой петиции, прочитанной на другой день Густавом Струве с трибуны палаты, были сформулированы те четыре основные политические требования, которые затем под названием «мартовских» в несколько дней стали известны всем городам Юго-Западной Германии: вооружение народа с правом избрания офицеров; безусловная свобода печати; суд присяжных; немедленный созыв германского парламента.

Растерявшееся правительство пошло на уступки и объявило о намерении издать новый закон о печати и ввести суд присяжных. В столице герцогства Карлсруэ было, однако, неспокойно. В ночь на 2 марта здесь запылали подожженные с трех концов здания министерства иностранных дел. Из Оденвальда и Шварцвальда в то же время начали приходить тревожные сведения о начавшихся крестьянских выступлениях.

Подъём массового движения способствовал усилению республиканской пропаганды. Геккер, Струве, Фиклер и другие вожди баденских демократов призывали к созданию германской федеративной республики. При этом они, наряду с требованием «свободы, равенства и братства», настаивали также на установлении «благосостояния для всех», придавая новый социальный смысл своим политическим требованиям.

В условиях растущей активности народных масс республиканская пропаганда неизбежно должна была разрушить существовавшее в первые дни революции единение в рядах антиправительственной оппозиции. Особенно большое волнение в кругах либеральной буржуазии вызвали резолюции, принятые 19 марта на организованном республиканцами массовом народном собрании в Оффенбурге. Собрание носило явно республиканский характер и преследовало цель подготовить почву для установления республики не в одном только Бадене, но и во всей Германии. В его резолюциях говорилось, что народ не доверяет новому, пополненному либералами правительству, а также большинству палаты, что он требует слияния постоянной армии с народной милицией, уничтожения всех привилегий, введения прогрессивного подоходного налога.

В других государствах Западной Германии народные массы с первых же дней марта также втягивались в революционное движение. И повсеместно, спасая свои шатающиеся троны, государи должны были идти на уступки. Таким образом, уже в первые дни марта либеральной буржуазии Юго-Западной и Западной Германии без труда удалось использовать в своих интересах подъем, охвативший массы немецкого народа. Рабочие и ремесленники, составлявшие основную силу движения, шли за левым крылом буржуазной демократии, горячо приветствуя те туманные пожелания благосостояния для всех, которые звучали в речах Геккера, Струве и других республиканцев.

Только в редких случаях рабочие выдвигали собственные требования. Лишь позднее, к концу марта, обострение противоречий стало толкать пролетариев больших немецких городов, а также беднейших ремесленников к попыткам перенесения в Германию программы социальной реформы и организации труда.

Незрелость рабочего движения и отсутствие пролетарских организаций, однако, не мешали немецким бюргерам видеть именно в рабочих главную угрозу своему господству. И хотя о коммунистической пропаганде в первые недели Мартовской революции нигде в Германии ничего не было слышно, именно страх перед «красным призраком» загонял немецких собственников в объятия старых властей.

Крестьянские выступления вспыхнули на западе Германии вскоре же после начала первых волнений в городах. Выступления крестьян начались уже 4 марта в северных округах Бадена — Крайхгау и Оденвальде. Отсюда движение быстро распространилось дальше и скоро охватило весь край, лежащий между реками Майном, Таубером и Неккаром, где не осталось ни одного замка, не подвергшегося нападению. Почти одновременно с волнениями в северной части Бадена аграрные беспорядки вспыхнули на юге герцогства — в озерном крае Шварцвальда, а также в соседних с Баденом округах Вюртемберга, Гессен-Дармштадта и Баварии. Всюду крестьянское движение принимало почти одни и те же формы. Вооруженные крестьяне окружали замки и устраивали огромные костры из феодальных документов. Затем они требовали от господ или их управляющих подписания специальной грамоты с отказом от всех феодальных прав и привилегий.

Хотя крестьяне Бадена только жгли отдельные замки и уничтожали феодальные документы, не выдвигая, за редким исключением, требований земельного передела, их волнения в сознании испуганных бюргеров неизменно связывались с выступлением городских пролетариев. Правительство в Бадене сразу же поняло опасность крестьянских выступлений. Оно бросило в северные округа все воинские силы. В то же время к границам Бадена спешно стягивались баварские и вюртембергские войска. Однако до открытых столкновений дело не дошло. Правительство поспешно провело через палату закон о полной отмене феодальных повинностей за выкуп, и это привело к успокоению баденской деревни. Таким образом, ко времени Оффенбургского собрания республиканцев 19 марта крестьянское движение в Бадене стало затихать, и крестьяне начали возвращаться к своим очагам, ожидая обещанных облегчений.

Республиканцы-демократы не сумели поддержать восставшую деревню. Все их резолюции обходили важнейший вопрос о судьбе феодального землевладения и не шли навстречу бедноте, страдавшей от страшного малоземелья.

В это время верховный орган Германского союза, заседавший во Франкфурте бундестаг, совершенно растерялся. Стремясь вернуть себе давно утраченное доверие народа, он с большим запозданием возвестил

0 намеченных реформах внутреннего строя Союза и пошел на разные уступки. Чтобы вырвать инициативу из рук либеральной буржуазии,

1 марта бундестаг обратился к германским правительствам и народу, призывая их к сотрудничеству. Он отменил цензуру, признал революционное трехцветное знамя национальным знаменем Германии, а старого имперского орла — гербом Германского союза. 10 марта он предложил немецким правительствам направить во Франкфурт для участия в работе по пересмотру союзной конституции лиц, пользующихся доверием общества.

«К моим любимым берлинцам»

В Берлине первые признаки бури стали заметны 6 марта. Вечером этого дня было созвано собрание молодёжи столицы. Оно приняло решение разработать для представления королю особый адрес молодёжи Берлина. На следующий день текст этого адреса был обсуждён на ещё более многолюдном собрании. Несколько сотен студентов, ремесленников, художников приняли текст адреса и избрали депутацию для передачи его королю. Адрес был составлен теперь не от имени молодёжи, а от имени всех берлинцев. Народ требовал политических свобод, амнистии, равенства всех перед законом, народного представительства и созыва Соединённого ландтага.

Рост оппозиционных настроений буржуазии и повышение активности народных низов увеличили растерянность, царившую в правительстве. Вынужденный 6 марта пойти на уступки, Фридрих Вильгельм IV беспомощно метался между политикой кнута и пряника, склоняясь к отказу от дальнейших уступок и к применению насилия по отношению к непокорному народу.

Настроения высших военных кругов, во главе которых стоял наследник престола, принц Вильгельм, были более решительными. Здесь с негодованием встречали известия об уступках либеральной оппозиции и активно готовились к борьбе. С 7 марта части берлинского гарнизона держались в казармах под ружьём. Охрана королевского дворца была усилена и солдатам розданы боевые патроны.

Правительство было дезорганизовано внутренними раздорами: министр Эрнст Бодельшвинг настаивал на необходимости реформ. Король колебался между ненавистью к революции и желанием привлечь к себе симпатии подданных. Только 18 марта он решился созвать ландтаг и ввести конституционный режим, объявив о намерении взять в свои руки реформу союзного устройства. Собравшаяся перед замком толпа встретила чтение королевской прокламации шумными приветствиями; но к дворцу начали подходить враждебно настроенные новые манифестанты. Во время этой сумятицы из солдатских рядов раздались два выстрела. Толпа рассеялась по соседним улицам, разграбила оружейные лавки и воздвигла баррикады. Начался кровопролитный бой.

Население Берлина насчитывало в 1848 г. около 400 тысяч человек. Число сражавшихся, однако, не поддаётся сколько-нибудь точному подсчёту. Помогали баррикадным бойцам почти все граждане города, но непосредственное участие в борьбе принимало только несколько тысяч человек. Тем не менее королевским войскам не удалось к ночи сломить сопротивление берлинцев. Во дворце царило страшное смятение, а впечатлительный король находился в состоянии полного отчаяния. Со слезами на глазах выходил он навстречу отдельным представителям берлинского городского управления, пытавшимся убедить его пойти на примирение с буржуазией и народом.

К утру выяснилось, что правительство не может рассчитывать на победу. Король должен был пойти на уступки народу. В обнародованном утром 19 марта воззвании «К моим любимым берлинцам» Фридрих Вильгельм IV давал обещание немедленно вывести войска и просил о разборке баррикад. По приказу короля были выведены гвардейские части, а 20 марта поспешил покинуть Берлин и ненавистный народу принц Прусский. Переодевшись в штатское платье, он перебрался в Англию.

Таким образом, Берлин очутился во власти революции. Победители не помышляли о свержении монархии; они удовлетворились ее унижением. Тела убитых принесли во двор замка, затем толпа яростными криками стала вызывать короля. Бледный, больной, осунувшийся, он вышел на балкон под руку с королевой Элизабет и поклонился мертвым бойцам.

29 марта Фридрих Вильгельм IV призвал к власти лидеров рейнского либерализма — Кампгаузена и Ганземана. Первый стал премьером нового прусского правительства, второй возглавил министерство финансов. Однако с созданием этого министерства ничто не изменилось, кроме личности министров. Несмотря на протесты демократов, требовавших созыва Учредительного собрания, Кампгаузен 2 апреля открыл заседание Соединённого ландтага, который одобрил кредиты правительству, подтвердил уже завоёванные свободы и принял закон о проведении всеобщих двухстепенных выборов. Представительному собранию предстояло по соглашению с королем выработать новую прусскую конституцию.

Политику либералов показала деятельность Учредительного собрания, созванного 22 мая 1848 г. в Берлине. Имевшие большинство либералы приняли проект конституции, предусматривавшей создание прусской конституционной монархии с двухпалатным парламентом и избирательной системой с высоким имущественным цензом. Они начали бесплодную дискуссию по отдельным статьям, склоняясь к соглашению с короной. Это вызвало негодование рабочих Берлина. 14 июня начались их стихийные столкновения на улицах с полицией и бюргерской гвардией. Вечером рабочие подошли к арсеналу, где были обстреляны. Тем не менее ночью они сломили сопротивление полиции и бюргеров, ворвались в арсенал и стали вооружаться. Но прибывшие вскоре к арсеналу королевские войска разоружили и разогнали рабочих.

Штурм арсенала ускорил падение министерства Кампгаузена, которое 20 июня ушло в отставку. Его сменило правительство Ганземана.

Баденское республиканское восстание

Испуганное ростом республиканской пропаганды, баденское правительство 28 марта приняло закон об увеличении армии и одновременно просило бундестаг об ускорении мобилизации союзной армии.

Народные массы Бадена ответили на это волной собраний и протестов. Они требовали прекращения продвижения войск, а также отставки правительства. Только теперь лидеры республиканцев Геккер и Струве приступили к разработке плана вооружённого восстания. Решено было немедленно призвать население Озёрного края к оружию и четырьмя колоннами двинуться в сторону столицы Бадена — Карлсруэ.

Но сразу сказались ошибки, допущенные при подготовке выступления. Только ничтожное число жителей Констанца, около 60 человек, приняло участие в походе, и это не предвещало ничего хорошего. Многие ремесленники еще не утратили веры в предстоящее Национальное собрание, и это удерживало их от присоединения к республиканцам. Крестьяне, на которых надеялись республиканцы, не спешили примкнуть к ним. Даже погода не благоприятствовала повстанцам: тёплые мартовские дни неожиданно сменились в апреле холодными ветрами, дождём и снегом.

15 апреля отряд Геккера соединился с повстанцами, собранными Струве. Но сюда уже подходил отряд вюртембергской армии, перешедший баденскую границу и отрезавший повстанцам путь в сторону Оффенбурга. Не располагая достаточными силами, чтобы прорваться, Геккер и Струве двинулись теперь не в северном, а в западном направлении, в сторону Фрейбурга, по трудным горным дорогам,

Утром 20 апреля отряд Геккера был настигнут правительственными войсками, которые состояли из трёх батальонов баденской и гессенской пехоты, эскадрона кавалерии и артиллерийской батареи. Плохо обученные повстанцы не выдержали атаки пехотинцев. В коротком бою погиб генерал Фридрих фон Гагерн, но повстанцам пришлось начать отступление к швейцарской границе. Отряд Геккера распался, а сам он вместе с товарищами после долгого блуждания по лесам наутро перешёл границу.

Драматической оказалась и судьба немецкого эмигрантского легиона, во главе которого стоял Георг Гервег. Созданный в Париже легион должен был ускорить в Германии революционный взрыв. План носил явно авантюристический характер, но, тем не менее, был осуществлён. В ночь на 24 апреля около 700 республиканцев переправились на баденскую территорию, но, узнав о разгроме восстания Геккера легион начал отступление назад к Рейну, где 25 апреля натолкнулся на большой отряд вюртембержцев. Республиканцы были вынуждены отступить, оставив много раненых и убитых.

С разгромом немецкого легиона, по сути, закончилось восстание республиканцев. Оно не распространилось дальше южных округов Бадена и нашло лишь слабый отклик вне Озёрного края и Шварцвальда.

Предпарламент

Мартовские события в Австрии и Пруссии, приведшие к образованию в двух главных государствах Германского союза либеральных министерств, способствовали углублению революции в Юго-Западной и Западной Германии, а также широкому распространению республиканской пропаганды.

Заседания созванного по инициативе Гейдельбергского совещания Предпарламента были открыты 31 марта в торжественной обстановке во франкфуртском соборе св. Павла. Колокольный звон, свисающие с окон и балконов трёхцветные чёрно-красно-золотые флаги, потоки приветственных речей встречали съезжавшихся со всей Германии делегатов. Во Франкфурте их собралось больше 500 человек, и в большинстве своем они принадлежали к либеральной оппозиции южногерманских государств. Республиканцы-демократы в Предпарламенте оказались в меньшинстве.

Вечером накануне открытия Предпарламента состоялась первая встреча делегатов. Геккер и Струве выдвинули вопрос о провозглашении республики и отвергли мысль о соглашении со старым бундестагом. Их поддерживали многие саксонские делегаты, среди которых особенно выделялся популярный журналист Роберт Блюм. Но большинство делегатов оказало яростное сопротивление попытке провозглашения республики и одержало верх. Уже на этом первом заседании началось обсуждение политической программы, предусматривавшей создание в Германии центральной исполнительной власти и ответственного министерства. В то же время программа не требовала уничтожения старого бундестага — этого пережитка прежней эпохи. Наоборот, в ней предлагалось даже согласовать с бундестагом вопрос о созыве Учредительного собрания.

Струве от имени республиканцев потребовал немедленного уничтожения наследственной монархической власти и замены ее свободно избранными парламентами, объединёнными по типу США союзной конституцией. Кроме установления федеративной республики программа Струве предполагала уничтожение постоянной армии, ликвидацию всех привилегий, установление равенства всех перед законом, политические свободы. Помимо этого, в ней выдвигался также ряд социальных требований, правда, весьма расплывчатых и неопределённых. Для уничтожения бедственного положения трудящихся и средних классов, а также для сглаживания противоречий между трудом и капиталом предлагалось создать министерство труда, которое должно было защитить трудящихся, предоставляя им долю в прибылях предприятий.

Выдвинутые республиканцами предложения вначале внесли замешательство в ряды либералов. Но они, перейдя в наступление, обрушили на своих противников целый поток речей, в которых брали под защиту монархическую программу. Боясь потерять популярность в массах, либералы предпочли отказаться от обсуждения в Предпарламенте вопроса о будущем государственном строе Германии.

Делегаты Предпарламента заседали во Франкфурте-на-Майне четыре дня, приняв решение созвать через месяц избранное всем народом Национальное собрание для выработки конституции и избрания временного центрального правительства. Для проведения выборов во Франкфуртский парламент, так стали называть Учредительное собрание, они избрали комиссию, в которую не вошел ни один республиканец.

В церкви Святого Павла

Избранное на основе двухстепенной избирательной системы общегерманское Национальное собрание открыло свои заседания в соборе св. Павла во Франкфурте-на-Майне 18 мая 1848 г. Собор был украшен трёхцветными национальными флагами, гирляндами и лозунгами. Над трибуной президиума, высоко над головами депутатов, висел лозунг: «Величие Родины — счастье Родины». Собрание должно было провозгласить суверенитет народа, выработать общегерманскую конституцию, создать новую исполнительную власть.

Среди депутатов правого крыла выделялись австриец Антон фон Шмерлинг — председатель бундестага до революции, а также сторонники прусской гегемонии — личный друг Фридриха Вильгельма IV генерал Йозеф фон Радовиц и молодой надменный аристократ из Силезии князь Феликс фон Лихновский, участник карлистской войны в Испании, особенно нагло нападавший на представителей демократии.

Среди представителей либерально-буржуазного большинства парламента можно было увидеть почти всех столпов домартовской оппозиции — профессоров Фридриха Дальмана и Карла Велькера, фабриканта Фридриха Вассермана, банкира Густава фон Мевиссена, чиновника Генриха фон Гагерна.

Группа депутатов, возглавляемых Генрихом Симоном и Францем Раво из Кёльна, связывала центр с умеренными депутатами левого крыла собрания. Среди этих последних наиболее значительной фигурой был Роберт Блюм, а лидерами являлись профессор Карл Фогт из Гессена и баденский адвокат Лоренц Брентано.

Наконец, на левых скамьях сидели возглавляемые Арнольдом Руге и майнцским адвокатом Францем Цицем крайние демократы. Большинство собрания состояло из либералов и умеренных демократов, способных лишь на высокопарные речи. В числе 812 депутатов были только три крестьянина, четыре ремесленника и ни одного рабочего. Подавляющее большинство депутатов составляли буржуа и буржуазные интеллигенты. В собрании заседали 144 профессора, учителя и журналиста, 115 высших чиновников и ландратов, 216 юристов, 72 торговца и средних чиновников, 53 крупных землевладельца[113].

Сразу после открытия Франкфуртский парламент объявил себя Учредительным и приступил к организации Временного правительства, призванного заменить бундестаг. Затянувшиеся до 28 июня дебаты завершились избранием временного имперского правителя — австрийского принца Иоганна, слывшего либералом, который не был ответствен перед Национальным собранием. Но под маской добродушной откровенности в нем скрывались хитрость и расчет, и из того положения, в которое его неожиданно поставила капризная судьба, принц постарался извлечь для себя и для своего дома все возможные выгоды. Найдя прекрасного помощника в Шмерлинге — представителе Австрии во франкфуртском бундестаге — он главным образом вел борьбу против прусского влияния.

По вопросу о путях объединения Германии в парламенте выдвигались разные мнения. Депутаты демократической группы внесли предложение о создании в Германии федеративной республики по образцу Швейцарии. Буржуазия и часть дворянства были сторонниками объединения Германии сверху под главенством Австрии или Пруссии. Возможный путь объединения под гегемонией Австрии стали называть «великогерманским», а под гегемонией Пруссии, но без включения Австрии — «малогерманским».

Хотя главой Германии был назначен австрийский эрцгерцог, большинство Франкфуртского парламента тяготело к конституционно-монархическому объединению Германии сверху, отдавая предпочтение Пруссии. Главное заключалось в том, что ни в одном германском государстве к началу революции промышленность не достигла такого уровня развития, как в Пруссии. И чем больше расширялся Таможенный союз, втягивая мелкие государства во внутренний рынок, тем больше поднимавшаяся буржуазия этих государств привыкала смотреть на Пруссию как на свой экономический, а в будущем и политический форпост.

Деятельность Франкфуртского парламента проходила в обстановке нараставшей контрреволюции. Парламент создавал одну за другой комиссии по вопросам отмены феодальных повинностей в деревне, уничтожения сковывавших внутреннюю торговлю таможенных пошлин и других препятствий экономическому развитию страны. Шло бесконечное обсуждение этих вопросов, но реальные решения не принимались. Рабочих волновал вопрос о признании за ними права на труд, но такой закон принят не был.

Явно реакционной была позиция Франкфуртского парламента по отношению к национальным движениям. Он санкционировал отказ прусского правительства от предоставления познанским полякам национальной автономии; более того, парламент объявил Познань составной частью Германии, а также одобрил подавление австрийскими войсками в июне 1848 г. демократического восстания в Праге.

С первых же дней деятельность Франкфуртского парламента развёртывалась на фоне крестьянских волнений. Повсеместно в Германии крестьянство настойчиво требовало немедленной отмены всех феодальных платежей и повинностей. Демократическая партия поддерживала эти требования. Созданная парламентом особая комиссия по народному хозяйству бесконечно обсуждала вопрос об уничтожении феодальных повинностей, но ни к каким конкретным решениям так и не пришла. Только в октябре парламент принял, наконец, общее постановление об отмене в деревне остатков феодальной зависимости, но при этом не дал никаких определённых указаний относительно сроков и способов этой ликвидации. Предложение раздробить крупные поместья, уничтожив старинное право первородства (майората), т. е. права перехода земельных владений к старшему сыну, было отвергнуто парламентом, взявшим под защиту крупных землевладельцев и боявшимся задеть святое для буржуазии право частной собственности.

Такую же несостоятельность обнаружил Франкфуртский парламент и при попытках ликвидации различных препятствий в торговле и промышленности. Несмотря на бесконечные обсуждения и попытки найти компромисс, даже назревший вопрос о создании таможенного единства был решен в самой неопределённой форме. Только к ноябрю 1848 г. было принято постановление о включении в Таможенный союз всех германских государств, а также Австрии с ее славянскими землями. Поскольку Австрия не выражала желания войти в новый Таможенный союз и настаивала на сохранении полной хозяйственной независимости своей империи, то и это постановление было обречено на то, чтобы остаться ещё одним благим пожеланием парламентариев.

Ещё большую слабость проявил Франкфуртский парламент при попытках улучшения положения немецких рабочих. Когда в ходе обсуждения проекта имперской конституции выдвигались предложения, связанные с улучшением положения рабочего класса, они наталкивались на сопротивление большинства и либо отвергались им, либо передавались на рассмотрение народнохозяйственной комиссии и, следовательно, также не получали утверждения. Даже многие демократы являлись противниками вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом и не шли дальше туманных пожеланий уничтожения столкновений между ними при помощи союзов предпринимателей и рабочих.

После избрания имперского наместника и создания Временного центрального правительства Франкфуртский парламент должен был добиться выполнения своих решений всеми немецкими государями. Но для этого парламент должен был располагать определённой силой, которой он не имел. Поэтому все его попытки добиться осуществления национального единства были обречены на неудачу.

Нерешительность парламента обнаружилась при первом же столкновении интересов новой Германии с интересами соседних великих держав. С самого начала революции немецкий народ волновал вопрос о судьбе двух герцогств — Шлезвига и Гольштейна, населённых преимущественно немцами, но находившихся во власти датского короля. В обоих герцогствах под влиянием Мартовской революции вспыхнуло народное восстание. На помощь им поспешили многочисленные немецкие добровольческие отряды. Пруссия также двинула туда свои войска, вскоре одержавшие победу над датчанами и вторгшиеся в Ютландию. Но в момент, когда немецкий народ готов был приветствовать присоединение герцогств к Германии, вдело вмешались Англия и Россия.

Николай I, стремившийся воспрепятствовать объединению Германии, грозил Пруссии войной в случае продолжения военных действий в Ютландии. В Северном море угрожающе замаячил британский флот.

Прусский король, боявшийся войны, отозвал войска с Ютландского полуострова и пошел на переговоры с датчанами. 26 августа 1848 г. в шведском городе Мальмё был подписан договор о перемирии, предусматривавший ликвидацию созданного в Шлезвиге и Гольштейне Временного правительства и вывод из герцогств прусских войск до полного урегулирования конфликта.

В сентябре вопрос об утверждении условий перемирия был поставлен на обсуждение во Франкфуртском собрании. Но парламент и на этот раз проявил нерешительность. 14 сентября он одобрил перемирие и тем самым вынес себе смертный приговор. Решение об утверждении перемирия вызвало волну возмущения в Германии. В предместье Франкфурта состоялось огромное народное собрание. Выступавшие на нем депутаты левого крыла парламента призывали к роспуску парламента и предлагали приступить к созыву нового национального собрания.

Центральное правительство со своей стороны принимало меры: во Франкфурт были спешно вызваны прусские и австрийские войска. Выступая в день народного собрания перед министрами, Шмерлинг прямо заявил: «Имейте в виду, господа, что либо восставшие перевешают нас, либо мы перевешаем их, выбирайте одно из двух!».

Утром 18 сентября огромные массы народа двинулись к собору св. Павла, угрожая разогнать парламент в случае отказа разорвать перемирие. Прусские солдаты начали оттеснять от собора собравшуюся толпу. Грубость солдат, угрожавших своими штыками, вызвала гнев народа. Раздались призывы к оружию, и началась постройка баррикад на улицах, непосредственно прилегавших к собору.

На помощь франкфуртцам пришли жители соседнего города Ханау. Начали подходить из окрестных деревень и крестьяне, вооружённые чем попало. В течение всего дня шла баррикадная борьба, в результате которой плохо вооруженные народные массы, не имевшие руководства, потерпели поражение. К ночи баррикады были сметены артиллерийским огнем, и Франкфуртское собрание могло вынести, наконец, благодарность войскам и правительству за то, что они защитили его от народной революции.

После получения известий из Франкфурта Струве с небольшой группой своих единомышленников вновь перешёл 21 сентября швейцарскую границу и провозгласил республику в пограничном немецком городке Лёррахе. Оттуда республиканцы двинулись на Фрейбург, но были рассеяны подошедшими баденскими войсками.

Государственный переворот в Пруссии

Учредительное собрание, открывшееся в мае в Пруссии, в большинстве состояло из умеренных либералов. В нем было 160 чиновников, 51 священник, 27 крупных аграриев, 46 крестьян, 18 ремесленников[114]. Оно выбрало в президенты лидеров левого крыла, Ханса фон Унру и Бенедикта Вальдека. Но король находил надежную опору в старопрусской небольшой, но сильной партии, которой руководил генерал Герлах и которую энергично поддерживала королева Элизабет.

В июле были сделаны первые шаги для образования консервативной партии и начала выходить «Новая прусская газета», скоро получившая название «Крестовой» из-за железного креста в её заголовке. В газете принимали участие все члены дворцовой камарильи: братья Герлахи, Бисмарк, Раух, а также учёные — последователи философов реставрации Адама Мюллера и Карла Людвига Галлера — историк Генрих Лео и юрист Фридрих Юлиус Шталь.

В провинции в то же время стали создаваться различные «Союзы для борьбы за короля и отечество» и «Союзы для охраны интересов крупного землевладения», враждебные Мартовской революции и Учредительному собранию. В августе в Берлине состоялся съезд этих союзов, получивший название «юнкерский парламент». Одной из задач съезда являлась ликвидация Учредительного собрания, а вместе с ним и всех завоеваний Мартовской революции. Вся страна покрылась прусскими кружками, которые сделались центрами реакции. Главным теоретиком партии стал Фридрих Юлиус Шталь (1802–1861). Она опиралась на ортодоксальное лютеранство и была готова примириться с конституционными учреждениями, но лишь при условии, чтобы дворянству принадлежала ведущая роль.

Надменные, цеплявшиеся за свои права и привилегии, прусские юнкера с тревогой следили за деятельностью Учредительного собрания, обсуждавшего летом 1848 г. проект новой судебной реформы. Согласно этому проекту, предусматривалось не только введение в Пруссии суда присяжных, но и полное уничтожение сословных дворянских привилегий, а также вотчинной юстиции. Предложенная Ганземаном, как министром финансов, реформа податного обложения также вызывала их негодование.

К осени 1848 г. даже Фридрих Вильгельм IV обрёл уверенность. Время, когда он сам и окружающие его дворяне, по его собственным словам, «лежали на животе» в страхе перед революцией, прошло. Они ждали теперь только удобного момента для перехода в наступление и мечтали отомстить за свои мартовские унижения. Такой момент настал осенью 1848 г., когда большинством Учредительного собрания в середине октября было принято решение об отмене дворянского звания и всех связанных с ним сословных привилегий. В ответ на это король 1 ноября дал отставку кабинету Пфуля и на следующий день главой нового кабинета назначил генерала графа Бранденбурга — одного из самых заклятых врагов демократии. Отто фон Мантейфель — видный чиновник-бюрократ, близкий к кругам дворцовой камарильи, получил портфель министра внутренних дел. Мантейфель был типичным представителем бюрократической традиции. Он не был склонен к применению насилия и сумел подавить революцию без пролития крови. Палата протестовала против назначения нового министерства. Тогда министерство отсрочило ее заседания, а затем созвало ее 27 ноября в городке Бранденбурге. Большинство палаты отказалось подчиниться этому распоряжению, но не посмело пойти до конца и призвать к восстанию. Генерал Фридрих Врангель, вновь вступивший в Берлин со своими войсками, обезоружил гражданскую гвардию[115].

9 ноября был обнародован королевский указ о переносе заседаний Учредительного собрания из столицы в маленький провинциальный городок Бранденбург. «Бранденбург в Берлине, а Собрание в Бранденбурге», с горечью острили тогда в прусской столице. В ответ на указ о переносе заседаний в Бранденбург Собрание сделало попытку оказать сопротивление. Оно отказалось повиноваться незаконному приказу, но в ответ на это генерал Врангель двинул 10 ноября к театру, где заседало Собрание, гвардейские части.

15 ноября возмущенное Собрание обратилось, наконец, к населению Пруссии с воззванием. Но вместо того, чтобы призвать народные массы к вооруженному восстанию против нагло нарушившего все свои обещания короля, Собрание призвало народ к оказанию лишь пассивного сопротивления. На следующий день 226 непокорных депутатов собрались в берлинской гостинице и, наконец, решились призвать народ к отказу от уплаты налогов. Небольшого воинского отряда оказалось достаточным для того, чтобы изгнать буржуазных депутатов и из этого убежища. Подчиняясь силе, депутаты вынуждены были перенести свои заседания в провинциальный городок. Но дни Собрания были уже сочтены. До 4 декабря оно не могло из-за отсутствия кворума приступить к работе, а на следующий день, 5 декабря, было распущено новым королевским указом.

Прусская конституция и трёхклассный избирательный закон

Насильственный разгон Учредительного собрания сопровождался созданием новой конституции, получившей затем в народе название «Мантейфелевской», поскольку именно Мантейфель был её главным автором.

В основе конституции лежал разработанный Собранием проект, подвергшийся, однако, существенным изменениям в министерских канцеляриях. В результате, конституция сохраняла еще некоторые завоёванные в мартовские дни народом гражданские свободы, а также всеобщее избирательное право, но одновременно сохраняла и сословные привилегии прусского дворянства. За королем признавалось право отменять любое решение двух создаваемых на основании новой конституции палат. К тому же особая 105-я статья позволяла правительству «в случае неотложной необходимости» не только издавать в промежутке между сессиями палат новые законы, но и пересматривать отдельные статьи самой конституции.

Поскольку конституция 6 декабря 1848 г. сохранила ещё демократические выборы, реакционеры не получили большинства в новой нижней, или второй, палате: в избранной в январе 1849 г. второй палате снова получили преобладание оппозиционные элементы, и вследствие этого она была скоро распущена королем. Вскоре Фридрих Вильгельм IV решился в корне изменить избирательные порядки и издать 30 мая 1849 г. «трехклассный избирательный закон».

Радикалы национального собрания пытались возобновить в Бранденбурге свою игру в обструкции, но они успели уже надоесть решительно всем. И когда Мантейфель 6 декабря издал декрет о роспуске собрания, то этот акт никого не удивил и не возмутил. Правительство обнародовало либеральную конституцию, издало ряд законов, отменявших феодальный режим и вводивших суд присяжных. Дворянство считало себя обманутым, да и сам король долго не решался подписать хартию. Но Мантейфель успокоил их соображением, что это только временное положение. И действительно, когда новая палата обнаружила стремление к независимому положению, она была 27 апреля 1849 г. распущена, и был опубликован новый избирательный закон, вводивший трехклассную систему. Согласно этому закону, все прусские граждане, достигшие 30-летнего возраста, делились натри класса в зависимости от суммы уплачиваемых ими налогов. К первому классу отнесено было 153 тыс. наиболее состоятельных избирателей, ко второму — 409 тыс. менее состоятельных, наконец, к третьему — 2651 тыс. граждан, платящих незначительные налоги или вовсе от них освобождённых. Первый класс, таким образом, составлял всего 4,7% населения, второй — 12,6, а третий — 82,6%[116]. Каждый класс должен был избирать по одинаковому числу выборщиков, избиравших в свою очередь путем открытого голосования депутатов ландтага. Голос состоятельного избирателя, следовательно, значил в несколько раз больше, чем голос менее состоятельного, а тем более неимущего.

Еще через восемь месяцев, 31 января 1850 г., этот закон вошел составной частью в новую, принятую после длительных обсуждений обеими палатами, конституцию, уничтожавшую в Пруссии последние остатки демократических свобод и открыто возвращавшую всю полноту власти королю и ответственным лишь перед ним одним министрам.

По этой конституции, заменившей конституцию 6 декабря 1848 г., в Пруссии должны были существовать впредь две палаты, обладающие равными правами. Членами верхней палаты, получившей позднее название «палаты господ», кроме 120 выборных являлись все принцы царствующего дома, представители главных дворянских родов, обер-бургомистры городов и представители университетов. Члены нижней палаты, ландтага, избирались на основании трехклассного закона. За обеими палатами сохранялось право вотирования законов, а также утверждения бюджета и новых налогов.

Так в течение 1849 г. были снова укреплены устои пошатнувшегося дворянско-помещичьего государства Гогенцоллернов. В результате неудавшейся, незавершенной революции прусские юнкера не только не были лишены своих политических и социальных привилегий, но сохранили на долгие годы в своих руках власть. Согласно закону 2 марта 1850 г., проведённому Мантейфелем, были уничтожены многие мелкие крестьянские повинности. В результате же проведённой выкупной операции крестьяне Пруссии уплатили своим бывшим господам 18-кратную стоимость своих основных феодальных рент. В руки юнкеров перешли огромные суммы денег — и это был главный результат уничтожения крепостной зависимости с помощью реформы, проведённой сверху. Хотя юнкера и сохранили за собой право вотчинной юрисдикции, реформа Мантейфеля делала новый большой шаг в сторону внедрения капитализма в прусское сельское хозяйство. Но это внедрение капиталистических отношений и после революции 1848 г. продолжало идти по тяжёлому для большинства прусских крестьян пути.

Имперская конституция

Принятая 28 марта 1849 г. Франкфуртским парламентом имперская конституция могла быть только компромиссом между демократической партией и буржуазно-монархическим центром, стремившимся к восстановлению императорской власти, и потому имела неопределённый и противоречивый характер.

По конституции, исполнительная власть принадлежала правительству во главе с императором. Последний избирался парламентом, рейхстагом, из числа правящих в Германии монархов, а затем передавал свою власть по наследству. Императору принадлежало руководство иностранными делами и право объявления войны и заключения мира. Он командовал армией, осуществлял верховный надзор за водными путями, железными дорогами, таможнями, почтой и телеграфом. Его распоряжением чеканилась монета и назначались имперские должностные лица. Наконец, он имел право отсрочивающего вето по отношению к постановлениям, которые принимал рейхстаг.

Рейхстаг должен был состоять из двух палат — палаты государств и палаты народных представителей. Первая составлялась из депутатов, посылаемых поровну ландтагами и правительствами отдельных, входящих в империю государств. Она должна была состоять из 192 членов, большинство которых посылалось наиболее крупными государствами и обновлялось наполовину каждые три года. Палата народных представителей избиралась на три года на основании всеобщего, равного, прямого и тайного избирательного права по одному депутату на каждые 100 тыс. человек. Правом избирать и быть избранными обладали все немцы мужского пола, достигшие 25-летнего возраста.

Палаты были равноправны. Каждый законопроект нуждался в их обоюдном утверждении. Обе палаты обладали правом законодательной инициативы и могли делать запросы министрам. Император не был ответствен перед палатами рейхстага, но назначенные им министры были ответственны перед ними.

