Горизонты и лабиринты моей жизни

Глава XIII «ГОВОРИТ И ПОКАЗЫВАЕТ МОСКВА»

16 октября 1964 года на третьи сутки после моего появления в Комитете по договоренности с партийным, профсоюзным и комсомольским комитетами Пыл собран партийно-хозяйственный актив. Зал заседаний, рассчитанный примерно на пятьсот человек, Пыл переполнен. По просьбе не попавших в зал устроили дополнительную радиотрансляцию на другие этажи. По своему обычаю я пришел минут за десять до начала собрания, дабы составить первое впечатление сразу о многих, в их «массе». Это возможно. Не зазорно. Необходимо, так как помогает быстрее найти желаемый контакт, взаимопонимание, что я хорошо усвоил на собственном опыте. В слове «масса» я действительно не вижу ничего зазорного, если этим понятием не обезличивать людей, ее составляющих. Я рассмотрел зал: овальной формы, уходящий амфитеатром вверх, двусветный. Наблюдал за группками, очевидно, из одних и тех же редакций и служб; заполнялся зал людьми и седовласыми, с уже грузными фигурами, и молодыми, с гибкими толами, модными прическами и столичным налетом небрежности в одежде. Но большинство, как мне показалось, были мои ровесники — среднего возраста, надевшие и пережившие многое, в том числе и смены «высокого» начальства. Собравшиеся были настроены живо, даже весело. В зале повисло ожидание, заинтересованность: «А ну-ка, что нам скажет новый председатель? Чем удивит?!» Конечно, удивить я их ничем не мог, да и не стремился к этому. Мне предстояло их заинтересовать моим пониманием сущности современного радиотелевизионного вещания, включить их в творческий процесс как равных и ответственных соучастников общего дела, движимых добротой к людям.

Лишь идя от некоего теоретического осмысления того или иного явления — в данном случае массового вещания — к постановке конкретных, вполне реально осязаемых задач можно привлечь к себе внимание в той ситуации, в которой я выходил в первый раз на трибуну на суд тех, для кого независимо от возраста и служебного положения деятельность в массовом вещании составляла жизненный интерес.

«Радио — это сумасшедший дом, а телевидение — пожар в сумасшедшем доме», — так говорили, по дошедшей до меня молве, знатоки — старожилы дома на Пятницкой, откуда велось радиовещание на зарубежные страны, и Шаболовки, где создавалось телевизионное вещание на всю страну — Центральное телевидение.

В своем выступлении-размышлении на заданную самим собой тему о моем видении и сущности массового вещания, я стремился донести до слушающих меня товарищей наибольшее количество взаимосвязанных между собой идей. Я рассчитывал на понимание, которое позволит, как мне думалось, развить в многотысячном коллективе более сильное чувство спайки, взаимопомощи, разжечь профессиональный творческий интерес и, стало быть, поднять уровень массового вещания.

В ходе выступления я подчеркивал, что мои размышления основаны на личном, стороннем, как обычного рядового слушателя и зрителя, впечатлении о массовом вещании, а не на взгляде на него изнутри, с позиций людей, участвующих в процессе его созидания, что, надеюсь, говорил я, ко мне еще придет. Такое «отделение» себя от присутствующих, как мне показалось, насторожило аудиторию и приковало ко мне еще большее внимание, что мне и надо было.

Всякое явление, в том числе и массовое вещание, находится в движении, развиваясь или деградируя вместе с обществом, в котором оно функционирует и с которым строит свои взаимоотношения — радио с массовым слушателем, телевидение с массовым зрителем. В ходе этого движения полезно остановиться и основательно проанализировать, какой приобретенный опыт полезен, а какой надо, быть может, отбросить; определиться в творческой преемственности.

Сейчас, говорил я, как мне кажется, именно тот момент, когда есть возможность провести подробный анализ в плане преемственности: что брать с собой дальше из приобретенного массовым вещанием опыта и наработанных традиций, а что отсечь как наносное, чуждое, неприемлемое.

В связи с идеей преемственности я остановился на причинах освобождения Н.С. Хрущева от занимаемых им партийных и государственных постов и об известном скатывании радио и телевидения к прославлению одной персоны, загораживающей собой все остальное, к отходу от курса XX съезда КПСС. Я подчеркивал, что в условиях социализма право на культ имеет лишь труд, человек труда. Именно такой подход будет способствовать дальнейшей демократизации массового вещания, а тем самым его благотворному воздействию на все процессы демократизации жизни советского общества (на что у меня были большие надежды после Октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС).

Естественно, что преодоление культа личности Сталина, субъективизма Хрущева, развитие демократизма диктует необходимость еще большего поворота массового вещания к человеку — не выдуманному, а реальному, со всеми его радостями и горестями, слабыми и сильными чертами характера. Лишь в этом случае мы сможем полнее выражать общественное мнение и воздействовать на его формирование.

Далее я развивал идею о том, что постоянное внимание радио и телевидения к социально-политическим, идейно-нравственным процессам, происходящим в стране, непременно будет благотворно сказываться на содержании вещания, его актуализации, связи с жизнью, без чего передачи могут превращаться в пережевывание одного и того же.

Конечно, говорил я, свободное выражение общественного мнения предполагает свободу творчества каждого. Для меня несомненно, что творец имеет право на творческую ошибку. Творить не ошибаясь невозможно. Осознание ошибки будет в свою очередь способствовать нравственной зрелости сотрудника и коллектива Комитета в целом. Демократизация творческого процесса, всей внутренней жизни будет благотворно сказываться на реализации возложенных на радио и телевидение художественно-эстетических, воспитательных функций.

Аудитория слушала меня с вниманием, которое можно было ощутить, почувствовать, как говорится, «кончиками пальцев», и я решил спросить: «Представляет ли для вас, товарищи, интерес то, о чем я говорю?» Была пауза, наверное, необходимая для того, чтобы набрать в легкие воздуха и на одном дыхании сказать: «Да!» Затем все дружно рассмеялись.

Я продолжал говорить о необходимости разворота строительства Общесоюзного телевизионного центра в Останкино, о модернизации технической базы радиовещания, о подготовке кадров массового вещания. Закончил тем, что попросил помощи и поддержки в работе. Поручил своим заместителям, главным редакторам, руководителям служб Комитета подумать и подготовить творческие заявки на новые передачи, циклы, виды и формы подачи информации, на создание новых телепрограмм.

После меня говорили многие. По-разному: страстно и сухо, серьезно и с юмором. Главное, искренне и обо всем, у кого что наболело и накипело. Я многое узнал. Глубже понял, что и как делать. Коллектив умный. Значит, дела пойдут, решил я.

В Комитете я проработал без малого шесть лет. За эти годы многое увидел, многое познал. Были взлеты духа и тяжкого упадка. Но председатель Комитета, руководитель такого большого и сложного коллектива, в котором трудились только в Москве более тридцати тысяч человек — журналисты, артисты, музыкальные режиссеры и редакторы, инженеры, техники, строители и другие, — обязан был всегда, как говорится, при любой погоде, быть ровным, в хорошем настроении, полным сил.

Иногда приходилось играть нелегкую роль оптимиста, хотя на душе кошки скребли… И все-таки общее ощущение от работы в Комитете — запечатлевшиеся в памяти словно кадры длинной-длинной хроникально-документальной ленты факты, события, явления сплелись в одно чувство радости от доброты людей к тебе, от осознания твоей нужности людям, от гордости за свершенное вместе с коллективами работников радио и телевидения в Москве, в союзных республиках, краях, областях страны.

Я не могу передать словами то чувство, которое испытывал от того, что каждый день мы, работники массового вещания, входим как близкие друзья и каждую советскую семью, что голос Москвы — наш голос — звучит в далеких странах всех пяти континентов Земли. Приедешь в командировку в заполярный Мурманск или в южный теплый Ташкент и слышишь знакомый голос Юрия Левитана; сидишь в заснеженной подмосковной деревушке Студенцы или в далеком Хабаровске и смотришь по телевидению, как твой коллега Юрий Фокин ведет «Эстафету новостей», а Николай Бирюков программу «Время»; едешь ли по эвенкийской тундре, нежишься ли в водах Каспия, повсюду до тебя доходят позывные «Маяка». А это значит, что твои коллеги творят нужное людям дело, работа идет… Радио и телевидение помогают людям ощущать себя частицей большой многонациональной советской семьи.

