Горизонты и лабиринты моей жизни

Глава X ПЕКИН. ВСТРЕЧНЫЕ ВЕТРЫ

Покидая Москву, я был обязан помнить, что я русский, советский, с берегов Волги, от московских кремлевских стен, от белых соборов Владимира и Суздаля, от Покрова на Нерли. Помнить! Неизменно. Так думалось мне в морозную ночь на московском проспекте, с горящими через два на третий фонарями и темными окнами домов — мне, уезжающему в Китай с приходом уже скоро наступающего нового дня.

…В течение семи суток виделись из окон поезда, идущего на восток, города и села, реки, горы, степи. Снег, снег. Все запорошено, занесено. Накрыто белым саваном. Чисто. Светло. И этот светлый лик родной земли остался в памяти. Нет, не светящиеся в ночи города и поселки, не заводы, выбрасывающие в небесную зимнюю голубизну черный дым, а светлый лик моей Отчизны врезался в память. Эту чистую душевную приподнятость я стремился передать своим детям — Саше и Алеше, жене Алле, рассказывая о проносящихся мимо знакомых и незнакомых, виденных ранее и только теперь, впервые, местах необъятной Родины.

Советско-китайскую границу пересекли вечером, когда темнело, а утром уже были в Пекине. На вокзале под звуки песни «Москва — Пекин», традиционно исполнявшейся по прибытии поезда из Москвы, нас встретил посол Степан Васильевич Червоненко, и мы поехали в посольство. По дороге мои дети спрашивали Степана Васильевича, когда же начнется город? Посол, посмеиваясь, рассказывал им о своеобразии постройки старых китайских городов — хушунами (кварталами), сплошными стенами домов, окна которых выходят во двор и потому создается впечатление однообразия. Конечно, в центре города все по-другому.

Пекин (Бэйцзин) — один из древнейших городов Китая. Первые упоминания о населенном пункте в районе современного Пекина относятся ко второму тысячелетию до нашей эры. В первом тысячелетии до нашей эры Пекин упоминается как город Цзи. За долгую историю своего существования город имел много названий. Свое нынешнее название получил в 1421 году, но в 1928 году гоминдановцы переименовали его в Бэйпин. В январе 1949 года город был освобожден от гоминдановцев и снова получил свое старое название — Пекин. 1 октября 1949 года на площади Тяньаньмынь в Пекине была торжественно провозглашена Китайская Народная Республика, а Пекин объявлен столицей.

В Китайской Народной Республике мне довелось быть трижды: в различных местах великой страны, по разным поводам, всякий раз при иных обстоятельствах, обусловленных состоянием советско-китайских отношений как партийных, так и межгосударственных. Но всякий раз я ехал туда с единственной целью — способствовать в меру возможного, пусть даже самого малого, развитию и укреплению дружбы между советским и китайским народами. Может быть, это и звучит ныне слишком декларативно, но это так. Я снова хочу сказать о том, что в поведении моих сверстников, юность которых, формирование миропонимания были связаны как с героическими, так и с трагическими страницами отечественной истории, мне не доводилось замечать проявлений ни великодержавности, ни национализма. Они по своему духу и действиям были и остались приверженцами интернационального мышления.

…Наверное, с босоногого детства в сердце моем, на его донышке, залегла какая-то жалость к угнетенным китайским труженикам, задавленным феодалами-милитаристами, иностранным капиталом. В конце 20-х годов в наших поволжских краях, на цементных заводах Вольска часто появлялись китайские семьи. Поражали их изможденные лица, ветхая одежонка. Нет-нет да и дрогнет сердце у рабочего-цементника, сжалится он и пустит к себе на ночлег скитальцев. В благодарность они выполняли различные поделки, ремонтировали все, что попросят.

Внешний вид китайских эмигрантов вызывал сострадание. Нередко наши рабочие выделяли им из своего скромного гардероба одежду, обувь, делились продуктами. Однако китайцы, бедствуя, сохраняли чувство собственного достоинства, они подчас отказывались от предлагаемой помощи. Многонациональное население Поволжья со своими радостями и бедами осталось в моей памяти. И, когда жители немецких «колонок» оказывали китайским семьям помощь продуктами, мы воспринимали это как вполне естественное проявление общечеловеческой доброты.

Позже, в школьные и студенческие годы, мои знания о Китае расширились и углубились. Но чувство, запавшее в сердце в детстве, продолжало жить. Я до сих пор помню, как в одном стихотворении описывалась судьба китайского крестьянина Ли Чана:

Отголоски праведной борьбы китайского народа за свое национальное и социальное освобождение постепенно вырастали в убеждение правоты политики нашего государства по отношению к Китаю, ее интернациональной основы.

Разгром немецко-фашистских оккупантов в ходе Великой Отечественной войны на полях Европы для нас, солдат, означал и близость победы над японским милитаризмом, а вместе с ней и возникновение нового, свободного, народного Китая. Так думали, этого хотели, об этом мечтали. Мы восприняли победу китайской революции как новое подтверждение справедливости своего жизненного предначертания, а потому и силы. Силы не оружия, а силы веры в торжество справедливости, социализма.

Никогда я не думал и не загадывал побывать в Китае, на полях, где «без надсмотрщика трудится Ли Чан». Но судьба распорядилась по-своему.