Особое место в конституции занял раздел «Основные права германского народа». В нем подробно перечислялись такие права граждан и демократические свободы, как неприкосновенность личности, свобода слова, печати и собраний, совести и вероисповедания, свобода науки, право подачи жалоб и петиций и т. д., а кроме того, устанавливалось полное равенство всех немцев перед законом. Тем самым уничтожались все сословные привилегии и титулы. Навсегда отменялись также и «отношения крепостничества и подданства», в том числе связанные с этим личные платежи и повинности; однако все платежи и повинности, связанные с землёй, в частности десятина, подлежали выкупу.

Императорскую корону парламент, в котором к весне 1849 г. возобладала малогерманская ориентация, постановил большинством в 290 голосов при 248 воздержавшихся передать прусскому королю. Но Фридрих Вильгельм IV, к которому в Берлин была отправлена из Франкфурта особая депутация, наотрез отказался принять императорскую корону из рук созданного в результате революции Собрания. Более того, прусский король не признал новой имперской конституции. 28 апреля прусское правительство объявило ее «в высшей степени анархистским и революционным документом». Одновременно отказались признать решения Франкфуртского парламента и все крупные германские государства — Бавария, Ганновер, Вюртемберг и Саксония. Австрийское правительство ещё раньше отозвало из Франкфурта своих представителей.

Только правители более мелких немецких государств выразили готовность признать новую конституцию. При этом многие члены монархического крыла покинули Собрание, и руководящая роль в нем постепенно переходила к более левым, демократическим элементам. 12 апреля собрание создало особую комиссию для проведения конституции в жизнь и 4 мая вынесло решение о проведении выборов и созыве всегерманского рейхстага 15 августа того же года. Но, приняв все эти решения, франкфуртские парламентарии не позаботились об организации отпора силам контрреволюции. Они сами, как и раньше, боялись развязать в Германии народную революцию.

Если бы левое крыло Франкфуртского парламента проявило решимость, оно, по всей видимости, привлекло бы на свою сторону значительную часть германских государств, кроме Пруссии и Австрии. Вюртембергский король Вильгельм I уже был готов признать конституцию. В Мюнхене, Нюрнберге, Вюрцбурге, Мангейме, Гейдельберге, Майнце, Дармштадте началось брожение. В самой Пруссии демократы внушали правительству очень серьезное беспокойство. Однако парламентские республиканцы колебались и теряли дорогое время. Они перенесли свои заседания в Штутгарт и дали себя обмануть министру Рёмеру, который 18 июня 1849 г. разогнал остатки парламента.

Последние вспышки

Восстания в защиту имперской конституции вспыхнули вначале в Саксонии и отдельных районах Пруссии — в Силезии и Рейнской провинции, затем, чуть позднее, в Баварском Пфальце и в Бадене.

К начавшемуся движению примкнуло большое число рабочих и ремесленников, но руководство восстанием принадлежало мелкобуржуазным демократам. Раньше всего поднялись на борьбу народные массы столицы Саксонского королевства — Дрездена. Восстание началось здесь 4 мая и сразу же привело к кровопролитным уличным схваткам. Восставшие возвели на улицах Дрездена многочисленные баррикады и в первый день боёв оттеснили правительственные войска. Король и министры бежали из города, где образовалось временное правительство под председательством республиканца Гейбнера. Во главе восставших стояли также лидер «Рабочего братства» Стефан Борн, прибывший в Саксонию из Берлина, и русский революционер — эмигрант Михаил Бакунин.

Восстание в Дрездене продолжалось четыре дня. На помощь саксонскому правительству прибыли прусские войска, которые с помощью артиллерии сломили 8 мая сопротивление повстанцев. В борьбе участвовали почти исключительно рабочие. Не только буржуазия, но и мелкие буржуа Дрездена почти не принимали участия в борьбе. На помощь восставшим поспешили прийти жители окрестных городов и селений, однако с опозданием: к утру 9 мая войска полностью овладели Дрезденом.

Возвратившееся правительство объявило Дрезден на осадном положении. Началась расправа над побеждёнными. Гейбнер был арестован и осужден впоследствии на десять лет каторжных работ. С. Борну удалось бежать в Швейцарию, Бакунин же был схвачен полицией и приговорён к смертной казни. Позднее он был передан австрийскому правительству, также приговорившему его за участие в пражском восстании к смертной казни, но затем выдавшему его по требованию Николая I царской России.

Почти одновременно с дрезденским восстанием начались народные волнения и в Пруссии. В главном городе Силезии Бреслау 6 мая прошла массовая демонстрация в защиту имперской конституции, а затем состоялось огромное народное собрание. Оно закончилось возведением баррикад, а на следующий день начались столкновения с войсками.

На Рейне движение уже к 10–11 мая охватило ряд промышленных центров: Эльберфельд, Дюссельдорф, Изерлон и Золинген. Хотя к движению и здесь примкнула масса рабочих, руководящую роль в борьбе за имперскую конституцию захватили местные мелкобуржуазные демократы. В Эльберфельде они организовали Комитет безопасности и попытались объединить начавшееся на правом берегу Рейна движение. Но созданный ими Комитет не обнаружил решительности и всеми силами стремился оставаться на почве законности. Он ввёл в свой состав пять членов местного городского совета и не спешил с принятием мер для обороны города.

Прусские генералы тем временем не проявляли никакой боязливости. Рейнская провинция была опоясана семью прусскими крепостями. Поскольку они оставались в руках правительства и ничего не было сделано для того, чтобы привлечь прусских солдат на сторону народа, движение было быстро подавлено и дело ограничилось только отдельными небольшими стычками.

Восстание в Пфальце началось в первых числах мая почти одновременно с восстанием в Дрездене. Классовые противоречия здесь ощущались слабее, но в области, лежащей на левом берегу Рейна, по соседству с французским Эльзасом, и присоединённой к Баварии в 1815 г., остро чувствовался гнёт со стороны баварской аристократии, и это в начале мая и предопределило революционный взрыв. Движение началось вскоре после отказа баварского короля Максимилиана признать имперскую конституцию. Уже 1–2 мая в главном городе Пфальца Кайзерслаутерне после многолюдного народного собрания был создан Комитет защиты области, во главе которого встали умеренные демократы. 3 мая Комитет призвал население к отказу от уплаты налогов и пригрозил отложением Пфальца в том случае, если баварское правительство откажется признать имперскую конституцию. Но последнее не пошло навстречу народу, а направило в Пфальц войска, к которым присоединились отряды имперских войск из крепости Ландау и прусской пехоты.

В ответ на эти шаги реакции в Пфальце взялось за оружие всё население. 17 мая создано было Временное правительство, которое провозгласило отделение Пфальца от Баварии и призвало под чёрно-красно-золотые знамёна всё мужское население области. Однако, несмотря на все эти мероприятия, руководство движением и в Пфальце с самого начала проявляло колебания. Оно боялось сойти с почвы законности и не принимало достаточных мер для того, чтобы отразить готовящуюся интервенцию. В результате, движение в Пфальце, вероятно, было бы подавлено одновременно с разгромом движения в Саксонии и Рейнской Пруссии, если бы не события в соседнем Бадене.

В течение 1848 г. недовольство в Бадене продолжало нарастать, а к весне 1849 г. вылилось в сильное республиканско-демократическое движение. Во главе его шли местные демократические организации — так называемые «народные ферейны», создавшие свой Областной комитет. Руководящую роль в нём играл адвокат Лоренц Брентано — видный член Франкфуртского парламента. Демократы, опираясь на сочувствие широких народных масс, требовали немедленного роспуска местного ландтага, созыва баденского Учредительного собрания и политической амнистии. Все эти требования соединялись с требованием немедленного признания Баденским правительством имперской конституции.

Под напором масс правительство в начале мая удовлетворило это требование и объявило о признании им имперской конституции, но по-прежнему не шло ни на какие уступки внутри самого Бадена. На состоявшемся 13 мая в Оффенбурге массовом народном собрании были приняты революционные резолюции и создан Исполнительный комитет с Лоренцом Брентано во главе. Одновременно начались и волнения в баденской армии, сильно проникнутой революционным духом. Первые волнения произошли ещё 9–10 мая в крепости Раштадт. 12 мая весь город был уже в руках восставшего гарнизона. Во Фрейбурге, Брухзале и других баденских городах также произошли солдатские восстания, и скоро вся баденская армия перешла на сторону восставшего народа. Сидевшие в тюрьмах были выпущены, и 13 мая народ овладел Карлсруэ. Сам герцог и министры бежали из города. Власть в Бадене перешла в руки демократического Исполнительного комитета.

Однако этот комитет сразу же обнаружил свою полную несостоятельность. В своих воззваниях он даже избегал слова «республика» и всячески подчёркивал стремление «обеспечить свободу личности и охрану собственности» в Бадене. Об отмене феодальных повинностей в воззваниях комитета не было и речи. Все старые чиновники сохранили свои места, а в армии господствовали всё те же офицеры.

Лишённые настоящего руководства, повстанцы, тем не менее, начали организовывать оборону Бадена и готовиться к отражению уже подступавших к Пфальцу прусских войск. Восставшие, среди которых особенно выделялись своим революционным пылом рабочие и беднейшие ремесленники, образовали революционные дружины. Во главе повстанческих отрядов стоял бывший офицер, демократ Август Виллих, которому помогал прибывший в Баден польский революционер Людвик Мерославский, руководитель восстания в Познани весной 1848 г.

Прусские войска уже в первые дни июня начали сосредоточиваться на границах баварского Пфальца. 14 июня они, перейдя в наступление, заняли Кайзерслаутерн, а затем, переправившись с левого берега Рейна на правый, вторглись в северный Баден. 21 июня произошло первое столкновение, закончившееся неудачно для повстанцев. Под напором пруссаков они были вынуждены отступить на юг, оставив Карлсруэ в руках неприятеля. Заняв столицу Бадена, пруссаки двинулись дальше к Фрейбургу и скоро прижали отряды Виллиха и Мерославского к швейцарской границе. Только восставший гарнизон Раштадта продолжал ещё в течение нескольких недель держаться против пруссаков.

Подавление восстаний в Пфальце и Бадене сопровождалось террором, проводившимся с обычной для пруссаков холодной жестокостью. «Картечный принц» — так стали называть теперь прусского наследника — не знал пощады.

Прусская уния

Победы, одержанные прусской армией, значительно упрочили положение Фридриха Вильгельма IV. Он сыграл роль спасителя общества и имел право рассчитывать на признательность немецких государей, избавленных им от верной гибели. 28 апреля он пригласил их на конференцию для обсуждения тех изменений, которые следовало внести в союзную конституцию. Совещание, на котором присутствовали только представители Австрии, Баварии, Ганновера и Саксонии, открылось в Берлине 17 мая. На первом же заседании австрийский делегат заявил, что Австрии нечего делать в том союзе, который предлагает Пруссия, и удалился. Баварский делегат протестовал против назначения одного главы союза. Саксония и Ганновер без энтузиазма отнеслись к предложениям Фридриха Вильгельма, но так как они не могли действовать с полной свободой, то скрыли свои чувства и старались подготовить себе удобную лазейку для отступления. 26 мая они заключили с Пруссией союз на один год и пригласили других немецких государей примкнуть к новой федерации, созданной на следующих условиях: председательство и руководство дипломатическими и военными делами должно принадлежать исключительно Пруссии; ей будет помогать коллегия, состоящая из шести государей; предложения правительства поступают на обсуждение двух палат: палаты государств, составленной из 160 делегатов от правительств, и палаты депутатов; глава союзного государства может налагать вето на все постановления парламента; до вступления в действие конституции руководство общими делами поручалось административному совету, председательство в котором принадлежало Пруссии.

Австрия не желала признавать союза, отдающего Германию в руки Пруссии. Только война могла принудить ее отказаться от своих традиционных притязаний, но Фридрих Вильгельм с ужасом отступал перед этой перспективой — не по трусости, а потому, что такую войну считал братоубийственной. Король ждал какого-то чуда, которое заставит его соперников раскаяться и подчиниться его желаниям. Но австрийский канцлер Феликс фон Шварценберг (1800–1852) не был так сентиментален и мягок, как франкфуртские либералы, и Пруссия мало-помалу заходила в тупик, выбраться из которого можно было только или решившись на страшную войну, или унизительно отступив.

Инертность и колебания короля привели к полному упадку его влияния. Общество согласилось примириться с прусским планом не потому, что он вызывал в нем энтузиазм, а потому, что из двух зол приходилось выбирать меньшее. Но поведение короля разочаровало самых пылких оптимистов. Теперь у государей руки были развязаны, и все те, кто примкнул к союзу только из страха перед радикалами или перед Пруссией, увидели, что до сих пор они дрожали просто перед призраками, а убедившись в этом, они решили сбросить свои цепи.

Фридрих Вильгельм, казалось, сам приглашал их сделать этот шаг. Он был женат на сестре эрцгерцогини Софии, матери Франца-Иосифа. Эти семейные отношения всегда имели сильное влияние на чувствительную душу короля. Во время свидания в Пильнице в сентябре 1849 г. его легко убедили подписать соглашение, по которому Пруссия и Австрия брали на себя руководство общими делами Германии до 1 мая 1850 г. Он видел в этом соглашении удобный путь для спокойной подготовки союзной реформы. Австрия же, наоборот, делала этим актом первый шаг к восстановлению старого франкфуртского бундестага.

В результате, в немецких государствах усилились партикуляристские тенденции. Когда совет Прусской унии предложил избрать депутатов в давно обещанный парламент, то бурно запротестовали Ганновер и Саксония, а так как совет не обратил на это никакого внимания, то оба короля отозвали своих послов. 27 февраля 1850 г. Саксония подписала с Баварией и Вюртембергом договор. Ганновер не примкнул к этому союзу, но истинные его намерения были ясны. По этому договору Германский союз должен был управляться директорией из семи членов (Пруссия, Австрия, четыре королевства и оба Гессена), при которой должен был быть парламент из 300 депутатов, поровну избираемых Австрией, Пруссией и остальной Германией. Австрия приняла предложение Баварии и Саксонии, но потребовала, чтобы в состав реорганизованной Германии входили все австрийские провинции. Это было окончательным крушением прусских надежд. Отданная во власть коалиции своих противников, Пруссия в известном смысле перестала бы существовать в качестве независимой державы.

В это время в государствах, объединенных под гегемонией Пруссии, состоялись, наконец, давно ожидаемые выборы. Парламент собрался в Эрфурте 20 марта. Его депутатам было предложено внести в конституцию некоторые изменения, обусловленные выходом из союза Саксонии и Ганновера. Слово «конфедерация» было заменено словом «союз»; коллегия государей была сокращена с семи человек до пяти.

Революция: успехи и поражения

Прокатившаяся штормовым валом с Запада на Восток революция достигла главных государств Германского союза — Австрии и Пруссии. В Вене умеренно-либеральное движение за считанные дни было буквально захлестнуто радикально-демократическим потоком. Меттерних бежал в Англию, императорский двор укрылся в Инсбруке, а во всех частях империи вспыхнули национальные революции. В Пруссии вначале казалось, что Фридриху Вильгельму IV удастся обуздать стихию революции и самому встать во главе объединительного движения. Но король-романтик колебался слишком долго, его уступки явно запоздали. 18 марта в Берлине началось народное восстание и баррикадные бои на улицах прусской столицы. Испуганный король был вынужден вывести войска из города, согласиться на создание либерального правительства и объявить в воззвании «К моим любимым берлинцам» о предстоящем созыве прусского Национального собрания для выработки конституции.

Но какой должна была стать новая Германия? По этому вопросу никогда не было единодушия. Раскололся и Франкфуртский парламент, где определились две позиции. Сторонники великогерманской платформы предлагали объединение всех немецких земель под скипетром Габсбургов. Им противостояли приверженцы «малогерманского» решения проблемы: объединение Германии под эгидой Пруссии и без многонациональной Австрийской монархии. Разгорелись многомесячные дискуссии о сути и границах будущего единого государства. А тем временем разочарованные нерешительностью либералов революционные демократы подняли в Бадене республиканское восстание, плохо подготовленное, несвоевременное, которое было жестоко подавлено войсками Германского союза, главным образом пруссаками. Можно сказать, что «прусские игольчатые ружья уничтожили миф национальных баррикад». При этом прусские солдаты не думали о том, что они стреляют в своих немецких соотечественников. Нет, они стреляли в баденцев, саксонцев, баварцев, гессенцев. Это и показало слабость чувства общегерманского братства и национального единения.

Наконец, после долгих споров, Франкфуртский парламент принял конституцию, по которой единая Германия должна была стать конституционной парламентарной монархией с гарантированными основными правами и свободами граждан. Но на деле конституция так и осталась клочком бумаги, а правительство не имело ни силы, ни авторитета, ни реальной власти.

Франкфуртский парламент часто называли «непрактичным профессорским» парламентом. Но в тех условиях он сделал все, что было в его силах. Другое дело, что судьба революции решалась не во Франкфурте или, во всяком случае, не только там. Бессилие Франкфуртского парламента со всей очевидностью проявилось во время шлезвиггольштейнского кризиса. Германские притязания на земли, принадлежавшие тогда датской короне, подтвердили опасения других держав, что создание единого немецкого государства в центре континента взорвет европейское равновесие сил.

Но Франкфуртский парламент потерпел фиаско не только из-за внешнеполитической ситуации, но и из-за собственного страха перед радикализацией революции. Буржуазно-либеральные круги, которые мечтали о конституционной монархии наподобие британской, теперь опасались возможности второй, социальной, революции с кровавыми ужасами якобинского террора. Они предпочли пойти на компромисс с окрепшими силами контрреволюции в Берлине и Вене, стремясь сохранить то, что уже было достигнуто. Так, в Пруссии было достаточно даровать умеренную конституцию, чтобы в ноябре 1848 г. революция там фактически закончилась. Национальное собрание, стремясь решить вопрос о верховной власти, предложило германский трон прусскому королю, но эта попытка провалилась. Фридрих Вильгельм IV охотно принял бы на себя управление Германией, но только если бы власть была передана ему из рук остальных немецких монархов, а не парламентом. Когда делегация из Франкфурта предложила ему императорскую корону, то в письме к гессенскому герцогу король назвал ее «свинским обручем из грязи и дерьма», от которого несет «тлетворным запахом революции»[117]. К тому же он не без оснований опасался интервенции других европейских держав, в том числе и Австрии. Для этого миролюбивого и панически боявшегося конфликтов человека новая внутригерманская война была немыслима.

В исторической литературе о революции чаще подчеркиваются ошибки и слабости революционного движения, но недостаточно принимается во внимание сила контрреволюции.

Конечно, структурные слабости германской революции совершенно очевидны. Быстрый и легкий успех мартовских революций вызвал обратный эффект. Революционный лагерь явно переоценил свои силы, успехи и возможности. Вместо реалистичной оценки положения возобладало самодовольство от быстрой победы, а также фатальная недооценка силы консервативного сопротивления.

К этому добавилась и быстрая поляризация сил внутри самого революционного движения. Либералы были вполне удовлетворены мартовским результатом и считали революцию законченной. Напротив, демократы и республиканцы стремились развить успехи дальше. В итоге внутри революционного движения возникли почти непреодолимые противоречия. Страх перед крестьянской революцией заставил и либеральные правительства, и консервативную бюрократию как можно скорее завершить аграрную реформу. Спешно принятые законы успокоили крестьянские массы. Столь быстрый успех социальноаграрных преобразований лишил оппозиционное движение мощной опоры.

В силу давней традиции проведения реформ сверху либералы считали дальнейшее углубление революции не только излишним, но и просто вредным, предпочитая путь постепенных реформ в направлении парламентской системы правления. Либералам казался опасным радикальный разрыв с существующими социально-политическими структурами. С их точки зрения, наибольший успех обещала стратегия соглашения с монархиями и бюрократией. Поскольку большинство населения не поддерживало демократически-республиканские лозунги, либералы расценивали это как «молчаливый плебисцит» в свою пользу. Кроме того, они принципиально полагались на силу убеждения вместо революционного насилия и потому оказались не в состоянии принимать быстрые решения в трудных ситуациях и балансировать между революционными массами и консервативными элитами, чтобы взаимно их нейтрализовать. Не нашлось среди них и поистине харизматического лидера. Слишком глубоким оказался и страх перед плебсом, пролетариатом, коммунизмом, перед туманным будущим в демократической республике. Этот страх не имел под собой реальных оснований, но подталкивал к соглашению с монархиями. Либеральный идеал социальной гармонии был несовместим ни с эгалитарными устремлениями демократов, ни с идеями возрождения демократического античного полиса, вынашиваемых радикалами, ни с социально-реставрационными устремлениями ремесленников, ни с социалистическими лозунгами некоторых рабочих организаций.

Свою негативную роль сыграли немецкий полицентризм и региональная обособленность. У революции не было единого центра, наподобие Парижа во Франции. К тому же существовали огромные разногласия между Франкфуртским парламентом и Национальными собраниями в Берлине и Вене, между городом и деревней, между более развитым западом Германии и отстающим аграрным востоком. Неслучайно генерал Леопольд фон Герлах утверждал, что революция — это болезненная черта Рейнланда, а контрреволюция — здоровая реакция старопрусских провинций против тлетворного влияния Запада.

В 1848–1849 гг. на первый план одновременно выдвинулось слишком много задач по модернизации государства, которые требовали быстрого решения, а разнородное революционное движение оказалось к этому неготовым.

При поверхностном взгляде кажется, что германская революция потерпела полное поражение. На деле же конфликт между старыми и новыми силами закончился компромиссом. Во всех германских государствах вводились конституции, а монархи были вынуждены отныне делить свою законодательную власть с ландтагами. С другой стороны, очевидно, что мечта мартовского движения о создании единого национального государства на основе принципов народного суверенитета и прав человека рухнула как из-за сопротивления европейских держав, так и из-за распыленности самих революционных сил.

Конец феодальной эпохи

Германская революция имела важные последствия, которые непосредственно с ней не связаны. Речь идет скорее о долговременных эволюционных процессах, которые ускорились благодаря опыту революции. Она способствовала быстрому формированию социальных классов. Предпринимательская буржуазия поняла, что ее интересы и цели будут осуществлены гораздо быстрее в союзе с авторитарным государством, чем на базе либерализма.

Опыт революции усилил раскол между бюрократией, верно служившей консервативному государству, образованными кругами и средними слоями. Возросло классовое самосознание рабочих, на себе испытавших военно-полицейские репрессии и осознавших важность создания своих собственных рабочих организаций.

Значительные последствия имела революция для так называемого сельского дворянства, которое в ходе завершения аграрной реформы превратилось в слой аграрных предпринимателей, сохранивший сильные элементы сословного господства. Революция усилила противоречия как внутри имущих аграрных слоев, так и между крестьянами и сельским пролетариатом.

Революция привела к политизации различных слоев и классов. Рабочие поняли, что от буржуазии нельзя ожидать ни широкой социальной реформы, ни политического равноправия. Поэтому проявившийся в 1860-х гг. разрыв между буржуазным либерализмом и пролетариатом также стал следствием опыта революционного времени. А буржуазия сделала для себя самый главный вывод: важнейших экономических и политических целей можно добиться без революционных потрясений, сопровождаемых высокими социальными издержками, без союза с демократами и республиканцами.

Определились две различные реакции на революцию. Значительная часть либералов быстро преодолела чувство разочарования и прониклась убеждением, что общественные перемены неизбежны и рано или поздно повлекут за собой возрастание роли и веса либеральных слоев. Подтверждение этого она видела в успехах южногерманского либерализма и в значительном оживлении этого движения в Пруссии спустя десять лет после революции.

С другой стороны, провал попытки создания единого национального государства породил у либералов пессимистическое настроение и скептицизм в отношении собственных политических возможностей, тем более что старая консервативная элита после революции даже усилилась: возросло ее влияние в правительстве и бюрократии, в сельских округах и в армии. Но и она столкнулась с серьезными проблемами. Революция похоронила принцип божественного происхождения власти. В условиях конституционного государства были неизбежны политические новации, что осознавали наиболее дальновидные представители старой элиты. Больше уже нельзя было игнорировать «народ» как политический фактор. Государство могло укрепить свою власть и доказать свою жизнеспособность только путем проведения «революции сверху» и возглавляя народные массы.

Можно сказать, что в общевропейском революционном контексте некоторые из особых условий немецкого пути модернизации скорее усилились, чем ослабли. Прежде всего это касалось привилегированного положения старых элит. Практически ничего не изменилось ни в господстве бюрократии, ни в сельской жизни восточной Эльбы. В армии еще более возросло осознание себя как главного государствообразующего фактора. Наконец, благодаря консервативным публицистам и историкам в исторической памяти немцев глубоко укоренилось чувство горечи от постигших их неудач в «безумном и диком» 1848 году Море чернил было потрачено для доказательства политического бесплодия и доктринерства либералов и демократов. Вывод состоял в том, что власть — удел опытной элиты, только она способна проводить «реальную политику». Если вспомнить слова Генриха Гейне о том, что «революция — это несчастье, но еще большим несчастьем является неудачная революция», то бедой в данном случае стало то, что в общественном сознании успехи революции были сведены на нет, а единственной политической силой предстала старая консервативная власть.

И все же в ходе последующего развития ясно обозначились два фундаментальных изменения. Во-первых, после революции политическая жизнь в Германии протекала в рамках конституционных государств, имевших довольно дееспособные парламенты и скромные, но гарантированные конституционные права. То, что Пруссия превратилась в конституционную монархию и оставалась таковой, было несомненным следствием революции. А это в дальнейшем открывало путь к созданию малогерманского национального государства под эгидой Пруссии. Во-вторых, и еще более важным, оказалось то, что после революции не осталось барьеров на пути немецкой промышленной революции. Ее первый циклический подъем с 1845 г. был прерван кризисом 1847 г., бурными революционными событиями и краткой депрессией. Но после этого, в 1850-е годы, наступает период стремительного развития немецкого промышленного капитализма, время его подлинного триумфа. Начинается новая индустриальная эпоха.

Наступление машинного Молоха

Эпохальным явлением и переворотом для Германии XIX в. стала промышленная революция, создавшая мир машин, фабрик, рынка и экономического роста. Место прежнего универсального природного сырья — дерева — заняли железо и уголь. Паровая машина заменила естественные источники энергии — человека и лошадь, воду и ветер. Человек становился господином природы, а не ее слугой. Экономика приобретала рациональный, расчетливый и безличный характер. Производитель работал теперь не на определенное лицо, а на анонимного рыночного покупателя. Прежняя цеховая или региональная солидарность сменилась конкуренцией, которая представляет собой основу современного рынка и его механизмов.

В условиях капитализма, рынка и конкуренции, с одной стороны, и механизации — с другой, постоянные новации и изобретения, ведшие к удешевлению продукции, стали новым решающим критерием производства. Определяющим сектором постепенно становится промышленность, оттесняющая сельское хозяйство на второй план. Но в первой половине XIX в. Германия все еще оставалась аграрной страной.

Важнейшими предпосылками промышленного переворота в Германии послужили наличие запасов угля и железной руды и относительно квалифицированной рабочей силы, воспитанной в духе протестантизма и потому обладающей трудолюбием и социальной дисциплиной. Уже в 1800 г. германские государства по общему объему промышленного производства стояли на третьем месте в Европе, после Англии и Франции, чему немало способствовала меркантилистская и реформаторская политика просвещенного абсолютизма, особенно в Пруссии и Саксонии.

Но имелись и значительные барьеры на пути индустриализации. В Германии не было достаточных запасов сырья и природных богатств; доминирующими в сфере производства все еще оставались кустарные промыслы и ремесло. Политически раздробленная и слабая Германия ютилась на задворках мировой торговли и не имела значительного торгового и военного флота. Внутри страны сохранялись многочисленные таможенные границы, немецким предпринимателям не хватало начального капитала, да и по своей ментальности они в большинстве своем ориентировались на сохранение традиций, а не на извлечение прибыли, на безопасность, а не на риск. Сбережения, а не инвестиции все еще оставались излюбленным способом помещения средств. Отношение к конкуренции было скорее негативным. Многочисленные пережитки прошлого в виде феодальных платежей и повинностей резко сужали покупательский спрос. Получался своего рода заколдованный круг: бедное население — низкий спрос — отсутствие стимула к развитию промышленности. Прусское юнкерство охотно покупало дешевые английские изделия и также не раз выступало против образования Таможенного союза. Оно опасалось, что в ответ на его создание другие государства поднимут пошлины на вывозимые юнкерством продукты сельского хозяйства. Буржуазия же, напротив, требовала дальнейшего ужесточения протекционизма для защиты от иностранной конкуренции.

Промышленный переворот и технический прогресс в первую очередь сказались на развитии транспорта. Пароходы появились на Рейне с 1822 г., в 1835 г. открылась первая железная дорога Нюрнберг — Фюрт, за которой последовали линии Берлин — Потсдам и Лейпциг — Дрезден. С начала 40-х годов развернулось строительство нескольких крупных линий по всей стране. К 1848 г. протяженность железных дорог в Германии была вдвое больше, чем во Франции, и составляла свыше 5 тыс. км, из которых 2,3 тыс. приходилось на Пруссию. К железнодорожным линиям прибавилась и развитая сеть шоссейных дорог (12 тыс. км в 1848 г.), которые строились в основном по инициативе и на средства Пруссии.

Сооружение железных дорог не только стимулировало торговлю, но и требовало большого количества угля и металла, что, в свою очередь, ускоряло рост тяжелой промышленности. Особенно быстро развивалась Рейнская область с ее большими запасами угля и железной руды в долине Рура. Там возникли центры горной и металлургической промышленности — Бохум и Эссен. Увеличилось число паровых машин: в Пруссии в 1830 г. их насчитывалось 245, а в 1849 г. — 1264. Возникло машиностроение. Крупнейшим центром его стал Берлин, где производились паровые машины и локомотивы. Берлинский машиностроительный завод Борзига, на котором в 1841 г. был построен первый локомотив, превратился в главного производителя паровозов в Германии.

В Саксонии ускоренными темпами развивалась текстильная промышленность. Ручное прядение вытеснялось механическими веретенами, их число перевалило к середине века за полмиллиона по сравнению с 283 тыс. в 1814 г. Центр саксонской текстильной промышленности Хемниц современники называли «немецким Манчестером»[118].

Производство обрабатывающей промышленности Германии возросло в 30–40-е гг. на 75%, темпы его роста были выше, чем во Франции, однако по общему уровню промышленного развития Германия продолжала отставать от нее, а тем более от Англии. Текстильная промышленность оставалась царством рассеянной мануфактуры; еще в 1846 г. только 4,5% прядильных станков находились на фабриках, остальные — у рабочих-надомников. Из-за недостатка капиталов преобладала устаревшая технология. Доменные печи в Германии работали на древесном угле, а производительность каждой из них в десять раз уступала работавшим на коксе английским и бельгийским доменным печам. Первая использовавшая кокс домна появилась в Рурском бассейне только в 1847 г. Хотя выплавка чугуна с 1831 по 1842 г. возросла с 62 до 98 тыс. т, металлургическая промышленность не могла удовлетворить потребности страны.

40-е годы отмечены также растущим ввозом в Германию полуфабрикатов и машинного оборудования. Однако развитию внешней торговли мешали слабость торгового флота и неспособность раздробленной Германии защищать интересы ее торговцев на мировых рынках.

Промышленный переворот в Германии способствовал формированию промышленного пролетариата. Общее число лиц наемного труда возросло с 450 тыс. в 1832 г. до почти 1 млн. в 1846 г., но их основную часть еще составляли ремесленные подмастерья и рабочие на дому. В наиболее развитой Пруссии в 1846 г. насчитывалось 750 тыс. горняков, железнодорожных и мануфактурных рабочих, 100 тыс. из которых составляли женщины и дети, а на долю фабрично-заводского пролетариата приходилось всего 96 тыс. К середине XIX в. в Германии ремесло и мануфактурная промышленность еще преобладали над крупным машинным производством.

Революции, тем более успешные, — редкий гость немецкой истории. Но в успехе промышленной революции сомневаться не приходится. Даже современники, усматривавшие в индустриализации тупик человеческой эволюции и осуждавшие ее, признавали ее революционную динамику, полный переворот в экономических отношениях.

Уже в первой половине XIX в. некоторые области Рейнской провинции и Вестфалии, Саксонии и Силезии по своему экономическому развитию были вполне сопоставимы с ведущими экономическими регионами Англии. Элементы индустриализации были заметны в Германии уже с конца XVIII в. Лишь чуть позднее, чем в Британии, в 1784 г. в Ратингене, близ Дюссельдорфа, возникла механизированная ткацкая фабрика. В 1792 г. была задута первая коксовая домна в Верхней Силезии, а на рубеже веков немецкие инженеры уже строили первые паровые машины по образцу английских.

Но отношение к британскому примеру промышленного развития было неоднозначным. С одной стороны, его старались копировать, с другой, — ужасающая картина социальных последствий индустриализации настораживала и пугала. Иными словами, немецкая промышленная революция шла в фарватере британской и имела при этом свое лицо и свою специфику. Из общих же моментов, свойственных любой промышленной революции, в Германии имелись налицо сильная буржуазия, оказывавшая решающее влияние на финансово-экономическую политику и активно участвовавшая в политической власти; первоначальное накопление капитала — основа для дальнейших инвестиций; рынок свободного наемного труда; запасы сырья и источники энергии; развитая транспортная система и др.

В Пруссии зачатки промышленной революции обозначились на рубеже XVIII–XIX вв. Но этот процесс шел крайне медленно и инициировался главным образом сверху, развиваясь под опекой государства и его бюрократического аппарата. Предпосылки промышленного переворота в Пруссии были созданы в ходе реформ Штейна и Гарденберга 1807–1820 гг. Прежде всего — благодаря освобождению крестьян от личной крепостной зависимости, затянувшемуся, однако, до середины века. Оно устранило препятствия на пути повышения производительности сельского хозяйства, послужило одним из главных источников первоначального накопления капитала и появления свободной рабочей силы на рынке промышленного труда. Введение затем свободы промысловых занятий усилило позиции буржуазии и гарантировало ей свободу действий в экономической сфере. Финансовая и налоговая реформы в свою очередь способствовали росту инвестиций в экономику как со стороны получившей ряд льгот буржуазии, так и со стороны государства, также выигравшего от реформ в финансовом плане. Наконец, создание Таможенного союза привело к постепенному формированию единого и крупного внутреннего рынка, охватившего почти всю страну.

Хотя эта «революция сверху» все же не создала буржуазного гражданского общества, княжеский абсолютизм, тем не менее, трансформировался в господство бюрократии, которая исполняла многие модернизаторские функции, присущие английской буржуазии, и закладывала основы для осуществления промышленной революции в стране.

Процесс индустриализации в Германии отличался от британского образца и своими социальными последствиями. Консервативные и марксистские критики промышленного переворота единодушно утверждали, что именно индустриализация послужила причиной массового пауперизма, охватившего к середине 1840-х гг. 50–60% населения Германии[119]. Но все же это было следствием не индустриализации как таковой, а скорее — промышленной отсталости и превосходящей конкуренции иностранных товаров.

После создания в 1834 г. Таможенного союза под руководством Пруссии стало ясно, что фактического единства этого нового экономического пространства нельзя достигнуть без развитой транспортной системы. Благодаря усилиям Фридриха Листа и нескольких рейнских фабрикантов, вопреки сопротивлению консерваторов, враждебно относившихся к технике, 7 декабря 1835 г. была открыта первая немецкая железнодорожная линия Нюрнберг — Фюрт протяженностью всего 6 км. Для сравнения: в Бельгии в это время имелось уже 20, во Франции — 141, в Англии — 544 км железных дорог. Но железнодорожная сеть росла в Германии стремительными темпами и накануне революции насчитывала около 500 км, вдвое превышая французскую.

Только железные дороги сделали возможным формирование в Таможенном союзе общего рынка с едиными предложением, спросом, ценами и равной конкуренцией. Кроме того, строительство железных дорог, как и выпуск локомотивов, вагонов, рельс, — все это дало необычайный стимул развитию металлообрабатывающей промышленности.