Одним из первых моих практических шагов стало уточнение на Всесоюзном радио, Иновещании (вещание на зарубежные страны), на Центральном телевидении разработки концепций вещания. Это позволило сформулировать характеристики Первой, Второй («Маяк»), Третьей, Четвертой, Пятой программ, программ для Москвы и Московской области, входящих в систему Всесоюзного радио, с общим объемом вещания около 130 часов в сутки, и охватывающего практически всю территорию Советского Союза.

Разработка концепции Центрального телевидения потребовала больше усилий, так как выстраивалась с расчетом на то, что после ввода в строй Общесоюзного телевизионного центра в Останкино создастся возможность для формирования в стране многопрограммного телевизионного вещания, что и было осуществлено. Концепцией было предусмотрено, что создаются четыре программы, а также программа для Москвы и программа для Московской области.

Общий объем вещания первоначально устанавливался в 50 часов в сутки. Предусматривалось последующее его увеличение и быстрый рост числа телезрителей на всей территории страны посредством строительства телевизионных студий в республиках и областях, радиорелейных линий, ретрансляторов, передачи телевизионных программ с помощью искусственных спутников связи «Молния» и системы «Орбита», которые уже тогда ставились в серийное производство.

Вещательные концепции несли в себе организационное начало. За ним шла повседневная, нередко изнурительная работа по созданию передач. Еще в те годы, когда формировались концепции радио- и телевизионного вещания и прежде всего их содержательная сторона, в Комитете были созданы соответствующие службы для серьезных социологических исследований в целях корректировки радиотелевизионных программ в соответствии с интересами рабочих, крестьян, интеллигенции, детей, подростков, молодежи, людей разных национальностей, любящих театр, эстраду, классическую музыку, кино, народное творчество, спорт, информацию, политико-экономическую, философскую тематику — словом, для удовлетворения разнообразных запросов и интересов человека.

В содержательной части наших радиотелевизионных вещательных концепций совершенно определенно закладывалась воспитательная функция массового вещания на базе материалистического, марксистско-ленинского мировоззрения, исторического прошлого пародов нашей страны, революционных, боевых и трудовых традиций советского народа.

Человеческая мысль пока не придумала более мощного средства формирования общественного мнения, мировоззренческих позиций, чем телевидение и радио. Посредством манипулирования ими можно или обогащать духовный мир человека, или обкрадывать его. Возвращая память свою ко второй половине 60-х годов, я могу с чистой совестью говорить о том, что при всех недостатках массового вещания в те годы, а их было немало, оно возвышало человека, способствовало росту его знаний, повышению культурного уровня, выработке художественно-эстетических вкусов, умению разбираться в вопросах политики, экономики, в разных жизненных ситуациях. Я подчеркиваю: в те годы — во второй половине 60-х.

Мне повезло, что судьба забросила меня на работу в Госкомитет по телевидению и радиовещанию. Посчастливилось потому, что я получил возможность в известной мере реализовать свои идеи, свою сущность на поприще массового вещания, возглавляя целую государственную отрасль, причем такую, которая оказывала мощное воздействие на все советское общество. Конечно, эта реализация была неполной, урезанной по разным объективным и субъективным причинам. И все-таки она состоялась.

Судьба была благосклонна ко мне и в том, что на телевидении и радио получили продолжение старые, еще со времен работы в Цекомоле, дружеские отношения, связи с партийными и государственными работниками, рабочими, крестьянами, контакты со многими деятелями культуры и учеными. И, конечно, были установлены новые знакомства. А сколько людей разных профессий, как бы мимоходом, но оставили во мне частицу своего «я», обогатили меня, углубили мое стремление быть нужным людям! Уверен, что каждый человек каждый день должен делать людям добро, пускай даже самое маленькое, крохотное, но добро.

Так что же все-таки мне, как представителю своего поколения, удалось совершить в массовом вещании вместе со всеми товарищами по работе и, конечно, с моими заместителями, ныне уже покойными — Алексеем Рапохиным, Леонидом Максаковым, Георгием Ивановым (да будет им земля пухом), Энвером Мамедовым, помощниками Евгением Наером, Захаром Алояном, а также крупными организаторами массового вещания Петром Шабановым, Дмитрием Квоком, Николаем Карцовым и многими другими сподвижниками? Как хотелось бы рассказать об их душевной красоте, профессионализме, организаторских способностях… Каждый из них — это богатырь, выдержавший на своих плечах огромный груз гласа народного, а подчас неудовольствия вождей и особенно их приспешников. Так было…

Перелистаем страницы календаря год за годом — конец 1964-го, 1965, 1966, 1967, 1968, 1969, начало 1970-го — и задержимся на тех, которые отмечены чем-то новым, значительным в массовом вещании.

…Мой первый выход на заседание Совета Министров СССР с защитой бюджета Госкомитета на 1965 год. В то время годовой бюджет Госкомитета был большой, примерно на уровне годового бюджета некоторых союзных республик. Вел заседание председатель Совмина Алексей Николаевич Косыгин. Состав Совета Министров, за некоторым исключением, мне Пыл мало знаком. Да и с Алексеем Николаевичем ни разу не приходилось встречаться по какому-либо конкретному государственному делу. Позвонил управляющему делами Совмина М. Смиртюкову — попросил у него совета.

— Подготовься тщательно, никаких писаных речей, короткие тезисы на четвертушках машинописного листа, а все остальное по памяти, — был его ответ.

Я так и поступил. Пришел в зал заседаний Совмина — уютный, с высокими потолками и такими же окнами; ничего лишнего — стол председателя, к нему примыкает длинный стол для его замов и ряды стульев для министров, председателей госкомитетов и приглашенных. Рядом со столом председателя небольшая трибуна для выступающих. Я сидел, слушал министров, защищающих бюджеты своих отраслей, обдумывал вопросы, которые задавал им А.Н. Косыгин.

«Да, дело он знает», — думал я.

Пришел мой черед, начал говорить. Слежу за реакцией председателя и зала. Слушают внимательно — радио и телевидение всех касается. Вдохновленный всеобщим вниманием, перехожу к «картинкам» жизни и быта телевидения и радиовещания.

А.Н. Косыгин, прерывая меня, говорит: «Товарищ Месяцев, покороче, это вам не радио и телевидение». Все смеются.

Я — Косыгину: «Неплохо вы, Алексей Николаевич, меня подклеили». Все хохочут.

Бюджет принят. Можно спокойно вести дело по дальнейшему развитию и совершенствованию массового вещания.

После этого первого радостного для меня листка в календаре пошли чередой другие…

15 ноября 1964 года мы выпустили в эфир радиостанцию «Мир и прогресс», учредителями которой стали советские общественные организации. Она знакомила зарубежных слушателей с общественной, экономической, культурной жизнью в СССР, а также с точкой зрения советской общественности на важнейшие события внутренней и международной жизни, которая не обязательно совпадала с государственной, что явилось несомненным шагом вперед на пути демократизации радиовещания.

13 января 1965 года по радиопрограмме «Маяк» прошла первая передача под названием «Найти человека», посвященная поиску родственников, разлученных войной. Вела передачу известная детская писательница Агния Барто. Почта передачи, несмотря на то что с момента окончания Великой Отечественной войны прошло около двадцати лет, была огромной.

Может быть, не выдерживало сердце Агнии Львовны — уже немолодой, но по-прежнему восприимчивой к чужому людскому горю, — она приходила ко мне в кабинет, читала письма благодарности за помощь в нахождении матери, отца, брата, сестры, дочери, сына и плакала с тихой радостью…

18 февраля того же года Центральное телевидение впервые начало премьерный показ первого отечественного многосерийного телефильма «Вызываем огонь на себя», поставленного режиссером С. Колосовым на созданной на «Мосфильме» студии телевизионных фильмов.

Как-то в конце восьмидесятых годов в концертной студии Останкино на встрече с телезрителями выступал С. Колосов. Сидел я, смотрел на него, слушал и думал: куда же подевалась его элементарная порядочность? Он, не жалея красок, рассказывал о том, как чиновники от телевидения мешали ему работать, ставили палки в колеса его творческого процесса.