В начале 50-х годов по приглашению Центрального комитета ВЛКСМ в Москву прибыла китайская молодежная делегация. Возглавлял ее товарищ Ху Яобан, теперь уже ушедший в мир иной, но оставивший о себе добрую память. В то время он был первым секретарем ЦК комсомола, а спустя более четверти века, в 80-х годах, пройдя большую школу партийной и государственной работы, испытав преследования во время «культурной революции», стал Генеральным секретарем Центрального комитета компартии Китая.

Встречи и беседы с членами делегации представляли для всех нас несомненный интерес. У многих китайских товарищей был уже немалый опыт работы с молодежью в военных условиях. Ху Яобан, например, в рядах китайского комсомола состоял с 15 лет, избирался секретарем волостной ячейки и секретарем в уезде Люян провинции Хунань. Во время Великого похода китайской Красной армии трудился в армейском комсомоле. Ху Яобан всегда был приветлив, любил шутку, острое словцо, обладал живым умом и способностью быстро схватывать суть явления, проецировать его на китайскую действительность. Словом, он произвел тогда на нас впечатление надежного товарища, с которым можно было, не оглядываясь, как мы говорили, «идти в разведку».

У комсомола 30—40-х годов за плечами был неповторимый опыт, сложившиеся традиции. Мы верили, что этот опыт небезразличен для китайских товарищей. И не ошиблись. Видимо, не могла не сказаться и уникальная история взаимодействия революций в России и Китае.

Посланцев из Пекина, казалось, интересовало все и прежде всего функционирование комсомола во всех его звеньях, от первичных организаций до ЦК, во всех взаимосвязях с партийными, общественными организациями и их органами. Особое внимание, как мне помнится, они уделяли проблемам участия комсомольских организаций в восстановлении народного хозяйства после Великой Отечественной войны, системе образования общества, идеологии, вопросам социальной защищенности юношей и девушек, преломлению их интересов в будничной практике комсомольских организаций.

Наверное, некоторым читателям покажется, что я делаю акценты именно на таких аспектах деятельности ВЛКСМ в те годы, которые ныне «не в моде», подвергаются критике как «отжившие», «устаревшие» и якобы явившиеся объективными в ряду других причинами развала ВЛКСМ. Конечно, было бы наивно думать, что общественный организм статичен в своей деятельности, живет по раз и навсегда заведенному порядку. Конечно нет. Подобный подход равносилен смерти любого общественного организма, особенно молодежного, каким был комсомол. Но вместе с тем в опыте, в традициях ВЛКСМ есть непреходящие ценности и прежде всего в его связях с жизнью, с практикой нашего многонационального народа. Без практических дел любая общественная организация, да и любой государственный орган превратится из работающего в болтающий. И внимательный читатель это знает по сегодняшнему опыту государственной и общественной жизни.

Время придет, и молодая поросль будет с таким же прилежанием и вниманием относиться к прошлому опыту ВЛКСМ, как это делали в свое время китайские товарищи, трансформируя его применительно к своим специфическим условиям и задачам. В изучении нашего опыта задавал тон своим товарищам Ху Яобан. Маленького роста, сухонький, с живыми глазами и большими ушами (что, как говорят в народе, признак незаурядного ума), он, как мне казалось, стремился к познанию от частного к общему тех принципов, которые должны лежать в основе функционирования многомиллионной общественной, самостоятельной организации в стране, населенной многочисленными нациями и народностями, избравшей путь социалистического развития.

Для нас, советских комсомольцев, общение с делегацией китайского Коммунистического союза молодежи во всех отношениях было не только интересным, но и полезным. Нас радовало, что побратим Ленинского комсомола Коммунистический союз молодежи Китая растет и крепнет, а воздействие обоих наших союзов на международное юношеское движение усиливается. Мы с большим вниманием слушали рассказы о достигнутых успехах, о сложностях и трудностях в строительстве нового мира. Нам был понятен, как никому другому, пафос созидания нового Китая, которым была охвачена китайская молодежь. Советский народ в неимоверно короткие сроки в основном восстановил разрушенное немецко-фашистскими агрессорами народное хозяйство…

Приходят новые «герои нашего времени», которые пытаются переписать историю под себя, под свои подчас корыстные, властолюбивые интересы. Естественно, правда жизни рано или поздно возьмет свое, и эта плесень будет снята. Однако, думаю, что нашему народу стоило бы поучиться в оценке собственной истории у китайского народа, который на своем пути не избежал трагического, чуждого идеям социализма, но который свято оберегает социальные и нравственные ценности, приобретенные в новейшее время на своем историческом пути.

Не надо быть мудрецом, чтобы понять, что достаточно уничтожить самобытность и индивидуальность нашего народа, оболгать его историю, перевернуть с ног на голову ценности, посеять в нем равнодушие к собственной судьбе, постоянно впрыскивать ему чуждые, растлевающие духовные наркотики — и от народа ничего не останется.