Таким образом, к 1848 г. были заложены основы для дальнейшей индустриализации. Поскольку после революции не приходилось опасаться новых политических потрясений, становились выгодными долговременные вложения капиталов, объем которых значительно возрос. Перевороту в экономике способствовало еще одно обстоятельство — дешевизна рабочей силы. Новым фабрикам требовалось все больше людей. Обнищавшие массы были рады получить хоть какую-нибудь работу с постоянным заработком. Разумеется, условия жизни и труда первого поколения фабричного пролетариата были ужасны. Но следует иметь в виду, что по сравнению с массовой нищетой доиндустриальной эпохи теперешний средний рабочий жил все-таки лучше. Плохие урожаи 1852 и 1855 гг. вновь привели к повышению цен на продукты, однако голода на этот раз в Германии не было. Пауперизм, эта социальная болезнь первой половины XIX в., ушел в прошлое, а последующие поколения уже не знали этого явления. Индустриализация Германии привела к возникновению нового общества. Старый мир был опрокинут не политической революцией, а переворотом в экономике и производственных отношениях, тесно связанным с революцией в средствах коммуникации, от железной дороги до телеграфа.

Резкое увеличение численности населения и ухудшение условий жизни на селе заставляли многих людей уезжать в города или эмигрировать за пределы страны. Поток переселенцев устремился в наиболее развитые индустриальные области — Саксонию, Силезию, Берлин, Рурский бассейн, Вестфалию. Формирующийся фабричный пролетариат пополняли главным образом две группы: необученные сельские переселенцы и городские ремесленники, которые не могли больше существовать за счет своего труда, поскольку спрос на дешевые и массовые фабричные товары привел к резкому падению спроса на более дорогие, штучные ремесленные изделия. Только когда в 1880-х гг. в широких масштабах стал использоваться электромотор, который можно было установить в любой мастерской, ремесленные предприятия стали более конкурентоспособными и смогли сохраниться и в индустриальную эпоху.

Облик эпохи

Период после революции 1848–1849 гг. чаще всего называют «эпохой реакции», или «второй реставрацией». Действительно, на первый взгляд казалось, что была восстановлена прежняя дореволюционная Германия, либерально-демократические силы потерпели поражение, национального объединения не произошло. Тем не менее такое впечатление обманчиво. Даже в Пруссии, которая была бастионом контрреволюции, в последующие годы сохранялись конституционный порядок и парламент, хотя ни ее политический строй, ни реакционная трехклассная избирательная система никоим образом не отвечали демократическим представлениям.

В 1858 г. Пруссией стал править принц Вильгельм. С его приходом либералы ожидали наступления «новой эры», поскольку тот обязался уважать и оберегать конституцию. Регент, действительно, создал либеральное министерство, но этим все и закончилось. Уже в 1862 г. между монархией и либеральным большинством прусского ландтага вспыхнул конституционный конфликт по поводу намеченной военной реформы и необходимых для этого бюджетных средств. В ходе этого конфликта главой правительства был назначен Отто фон Бисмарк.

В 50-е годы он являлся прусским посланником в Германском союзе. Тогда Бисмарк пришел к убеждению, что давнее соперничество Австрии и Пруссии может быть разрешено только силой и вытеснением многонациональной Габсбургской империи из Германии, объединенной под эгидой Пруссии.

Австро-прусские отношения резко обострились, когда в 1859 г. Вена начала войну против Пьемонт-Сардинии и союзной им Франции. Война за сохранение власти Габсбургов в Северной Италии не отвечала немецким национальным интересам. Но многие германские государства выражали готовность оказать Австрии военную поддержку. Однако, хотя австрийская армия 4 и 24 июня 1859 г. потерпела два сокрушительных поражения при Мадженте и Сольферино, Германский союз на ее стороне так и не выступил. Произошло это из-за отрицательной позиции Пруссии, опасавшейся превращения этого локального конфликта в общеевропейскую войну.

Объединение Италии после победоносной войны стало мощным толчком для оживления немецкого национального движения. В Пруссии либералы все громче заявляли о необходимости расширения прав ландтага и введения подлинно конституционной системы. В центре развернувшегося между короной и парламентом противоборства оказался Бисмарк, заявивший, что готов управлять страной без строптивого депутатского корпуса. Это было началом «эпохи Бисмарка».

Определение целой эпохи по имени этого великого человека вполне обосновано. Бисмарк не только по праву может именоваться создателем Германской империи, он оказал огромное влияние на всю ее социально-экономическую и политическую структуру. Его политика объединения Германии сверху привела к расколу немецкого либерализма, а созданная в 1867 г. Национал-либеральная партия на несколько лет стала главной внутриполитической опорой канцлера, хотя империя была весьма далека от либерального кредо свободного правового государства.

Германская империя была создана в итоге трех династических войн против Дании, Австрии и Франции. В итоге второй войны Австрия была изгнана из Германии и был образован предшественник империи — Северогерманский союз. Завершающим аккордом стала франко-германская война 1870–1871 гг., закончившаяся торжественной коронацией короля Вильгельма Прусского как германского императора 18 января 1871 г. в Зеркальном зале Версальского дворца.

В эти годы политических репрессий в стране происходит решающий индустриальный прорыв. Жесткий политический авторитаризм и экономический либерализм, как оказалось, совсем не являются несовместимыми друг с другом. 50–60-е годы — период, когда впервые можно говорить об устойчивом экономическом росте Германии и когда она вступила в стадию складывания основ современной экономической системы. По оценке известного историка Рейнхарда Рюрупа, «в общественном и экономическом аспекте 50 и 60-е годы относятся к важнейшим переломным периодам немецкой истории»[120].

Ольмюцкое соглашение

В апреле 1850 г. Австрия в противовес Пруссии созвала во Франкфурте-на-Майне представителей немецких государств с целью реорганизации бундестага, в котором впредь должны были поочередно председательствовать Австрия и Пруссия. Это, однако, не удовлетворило Пруссию, которая решила отстаивать свою роль объединителя Германии, причем вооруженным путем. В сентябре 1850 г. прусский король объявил мобилизацию. Австрия и Пруссия оказались перед угрозой войны. Последовало предупреждение Николая I, решительно поддержавшего Австрию.

Неожиданная кончина Бранденбурга в ноябре 1850 г. произвела впечатление на короля, который вернулся к воинственным проектам. Никогда разрыв не казался более вероятным, чем в тот момент. Тем не менее в том же месяце стороны пришли к соглашению относительно большей части разногласий. Глава австрийского правительства Шварценберг неохотно согласился на компромисс, который сохранял прежнее положение и давал Пруссии возможность вернуться к своим планам при первом удобном случае. Впрочем, он был уверен, что в решительный момент Фридрих Вильгельм отступит, и поэтому не церемонился с ним. Ноты Шварценберга составлялись во все более высокомерных выражениях и подкреплялись передвижением военных сил.

Ввиду вооружения Австрии и враждебности Баварии и Саксонии, Отто Теодор Мантейфель, временно заведовавший тогда министерством иностранных дел и впоследствии ставший главой прусского кабинета и министром иностранных дел, отдал приказ о мобилизации прусской армии, продолжая заявлять, что не преследует враждебных намерений. Король же обратился к прусскому ландтагу с воинственным посланием. Мантейфель по его приказу отправился в Ольмюц. Здесь он встретился со Шварценбергом, который поехал в Ольмюц против своей воли, по желанию Франца-Иосифа. Посол Фридриха Вильгельма находился в крайне невыгодном положении, и продиктованные ему условия нельзя было назвать достойными. Пруссия должна была оставить на произвол судьбы немецкий Гольштейн и отвести свою армию. В награду за эти уступки ей было обещано созвать в Дрездене конференцию, которая займется обсуждением союзной реформы.

Ольмюцкое соглашение вызвало в Пруссии взрыв яростного негодования. Повсюду говорили о новой Иене (т. е. напоминали о позорном поражении прусской армии от французов в октябре 1806 г.). Однако юнкерство быстро примирилось с этой неудачей, закреплявшей поражение революции. «Прусская армия, — отвечал Бисмарк ораторам, нападавшим на Ольмюцкий договор, — не нуждается в том, чтобы представить новые доказательства своего мужества. Честь Пруссии, я глубоко в этом убежден, вовсе не требует, чтобы она сыграла в Германии роль Дон-Кихота»[121]. Что же касается короля, то он был чрезвычайно доволен возобновлением дружественных отношений с венским двором. Пруссия, вынужденная отказаться от своих планов, избежала катастрофы и осталась достаточно могущественной для того, чтобы внушать уважение своим врагам. Мелкие государи, настроенные против Шварценберга, которого они упрекали в том, что он помешал им удовлетворить жажду мести, вернулись к своей прежней политике золотой середины и стремились главным образом к установлению обеспечивавшего их независимость равновесия между обеими державами.

На Дрезденской конференции 23 декабря 1850 г. они сгруппировались вокруг прусского делегата, генерала Густава Альвенслебена, который требовал возвращения к условиям прежнего союза. Шварценберг предлагал создать исполнительную директорию с широкими полномочиями, в которой Австрия уверенно рассчитывала на большинство. Он хотел, чтобы в союз были допущены все провинции австрийской монархии. Таким образом, в случае нападения со стороны какой-нибудь иностранной державы, Австрия была бы поддержана Германией. Мантейфель отнесся с недоверием к этим предложениям. По его словам, Пруссия была готова согласиться на такую реформу лишь в том случае, если ей будет предоставлено равноправное с Австрией президентство в бундестаге. Шварценберг должен был признать, что ему не удается убедить большинство, и с грустью закрыл конференцию. Все попытки объединения разбились о невозможность примирения соперничающих честолюбивых стремлений, а также о партикуляристские тенденции государей.

Австрия старалась взять реванш в другой области. Срок Таможенного союза истекал 1 января 1854 г., и венский кабинет хотел помешать его возобновлению. В ожидании внутренних преобразований, которые впоследствии должны были позволить Австрии вступить в Таможенный союз, австрийское правительство выразило желание заключить с ним торговый договор, сводившийся к тому, что впредь тарифные ставки могли изменяться только по соглашению обеих сторон. Это было равносильно лишению Пруссии той гегемонии, которой она до тех пор обладала в союзе, причем в этом вопросе Шварценберг имел на своей стороне второстепенные немецкие государства. Но Пруссия искусно расстроила план Шварценберга. Она заключила договор о налоговом союзе с Ганновером, Ольденбургом и Шаумбург-Липпе, который обеспечивал свободное сообщение между обеими частями прусского королевства. Южногерманские государства метали громы и молнии, созывали одну конференцию задругой и угрожали соединиться с Австрией, которая предлагала им заключить таможенный союз.

Пруссия хладнокровно отнеслась к этой буре. Роспуск Таможенного союза грозил подорвать бюджеты всех мелких государей. Они требовали от Австрии гарантии тех доходов, которые рисковали потерять, а так как для Австрии эта гарантия могла обойтись в 50 млн. франков, то она отступила перед перспективой такого расхода. Пруссия, благодаря договору с Ганновером, держала в своих руках устья больших германских рек и северные и северо-восточные торговые пути, так что государства Центральной Германии целиком находились в ее власти.

Вся ловкость и энергия Шварценберга ничего не могли поделать с этими соображениями. После его скоропостижной смерти 5 апреля 1852 г. его преемник на посту министра иностранных дел граф Карл Буоль-Шауэнштейн счел благоразумным прекратить этот спор, в котором он не мог рассчитывать на победу, а 8 апреля 1853 г. Таможенный союз был возобновлен на 12 лет. Унижение, которое пришлось испытать Пруссии, не погасило ее веры в свое будущее, а оставило только жгучее желание реванша. Вместе с тем выяснилась необходимость военной реформы, которая должна была подготовить страну к решительной войне. Со своей стороны либеральные сторонники национального единства убедились, что без союза с Пруссией они бессильны, а для заключения этого союза они готовы были согласиться на какие угодно условия.

Восстановленный бундестаг немедленно с жаром принялся за истребление всех следов революции. 23 августа 1851 г. он отменил «основные права» немцев и пригласил «правительства безотлагательно принять необходимые меры для устранения из действующего законодательства тех постановлений, которые не согласны с союзными законами или противоречат цели союза»[122]. Повсюду были отменены новые конституции, введена цензура прессы, крайне ограничено право на создание союзов, а правительственное давление повсеместно обеспечило избрание послушного парламентского большинства. Для борьбы с духом времени правительства обратились к содействию церкви, заключили конкордаты с Римской курией, в пользу которой отказывались от всех прав светского государства, и начали поддерживать нетерпимую ортодоксию. Эти репрессивные меры показали, какой страх охватил монархические правительства.

Хозяйство и общество

В 50–60-е годы в германских государствах в полную силу развернулся промышленный переворот. Объем промышленной продукции за 50-е гг. увеличился более чем вдвое. При этом производство средств производства обгоняло производство средств потребления. За десятилетие после революции Германия превратилась из сельскохозяйственной в промышленную страну, хотя сельское население все еще значительно преобладало. Не только в Пруссии, но и во всех государствах Германского союза торговцы и промышленники активно использовали благоприятную хозяйственную конъюнктуру, возникшую после окончания экономического кризиса 1847–1848 гг. Повсюду строились и вступали в действие новые предприятия, увеличивалось число рабочих. В нач. 60-х гг. в Германии уже насчитывалось более миллиона рабочих. Рейнская область, Саксония, Силезия, Берлин стали подлинными индустриальными центрами. Берлин превратился в шумный центр германского машиностроения. Ландшафты Рейнской Пруссии и Вестфалии напоминали британские графства Ланкашир и Йоркшир. Быстро расширялась добыча угля, руды, увеличивалась выплавка металлов, росло число машин и двигателей. В 1861 г. в Германии действовало почти в шесть раз больше паровых двигателей, чем в 1846 г. В 1850 г. их мощность равнялась 0,26 млн. л. с., а в 1870 г. — уже 2,48 млн. л. с., что далеко опережало соответствующие показатели Франции[123].

С ростом производства железа, стали, машиностроения более чем в 2,5 раза возросло число рабочих, занятых в этих отраслях промышленности. На металлургических заводах Круппа их число выросло со 122 тыс. в 1845 г. до 16 тыс. в 1870 г. С 1850 по 1870 г. протяженность железных дорог только в одной Пруссии увеличилась почти втрое — с 3869 до 11 523 км. Значительно расширилась внутренняя и внешняя торговля.

Экономический подъем, выдвинувший Германию в ряд развитых капиталистических стран, объяснялся многими причинами. Уже до революции 1848 г., используя плоды завершавшегося промышленного переворота в Англии, Германия наряду с применением машин в легкой промышленности развивала машиностроение, что само по себе создавало условия для сокращения сроков промышленного переворота.

Развитию промышленности способствовал также окрепший после революции Таможенный союз. К кон. 60-х гг. решающим фактором в экономическом развитии явился процесс политического объединения Германии. Кроме того, в Германии благодаря обязательному начальному школьному обучению имелось более миллиона людей, обладавших элементарными знаниями, что благоприятствовало развитию техники.

Важным условием превращения Германии в страну быстро растущей индустрии была большая, чем в других странах, эксплуатация рабочих, особенно в сельской домашней промышленности, что было связано с особым, «прусским» путем развития капитализма в сельском хозяйстве. Еще до революции 1848 г. в условиях ускоренного развития товарного хозяйства наметился переход от феодального хозяйства с эксплуатацией барщинного крестьянского труда к капиталистическому хозяйству. Эта тенденция усилилась после революции. Барщинная форма крестьянского труда экономически себя изжила. Потребовалось приспособление сельскохозяйственного производства к развивавшемуся капитализму. 2 марта 1850 г. в Пруссии был принят закон о регулировании отношений между землевладельцами и крестьянами. По этому закону незначительные повинности были отменены, основные же подлежали выкупу, равному восемнадцатикратной величине ежегодных платежей. Для посредничества при платеже капитализированной суммы были учреждены рентные банки, которые посредством амортизационных операций должны были выплатить землевладельцу ренту в двадцатикратном размере. Крестьянин же освобождался от всех обязательств лишь в результате внесения амортизационных платежей в течение 56 лет. Этот закон не распространялся на левый берег Рейна, где аграрные отношения под влиянием Французской революции давно развивались по капиталистическому пути.

Реализация закона привела к тому, что за несколько лет были произведены выкупы 12 706 крупных крестьянских хозяйств и 1 014 341 мелких хозяйств, за что крестьянами было уплачено дворянству и казне не менее 300 млн. талеров.

В результате принятия закона 1850 г. увеличились размеры дворянских хозяйств, медленно приспосабливавшихся к требованиям капитализма. За освобождение крестьян от повинностей прусское дворянство отобрало у них треть земли, ранее находившейся в крестьянских хозяйствах. За шесть лет, с 1852 по 1858 г., площадь крестьянских хозяйств, включая крупные, значительно сократилась в пользу дворян, которым в 1858 г. принадлежало уже 50,31% земельной площади. Это ускорило расслоение деревни и превращение юнкеров в капиталистических предпринимателей, земли которых обрабатывались многочисленными безземельными крестьянами, точнее, батраками с наделами.

Мелкие и средние хозяйства, насильственно лишенные старинных общинных угодий и выгонов, без которых у крестьянина не было возможности держать скот, все более оскудевали. Росла их задолженность, крестьяне должны были заниматься домашним промыслом, чтобы удержаться на своем клочке земли.

Таким образом, аграрные реформы в Германии, начиная с реформ первого десятилетия XIX в., включая закон 1850 г. о выкупе повинностей, по своему содержанию были буржуазными. Их цель состояла не столько в изменении к лучшему участи крестьян, как стремились представить дело реформаторы, сколько в приспособлении аграрных отношений к требованиям капиталистического производства и рынка, которые не могли удовлетворяться старой системой землепользования и сельского труда. Такой путь развития капитализма в земледелии был характерен не только для Пруссии. Он происходил и в нижнесаксонских землях, простиравшихся от Шлезвиг-Гольштейна через Ганновер, Вестфалию, Ольденбург до Брауншвейга, где было (особенно в Шлезвиг-Гольштейне) много зажиточных крестьян. В Баварии, где преобладали средние хозяйства, и в юго-западной части Германии земельные отношения приближались по типу к французским.

Вторая реставрация

Господствующей тенденцией в обществе послереволюционного времени стал заметный отрыв от традиционной почвы. Рвались прежние семейные узы, слабели религиозные связи, исчезала традиционная местная лояльность. Индустриальная среда, фабрика, шахта не предлагали никакой замены этому. В немецком обществе стало превалировать чувство подчинения анонимным силам и социальной атомизации. Религия и прежние общественные нормы и ценности во многом утратили свое влияние, их место заняло новое плюралистическое толкование смысла жизни.

С одной стороны, это были либеральные принципы свободы, счастья и как политического, так и экономического самоопределения отдельного человека. Они были направлены против господствующих абсолютистско-аристократических структур и связаны с идеей единства нации, в которой должна воплотиться общая воля свободных граждан.

Чтобы оправиться от оцепенения, либералам понадобилось несколько лет. В период 1851–1859 гг. реакция торжествовала победу, а монархи, соединившиеся с дворянством и духовенством для борьбы с революционными идеями, решили обезопасить себя от новых сюрпризов путем копирования политики французской Второй империи. Все граждане, так или иначе замешанные в революции, были взяты под надзор и подверглись преследованиям; тысячи либералов вынуждены были покинуть страну, а другие, впав в отчаяние, устранились от всяких общественных дел.

Еще острее ощущалась в Германии религиозная реакция. Принявший христианство еврей Фридрих Юлиус Шталь, который до самой смерти оставался теоретиком «партии Крестовой газеты», осуждал терпимость и утверждал, что свобода совести «виновна в том процессе разрушения и разложения, который характеризует современное состояние умов и грозит спокойствию Европы». Суровая ортодоксия пыталась подавить дух свободного исследования. В литературе повеяло ветром пиетизма и реакции: Оскар фон Редвиц воспевал в слащавых и напыщенных поэмах ханжеский мистицизм, Виктор Штраус в своих «Письмах о политике» (1853) выставлял как идеал человечества Мекленбург, где во всей своей чистоте сохранились феодальные учреждения.

В Пруссии реакция отличалась такой же жестокостью, как и в остальных государствах. Фридрих Вильгельм IV, отчасти по соображениям порядочности, отчасти из опасения окончательно восстановить против себя либералов, наконец, и по желанию консерваторов, которые видели в конституции гарантию против превратностей судьбы и капризов монарха, не отменил хартии. Но он так ее переделал, что она оставляла ему полную свободу осуществления своей власти.

Палата депутатов, не имевшая даже права вотировать налоги, являлась просто совещательным собранием, состоявшим из людей, которых руководившие сельскими округами ландраты рекомендовали в качестве кандидатов запуганным избирателям. Власть принадлежала юнкерам и клике Крестовой газеты, которая сумела вернуть дворянству все привилегии, поколебленные конституцией.

Президент совета старался лавировать между враждующими сторонами; это был как бы робкий опыт той политики, которую впоследствии с таким блеском практиковал Бисмарк. Стараясь одинаково угодить и восточным и западным соседям, Мантейфель маневрировал так, чтобы заслужить признательность России, которая представлялась ему не столь грозной и более надежной, и в то же время не отнимать окончательно надежды у Франции и Англии.

Наряду с либерализмом сложилась вторая оппозиционная идеология XIX в. — социализм как классовый миф, как призыв к солидарности трудящихся масс в борьбе против власти и эгоизма частных собственников, благосостояние которых было создано рабочими.

Старый мир, рупором которого выступала «Крестовая газета», мобилизовал защитные силы, которые со своей стороны также опирались на влиятельную идеологию. Ею стал консерватизм, направленный как против восстания черни, так и против взлета либерального капитализма. Наконец, сформировался политический католицизм, представлявший собой реакцию мало затронутого новациями и сохранившего давние традиции населения в Силезии, на Рейне и в Южной Германии на натиск агрессивного прусско-протестантского либерализма и национализма.

Так возникли различные учения, которые пропагандировались политическими журналами и парламентскими фракциями, постепенно приобретавшими черты политических партий. Это стало очевидным, когда в конце 1850-х годов произошел экономический обвал, повлиявший на внутриполитическую жизнь. Появились первые устойчивые самостоятельные рабочие организации. Вновь оживился и парламентский либерализм. С 1858 г. в Пруссии в качестве регента стал править Вильгельм, принц Прусский, младший брат Фридриха Вильгельма IV, который в связи с психическим расстройством отошел от государственных дел. К всеобщему изумлению, слывший прежде ярым реакционером регент смягчил цензуру и назначил либеральное правительство. Однако, став королем, Вильгельм быстро оказался в конфликте с либеральным большинством ландтага, когда против воли депутатов начал военную реформу, по которой увеличивались численность армии и срок службы. К тому же Вильгельм намеревался практически ликвидировать ландвер, этот противовес регулярной армии, в котором числились вышедшие в запас военные после армейской службы. Возбуждение и негодование либералов в связи с этим достигли предела, их противоречия с правящим союзом короны, армии и аграрного дворянства переросли в острый конституционный конфликт.

К оживлению политической жизни вело еще одно обстоятельство. Племянник великого корсиканца, император Наполеон III попытался возродить давнее французское влияние в Италии и в 1859 г. заключил с королевством Пьемонт-Сардиния союз против Австрии, владевшей североитальянскими территориями. В начавшейся войне союзники одержали победу, Италия стала единой.

Воодушевленную итальянским объединением немецкую общественность впервые после революции 1848 г. вновь захлестнула волна национального энтузиазма. Выпускались тысячи листовок, памфлетов, газетных статей с громкими требованиями скорейшего создания единого и мощного немецкого государства. Своего апогея национальный подъем достиг в ноябре 1859 г., во время празднования всей Германией столетнего юбилея Шиллера. Но вместе с тем стало ясно, что те различные национальные движения, которые оформились в дни революции, продолжают существовать и даже окрепли в организационном отношении. Возникший в 1859 г. в Кобурге малогерманский «Национальный союз» в организационном, финансовом и пропагандистском плане значительно превосходил велико германское католическое движение. Созданный этим движением в 1862 г. «Союз реформы» явился на свет с опозданием и так и остался слабым и плохо организованным. Мощный национальный рык малогерманцев совершенно заглушил жалкое тявканье католических идеологов.

Монархи заволновались, Центральный комитет Национального союза был изгнан из Франкфурта, а в Саксонии, Мекленбурге, Ганновере и обоих Гессенах он был запрещен. На юге национальный союз насчитывал очень мало сторонников, и ему пришлось убедиться, что он будет не в состоянии собственными силами сломить сопротивление правительств и вековых традиций. Тем не менее ошибочно думать, что его деятельность не имела никакого значения. После двухлетней пропаганды он насчитывал более 30 тыс. членов, из них около 8 тыс. в Пруссии, но все они принадлежали к правящим классам и пользовались большим влиянием. На организуемые ими празднества собирались огромные толпы, бурно приветствовавшие идею германского единства[124].

В этот период всякое соглашение между прусским правительством и либералами других немецких государств казалось невозможным ввиду того внутреннего конституционного конфликта, который был вызван прусской военной реформой.

Конституционный конфликт в Пруссии

Став в 1858 г. регентом, принц Вильгельм начал борьбу с королевой и ее окружением, пытаясь опереться на буржуазно-либеральные круги. В 1858 г. принц-регент дал отставку министерству Мантейфеля и призвал к власти умеренных либералов. Желая приобрести их поддержку, он пообещал реформы. Начался период заигрывания регента с либералами, названный последними «новой эрой». Сменивший Мантейфеля новый глава прусского правительства граф Шверин провозгласил необходимость доверия между троном и обществом. На выборах 1858 г. либералы получили большинство в ландтаге. Политический сдвиг в Пруссии оказал определенное влияние на другие германские государства. Так, в Баварии ультрареакционное министерство ушло в отставку.

Вильгельм и его окружение видели главную опору юнкерского господства в увеличении регулярной армии. Кадровые вышколенные линейные полки старого типа были малочисленны, а солдаты ландвера, призывавшиеся лишь во время войн, как показала революция, были ненадежны, отказывались выступать против повстанцев. Увеличения армии требовал и взятый Пруссией курс на установление ее гегемонии в общегерманском масштабе.

В 1860 г. военный министр Альбрехт фон Роон внес в прусский ландтаг проект реорганизации армии: увеличение вдвое состава армии и срока обязательной военной службы с двух до трех лет, а это требовало увеличения военного бюджета. Либеральное большинство палаты отвергло проект, но утвердило испрашиваемые правительством дополнительные ассигнования на усиление боевой готовности армии. Однако конфликт палаты с короной был налицо.

На состоявшихся в декабре 1861 г. выборах в ландтаг созданная буржуазией Прогрессистская партия добилась значительного успеха. Разногласия между правительством и палатой еще более обострились, что показало обсуждение бюджета на 1862 г. Большинством голосов палата депутатов потребовала у правительства «большей специализации бюджета», что фактически означало отклонение представленного правительством проекта бюджета. И марта 1862 г. последовал указ о роспуске парламента.

В новом ландтаге, где прогрессисты опять оказались в большинстве, законопроект о военной реформе был отвергнут вторично. Конституционный конфликт обострился до крайности. Монархия Гогенцоллернов оказалась в глубоком кризисе. Вильгельм I стал даже поговаривать об отречении от престола. В крупных городах и промышленных центрах страны проходили антиправительственные митинги и собрания с выражением одобрения позиции депутатов.

Действующий закон 1814 г., дополненный и измененный указом 1820 г., установил всеобщую воинскую повинность: после трех лет действительной службы солдаты на два года зачислялись в запас, затем переходили в ландвер, который делился на два срока и где они состояли до достижения сорокалетнего возраста. Однако, хотя с 1814 г. население Пруссии возросло с 11 до 18 млн. человек, ежегодно призывалось по-прежнему только 40 тыс. новобранцев, так что примерно 25 тыс. молодых людей ускользали ежегодно от рекрутского набора. Контингент прусской армии был настолько незначителен, что, когда обстоятельства требовали перевода армии на военное положение, приходилось призывать под знамена ландвера людей, достигших довольно солидного возраста, успевших в большинстве случаев обзавестись семьей и отрывавшихся от своих обычных занятий, что вредило экономической жизни страны. Атак как ландвер и кадровые части были тесно связаны между собой (каждая бригада состояла из одного линейного полка и одного полка ландвера), то недостатки организации ландвера отражались на всей армии.

По новому порядку на службу должны были призываться все рекруты, так что всеобщая воинская повинность была восстановлена на деле. Время пребывания в запасе было увеличено с двух до четырех лет. Таким образом, численность действующей армии увеличивалась на 220 тыс. солдат с трехлетним сроком службы. Это давало возможность не прибегать сразу к призыву ландвера, который был сохранен в качестве армии второй линии, но в ландвер запасные теперь зачислялись только до 32 лет. После мобилизации 1859 г., снова раскрывшей прежние недостатки, регент приступил к выполнению своего плана; он сохранил кадры ландвера, причислил туда новых рекрутов и потребовал от ландтага, чтобы они отпустили ему 9,5 млн. талеров на эту реформу[125].

Сумма эта показалась ландтагу чрезмерной, и он поставил на обсуждение вопрос об уменьшении расходов за счет сокращения срока действительной службы с трех лет до двух, тем более что большую часть вновь созданных офицерских постов правительство предполагало отдать дворянам, и буржуазия не имела охоты взваливать на свои плечи новое бремя только для того, чтобы увеличить влияние ненавистной касты. Наконец, парламентское большинство было недовольно министерством, не желавшим пойти ему навстречу по двум наиболее дорогим для него вопросам: радикальному преобразованию палаты господ, в которой засели юнкера, отвергавшие все принимаемые проекты, и чистке реакционной администрации.

В 1860 г. палата депутатов отпустила временные кредиты на новые полки. Это была уловка, так как было ясно, что правительство не откажется от начатого дела. Временно сформированные полки были зачислены в действующую армию.

Палата потребовала их роспуска, принц был возмущен этим требованием, на которое он смотрел как на узурпацию своей власти. В 1861 г. кредиты были вотированы только после бурных прений; оппозиция усиливалась, а дебаты принимали все более резкий характер. Жена регента, Августа, его сын, его невестка — дочь английской королевы — умоляли его не ссориться с ландтагом, но это не поколебало его.

Военный министр Альбрехт фон Роон, напротив, старался убедить регента в законности его поведения. Роон был выдающимся офицером и отличным администратором. Он подготовил сильный офицерский корпус, проникнутый кастовым духом. Во главе главного штаба с 1858 г. был поставлен Хельмут фон Мольтке (1800–1891), который разработал планы мобилизации, изучил военное значение железных дорог и создал современную тактику ведения войны. Вильгельм видел, как на его глазах растет орудие прусского могущества, и со все большим нетерпением выслушивал критические замечания дилетантов и профанов. Теперь он не хотел уже и слышать ни о каком компромиссе.

Фридрих Вильгельм IV скончался в начале 1861 г.; брат его, принимая корону, как бы проникся мистическим духом, который владел его предшественником. Прусская конституция отличалась неясностью. Либералы стремились расширить ее и хотели добиться права вотировать налоги и превратить конституционную монархию в парламентарный режим. В 1861 г. Вильгельм уже целиком разделял взгляды Роона. Убежденный в том, что военная сила обеспечивает власть государей и что те монархи, которые недостаточно о ней заботятся, становятся жертвой революции, он всегда помнил об участи Карла I Стюарта. Однако он с большим опасением вступил на путь борьбы с парламентом, и его колебания могли повлечь за собой самые серьезные последствия, так как ему приходилось иметь дело с противниками, раздражение и требовательность которых возрастали по мере того, как борьба затягивалась.

Прогрессистская партия выдвинула программу реформ, которые должны были обеспечить торжество буржуазии и парламентского режима. Выборы 1861 г. показали упадок консервативной партии, которая потерпела полное поражение. Ландтаг проявил несговорчивость в военном вопросе, и палата была распущена. Однако выборы 1862 г. носили еще более радикальный характер: теперь 253 либералам противостояло всего 16 консерваторов.

Прогулка в Бабельсбергском парке

24 сентября 1862 г. Вильгельм I, который в поисках выхода из ситуации уже подумывал об отречении, сделал решительный шаг и назначил премьер-министром ультраконсервативного, имевшего славу рьяного реакционера и репутацию «сильного человека», Отто фон Бисмарка (1815–1898), бывшего тогда прусским послом в Париже.

В 1862 г., в трудное для прусской короны время, Бисмарк был призван дать решительный бой либералам. Назначение произошло после прогулки и долгого разговора в Бабельсбергском парке вокруг королевской резиденции в Потсдаме. В ходе беседы Бисмарк твердо заверил короля в том, что сумеет стабилизировать положение и так прижмет либеральное большинство ландтага, что оно прикусит язык[126]. Для немецкой общественности Бисмарк воплощал собой не только антилиберальные, но и антинациональные устремления, поскольку тогда либерализм и национализм были неотделимы друг от друга. Однако Бисмарк вынашивал более грандиозные планы. Он стремился к мощи и консолидации Пруссии на европейской сцене, что было осуществимо, по убеждению Бисмарка, только после установления прусской гегемонии в Германии и вытеснения оттуда Австрии. Бисмарк понимал, что достичь этого можно лишь с согласия других европейских держав на изменение политической карты Европы.

Бисмарк пошел напролом, выступив против политического курса буржуазии. Он явился в ландтаг с проектом военной реформы и потребовал его утверждения. Депутатам, упрекавшим его в нарушении конституции, Бисмарк отвечал, что конституция не предусматривает того случая, когда палата отказывает монарху в необходимых средствах, что вся жизнь соткана из компромиссов и что если одна из сторон отказывается от сделки, то конфликт неизбежен, а тогда побеждает сильнейший. Граф Шверин придал этой мысли резкую формулировку в известной фразе: «Сила господствует над правом».

Однако строптивая палата вновь отказалась удовлетворить требования правительства. Тогда, невзирая на отказ, Бисмарк явочным порядком провел военную реформу, израсходовав большие средства на реорганизацию армии и ее вооружение. Конфликт между правом и силой закончился победой последней, ибо в руках Бисмарка были армия и полиция. Но главное заключалось в том, что Бисмарк имел перед собой слабого противника, каким являлась либеральная буржуазия. Бисмарк выполнял план формирования сильной кадровой армии, чтобы, опираясь на ее мощь, не останавливаясь ни перед чем, осуществить «железом и кровью» создание единого германского государства. Но этим самым он осуществлял и национальные требования буржуазии.

Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк родился в Шёнхаузене, в старой Бранденбургской марке, 1 апреля 1815 г. После бурно проведенной молодости он проживал в своем поместье, когда в 1847 г. был избран депутатом в соединенный ландтаг Пруссии. Саркастическая наглость, с которой он выступал против новых стремлений, его пренебрежительное отношение к общественному мнению, презрение к популярным фразам и крупным деятелям эпохи вызывали скандалы. Но даже его противники признавали его смелость и талант. Он не владел даром речи и запинался, но умел в нужный момент найти меткое слово и образ, врезывающийся в память. Бисмарк отличался всеми типичными чертами юнкерской касты, набожностью, ненавистью к демократии и к городам, невозмутимым хладнокровием и мужеством, ясными и определенными мыслями и абсолютной верой в собственное предназначение[127].

В дни революции он отвергал не идею германского единства, а те условия, которые Франкфуртский парламент хотел навязать Пруссии. Бисмарк еще верил в возможность сближения с Австрией, но его иллюзии скоро были развеяны. Будучи представителем Пруссии при союзном бундестаге, он вступил в открытую борьбу с австрийскими делегатами. Впечатления, вынесенные им из этой борьбы, он выразил в знаменитом изречении: «В наших союзных отношениях я усматриваю ненормальность, которую раньше или позже придется лечить мечом и огнем».

Из этой мысли о неизбежности разрыва с Австрией вытекала вся его политика. Не было человека, более проникнутого реализмом и менее подчиненного предрассудкам, чем Бисмарк. Недостаток воображения и предприимчивости компенсировались в Бисмарке огромной хитростью, осторожностью и здравым смыслом. На договоры он смотрел как на временные комбинации и считал их истекшими, как только из них оказывалась извлеченной вся возможная выгода.

Очутившись у власти, он открыто заявил австрийскому посланнику: «Отношения между Пруссией и Австрией должны измениться к лучшему или к худшему; мы желаем первого решения вопроса, но должны готовиться и ко второму».