Говорил он облыжно, не приведя ни одного заслуживающего внимания факта. И не мог привести. Ибо в действительности все было наоборот. Чиновники от телевидения не могли не помогать С. Колосову, ибо он первый пошел на создание телевизионного сериала, отсутствие которого на малом экране ощущалось. Это, как говорится, объективная сторона дела. А субъективная сторона состояла в том, что председатель Комитета поверил в способности С. Колосова и не ошибся. Гостелерадио щедро финансировало все последующие работы режиссера Колосова с непременным участием в каждой из них его супруги — превосходной актрисы Людмилы Касаткиной.

Новый телевизионный альманах «Подвиг» впервые появился на экранах телевизоров 2 марта 1965 года. Вел его писатель Сергей Смирнов. Он рассказывал о памятных событиях войны, о бывших фронтовиках и партизанах, об отдельных родах войск, о красных следопытах, идущих в походы по дорогам войны, и городах-героях.

Потом начались передачи Сергея Смирнова о трудовом героизме — «Поиск». Эта многолетняя работа Сергея Сергеевича Смирнова стала общественным явлением. Страна ждала его выступлений. Своими рассказами о войне, заступничеством за нуждающихся, защитой от незаслуженных обид или забвения, гимном отважным Сергей Смирнов взрывал атмосферу равнодушия, приспособленчества, карьеризма, которая кое-где давала себя знать, будил общественную активность.

Почта на передачу шла огромная. Была создана специальная группа редакторов в помощь С. Смирнову. Большую работу вместе со Смирновым проводили Николай Карцов — главный редактор литературно-драматического вещания ЦТ — и обозреватель Юрий Гальперин — два самоотверженных, талантливых, под стать Сергею Сергеевичу, человека. Мы старались организовать работу с почтой, поступающей на передачи «Подвиг» и «Поиск», таким образом, чтобы немедленно, через соответствующие партийные, государственные, общественные организации добиваться положительной реакции на просьбу о помощи, в защиту справедливости. Мы исходили из того, что именно таким образом наше массовое вещание проявляет свою демократическую сущность.

Альманах «Подвиг» шел в эфире, а за кулисами разворачивались настоящие сражения между Гостелерадио (Месяцевым) и Главным политическим управлением Советской армии и Военно-морского флота (Епишевым). Оттуда шли обвинения в адрес С. Смирнова в том, что он, рассказывая о героизме наших солдат и офицеров, попавших в немецко-фашистский плен, тем самым обеляет сдачу в плен как явление, а я (Гостелерадио) предоставляю ему — Смирнову — эфир для распространения такого рода вредных суждений..

Епишев требовал «прикрыть» или «изменить» характер выступлений Смирнова по Центральному телевидению. В данном случае я нашел поддержку у Л.И. Брежнева, и, как говорится, вопрос был закрыт. На Брежнева подействовал мой довод, что выступления Сергея Смирнова имеют широчайшую народную поддержку со всеми вытекающими отсюда последствиями политического и нравственного свойства.

Сергей Смирнов внешне не приковывал к себе внимания. В московской толпе его, пожалуй, и выделить было невозможно. Как все — большинство из нас. Но близкое с ним знакомство, а тем более взаимное дружеское расположение раскрывали его недюжинную натуру. Конечно, он обладал большой работоспособностью, умел совмещать свою литературную деятельность со всякого рода общественными поручениями, лишь бы они, говаривал он, имели толк.

Но главное свойство его души — это отклик на человеческую боль, неприятие несправедливости по отношению к другим, стремительное выступление на защиту того, чьи права попраны. Думается, что творчество Сергея Смирнова на радио и телевидении порождено именно борьбой за тех, кого забыло или обидело государство. Не Родина. А именно государственная власть.

Его «Брестская крепость» — гимн красноармейцам и командирам, поднятым из беспамятства власти на высокий пьедестал признательности Отчизны. Как член Комитета по Ленинским и Государственным премиям, я вместе с другими с чувством глубокого удовлетворения проголосовал за присуждение Сергею Сергеевичу Смирнову Ленинской премии в области литературы за его работу «Брестская крепость».

Строительство Общесоюзного телецентра шло полным ходом. Уже были видны его контуры, поднявшиеся в высоту стены. Все сильнее «упиралась» в небо и телевизионная башня, создаваемая по проекту инженера Н.В. Никитина. Более 600 заводов участвовало в строительстве телекомплекса в Останкино. В цепях ускорения ввода его в эксплуатацию нами было решено: одновременно со строительством начать разработку и производство радиотелевизионной аппаратуры, ее установку, опробование, естественно не в ущерб качественной стороне дела.

Для освоения новых мощностей и работы на общественном телецентре нужны были тележурналисты, телеоператоры, видеоинженеры, осветители и другие специалисты. Нами были открыты курсы по подготовке таких кадров в арендуемой у Моссовета обычной средней школе, недалеко от телецентра на Шаболовке.

В ходе бесед с Алексеем Николаевичем Косыгиным было получено добро на строительство трех больших жилых домов на проспекте Мира, недалеко от Останкинского телецентра. Это была большая победа — впервые Комитет строил для своих сотрудников жилье. Но и это не все: по договоренности с Моссоветом было решено создать кооперативное жилищное товарищество и с его помощью построить еще несколько жилых домов. По нашим расчетам, осуществление плана жилищного строительства должно было снять в коллективе остроту жилищной проблемы.

Немало усилий было приложено и к тому, чтобы превратить столовую на Пятницкой улице — в основном здании Комитета — в образцовый, именно образцовый пищеблок. И это было осуществлено: качество приготовленных блюд было на уровне первоклассных московских ресторанов при низкой стоимости. На некоторых этажах были созданы красиво оформленные буфеты; в определенное время развозились по этажам кофе, чай, молоко, булочки, бутерброды, пирожные и прочая снедь. Я с удовольствием принимал самых высокопоставленных гостей из-за рубежа в общем зале столовой, на виду у всех, потчуя их теми блюдами, которые обозначались в меню на данный день.

Естественно, что всеми видимые и ощущаемые сдвиги в работе Комитета вызывали в коллективе прилив энергии, деловитости, повышали творческий вклад в подготовку радиотелевизионных программ, критическое отношение к результатам своего труда. Меня, как председателя, радовало растущее в коллективе чувство взаимного уважения друг к другу, доверительности, товарищества, этического поведения в стенах Комитета, иначе говоря, всего того, без чего нет духа открытости. Конечно, в целях развития демократизма в коллективе приходилось прибегать и к необычным мерам, выходящим за рамки привычных, накатанных форм и методов партийной и профсоюзной работы. Так, например, я установил ежеквартальные вечера-встречи с работниками Комитета, встречи без заранее обозначенной повестки, на которых я и мои заместители отвечали на поставленные вопросы, рассматривали жалобы, претензии к руководству — в общем, занимался тем, из чего складывалась повседневная будничная жизнь работающего коллектива.

В главных редакциях и отделах Комитета, его коллегии шла напряженная работа по уточнению концепции отечественного массового вещания. Ее рабочая основа была отработана и получила воплощение и практической работе.

В качестве подтверждения сказанного о последовательном воплощении в практику разработанной концепции вещания может служить создание в марте 1965 года учебно-образовательной программы на Центральном телевидении. Ее учредителями явились Госкомитет по телевидению и радиовещанию, Министерство высшего и среднего специального образования СССР и Всесоюзное общество «Знание».

Или другой пример. В том же году с помощью спутника связи «Молния-1» впервые из Москвы жителям Дальнего Востока были показаны первомайская демонстрация трудящихся на Красной площади, парад, а в ноябре проведена экспериментальная передача из Москвы в Париж.

Усилия коллективов Центрального телевидения, Всесоюзного радио, вещания на зарубежные страны, комитетов по телевидению и радиовещанию в союзных республиках, краях и областях, материальная база которых тоже или модернизировалась, или создавалась заново, были сосредоточены на содержательной стороне вещания — на идейно-художественном уровне всех программ и передач.

В общий поток новых передач вливалось творчество работников вещания Украины, Белоруссии, Узбекистана, Грузии, Армении — всех союзных республик страны, многих краев и областей РСФСР.