Шумят и гомонят от радости некоторые из старо-новых ортодоксов «демократии» оттого, что страна наша становится якобы частью «цивилизованного» мира. Ведь на углу Тверской производятся сандвичи от Макдоналдса, открыты сотни казино, продают наших девчат в публичные дома Запада, бесчинствуют мафия и рэкет. Существует массовая безработица, нищета, и, судя по всему, мы уже присоединяемся к так называемому цивилизованному миру. Но ведь все это есть не что иное, как бесспорное проникновение совершенно чуждого нашему духу. Разве подобное обезьянничание есть путь выхода на столбовую дорогу цивилизации?!

Да и что считать столбовой дорогой? Это в конечном счете главный вопрос. Контуры сооружения «нового» общества, которые вырисовываются сейчас, с грабительской приватизацией всего нажитого за долгие десятилетия трудом народа, с мэрами, префектами, наместниками, посаженными говорунами на шею народа и тому подобным, по своей сущности, духу и форме мало чем похожи на Россию. Вспомним Федора Тютчева, который в 1867 году писал:

Провозглашая Европу нашим домом, в котором нас хотят расположить, радетели этой идеи — односторонни. Они как бы оставляют открытым вопрос об остальном мире и прежде всего об Азии, о нашем непосредственном великом соседе — Китайской Народной Республике. После долгой размолвки пока не во всем совпадают представления о проблемах современного мира. Но одно несомненно — Китай, китайский народ стоял ближе к Стране Советов, русскому советскому народу по своему мировоззрению, по своей идеологии. Самой природой, историей нам предопределено жить в согласии и идти вместе.

Однако вернемся к теме нашего повествования, хотя отвлечения от нее как раз и навеяны воспоминаниями о прошлом.

Вскоре после отъезда делегации во главе с Ху Яобаном из Москвы в ЦК ВЛКСМ пришло приглашение ЦК комсомола Китая направить делегацию советской молодежи в КНР для обмена опытом работы и участия во всекитайском слете молодых передовиков труда. Приглашение, естественно, было принято. По договоренности с китайскими товарищами было решено сформировать такую делегацию, члены которой могли бы прямо на рабочем месте показать китайским коллегам свои производственные успехи. В делегации были представлены различные основные для того времени специальности: сталевар из Магнитогорска и токарь-скоростник из Ленинграда, шахтер из Донбасса и буровой мастер из Азербайджана, прядильщица из Ташкента — всего 20–25 человек (к сожалению, в памяти стерлись фамилии моих товарищей). Возглавлял делегацию секретарь ЦК комсомола В. Залужный. Срок нашей командировки был продолжительным — около месяца. И весь этот период пребывания в Китайской Народной Республике, несмотря на большую нагрузку, стал для нас настоящим праздником.

Повсюду нас принимали радушно. В некоторых городах Северного, Центрального и Южного Китая на встречи приходили десятки тысяч молодых людей. Нередко мы с трудом, долго продвигались по «живому» коридору. Улыбки, рукопожатия, объятия, приветствия выражали чувства взаимного уважения, тягу молодости двух великих народов — советского и китайского — друг к другу. Они свидетельствовали о широте и глубине человеческих чувств.

Мы искренне верили в дружественные взаимоотношения наших стран, развивавшиеся после победы китайской революции в 1949 году и образования Китайской Народной Республики. Эту дружбу признавали руководители Китая и способствовали развитию братских отношений между нашими народами и государствами. Китайские товарищи с благодарностью говорили о той большой помощи, которую Советский Союз оказывал КНР. «Старший брат», как тогда нас называли в Китае, искренне радовался успехам своего соседа в строительстве новой жизни. Мы, конечно, видели, что наши китайские сверстники весьма скромно одеты, не всегда сыты, в домах их убогая утварь… Но уровень жизни китайского народа уже тогда был выше, чем до установления народной власти. Все это чувствовали, гордились первыми успехами. Мне понравилась атмосфера, царившая тогда в стране, обстановка всеобщей приподнятости, отрешения от мелкого, обыденного. Потому и встречи членов нашей делегации с китайскими юношами и девушками были отмечены какой-то внутренней взаимной одухотворенностью, порожденной величием исповедуемых нами общих идей и постепенным продвижением вперед по пути их осуществления в исторической перспективе, утрата которой, как мы были убеждены, могла привести к движению вспять. Пугал возможный возврат к эксплуатации человека человеком со всеми известными социально-политическими и нравственными последствиями.

Наша делегация работала с полной отдачей. В городе Анышань на металлургическом комбинате, сооруженном при содействии СССР, наш сталевар с Магнитки вместе с китайскими помощниками сварил первоклассную сталь за невиданно короткое время. На следующий день китайский сталевар, следуя методам и приемам нашего сталевара, перекрыл время его плавки, а затем и другие сталевары стали варить сталь таким же способом и за столь же короткое время. Экономический эффект был поразителен. Местные и центральные газеты подробно рассказывали об этом опыте. Опубликовали приветственную телеграмму Мао Цзэдуна в адрес нашего и китайских сталеваров. А на одном из перегонов железной дороги под Шанхаем наш машинист впервые в Китае провел тяжеловесный скоростной состав. За ним провели такие же поезда китайские машинисты. Токарь из Ленинграда успешно обучал коллег скоростной резке металла на заводах Мукдена.