Австрийский император 17 августа 1863 г. созвал германских государей на конгресс во Франкфурте, чтобы утвердить план реформирования Германского союза и создать исполнительную директорию из монархов шести крупнейших немецких государств. Собрание было блестящим. Франц Иосиф неожиданно обнаружил настоящий талант председателя. Ему удачно ассистировал саксонский король, руководивший большинством прочих правителей. Настойчиво приглашаемый во Франкфурт прусский король колебался, рыдал, но, по настоянию Бисмарка, все-таки не поехал на конгресс, а его отсутствие лишало резолюции франкфуртского съезда всякого значения[128].

Бисмарк отнесся к этой затее совершенно хладнокровно, а пока его противники гнались за призраками, он старался обеспечить себе поддержку России. В начале 1863 г. в русской Польше вспыхнуло восстание и Петербург нуждался в прусской поддержке. Для осуществления своих планов Бисмарк, со своей стороны, также нуждался в благожелательном отношении парижского и петербургского кабинетов. Но дипломатическое сближение этих дворов способно было парализовать его проекты. Союзные Франция и Россия не нуждались бы в Пруссии и не имели бы оснований допустить ее усиление. В то время как Наполеон III дал себя увлечь в переговоры с Австрией и Англией, которые встревожили Петербург, Бисмарк пошел навстречу желаниям царя и предложил ему помощь, за что Александр II был чрезвычайно признателен.

Таким образом, к концу 1863 г. политическое положение в Европе благоприятствовало курсу Бисмарка. Австрия, обескураженная неудачей Франкфуртского конгресса, была напугана пропольскими декларациями парижского кабинета. Франция восстановила против себя Россию, а сама негодовала на Англию за ее уклончивое поведение. Пруссия завоевала симпатии царя, тогда как в лагере ее противников был разброд. Смерть датского короля Фридриха VII в 1863 г. дала Пруссии удобный предлог для начала действий.

Датская война

Когда в ноябре 1863 г. датский король Христиан IX официально включил в состав своего государства Шлезвиг, Германия ответила всплеском патриотизма. Общественность и ландтаги шумно потребовали начать национальную войну против Дании. Но они совершенно не принимали в расчет международную обстановку, обнаружив поразительную политическую близорукость. Напротив, Бисмарк учитывал все обстоятельства и соотношение сил весьма тщательно.

История богата парадоксами. Именно либеральное национальное движение, преисполненное ненавистью к политике Бисмарка, способствовало ее успеху. Ничто не помешало бы планам Бисмарка больше, чем союз с немецким национальным движением, которого опасались во всех европейских столицах. Бисмарку был необходим такой конфликт, чтобы за его кулисами скрыть свои истинные намерения и дождаться удобного момента для начала активных действий. Чуждый всяким национальным эмоциям, он открыто признал легитимность прав датского короля на Шлезвиг-Гольштейн, что успокоило Лондон, Париж и Петербург. В то же самое время Бисмарк уже готовил нападение на Данию, поскольку полное включение Шлезвига в Датское королевство нарушало давнюю и общепризнанную автономию этого герцогства.

Строго говоря, различия между требованиями национального движения и обеими германскими державами, которые, к общему удивлению, совместно начали войну против Дании, носили в основном формально-правовой характер. Но либералы не без основания опасались того, что произошло.

В январе 1864 г. австро-прусские войска вошли в Ютландию, прорвали 18 апреля сильные дюппельские укрепления и одержали победу еще в нескольких кровопролитных сражениях. В октябре побежденная Дания запросила мира. По Венскому договору 30 октября 1864 г., она уступила победителям оба герцогства и маленькое герцогство Лауэнбург между Гольштейном и Мекленбургом. Но Шлезвиг и Гольштейн не стали новыми членами Германского союза, чего ожидали либералы, а без лишних церемоний были, по сути, аннексированы победителями при формальной видимости временного совместного управления этими территориями.

Теперь и многие деятели либерализма осознали, что казавшаяся консервативной и даже беспринципной политика Бисмарка явно добилась успеха, в отличие от постоянных неудач национально-либерального лагеря. Справедливыми оказались слова Бисмарка, сказанные им еще в сентябре 1862 г. в речи перед оторопевшими депутатами ландтага: «Великие вопросы времени решаются не речами и постановлениями большинства — это было ошибкой 1848 и 1849 гг., а железом и кровью».

Первый шаг Бисмарком был сделан. Либеральное движение оказалось крикливым, но практически бессильным. Теперь пришло время, которого давно ожидал Бисмарк, — время окончательного установления прусской гегемонии в Германии и вытеснения из нее Австрии. Это было исполнением того курса прусской политики, который начался еще в 1740 г. вторжением Фридриха Великого в Силезию. Установившееся после революции неустойчивое равновесие между Австрией и Пруссией не могло скрыть их постоянного соперничества. Между ними находились средние и мелкие государства «третьей Германии», которые надеялись сохранить свою суверенность и укрепить федеративный союз политикой лавирования между Берлином и Веной.

Датская война изменила положение в центре Европы. Ни одна из великих держав не заявила протеста. Впрочем, это определила не только умелая тактика Бисмарка, но, пожалуй, еще больше — Крымская война, которая уничтожила прежний европейский порядок. Россия и Англия вступили в период глубокой вражды, и их совместные действия были невозможны. История на несколько лет приоткрыла для Германии дверь, в которую очертя голову ринулся Бисмарк.

Отношения между Берлином и Веной после заключения Венского договора нельзя было назвать хорошими. Бисмарк, который ни за что не хотел отказаться от герцогств, ожидал сопротивления со стороны Австрии и, не отвергая мысли о соглашении, в глубине души не желал примирения.

Король следовал за своими советниками не без некоторого опасения. Бисмарк сближался с Францией и заигрывал с Италией. Эти союзы казались прусскому государю подозрительными и не нравились ему. Ставка была слишком серьезная, результат игры казался сомнительным, а шлезвигская кампания не предвещала особых успехов в будущем. Во время датской войны австрийские войска проявили себя очень хорошо, а прусские генералы совершили ряд ошибок, чуть было не сорвавших разработанные Мольтке планы. Со своей стороны, Бисмарк далеко не был уверен в Наполеоне III.

Поэтому когда Австрия, внимание которой было тогда целиком поглощено внутренними преобразованиями и которая прежде, чем разрешить свой спор с Пруссией, хотела примириться с венграми и предложила Пруссии компромиссное соглашение, та охотно приняла это предложение. Гаштейнская конвенция 14 августа 1865 г., по словам прусского короля, была «победой, не стоившей ни одной капли крови». По этому договору Пруссия и Австрия, сохраняя право общего владения, поделили между собой управление герцогствами. Лауэнбург был передан Пруссии в полное владение при условии уплаты 272 млн. талеров. Этот прецедент имел самое серьезное значение, особенно для Австрии, которая, скомпрометировав себя этим двусмысленным торгом, вызвала недовольство остальных немецких государей.

Гаштейнская конвенция ничуть не уладила прежних недоразумений. Бисмарк отправился в Биарриц, чтобы окончательно выяснить намерения Наполеона III. Но французский император отказался взять на себя какие-либо обязательства, он хотел оставить за собой свободу действий для того, чтобы извлечь из положения максимум взаимных выгод, но очень желал конфликта между Пруссией и Австрией. Австрия, которой опасность грозила с двух сторон, встревожилась и мобилизовала несколько полков. Тогда Пруссия подняла громкий крик, быстро закончила свои военные приготовления и 8 апреля 1866 г. подписала с Италией договор, по которому Италия обязалась напасть на Австрию, если в трехмесячный срок Пруссия начнет военные действия. Бисмарк пообещал ей помочь присоединению Венеции в ходе войны с Австрией.

Конец дуализма

После датской войны Вене и Берлину стало ясно, что дело постепенно, но неуклонно идет к их вооруженному столкновению. Нужен был только повод, который дал бы возможность объявить противника агрессором. Такой повод был найден, когда только что объединившаяся Италия стала открыто поддерживать Пруссию. Мечтавший о реванше за поражение 1859 г. венский кабинет в марте 1866 г. объявил о начале мобилизации австрийской армии.

11 июня 1866 г. пруссаки заняли Гольштейн. Австрия потребовала от бундестага мобилизации союзной армии, которая была одобрена представителями четырех королевств, обоих Гессенов и Нассау. Пруссии приходилось иметь дело с тремя группами противников: Гессен-Кассель и Ганновер на западе, южногерманские государства за Майном и, наконец, Австрия, авангардом которой была Саксония. Однако Пруссия имела перед своими противниками преимущества в организации и вооружении.

Несколько быстрых маневров решили участь гессенского курфюрста и ганноверского короля. Ганноверская армия, пытавшаяся отступить для соединения с войсками южногерманских государств, двигалась очень медленно и 29 июня после сражения при Лангензальце была вынуждена капитулировать. Пруссаки заняли Франкфурт и наложили на него контрибуцию в 25 млн. талеров. Мантейфель быстро гнал перед собой баденские и гессенские войска. Нюрнберг открыл перед победителями свои ворота, и пруссаки собирались вторгнуться в Старую Баварию, когда прибыло известие о заключении перемирия.

В Богемии австрийский командующий, венгерский дворянин Людвиг Бенедек мог выставить 250 тыс. человек против 300 тыс. солдат, которыми командовали прусский наследный принц и принц Фридрих-Карл. Австрийцы располагали лучшей артиллерией, чем пруссаки, и превосходной кавалерией. Но зато более дальнобойная и скорострельная игольчатая винтовка Дрейзе, заряжаемая с казенной части, давала прусской пехоте огромное преимущество. Во всех боях австрийские потери были втрое выше, чем потери их противников. После итальянской кампании австрийский главный штаб усвоил тактику атаки сомкнутыми рядами. Пруссаки, сражавшиеся стрелковыми цепями, приученные к обходным движениям и фланговым атакам, останавливали неприятельские колонны своим метким огнем, а когда заколебавшийся противник начинал отступать, вносили в его ряды страшное опустошение.

Бенедек, который прославился своими успехами в Италии и назначение которого на пост главнокомандующего состоялось только под давлением общественного мнения, был прекрасным корпусным генералом, но совершенно не имел качеств командира целой армии.

Медлительность Бенедека дала возможность пруссакам занять всю Саксонию без единого выстрела, но они боялись вторгнуться вглубь Силезии и сконцентрировали там большую армию. Затем, стараясь отыскать австрийцев в Богемии, они двинулись туда тремя удаленными друг от друга корпусами. Бенедек занимал очень выгодную позицию, которой он не сумел как следует воспользоваться. Фридрих-Карл, которому пришлось иметь дело со слабейшими силами противника, переправился через Изар и 26–29 июня отбросил расстроенное левое крыло австрийской армии к Кёниггрецу (Садовой). Тем временем подошла и силезская армия кронпринца. Обе прусские армии соединились, и король прибыл в главную квартиру вместе с Мольтке, Рооном и Бисмарком.

Австрийская армия занимала к северу от Кёниггреца, на берегу Эльбы, сильную позицию, хорошо защищенную окопами. 3 июля армия наследного принца быстро дошла до стратегически важной деревни Хлум, этого ключа австрийских позиций. Австрийская колонна, состоявшая из 18 тыс. чел., пошла в яростную атаку, для того чтобы взять обратно Хлум, но потеряла при этом треть своего состава. Войска заколебались под неудержимым напором трех прусских клиньев, и Бенедек отдал приказ об отступлении. Оно прикрывалось артиллерией, которая вела себя просто героически. Утомленные пруссаки, не успевшие даже отдать себе отчет в значении одержанной ими победы, в продолжение двух дней не преследовали австрийцев, которых это спасло от полного разгрома. Они потеряли 18 тыс. убитыми и 24 тыс. пленными; у пруссаков выбыло из строя 9 тыс. человек.

Война показала огромное превосходство Пруссии над ее противниками, а вера прусских генералов в победу не имела границ. Блестящую победу Пруссии обеспечили ее военно-техническое превосходство, отлично подготовленная армия и стратегический талант жесткого начальника генерального штаба фон Мольтке, который впервые в истории войн в полной мере использовал железную дорогу и телеграф для координации действий всех прусских армий, всегда находившихся там, где им надлежало быть. Вильгельм I, который скрепя сердце согласился на эту братоубийственную войну, теперь был воодушевлен победой настолько, что непременно захотел въехать на белом коне в поверженную Вену. С огромным трудом Бисмарку удалось отговорить короля от этого намерения. Бисмарк не желал чрезмерного унижения Австрии, рассчитывая в будущем иметь ее в качестве нейтральной стороны, а не противницы в предполагаемом столкновении с Францией.

Еще до начала «немецкой войны» Пруссия объявила недействительным Венский акт 1815 г. о создании Германского союза, в то время как Австрия действовала именно как глава этого союза. Так что это была война, скорее, не между Пруссией и Австрией, а между Пруссией и Германским союзом. Поддержавшие Австрию саксонские и южногерманские войска носили черно-красно-золотые нарукавные повязки, сражаясь против воюющей под черно-белыми знаменами прусской армии.

Казалось, Пруссия уже преодолела главные трудности на пути к своей гегемонии в Германии. Однако ей пришлось приложить немало дипломатических усилий, чтобы урегулировать свои дела с великими европейскими державами. В результате трудных переговоров Бисмарк убедил царя Александра II отказаться от вмешательства в германские дела для защиты нарушенных Пруссией священных легитимных прав германских монархов, тем более что Англия и Франция не поддержали предложение России о восстановлении монарших прав нескольких германских государей, земли которых были присоединены к Пруссии. Столь же удачно Бисмарк справился и с аппетитами Наполеона III. Бисмарк понимал, что завершить объединение Германии можно будет только в случае устранения французской угрозы. За соблюдение Наполеоном III нейтралитета Бисмарк обещал ему Саар, и своей близорукой политикой Наполеон способствовал осуществлению того самого немецкого объединения, которому хотел помешать. Когда в 1866 г. Франция оказалась ни с чем, Бисмарк сразу отклонил ее требования о компенсации за нейтралитет, и страну охватило чувство уязвленной гордости, требующее выхода. Наполеон требовал передачи Франции Саара, Пфальца с крепостью Шпейер и рейнской части Гессен-Дармштадта с крепостью Майнц. Бисмарк пригрозил Франции войной, но одновременно предложил свое содействие в передаче ей Люксембурга и Бельгии, на что Наполеон согласился. Расчет Бисмарка был прост. Он не сомневался в том, что Англия не допустит включения Люксембурга и Бельгии в состав Франции.

Пражский мир

Бенедек отступил к Ольмюцу, преследуемый армией наследного принца, тогда как Фридрих-Карл шел на Вену. Теперь Францу-Иосифу оставалось только надеяться на вмешательство Европы. Эрцгерцог Альбрехт 24 июня разбил итальянцев при Кустоцце. Хотя бы с этой стороны военная честь была спасена. Император официально уступил Венецию Наполеону III и просил его посредничества. Французская дипломатия, все расчеты которой были построены на продолжительной и изнурительной войне, способной истощить силы враждующих сторон, совершенно растерялась. Самым разумным выходом для Вены было бы обратиться к Европе и согласиться на предложение российского министра А.М. Горчакова о созыве конгресса для решения конфликта. Вместо этого австрийское правительство начало бесплодные переговоры, а Пруссия тем временем продолжила наступление.

14 июля была занята вся Моравия, кроме Ольмюца, а прусские аванпосты оказались в 15 километрах от Вены. Бенедек был отрезан от Дуная, до которого он мог теперь добраться только длинным обходным путем к востоку, а главная прусская квартира была перенесена в Никольсбург, в окрестности австрийской столицы. Надежды, которые Франц-Иосиф возлагал на Францию, быстро рассеялись. Париж советовал ему принять условия Бисмарка, потому что продолжение борьбы привело бы к гибели монархии, а Наполеон твердо решил не втягивать Францию в войну.

Основные условия мирного договора были выработаны в Париже прусским посланником Гольцем и Наполеоном. Австрия вышла из Германского союза, Северогерманский союз в военном отношении подчинялся руководству Пруссии, которая получала герцогства Шлезвиг и Гольштейн, южногерманские государства должны были создать отдельный союз. Прусский король был страшно возмущен, так как он требовал уступки ему части Силезии, Саксонии, Ансбаха и Байройта. Гольц добился все-таки от Франции обещания, что она не станет противиться присоединению к Пруссии территорий с 3-мя или 4-мя млн. населения.

Переговоры, начавшиеся 22 июля в Никольсбурге, едва не сорвались из-за вопроса о Саксонии. Бисмарк требовал, чтобы ее король вступил в Северогерманский союз. В это время австрийское правительство еще не оставило мысли о возобновлении военных действий, и решилось бы на продолжение войны, если бы могло уверенно рассчитывать на поддержку Франции. Мольтке упорно утверждал, что Пруссия, имевшая в тот момент 600 тыс. солдат под ружьем, готова ко всяким случайностям; но Бисмарк вовсе не был так уверен в прусских силах. Эрцгерцог Альбрехт защищал Дунай с армией в 250 тыс. чел. В Южной Германии насчитывалось 100 тыс. баварских, вюртембергских и баденских солдат, которые с присоединением французского корпуса могли бы составить грозную силу; вдобавок ряды прусской армии косила свирепая холера. Кроме того, Бисмарк сомневался в том, что Россия останется бесстрастной зрительницей войны или не пожелает, по крайней мере, дорого продать свой нейтралитет. Несомненно, Бисмарк руководствовался весьма здравыми соображениями, когда старался не доводить дела до крайности и склонил короля на уступки, которые ничуть не ослабляли его торжества. Но они дали Австрии возможность легче примириться со своим поражением. 26 июля в Никольсбурге были подписаны предварительные условия мира, а 23 августа в Праге был заключен окончательный договор.

Хотя в последний момент и возник целый ряд недоразумений, но было слишком очевидно, что Австрия решится снова попытать счастья лишь после реорганизации своей армии. Франция, ущемленная в своем престиже, скомпрометированная нерешительностью своей политики, оказалась в изолированном положении. Когда французский посол Винсент Бенедетти попросил Бисмарка дать Франции какую-нибудь компенсацию, то последний отнесся к этому предложению с крайним высокомерием и отказался даже от малейшего исправления границ. Он восстановил прежние сердечные отношения с Россией, и теперь приходилось оставить всякую надежду на возможность вовлечения его в невыгодную сделку.

Французское правительство, которое могло обвинять только самого себя в постигших его неудачах, затаило злобу на Пруссию за свою собственную недальновидность. С другой стороны, прусский король не мог простить Наполеону того, что он остановил его победоносные войска у ворот Вены. Немецкое национальное чувство, отличающееся легкой возбудимостью, возмущали притязания французского кабинета, а Бисмарк с величайшей ловкостью старался обратить прусское честолюбие против французов.

Северогерманский союз

Трехнедельной кампании оказалось достаточно для того, чтобы изменить всю политическую ситуацию в Европе и на место французской гегемонии поставить гегемонию Пруссии. Было подсчитано, что денежная контрибуция, наложенная на побежденных, составляла около 40 млн. талеров. Некий прусский полковник Борбштедт заметил по этому поводу, что «что хорошая армия не всегда отличается непроизводительностью, как утверждают профессора политической экономии». Но что еще важнее, благодаря новым договорам Пруссия аннексировала Ганновер, Гессен-Кассель, Нассау и Франкфурт, а ее население возросло на 4,5 млн. жителей.

Бавария уступила ей две небольшие территории в Шпессарте и Каульсдорфский клин; Гессен-Дармштадт отдал ей Гессен-Хомбург и некоторые районы Верхнего Гессена, а также предоставил ей исключительное право держать гарнизон в Майнце. 24 декабря, после того как герцог Ольденбургский за значительное денежное вознаграждение согласился отказаться от своих прав, парламент утвердил присоединение бывших датских герцогств. В этот момент в Пруссии насчитывалось 24 млн. жителей.

Перед прусским правительством, желавшим достигнуть объединения Германии, стояла в то время тройная задача: растворить в монархии новых подданных, установить власть над северогерманскими государствами, не подвергшимися завоеванию, и подготовить южногерманские государства, независимость которых была обеспечена договорами, к признанию прусского сюзеренитета. При осуществлении этой программы Бисмарк обнаружил поразительное искусство, которое несколько затемнено было его дипломатическими успехами, но которое навсегда останется одним из основных доказательств его прав на славу.

Еще до подписания Пражского мира с Австрией Бисмарк приступил к образованию нового Северогерманского союза под руководством Пруссии. 4 августа 1866 г. он обратился к государствам Германии с соответствующим предложением, которое приняли восемь государств и три вольных города — Гамбург, Бремен и Любек. В состав Союза были включены земли, лежавшие севернее реки Майн. Вне этого Союза оставались лишь Бавария, Баден, Вюртемберг и часть Гессен-Дармштадта, которые, однако, уже состояли в военном блоке с Пруссией и были тесно связаны с ней экономически. Так в ходе острой борьбы был упразднен и похоронен старый Германский союз, и Австрия навсегда была отстранена от участия в общегерманских делах.

Собравшийся в начале 1867 г. северогерманский рейхстаг утвердил конституцию Союза, по которой вся полнота власти в государстве сосредоточивалась в руках наследного президента — прусского короля, он же был и главнокомандующим союзной армии. Заместителем президента являлся назначаемый им союзный канцлер, постоянно председательствовавший в верхней палате рейхстага — Союзном совете. Совет не избирался, а формировался из представителей союзных государств, причем 17 из 43 членов Совета представляли Пруссию. Нижняя палата рейхстага, состоявшая из 297 депутатов, избиралась мужским населением всеобщей подачей голосов.

Союзная конституция изъяла важные в экономическом отношении отрасли законодательства из компетенции отдельных государств и передала их в ведение Союза. Это были: единое гражданство на всей территории Союза и свобода передвижения по ней, законодательство в области промышленности, торговли, таможенных пошлин, судоходства, монетного дела, мер и весов, железных дорог, водных путей сообщения, почты и телеграфа, патентов, банков, внешней политики, охраны торговли за границей, уголовного права, судопроизводства[129].

Успешное объединение Северной Германии сверху привело к примирению буржуазных либералов с политикой прусского правительства. Более того, с первыми победами прусского оружия еще недавно фрондировавшие вожди либералов открыто перешли к поддержке Бисмарка. В октябре 1866 г. лидеры прогрессистов Ханс фон Унру, Эдуард Ласкер и другие покинули свою партию и образовали новую, Национал-либеральную, партию. В то же время из состава старой консервативной партии выделилась группа так называемых имперских консерваторов, безоговорочно одобрявших политику Бисмарка. Национал-либералы и имперские консерваторы стали главной опорой Бисмарка.

Бисмарк конфисковал громадные капиталы, предназначенные на вознаграждение государей, лишившихся своих владений, и воспользовался этими суммами главным образом для обработки общественного мнения, создавая или подкупая газеты. Но враждебные чувства были понемногу ослаблены не столько мерами строгости и развращения, сколько бережным отношением и уважением к местным традициям. Признавая, что только часть населения высказалась за необходимость присоединения к Пруссии, Бисмарк выразил надежду, что в недалеком будущем присоединенные провинции теснее сольются с новым отечеством и начнут принимать близкое участие в его жизни. В целом, эти ожидания не были обмануты. К бессильным протестам семи вельфских депутатов от Ганновера присоединились только датские депутаты и фракция 13 познанских поляков.

Освободившись, таким образом, от серьезных внутренних забот, Пруссия могла начать всей своей тяжестью давить на мелких немецких монархов, которых она сгруппировала вокруг себя. 4 августа 1866 г. она предложила государствам Северной Германии заключить с ней союз на год, в течение которого будут выработаны основы Северогерманского союза, предусмотренного постановлениями Пражского мира. Великие герцогства Ольденбургское и Веймарское, оба Мекленбурга, герцогства Брауншвейг, Анхальт, Кобург-Гота и Альтенбург, княжества Вальдек, Детмольд, Шаумбург-Липпе, Рейс младшей линии, Рудольштадт и Зондерсхаузен, а также вольные города Гамбург, Бремен и Любек без возражений согласились на предложение Пруссии. А когда регентша княжества Рейс старшей линии, Каролина, не обнаружила особого энтузиазма, то княжество было занято прусскими войсками. Герцог Мейнингенский, Бернхард, известный своим австрофильством, должен был отречься от престола в пользу своего сына. Саксонский король Иоганн отнесся к своему несчастью с меланхолическим достоинством, и ему оказаны были некоторые милости; Гессен-Дармштадт вошел в Союз своей частью, расположенной к северу от Майна.

Бисмарк старался сохранить внешние приличия и уверял, что требует от государей «таких минимальных уступок, без которых существование целого решительно невозможно». Он утверждал, что намерен основать новый союз на доверии, а не на насилии. «Посадим Германию в седло, — отвечал он консерваторам, удивлявшимся его сдержанности, — а поехать она сумеет сама», и он настолько верил в гений своего народа, что не сомневался, что «на этом пути он сумеет найти надлежащую дорогу, ведущую к цели».

Эта умеренность Бисмарку ничего не стоила. Проект, выработанный берлинской конференцией 13 декабря 1866 г. — 9 января 1867 г., в конечном итоге, утвердил гегемонию Пруссии. Во главе Союза стоял, в качестве президента и главнокомандующего, прусский король, союзным знаменем (бело-черно-красное) было признано прусское знамя. Компетенция Союза распространялась на все военные, политические и торговые дела; союзным властям были подведомственны таможни, косвенные налоги, железные дороги, почтово-телеграфные учреждения, монетное дело, весы и меры, санитарные организации, торговое и морское законодательство, уголовное законодательство. Союзный бюджет покрывался таможенными сборами, почтовыми доходами и различными косвенными налогами, а если этих доходов не хватало для покрытия всех расходов, то дефицит пополнялся взносами отдельных государств, пропорциональными количеству их населения.

Президент представлял Союз перед иностранными государствами, обладал правом объявлять войну и заключать мир. Ему принадлежало высшее командование над всеми вооруженными силами Союза с правом производить смотры армии, назначать всех военных командиров и принимать от солдат присягу в верности. Почти все мелкие государства заключили с Пруссией специальные военные соглашения, по которым их войска были просто зачислены в состав прусской армии; а все без исключения государства должны были преобразовать свои военные учреждения по прусскому образцу. Президенту же было предоставлено право публиковать законы, созывать и закрывать представительные союзные собрания, назначать и увольнять должностных лиц. Представителем президента являлся союзный канцлер, облеченный самыми широкими полномочиями. Отдельные государства были признаны автономными и сохранили за собой вопросы культа, народного образования, общественных работ, судоустройства, но они были мало защищены от посягательств центральной власти.

Чтобы удовлетворить общественное мнение и обезопасить себя от возможных проявлений партикуляризма, Бисмарк наряду с президентом Союза учредил рейхстаг, выбираемый на основе всеобщего мужского избирательного права, но, тем не менее, весьма остроумными комбинациями сумел обеспечить монархической власти безусловно преобладающее влияние. Союзный парламент, или рейхстаг, несмотря на предоставленное ему право интерпелляций и инициативы, оказывал на общественные дела самое слабое влияние. В финансовой области его контроль ограничивался только новыми налогами, о которых его просило правительство. А утвержденные им законы получали силу лишь в том случае, если были одобрены президентом Союза и Союзным советом.

Союзный совет представлял собой довольно своеобразное учреждение, в котором соединялись воедино черты государственного совета, кабинета министров и верхней палаты. Пруссия располагала в нем 17-ю голосами из 43-х. Она председательствовала во всех постоянных комиссиях, на которые делился Совет (военная, морская, таможенная, торговая, железнодорожная, почтово-телеграфная, судебная, счетная). Этот сложный механизм, несмотря на свою кажущуюся бессистемность, был построен с тонким расчетом; отдельные силы в нем были уравновешены, так что в результате существовала только одна реальная власть, а именно, власть короля и его представителя — канцлера, для которого, казалось, и была составлена конституция, подобно тому как рейхстаг был, казалось, создан только для того, чтобы замаскировать честолюбивые стремления Пруссии.

Даже самые умеренные либералы стали жаловаться, что никакой ответственности канцлера, облеченного столь широкими и разносторонними полномочиями, на самом деле не существует, и начали требовать установления парламентского режима. Бисмарк отказался удовлетворить это требование не столько потому, что он не желал расширять прерогатив народного представительства, сколько потому, что ему совершенно не хотелось иметь рядом с собой в министерстве коллег, с мнением которых ему пришлось бы считаться. Он смотрел на власть с чисто плебисцитарной точки зрения и не предусмотрел возникновения новых, непосредственно вышедших из народа, партий, с которыми впоследствии ему не так-то легко удавалось справляться.

В налоговом вопросе оппозиция заупрямилась. Тогда Бисмарк прибегнул к крайним средствам, заговорил о своем выходе в отставку и объявил доктринеров ответственными за возможную неудачу Союза. Железный канцлер не любил пускаться в декламацию; либералы смирились и приняли компромиссную резолюцию, которая в туманных выражениях сохраняла в полной неприкосновенности военные и финансовые прерогативы монарха.

17 апреля 1867 г. предварительным рейхстагом была принята конституция, предложенная на обсуждение ландтагов отдельных государств. В прусской палате прогрессисты сделали последнюю попытку подправить ее в более парламентском духе, но большинство и слушать их не хотело. Поправки лидера прогрессистов Рудольфа Вирхова были отвергнуты 226 голосами против 91.

1 июля 1867 г. союзная конституция была, наконец, обнародована. Ставший союзным канцлером Бисмарк назначил руководителем своего ведомства Рудольфа фон Дельбрюка, одно имя которого было уже целой программой. Он считался либералом и обладал значительными познаниями в области финансовых и торговых вопросов. Первый союзный рейхстаг из 297 депутатов, выбранных на основе новой конституции, открылся осенью 1867 г. Консервативные партии располагали в нем 98-ью местами. Правые и левые либералы имели 126 мандатов. Католики, которые в лице Людвига Виндхорста вскоре получили своего выдающегося парламентского лидера, еще не были организованы и получили всего 18 кресел. Больше внимания привлекали к себе социалисты.

Коммунисты сыграли известную роль в революции 1848 г., но наступившая реакция остановила их пропаганду, газеты их были закрыты, а союзы распущены. О них не слышно было вплоть до того момента, когда к ним на помощь пришел энергичный и деятельный Фердинанд Лассаль (1825–1864), обладавший цветистым и бурным красноречием. Сын богатого еврейского торговца из Бреслау, зажигательный оратор и блестящий публицист Лассаль, к которому Маркс всегда испытывал жгучую политическую ревность, в мае 1863 г. создал в Лейпциге «Всеобщий германский рабочий союз». Этот честолюбивый человек, отличавшийся тонким вкусом и аристократическими манерами, дал рабочей партии лозунг — железный закон заработной платы, программу — создание производительных товариществ с помощью государства — и указал ей основу для деятельности — рабочие союзы. Рабочие, увлеченные не столько учением Лассаля, сколько его личностью, довольно скоро отвергли его сравнительно умеренную теорию и примкнули к коммунистическому учению Карла Маркса, который сформулировал свою систему в знаменитом сочинении «Капитал» и нашел убежденных и талантливых последователей. В августе 1869 г. в Эйзенахе токарь Август Бебель (1840–1913) и журналист Вильгельм Либкнехт (1826–1900) основали Социал-демократическую рабочую партию. Ее программа требовала прогрессивного налога на доходы и наследства, установления нормального рабочего дня, а конечной своей целью она объявила уничтожение частной собственности на средства производства. Социал-демократы приобрели много сторонников в Силезии, Рейнских провинциях и Саксонии. Видя их успехи, правительство встревожилось, но в 1867–1871 гг. они имели в рейхстаге всего несколько депутатов, а их политическая деятельность была совершенно ничтожной.

Прогрессистов тоже насчитывалось не более двух десятков, Таким образом, национал-либералы, обыкновенно действовавшие вместе со свободными консерваторами, располагали громадным большинством, и Бисмарк охотно начал опираться именно на них. Парламентские сессии 1867–1870 гг. были чрезвычайно плодотворными. Принятие всеми государствами прусских военных порядков, организация консульств, учреждение Высшего коммерческого суда, введение Торгового устава и Уголовного уложения знаменовали решительный шаг в сторону полного слияния.

Сами монархи, входившие в состав Северогерманского союза, были обеспокоены постоянными посягательствами Пруссии на их самостоятельность, но их жалобы ничего не значили. С другой стороны, негодование консерваторов против экономических реформ было столь же бесплодным. Пруссия покровительственно относилась к крупным землевладельцам, но позволила либералам вымести весь исторический сор: всевозможные монополии, запрещения, ограничительные регламенты, цеховые организации, корпорации, стеснявшие торговлю и промышленность. Рейхстаг законодательно ввел свободу промышленности, свободу брака, свободу передвижения, отмену максимальных процентов, свободу союзов, и таким образом вознаградил себя за свое политическое порабощение торжеством своих экономических доктрин.

Эти реформы задевали различные интересы и создавали много недовольных людей. На новый режим со всех сторон раздавались жалобы: население роптало на крайнюю обременительность воинской повинности, на тяжесть налогов, на грубость и придирчивость новых чиновников. Бисмарк предвидел неизбежность этих трений, и именно потому так легко согласился на требование Наполеона III, желавшего ограничить прусское господство линией Майна. Но несмотря ни на что, идея единства постепенно проникала в общественное сознание, и канцлер, считая свое дело достаточно упроченным, задумал довести его до конца. Рано или поздно южногерманские государства должны были войти в Северогерманский союз, но без промахов со стороны Франции их присоединение могло бы осуществиться не так скоро.

Статья 2-я Пражского договора постановила, что немецкие государства, расположенные к югу от Майна, образуют «союз, национальная связь которого с Северогерманским союзом составит предмет особого соглашения». Французское правительство придавало важное значение сохранению этого раздельного существования и полагало, что это раздробление Германии на три обломка — Северогерманский союз, Южногерманский союз, Австрия — является достаточной компенсацией за территориальное расширение Пруссии. С самого начала весь вопрос заключался в том, поймут ли 6 млн. южных германцев выгоды рекомендуемого им объединения.

В великом герцогстве Гессенском из общего числа 800 тыс. жителей 150 тыс. вошли в состав Северогерманского союза, управление почтой было передано Пруссии, а армия, реорганизованная по прусскому образцу, была включена в союзную армию. Великий герцог Баденский Фридрих вступил в брак с дочерью прусского короля, которая пользовалась огромным влиянием на мужа,

Бисмарк имел сторонников даже в Баварии и Вюртемберге. Господствовавшие в этих государствах сильные партикуляристские тенденции смягчались общим чувством германского патриотизма, которым Пруссия сумела искусно воспользоваться. При выработке предварительных условий мира в Никольсбурге она старалась проявить великодушие и отказалась от некоторых территорий, уступки которых она раньше требовала. Трудно уверенно сказать, кто первый заговорил о союзе, Бисмарк или вюртембергский министр Фридрих фон Варнбюлер. Южногерманские государства были слишком слабы для того, чтобы остаться в изолированном положении. Австрия была разбита, Франция дискредитирована, и они заключили с Пруссией наступательный и оборонительный союз, по которому обе стороны взаимно гарантировали друг другу неприкосновенность своих владений и обязались объединять свои силы в случае войны.

Существование этих договоров стало известно Европе, и это разоблачение произвело повсюду сильнейшее впечатление. Хотя текст договоров допускал различное толкование, не подлежало сомнению, что Бавария и Вюртемберг поставили свою политику в зависимость от политики Пруссии. Они преобразовали свои армии по прусскому образцу, а этим устранялось одно из самых действенных препятствий к грядущему объединению.

Но Бисмарк воздействовал на Южную Германию не только в военной области, он связал ее с Пруссией узами экономических интересов. В силу конвенции 4 июня 1867 г., преобразовавшей устройство Таможенного союза, законы обо всех таможенных вопросах, о налогах на сахар, соль и табак, о мерах, необходимых для охраны общих таможенных границ, вырабатывались общим органом договаривающихся государств и общим народным представительством. Роль этого общего органа и общего парламента сыграли союзный совет и союзный рейхстаг, к которым для обсуждения торговых вопросов присоединились депутаты южногерманских государств. Новые договоры означали решительный шаг по пути к экономическому объединению и свидетельствовали о новом успехе прусской политики. Отныне решения принимались большинством голосов, а попытки Баварии отстоять свое право вето оказались тщетными. Взаимоконтроль отдельных правительств уступил место власти президента, т. е. прусского короля, которому вместе с тем было предоставлено исключительное право заключать почтовые и торговые договоры.