9 октября 1965 года вышла в эфир новая рубрика ЦТ «На улице Неждановой» — передача из Всесоюзного Дома композиторов в Москве. Музыкальные вечера, которые транслировались оттуда, знакомили телезрителей с современной симфонической, камерной и эстрадной музыкой, с песнями и романсами, с творчеством композиторов союзных республик, краев и областей РСФСР.

По старой, еще с комсомольских времен традиции я часто бывал на заседаниях секретариата Союза композиторов СССР, на которых обычно председательствовал Тихон Николаевич Хренников, много сделавший для популяризации классической и современной музыки на радио и телевидении, вместе с другими композиторами помогавший ставить заслон проникновению в эфир различного рода музыкальных поделок, а то и просто пошлятины. Подлинными музыкальными праздниками являлись творческие вечера композиторов в Колонном зале Дома союзов в Москве: Д. Шостаковича, Г. Свиридова, М. Блантера, Н. Богословского, В. Мурадели, А. Новикова, А. Островского, Я. Френкеля и других не менее известных в народе композиторов. Эти вечера рождали новых исполнителей советской песни.

А какой популярностью у зрителей пользовался «Голубой огонек», в котором принимали участие выдающиеся мастера искусств и крупнейшие музыкальные коллективы страны! Почти со всеми из названных выше композиторов у меня были добрые отношения. В Комитете по Ленинским и Государственным премиям я участвовал помимо пленарных его заседаний в работе секции музыки, которую возглавлял Дмитрий Шостакович. Там я близко узнал Георгия Свиридова. До знакомства с ними мне казалось, что они далеки от обычных мирских дел, а тем более закулисной жизни столичного «света». А оказалось, что Шостакович, например, хорошо осведомлен о расстановке сил внутри Политбюро ЦК КПСС, знает, кто из крупных деятелей культуры кому из действующих в нем фигур выражает свои привязанности. Но это так, к слову.

Конечно, и для Шостаковича, и для Свиридова, и для Хренникова, да и для других членов секции музыки этого Комитета характерна была истая поддержка подлинных талантов в отечественной музыке. Кандидаты на соискание Ленинской и Государственной премий подолгу и обстоятельно обсуждались на секции, их произведения обязательно прослушивались в публичных концертах (то же самое относится и к кандидатам из числа исполнителей). И лишь потом согласованное в секции мнение докладывалось на пленарном заседании Комитета, который после открытого обсуждения той или иной кандидатуры тайным голосованием решал вопрос о присуждении столь высокой награды. Георгий Свиридов нередко с увлечением рассказывал о новых для себя открытиях среди творческой молодежи, самодеятельных исполнителей.

Для меня было очевидно, что радио и телевидение призваны быть своеобразным «решетом», через программы которого «просеиваются» люди, увлеченные искусством, достигающие в нем больших творческих успехов, которым при их желании надо помочь получить специальное, художественное образование и влиться в ряды профессиональных исполнителей.

Таким «решетом» была призвана стать созданная на ЦТ Главная редакция народного творчества. Ни один театральный или клубный зал не может сравниться по величине со зрительным залом передач, шедших под девизом «народное творчество», да к тому же с неизменно высоким исполнительским мастерством солистов и коллективов, принимавших в них участие. Сказанное объективно выражает одну из качественных сторон средств массового вещания, но лишь одну.

Сущность массового вещания в его многомерности, функциональном разнообразии. Оно информатор и в то же время комментатор происходящих окрест и в целом мире событий, явлений, намечающихся тенденций, проявляющихся закономерностей.

Для меня было несомненным, что к середине 60-х годов отечественное радиовещание и телевидение достигли такого уровня, когда требовалось научное осмысление перспектив их дальнейшей роли в советском обществе. Определять их развитие по личному или коллективному наитию было бы, мягко говоря, ребячеством, и на поверку могло бы повести не только к растрате огромных материальных ресурсов, а к нанесению нравственного ущерба обществу. С помощью массового вещания можно духовно растлить людей, поссорить между собой поколения, посеять национальную вражду, разбередить в душах низменные инстинкты — зло, грубость, насилие, жестокость, преступность.

Эти мысли все чаще и чаще навещали меня. Я их не скрывал. Делился ими со своими заместителями, с главными редакторами, затевал разговор на различного рода собраниях. В итоге было решено: во-первых, создать в Комитете научно-исследовательскую лабораторию социологических исследований эффективности радио и телевидения среди различных категорий слушателей и зрителей. Во-вторых, усилить аналитическую сторону в работе отделов писем Всесоюзного радио, вещания на зарубежные страны, Центрального телевидения, а также всех главных редакций и служб Комитета. В-третьих, повести работу в направлении постепенного превращения курсов по подготовке и переподготовке кадров во Всесоюзный институт радио и телевидения. В-четвертых, ввести в практику проведение совместно с другими учреждениями научных конференций по актуальным проблемам массового вещания. В-пятых, решить вопрос о создании в Академии общественных наук при ЦК КПСС аспирантской группы на кафедре журналистики и расширить контингент специализирующихся в радио- и тележурналистике на факультете журналистики МГУ.

Реализация этих замыслов была поставлена на практическую основу. Уже летом 1966 года нами в Москве было проведено первое всесоюзное совещание по вопросам социологии телевидения и радиовещания, в котором приняли участие социологи и психологи институтов Академии наук СССР, ее Сибирского отделения, Академии общественных наук при ЦК КПСС, Московского и Ленинградского университетов. С выводами и предложениями ученых были ознакомлены сотрудники телевидения и радио, что дало им пищу для осмысления собственной практики, ее корректировки.

Постоянный внешний критический анализ и внутренний самоанализ содержания передач необходимы во всех видах вещания — будь то информация, общественно-политическое или художественное вещание, естественно, при непременном учете мнения зрителя и слушателя.

К этому обязывали и принятые XXIII съездом КПСС Директивы по пятилетнему плану развития на 1966–1970 гг. В них, по нашему предложению, указывалось на необходимость расширить сеть радиовещательных и телевизионных станций посредством использования искусственных спутников Земли, развивать сеть телевизионного вещания (в том числе и цветного). Отмечалась важная роль радио и ТВ в сближении культурных уровней населения города и села, а также различных районов страны. Замечу, что на XXIII съезде КПСС (29 марта — 8 апреля 1966 года) я был избран кандидатом в члены ЦК КПСС; 12 июля того же 1966 года — был избран депутатом Верховного Совета Союза ССР (Совета национальностей от Термезского избирательного округа № 111 Узбекской ССР).

Вхождение в состав высших партийных (ЦК КПСС), государственных (Верховный Совет СССР, Правительство Союза ССР) органов, несомненно, позволило мне добиваться большей результативности в решении различных вопросов массового вещания. И действительно, оно набирало силу как по охвату населения, так и по все большему разнообразию радио- и телевизионных передач. Думаю, что и 1967 год в этом смысле показателен — удалось многое из задуманного свершить.

Если год 1965 был освящен 20-летием Великой Победы советского многонационального народа в Отечественной войне 1941–1945 гг. против немецко-фашистской Германии и ее сателлитов, то в 1967 году в массовом вещании ведущим стал жанр эпической поэмы о поколениях советского народа, свершивших Великую Октябрьскую социалистическую революцию, отстоявших ее завоевания в годы Гражданской войны и иностранной военной интервенции, поднявших Отчизну до уровня самых развитых стран мира, укрепивших ее державность, оказывавших помощь народам братских социалистических стран Европы, Азии и Латинской Америки, народам, борющимся против колониализма, за свободу и независимость.

Недостатки, ошибки и просчеты во внутренней и внешней политике, которые, конечно, имели место, отошли как бы на второй план. О них говорилось, их обнажали на экране. Но лейтмотивом радио- и телевизионных передач была героика исторического значения свершений советского народа под руководством своей партии, преемственность в поколениях революционных, боевых и трудовых традиций.

Вот лишь некоторые к тому факты.