…Повсюду делегаты советской молодежи делились своим профессиональным опытом с китайскими товарищами. Слово «дружба» воплощалось в дела: в сверхплановые тонны металла, угля, перевезенные грузы, выточенные детали, метры ткани. Советские юноши и девушки своими делами утверждали в сознании миллионов граждан КНР бескорыстие и благородство советско-китайской дружбы.

Сколько было восторженных рассказов о виденном и свершенном после того, как вся делегация снова собралась в Пекине! И на всекитайский слет мы — делегация — шли как свои. Нас знал, наверное, весь пролетарский Китай!

Здесь, за стенами древнего Императорского города, в зале Хуайжэньтан, на слете, я впервые увидел все руководство тогдашнего Китая во главе с Мао Цзэдуном: Чжоу Эньлая, Чжу Дэ, Дэн Сяопина, Пэн Дэхуая, Пэн Чжэня и других. Тогда, на слете, не думал я, что пройдет немногим более десяти лет и мне, уже в качестве советского дипломата, придется встречаться со многими из них в стенах Императорского города и вне его.

К великому сожалению, это было уже другое время, со своими, присущими только ему особенностями. Весна и лето с их теплыми отношениями между СССР и КНР сменились затяжными дождями и осенними туманами, сквозь которые подчас трудно было разглядеть причины их возникновения и кто за этим стоит. В этих условиях надо было ясно увидеть желаемое хорошее будущее этих отношений.

Вот в такую политическую погоду я приехал в Пекин. Это было мое второе посещение Китая, но уже с семьей, в качестве сотрудника посольства.

Посольство наше располагается на большой территории, почти в 16 гектаров, приобретенной еще Петром I у китайских императорских властей для русской Православной духовной миссии. Конечно, с тех пор она благоустраивалась, перепланировывалась, а ко времени нашего приезда представляла собой прекрасный парк, изрезанный каналами, по периметру которого стояли здания посольства, торгпредства, резиденция посла, клуб, гараж, мастерские по ремонту и пошиву обуви и одежды, бани, другие служебные постройки. Хозяйство посольства и торгпредства было немалым. Да и советская колония в Китае была превеликая. В годы наилучших отношений между СССР и КНР она достигала в целом по Китаю более 10 тысяч человек. На территории посольства были теннисные корты, спортивные площадки, бассейн, пруд. Словом, условия для работы были весьма удовлетворительные. Я с семейством разместился в левом крыле посольства над его святая святых — шифровальной службой. Квартира была удобная, хорошо меблированная. Питались мы, как и все сотрудники посольства и торгпредства, в столовой. Китайские повара готовили наши и местные блюда. За время работы в посольстве я так и не привык к специфичности вкусных, как уверяли знатоки, и разнообразных блюд китайской кухни, насчитывающей десятки веков. Ел свое: щи да кашу — пищу нашу.

Посла Червоненко я до этого не знал, но был наслышан о нем от товарищей с Украины, где он успешно трудился в качестве секретаря ЦК КП Украины и откуда Н.С. Хрущев возил его с собой в Пекин во время очередного визита. Степан Васильевич своей добротой и интеллигентностью, умом и профессиональными знаниями оказал мне очень большую помощь в познании проблем советско-китайских отношений. Помог и коллектив посольства, среди которых было немало самостоятельно мыслящих и способных работников. Но были и такие, которые держали «нос по ветру», а отдельные из них, достигнув определенных служебных высот, собственной беспринципностью и угодливостью перед высшим начальством внесли в годы застоя свою лепту в осложнение отношений между СССР и КНР.

А спорных проблем в этих отношениях становилось все больше: обострились и давали себя знать разногласия в сферах межпартийной и межгосударственной практики, создавая напряженность. Это касалось обмена информацией, экономического, научно-технического сотрудничества, отношения к советским специалистам.

В апреле 1960 года в Пекине был опубликован сборник под названием «Да здравствует ленинизм!», в котором, по существу, разногласия в практической политике переносились и в область теории, и прежде всего разногласия по коренным проблемам международного развития, по главным вопросам стратегии и тактики революционного движения. Выход в свет этого сборника обозначил начало открытых идейных споров между Москвой и Пекином.

На моих глазах подрывались наведенные ранее мосты в советско-китайских отношениях. В 1961 году по настоянию Пекина товарооборот между двумя странами был установлен почти наполовину ниже фактического в предыдущем году; объем поставок комплектного оборудования в 1962 году уменьшился до 5 процентов. Отношение к нам, советским людям, официального Пекина было уже не то, что в мое первое посещение КНР, да и в народе стала ощущаться какая-то настороженность.

В этой ситуации наше посольство выдвигало перед Москвой одно предложение за другим, дабы остановить процесс ухудшения отношений с КНР, найти новые направления, которые бы вели к развитию добрых отношений. Москва, как правило, поддерживала эти предложения. Однако становилось очевидным, что любые конструктивные меры с советской стороны будут Пекином отклонены. Более того, стали возникать инциденты на советско-китайской границе.

На протяжении всего моего пребывания в Пекине передо мной, как и перед другими дипломатами, стоял один главный вопрос: почему и во имя чего рушатся добрые отношения между великими народами и странами, принадлежащими к одному и тому же общественному строю и типу государств?