Дипломаты, открывшие южногерманским депутатам доступ в союзный парламент, рассчитывали, что это сближение вызовет взрыв патриотического энтузиазма, который восторжествует над последним сопротивлением государей и поможет оправдать в глазах Европы присоединение новых членов к Союзу. Но их надежды не оправдались. Временно ошеломленные успехами Пруссии, ее противники успели несколько оправиться. Бейст ввел в Вене парламентское правление, благоприятно встреченное немецкими либеральными кругами, а Франц Иосиф начал сближаться с Наполеоном и в августе 1867 г. встретился с ним в Зальцбурге для обсуждения и выработки общего политического курса.

Баварский король Людвиг II, всецело поглощенный своими эстетическими развлечениями и музыкой Вагнера, не проявлял в политических делах ни особенной последовательности, ни энергии. Однако он очень дорожил своими королевскими правами и с недоверием относился к Пруссии. Основная масса баварского населения была недовольна военными законами, налагавшими на него тяжелое бремя, а сельские жители, находившиеся под влиянием католического духовенства, враждебно относились к протестантам Севера. Во время выборов в таможенный парламент партикуляристы одержали полную победу, а вскоре получили большинство в баварском ландтаге. В Вюртемберге либералы были всемогущи, а министр Варнбюлер, не отличавшийся постоянством, совершенно не был намерен затевать опасную борьбу с собственным парламентом из-за одного только удовольствия оказаться в зависимости от прусского короля. Демократическая пропаганда успешно велась также и в Бадене, так что в 1870 г. объединение Германии казалось не более близким, чем в 1866 г. Но неосторожность французского правительства дала Бисмарку возможность осуществить свой план.

В Зеркальном зале Версаля

В начале 1870 г. испанские кортесы предложили вакантный после сентябрьской революции 1868 г. и свержения королевы Изабеллы трон принцу Леопольду из боковой католической ветви дома Гогенцоллернов. Во Франции ожил давний страх перед немецким окружением, и Наполеон заявил резкий протест. Возможно, Бисмарк отказался бы от своих намерений, если бы не знал, что Франция находится в изоляции и не может рассчитывать на поддержку Англии, Австрии или России. Он не хотел активно способствовать развязыванию войны, но и не стремился избежать ее. Вильгельм же был готов удовлетворить французские пожелания и предложить испанский престол негерманскому принцу.

Взволнованная французская общественность на этом не успокоилась. Посол Парижа Винсент Бенедетти отправился на курорт Эмс, где отдыхал прусский король, чтобы передать ему требование гарантий того, что никогда ни один гогенцоллерновский принц не станет претендовать на испанский трон. Вильгельм справедливо воспринял это как дипломатическую пощечину и отклонил требование, на что и рассчитывал Наполеон. Король отправил в Берлин Бисмарку депешу о ходе и результатах переговоров, вполне сдержанную и объективную. Но Бисмарк так отредактировал текст, что он приобрел унизительный для Франции смысл, и в таком виде в тот же день, 13 июля 1870 г., передал его в берлинские газеты. Он справедливо полагал, что французское правительство по внутриполитическим причинам не потерпит этого дипломатического поражения. Ошибкой французского правительства было превращение чисто кабинетного вопроса в вопрос национальной важности[130]. Бисмарк отлично знал и авантюризм Наполеона III, который, не задумываясь, опрометчиво и без всякой внешнеполитической подстраховки 19 июля объявил войну. В тот же день баварский король Людвиг предоставил свои войска в распоряжение Вильгельма на все время войны; часть ультрамонтанов высказалась в пользу Пруссии и обеспечила министерству большинство. Против войны высказалось только два голоса в Вюртемберге, в остальных же немецких государствах она была одобрена единогласно.

Франко-германская война 1870–1871 гг. стала уже войной современной техники и массовых армий. На первом этапе решающую роль сыграли техническое оснащение и стратегическое превосходство прусской армии и ее генерального штаба под руководством Мольтке. Немецкая сторона лучше провела мобилизацию и осуществила развертывание сил на широком фронте. Исход войны решили точно спланированные Мольтке крупные сражения под крепостями Мец и Седан. Действуя строго по предписаниям генштаба, немецкие войска, понеся минимальные потери, принудили французов к капитуляции. Под Седаном в плен попал и сам Наполеон. На втором этапе войны армия новорожденной Французской республики попыталась переломить ход войны в свою пользу и добилась некоторых успехов. Тем не менее конечная победа была одержана немцами. 28 января 1871 г. было заключено перемирие, за которым в феврале последовал прелиминарный мир. Окончательную точку поставил заключенный 10 мая Франкфуртский мир, по которому Франция теряла Эльзас и Восточную Лотарингию и должна была выплатить контрибуцию в 5 млрд. золотых франков.

Общественность Германии единодушно требовала возвращения «исконно немецких» Эльзаса и Лотарингии. Прусский генштаб из стратегических соображений настаивал на аннексии Вогезских гор с их многочисленными проходами и крепости Мец. Бисмарк не мог противостоять этим требованиям, хотя знал, что такие условия ставят под угрозу его цель — надолго устранить военную опасность на западной границе, поскольку Франция непременно будет стремиться к реваншу.

В ходе войны завершилось и политическое объединение всех немецких государств. Национальное движение и общественное мнение оказали такое сильное давление на южногерманских правителей, что для них оставался только один путь — вступление в Северогерманский союз. Переговоры об этом с Пруссией сопровождались довольно значительными трениями. Бавария выставила требования, которые показались чрезмерными. Наследный принц, выросший под впечатлением событий 1848 г., хотел, чтобы одновременно с окончательным объединением Германии была переделана также конституция в смысле предоставления народу большего влияния на политические дела, но Бисмарку легко удалось расстроить его проекты.

Союз был расширен, но прежний характер его не был изменен. По договорам 23 и 25 ноября, Бавария и Вюртемберг, которых в этом отношении опередили Баден и Гессен, просто вступили в число членов Союза, подчиненного Пруссии, причем Бавария выговорила себе только военную автономию в мирное время и самостоятельное управление своими почтово-телеграфными учреждениями, а вюртембергская армия по-прежнему должна была составлять отдельный корпус. Бавария получила в союзном совете шесть мест, Вюртемберг — четыре, а Баден и Гессен — потри. Южногерманские государства начали посылать в союзный рейхстаг 85 депутатов.

Объединение Германии нельзя считать только объединением «сверху». Это было и объединение «снизу», которое стало возможным благодаря буржуазно-либеральному национальному движению. В Зеркальном зале Версаля, где 18 января 1871 г. была провозглашена Германская империя, находились не только князья, генералы и дипломаты. Там присутствовала и делегация Северогерманского рейхстага во главе с его президентом Эдуардом фон Симонсом, который еще в 1849 г. возглавлял франкфуртских парламентариев, предлагавших Фридриху Вильгельму IV императорскую корону. Таким образом, Германская империя получала двойную легитимацию. С одной стороны, она опиралась на согласие немецких монархов, с другой, — была узаконена парламентом.

Во главе нового государства стоял император. Король Вильгельм долго не хотел принять этот титул, но наследный принц и Бисмарк убедили его принести эту жертву. «Не сумею тебе описать, в каком настроении я провел эти последние дни, — писал он 18 января 1871 г. жене, — отчасти ввиду тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и, прежде всего, ввиду того горя, которое я испытываю при мысли о том, что мой титул прусского короля отодвигается на задний план». Бисмарк подготовил все необходимое. Он попросил Людвига II взять па себя инициативу восстановления империи и послал ему из Версаля черновой набросок письма, которое из Мюнхена было сообщено всем немецким государям.

«Пожелаем успеха этому с таким трудом возведенному хаосу!» — сказал о провозглашенной Германской империи наследный принц Фридрих. Действительно, эта империя представляла собой весьма оригинальное творение. Этот «бунд», Bund (союз), получивший отныне название «рейх», Reich (империя), объединил государей, обладавших весьма различными правами и неодинаковым влиянием, которые сохранили свою самостоятельность, но она гарантировалась только конституцией и могла быть изменена простым законом.

Были ли альтернативы?

После создания империи казался излишним вопрос: может ли возникнуть единое немецкое государство, а если да, то в той ли форме, в какой оно появилось? Современникам этого события и двум последующим поколениям государство Бисмарка казалось исторической необходимостью, которому не было иных альтернатив. Но имеет ли смысл задавать вопрос об альтернативах после того, как события уже произошли?

Однако только реконструкция ушедших в прошлое возможностей и шансов может освободить нас от исторического фатализма и понять, почему развитие пошло именно так, а не иначе. В этом смысле то, что случилось на деле, было лишь одной из возможностей, и даже не самой вероятной.

Рассматривая эту проблему, современный немецкий историк Хаген Шульце полагает, что имелось несколько вариантов решения национального вопроса[131]. Одним из них было сохранение Германского союза в более либеральном виде, и об этом свидетельствуют многие важные факты. Сохранялись остатки старой имперской традиции и уважение к власти давних династий. Акт о создании союза реально придавал особый вес двум крупнейшим государствам — Австрии и Пруссии, но не давал им возможности поглощать другие немецкие территории. Не последнюю роль играла также заинтересованность европейских держав в сохранении равновесия сил, которое могло нарушить объединение Германии. Однако Германский союз не мог быть долговечным. Патовая ситуация, сложившаяся между Австрией и Пруссией, все равно требовала какого-то разрешения, без которого не могло быть и речи о модернизации Союза и централизации власти.

Второе возможное решение было опробовано в 1848–1849 гг.: создание современного централизованного национального государства на основе народного суверенитета и прав личности. Но эта модель оказалась нежизнеспособной из-за социальной неоднородности и идеологической противоречивости взглядов ее либеральных и демократических сторонников, а также из-за сопротивления европейских держав, опасавшихся распространения немецкого либерального национализма за пределы Германского союза. Однако никакой немецкий парламент не мог надеяться на поддержку населения, если бы он отказался от «освобождения» Эльзаса и Шлезвиг-Гольштейна.

Существовали и прочие возможности, которые горячо обсуждались представителями оживившегося в кон. 1850-х — нач. 1860-х гг. национального движения. Великогерманское решение — объединение вокруг Австрии с ее ненемецкими владениями, казалось, открывало неплохие перспективы, а поскольку оно как бы возрождало славное имперское прошлое, то его эмоциональное воздействие было наиболее значительным. Но уже в нач. 1860-х гг. такой проект стал иллюзорным. Дело даже не в претензиях Пруссии на гегемонию в Германии. За нее выступала высшая прусская бюрократия, а сам король и консервативное дворянство относились к габсбургским прерогативам с должным уважением. Но великогерманский вариант противоречил здравому экономическому смыслу. Дунайская монархия с ее допотопным меркантилизмом значительно отставала от далеко продвинувшейся хозяйственной интеграции Таможенного союза. Кроме того, интересы уже значительно отдалившейся от остальных германских государств Австрии переместились в Северную Италию и на Балканы. Наконец, включение многонациональной монархии Габсбургов в единое немецкое государство породило бы массу трудноразрешимых проблем.

Возможным решением могла бы стать дуалистическая гегемония Австрии и Пруссии в Германском союзе. Такой позиции некоторое время придерживалась Пруссия, предлагавшая провести реформу Союза, разделявшую Германию по реке Майн. Севернее располагался бы прусско-северогерманский союз, южнее — дунайская федерация во главе с Веной. Еще в 1864 г. Бисмарк исходил как раз из такого варианта, который мог бы положить конец давнему австро-прусскому конфликту. Это была достаточно реальная альтернатива, провалившаяся по той причине, что Австрия не без оснований не доверяла прусским предложениям и опасалась, что Берлин будет затем выдвигать все новые условия и требования.

Наконец, существовала концепция триады, выдвинутая средними немецкими государствами, которые боялись как прусской гегемонии, так и совместного австро-прусского господства. Поэтому напрашивалась идея о слиянии малых, чисто немецких территорий в одно национальное государство. Что касалось Австрии и Пруссии, то они могли идти собственным путем как европейские державы. Они явно переросли старый союз и имели значительные негерманские владения. Создание «третьей Германии» казалось защитой от гегемонистских устремлений Вены и Берлина и средством сохранения традиционных местных свобод и традиций.

С 1859 г. «третья Германия» явно оживилась и предложила реформировать устройство Германского союза, чтобы расширить его федеративные основы и усилить его воздействие на членов этого объединения. Однако сразу выяснилось, что реформаторские планы Баварии, Саксонии и Бадена настолько различны, что делают невозможными их общую политику, не говоря уже о совместных действиях.

Таким образом, малогерманское решение проблемы было только одним из нескольких вариантов. Если ему благоприятствовали существование Таможенного союза, слабость Австрии и временные симпатии либералов, то это еще не означало, что такой вариант был запрограммирован изначально.

Сам Бисмарк в 1868 г. уже после войны с Австрией говорил, что «если Германия достигнет своей национальной цели еще в XIX в., то это будет чем-то великим, а если это случится через десять или даже через пять лет, то будет чем-то необычайным, неожиданным даром Бога».

Конечно, в период объединения сложилась исключительно благоприятная международная обстановка, которой на редкость умело воспользовался Бисмарк. Однако если бы во главе Пруссии стоял другой человек, если бы Франция вмешалась в «немецкую войну», а Россия или Австрия — в войну 1870 г., то немецкая история могла бы пойти по совершенно другому пути.

Создание империи утолило жажду немцев собрать нацию в едином государстве. Но многие люди представляли его иначе. Оно должно было быть крупнее — если бы Австрия входила в империю; конфессионально более сбалансированным — без Австрии протестантизм получил явный перевес, а католики оказались даже под подозрением в недостаточной национальной лояльности; более федеративным — ибо в империи сложилось абсолютное преобладание Пруссии, а «третья Германия», которая играла роль буфера и посредника между Австрией и Пруссией, практически перестала существовать; наконец, более демократическим и парламентарным — а не авторитарно-милитаристским во главе с харизматическим канцлером, подмявшим под себя даже императора.

Облик эпохи

Создание Германской империи, произошедшее в начале рассматриваемого периода, отвечало чаяниям немцев о едином национальном государстве. Миру же явилась авторитарно-милитаристская империя. Конституция ее была продумана таким образом, чтобы лишить парламент, рейхстаг, возможности реально участвовать в управлении государством. Такова была цена, которую немецкая нация уплатила победоносной Пруссии. Это наложило тяжелый отпечаток на последующее развитие Германии. Тем не менее некоторым казалось, что прусская «революция сверху» являет мечту, которую не удалось воплотить революционерам 1848 г. Бисмарк даже отважился ликвидировать три монархии — Ганновер, Гессен и Нассау, присоединив их к Пруссии. Консерваторы были потрясены, а один из их лидеров, Людвиг фон Герлах, назвал это «безбожным и преступным деянием»[132].

Как имперский канцлер Бисмарк правил почти 20 лет. Последовательно проводя мирную и союзническую внешнюю политику, он стремился укрепить положение империи в Европе хитроумной и сложной системой коалиций. Но его внутренняя политика не была столь же тонкой. Стремительное превращение Германии в современную индустриальную державу вывело на ведущие экономические позиции в стране буржуазию. Однако тон в обществе и политике продолжали задавать дворянство и состоявший главным образом из него офицерский корпус. Канцлер не понимал демократических тенденций эпохи и считал любую политическую оппозицию враждебной и «антигосударственной». Он вел жесткую и, в конечном счете, бесперспективную борьбу против левого либерализма, политического католицизма и особенно против организованного рабочего движения, издав «исключительный закон против социалистов» (он действовал в течение 12 лет). В конце концов, Бисмарк пал жертвой собственной политики, потерпел ряд неудач и в 1890 г. был отправлен в отставку молодым кайзером Вильгельмом II.

Государство и нация

В январе 1871 г. в Версале произошло крупнейшее событие немецкой истории: была торжественно провозглашена Германская империя. Но совершенное под эгидой Пруссии объединение страны еще не было окончательным оформлением единого национального государства. Были созданы лишь политические и конституционно-правовые условия, на основе которых и должна была происходить дальнейшая, более тесная интеграция немецких земель.

Империя являлась союзным государством, в которое входили 25 самостоятельных политических единиц (четыре королевства, шесть великих герцогств, четыре герцогства, восемь княжеств и три вольных города — Гамбург, Бремен и Любек, возглавляемые сенатами) и особая имперская провинция Эльзас-Лотарингия. Коллективным носителем суверенитета считались 22 немецких государя и сенаты трех городов, но не народ или император (кайзер). Представительные земельные органы (ландтаги) также не обладали всей полнотой власти.

Принятая в марте 1871 г. конституция обеспечивала гегемонию Пруссии, население и территория которой составляли две трети Германии. Императором мог быть только прусский король, который распоряжался вооруженными силами и представлял Германию на международной арене. Лишь армия Баварии в мирное время подчинялась только своему королю, но в случае войны переходила под командование кайзера.

Императору принадлежало право утверждать или отклонять законопроекты, созывать и распускать имперский парламент — рейхстаг. Единственный общегерманский министр — рейхсканцлер, пост которого занял Отто фон Бисмарк, одновременно являлся министром-президентом Пруссии и отвечал за свою деятельность только перед императором. Отдельные ведомства возглавляли статс-секретари, бывшие по своему служебному положению лишь помощниками канцлера. С 1878 г. основные общегерманские ведомства были закреплены за соответствующими прусскими министрами. Хотя в Союзном совете (бундесрате), в который входили представители всех немецких государств и который исполнял высшую законодательную функцию, Пруссии принадлежало всего 17 мест из 58, она имела право вето по наиболее важным конституционным и военным вопросам. В итоге ключевое положение в империи заняла высшая прусская бюрократия.

Рейхстаг, напротив, являлся уже вполне демократическим политическим институтом, так как избирался на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права. Но оно распространялось только на мужчин старше 25 лет (за исключением военных), женщины права голоса не имели. Кроме того, деление Германии на избирательные округа уже не соответствовало ее территориальному делению. В результате, слабозаселенный сельский округ приравнивался к гораздо большему по числу людей городскому району, что ставило различные политические организации и партии в неравное положение. Так, избирательный округ Берлин-VI насчитывал почти 700 тыс. жителей, а округ Шаумбург-Липпе — лишь 43 тыс. Но каждый из них посылал в рейхстаг по одному депутату.

Совместно с Союзным советом рейхстаг осуществлял законодательную власть, утверждал бюджет и имел право законодательной инициативы. Но подлинным органом парламентской демократии рейхстаг стать не мог, так как не имел права ни назначать, ни отзывать канцлера. Поэтому в Германской империи исполнительная власть получала явный перевес над властью представительной; в итоге мощная и передовая экономическая база и соответствовавшая ей социальная структура общества управлялись архаичной доиндустриальной политической системой авторитарно-корпоративного типа.

Характерной чертой системы правления Бисмарка было постоянное балансирование между отдельными государствами в Союзном совете и политическими партиями в парламенте, противоречия и конфликты между которыми канцлер использовал в интересах своего единоличного правления. Не без основания считая себя творцом великого дела — объединения Германии, Бисмарк после 1871 г. направил все свои усилия на сохранение и укрепление созданной им системы государственно-политических структур. Бывший «белый революционер» превратился в консерватора.

Наследием предыдущего состояния немецкого общества явилась весьма дробная партийно-политическая система. Еще не получив преимуществ парламентской демократии, Германия уже обзавелась всеми ее недостатками, главным из которых было преобладание эгоистических частных партийных интересов над интересами всего общества. Центральной была национал-либеральная партия, главная в 70-е гг. опора Бисмарка в рейхстаге, где она имела большинство мест. Эта партия, возникшая после раскола либеральной оппозиции в 1867 г., опиралась на широкие круги торговой и промышленной буржуазии и интеллигенции, прежде всего в протестантских регионах Германии. Сама партия была неоднородной, с сер. 70-х гг. в ней образовались левое крыло, во главе которого стоял Эдуард Ласкер, и праволиберальное большинство, возглавляемое Рудольфом Беннигсеном, лидером партийной фракции в рейхстаге.

Принципы левого либерализма отстаивала враждебная Бисмарку Германская прогрессистская партия, выступавшая за политику свободной торговли, создание правового государства и парламентаризацию империи. Одним из наиболее видных деятелей этой партии являлся Ойген Рихтер. По большинству вопросов прогрессистов поддерживала региональная буржуазно-демократическая Немецкая народная партия, деятельность которой ограничивалась в основном Юго-Западом страны.

На правом фланге общественно-политической жизни в империи располагались также две партии: Свободная консервативная (позднее — Имперская), выражавшая интересы крупных аграриев Пруссии и магнатов тяжелой промышленности Рейнско-Вестфальской области и безоговорочно поддерживавшая политику Бисмарка, и Немецкая консервативная партия, созданная в 1876 г. ультраправыми прусскими юнкерами, которые выступали за экономический курс государства, выражающий и защищающий их специфические интересы, и требовали сохранения своих привилегированных политических позиций в империи. Консерваторы опирались на крупное и среднее крестьянство, частично — на воспринявшие юнкерскую социальную демагогию популистского толка средние слои в городах Восточной Пруссии и Померании.

Особое положение среди крупных политических партий Германии занимали созданная в 1875 г. Социалистическая рабочая партия Германии (с 1890 г. — Социал-демократическая партия Германии), отстаивавшая интересы немецкого пролетариата, и образованная в начале 1871 г. католическая партия Центра. Она выражала не столько католические, сколько антипрусские настроения, широко распространенные среди населения на юге и западе Германии, особенно в Баварии. Партия Центра имела внушительную социальную базу в лице мелкой и средней буржуазии, крестьян и рабочих католического вероисповедания, а руководящее положение в ней занимали аристократы-католики, духовные лица и некоторые представители крупной буржуазии. Лидером партии Центра на протяжении ряда лет являлся адвокат и бывший министр юстиции Ганновера Людвиг Виндхорст.

Империя в золотом угаре

Настоящий подъем грюндеры пережили в «золотые» 70-е годы. Прежде столь трезвые бюргеры Пруссии и других германских государств после победы Бисмарка над французами впали в состояние упоения. Громадные денежные суммы, которые страна получила от поверженного противника, дали толчок немецкой золотой лихорадке. После того как 28 января 1871 г. Париж окончательно капитулировал, Бисмарк направил из Берлина в Версальский дворец на переговоры с главой французского правительства Адольфом Тьером двух самых ловких немецких денежных тузов: банкира Герсона Блейхрёдера и верхнесилезского магната Гвидо Хенкеля фон Доннесмарка. Посредники-миллионеры, вто время наряду с Альфредом Круппом самые богатые люди Германии, в конечном счете установили размеры французских репарационных платежей в 5 млрд. золотых франков. Эта сумма, реальную значимость которой трудно себе представить, должна была почти удвоить национальный доход Пруссии. Выплачивать ее надлежало наличными, т. е. золотом, причем в течение трех лет.

Золотая лавина, в запломбированных вагонах «покатившая» с Запада и переполнившая сейфы берлинских банков, кажется, чрезвычайно сильно поразила воображение прусской финансовой бюрократии, которая начала излишне торопливо и неумело пускать французское золото в денежный оборот. Вместо того чтобы финансировать долгосрочные проекты, например железнодорожное или жилищное строительство, чиновники — как истинные немцы — сначала принялись оплачивать свои долги. Последствия оказались роковыми: капиталы, которые немецкие бюргеры вложили в государственные или военные займы, неожиданно высвободились и наводнили биржевые залы.

Победа над Францией принесла Германии не только золотой дождь пятимиллиардной контрибуции, но дала немецкой тяжелой промышленности столь желанную для ее развития железорудную базу Лотарингии, которая стала главным поставщиком сырья для рейнско-рурской металлургии. С 1871 г. в стране продолжился быстрый и мощный экономический рост, начавшийся после экономического кризиса 1866 г. и лишь ненадолго приторможенный франко-германской войной. В империи был установлен упрощенный заявительный порядок образования акционерных обществ, создан единый эмиссионный Имперский банк, введена единая валюта — марка, обеспечивавшаяся с 1873 г. золотым стандартом вместо прежнего серебряного, что облегчало немецкой торговле выход на мировые рынки.

К моменту создания Германской империи промышленный переворот вступил в завершающую стадию. В 70-е гг. свободная конкуренция достигла своего апогея, а в течение следующего десятилетия в германской экономике все отчетливее проявляются тенденции к концентрации и монополизации производства и капитала, на авансцену выдвигаются картельные объединения. С 1870 по 1872 г. промышленное производство в Германии возросло на одну треть, выплавка чугуна — на 40%, а стали — на 80, почти на треть увеличилась добыча каменного угля. Быстрыми темпами развивались машиностроение и текстильная промышленность, где заметное место заняло хлопчатобумажное производство Верхнего Эльзаса. Однако более половины всех занятых в текстильной промышленности рабочих все еще составляли надомники. С развитием текстильного производства стремительно росло значение химической промышленности, поставлявшей ему три важнейших необходимых компонента — серную кислоту, соду и хлор.

Индустриализация Германии шла быстрыми темпами потому, что Германия имела возможность широко заимствовать опыт и технологию развитых капиталистических стран и строить новое производство на базе самой современной тогда техники. Большое число рабочих вышло из ремесла и обладало высокой квалификацией. Сыграл свою роль и уровень германской науки — в 1-й пол. XIX в. в Германии было сделано больше открытий, чем в Англии и Франции вместе взятых.

Специфической чертой экономического подъема в Германии в 1871–1873 гг. стало грюндерство — лихорадочное учреждение множества акционерных обществ, безудержные биржевые спекуляции и темные финансовые махинации, в которых оказались замешанными тысячи людей. За два года в империи было создано 726 акционерных обществ с капиталом в 2 млрд. марок[133]. Их акции приобретались широкими слоями населения, начиная от родовитых аристократов и кончая разносчиками газет. В связи с этим резко возросла роль банков — только в одной Пруссии в 1872 г. появились 49 новых банков и кредитных обществ. Крупнейшими банками империи стала «большая Д-четверка»: «Дойче банк», «Дисконтогезелльшафт», Дрезденский и Дармштадтский банки.

Крупные и мелкие капиталисты тогдашней Германии пребывали в прекрасном настроении. Война выиграна, экономика процветает, дела на бирже идут бойко с того момента, как 27 июня 1870 г. прусское правительство опубликовало новый закон об акционерных обществах. Если раньше для учреждения акционерного общества требовалось получение государственной лицензии, то отныне любой человек мог продавать на бирже акции своего предприятия. Более того, хозяева предприятий теперь могли распоряжаться ими по своему усмотрению, не опасаясь официального надзора. Многие немецкие капиталисты широко воспользовались предоставленной им свободой.

Впервые теперь отчетливо проявилась роковая мания величия немцев. В избытке чувств, вызванных победой над Францией, они поверили в то, что навсегда завладели удачей. Каждый хотел получить долю в новом богатстве, блеск французских миллиардов ослепил юнкеров и пенсионеров, банкиров и бедняков, высшее общество и прислугу. Спекуляция превратилась в излюбленное занятие общества тех дней, а биржевой бюллетень стал настольной книгой буржуазии.

Никто не хотел оставаться в стороне, когда газеты каждый день писали о том, как легко разбогатеть на бирже. Население охватила страсть приобретательства ценных бумаг, и банкиры и биржевики выпускали все новые и новые акции. Многие семейные предприятия трансформировались в акционерные общества. Там, где начинала дымиться заводская труба, тотчас появлялось несколько «грюндеров», которые предлагали озадаченному владельцу заманчивые планы.

Образцы для создания подобного рода учредительств оставались неизменными: учредительный комитет покупал предприятие у прежнего владельца по вздутым ценам, дополнительно предоставлял солидную сумму комиссионных и наличные деньги на различные издержки. Затем комитет выпускал такое количество акций, при котором акционерный капитал в два или три раза превышал реальную стоимость предприятия.

Интерес публики к таким липовым ценным бумагам подогревался выпуском проспектов, отпечатанных на роскошной бумаге, и сенсационными газетными сообщениями (продажные издатели и журналисты появились задолго до изобретения системы спекуляций). Широкая публика нарасхват раскупала акции «вновь основанного» — в действительности же только изменившего свою правовую форму — предприятия. Слухи о будущих сказочных прибылях облетали Германию, и все новые и новые акционеры спешили отрезать как можно больший кусок от золотого тельца. Приток новых акций был необъятен и бесконечен. Если в 1790–1870 гг. к биржевым сделкам в королевстве Пруссия было допущено всего около 300 акционерных обществ, то только в 1871–1872 гг. их возникло там уже более 780. В течение этих двух лет в берлинском биржевом бюллетене каждый день появлялась новая акция.

Берлин был центром грюндерского бума, хотя его биржа уступала своим венским конкурентам. В столице Австрии в 1870 г. уже насчитывалось 20 частных акционерных банков. В Берлине же существовал единственный банк, Кассенферайн, акционерный капитал которого составлял 1 млн. талеров. В сравнении с Венским кредитным банком, капитал которого превышал 40 млн. талеров, он выглядел довольно жалко. Но Берлин быстро наверстывал упущенное. Наиболее известным частным банком того времени становится «Дойче банк». Он получил концессию 10 марта 1870 г., за несколько недель до того, как вступил в силу новый закон об акционерных компаниях. Вначале предполагалось, что «Дойче банк» будет финансировать только экспортные операции. Тем, что этот банк стал чем-то большим, он обязан своему первому генеральному директору Георгу Сименсу,

К значительным явлениям того же рода следует отнести создание химико-фармацевтической фирмы «Шеринг АГ», пивоваренного завода «Шультхайсбрауэрай АГ» и машиностроительных предприятий Франца Эгелльса и Фридриха Вёлерта в Берлине. Крупнейший предприниматель столицы, «паровозный король» Альберт Борзиг никак не желал бросать созданную отцом фирму на съедение финансовым и биржевым акулам, хотя ему давали за нее более 12 млн. талеров.

Крах грюндерства

Грюндерская горячка в конце концов стала совершенно неуправляемой и вышла из-под контроля властей. Она не могла не окончиться крахом, который не замедлил разразиться в 1873 г. Германская экономика, образно говоря, захлебнулась в водопаде французских миллиардов. Безумный биржевой бум, закончившийся банкротством крупнейшего австрийского Венского кредитного банка в мае 1873 г. и положивший начало самому продолжительному и тяжелому экономическому кризису XIX в., привел к тяжелейшим последствиям. Началось резкое падение биржевых курсов, сотни тысяч немцев потеряли свои сбережения, многие спекулянты, мечтавшие о богатстве, остались без крыши над головой и без гроша в кармане; по Берлину прокатилась волна самоубийств.

Осенью 1873 г. еще ряд банков объявил о прекращении платежей и о своем банкротстве. Вслед за этим стал стремительно падать курс ценных бумаг на всех немецких биржах. Начавшись в форме биржевого краха, процесс перешел в сильнейший кризис перепроизводства, проявившийся не столько в свертывании производства, сколько в резком падении цен. Если объем промышленного производства в Германии в 1873–1874 гг. снизился на 5%, то совокупная стоимость его продукции упала на 15%. Промышленный кризис дополнился в 1875 г. кризисом аграрным, который был вызван притоком в Европу более дешевого, чем прусское, американского и канадского зерна, а также хлеба из России и Австралии.

Вслед за кризисом наступила длительная депрессия. В поисках выхода из создавшейся ситуации крупные промышленники и финансисты развернули яростную критику экономической политики государства. По их убеждению, кризисное состояние немецкой экономики усугублялось свободным ввозом товаров из-за рубежа. Так, в 1873 г. в Германии пошлины на изделия из железа были едва ли не самыми низкими в мире, а ввозные пошлины на чугун были отменены полностью. До краха 1873 г. политика свободной торговли, на которой настаивал экономический либерализм, приносила, как казалось, блестящие результаты. Теперь доверие к фритредерским идеям не только резко снизилось, но они даже стали представляться первопричиной всех бед. В немецкое общество все настойчивее внедрялась мысль о том, что именно либералы несут главную вину за возникновение экономического кризиса и что они не в состоянии найти способ оздоровления хозяйственной ситуации.

Летом 1875 г. один из ведущих силезских промышленников и лидер свободных консерваторов Вильгельм Кардорф опубликовал брошюру «Против течения», где подверг жесткой критике идеи либерализма и потребовал введения покровительственных пошлин. В 1876 г. он создал наиболее мощную организацию представителей тяжелой промышленности — Центральный союз немецких промышленников, к которому присоединились и хлопчатобумажные фабриканты. Союз требовал отказа от политики свободной торговли и перехода к протекционизму как к главному средству спасения национальной экономики. Он развернул широкую агитацию по всей стране и организовал в рейхстаге специальную фракцию — Свободное народнохозяйственное объединение — для давления на канцлера под лозунгом «защиты национального труда».

К сер. 70-х годов изменились и экономические воззрения прусских аграриев. С 1865 г. ввоз зерновых в Германию был беспошлинным, в соответствии с чем и сбыт немецкого хлеба на английском рынке происходил на льготных условиях. Но с наступлением аграрного кризиса 1875 г. британский рынок оказался для прусских аграриев практически недоступным, а на внутреннем рынке резко возросла конкуренция более дешевого американского хлеба. Сторонники протекционистских пошлин среди прусского юнкерства в 1876 г. создали свою организацию, которая выступила единым фронтом с Союзом промышленников. Однако пока большинство мест в рейхстаге принадлежало национал-либералам и прогрессистам, провести через него протекционистские законы было невозможно.

Кризис 1873 г. стал столь важной вехой в истории Германии потому, что послужил толчком к принципиальной переориентации всего экономического и политического курса империи.

«Евреи — наше несчастье»

Впервые понятие «антисемитизм» стало достоянием публики в Германии в 1879 г. Считается, что его изобрел журналист и фанатик расовой теории Вильгельм Марр. Это понятие имеет в виду только евреев, хотя они являются самым малочисленным семитским народом. В рассматриваемый период антисемитизм в Германии превратился в мощное движение, сторонниками которого были представители самых различных слоев населения. «Пролетариев в белых воротничках», мелких служащих и чиновников деловитость евреев пугала не меньше, чем многочисленных ремесленников и лавочников. И у этого страха были веские причины. В 1885 г. евреи составляли 10% прусского студенчества, что в семь раз превышало пропорции между численностью граждан данной национальности и общей численностью населения страны. В Берлине евреи составляли всего 3% населения, но каждый второй предприниматель столицы был иудейского вероисповедания.

Разжиганию антиеврейских настроений во многом способствовали крупные аграрии, число которых не превышало 25 тыс. человек, но которые представляли в политическом отношении чрезвычайно мощную группу. Их консервативный Союз сельских хозяев обрушил свою критику на «безнравственность контролируемого спекулянтами-евреями мобильного капитала». Враждебное отношение к евреям росло и в среде интеллигенции. Причем, ее антисемитизм имел черты эстетизма и мистицизма и был рассчитан на посвященных. Антисемитизму были привержены такие столпы германской культуры, как композитор Рихард Вагнер, авторитетный историк последней трети XIX в. Генрих фон Трейчке, писатель Пауль де Лагард и др.

Если Трейчке — который писал, что «отовсюду раздается клич: "Евреи наше несчастье!"» — ввел антисемитизм в салоны светского общества, то выразителем мнения юдофобов-обывателей тогдашней Германии стал Адольф Штёккер (1835–1909) — берлинский придворный проповедник-евангелист и основатель Христианско-социальной рабочей партии. Первоначальным его намерением было возвратить рабочих в лоно церкви и монархии. С этой программой он принял участие в выборах в рейхстаг в 1878 г. Однако за него был подан всего 1% голосов. Штёккер не сдался, а начал агитацию среди среднего сословия, пополнив свою программу борьбой «против господства евреев». У обывателей его сочинение «Требования, предъявляемые к современному еврейству» нашло большой отклик[134]. Исключительно красноречивый проповедник быстро поднаторел в искусстве наживать политический капитал, играя на опасениях своей паствы. Когда в 1893 г. был избран новый состав рейхстага, из 397 депутатов 16 публично объявили себя сторонниками антисемитизма. Перед необходимостью высказать свое мнение был поставлен, наконец, новый император Вильгельм II. В конце ноября было опубликовано официальное сообщение: «Император не одобряет действий придворного проповедника Штёккера. Он полагает, что история понемногу забудется, но считает это представление полезным, ибо оно должно сделать евреев более скромными».