21 апреля Центральное телевидение начало показ историко-революционного многосерийного документального фильма «Летопись полувека», посвященного пятидесятилетнему юбилею Октября. Восемь месяцев миллионы телезрителей, не отрываясь от голубых экранов, как бы перелистывали полувековую историю первой в мире страны социализма. Была огромная почта…

Телезрители, отдавая дань благодарности создателям этого сериала, рассказывали, как они торопились с работы домой, чтобы не опоздать к началу очередной серии, усаживались дома семьями, с друзьями и с гордостью смотрели, какими были их деды, отцы и матери, старшие братья и сестры и какими стали благодаря советской власти. В коллективных письмах сообщалось о дискуссиях и диспутах по поводу увиденного. К сожалению, я никогда не вел дневниковых записей — было не до них, работа — и потому не могу назвать ни одного из создателей той или иной серии. Над каждой из пятидесяти серий тщательно работали мой заместитель по ЦТ Георгий Иванов, его помощник Владимир Трусов и я. Я же давал добро на выход в эфир.

Однажды позвонил мне Петр Нилович Демичев и сообщил, что один из членов Политбюро (фамилию не назвал) выразил свое неудовольствие или возмущение по поводу увиденного в сериале и добавил, как бы Месяцев не разделил судьбу Некрича (автора работы по истории КПСС, трактовавшей некоторые ее вопросы не в духе принятой официальной версии. — Н.М.).

— Ты имей это в виду.

— Может быть, привезти ему мешки писем с восторженными отзывами, откликами зрителей на этот сериал?

— Не шути, все не так просто.

Конечно, я засек сказанное в памяти.

Петр Нилович Демичев много помогал мне в работе. Он оказывал всяческую поддержку развитию массового вещания в стране, гасил всякие нашептывания со стороны некоторых работников аппарата ЦК партии, перестраховщиков, в адрес коллектива Комитета и его отдельных представителей, чем способствовал развитию смелого подхода к решению творческих задач, без чего творчество превращается в худший вид ремесла.

8 мая 1967 года по радио и телевидению прошла трансляция репортажа с торжественной церемонии зажжения Вечного огня на Могиле Неизвестного Солдата у Кремлевской стены. Останки неизвестного солдата времен Великой Отечественной нашли в Подмосковье, в районе Дубосеково, там, где сложили головы двадцать восемь героев-панфиловцев, — ребят, сформированных в боевой порядок далеко от Москвы, под Алма-Атой. А какая разница где — под Алма-Атой или под Иркутском? Никакой. Ровным счетом. Вся суть, все естество в том, что это были советские солдаты — казахи, русские, узбеки, армяне, украинцы, белорусы, евреи, чуваши, татары, грузины и другие, стянутые Великой войной в один тугой жгут, который, если ударит по врагу, то переломит ему хребет. И переломил…

Шел май. Александровский сад под кремлевскими стенами наливался сиреневым цветом, на земле полыхали ярко-красные, словно кровь, тюльпаны, а над Москвой висел легкий, словно пух, туман, едва-едва пробиваемый солнечными лучами.

— Глядел я из сада, от самого еще не возгоревшегося огня, который получит название «Вечного», — так через считанные минуты скажет Николай Григорьевич Егорычев — фронтовик, первый секретарь Московского городского комитета партии, мой сверстник и единомышленник, — а за ним слова «Вечный огонь» повторит Москва, вся страна от западных ее границ до восточных, — глядел я сквозь чугунную ограду Александровского сада через Манежную площадь, вверх, на улицу Горького, налево, на Манеж, и направо, туда, где Большой театр, — везде были люди, мои дорогие москвичи, мой народ-победитель в недавней жестокой схватке с хитрым, сильным врагом — фашистской Германией.

Было тихо. Очень тихо. Тысячи людей ждали. Часы отсчитывали секунды до захоронения того, Неизвестного Солдата, кто на века, как мне думалось, станет символом Бессмертия каждого из нас, прошедших сквозь Великую Отечественную войну. Хоронили его… Никто не стеснялся слез. Николай Егорычев, произнося слова прощания, говорил сквозь сдерживаемые рыдания.

Плакал и я. Плакал по фронтовому другу, весельчаку с огненными волосами Федору Тюшину, погибшему при налете на станции Миллерово под Ростовом… Плакал по своей матери, не дожившей до Победы.

Плакали, казалось мне, все. У каждого было свое горе. И у всех одно великое невосполнимое несчастье — утрата родных, близких, друзей. Незабвенных.

Грянул орудийный салют. Потянуло запахом войны. Зазвенела медь оркестра. И подумалось мне уже не в первый раз: надо жить и трудиться — во имя павших, ради живых.

Я подошел к Брежневу, попрощался с ним и с другими товарищами, забрал у Егорычева текст его выступления и пошел через Красную площадь в Замоскворечье, на Пятницкую, в Комитет. Бывают минуты, мгновения, когда в тебя вливаются такие силы, которые, кажется, не израсходовать, не истратить вовеки…

23 февраля 1992 года «демократическая» власть, перегородив центр Москвы грузовиками и цепями милиции и ОМОНа, применив силу, не допустила десятки тысяч москвичей — детей, женщин, молодежь, стариков — к Вечному огню. Позор!!! Горе тому, кто попытается остановить Его Величество Народ насилием.

20 декабря 1991 года нашего державного Государства уже не стало. Архитекторы перестройки, а вслед за ними так называемые демократы, люди с амбициями, не стоящие, с точки зрения подлинной государственности, державности, ломаного гроша, над прахом которых еще скажет свое окончательное слово история, развалили Союз Советских Социалистических Республик, а на его развалинах создали нечто аморфное — содружество новоиспеченных суверенных государств.

Выше я уже писал о том, что у меня, к моей радости, был фронтовой друг — Давид Златопольский, доктор юридических наук, специалист в области государственного права и, в частности, советского федерализма. Я не могу описать, как он переживал в связи с развалом советской социалистической федерации. Да разве он один! Таких, как он, миллионы — рабочие, крестьяне, студенты, доктора наук, мужчины, женщины, люди молодые и старые.

6 июня 1967 года Центральное телевидение впервые передало на всю страну репортаж о первом Всесоюзном Пушкинском празднике поэзии. Праздник собрал поэтов со всей страны и тем самым как бы расцветил поэтическими красками Пятидесятилетие Октября, его интернациональную сущность. Душой этого праздника был Ираклий Андроников.

Вскоре после моего появления на Пятницкой ко мне в кабинет на большой скорости, что называется, вкатился небольшого роста, округлых форм седовласый человек и уже с порога громким, хорошо поставленным голосом, четко выделяя звонкие согласные, заговорил: «Вы, Николай Николаевич, можете меня называть по имени — Ираклий, так как выговорить отчество мое весьма затруднительно — Луарсабович». — «Ничего, Ираклий Луарсабович, справлюсь», — ответил я ему в том же шутливом тоне.

Андроников представлял для меня интерес не только как прозаик, литературовед, непревзойденный мастер устного рассказа, но и как знаток радио и телевидения, его открытого, живого эфира.

В разговоре Ираклий Луарсабович, насколько я его понял, стремился убедить меня в необходимости оградить художественное, и в первую очередь литературно-драматическое вещание, от возможного наплыва в него разного рода подмастерьев от искусства.

«Всесоюзное радио и телевидение призвано впускать в массовую аудиторию настоящие таланты или делающих на таковые заявку». Позиция Андроникова совпадала в этой части с моей, и я просил его помогать и наших поисках новых интересных людей. Прелесть радио и телевидения состоит в том, что они объединены во времени одним словом — сегодня. Они ничего не могут упустить из событий текущего дня. Они обязаны находить людей — мастеров своего дела, — сознанием отражающих каждодневность, и поставлять тем самым материал для будущих историков.

Одной из сильных черт искусства Андроникова-рассказчика было то, что, входя в наш дом вместе со своей радио- или телевизионной передачей, он вместе с собой приводил к нам из далекого далека Лермонтова, Пушкина, Толстого, Репина или совсем близких нам по времени Маршака, Качалова, Фадеева, Симонова, Твардовского и многих других, трогающих наши сердца.

Ираклий Андроников после нашей первой встречи нередко заходил ко мне на стаканчик чаю. Бывало это всегда вечером, когда на Пятницкой, 25, уже спадала рабочая суматоха, становилось сначала тише, а поближе к ночи совсем тихо. Попивая чай, мы нередко «съезжали» на одну и ту же тему — о свободе творчества, а точнее, на степень допустимости вмешательства власти в творческий процесс. И здесь наши точки зрения тоже совпадали.