Вряд ли в этих заметках я дам на него ответ, ибо он неоднозначен. Но, как мне представляется, ответ лежит в поведении главных носителей этих отношений, творцов «большой политики». Приведу пример.

Весной 1962 года, если не изменяет память, в апреле, начался массовый переход жителей Синьцзяна через советско-китайскую границу на территорию СССР. Шли они, как рассказывали очевидцы, целыми семьями — от мала до велика — со своим небогатым имуществом. Шли, уходя от национальных притеснений и возникших на этой почве трудностей жизни.

В связи с этим я (посол С.В. Червоненко находился в Москве) был вызван Премьером Госсовета КНР Чжоу Эньлаем. В переданной мне ноте правительство КНР возлагало вину за этот массовый переход на советскую сторону, квалифицировало как дело рук «советских ревизионистов» и требовало воспрепятствовать переходу, прекратить его. Естественно, я отвел все претензии и сказал, что именно китайская сторона должна убедить своих граждан не идти на этот крайний шаг. Предложил прислать наших представителей для разъяснительной работы среди беженцев, воспрепятствовать этому переходу, прекратить его и спросил премьера, как он мыслит осуществить это. «Не знаю как, — ответил он, — это ваша забота». «Но люди идут с вашей стороны, пересекают сначала вашу границу, почему же китайская сторона их не остановит?» — говорил я. «У нас нет на это сил», — утверждал Чжоу Эньлай. «Значит, вы предлагаете советской стороне использовать силу, — отвечал я. — Но вы же прекрасно понимаете, что советская сторона никогда не применит силу против детей, стариков, женщин, против мирного населения, это было бы чудовищно». «Остановить исход людей с китайской стороны должны советские власти!» — в этом духе продолжал Чжоу Эньлай. Заканчивая беседу, я сказал, что переданную мне премьером ноту правительства КНР я немедленно доведу до сведения правительства СССР.

Мне вспомнилась эта встреча с Чжоу Эньлаем еще и потому, что с его стороны не чувствовалось уверенности в правоте того, о чем он говорил и на чем настаивал. Он пересказывал, как мне казалось, чьи-то мысли или слова и, не разделяя их, изменял самому себе — своей обычной энергичной напористости, живости мысли, способности к убедительной аргументации. В беседе эти и другие превосходные качества Чжоу Эньлая отсутствовали, как говорится, напрочь. Он не походил на самого себя.

Не раз я отмечал про себя, что Мао Цзэдун поручает Чжоу Эньлаю выполнение особо острых акций, направленных против советской стороны (вспомним хотя бы широко известное выступление Чжоу Эньлая на XX съезде КПСС). В этом невольно просматривалось стремление высшего руководителя КНР как-то сбить тот авторитет и ту популярность, которую приобрел Чжоу Эньлай у советского народа как выдающийся деятель народного Китая.

Не является ли приведенный пример подтверждением того, сколь значим был субъективный фактор в оценке тех или иных явлений и событий, имевших место в отношениях СССР и КНР? Мао, конечно, прекрасно понимал истинные причины массового перехода (более 60 тысяч человек) жителей Синьцзяна через советско-китайскую границу и потому не должен был использовать его в целях дальнейшего ухудшения советско-китайских отношений. Но и на сей раз он использовал подобный «хитроумный» прием.

Имели место, к сожалению, и с нашей стороны действия, которые били по самолюбию китайских руководителей, и прежде всего Мао. Один (вождь) не хотел уступать другому (лидеру), представители высокого руководства одной стороны пытались согнуть представителей другой, ударить по их престижу, показать свои силовые возможности.

Вот тому пример. Получаю указание из Москвы посетить Чжоу Эньлая и ознакомить его с текстом проекта Договора о нераспространении ядерного оружия. При этом указано: текст зачитать, в руки не передавать, что меня крайне удивило, ибо текст был весьма пространным. Премьер Госсовета меня радушно принял. После взаимных приветствий я сказал ему о цели визита, деликатно упомянув, что буду читать. Неудовольствия Чжоу Эньлая нельзя было не заметить. Но он мне ничего по этому поводу не сказал, вызвал стенографистов, и я начал читать. Читаю час, два, на третий час премьер, сославшись на занятость, перенес чтение на следующий день. Прощаясь со мной, он спросил, не мог бы я все-таки передать ому текст проекта Договора. От прямого ответа я ушел, надеясь запросить об этом Москву. Запросил, однако руководство положительного ответа на просьбу не дало.

На следующий день часа за два я закончил чтение проекта. Чжоу Эньлай после некоторой паузы сказал буквально следующее: «Передайте своим в Москву, что Китай — великая страна. Китай непременно будет иметь свое собственное атомное оружие».

Спустя некоторое время после этой встречи с премьером Госсовета КНР проект Договора о нераспространении ядерного оружия, который я ему читал с перерывом два дня, был опубликован в нашей и в американской печати. Я был поражен. Мне стыдно было попадаться на глаза Чжоу Эньлаю. Представляю, какая реакция была у руководства КНР.

Анализируя советско-китайские отношения, процесс их обострения, я все больше убеждался в том, что их основная причина проистекала из особенностей характера и поведения тогдашних лидеров Советского Союза и КНР. Конечно, каждый из руководителей КПСС и КПК формировался в специфической обстановке, но настроения, как я мыслил, не должны были отодвигать высшие цели интернационального сплочения социалистических государств.