Период великой депрессии длился до 1896 г. Одним из тяжелых его последствий стал антисемитизм. Как нередко случалось в германской истории, евреи и в эти тяжелые для страны годы стали настоящими козлами отпущения. Еще со времен раннего средневековья в Германии в периоды тяжелого экономического положения наблюдались вспышки ненависти к евреям. Так случилось и на этот раз. Поводом послужили значительные успехи, достигнутые гражданами еврейского происхождения в годы грюндерства.

С повышением конъюнктуры начался активный приток евреев из Восточной Европы в Германию, и многие из них осели в центрах экономической жизни страны. После грюндерского краха в Германской империи насчитывалось около 700 тыс. евреев, причем 500 тыс. проживало в одной только Пруссии. В то же время в гораздо большей по площади австрийской монархии их было всего 200 тыс. Во Франции тогда проживало всего 80 тыс. евреев, в Великобритании — 50 тыс., в Италии — 40 тыс., в Дании — 5 тыс., в Швеции — 1 тыс. В 1876 г. только в Берлине насчитывалось около 50 тыс. евреев, т. е. столько же, сколько во всей Великобритании[135]. Но немцев пугали не столько рост численности евреев, сколько их сноровка в обращении с деньгами и капиталами. Берлинские газеты сообщали, что почти 90% грюндеров были евреями. И действительно, в биржевых проспектах акционерных обществ было множество еврейских фамилий, а бизнесмены-«арийцы» на берлинской бирже представляли скорее исключение. Самые роскошные виллы в Берлине принадлежали евреям, самые известные фамилии финансовой элиты звучали по-еврейски, большинство газет издавалось евреями, а о богатстве таких магнатов, как Ротшильды, Герсон Блейхрёдер, Людвиг Бамбергер или Абраам Оппенгейм, ходили легенды.

Нет ничего удивительного в том, что многие немцы, потерявшие после биржевого краха свои состояния, были готовы спихнуть всю ответственность за это на темные семитские силы. Многочисленная группа людей, поверившая щедрым посулам грюндеров, теперь считала себя жертвой неслыханного заговора, за кулисами которого стояли курчавые и горбоносые банкиры еврейского происхождения. Лжедоказательства верности таких теорий, рождавшихся за столами завсегдатаев в пивных, не уставали предъявлять продувные журналисты Отто Глагау, Фердинанд Перро, Георг Хирт, Рудольф Майер, которые в своих статьях, разоблачавших закулисные махинации, недвусмысленно намекали на еврейских зачинщиков[136]. Вместе с ненавистью к евреям возникло глубокое недоверие к современному капитализму. Немцы, которые еще недавно полагали, что акции могут оказаться билетом в райскую страну, теперь даже слышать не желали о деньгах или о бирже. Их чувства выразил Константин Франц, публицист и философ, сын лютеранского пастора: «Поистине, весь мир — сплошной обман».

Консерваторы, формирующие общественное мнение, обрушивались на экономический либерализм Бисмарка, на «англосаксонский» прагматизм мышления немецких предпринимателей, на «измену христианству и возврат к новому язычеству». Критики Бисмарка ядовито рекомендовали печатать на банкнотах не изображение императора, а портреты еврейских банкиров Блейхрёдера или Ротшильда: «Тогда каждому станет ясно, кто правит современным обществом». Блейхрёдера антисемиты считали душой заговора евреев, которые втянули рейхсканцлера в свои сети и превратили его в послушное орудие осуществления своих коварных намерений.

«В Каноссу мы не пойдем»

Духовная жизнь Германии периода грюндерства отмечена также явлением под названием «культуркампф» (букв, культурная борьба). Такое имя получила борьба, развернувшаяся между Бисмарком и могущественной Национал-либеральной партией, с одной стороны, и католической церковью, а также находившейся под ее влиянием партией Центра — с другой. Под видом борьбы за культурное единство нации и секуляризацию жизни общества Бисмарк по сути — уже в который раз в истории развития западноевропейских стран — выступил против могущества Рима.

Опубликованные в 1864 г. папой Пием IX энциклика «Quanta сига» и приложение к ней «Syllabus errorum» были направлены против принципов политического, культурного и хозяйственного либерализма. В «Силлабусе» (букв, перечень) были перечислены и осуждены, как противоречащие учению католической церкви, ряд общественно-политических и религиозных движений и научных теорий. Шесть лет спустя, 18 июля 1870 г., Ватиканский собор постановил считать безошибочными провозглашенные в этих энцикликах решения папы по вопросам теологии и этики. В протестантской Пруссии тех лет это вызвало неслыханные волнения. Либералы видели здесь вызов тенденциям исторического развития, достижениям науки и свободной духовной культуре, выражение обскурантистского и агрессивного характера католицизма.

Бисмарк к этой проблеме подходил с иной точки зрения. Дело в том, что в Германии целый ряд профессоров теологии, учителей религии и военных капелланов выступил против догмата о непогрешимости папы. Пий IX пригрозил им отлучением от церкви, однако, поскольку они являлись не только служителями церкви, но и государственными служащими, Бисмарк и прусское правительство резонно усматривали в этом посягательство на прерогативы государства.

Государственные деятели и либералы, задававшие тон в хозяйственной жизни, считали церковь и христианскую религию несовместимой с тем опытом, который был накоплен современными естественными науками. Даже в рядах немецких католиков давало о себе знать сопротивление реакционным решениям Рима. Противники этих решений, во главе которых стоял Игнацфон Дёллингер, специалист в области истории церкви, стали именовать себя старокатоликами. Церковь отреагировала на это очень резко. Она лишила мятежных священников права на преподавание, в некоторых случаях грозила отлучением от церкви и требовала их увольнения с государственных должностей.

Первоначально чисто внутрицерковный конфликт послужил Бисмарку желанным поводом по-новому оформить взаимоотношения церкви и государства. К этому его побуждало и то обстоятельство, что в католических польских провинциях и в Эльзас-Лотарингии антипрусская национальная пропаганда велась чаще всего под прикрытием религиозных лозунгов. В качестве первого шага Бисмарк в июле 1871 г. упразднил католический отдел в прусском министерстве культов. Чуть позднее был издан закон о государственном надзоре за школьным образованием, по которому все коммунальные и частные школы ставились исключительно под государственный контроль. Затем последовал «параграф о церковной кафедре» (§ 130а Уголовного кодекса), запрещавший священникам с церковной кафедры обсуждать государственные вопросы «в той форме, которая нарушит общественное спокойствие».

Следующая фаза культуркампфа была связана с активизацией прокатолически настроенной и федералистской по своему характеру партии Центра, деятельность которой, по мнению Бисмарка, угрожала целостности империи. В Германии была запрещена деятельность иезуитского ордена, а его наиболее видные деятели были высланы из страны. По прусским майским законам 1873 г., церковь ставилась под контроль государства, лица, претендующие на должность священника, должны были закончить немецкий университет и сдать экзамен по философии, истории и немецкой литературе. Кроме того, они были обязаны приносить присягу на верность государству, которое в свою очередь имело право вмешиваться во внутрицерковные конфликты. В 1874 г. в Германии были введены гражданский брак и гражданская регистрация рождения и смерти. Священнослужители, нарушавшие эти законы, подвергались либо ограничению в свободе передвижения, либо высылке за границу. Наконец, в 1875 г. католическая церковь лишилась государственных финансовых дотаций, в Пруссии была запрещена деятельность всех монашеских орденов, в 1876 г. многие католические епископы были арестованы или высланы[137].

Но все это не дало результатов. Напротив, католическая церковь представала в глазах населения мученицей за веру и лишь усиливала свое духовное влияние. Около четверти католических приходов в Пруссии пустовали, так как население бойкотировало объявленные властями выборы «государственных священников». Именно в период культуркампфа партия Центра удвоила число своих депутатов в прусском ландтаге и рейхстаге, получив там почти четверть мест. Она опиралась на многочисленные католические организации и мощную прессу. Католики становились тем крепче, чем больше они ощущали себя в опасности. Когда Бисмарк увидел, что церковь нельзя победить, он пошел на уступки и в 80-х гг. заключил с духовенством мир. Ведь и канцлеру для проведения в жизнь своей политики протекционизма нужны были голоса депутатов католического Центра.

Таким образом, политика культуркампфа потерпела полный провал, с 1876 г. она практически закончилась. Бисмарк был вынужден примириться с существованием в империи десятков миллионов людей, духовным светочем для которых оставался Рим, но не Берлин. После переговоров Бисмарка с папскими нунциями в Мюнхене и Вене большинство антиклерикальных законов были в 1882–1883 гг. отменены, несмотря на протесты либералов. Однако культуркампф оставил глубокий психологический след в обществе. В течение десятилетий значительная часть немецких протестантов рассматривала католиков как немцев второго сорта.

Либерализм выставлен за дверь

Крах грюндерства привел часть немцев к сознанию необходимости перехода в экономической политике от свободной торговли к протекционизму. Чем дольше продолжался кризис, тем труднее было приверженцам свободного курса противостоять требованиям заинтересованных групп установить таможенные границы и закрыть доступ в страну иностранных товаров.

Канцлер, который считал, что созданием Германской империи он достиг цели своих политических планов и отныне имеет возможность править, не сталкиваясь с излишне сложными проблемами, оказался захваченным врасплох. Никогда не разбиравшийся в экономике Бисмарк не знал, что делать в условиях наступившего длительного экономического кризиса. А когда он не знал, что ему следует предпринять, его охватывал физический недуг. Он страдал ревматизмом и опоясывающим лишаем. В мае 1875 г. Бисмарк вполне серьезно просил императора освободить его от должности. Вильгельм I эту просьбу отклонил, и «великан из Заксенвальде» вынужден был продолжать исполнять свои обязанности.

Политические деятели Отто Кампгаузен и Рудольф фон Дельбрюк, принадлежавшие к либеральному крылу правительства, энергично выступали за сохранение прежнего политического курса. Они опирались на большинство Национал-либеральной партии и доказывали, что основная причина депрессии — перепроизводство в промышленности и что данная проблема сама собой решится с течением времени. Бисмарк же склонен был занять сторону протекционистов, тем более что национал-либералы вступили с ним в конфликт по вопросу социальной политики: они требовали продолжения «культуркампфа», уже бесперспективного в глазах канцлера.

Самые серьезные противники национал-либерализма находились в рядах магнатов тяжелой промышленности, которые хорошо нажились в период грюндерского бума, а теперь были вынуждены сокращать производство. Все больше и больше опасений внушала ситуация в Рурской области, где ряд крупнейших предприятий находились на грани краха. На повестке дня стояли массовые увольнения и сокращение заработной платы. Промышленники энергично требовали проведения «национальной» экономической политики, что означало защиту от импорта иностранных товаров. Архиконсервативные крупные аграрии, многие из которых во время грюндерского краха потеряли часть своего громадного имущества, вложенного в спекулятивные операции, и несли материальные потери от быстрого падения цен на скот и зерно, в один голос поддержали требования протекционистов. Батракам за их труд они могли платить теперь лишь жалкие гроши, и те массами уходили с их земель. Сельскохозяйственной продукции с гектара угодий производилось все меньше и все труднее было противостоять усиливающейся на национальном рынке конкуренции зарубежных производителей.

Для отстаивания своих требований предприниматели начали объединяться в крупные союзы. Первыми пример подали сталепромышленники, за ними последовали текстильщики, и наконец в 1876 г. был создан Центральный союз немецких промышленников, предшественник теперешнего Федерального союза германской промышленности. Президентом этого объединения стал аграрий Вильгельм фон Кардорф, Свободно-консервативная партия которого увеличивала число своих сторонников. Во время грюндерского бума Кардорф был участником всякого рода сомнительных сделок и с началом биржевого краха оказался под гигантским бременем долгов. В 1877 г. ему пришлось продать свою конюшню скаковых лошадей, а в 1886 — даже имение Вабнитц, где постоянно проживала его семья. В 1877 г. на своем первом генеральном собрании промышленный союз продемонстрировал свою экономическую мощь. Из всей Германии для участия в нем прибыло 500 предпринимателей, чтобы подчеркнуть важность требований относительно установления протекционистских пошлин.

Переход канцлера от левого курса к правому совершился в 1878–1879 гг. Закон против социалистов, как и переход к заградительным пошлинам, канцлер использовал для того, чтобы свести на нет прежний вес либерализма и укрепить позиции консервативных кругов. Он испробовал все, чтобы расколоть Национал-либеральную партию и создать новое большинство из правых национал-либералов и обеих консервативных партий. Однако политическое изменение курса в 1878–1879 гг. было возможно только при условии изменения экономических факторов.

После кризиса 1873 г. возникла идея преодоления экономической неустойчивости путем усиления эффективности руководства и контроля со стороны государства. В связи с этим Германия оказалась перед выбором — либо сохранение авторитарной системы, либо создание системы парламентарно-массовой демократии. Бисмарк выбрал первый вариант, либералы настаивали на втором. Канцлер решился на переориентацию своего прежнего курса и на перегруппировку сил в рейхстаге. Из правительства были удалены либеральные сторонники фритредерства, сам канцлер стал открыто поддерживать агитацию протекционистов.

На разрыв с либералами Бисмарка толкало еще одно обстоятельство — его конфликт с наследником престола. Кронпринц Фридрих и его жена, английская принцесса Виктория, были противниками внутренней политики канцлера и еще с 60-х гг. имели тесные связи с лидерами левого национал-либерализма. В случае смерти Вильгельма I, которому было уже за 80 лет, оппозиционное Бисмарку левое крыло национал-либералов получило бы мощную поддержку нового монарха и постаралось бы ограничить всевластие канцлера.

Благодаря усилиям Бисмарка в рейхстаге образовался блок сторонников протекционизма из консерваторов, большинства депутатов Центра и группы правых национал-либералов. В нем впервые объединились консерваторы и либералы, аграрии и промышленники. На очередной сессии рейхстага в феврале 1879 г. с тронной речью выступил сам император, открыто осудивший фритредерскую политику и призвавший вернуться к испытанным протекционистским принципам Таможенного союза первой половины XIX в.

После ожесточенной полемики в прессе и бурных дебатов в парламенте сторонники протекционизма одержали победу. Были введены покровительственные пошлины на ввоз железа, леса, зерна, скота. Это должно было повысить цены на иностранную продукцию и улучшить шансы отечественных промышленников и аграриев на сбыт своей продукции. От введения новых пошлин на колониальные товары (табак, чай, кофе) и протекционистского таможенного тарифа выигрывало и государство, доходы которого значительно возросли.

Переход к политике протекционизма привел к повышению стоимости жизни и ухудшению положения широких слоев населения. Благодаря введению ввозных пошлин на зерно крупные прусские аграрии могли по-прежнему не проводить модернизации хозяйства, сохранять рутинные порядки, укреплять свое привилегированное положение в политической системе империи. Но множество мелких крестьян, покупавших зерно, и большинство среднего крестьянства животноводческих районов пострадало от вздорожания кормов.

Бисмарковский протекционизм стал защитой крупных промышленников и аграриев, которые стремились с помощью государства полностью захватить внутренний рынок и искусственно ограничить конкуренцию иностранных товаропроизводителей. В целом введение протекционистских пошлин не принесло германской экономике и народу того великого процветания, которое предсказывали их сторонники. Но и того вреда, о котором много писали либеральные экономисты и политики, покровительственные пошлины также не причинили.

Более значительные последствия повлекли за собой события 1878–1879 гг. в социально-политическом отношении. Если провозглашение Германской империи было в значительной мере формальносимволическим актом, то подлинная сущность нового государства определилась именно в эти годы. Из политически активной части общества, которая могла серьезно влиять на политику государства, законом против социалистов был исключен рабочий класс, а вслед за ним в итоге борьбы вокруг протекционизма — либеральная буржуазия.

До этого времени Германия имела шанс встать на путь парламентарнодемократического развития, теперь этот шанс был утрачен. Германская империя окончательно определилась как государство авторитарного типа, в котором господствующее положение занял союз аграрно-аристократической элиты и магнатов тяжелой промышленности. Либерально-демократические силы были оттеснены на задний план, на роль оппозиционного меньшинства. Поэтому в литературе высказывается даже мнение, что истинное создание Германской империи произошло не в 1871, а в 1879 г.[138]

Растущее негодование против либерализма, который широкие круги делали ответственным за экономический кризис, были самой существенной предпосылкой для поворота Бисмарка вправо. Национализм консервативных аграриев был с самого начала пропитан антилиберализмом и антисемитизмом. «Крестовая газета» ясно излагала в августе 1878 г. своим читателям: «Объевреивание идет полным ходом, и либерализм содействует ему. Наш народ все больше и больше оказывается в зависимости от богачей, и это, к сожалению, в большинстве случаев евреи».

Призыв к национальным и консервативным идеям был успешным. Национал-либералы, которые потеряли 29 мест из прежних 127, были готовы ввиду их ослабления согласиться принять особый закон против социал-демократии. На их крайнем правом фланге звучали даже голоса за неограниченный срок действия этого закона.

Кризис поздних семидесятых годов заключался не только в спаде экономической активности. Одновременно он был тем, что политологи называют «кризисом участия», кризисом политической системы, вызванным притязанием на власть нового социального класса, промышленного пролетариата. В либерально-демократической системе это требование шаг за шагом было бы удовлетворено, рабочий класс был бы интегрирован политическими реформами в существующее общественное устройство. В авторитарном немецком государстве были применены другие средства: подавление рабочего движения государственным аппаратом власти. Однако в другом отношении государство проводило самую современную социальную политику и, не в последнюю очередь, предпринимало попытку интеграции пролетариата путем форсированного национализма.

Кнутом и пряником

Кроме партии Центра «врагом империи» в глазах Бисмарка являлось социалистическое движение. С сер. 70-х гг. оно выдвигается на первый план среди прочих факторов, подрывавших, по мнению канцлера, основы государства. Это и послужило одной из причин прекращения антикатолического курса.

Социалистическое движение в Германии в 1-й пол. 70-х гг. оставалось расколотым на две партии — Социал-демократическую рабочую партию (СДРП, или эйзенахцы), стоявшую на марксистских позициях, и Всеобщий Германский рабочий союз (ВГРС, или лассальянцы), идеологом которого был его основатель, блестящий оратор и публицист Фердинанд Лассаль.

После создания империи ушло в небытие одно из главных разногласий между пропрусской позицией руководителей ВГРС и платформой лидеров СДРП, выступавших за создание единого, но федеративного немецкого государства, включая Австрию. Примирению обеих партий способствовали не только совместная деятельность их рядовых членов и многих местных организаций (например, в Вюртемберге), но и уход с поста руководителя Союза Иоганна Швейцера, который был упорным противником К. Маркса, Ф. Энгельса и лидера СДРП А. Бебеля. Наконец, гонения властей также вели к их обоюдному сближению.

В мае 1875 г. на съезде в Готе состоялось объединение двух партий и была создана новая Социалистическая рабочая партия Германии. Принятая на съезде программа была в определенной мере противоречивой, поскольку явилась плодом компромисса. Теоретическая ее часть включала ряд ортодоксальных марксистских принципов, конкретные разделы носили отпечаток лассальянства. Программа требовала обобществления средств производства и подчеркивала, что по отношению к рабочему классу все прочие классы представляют собой реакционную массу; это явно отдавало сектантством. Из программы следовало, что партия выступает за уничтожение существующего государственно-общественного строя и за создание «свободного народного государства», суть которого оставалась, однако, не очень ясной.

С другой стороны, в программе указывалось, что поставленных целей партия намерена добиваться «всеми средствами в рамках законов». Это означало фактический отказ от идеи насильственной социалистической революции, что вызвало (в числе прочего) сильнейшее недовольство Маркса и Энгельса. В письме к руководителям эйзенахцев — впоследствии опубликованном под названием «Критика Готской программы» — Маркс подверг программу сокрушительному разгрому.

Лидерами объединенной партии стали ведущие эйзенахцы Август Бебель и Вильгельм Либкнехт. Бебель, несмотря на молодость, был тогда едва ли не лучшим знатоком марксистского учения и человеком, который среди прочих социал-демократических руководителей мыслил наиболее трезво и практично. Печатным органом партии стала выходившая с 1876 г. в Лейпциге газета «Форвертс» («Вперед!»).

Готское объединение послужило исходным пунктом для нового и мощного подъема социалистического движения в Германии. В то время как на выборах в рейхстаг в 1871 г. социалисты, получив 124 тыс. голосов, провели двух депутатов, а на выборах 1874 г. — девять депутатов, за которых проголосовали 352 тыс. чел., после объединения на выборах 1877 г. они получили поддержку почти полумиллиона избирателей и заняли в рейхстаге 12 мест. Оплотом их стала Саксония, давшая социалистам семь мандатов. Выборы 1877 г. наглядно показали неправильность деления избирательных округов. Так, если по числу поданных за них голосов социал-демократы заняли четвертое место, то по количеству депутатов — последнее, восьмое место в рейхстаге. В то же время консервативная Имперская партия, получившая даже чуть меньшее количество голосов, провела в парламент 38 своих депутатов, поскольку победила в большинстве мелких сельских избирательных округов.

Социалистическая партия с ее интернационалистским характером казалась Бисмарку наиболее опасным противником молодого национального германского государства. Страх перед революцией давно стал одним из главных мотивов его политического поведения, уже с 60-х гг. его все чаще преследовал «кошмар революций», резко усилившийся после Парижской Коммуны и выступления Бебеля в рейхстаге с речью в ее поддержку. Заметим, что канцлер считал одинаково опасными для государства наряду с социалистами и анархистов. Тогда это было широко распространенным мнением, тем более понятным, что некоторые видные немецкие социалисты (И. Мост, Й. Хассельман) действительно были близки к анархизму. Из страха перед возможностью революции Бисмарк настаивал на введении закона о запрете деятельности социалистической партии. Но сразу он не смог этого добиться. Его первые попытки закрыть «антигосударственную» прессу в 1874 г. и ввести в Уголовный кодекс статью о наказании за «разжигание классовой ненависти» в 1875 г. встретили сопротивление либерального большинства в рейхстаге. Лишь покушения на кайзера позволили Бисмарку настоять на принятии особого закона против социал-демократии.

В мае 1878 г. неудачное покушение на Вильгельма I совершил ремесленный подмастерье Макс Хедель, бывший член лейпцигской организации социалистов. Наспех подготовленный проект закона о запрещении социалистической партии не получил тогда поддержки подавляющего большинства рейхстага. Разумеется, либералы, так же, как и Бисмарк, консерваторы и Центр, были противниками социализма, но они стремились оставаться на почве законности и уважения политических прав личности. Однако через неделю произошло второе покушение, при котором кайзер был тяжело ранен выстрелами из дробовика. Никакой связи покушавшегося — доктора Карла Нобилинга, психически неуравновешенного человека, — с социалистами установить не удалось, но официозные и консервативные газеты на все лады расписывали ужасы надвигавшегося «красного террора».

Бисмарк немедленно распустил рейхстаг, рассчитывая в новом парламенте получить желаемую поддержку. По итогам выборов, у обеих консервативных партий оказалось 115 мест вместо прежних 78, обе либеральные партии потеряли 42 мандата. Уже в ходе предвыборной кампании стало ясно, что национал-либералам придется согласиться с предложением канцлера.

В октябре 1878 г. рейхстаг голосами консерваторов, национал-либералов и некоторых независимых депутатов (всего 221) против Центра, прогрессистов, социалистов и польской фракции (всего 149) принял «Закон против общественно опасных устремлений социал-демократии», получивший название «исключительного закона»[139].

В нем в ряду прочих содержались и следующие положения:

«§ 1. Запрещаются объединения, которые своими социал-демократическими, социалистическими или коммунистическими устремлениями ставят перед собой цель изменить существующий государственный и общественный строй. Сказанное распространяется и на объединения, в которых социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного и общественного строя, провозглашаются в форме, которая наносит ущерб общественному спокойствию, особенно согласию между различными классами населения. К объединениям приравниваются организации любого рода».

«§ 9. Распускаются собрания, на которых провозглашаются социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного и общественного строя.

Запрещаются собрания, которые фактами подтверждают справедливость предположения о том, что они поощряют формирование устремлений, перечисленных в предшествующем абзаце. К собраниям приравниваются публичные торжества и шествия».

«§ 10. Запрещение и роспуск относятся к компетенции полицейского управления. Жалобы подаются только в органы надзора».

«§ 11. Запрещаются печатные издания, в которых социал-демократические, социалистические или коммунистические устремления, направленные на изменение существующего государственного или общественного строя, провозглашаются в форме, которая наносит ущерб общественному спокойствию, особенно согласию между различными классами населения.

В периодических изданиях запрет может распространяться и на дальнейший выход его в свет, если на основе этого закона запрещается выход отдельного номера».

«§ 17. Лицо, являющееся членом запрещенного объединения или осуществляющее деятельность в его интересах, подвергается денежному штрафу в размере до 500 марок или тюремному заключению сроком на 3 месяца. Этому же наказанию подвергается также лицо, которое принимает участие в запрещенном собрании или которое незамедлительно не удалится после роспуска собрания полицией.

Лица, которые принимают участие в работе объединения или собрания в качестве руководителя, распорядителя, агента, выступающего с речью, или кассира, или лица, которые призывают к проведению собрания, подвергаются тюремному заключению на срок от 1 месяца до 1 года».

«§ 19. Лицо, которое распространяет, продолжает распространять или печатает вновь запрещенное печатное издание или издание, подлежащее временному запрету, подвергается денежному штрафу в размере до 1000 марок или тюремному заключению на срок до 6 месяцев».

«§ 30. Настоящий закон вступает в силу с момента его обнародования и действует до 31 марта 1881 г.»[140].

Действие «Закона о социалистах», принятие которого означало, что рабочее движение фактически запрещается, продлевалось четыре раза. Он сохранял свою силу до 30 сентября 1890 г.

«Исключительный закон» рикошетом ударил и по национал-либералам. В обществе пошатнулась вера в их искреннюю приверженность принципам правового государства, обострились противоречия внутри самой партии, из которой в 1880 г. вышло левое крыло во главе с Людвигом Бамбергером, объединившееся затем с прогрессистами.

Конечно, «исключительный закон» — не то же самое, что кровавое подавление восстания парижских рабочих в июне 1848 г. или Парижской Коммуны в мае 1871 г. Тем не менее для либерального XIX века с его верой в приоритет права «исключительный закон» представлял собой чрезвычайно реакционное явление: ведь он запрещал политическую деятельность целой партии не за совершенные преступления, а за идейные позиции.

Однако подавить социалистическое движение не удалось. Социалисты по-прежнему избирались в рейхстаг, только в качестве независимых депутатов от рабочих. Запрещенные партийные организации зачастую действовали под вывеской рабочих спортивных и певческих союзов и касс взаимопомощи. Социал-демократические издания печатались в Швейцарии и нелегально доставлялись в Германию через разветвленную сеть «красной полевой почты». В 1880 г. на съезде СРПГ в Швейцарии в Готскую программу было внесено важное изменение, согласно которому партия должна добиваться своих целей «всеми средствами», в том числе и революционными.

После небольшого замешательства и растерянности социал-демократия Германии вновь начала активную политическую деятельность и на выборах в рейхстаг в 1884 г., опираясь на поддержку 500 тыс. человек, провела 24 депутата. На выборах 1887 г. социалисты добились дальнейших успехов, за них проголосовали 763 тыс. избирателей. Как в культуркампфе, так и в попытке подавить социалистическое движение Бисмарк потерпел полное поражение.

Проводя по отношению к рабочему движению политику «кнута и пряника», Бисмарк попытался разъединить пролетариат и социал-демократию. По указанию и при непосредственном участии канцлера была разработана серия законов о социальном страховании: закон о страховании на случай болезни (май 1883 г.), от несчастных случаев на производстве (июнь 1884 г.), закон о страховании в связи с инвалидностью и старостью (май 1889 г.). Система страхования охватывала лишь часть рабочего класса, кроме того, значительная доля расходов на социальное обеспечение возлагалась на самих рабочих. Но для того времени это были прогрессивные акты и весьма тщательно разработанные.

Проводить социальные реформы Бисмарку пришлось, преодолевая сопротивление как буржуазных партий, так и социал-демократов. Либералы возражали против создания имперского страхового ведомства и государственного субсидирования фонда социального страхования, а также против государственного вмешательства в сферу социальных отношений вообще. По их убеждению, это ограничивало свободу личности и делало ее зависимой от власти. С их точки зрения, законопроекты канцлера представляли собой «государственный социализм». Сам Бисмарк, не возражая против этого термина, предпочитал, однако, говорить о «практическом христианстве», которое поможет вырвать бедняков из-под вредного влияния «красноречивых честолюбцев, стоящих во главе рабочего движения»[141].

Стараниями партии Центра, а также либералов и социалистов, усматривавших в тактике Бисмарка уловку с целью вырвать рабочих из-под их влияния, первая попытка канцлера в 1881 г. ввести социальное законодательство провалилась, но, проявив настойчивость, он в конце концов добился его принятия. Рабочим предоставлялось право создавать легальные профсоюзы, кассы взаимопомощи, выпускать рабочие газеты с условием не пропагандировать социалистические идеи. Законы о страховании носили в целом патриархально-патерналистский характер. Они не могли удовлетворить рабочих, т. к. оставляли их в положении париев общества, не давали им статуса равноправных граждан Германской империи, особенно Пруссии, где продолжал действовать трехклассный избирательный закон. Но для своего времени это социальное законодательство было значительным шагом вперед и выделяло Германию среди других стран.

Паутина коалиций

Создание Германской империи сразу изменило расстановку сил на европейской арене. Вокруг Пруссии возникло самое мощное и экономически, и в военном отношении государство. Бисмарк понимал, что побежденная Франция будет стремиться к реваншу и искать для этого союзников. Поэтому главной его заботой стало налаживание дружеских отношений с Россией, а в дальнейшем заключение союза трех держав — Германии, России и Австро-Венгрии. Этому способствовало соперничество на Балканах России и Австро-Венгрии, каждая из которых старалась привлечь Германию на свою сторону. Бисмарк блестяще разыграл эту карту и добился в 1873 г. устного Соглашения трех императоров, в котором Германии отводилась роль арбитра. Однако существовавшие между его участниками противоречия проявились в 1875 г., когда Бисмарк спровоцировал обострение напряженности в отношениях с Францией и Россия при поддержке из Лондона дала понять, что не допустит нового разгрома Франции.

Еще большие осложнения вызвал Восточный кризис 1875–1878 гг., в ходе которого вновь столкнулись интересы России и Австро-Венгрии. Бисмарк после некоторых колебаний высказался в поддержку дунайской монархии. После поражения Турции в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и нового обострения англо-австро-русских отношений Бисмарк получил прекрасную возможность вновь сыграть роль арбитра на Берлинском конгрессе, где Россию вынудили отказаться от идеи создания крупного болгарского государства. Это привело к охлаждению русско-германских отношений и сближению Берлина с Веной. После недолгого сопротивления Вильгельма I, не желавшего обострения отношений с Россией, был заключен тайный союз Германии и Австро-Венгрии, направленный против России.

После этого главной проблемой для Бисмарка стали отношения с Россией и Англией. При зондировании почвы выяснилось, что в случае русско-германской войны Англия останется нейтральной, и это крайне разочаровало канцлера. Поэтому он согласился в 1881 г. на предложение России о возобновления теперь уже письменно зафиксированного Союза трех императоров. Почти одновременно с этим Румыния, опасавшаяся, что Россия и Болгария попытаются захватить часть ее территории для установления общей границы, выразила желание присоединиться к австро-германскому союзу, что и произошло в 1883 г.

После захвата Францией Туниса, который Италия рассматривала как сферу своих интересов, тем более что в 1880 г. там проживало свыше 10 тыс. итальянских колонистов, произошла переориентация внешней политики Рима. В 1882 г. был заключен Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Он был направлен против Франции: в случае войны с каким-либо иным противником стороны обязывались сохранять дружественный нейтралитет, не оказывая этому противнику военной поддержки. Бисмарк очень невысоко оценивал военную мощь Италии и видел пользу Тройственного союза только в том, что он обеспечивал еще большую изоляцию Франции, а также давал возможность для Австро-Венгрии в случае конфликта с Россией не опасаться итальянского нападения с тыла. Таким образом, хотя, по признанию Бисмарка, его постоянно преследовал «кошмар коалиций», направленных против Германии, сам он неустанно и целеустремленно сколачивал собственные внешнеполитические коалиции.

Рывок в Африку

На протяжении ряда лет сфера интересов Бисмарка как руководителя империи ограничивалась пределами Европы и континентальной политикой. Он полагал, что колониальная политика не для Германии, колонии интересовали его только в той мере, в какой способствовали сохранению европейского равновесия, осложнению отношений Англии и Франции и отвлечению последней от идеи реванша.

До начала 80-х годов к колониальным захватам равнодушно относилось и большинство правящих кругов Германии, особенно юнкерство.

Весной 1880 г. рейхстаг провалил законопроект о кредитовании колониальных приобретений. Но уже в 1882 г. был создан Германский колониальный союз, куда вошли крупные представители торгово-промышленных кругов и некоторые аграрии, экспортеры спирта и водки. Активную роль в Союзе играл историк Генрих Трейчке, который неустанно повторял, что, если Германия хочет стать державой первого ранга, она просто обязана иметь колониальную империю, как другие страны.

Перелом в колониальной политике наступил в 1884 г. и был связан с покупкой бременским торговцем Альфредом Людерицем земель на юго-западе Африки в районе бухты Ангра. Людериц обратился к правительству с просьбой санкционировать его приобретение. После некоторых колебаний Бисмарк объявил о том, что империя берет под свою защиту эти территории. Им руководили прежде всего два мотива. Во-первых, Бисмарк рассматривал колонии как опорные пункты немецкой торговли в конкурентной борьбе с другими странами. Но, не желая обременять государственный бюджет, он предпочитал управление колониями предоставить частным компаниям. Вторым мотивом канцлера было стремление достичь единства немецкого общества, поставив перед ним, как и в период объединения, общую цель — на этот раз захват колоний.

Момент для начала колониальной политики был выбран весьма удачно, в период обострения англо-русских и англо-французских отношений. Поэтому сопротивление Британии немецким колониальным захватам продолжалось недолго, после переговоров английский премьер-министр Гладстон публично признал право Германии на приобретение колоний.

После захвата Юго-Западной Африки Германия в июле 1884 г. объявила об установлении верховной власти рейха над Того и Камеруном. В 1885 г. она приобрела Восточную Африку, где значительная часть территории уже принадлежала Обществу немецкой колонизации во главе с авантюристом Карлом Петерсом, и северную часть Новой Гвинеи, где до этого закрепилась Новогвинейская компания, созданная банком «Дисконтогезельшафт». К 1914 г. германская колониальная империя занимала площадь 2,9 млн. кв. км с населением более 12 млн. человек.

В сер. 80-х гг. из-за осложнений в Европе колониальная активность Бисмарка затихла и осталась в его политике лишь эпизодом. Он полагал, что геополитическое положение Германии не позволяет ей проводить широкую мировую экспансию. Так, в декабре 1888 г. в беседе с исследователем Африки Ойгеном Вольфом он заявил: «Ваша карта Африки прекрасна, но моя карта Африки в Европе. Вот Россия, а вот Франция, мы же находимся в середине — такова моя карта Африки».

Стагнация или новации?

В результате прекращения культуркампфа, введения протекционизма и социального законодательства в 80-е гг. изменились позиции ряда партий и их взаимоотношения. Партия Центра, имевшая в рейхстаге сильнейшую фракцию, отказалась от принципиальной оппозиции Бисмарку и в отдельных случаях при принятии законов — о социальном страховании или о повышении в 1885 г. пошлин на ввоз сельскохозяйственных продуктов — поддерживала правительство вместе с обеими консервативными партиями.