«Вмешательство власти, если можно в данном случае использовать это слово, не должно носить императивный — приказной, „разносный“ характер, а лишь товарищеский совет, дружеское пожелание при непременном согласии на это творца», — говорил Андроников.

По мере оживления беседы он вставал из-за стола и начинал быстро ходить по кабинету, отчего ход его мыслей убыстрялся, а голос становился громче и выразительнее. Смотреть на него — седовласого, с живыми выразительными глазами, резко очерченным ртом, скупой жестикуляцией, полного жизни — было приятно, а на душе становилось почему-то спокойнее.

2 сентября 1967 года на волне радиостанции «Юность» вышла в эфир первая субботняя передача «Здравствуй, товарищ!», основанная на письмах молодых слушателей. 10 сентября впервые по «Маяку» прозвучала радиопередача «Полевая почта „Юности“» — письма-заявки солдат и их родных. И та, и другая передачи шли в русле углубления взаимосвязи массового вещания со слушателем и зрителем.

Мне хочется сказать теплые слова о коллективах редакций радиовещания для детей и юношества (главный редактор Анна Александровна Меньшикова), радиовещания для молодежи (главный редактор Владимир Иванович Фадеев), телевидения для молодежи (главный редактор Валерий Александрович Иванов), телевизионных передач для детей (главный редактор Виктор Сергеевич Крючков), которые своим прилежанием и любовным отношением к делу, своим творческим подходом сделали вещание для молодежи и детей лучшими в ряду подобных передач в других странах. Радио- и телевизионные передачи для детей и юношества были пронизаны солнечным светом и наполнены человеческим теплом. Они закладывали в формирующееся сознание идеи добра, долга, товарищества, уважение к старшим, любовь к родине. Чувства патриотизма, интернационализма, преемственной связи между поколениями борцов за социализм были той основой, на которой выстраивалась высокая и светлая гуманистическая идея передач для детей и юношества.

Не скрою — и мои заместители, и я гордились нашим детским и юношеским вещанием и постоянно трудились над его дальнейшим совершенствованием. Алексей Рапохин и я, как бывшие секретари Центрального Комитета комсомола, особенно близко к сердцу принимали успехи и отдельные неудачи этого очень важного вида массового вещания. Может быть, оно, как никакое другое, было тесно связано со своими юными слушателями и зрителями, что выражалось в огромной почте, поступающей в эти редакции, и в умении их коллективов находить в этой почте живые, вполне демократические формы взаимных отношений.

10 октября Центральное телевидение начало регулярно передавать по первой программе цветные передачи. Это была большая техническая победа конструкторов, инженеров, рабочих телевизионных заводов Москвы, Ленинграда, Новгорода. Вместе с тем это был и плод добрых советско-французских отношений, ибо система цветного телевидения базировалась на французской системе СЕКАМ.

Я вспоминаю переговоры главы нашего правительства Алексея Николаевича Косыгина с президентом Французской Республики генералом Шарлем де Голлем, которые проходили в духе доброго взаимопонимания. Припоминается, что меня поразило тогда выступление президента по ЦТ, произнесенное, как говорится, на одном дыхании, без всяких бумажек и телесуфлеров, что, конечно, было удивительно по сравнению с чтением Брежневым и другими нашими руководителями подобных речей по бумажкам. Меня заинтересовал этот факт. Во время одной из поездок в Париж я расспросил моего коллегу — министра информации во французском правительстве, и он рассказал, что Шарль де Голль, как правило, свои небольшие выступления по телевидению заучивает наизусть.

«Да, — подумал я, — генерал хорошо знает силу телевидения: оно может или сделать политика, или убить его».

21 октября в честь Великого Октября коллектив Главной редакции информации Всесоюзного радио — «Последние известия», «Маяк» (главный редактор Владимир Дмитриевич Трегубов) — был награжден памятным Красным знаменем ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС, которое было оставлено на вечное хранение в редакции.

Награждение этого коллектива столь высокой наградой вызвало в стенах Комитета одобрение. Все знали, как много и плодотворно трудятся их товарищи в службе радиоинформации — днем и ночью, подчас не щадя себя, оправдывая высокое звание радиожурналиста. Это он — молодой или в возрасте, вызывающем уважение, — должен сделать так, чтобы новости дня первыми прозвучали в эфире нашего радио. Что бы ни было — сделать. Иначе радио и телевидение утратят свою притягательную информационную силу. Люди будут «шарить» новости на других волнах.

Надо сказать, что проблема опережения в информации зарубежных радиостанций, и прежде всего таких, как Би-би-си, «Немецкая волна», постоянно «висела» надо мною как укор в беспомощности. А суть ее состояла в том, что нередко именно эти радиовещательные станции опережали нас в подаче новостей дня. Пускай на минуту, на час, но опережали. Почему? Как правило, потому, что по заведенному у нас «наверху» порядку, некоторые виды внутренней и внешнеполитической информации могли выходить в эфир только после одобрения в ЦК партии. Естественно, на это требовалось время, иногда немалое.

Дабы избежать подобных проволочек я в разговорах с членами Политбюро ЦК Сусловым, Кириленко предлагал предоставить мне, как председателю Гостелерадио, право на самостоятельное решение подобных вопросов. Чтобы облегчить принятие товарищами Политбюро желаемого решения, я убеждал их в том, что любая информация как бы делится на две части: первая — это подача самого факта, вторая, идущая следом за первой, не обязательно сразу, комментирует этот факт, то есть у высших инстанций после того, как я выпускаю (немедленно) факт в эфир, есть время на то, чтобы сказать, дать указание, как именно желательно прокомментировать этот факт. Но, к сожалению, мои просьбы и аргументы в расчет не принимались, дело информации по-прежнему страдало. Вместо того чтобы опережением информации заставлять другие радиовещательные корпорации идти вслед за нами, у нас предпринималось «глушение» некоторых западных радиостанций специально установленными в этих целях приспособлениями. Наиболее рьяным «глушителем» был член Политбюро, секретарь ЦК партии Кириленко. Простая арифметика и та не могла его убедить: для того, чтобы заглушить один киловатт мощности «нежелательной» радиостанции, надо затратить шесть киловатт, а чтобы заглушить «нежелательных» по всей стране, не хватит никаких имеющихся в распоряжении нашего Министерства связи мощностей.

Свои поездки в Англию, Францию, Италию, Японию и другие страны я, естественно, использовал для изучения опыта организации радиотелевизионного вещания и в том числе постановки информации. В ряду других меня очень интересовал вопрос о свободе радиотелевизионных журналистов в подаче информации, их независимости от правительственных верхов, о чем так много и шумно говорилось на Западе. Конечно, из моих источников я знал об ограниченности этой свободы, но мне удалось услышать об этом, что называется, из первых уст.

Как-то в один из дней своего пребывания в Лондоне, на Би-би-си, я попросил ее генерального директора сэра Хью Грина (родного брата известного у нас писателя Г. Грина) предоставить мне возможность побывать в русской редакции и побеседовать с ее ведущими журналистами (ранее, будучи в Москве, Хью имел возможность встретиться с нашими журналистами, ведущими вещание на Англию).

В ходе беседы я спросил: «Насколько свободны вы, сотрудники русской службы Би-би-си, от властей в своих информациях и комментариях на Советский Союз?» Посыпались однозначные ответы: «свободны», «свободны». Тогда я тот же самый вопрос обратил к известному комментатору Борису Гольдбергу. Недолго раздумывая, он сказал, что все свои более или менее значительные комментарии строит на основе рекомендаций Министерства иностранных дел и других высших эшелонов власти.

Однозначные ответы своих коллег Гольдберг аккуратно отвел как следствие неточности перевода моего вопроса с русского языка на английский. «В освещении проблем большой политики, — говорил он, — я не могу быть самостоятелен. Я выполняю волю власти из ее высшего эшелона».