Беды нашей страны, кровоточащие ее раны (особенно после ввода войск в Афганистан) позволили реально оценить основные причины субъективистского подхода наших лидеров к сложным проблемам советско-китайских отношений. Эти причины связаны прежде всего с отсутствием демократических институтов, в том числе институтов контроля за деятельностью первых лиц. Это актуально, на мой взгляд, и для сегодняшнего дня, когда имеет место отчуждение народа от принятия жизненно важных для страны решений. Или неисполнение его воли, что имело место после референдума по вопросу: быть или не быть Союзу Советских Социалистических Республик? Большинство участвующих в референдуме высказалось за Союз и именно за Союз Социалистических Республик, а власти вместо этого развернули процесс разрушения Союза, и прежде всего его социалистической природы.

Свою точку зрения мне в то уже далекое время удалось перепроверить, в частности, в беседе с президентом Демократической Республики Вьетнам товарищем Хо Ши Мином.

Летом 1962 года в посольство позвонил помощник президента ДРВ и сообщил мне, что товарищ Хо Ши Мин находится сейчас в Пекине и хотел бы позавтракать с советскими товарищами. Я с радостью и почтением пригласил товарища Хо Ши Мина в посольство на завтрак к 9 часам утра. На что помощник сказал, что президент встает рано и хотел бы прибыть на завтрак к 5.30 утра.

Товарищ Хо Ши Мин пробыл у нас в посольстве целый день, уехал под вечер. Мои коллеги и я с восхищением слушали его воспоминания о пережитом, размышления о днях бегущих, о возможностях будущего.

Я был покорен благородной простотой этого большого человека, бескорыстного коммуниста, чей талант, знания, сила воли воистину были сполна отданы благородной идее.

Однако в данном случае речь идет о другом — о советско-китайских отношениях. Когда об этом зашла речь, товарищ Хо Ши Мин выразил свою обеспокоенность состоянием советско-китайских отношений и тем, каким тяжким грузом это ложится на Вьетнам. «Как трудно строить политику в этой обстановке, — сетовал президент. — Ведь над ДРВ сверху стоит такая сила!» Я спросил, какова, по его мнению, природа разногласий между СССР и КНР, КПСС и КПК. Хо Ши Мин с грустью и как бы мимоходом заметил, что между ним и мною дружеская беседа старого с молодым: «Кто знает, как сложится ваша жизнь; может быть, что-то пригодится в ней и от меня?» «Думаю, — говорил президент, — что в данном случае, природа разногласий такова, что в нем (о ком именно идет речь было ясно) слишком велико желание воздействовать на весь мир, быть его учителем, вождем, знаменем, используя авторитет страны, возможности ее многомиллионного народа. Но и другой вам не дает спуску», — с горечью продолжал Хо Ши Мин.

Запись этой моей беседы с президентом ДРВ товарищем Хо Ши Мином в Москву передана не была. Я не мог позволить, чтобы кто-то другой прикоснулся к ней: слишком доверительной она была, а доверием надо дорожить. Сейчас я воспроизвожу ее фрагменты с единственной целью: опыт советско-китайских отношений нельзя не учитывать во внешнеполитической практике.

Страсти в спорах вокруг авторитета «вождей» особенно накалились во время встречи делегаций КПСС и КПК, состоявшейся по инициативе советской стороны в Москве в июле 1964 года. Немало пришлось приложить усилий, чтобы эта встреча состоялась. К тому времени прошло уже более года, как я был отозван из посольства в Китае на работу в качестве заместителя заведующего Отделом ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, которым руководил секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов.

Юрий Владимирович искренне и последовательно отстаивал линию на развитие добрых отношений между КПСС и КПК, СССР и КНР. В ряду других весьма значимых партийных и государственных вопросов, входивших в его лично и Отдела ЦК компетенцию, проблема советско-китайских отношений являлась для него первостепенной. Решению ее Ю.В. Андропов отдавал свой ясный ум, большое сердце, уже тогда, к сожалению, дававшее сбои, свои недюжинные способности и большую работоспособность. Чего ему, как и другим в то время, не хватало, так это смелости перед вышестоящими. Конечно, в Отделе он был генератором идей и организатором их воплощения в жизнь. Он, говоря его словами, брал «ручку в ручку» и писал, переписывал, передиктовывал то, что к нему поступало. И странно сейчас читать публикации отдельных бывших консультантов Отдела, которые ныне выдают себя за единственных поставщиков идей для «вождей», а тогда не имели ни политического, ни практического опыта, но умели складно писать на заданные темы, используя свои картотеки из цитат, пригодные на все случаи жизни.

Ю.В. Андропов в те времена мне нравился. Несмотря на противоречивость его натуры, с ним было легко работать. Может быть, еще и потому, что в нас сидела «комсомольская закалка», простота и честность в отношениях. Юрий Владимирович умел создавать обстановку, побуждающую к размышлениям, анализу, взвешенности в оценке явлений, фактов, процессов, а тем более принимаемых решений. «Мы с тобой, — говорил он, — не имеем права на ошибку — за нами ЦК».