Протекционизм и социальные законы углубили расхождения между либеральными партиями. В 1883 г. во главе национал-либералов встал Иоганнес Микель, при котором партия повернула вправо, налаживая прочные связи с консерваторами и отмежевываясь от левого либерализма. Последний с 1884 г. был представлен Немецкой свободомыслящей партией. Эта партия выступала против государственной социальной политики и покровительственных таможенных тарифов, но обычно поддерживала увеличение военных расходов. Признанным лидером партии после объединения левых национал-либералов с прогрессистами стал Ойген Рихтер. В создании новой партии Бисмарк не без оснований усматривал подготовку к возможной смене монарха, поскольку кронпринц Фридрих имел с ней тесные связи. Наряду с социал-демократами левый либерализм стал в 80-е гг. основным объектом нападок Бисмарка в его парламентских выступлениях. Канцлер утверждал даже, что левые либералы стремятся к установлению парламентской республики; по его мнению, это было более реальной угрозой, чем социалистическая революция.

Либеральным тенденциям Бисмарк противопоставил консервативный курс, тон которому задавал министр внутренних дел Роберт Путкамер, как и Бисмарк считавший главной опорой режима консервативную прусскую бюрократию. Защищаясь от обвинений в диктаторстве, Бисмарк для демонстрации решающей роли монарха подготовил в начале 1882 г. послание Вильгельма I прусскому правительству. В нем подчеркивалось верховенство короля по отношению к министрам как исполнителям его воли. Всем чиновникам, поскольку они принесли присягу на верность, предписывалось защищать политику правительства во время выборов и не высказывать критику в его адрес. Это было явным покушением на свободу волеизъявления и прямым указанием чиновникам поддерживать кандидатов консервативных партий. В практику вводилась проверка экономических и политических взглядов кандидатов на высокие административные должности.

В 1887 г., используя жупел шовинистически-реваншистского буланжистского движения во Франции, правительство потребовало увеличения военного бюджета и численности армии на 40 тыс. человек. Протесты партии Центра и «свободомыслящих» повлекли за собой роспуск рейхстага и новые выборы, на которых консерваторы и национал-либералы заключили союз — картель. Картельные партии одержали победу, получив больше половины мест (220 мандатов). За социалистов проголосовало на 200 тыс. избирателей больше, чем на предыдущих выборах, но из-за распределения округов и блоковой политики картеля они потеряли 13 мандатов и получили только 11 мест. Наибольший урон понесли левые либералы, против которых велась основная правительственная агитация. Они более чем наполовину сократили свое представительство, получив всего 32 места, тогда как до этого имели 77 депутатских кресел. Послушный канцлеру новый рейхстаг утвердил военный бюджет и одобрил увеличение армии. Была реорганизована служба в запасе, что позволяло в случае войны выставить армию в 700 тыс. человек.

В марте 1888 г. скончался император Вильгельм I. Его преемник, Фридрих III, вступил на престол уже будучи смертельно больным (весной 1887 г. было установлено, что у него рак гортани) и правил всего 99 дней. Фридриху было 56 лет. После запоздалой операции он мог дышать, но лишился голоса и был обречен на мучительные физические страдания. Через четыре недели после операции он получил известие о том, что скончался его отец, и вынужден был принять бразды правления. Однако в начале июня состояние его резко ухудшилось и 15 июня 1888 г. немого императора не стало. С его смертью немецкий либерализм, возлагавший на этого англофила и либерала большие надежды, окончательно потерял шансы занять ведущие позиции в империи[142].

Низвержение Юпитера

С вступлением на трон в июне 1888 г. сына Фридриха, 29-летнего Вильгельма II, положение Бисмарка пошатнулось. Представления Вильгельма о роли монарха не укладывались в рамки даже скромного немецкого конституционализма и, безусловно, противоречили бисмарковскому стремлению к единовластию. Не признававший никаких ограничений для своей воли кайзер неизбежно должен был вступить в конфликт с всемогущим канцлером. К тому же Бисмарк не мог тогда продемонстрировать императору никаких значительных успехов во внешней и внутренней политике. Напротив, в начале 1889 г. Бисмарк потерпел неудачу при попытке заключить союз с Англией, отклонившей его предложение. Не случайно газета партии Центра «Германия» писала в апреле 1889 г., что канцлеру «больше ничего не удается».

Нормальные отношения между новым императором и всесильной династией Бисмарков не могли сохраняться долго. Новый начальник генерального штаба граф Альфред фон Вальдерзее сам хотел стать канцлером и вместе со своей благочестивой женой-американкой плел интриги против старого государственного деятеля. Под влиянием Вальдерзее Вильгельм поддержал антисемитское христианско-социальное движение Штёккера, в результате чего возник серьезный конфликт с Бисмарком.

Наряду с Вальдерзее сильное влияние на Вильгельма оказывал граф Бото Эйленбург, близкий друг монарха; в то время он действовал в основном в интересах и по поручению «серого кардинала» из министерства иностранных дел Фридриха фон Гольштейна. Вальдерзее и Гольштейн были убеждены, что Бисмарк не допустит самодержавного правления Вильгельма и что он спровоцирует хаос во внешней и внутренней политике, на годы сделавшись благодаря этому незаменимым главой правительства. Более того, они опасались, что старик сумеет навязать императору своего сына Герберта в качестве нового канцлера и будет прочно держать императора в своих руках.

Однако скоро дела в стране сложились так, что канцлер не смог овладеть ситуацией: в 1889 и в нач. 1890 г. произошло рекордное количество забастовок (более тысячи) и таким образом окончательно выявилась несостоятельность «исключительного закона». В мае 1889 г. почти 150 тыс. шахтеров Рура прекратили работу, требуя введения 8-часового рабочего дня, повышения зарплаты, отмены сверхурочного труда. Во время этой забастовки проявились первые расхождения между императором и канцлером в подходе к рабочему вопросу.

Пруссия представлялась Вильгельму как «социальное королевство», а монарх — как «отец народа». Свою популярность он полагал повысить отказом от системы репрессивных мер и проведением реформы в области трудовых отношений. Поэтому он потребовал от предпринимателей покончить с рурской забастовкой путем соглашения с рабочими и частичных уступок. Крайне раздраженный этим Бисмарк предложил бессрочное продление закона против социалистов. Но при обсуждении вопроса в рейхстаге национал-либералы высказались против параграфа о высылке социал-демократов из страны и стояли на своем до конца. Законопроект в январе 1890 г. был отклонен. В феврале император подписал указы о разработке мероприятий по охране труда, ограничению рабочего дня, введению воскресного отдыха, особых условиях труда женщин и детей, созданию учреждений по урегулированию трудовых конфликтов. Бисмарк отказался скрепить их своей подписью, но упорно не подавал в отставку.

Последний удар нанесли ему результаты выборов в рейхстаг в феврале 1890 г. Правые партии потерпели поражение, потеряв почти половину мест. Сильнейшей фракцией стала партия Центра, левые либералы удвоили свое представительство. Но главной сенсацией стал успех социалистов, за которых проголосовало больше всего избирателей (почти 1,5 млн. чел.) и которые получили 35 мест.

Радикальное ухудшение парламентской ситуации привело Бисмарка к мысли о государственном перевороте, провоцировании социально-политических конфликтов, которые могли бы послужить поводом для роспуска рейхстага и отмены всеобщего избирательного права. Он был даже готов похоронить собственное детище — империю — путем отказа немецких государей от договора о ее создании, а прусского короля — от императорской короны, чтобы позднее воссоздать ее в чисто авторитарном виде.

Однако император после колебаний отказался принять план Бисмарка, не желая начинать свое правление с конфликта с непредсказуемыми последствиями[143]. Провалом окончилась и попытка канцлера заполучить поддержку партии Центра. Она была готова при определенных уступках перейти на сторону Бисмарка в союзе с консерваторами, но последние на этот союз категорически не соглашались. 15 марта императору доложили о не согласованной с ним встрече Бисмарка с лидером партии Центра Виндхорстом, которую организовал Блейхредер. Терпению Вильгельма пришел конец, и после бурного объяснения он потребовал от 75-летнего канцлера прошения об отставке. Герберт фон Бисмарк также ушел в оппозицию вместе с отцом. Император назначил Лео фон Каприви имперским канцлером и премьер-министром Пруссии, а место статс-секретаря министерства иностранных дел занял барон Адольф Маршалл фон Биберштайн, не имевший совершенно никакого опыта во внешней политике. Эра Бисмарка закончилась. В истории Германии началась новая глава.

Облик эпохи

Вильгельм II хотел править самовластно и быть собственным канцлером. Но для этого ему не хватало ни знаний, ни опыта, ни дальновидности. Своими громогласными и воинственными речами, но не действиями он производил впечатление непредсказуемого правителя, представляющего угрозу для остального мира. Блеск гвардейских полков и армейских парадов, торжественный спуск со стапелей самых современных военных кораблей и грохот крупповских орудий придавали империи ореол мирового величия. Психологию немецкого общества все больше определял дух высокомерия и рессентимента (скрытого чувства обиды и зависти).

По промышленной мощи Германия вышла на второе место в мире после США. Казалось, еще немного усилий, и она станет первой и сможет диктовать свою волю всему миру. Яд милитаризма все более отравлял общественную атмосферу внутри страны. В самых захолустных городках, в домах и квартирах простых немцев на почетном месте висели портрет кайзера и фотография главы семейства времен его военной службы. Впрочем, в рабочих кварталах висел еще и портрет лидера социал-демократии Августа Бебеля. Любой немец, будь он чиновником или адвокатом, аптекарем или лавочником, учителем или ремесленником, считался приличным человеком только при условии, что он отслужил в армии и вернулся в штатскую жизнь солдатом или офицером запаса.

Отставку Бисмарка британская газета «Панч» прокомментировала ставшей знаменитой карикатурой с многозначительной подписью «Лоцман покидает корабль». Действительно, провозглашенный кайзером переход к мировой политике вел к растущей изоляции Германии. Во внутренней политике император, после того как его попытки привлечь рабочих к поддержке «социального государства» окончились неудачей, начал проводить реакционный курс. Его канцлеры опирались в рейхстаге на непрочные коалиции аграрно-консервативных и праволиберальных партий. СДПГ, хотя и самая сильная партия с миллионами избирателей, по-прежнему оставалась изгоем и, по словам кайзера, «безродной чернью». При внешней мощи Германская империя внутренне оставалась непрочным и нестабильным государством, «колоссом на глиняных ногах».

Последний Гогенцоллерн

Вступивший на трон в июне 1888 г. кайзер Вильгельм II был незаурядной личностью. Его отличали живость ума, любознательность и интерес ко всему новому. Но его способности слишком часто сводились на нет неуравновешенным характером, огромным самомнением и отсутствием человеческого и политического такта. Эксцентричная манера поведения императора заставляла многих даже сомневаться в его психической нормальности. Однако в действительности он страдал комплексом неполноценности из-за поврежденной при рождении и полупарализованной левой руки.

Его гордая мать, вдова Вильгельма I, императрица Августа, очень переживала из-за того, что ее первенец, которому предстояло стать королем и императором, «вторым Фридрихом Великим», обладал физическим увечьем и что ему недоставало глубины интеллекта. К тому же она знала о таких недостатках его характера, как верхоглядство и лень в учебе, душевная холодность и высокомерие. Эта умная женщина не могла смириться с тем, что возможности ее сына не отвечают поставленной ею цели. Юный принц, видя разочарование матери, пытался утвердить собственное достоинство через отказ от выражения нормальных сыновних чувств и бунт. «Он от природы ужасный бездельник и тунеядец, он ничего не читает, разве что идиотские истории… у него нет жажды знаний, — писала она. — Я боюсь, что его сердце совсем невоспитанно». По ее словам, у Вильгельма не было «скромности, доброты, доброжелательности, уважения к другим людям, способности забывать о себе; смирения», и она желала «сломить его эгоизм и его душевную холодность»[144].

Когда Вильгельму исполнилось 18 лет, он все же выдержал экзамены на аттестат зрелости с оценкой «хорошо». Через четыре года, преодолев упорное сопротивление старого императора, который с трудом дал себя убедить в сословном соответствии невесты, императрице удалось настоять на женитьбе сына на Августе Виктории, принцессе Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Августенбургской, которая была немного старше Вильгельма. Мать надеялась, что под влиянием жены у сына прибавится серьезности и сердечности, однако строго религиозная и интеллектуально весьма ограниченная будущая императрица не обладала ни способностями, ни желанием, необходимыми для такой миссии. Брак, заключенный 27 февраля 1881 г., не был счастливым, хотя в нем родились шесть сыновей и одна дочь.

Самолюбование Вильгельма граничило с манией величия. Едва успев взойти на престол, он заявил: «Горе тем, кому я буду приказывать!». В Золотую книгу Мюнхена Вильгельм вписал: «Suprema lex regis voluntas» (Воля царя — высший закон). Даже к прусскому военному министру и шефу военного кабинета он обращался «Эй вы, старые ослы!». На совещании адмиралов он орал: «Вы все ни черта не знаете! Что-то знаю только я и решаю здесь тоже только я!»[145].

Многих шокировала ненависть, с которой император говорил о евреях в Германии: «Самый низкий, самый подлый позор, который только можно совершить над народом, немцы сами совершили над собой», — писал он о революции, изгнавшей его с трона. Однако немцев, продолжал он, «натравило и совратило проклятое племя Иуды, которое пользовалось их гостеприимством! Такова была их благодарность! Ни один немец никогда им этого не простит и не успокоится до тех пор, пока эти паразиты не будут истреблены и стерты с лица немецкой земли! Это ядовитый грибок, разъедающий немецкий дуб!». Вильгельм II написал это 2 декабря 1919 г.

Агрессивности сопутствовало комедиантство, в котором зловеще сочетались жестокое и смешное. Князь Гогенлоэ вспоминал, что Вильгельм любил поворачивать кольца на своих пальцах камнями внутрь, причиняя при рукопожатии такую боль, что у его посетителей из глаз брызгали слезы. Болгарский царь публично получил от него увесистый пинок в зад. Русского великого князя он ударил маршальским жезлом по спине[146]. Современники злословили, что Вильгельм стремится повсюду быть первым: на всяких крестинах — отцом, на каждой свадьбе — женихом, на любых похоронах — покойником.

Вильгельм стремился перенять роль «железного канцлера» и единолично определять внешнюю и внутреннюю политику Германии. Но из-за непостоянства характера и некомпетентности во многих вопросах личное правление кайзера наделе чаще всего выражалось в неожиданном, бесцеремонном и даже неуклюжем вторжении в сферу деятельности отдельных министров. К тому же, под влиянием своего окружения он был склонен принимать спонтанные решения, не запрашивая предварительно специалистов или дипломатов об их мнении. Это делало немецкую политику непредсказуемой и даже опасной для других европейских держав. Великий немецкий ученый Макс Вебер справедливо расценивал стиль правления кайзера как «буланжистски-бонапартистский, проводимый в манере гвардейского лейтенанта, стремящегося прослыть оригиналом», и резко осуждал «династическое тщеславие и личные амбиции» Вильгельма[147].

Как сторонник мировой экспансии и создания мощного военно-морского флота, император встречал поддержку буржуазии, а его вера во всемогущество силовой политики импонировала прусскому юнкерству. В то же время интерес, проявляемый Вильгельмом к новациям в промышленности и торговле, и его тесные связи с крупнейшими предпринимателями Германии Круппом и Штуммом показывали его как монарха, идущего в ногу со временем, опирающегося на передовую немецкую индустрию и технологию.

Будучи проникнут архаично-романтическими представлениями о роли монарха, Вильгельм II всегда оставался сторонником сохранения приоритета монаршей власти над парламентской системой[148]. Это соответствовало убеждениям дворянства и встречало согласие крупной буржуазии, прежде всего магнатов тяжелой и военной промышленности. Страсть кайзера к парадам и маневрам укрепляла мнение о Германской империи как об оплоте милитаризма, чему способствовали также громогласные и воинственные речи Вильгельма, хотя в глубине души он был нерешительным и миролюбивым человеком.

Вильгельм II не только последний германский император, но и самая спорная фигура среди германских императоров, а закат его жизни совпал с самой мрачной эпохой в истории Германии.

Общество и хозяйство

В нач. XX в. экономика Германии продолжала развиваться быстрыми темпами, к 1900 г. ее доля в мировом промышленном производстве возросла до 16%, а к 1910 г. империя вышла на второе место в мире после США. В целом объем промышленной продукции в 1893–1914 гг. увеличился почти в полтора раза. Германия вышла и на второе после Англии место в мировом товарообороте, где на ее долю приходилось 13%[149].

В немецкой промышленности начались глубокие структурные изменения. Если доля мелких предприятий (1–5 работников) неуклонно снижалась, хотя в 1907 г. они все еще составляли 89,8% всех предприятий и охватывали 31,2% рабочих, то численность крупных (свыше 50 работников) в нач. XX в. возросла более чем в три раза по сравнению с нач. 80-х гг. Хотя в общем числе промышленных предприятий они составляли всего 1,3%, на них было занято более половины всех рабочих, свыше 5 млн. из почти 12-миллионного немецкого пролетариата. По отдельным секторам 15,7% было занято в машиностроении, 7,4% — в горном деле, 3,7% — в металлургии, 2,3% — в химической промышленности. При этом число предприятий, насчитывавших более тысячи занятых, увеличилось со 127 в 1882 г. до 506 в 1910 г. Продолжалась массовая миграция населения из восточных сельскохозяйственных областей в индустриальные районы Центральной и Западной Германии. В 1900 г. лишь 60% немцев проживало в местах своего рождения. Численность городского населения (39 млн., или 60%) превысила численность сельского (26 млн., или 40%)[150].

Растущая концентрация производства вела к ускоренному образованию картелей, число которых возросло с 210 в 1890 г. до 600 в 1911 г. Некоторые из них достигли огромных размеров и стали монополистами в своих отраслях. Так, Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат контролировал почти 98% добычи угля в этом районе и половину в остальной Германии. Все сталелитейные заводы объединились в гигантский Стальной трест. В электротехнической промышленности господствовали два общества: «Сименс — Хальске» и Всеобщая электрическая компания (АЭГ), в наиболее передовой химической — Байер, Агфа и БАСФ. На них приходилось две трети всего мирового производства анилиновых красителей.

Аналогичный процесс шел и в банковском деле, где в 1909 г. девять берлинских банков контролировали 83% всего банковского капитала, обладая громадной суммой в 11,2 млрд. марок. Начали возникать мощные банковские группы с разветвленной сетью провинциальных филиалов, устанавливавшие тесные связи с крупнейшими промышленными объединениями. В 1910 г. директора шести ведущих банков Берлина являлись членами руководства почти 800 промышленных обществ, а 51 крупный предприниматель входил в наблюдательные советы этих банков.

С возникновением и развитием финансового капитала значительную роль стали играть заграничные инвестиции, прежде всего в Юго-Восточную Европу, Австро-Венгрию, Турцию и Южную Америку. По размерам вывезенного капитала (35 млрд. марок) Германия сравнялась с Францией и уступала только Англии.

Однако, превратившись в промышленную державу первого ранга, в политическом отношении Германия оставалась государством авторитарного типа. Ведущие политические позиции сохраняло доиндустриальное прусское дворянство. Оно доминировало в высшем административном аппарате империи, в офицерском корпусе, в сфере дипломатии. Юнкера опирались на значительную материальную базу. Хотя число их латифундий (более 100 га) составляло всего 0,4% из общего количества сельских хозяйств, они охватывали почти четверть (22,2%) всей обрабатываемой земли, в Пруссии — около 45%, в Мекленбурге — даже 55% земли. В то же время 4 млн. мелких крестьян имели всего 15% обрабатываемой земли. Участки менее 2 га имело 58,9% всех крестьянских хозяйств, от 2 до 5 га — 17,6%[151].

Экономические интересы юнкерства и буржуазии все более смыкались, но это не исключало резкого подчас расхождения их позиций по политическим вопросам. В рамках Свободной консервативной партии, правда, существовали тесные связи между силезскими земельными магнатами и рейнско-вестфальскими хозяевами тяжелой промышленности. Но в целом притязания буржуазии на политическую власть всякий раз натыкались на решительное противодействие юнкерства. Однако история многому научила германскую аристократию, которая предоставила буржуазии экономическую свободу, а тем самым спасла и даже укрепила свое политическое господство.

Становление индустриального общества

Немецкое общество нач. XX в. значительно отличалось от того, каким оно было в период образования империи. Население увеличилось с 41 млн. в 1871 г. до 67 млн. в 1913 г. Быстрее всего росли индустриальные центры — Берлин и Гамбург, Бремен и Любек, Рейнско-Вестфальский район и Силезия. Росту населения способствовало улучшение здравоохранения и гигиены, питания и условий труда. Увеличилось число крупных городов, в 1910 г. их было 48 с населением свыше 100 тыс. человек.

Социальная структура городского населения претерпела значительные изменения. Вместе с индустрией росла и промышленная буржуазия, во главе которой стояли крупные предприниматели, банкиры и торговцы. Средняя и мелкая буржуазия подразделялась на «старые» и «новые» слои. Первые состояли из ремесленников и мелких торговцев, значительная часть которых с трудом сохраняла свою самостоятельность и часто влачила жалкое материальное существование. Но они изо всех сил старались удержаться от падения в ряды наемных рабочих. «Новые» средние слои, как и «старые», также были весьма гетерогенными. Их представляли служащие, число которых заметно возросло, особенно на тех местах, которые не требовали высокой квалификации. Часть служащих материально жила не хуже чиновников среднего ранга, положение других немногим отличалось от положения квалифицированных рабочих с высокой заработной платой. Мелкие и средние служащие особенно стремились к утверждению своего социального статуса, ориентировались на образ жизни буржуазии и старались дать своим детям образование. Немецкая буржуазия, от крупной до мелкой, была тесно связана с государством, тем более что ее значительную часть составляли чиновники. Государство регламентировало доступ ко многим, даже свободным, профессиям, укрепляло социальную иерархию раздачей чинов и орденов, поддерживало стремление служащих отгородиться от низших слоев, прежде всего от рабочих.

В этот период немецкий рабочий класс заметно помолодел, более половины его мужской части в 1907 г. еще не достигла 30 лет. С ростом производительности труда сокращалась продолжительность рабочего времени, к 1914 г. оно составляло в среднем 55 час. в неделю, но интенсивность труда неуклонно повышалась и все более жестко контролировалась. Правда, росла и заработная плата, хотя в весьма различной степени в зависимости от отрасли и региона, возраста, пола и квалификации. Но и рост заработной платы не обеспечивал прочного материального положения. Как и прежде, рабочим угрожало обнищание в случае болезни или несчастного случая[152]. В нач. XX в. изменился облик не только городского, но и сельского общества. При этом дистанция между городом и деревней увеличилась.

На вершине социальной пирамиды, как и раньше, находилось дворянство. При этом дискуссионным остается вопрос, сохраняло ли оно свое прочное положение или это положение уже поколебалось. Бесспорно, что в немецком обществе дворянство все еще сохраняло свой высокий социальный статус, исключительность и отгороженность от прочих социальных групп, даже от крупной буржуазии и сравнительно небольшой группы свежеиспеченных дворян. Но экономический базис дворянства — крупное землевладение — в процессе индустриализации утрачивал свое прежнее значение. Политический вес дворянства определяла не его собственность, а то, что оно прочно удерживало в своих руках ключевые должности при императорском дворе и в органах государственного управления, в дипломатии и офицерском корпусе. Почти все немецкие послы, генералы, статс-секретари и министры были людьми дворянского происхождения.

В целом положение дворянства в нач. XX в. было неоднозначным. С одной стороны, оно отгораживалось от нового, формирующегося индустриального общества, отставало от него и либо демонстрировало в отношении к нему разочарование и пессимизм, либо выступало с агрессивной защитой архаичных отношений. С другой стороны, дворянству на удивление хорошо удалось сохранить свое социальное положение, материальное благополучие и политические позиции.

В начале века возросла дифференциация крестьянства, поскольку к старым различиям добавились новые, определяемые близостью или удаленностью от индустриальных центров. Те, кто не мог существовать только за счет своего хозяйства, могли также работать в промышленном городе, не оставляя сельской жизни. В случае отдаленности от города оставалась возможность традиционного наемного труда в зажиточных сельских хозяйствах, дворянских имениях, надомничество либо миграция. Число сельских рабочих в этот период сократилось, так как из-за улучшения агротехники и зарождавшейся механизации теперь требовалось меньше рабочих рук. Однако работников в хозяйстве оставалось еще довольно много. Сюда входили дворовая челядь, большей частью бессемейная, поденщики, которые работали либо за натуральную плату, либо за деньги, получая иногда небольшой участок земли для собственных нужд, наконец, свободные сельские рабочие, нанимавшиеся без трудового соглашения, среди которых постоянно увеличивалась доля иностранных сезонных рабочих, главным образом из русской Польши. Условия труда и быта последних были гораздо хуже, чем даже у неквалифицированных рабочих в городах. За свой тяжелый труд они получали нищенскую заработную плату.

Тогдашнюю численность отдельных слоев и классов можно определить лишь приблизительно. По подсчетам ученых того времени, 12 млн. немецких домашних хозяйств делились следующим образом. Имелось 250 тыс. «аристократических и богатых» семей (крупные аграрии и предприниматели, высшие чиновники, врачи, некоторые лица свободных профессий, рантье). Далее шли 2,75 млн. семей «верхнего среднего слоя» (средние землевладельцы и промышленники, большинство чиновников, основная часть людей свободных профессий), 3,75 млн. семей «низшего среднего слоя» (средние крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы и служащие среднего ранга, мастера, высококвалифицированные и высокооплачиваемые рабочие). Наконец, следовали 5,25 млн. семей из низших слоев (большинство наемных рабочих, основная часть мелких служащих, обедневшие ремесленники и мелкие торговцы, малоземельные крестьяне. В этом обществе социальная мобильность имела место главным образом по горизонтали и гораздо реже по вертикали — за пределы своего слоя. В этом отношении всевозрастающую роль играло образование: получив хорошее образование, дети служащих, мелких чиновников, учителей могли из низшего среднего слоя подняться до уровня высшего. Еще чаще дети из низших слоев переходили в низший средний слой, становясь обычно служащими среднего ранга.

Массовая политизация

В начале XX в. все больше людей втягивалось в политику и общественную жизнь. Возникли массовые организации — профсоюзы и «союзы интересов». Усилилось противоречие между избираемым демократически рейхстагом и прусским ландтагом, в котором из-за архаичного трехклассного избирательного права доминировали консерваторы.

Заметное место в немецком обществе заняли профсоюзы. Уже в 80-е гг. они объединяли около 100 тыс. рабочих, входящих примерно поровну в социалистические и либеральные профсоюзы. В 1890 г. социалистические профсоюзы сплотились под эгидой Генеральной комиссии свободных профсоюзов Германии, руководителем которой стал Карл Легин (1861–1920). Руководство СДП Г в течение ряда лет не желало признавать самостоятельность профсоюзов, опасаясь, что их сугубо экономическая направленность приведет к усилению реформистских тенденций. Только на Мангеймском съезде социал-демократии в 1906 г. была наконец принята резолюция о независимости профсоюзов от партии. В 1900 г. свободные профсоюзы насчитывали почти 700 тыс. членов, в 1910 г. их число превысило 2 млн. чел., а к 1914 г. возросло еще на полмиллиона.

Кроме социалистических в Германии действовали гирш-дункеровские профсоюзы, названные так по имени их создателей — Макса Гирша и Макса Дункера и находившиеся под влиянием левого либерализма. Эти профсоюзы были сравнительно немногочисленны и объединяли лишь около 120 тыс. рабочих. С 1894 г. начало действовать христианское профсоюзное движение под эгидой партии Центра, которое к 1910 г. насчитывало более 300 тыс. рабочих католического вероисповедания и имело свою главную базу в Рейнско-Вестфальском районе.

Не только рабочие, но и другие социальные группы создавали свои организации экономической направленности. Большое влияние на политику правительства оказывали союзы предпринимателей, крупнейшими из которых являлись образованные еще в 1876 г. Центральный союз немецких промышленников, политически близкий свободным консерваторам, и Союз промышленников, возникший в 1895 г. Он объединял представителей легкой и экспортной промышленности и поддерживал национал-либеральную партию.

Если предпринимательские союзы выражали экономические интересы промышленников, то в области социальной политики аналогичную роль выполняли союзы работодателей, объединившиеся после крупнейшей забастовки текстильщиков в саксонском городе Криммичау в 1904 г.

Городские ремесленники по прусскому закону 1997 г. получили право большинством голосов создавать закрытые гильдии, что противоречило закону и принципу свободы промыслов. К 1914 г. около 40% всех ремесленных организаций имели принудительный характер и ограничивали свободную рыночную конкуренцию. Таким образом, в нач. XX в. сформировались многочисленные союзы интересов, которые оказывали воздействие на политические партии, превратившиеся из элитарных групп мировоззренческой ориентации в организации, выражавшие политические и экономические интересы различных социальных слоев. Так, Немецкая консервативная партия стала в рейхстаге рупором Союза сельских хозяев.

В 1907 г. в промышленности, ремесле и торговле имелось свыше 500 союзов, объединявших почти 5 тыс. мелких организаций. Возросло количество их членов, только Союз сельских хозяев насчитывал более 300 тыс. членов. Такие массовые организации нуждались в бюрократических структурах и профессиональных функционерах.

Степень политической мобилизации масс отражали выборы в рейхстаг. Число голосующих избирателей постоянно росло. Если в первых выборах 1871 г. участвовал 51% имеющего право голоса населения, то в выборах 1912 г. — уже 84,9%. Изменился и сам характер выборов. Место прежних регионально или локально известных личностей заняли кандидаты от политических партий, избирательные схватки переросли в организованные и планомерные избирательные кампании, требующие значительных финансовых средств. Чем больше дифференцировалось общество, тем гетерогеннее становились партии. Возросла конкуренция кандидатов в депутаты и внутри самих партий.

СДПГ превратилась в самую массовую партию рабочих и мелкой буржуазии и насчитывала более 1 млн. членов, а количество избирателей, голосующих за социал-демократов, в 1912 г. составило 4,25 млн. человек (34,8% всех голосов).

Прочные позиции сохраняла партия Центра. Число ее избирателей возросло с 1,34 млн. человек в 1890 г. до 2,18 млн. в 1907. Центр по-прежнему опирался на католическую церковь и профсоюзы, крестьянские союзы и массовый Народный союз за католическую Германию.

Сложнее было положение либералов. Хотя количество их избирателей несколько возросло — с 2,48 млн. в 1890 г. до 3,16 млн. в 1912 г., но число мандатов сократилось из-за распыленности либеральных избирателей по всей Германии и их малой концентрации в отдельных избирательных округах.

Большие проблемы встали перед консерваторами. Количество их избирателей возросло лишь незначительно, с 1,38 млн. чел. в 1890 г. до 1,49 млн. в 1912, но относительная доля голосов и число мест в рейхстаге сократились. Хотя консерваторы небезуспешно пытались завоевать голоса городских избирателей, они все же так и остались аграрной партией остэльбских провинций Пруссии. Поскольку они не имели прочных партийных организаций, то опирались главным образом на Союз сельских хозяев.

В этот период заметно возросло влияние прессы, в которой наряду с партийно-политическими изданиями утвердилась массовая и недорогая коммерческая пресса, имевшая большие тиражи благодаря доходам от рекламных объявлений, в изобилии помещаемых на страницах газет и журналов такого рода.

Среди идеологий, нацеленных на политическую мобилизацию масс, важную роль играл антисемитизм, который приобрел новое содержание и формы. Отождествляя евреев с современным капитализмом, антисемитизм выражал протест против натиска индустриального мира и взял на вооружение расовые теории. Как уже говорилось выше, антисемитское движение возникло еще в кон. 70-х гг. XIX в. в качестве идеологии протестантско-консервативной Христианско-социальной партии, созданной придворным проповедником Адольфом Штёккером. Следом за ней возникли более радикальные антисемитские партии в Берлине, Саксонии и Гессене, Бранденбурге и Померании, которые умело использовали страх сельского и мелкобуржуазного городского населения перед крупной промышленностью и латифундиями юнкерства. Антисемитизм давал этим слоям возможность политически высказать свой протест. Антисемитские лозунги находили широкий отклик среди гимназических и школьных учителей, в студенческих корпорациях, ремесленных и торговых гильдиях, в Союзе сельских хозяев. Государство проводило в этом вопросе противоречивый курс. С одной стороны, оно провозгласило принцип гражданского равенства, с другой, — отлучало евреев от ряда административно-государственных должностей, прежде всего дипломатических и офицерских. Кроме того, в обществе бытовал повседневный антисемитизм в явной или скрытой форме, проявлению которого государство никак не препятствовало и который легко активизировался в кризисных ситуациях, когда требовался козел отпущения[153].

Антисемитизм распространялся в Германии на почве культивируемого национализма. Националистические организации, играющие на патриотических чувствах и стремлении к величию отечества, имели массовый характер. Так, Кифхойзербунд объединял 2,8 млн. чел., а Немецкий Флотский союз — 1,1 млн.

Пропаганду милитаризма, национализма, широкой внешней экспансии вели многочисленные союзы и общества. Ведущим среди них являлся Пангерманский союз, созданный в Берлине в 1891 г. Появление этой организации в период завершения раздела мира между великими державами и начала борьбы за его передел было вполне закономерным явлением, отражавшим нарастание межимпериалистических противоречий. Союз не был массовой организацией и насчитывал от 30 до 40 тыс. членов. Но влияние его было гораздо более широким, чем можно предположить исходя из его скромной численности. В Пангерманский союз входило множество чиновников, благодаря которым он имел прочные связи с государственными учреждениями, журналистов, формирующих общественное мнение, университетских профессоров и школьных учителей, внушавших пангерманские идеи немецкой молодежи. Союз представлял интересы некоторых групп промышленно-финансового капитала, прежде всего в тяжелой и военной индустрии. Однако проследить эту связь очень трудно, из крупных предпринимателей открыто участвовал в деятельности союза только рурский промышленник Эмиль Кирдорф.

Пангерманский союз выполнял в Германии роль «национальной оппозиции» и резко критиковал справа правительство и даже кайзера за излишнюю, по мнению пангерманцев, уступчивость в международных делах и недостаточно энергичную защиту «жизненных интересов рейха». Большинство его членов составляли представители средней и мелкой буржуазии и интеллигенции. Почти все университеты имели в руководящих органах Пангерманского союза своих представителей, а в его главном комитете в 1904 г. состояло 19 профессоров. Среди них были широко известные в научном мире лица — экономист, первый председатель союза в 1893–1908 гг. Э. Хассе, основатель немецкой геополитики, крупнейший географ Ф. Ратцель, знаменитый биолог Э. Геккель. Это были очень уважаемые и авторитетные ученые, имевшие влияние не только на студенчество, но и на общественные круги империи. После Хассе в течение ряда лет руководителем союза являлся крайний реакционер, лейпцигский адвокат и плодовитый публицист Генрих Класс (1868–1953). В 1909 г. он под псевдонимом Эйнхарт опубликовал популярную немецкую историю, в которой обосновывал притязания Германии «на место под солнцем». До войны книга вышла пятью изданиями огромным для того времени тиражом в 50 тыс. экземпляров. Автор объявил германцев «наиболее благородным народом» среди белых наций и «носителем культуры для прочих менее ценных рас». В работе с многозначительным заглавием «Если бы я был кайзером», опубликованной в 1912 г. под псевдонимом Д. Фриман, Клас обнаружил еще более правые воззрения. Автор требовал установить в Германии авторитарную систему правления, отменить всеобщее избирательное право, принять жесткий закон против социалистов, выслать за пределы страны всех руководителей и депутатов рейхстага от социал-демократической партии. Проникнутая ненавистью к другим народам книга пропагандировала широкие аннексии в Европе и создание обширной колониальной империи; по сути, это была программа Пангерманского союза накануне мировой войны. Активную роль в союзе играли также крупные немецкие историки Дитрих Шефер, Георг фон Белов, Отто Хётч, Мартин Шпан, Эрих Маркс и даже либерал во внутриполитических вопросах Карл Лампрехт.