Я поблагодарил Гольдберга за прямоту и откровенность. Хью Грин, слушая ответы Гольдберга, кивал своей большой головой, увитой огненно-рыжими кудрями, в знак согласия. Он предложил мне пройти в радиостудию, откуда в это время шла передача на нашу страну, заметив при этом, что в содержании передачи сейчас нет ничего такого, что могло бы задеть мою честь как советского человека. В студии диктор Милюков, племянник известного дореволюционного государственного деятеля, читал текст. Мне захотелось подойти к стоящему перед ним микрофону и что-нибудь сказать своим на Пятницкой, в Москве…

Сказать озорное, бодрое, веселое…

1 ноября по первой программе ЦТ прошла передача «СССР-67: Один час жизни Родины». Подобная передача проводилась впервые. Это была своеобразная телевизионная перекличка городов нашей страны. В эфир шли исключительно прямые, с места события репортажи продолжительностью от одной до трех минут. А с 1 по 10 ноября Центральное телевидение и Всесоюзное радио работали по программам, которые как бы дополняли друг друга, передавали эстафету один другому.

Это было осуществлено впервые, как и то, что со 2 ноября Центральное телевидение начало регулярно передавать программы для сети приемных станций системы «Орбита» через искусственные спутники связи «Молния-1». В дома миллионов жителей Крайнего Севера, Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии вошла Москва. Работники Центрального телевидения тем самым взваливали на свои плечи новые заботы, связанные с обеспечением высокого технического и художественного уровня передач, при непременном учете интересов и запросов этих огромных по территории и значимых по своему хозяйственному потенциалу регионов.

Большое участие в развитии телевидения и радиовещания в стране принимал председатель Совета Министров СССР, член Политбюро ЦК КПСС Алексей Николаевич Косыгин. Он отлично понимал, что в перспективе их воздействие на широкие массы населения будет возрастать. И потому надо постоянно вглядываться в это воздействие: делает оно человека лучше или хуже. С годами мои встречи с Алексеем Николаевичем становились чаще и продолжительнее. Я думаю, что он чувствовал мое влечение к нему, отвечая своим добрым ко мне отношением. Обычно я просился к Алексею Николаевичу на доклад во второй половине дня, поближе к вечеру. В эти часы трудовой ритм становился менее напряженным, человек, казалось мне, больше расположен к размышлениям, к сравнениям с прошлым, к заглядыванию в будущее.

…Как-то я пробыл у Косыгина часа два с половиной. Выхожу от него в приемную, а там помимо дежурного помощника сидит еще и управляющий делами Совета Министров СССР Смиртюков Михаил Сергеевич.

— Ты что это так много времени отнимаешь у моего председателя?!

— Он и мой председатель. Время ушло на дела. Неужели по мне не видно, что Алексей Николаевич подписал распоряжение об ассигновании двух миллионов инвалютных рублей на приобретение импортной мебели для телецентра в Останкино?

— Поздравляю! Что же два с лишним часа он подписывал это распоряжение?

— Вспоминал свое прошлое.

— Что?

— Спроси у Алексея Николаевича…

Строительство Общесоюзного телецентра подходило к концу. И я подробно докладывал председателю Совмина о состоянии дел, поражаясь его знаниям и собственно строительства, и технических характеристик телевизионной аппаратуры, и возможностей заводов — изготовителей этой аппаратуры.

В ходе строительства Общесоюзного телецентра, его технической оснастки, создания нормальных производственно бытовых условий для его работников Алексей Николаевич Косыгин оказывал постоянную и ощутимую помощь.

И в тот вечер я в сжатой форме доложил председателю о завершении к 50-летию Октябрьской революции строительства первой очереди телецентра. Я собирался уже попрощаться с Алексеем Николаевичем, когда он спросил:

— Вас часто беспокоят товарищи из ЦК?

— Члены Политбюро, секретари Центрального Комитета партии — редко. Сложилась примерно следующая цепочка передачи замечаний: секретарь ЦК — его помощник — отдел пропаганды и агитации — кто-либо из моих замов — я. Замечания идут, как правило, в связи с тем, что кому-то в эфире не понравилось что-то или кто-то. Главным «цензором», конечно, выступает Отдел пропаганды и агитации ЦК, который в своем составе имеет специальный сектор, и товарищи из него обязаны «отрабатывать» занимаемые ими должности, что некоторые из них с особым рвением и делают под руководством замзава А. Яковлева. Мое отношение к замечаниям я не скрываю: если я буду поворачивать голову на каждое замечание, идущее то слева, то справа, то спереди, а то и сзади, то моя голова быстро сорвется с плеч.

Своих замов я тоже просил критически относиться к замечаниям, идущим сверху, не пугаться, не привносить страх в коллектив, дабы не раскачивать его из стороны в сторону в связи с субъективными замечаниями, а удары принимать на себя.

— Вам это удается?

— Да. В главном.

— По моему убеждению, вы поступаете правильно. Конечно, вам в нынешних условиях выдержать свою позицию гораздо легче, чем мне в былые годы, во времена Сталина. Тогда я тоже был молод, и, естественно, мне хотелось привнести в работу свое, выстраданное вопреки идущим указаниям сверху. Однако это оказывалось, как правило, невозможным. Жесткий прессинг сковывал инициативу. Все годы работы на любых должностях я в меру своих полномочий стремился дать своим подчиненным максимально возможный простор для самостоятельности, творчества. Сталин упрекал меня за это. Но щадил. Он умел зажимать волю других в своем кулаке и направлять ее в нужном ему направлении. Мне порой казалось, что он видит все кругом и даже насквозь. Работали мы тогда за полночь, если не до утра, — продолжал вспоминать Алексей Николаевич, — бывало, что Сталин около часа ночи приглашал поужинать. После ужина шли смотреть кино. Я обычно садился сзади или сбоку от Сталина. Однажды, сморенный усталостью, я во время просмотра фильма задремал. Сталин заметил и сказал: «Если вы, товарищ Косыгин, устаете на работе больше, чем другие, идите спать». Сон, конечно, с меня сразу слетел. Я извинился. Сталин молчал. Он умел держать паузу.

Рассказывал Алексей Николаевич о былом обычно неторопливо, на него набегала грусть. Надо сказать, что внешне он обычно выглядел спокойным. Коротко, «ежиком» подстриженные седые волосы (ему тогда перевалило за шестьдесят), большой с залысинами лоб как бы приковывал к себе внимание, отвлекая от серых живых глаз, крупного носа и округлого подбородка.

Работал Косыгин быстро и красиво. Он знал свое дело. Я завидовал его познаниям в различных отраслях экономики и культуры. Он, будучи по образованию инженером-текстильщиком, со знанием дела мог «распекать» директора Магнитки за излишние припуски при прокате металла или высказывал глубокие суждения о сути реформы школы на основе связи профессионально-технического образования с производительным трудом. Он понимал природу массового вещания и видел за ним большое будущее в деле просвещения народа.

Алексей Николаевич был, как мне кажется, из породы тех политиков, которые на политической арене редко выступают на первый план. Мне доводилось наблюдать Брежнева — Генсека КПСС, Подгорного — председателя Президиума Верховного Совета СССР, Косыгина — председателя Совета Министров СССР, когда какое-то дело сводило их вместе, слушать их суждения, сравнивать…

Напыщенный вождизм Брежнева при заурядности суждений; безликость Подгорного, обязательно вступающего в дискуссию вторым, при посредственности аналитических оценок; глубина мыслей Косыгина и некая то ли стеснительность, то ли нежелание выпячивать себя — скорее всего именно последнее. Алексей Николаевич обладал колоссальным практическим опытом руководства народным хозяйством. Вряд ли кто-либо еще из плеяды «стариков», прошедших Великую Отечественную, мог возглавить советское правительство после освобождения Н.С. Хрущева с этого поста в октябре 1964 года.

Д.Ф. Устинов, но он был знатоком более узкого профиля — того, что ныне входит в понятие «военно-промышленный комплекс». Назначение А.Н. Косыгина на должность председателя Совета Министров СССР было воспринято с удовлетворением. В народе к нему относились с большим уважением. И если авторитет Брежнева и Подгорного с годами снижался, а со второй половины 70-х годов просто-таки катился вниз, то Косыгина и после его кончины (18 декабря 1980 года) люди продолжают вспоминать светло, с благодарностью за честное служение Отчизне.

С приходом Алексея Николаевича к руководству Совмином были отсечены некоторые бюрократические элементы в его деятельности, члены правительства заговорили не по бумажкам, а своим языком, по отведенному каждому из них природой уму. Были упразднены областные и региональные совнархозы и восстановлено отраслевое управление народным хозяйством страны при расширении прав и самостоятельности отдельных, особенно крупных предприятий, фирм, концернов.