Но вернемся к советско-китайской встрече летом 1963 года.

Н.С. Хрущева удалось убедить в необходимости проведения такой встречи в надежде предпринять еще одну попытку остановить ухудшение советско-китайских отношений, найти пути к их нормализации и развитию на основе прежней дружбы, взаимовыгодного сотрудничества.

К сожалению, ни эта встреча, ни другие предпринимаемые ранее с нашей стороны шаги не привели к положительным результатам. Дело свелось не к обсуждению конструктивных предложений по улучшению советско-китайских межгосударственных отношений, а к выяснению отношений межличностных и перебранке по поводу того, где, когда и что плохого сказал Н.С. Хрущев о Мао Цзэдуне, а Мао о Хрущеве. Эта встреча лишний раз убедила меня в правоте моих взглядов на первопричину ненормального состояния советско-китайских отношений. Но время встречи представители КПК продолжали отстаивать свои «особые» позиции, которые наша делегация оценила как мелкобуржуазный ревизионизм, а китайская делегация в свою очередь охарактеризовала нашу политику как ревизионистскую. Но инициативе китайской делегации эта встреча была прервана. Советско-китайские отношения продолжали ухудшаться.

Подчеркивая значение субъективного фактора в советско-китайских отношениях, я, конечно, не открываю Америки и не хочу ее открывать. Политику делали и делают люди. Я хочу напомнить о величайшей ответственности людей, творящих политику, о том, какой дорогой ценой расплачиваются народы за их ошибки и просчеты.

За любой просчет ведущего государственного деятеля народ неизмеримо больше расплачивается, нежели за ошибки обычного политика. Талант, способности, кругозор, политическое чутье, несомненно, важнейшие качества политического лидера, которые страхуют от просчетов при формировании политики. Но субъективный фактор и роль его тесно связаны, я не боюсь повториться, со степенью развитости в обществе правового механизма. Бездарные лидеры появляются в обществе, где отсутствуют демократические институты.

Слом советско-китайских отношений ложился тяжким камнем на души советских людей. Он не встречал единодушной оценки в народе, отвлекал силы от решения внутренних проблем, порождал сложности в международном рабочем движении, усиливал позиции недругов.

В последний раз я побывал в Китае на праздновании 15-й годовщины образования Китайской Народной Республики в составе советской партийно-правительственной делегации. К тому времени в Отделе ЦК КПСС я уже не работал, а возглавлял Государственный комитет СССР по телевидению и радиовещанию.

В Пекине почти ничего внешне не изменилось. Да и в советско-китайских отношениях тоже. В Китае по-прежнему у власти находился Мао Цзэдун. Октябрьский (1964 года) Пленум ЦК КПСС избрал первым секретарем Центрального комитета партии Л.И. Брежнева. Наши надежды попытаться во время пребывания в Пекине провести переговоры с руководством КПК и КНР о возможностях поворота в советско-китайских отношениях к лучшему не дали желаемых результатов. Увозили мы с собой из Пекина разочарование и фотографии на память о встречах с Мао Цзэдуном и другими руководителями Китая. На фотографиях каждый из нас выглядит склонившим голову перед Мао. Это лишь потому, что мощные светильники сильно били в глаза при подходе к «великому кормчему» и невольно надо было склонять перед ним голову. Несклоненными наши головы видны лишь на фотографии с изображением делегации на трибуне на площади Тяньаньмынь, недалеко от Мао, рядом с другими китайскими руководителями (фотография эта была воспроизведена и в газете «Жэньминь жибао»). Она интересна тем, что может засвидетельствовать, кого из них и какая участь постигла в ходе «культурной революции», которая уже была не за «китайской стеной», — кто ушел в мир иной, а кто вернулся к активной политической деятельности. Я рад, что среди вернувшихся был и Ху Яобан, наш старый комсомольский друг.

…Много уже прожито в этой жизни, а другой нет и быть не может. Но в сердце моем, как в детстве, живет, несмотря ни на что, чувство дружбы к китайскому народу, вера в нашу дружбу, в счастье наших народов. Ведь оно выстрадано, оно должно прийти непременно.

В настоящее время — может быть как никогда ранее — для нас весьма поучителен опыт китайских коммунистов, народа Китая, приобретенный ими на пути модернизации своего общества. Главное при этом состоит в том, что КПК утверждает свой путь к социализму, с каждым годом повышая жизненный уровень более чем миллиардного населения своей страны. И это не чудо, упавшее на Поднебесную, а результат живой повседневной практики рабочих, крестьян, служащих, интеллигенции, молодых и старых, следующих за своей коммунистической партией. Китайский народ оказался мудрее…

В истории наших народов и стран много общего: к течение веков складывались многонациональные государства, крепла дружба народов в рамках единых государств, в недрах общества нарастали революционно-демократические силы, под руководством которых наши народы избрали социалистический путь развития, шли вперед по пути прогресса, преодолевая нищету, освобождаясь от капиталистического, помещичьего и прочего социального и национального гнета.

Китай продолжает идти по социалистическому пути. У его руководителей хватило мудрости открыть в социалистическом строе новые потенциальные возможности для прогрессивного развития, и этим они внесли свой вклад в мировую цивилизацию.