Истоки пангерманской идеологии с ее основополагающим тезисом о превосходстве германской расы лежали еще в средневековой немецкой истории с ее девизом «Drang nach Osten» (натиск на Восток). Идеи пангерманизма впервые были высказаны в нач. XIX в., в 1802 г., в сочинении известного поэта и публициста Эрнста Морица Арндта «Германия и Европа», в котором был провозглашен идеал «единства народа и государства». Арндт считал, что естественной границей государства является море, а народа — язык. Мысли его получили известное распространение, но подлинное национальное воодушевление вызвали речи и сочинения знаменитого философа Иоганна Готлиба Фихте, посвященные идее немецкого национального государства. После Фихте эта идея нашла мощное продолжение в романтической литературе и философии.

Появлению пангерманской идеологии во многом способствовало историческое развитие Германии в 1-й пол. XIX в. Уже в 1840-х гг. стали усиленно пропагандироваться идеи о включении в состав будущей единой Германии немецких земель Чехии, Тироля, Эльзаса, Лотарингии, немецких провинций Нидерландов и Швейцарии. До 1871 г. не было Германии как единого национального государства. Политическая раздробленность усиливала мечты немецкого общества о национальном объединении и создании сильного единого государства. Идеологи немецкой буржуазии и дворянства стремились найти обоснование будущего величия Германии в ее прошлом, в традициях Священной Римской империи и принципе имперского универсализма. Поскольку в реальности никакой Великой Германии не было, то возникла идея о превосходстве немецкого духа и немецкой нации над всеми остальными народами.

Важную роль в формировании пангерманизма сыграли два основных фактора — объединение Германии «железом и кровью» под эгидой Пруссии и рост национально-освободительного движения среди народов Габсбургской империи и в польских провинциях Пруссии. В этих условиях и возник австро-немецкий пангерманизм. В 1870–1871 гг. в Вене состоялись два съезда австрийских немцев, выступающих за воссоединение с кайзеровской Германией. Немецкому народу настойчиво внушалась мысль, что он является «народом господ», а германская (тевтонская) раса — самая чистая арийская раса, одаренная наиболее глубоким нравственным чувством и интеллектом. В пангерманской литературе рисовались радужные перспективы германских завоеваний и присоединения к рейху Прибалтики, Польши, Западной Украины, Крыма и даже Приволжья, населенного немцами. Начало разработки собственно пангерманских планов создания «Срединной Европы» ознаменовалось появлением книги анонимного автора «Великая Германия и Срединная Европа в 1950 году» (1895). Автор включил в состав Срединной Европы под эгидой Германии всю континентальную Европу, кроме Италии, Испании, Португалии и Скандинавии. Когда в нач. XX в. Германия по договору с Турцией приступила к строительству железной дороги «трех Б» (Берлин — Багдад — Басра), то наиболее агрессивные пангерманцы расшифровывали это как Берлин — Баку — Бомбей. Они пропагандировали концепцию, согласно которой немцы являются «народом без жизненного пространства», окруженным со всех сторон врагами, война с которыми является неизбежной и к которой необходимо энергично готовиться. Во внешнеполитической доктрине пангерманизма ключевой являлась позиция по отношению к России, которой, по мнению пангерманцев, были присущи метафизическая агрессивность и враждебность по отношению к немцам и немецкой культуре. Пангерманцы подчеркивали, что русскому духу глубоко чуждо чувство уважения к законам и праву, у него нет традиций истинного христианства, усиление русско-татарского варварства грозит гибелью всей цивилизованной Европе.

Пангерманскому союзу вторили и другие, примкнувшие к нему экспансионистские организации — Немецкий военный союз, Немецкое колониальное общество, Флотский союз, Немецкий союз Шиллера, Союз Восточной марки, Союз молота, Союз Северной марки, многочисленные студенческие, стрелковые, певческие, гимнастические и патриотические военизированные союзы.

Пангерманский союз по распоряжению Генриха Гиммлера был распущен в марте 1939 г. Причиной этого роспуска явилось то, что союз упорно придерживался старых монархических воззрений, а это никоим образом не гармонировало с идеями национал-социализма. Еще в нач. XX в. великий немецкий ученый Макс Вебер, который сам в 90-е годы XIX столетия некоторое время входил в союз, назвал его членов «взбесившимися пангерманскими антисемитами» и решительно осудил их «чисто зоологический национализм». К этой характеристике трудно что-либо добавить.

Широкую агитацию в пользу активной экспансионистской внешней политики и создания мощного военно-морского флота развернул созданный в 1889 г. Флотский союз. Это была массовая организация с многочисленными региональными отделениями по всей Германии, с большой и влиятельной прессой; в 1988 г. она насчитывала более миллиона человек, в основном за счет коллективного членства в союзе многих экстремистских организаций.

Агрессивные союзы покрыли сетью своих филиалов всю территорию империи. Они выпускали огромными тиражами различную популярную пропагандистскую литературу, газеты, листовки, в которых на все лады перепевалась главная тема — исконное превосходство немцев над другими нациями и вытекающая отсюда необходимость установления германской гегемонии во всем мире.

Женщины и молодежь

Становление индустриального общества влекло за собой изменения в сфере семьи, в положении женщин и молодежи.

Отчетливо выделялись три типа семьи — крестьянская, рабочая и буржуазная. Для первой было характерно единство сельского труда и домашнего хозяйства. Она охватывала как самих крестьян с их детьми, так и челядь, батраков и поденщиков. Браки в этой среде заключались довольно поздно, поскольку крестьянин обзаводился семьей обычно после получения отцовского двора. Это была патриархальная семья, во главе ее стоял муж и отец, для которого дети были скорее работниками и наследниками, чем личностями.

Рабочие семьи уже не имели характера производственной единицы, но по своей сути также являлись патриархальными. Обычно рабочие женились в возрасте 25–30 лет. В начале века в семьях квалифицированных рабочих заметной стала тенденция планирования семьи — чтобы обеспечить детям, число которых уменьшилось, лучшие жизненные шансы, дав им приличное образование. Неквалифицированные рабочие, как правило, женились раньше и заводили больше детей, продолжая традиции низших слоев доиндустриальной эпохи.

В буржуазной семье обычно работал один муж, а жена вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Мужчины большей частью женились к 30 годам, поскольку лишь к этому времени они завершали образование и утверждались в профессиональном плане. Хотя увеличился и средний возраст выходящих замуж женщин, разница между возрастом мужа и жены оставалась довольно большой и обычно составляла примерно семь лет. Детям в буржуазной семье уделяли гораздо больше внимания, чем в крестьянской или рабочей.

В нач. XX в. в немецком обществе все еще сохранялась правовая и политическая дискриминация женщин, но их положение все же изменилось. Женщины стали создавать собственные организации, перед ними с 1908 г. распахнулись двери высших школ и университетов. Накануне войны из 60 тыс. немецких студентов 4 тыс. составляли девушки.

Возросло число работающих женщин — с 8,2 млн. в 1895 г. до 9,8 млн. в 1907. Большинство женщин было традиционно занято сельским трудом, но быстро росло число работниц в текстильной и кожевенной промышленности, точной механике и электротехнике. Заметно увеличилась доля женщин в педагогике и здравоохранении, торговле и банковском деле. При этом большинство работающих женщин составляли незамужние, разведенные или овдовевшие. Замужние, как правило, после рождения ребенка оставляли работу или переходили к надомному труду[154].

Важнейшей целью начавшегося в кон. XIX в. женского движения было поощрение профессионального труда женщин как фактора, способствующего их эмансипации и самоутверждению. Значительная часть возникших местных и региональных женских союзов в 1894 г. объединилась в Союз немецких женских организаций. При том, что одни женские организации были близки к либералам, а другие тяготели к социал-демократии, их главным общим требованием было установление юридического и политического равноправия с мужчинами. Помимо буржуазных и социал-демократических женских организаций существовали также евангелические, католические и еврейские женские союзы. Особое место занимали «отечественные» женские организации националистического толка, которые шумно выступали против эмансипации.

В нач. XX в. в Германской империи появился ранее совершенно неизвестный феномен — молодежное движение. Националистическое молодежное движение «бюндиш» резко выступало против новых общественных явлений, современного авангардистского искусства и посягательств на общественную мораль в кино, театре, литературе, против модных танцев, алкоголизма и курения. Значительное внимание члены новых молодежных организаций уделяли сохранению и популяризации народных обычаев, танцев, песен, игр и ремесел. Они были проникнуты аграрной романтикой, ставя превыше всего труд на земле, в их умах царили мифы прошлого национального величия. Не случайны некоторые названия организаций: «Союз башмака» (по аналогии с крестьянскими союзами нач. XVI в.), «Молодежь Шилля» (по имени героя борьбы против Наполеона), «Молодежь Кифхойзера» (по названию тюрингской горы, в недрах которой, по преданию, спит Фридрих Барбаросса), «Великогерманская молодежь» и др.

Еще в 1896 г. в берлинской гимназии Штиглица учитель Карл Фишер создал организацию «Вандерфогель» («Перелетные птицы») — так назывались кочующие школяры средневековья. Распространившееся на всю Германию это движение пропагандировало дух новой национальной общности и сплоченности, принципы дисциплины рыцарских орденов и идею фюрерства, приоритет национальных ценностей и миф о создании нового человека в стиле ницшеанского Заратустры. Общим для всех молодежных движений был отказ от принятия нового стиля жизни с его формальными требованиями в поведении, одежде и воспитании, а также протест против расчетливого рационализма. Новые молодежные организации презирали идолов вильгельмовской эпохи, бездуховность и помпезность, пышность и монументализм официального искусства, суету больших городов, лихорадочную погоню за барышами. Ожидание чего-то совершенно нового и романтического стало основой того воодушевления, с которым подавляющее большинство немецкой молодежи встретило август 1914 г.: пришел долгожданный апокалипсис, несущий гибель старому миру меркантильности, лжи и лицемерия.

«Полный вперед!»

Поворот во внешней политике Германии после отставки Бисмарка нагляднее всего выразился в отказе от континентальной политики «железного канцлера». Разумеется, его преемники также видели опасность сближения России и Франции и возникновения войны на два фронта, но считали эту проблему разрешимой с военно-технической точки зрения, рассчитывая разгромить противников поодиночке. Руководители немецкой внешней политики и сам кайзер до самого заключения англофранцузского соглашения полагали, что противоречия между Великобританией, с одной стороны, и Россией и Францией — с другой, гораздо глубже, чем противоречия Германии с Францией, а тем более с Россией.

Наделе оказалось, что углубившиеся противоречия между Англией и Германией стали уже перевешивать их общее стремление воспрепятствовать русской экспансии в Азии и на Балканах. Немецкие товары успешно вытесняли английские с рынков России, Австро-Венгрии, Дании, Швеции, Румынии, Турции и других стран. Металлоизделия из Германии продавались в самой Великобритании по более низким ценам, чем отечественные. Началась ожесточенная конкуренция английских и немецких банков за захват сферы вложения капиталов в Латинской Америке и на Дальнем Востоке.

Проникновение Германии на Ближний Восток было связано прежде всего с получением в 1899 г. концессии на строительство Багдадской железной дороги, которое не являлось чисто экономическим мероприятием, а должно было послужить мощным средством включения Османской империи в сферу немецкого влияния и подрыва позиций Великобритании в этом регионе.

Еще в кон. XIX в. Германия захватила важные в стратегическом отношении острова в Тихом океане — часть Самоа, Каролинские, Маршалловы и Марианские. Она прочно утвердилась на Шаньдунском полуострове в Китае, навязав ему неравноправный договор. Но до тех пор пока Британия оставалась «владычицей морей», Германия не могла рассчитывать на мировую гегемонию. Нужно было создать собственный мощный военно-морской флот. Его строительство превратилось в стержневой элемент немецкой внешней политики. Инициатором и руководителем первой крупной флотской программы стал адмирал Альфред фон Тирпиц (1849–1930), назначенный в 1897 г. статс-секретарем военно-морского ведомства. Его энергичная деятельность привела к тому, что в 1898 г. рейхстаг утвердил программу строительства 19 линкоров, 8 броненосцев береговой обороны, 12 тяжелых и 30 легких крейсеров. В 1900 г. была принята новая программа, удвоившая эти показатели[155]. Прусское юнкерство, для которого главным было укрепление сухопутной армии, вначале противилось флотским программам, усматривая в них уступку интересам промышленной и торговой буржуазии. Согласилось оно на их осуществление только тогда, когда была принята и программа значительного увеличения сухопутных войск.

В 1897 г. статс-секретарем по иностранным делам был назначен Бернхард фон Бюлов (1849–1929), известный сторонник и проводник наступательной и экспансионистской внешней политики. Уже его первое выступление в рейхстаге в этой должности стало сенсацией. Бюлов откровенно заявил, что «прошли те времена, когда немец уступал одному из своих соседей землю, другому — море, а себе оставлял небо, где господствует чистейшая теория. Мы никого не хотим отодвигать в тень, но требуем и себе места под солнцем»[156].

Речи Бюлова и выполняемые им с подлинно немецкой аккуратностью флотские программы вызывали озабоченность и беспокойство ведущих британских политиков. Некоторые из них уже поговаривали о необходимости превентивного нападения на пока еще слабый германский флот, чтобы уничтожить его в самом начале его становления. В Германском обществе, где эти планы получили известность, поднялась новая волна антианглийских настроений.

В 1906 г., когда в Англии со стапелей сошел первый сверхмощный линейный корабль «Дредноут» («Неустрашимый»), по имени которого и весь класс судов этого типа стал называться дредноутами, начался новый этап гонки военно-морских вооружений. В Британии полагали, что ее рывок обескуражит немцев, но расчет не оправдался: вскоре в Германии был спущен на воду первый дредноут «Нассау». В 1908 г. английский флот имел 12 дредноутов, а немецкий уже 9. К тому же, меньший по численности немецкий военно-морской флот не был, в отличие от британского, разбросан по всему миру. Учитывая это, Лондон принял решение строить такое количество сверхмощных военных кораблей, чтобы всегда иметь их на 60% больше, чем Германия. К 1913 г. Германия из пятой превратилась во вторую морскую державу мира, хотя мощь ее военно-морского флота все еще значительно уступала британскому.

Канцлерство Бюлова

В 1900 г. на пост рейхсканцлера был назначен Бюлов, который до этого ведал иностранными делами. Он не был достаточно сведущ в проблемах внутренней политики и социальных отношений, поэтому предоставил свободу действий статс-секретарю по внутренним делам, графу Артуру Посадовскому, а сам сконцентрировался на внешней политике.

Посадовский быстро убедился в том, что репрессивные меры против социал-демократии и профсоюзов не получат одобрения рейхстага, и вернулся к политике социальных реформ, поставив целью постепенно интегрировать рабочий класс в авторитарно-монархическое государство. В этом статс-секретаря поддержала крупнейшая в рейхстаге фракция партии Центра.

Требования парламентского большинства нашли отражение в трех законах. В 1899 г. была разрешена свобода коалиций между различными организациями. В 1904 г. рейхстаг отменил закон, разрешавший правительствам отдельных германских государств высылать из страны членов иезуитского ордена. Наконец, в 1906 г. для депутатов рейхстага было введено денежное довольствие. В свое время Бисмарк категорически воспротивился этому, чтобы затруднить участие социал-демократов в сессиях парламента. Но это приводило к тому, что многие депутаты крайне нерегулярно посещали заседания, и зачастую рейхстаг не имел необходимого кворума.

Посадовский провел ряд новых социальных реформ: расширился круг лиц, застрахованных от несчастных случаев, во всех общинах с численностью свыше 20 тыс. чел. вводились третейские арбитражные суды, увеличивался оплачиваемый отпуск в случае болезни, запрещался детский труд, в том числе и в надомном производстве, объявлялась имперская программа жилищного строительства для рабочих с ежегодным финансированием ее на сумму в 4–5 млн. марок[157]. Но попытка Посадовского улучшить правовой статус профсоюзов и урегулировать систему тарифных договоров закончилась провалом.

В 1903–1904 гг. истекал срок действия торговых договоров, заключенных еще канцлером Лео Каприви с Россией, Австро-Венгрией, Италией, Румынией, Бельгией. Союз сельских хозяев и консерваторы заблаговременно развернули широкую агитационную кампанию за двойное повышение тарифов на импорт зерновых культур. Поскольку парламентское большинство было настроено не так радикально, то в конечном счете тарифы было повышены, но только до уровня тарифов 1892 г.

Осуществление флотских программ и политика социальных реформ, участие в подавлении боксерского восстания в Китае, увеличение армии до 633 тыс. чел. потребовали больших финансовых расходов. В результате, государственный долг возрос в 1904 г. до 3 млрд. марок. Новых затрат потребовало вспыхнувшее в 1904 г. в Юго-Западной Африке восстание племен гереро и готтентотов против немецкого господства. Посланный туда 17-тысячный корпус жестоко подавил основные очаги восстания, но партизанская война продолжалась там еще три года. Когда правительство потребовало дополнительных кредитов на колониальные нужды, оно встретило сопротивление партии Центра, которая настаивала на участии католических миссий в назначении колониальной администрации и с христианской точки зрения осуждала суровое обращение с местным населением. Статс-секретарь только что созданного Имперского колониального ведомства Бернхард Дёрнбург отверг притязания партии Центра, на что та вместе с социал-демократами провалила колониальные кредиты. В ответ строптивый рейхстаг был распущен и назначались новые выборы.

Выборы 1907 г. проходили под знаком жесткой борьбы проправительственных партий против Центра и СДПГ. Проведенные в обстановке всплеска националистических эмоций, они принесли победу союзу консервативных и либеральных партий, образовавших «бюловский», или «готтентотский», блок. Партия Центра все же удержала свои позиции и осталась крупнейшей фракцией рейхстага, но социал-демократы потеряли почти половину мандатов. Однако победа консервативно-либерального блока была обусловлена прежде всего устаревшим и несправедливым делением избирательных округов и не отвечала истинному соотношению сил. По числу депутатов блок имел большинство, но по количеству избирателей перевес был на стороне оппозиции (5,4 на 4,9 млн. голосов). Социал-демократы потеряли 38 мест, но за них проголосовало на четверть миллиона больше избирателей, чем на предыдущих выборах. Поражение СДПГ привело к усилению реформистских настроений в партии и прекращению — в интересах сохранения ее единства — полемики против ревизионистов.

«Бюловский блок» не являлся сплоченным и стабильным. Либералы стремились к расширению прав рейхстага и введению в Пруссии всеобщего и равного избирательного права. Консерваторы же настаивали на сохранении существовавшего трехклассного избирательного права. Объединяла их лишь общая позиция по внешнеполитическим проблемам.

В 1908 г. рейхстаг принял либеральный по духу закон о Союзах и собраниях, единый для всей Германии. Были сужены прежде широкие права полиции по надзору за собраниями и митингами, право вступать в различные организации получили женщины. Ранее закон предписывал, чтобы на массовых собраниях ораторы пользовались только немецким языком, теперь полякам, датчанам и населению Эльзас-Лотарингии было разрешено говорить на родном языке. Однако одновременно с этим либеральным законом в Пруссии был принят закон об отчуждении, по которому особая имперская комиссия получила широкие права по скупке польских земельных владений, даже по отчуждению их и продаже только немецким колонистам. Это делалось с целью усиления германизации восточных прусских провинций. Хотя из-за внутренних сложностей и упорного сопротивления польского населения закон практически почти не применялся, само его наличие способствовало складыванию соответствующей политической атмосферы в Пруссии.

В кон. 1908 г. канцлер Бюлов оказался в сложной ситуации. В октябре лондонская газета «Дейли телеграф» опубликовала интервью с Вильгельмом II, где он утверждал, что является большим другом Англии, но вынужден считаться с господствующими в немецком обществе антибританскими настроениями. Далее кайзер заявил, что в англо-бурской войне 1899–1900 гг. буры были разгромлены по разработанному им плану, который он якобы послал королеве Виктории, и что он лично воспрепятствовал тогда созданию антианглийской «Континентальной лиги». Наконец, он утверждал, что Германия строит свой флот не против Британии, а для действий на Дальнем Востоке и на Тихом океане, т. е. явно имел в виду Японию.

В Англии первая часть интервью была воспринята как доказательство глубокой вражды немцев к Британии, а вторая — как свидетельство надменности и высокомерия германского императора. Россия и Франция заявили официальный протест и выразили возмущение попыткой кайзера спровоцировать ухудшение их отношений с Англией. В Германии все политические партии, даже консерваторы, потребовали, чтобы впредь Вильгельм был более осмотрительным и воздерживался от необдуманных заявлений. Крайние экспансионисты тоже выразили сожаление, но по причине чрезмерного, на их взгляд, дружелюбия кайзера к коварному Альбиону.

Нельзя, однако, сказать, что император в данном случае действовал совсем уж необдуманно. Он отправил текст интервью канцлеру, чтобы тот посмотрел, нет ли каких-нибудь возражений против ею опубликования. Занятый массой дел Бюлов то ли специально «подставил» кайзера, то ли на самом деле не читал интервью, перепоручив это чиновникам иностранного ведомства, которые, естественно, не отважились на правку высочайшего текста, возвратив его назад с пустяковыми замечаниями.

При обсуждении в рейхстаге этого скандала Бюлов под огнем критики всех партий не решился взять ответственность на себя и защищать кайзера. Свалив всю вину на Вильгельма, канцлер заявил, что не в состоянии отвечать за политику империи, если и впредь кайзер не будет проявлять сдержанности и благоразумия. Император заверял, что действовал строго в соответствии с конституцией, перед публикацией согласовав текст с канцлером, но содержание интервью было столь оскорбительно для нации и недовольство «режимом личной власти» Вильгельма II было настолько сильно, что подобные тонкости никого уже не интересовали. Рейхстаг единогласно осудил «импульсивные выражения субъективизма монарха, излияния эмоций и случайные ассоциации». Вильгельм удалился в Донауэшинген, улегся в постель, ни с кем не разговаривал и впал в депрессию. Шеф военного кабинета Хюльзен-Хезелер попытался развеселить императора исполнением танцев в костюме балерины, но во время исполнения балета с генералом случился инфаркт, и он скончался на глазах у императора.

В уклончивой и трусливой позиции Бюлова император не без оснований усмотрел предательство и сделал вывод о необходимости замены канцлера при первом удобном случае, хотя поначалу и не принял прошения канцлера об отставке. А в рейхстаге, который почувствовал свое значение, левые либералы, партия Центра и социал-демократы потребовали, чтобы кабинет нес ответственность перед парламентом за свои действия.

Консервативно-либеральный блок развалился в 1909 г. из-за разногласий по финансовой реформе. Для покрытия государственного долга, перевалившего за 4 млрд. марок, и бюджетного дефицита требовалось 500 млн. марок ежегодно. Реформа предусматривала введение налога для прямых наследников недвижимости и повышение косвенных налогов на потребительские товары. Против новых налогов в рейхстаге выступили левые либералы и социал-демократы, а консерваторы и Центр протестовали против налога на наследство, усматривая в этом посягательство на полное и свободное право земельной собственности.

Произошла перегруппировка сил в парламенте, где оформился новый «черно-голубой» блок Центра и консерваторов (название происходит от черной одежды духовенства и «голубой крови» аристократии), нашедший свой выход из финансовых затруднений: вместо налога на наследство рейхстаг принял закон о налоге на операции с ценными бумагами и биржевые сделки, так что аграрии еще раз одержали победу над капиталистами.

Лишившись опоры в рейхстаге, Бюлов в июле 1909 г. подал в отставку. Необычность этой ситуации состояла в том, что впервые в авторитарной Германской империи канцлер ушел со своего поста после парламентского поражения. Новым канцлером стал Теобальд Бетман-Гольвег (1856–1921), образованный и трудолюбивый прусский чиновник. В отличие от энергичного и изворотливого циника Бюлова, Бетман-Гольвег не обладал сильным характером, с трудом принимал решения, предпочитая политику компромиссов, и обычно подчинялся своему неуравновешенному монарху, впрочем, ценившему нового канцлера как раз за это.

Политика Бетман-Гольвега

Канцлерство Бетман-Гольвега началось в обстановке кризисной внутриполитической ситуации. Исход борьбы вокруг финансовой реформы показал возрастание значения рейхстага, в котором, однако, резко ухудшились отношения либералов и консерваторов, ведущих между собой острую полемику. В 1910 г. произошло объединение всех леволиберальных групп в Прогрессивную народную партию, которая стремилась установить сотрудничество с социал-демократической фракцией и путем проведения постепенных реформ осуществить парламентаризацию государственного устройства.

В первую очередь речь шла о реформе избирательной системы в Пруссии, которую в умеренном варианте пытался осуществить еще Бюлов. Но когда Бетман-Гольвег предложил свой, также весьма скромный проект некоторых либеральных изменений в трехклассном избирательном праве Пруссии, консерваторы и Центр сразу его отвергли. Проблема осталась нерешенной.

Обострился в это время и эльзас-лотарингский вопрос. Эта имперская провинция по-прежнему не имела своих представительных органов власти и управлялась штатгальтером (наместником кайзера). Такая дискриминация усиливала профранцузские настроения местного населения. Поэтому канцлер выступил с предложением учредить в Эльзас-Лотарингии парламент из двух палат, избираемых по системе, почти аналогичной прусской. Однако рейхстаг высказался за избирание нижней палаты на основе всеобщего и равного избирательного права, с чем после бурных дебатов был вынужден согласиться и канцлер. Тем не менее обстановка, сложившаяся в Эльзас-Лотарингии, не улучшилась. Наоборот, в 1913 г. там произошел Цабернский инцидент. Причиной его явился арест командиром прусского гарнизона, размещенного в городке Цаберн, участников массовой антипрусской демонстрации (арестовано было 28 чел.). Это было грубым нарушением права, поскольку арест входил в компетенцию полиции, но не армии. Когда военный трибунал, перед которым все же предстал нарушитель закона, признал его действия правомерными, это вызвало бурю негодования. По всему Эльзасу прокатилась волна митингов и демонстраций протеста. Поведение прусского офицерства и проявленная в связи с этим скандалом нерешительность канцлера были осуждены значительным большинством рейхстага.

Рейхстаг 1913 г. во многом отличался от предыдущего. На выборах 1912 г. социал-демократы далеко опередили другие партии по числу избирателей (4,2 млн. чел.) и стали сильнейшей фракцией парламента, без которой уже было невозможно принимать какие-либо законы и постановления. Такой большой успех был обеспечен не только растущим влиянием партии в массах, но и сотрудничеством с левыми либералами в предвыборной кампании. Сближение облегчалось тем, что в руководстве СДПГ появилась группа социалистов нового поколения (Густав Носке, Фридрих Эберт, Вольфганг Гейне), которая считала, что социализма можно достичь реформистской парламентарно-демократической политикой, а не насильственной социальной революцией.

Положение канцлера осложнялось вставшей перед ним дилеммой. В проведении дальнейших социальных реформ и либерализации режима он должен был опираться в рейхстаге на левые фракции, которые настойчиво требовали установления парламентарной системы в империи. Такой курс означал конфликт с консерваторами, опиравшимися на сочувствие и поддержку высшей бюрократии и офицерского корпуса. Отказ же от проведения дальнейших реформ мог привести только к росту противоречий и социальной напряженности в обществе, чего кабинет в преддверии надвигавшейся войны всеми силами стремился избежать.

Консерваторы обвиняли Бетман-Гольвега в слабости, их не устраивала осторожность позиции канцлера, они считали его политику гибельной для страны, а выдвигаемые им задачи — достойными торговцев, миссионеров или ученых, но не великого народа.

Леволиберальная и социал-демократическая оппозиция критиковали кабинет главным образом по вопросам внутренней политики. Так же, как и консерваторы, оппозиция слева осуждала нерешительность Бетман-Гольвега, но с противоположных позиций. Она считала, что политика канцлера недостаточно отвечает демократическим веяниям времени и слишком часто уступает давлению правых партий.

Однако компромиссность линии Бетман-Гольвега выражала не только его колебания, но и определенный политический курс, направленный на то, чтобы, не слишком задевая интересы консервативно-монархических кругов, приблизить к правительству либеральную буржуазию и усилить позиции реформистов в социал-демократической партии.

Империя на пороге войны

В нач. XX в. Германия оказалась в ситуации почти непрерывно ею же провоцируемых международных кризисов, каждый из которых все ближе подталкивал Европу к большой войне.

В последнее пятилетие перед войной положение и внутри страны, и на международной арене неуклонно ухудшалось. Крупномасштабная финансовая реформа империи провалилась, на выборах 1912 г. правые партии потерпели сокрушительное поражение и социал-демократы стали сильнейшей фракцией в рейхстаге. Затеяв авантюру с «прыжком Пантеры» в Агадир, министерство иностранных дел, возглавляемое Альфредом Кидерлен-Вехтером, добилось лишь сплочения рядов Антанты против центральных держав, в результате чего позиция третьего партнера, Италии, становилась все более сомнительной. Однако еще более зловещими были неудержимо развивавшиеся события на Балканах, угрожавшие существованию Габсбургской империи. То, что эти события не вызвали даже намека на какие-либо реформы во внутренней или внешней политике Германии, означало, что война как способ разрешения политических проблем стала рассматриваться как нечто само собой разумеющееся.

В последние предвоенные годы правительственная машина Германии уподобилась почти неуправляемой повозке, неудержимо катящейся в пропасть. Уже не было никакого коллективного органа, никакого штаба, который мог бы реалистично оценить степень и характер опасности. Образно говоря, «повозка немецкого государства сломя голову мчится сквозь бурю, справа и слева воют волки, готовые напасть на лошадей, а на козлах сидят два беззаботных городских франта, имеющие столь же мало понятия о том, как обращаться с лошадьми, как и о местности, по которой они едут. Внутри же сидят господа, в руках которых находятся сильнейшая армия и второй по силе военно-морской флот мира, и эти господа настолько уверены в совершенстве своих стратегических планов, что даже не дают себе труда выглянуть в окно и убедиться в том, что повозка катится все еще по правильной дороге. Поэтому никто не смотрит на предупредительные знаки и не слышит тревожных криков соседей. В повозке находится также верховный главнокомандующий. На нем великолепный мундир, вид у него очень воинственный, но он не уверен в себе, смущен, растерян, и все же его постоянно тянет на грубые, агрессивные действия, которыми он пытается прикрыть свой страх и подтвердить свое мужество и авторитет. Агрессивность приобретает параноидальный характер лишь тогда, когда высочайшее лицо чувствует себя обиженным, когда оно ощущает угрозу ущемления своего неустойчивого самолюбия»[158].

Весной 1912 г. британское правительство направило в Берлин министра обороны лорда Ричарда Холдейна с предложением замедлить гонку военно-морских вооружений. Вильгельм II запретил и канцлеру, и государственному секретарю министерства иностранных дел встречаться с лондонским парламентером. Император и адмирал Тирпиц в грубой форме отвергли предложение о переговорах, а в заключение император заявил: «Мое терпение и терпение немецкого народа иссякли». Полгода спустя возникло впечатление, что Австрия и Германия готовы использовать Балканскую войну как повод для нападения на Францию и Россию. Тот же Холдейн заверил посла Германии в Лондоне, что Англия не потерпит немецкой гегемонии в Европе и выступит на стороне Франции. Вильгельм II воспринял это заявление как «воинственный вызов». Дни напролет он бушевал от ярости. Наследнику австрийского престола кайзер написал, что заявление Холдейна было «истинно английским», т. е. «исполненным яда, ненависти и зависти», направленным против хороших отношений между Австрией и Германией. Принцип «balance of power» (равновесия сил) является «чепухой», которая превратит Англию «в нашего вечного врага». Вот что дословно написал император на полях одного из документов: «Лишь потому, что Англия слишком труслива для того, чтобы открыто бросить Францию и Россию на произвол судьбы, слишком нам завидует и ненавидит нас, другие державы лишаются права защищать мечом свои интересы».

В таком возбужденном состоянии кайзер 8 декабря 1912 г. созвал своих «верных сподвижников из армии и флота» на военный совет для того, чтобы по всей форме обсудить с ними наилучшее время и наилучший метод развязывания войны против мировых держав — Англии, Франции и России. Лично он выступал за немедленное начало войны: по его мнению, Австрии нужно было «как следует» нажать на Сербию. За этим последовало бы объявление войны со стороны России, что позволило бы Германии «со всей яростью вести войну против Франции». Подводная война и минная война на Темзе должны были удержать англичан от вмешательства в события на материке. Начальник генерального штаба фон Мольтке был согласен, что большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше, но полагал, что до ее начала в немецкой прессе «следует лучше обеспечить народный характер войны против России».

В 1909–1912 гг. Германия несколько раз предпринимала неудачные попытки обеспечить британский нейтралитет, соглашаясь взамен на уменьшение своих флотских программ. Такая политика «маятника», попеременной ориентации то на Россию, то на Англию, свидетельствовала о том, что германская внешняя политика оказалась в тупике. Марокканские кризисы 1905 и 1911 гг., вызванные немецким стремлением утвердиться в Северной Африке, показали растущую изоляцию Германии, которая определенно могла рассчитывать только на поддержку стремительно слабевшей Австро-Венгрии. Италия, отношения которой с Габсбургской империей явно ухудшились из-за противоречий на Балканах, формально оставаясь членом Тройственного союза, все более переориентировалась на Францию.

Чувствительный удар по германским планам утверждения на Ближнем и Среднем Востоке нанесли две Балканские войны 1912 и 1913 гг. В итоге первой из них Турция, находившаяся из-за своей экономической зависимости под сильным немецким влиянием, потеряла почти все свои территории в Европе. Вторая Балканская война закончилась поражением Болгарии, которая к этому времени сблизилась с австрогерманским блоком.

Предвидя неизбежность военного конфликта, германское руководство вело энергичную подготовку, в ходе которой численность армии возросла почти на треть (с 612 до 748 тыс. чел.), было сформировано два новых корпуса и несколько полков тяжелой артиллерии, полевая артиллерия была придана непосредственно пехотным дивизиям, чтобы повысить ее маневренность. Германия опережала остальные европейские державы по общим военным расходам, увеличившимся с 1910 по 1914 г. почти в два раза. Но подоле национального дохода, истраченного на вооруженные силы в 1914 г., ее опережали Россия, Франция и Австро-Венгрия.

В сфере внешней политики Германия вряд ли смогла бы добиться большего, чем сделала ее дипломатия, допустившая ряд крупных просчетов, но объективно поставленная в такие условия, когда было невозможно разрешить противоречия между Германией и ее противниками путем переговоров. Однако если консервативно-пангерманские группировки и генералитет рвались в бой, уверенные в скорой победе, то либералы и сам канцлер все же скорее опасались войны, не будучи уверенными в ее благоприятном исходе.

Когда полтора года спустя в Сараеве прозвучали выстрелы сербского студента, оборвавшие жизнь наследника австрийского престола, терпению германского императора пришел конец. «С сербами надо покончить, и как можно скорее», — прокомментировал он доклад, поступивший из Вены[159]. Действуя под лозунгом «Теперь или никогда!», Вильгельм дал соответствующие указания военным, министерству иностранных дел и австрийскому руководству. Армии в полной боевой готовности сосредоточились на границах Франции, Бельгии и Люксембурга, но перед тем, как отдать последний приказ, Вильгельм в очередной раз занервничал. В этот момент дело взяла в свои руки императрица: «Теперь нам ничего не осталось кроме войны, — заявила она, — и мой муж, и шестеро моих сыновей пойдут на поле брани». Нерешительности императора был положен конец. 30 июля после ужина в Новом дворце шеф гражданского кабинета отметил в своем дневнике «очень воинственное настроение» всей высочайшей семьи.

В целом, в Германии с 1913 г. резко возросла опасность общего социально-политического кризиса. Окончательно потерпел крах курс на стабилизацию империи политикой внешней экспансии и ограниченной внутренней модернизации. Кайзеровская Германия оказалась нереформируемой. Это и стало одной из главных причин, побудивших руководство страны летом 1914 г. поддержать союзную Австро-Венгрию и решиться на риск большой войны.