У наших руководителей или не хватило на то мудрости, или они, заранее сговорившись, пошли на обман советского многонационального народа. Объявив в апреле 1985 года курс на перестройку, они сначала прикрывали ее социалистической перспективой, а затем, открыв путь антисоциалистическим силам, сбросили с себя маски и стали помогать круто поворачивать страну вспять — в капитализм, насилуя естественно-исторический процесс. Конечно, из политического руководства, начавшего «перестройку», не все оказались предателями дела социализма, не все стали перевертышами, не все пошли по пути ликвидации державности Родины. Из моего поколения — единицы. Основное ядро людей, поправших идеалы социализма, выходцы из поколения 60-х годов. Одни окопались около Президента СССР и Президента России, бегая от одного к другому. Другие ушли с политической арены. Третьи, по молодости, еще не вступили на нее. Но время придет, и они — свежие силы — обязательно встанут в авангарде народа на защиту социализма.

Мое поколение, пережив многое, не доходило еще до такого состояния, когда у него на глазах стали бы рушить отчий дом — державу, а оно оказалось бессильным противостоять этой дикости. Веками, а не только за почти 90 лет чернимой теперь и всячески поносимой советской власти воздвигалась она — державность — посредством межнационального, межгосударственного, духовного взаимодействия народов. Власти предержащие, взобравшись на верхушку государственной пирамиды при поддержке ярых националистов, толкают нашу державу в историческое небытие. Чего здесь больше — исторической безграмотности, недомыслия или сознательного злодейства?! Наверное, последнего!..

Надо понять, осознать до конца и как можно скорее, что на смену державности — государственной целостности — придет не только исторически длительный, но и болезненный процесс формирования новых государственных образований со сложными территориальными, этническими, экономическими проблемами. Две трети народа еще помнит, что они голосовали за единство страны, а честные историки опишут, к чему привела митинговая и парламентская болтовня о суверенитете — «хватай его, кто сколько может».

Они, наверное, расскажут потомкам о том, что события 19–21 августа 1991 года, названные «путчем» (слово-то не нашенское), превратили нашу великую державу в осколки. Грозную реальность всего происходящего после 21 августа 1991 года можно было бы свести к знаменателю, который состоит из развала советской социалистической державы и образования конгломерата суверенных национальных образований, становящихся на капиталистический путь. В числителе же этой дроби — обнищание народных масс на экономических развалинах. Искомое этой дроби состоит в том, что в народе будет постепенно вызревать и нарастать революционная патриотическая сила. Конечно, коммунисты не забудут, как они были преданы своими руководителями. Коммунисты будут помнить и использовать положительный опыт КПСС. Их патриотизм выльется в другие организационные формы, которые с успехом будут не только противостоять «демократам», стоящим у власти и стремящимся как можно скорее повести страну по капиталистическому пути, но и преодолеет их, ибо у патриотов своя правда о России, о бывшем Союзе Советских Социалистических Республик. Эту правду не совместить с кривдой. Патриотические силы могут быть в союзе с демократами, если последние пойдут по пути спасения Родины. Патриотические силы будут к ним в оппозиции, если их действия пойдут во вред державности Отечества, счастью и благополучию его народов.

С чего начать патриотическим силам? С консолидации всех, кому дорога Родина. Что делать патриотическим силам? Приостановить дальнейший развал экономики. Приостановить стремительно раскручивающуюся спираль инфляции. Ликвидировать очаги межнациональной напряженности и тем самым сохранить Российскую Федерацию. Восстановить единую армию как оплот государственности, независимости страны. Восстановить международный авторитет государства, его державность, прекратить политику превращения страны в международную побирушку, выклянчивающую различные виды подачек.

Надо, чтобы объединенные патриотические силы объяснили народу, что в ходе войны за суверенитет граждане нашей многонациональной страны приобрели призрак рынка, беспрепятственный взлет коррупции, называемой «первыми шагами к рыночной экономике», почти неограниченные права, если говорить о России, для кучки демократов, которые не ведают, как ими распорядиться, получили свободу дезинформации общественности, приватизацию, больше похожую на беззастенчивое расхищение государственной собственности.

Вместе с тем это была война против коммунистов, а не против партократов и неограниченной власти вождей. Патриотические силы, в которые, несомненно, вольются миллионы коммунистов, обязаны рассказать народу о том, что политические игры в борьбе за власть снова приводят к вождизму в виде почти неограниченной власти президента.

И еще одно, от чего трудно удержаться, полагая, что сказанное будет к месту. Нынешние «демократы-партократы» и к ним примкнувшие напоминают тот тип господ, о которых писал наш великий Достоевский: «Сядет перед вами иной передовой и поучающий господин и начнет говорить: ни концов, ни начал, все свито и сверчено в клубок… глаза выпучишь под конец, в голове дурман. Это тип новый, недавно народившийся». Дурманит этот тип людей наш народ. Но дурман ведь тоже проходит.

Вот такие мысли о днях наших сегодняшних разбередили во мне воспоминания о Китае, об опыте социалистического строительства его народом под руководством коммунистической партии. Социалистические перспективы КНР определены, они идут в русле развития мировой цивилизации, всемирного прогрессивного исторического процесса.