В 1965 году на сентябрьском Пленуме Центрального комитета партии с докладом об основных параметрах экономической реформы выступил А.Н. Косыгин. Было принято соответствующее решение. В интересах дела и ликвидации бюрократического параллелизма в руководстве народным хозяйством, повышения роли министерств Косыгин предложил ликвидировать соответствующие отраслевые отделы в ЦК КПСС. Однако Брежнев расценил это как умаление роли Центрального комитета партии, а стало быть, и его роли как Генерального секретаря ЦК.

На заседаниях Секретариата ЦК, которые в те годы обычно вел Суслов, я не наблюдал активной поддержки экономической реформы. Суслов и другие приспешники Брежнева цедили что-то невнятное по поводу этой реформы.

И все же экономическая реформа набирала силу, а состояние народного хозяйства шло в гору. В 1965–1967 гг. валовый национальный продукт увеличивался в среднем на 8 процентов в год, производство товаров народного потребления — на 10 процентов, а производство сельскохозяйственной продукции на 4 процента. Настроение Алексея Николаевича тоже улучшалось. Но так продолжалось недолго. В конце 1967 года я заметил резкий спад в его настроении и как бы мимоходом во время очередного доклада спросил о состоянии здоровья, хотя знал, что недавно он отдыхал в Кисловодске, в санатории «Красные камни». Последовала длинная пауза. Алексей Николаевич встал из-за стола, подошел к окну, выходящему на Ивановскую площадь Кремля. Встал и я. Тоже подошел к тому же окну. Алексей Николаевич не смотрел на площадь. Мне показалось, что он как-то сник.

А потом после паузы сказал:

— Наверное, мне пора уходить отсюда.

Я не поверил своим ушам.

— Вы сказали уходить?

— Экономическая реформа дальше не пойдет, она обречена. Принято решение (как я понял, Политбюро. — Н.М.) о том, чтобы почти вся прибыль предприятий, в том числе и сверхплановая, изымалась «в порядке исключения» в госбюджет. Наговорил, наобещал, что реформа — это путь экономического развития путем стимулирования инициативы и заинтересованности трудящихся в результатах своего труда. А на деле болтовня.

У меня посредственная политэкономическая подготовка, но я понимал, что принятое Политбюро решение подкашивает реформу Косыгина под корень. Она была его детищем. Всех своих министров и председателей госкомитетов он обязал два раза в месяц к девяти утра являться на лекции по проблемам экономической реформы, которые мне, например, многое помогли глубже уяснить.

…Отставка А.Н. Косыгина принята не была. Реформа забуксовала, а потом даже сами слова «экономическая реформа» вышли из употребления, в том числе и у нас, на радиотелевещании. Брежнев и его приспешники, профессионально малограмотные, продолжали вмешиваться в решение народнохозяйственных проблем, что наносило вред. Во что обошлось стране строительство, например, Чебоксарской ГЭС, предпринятое по инициативе Брежнева и Кириленко, приведшее к затоплению очень большой территории плодородной земли, переносу деревень, а в последующие годы к большим дренажным работам…

Однако Косыгин продолжал искать новые решения застарелых проблем (нехватки средств на модернизацию народного хозяйства и на непомерные военные расходы) — привлечение иностранных фирм к строительству Волжского и Камского автомобильных заводов, развитие иностранного туризма, добыча алмазов в Якутии, нефти и газа в Тюменской области и другое.

Я стремился широко рассказывать обо всех этих и других нестандартных решениях на радио и на Центральном телевидении. Естественно, рассказывать не об Алексее Николаевиче, а о свершениях трудовых людей. Но и это было замечено на самом верху, и до меня окольным путем дошло «их» неудовольствие.

Косыгин, продолжая старые традиции, когда выполнением внешнеполитических акций занимались не партийные, а советские органы, с большим успехом справился с ролью посредника в индо-пакистанском военном конфликте, с переговорами по «восточной политике» немцев, с Чжоу Эньлаем по советско-китайским отношениям… Естественно, что все эти акции находили достойное отражение в эфире. Во время пребывания А.Н. Косыгина в Лондоне Всесоюзное радио, вещание на зарубежные страны и Центральное телевидение широко освещали этот официальный визит главы советского правительства. После одного из таких прямых репортажей из Лондона Л. Замятин, тогдашний Генеральный директор ТАСС, сказал мне:

— Знаешь, Леонид Ильич очень недоволен тем, что ты уделяешь такое внимание визиту Косыгина в Англию, его рассиживанию там в золоченых креслах.

— Для меня Косыгин — глава советского правительства, пользующийся доверием своего народа, и я обязан достойно освещать его визит, в том числе и золоченые кресла, если хозяева ему именно в эти кресла предлагают сесть.

— Смотри, тебе виднее…

Что такое «тебе виднее», я, конечно, сообразил. Но поступаться принципами — не в моих правилах.

Постепенно Брежнев и его окружение начали отстранять Косыгина от проведения наиболее важных акций во внешней политике. Пройдет немного времени, и Брежнев, Подгорный, Устинов, Тихонов и некоторые другие превратят Косыгина из председателя Сонета Министров в простого экономиста, отодвинув от большой политики.

Алексей Николаевич был скромным человеком. Эго нередко можно было видеть гуляющим по московским улицам, в магазинах и, конечно, на заводах, и колхозах и совхозах. Он не любил излишеств и разной мишуры пышности приемов, барства. Как-то он рассказал мне о своей стычке с Н.С. Хрущевым (с которым работал в общем дружно), происшедшей как раз на почве барства.

— Вскоре после отъезда Никиты Сергеевича в США мне принесли на утверждение смету расходов, на подготовку и проведение его визита. Там значились живые осетры, стерлядь, лососевые, всякого рода икра, копчености — все, от свежатины до медвежатины, от теплохода «Балтика» до персонального самолета. Все это выливалось в весьма кругленькую сумму. Смету я не утвердил. Возвращается Хрущев из США, спрашивает: «Ты почему не утвердил смету расходов?!»

— Не могу, — отвечаю. — Цари русские, и те скромнее совершали свои вояжи за границу.

— Обойдусь без тебя, найдется кому подписать.

В 1967 году Алексей Николаевич овдовел. Скончалась его жена Клавдия Андреевна. В один из дней мне звонит Николай Егорычев, первый секретарь Московского горкома КПСС, и говорит:

— Поедем поможем Алексею Николаевичу в похоронных делах, побудем около него, он в Доме ученых.

Держался Алексей Николаевич внешне спокойно. Помогли установить на постамент гроб, уложить цветы. Постояли вместе у гроба. Помолчали…

А накануне, 3 ноября 1967 года, Общесоюзному телевизионному центру в Останкино постановлением Совета Министров СССР за подписью А.Н. Косыгина было присвоено имя 50-летия Октября.

4 ноября в 19 часов 50 минут репортажем об открытии нового телецентра начала свои передачи четвертая программа Центрального телевидения. Таким образом, в стране была заложена мощная современная техническая база телевизионного вещания, создано многопрограммное телевидение.

Перед главным входом в Общесоюзный телецентр прошел митинг. Плечом к плечу стояли Леонид Максаков, Владимир Трусов, Петр Шабанов, Евгений Наер, Владимир Кирилин, Михаил Момусов, Захар Асоян, Владислав Карижский, Вилен Егоров, вложившие свои недюжинные способности в это великолепное сооружение. Всех не перечислить. А надо бы! Стояли те, кто по нашему зову пришел в Останкино творить, — Марлен Хуциев, Виктор Лисакович, Николай Карцов, Кира Анненкова, Валерий Иванов; рядом с ними — еще совсем молодые режиссеры, сценаристы, телеоператоры, звукорежиссеры, редакторы и многие другие, без профессионализма которых не может быть полноценной передачи, программы.

На душе было радостно. Наконец-то работники ЦТ перестанут как неприкаянные ютиться в забитых донельзя комнатах, в коридорах, на лестницах! Все поздравляли друг друга. В первоклассном баре выставили бутылки шампанского. Ради такого события, к которому шли, работая и днем, и ночью, можно было и выпить по бокалу игристого вина.

На следующий день в Останкино приехали смотреть на творение разума и рук человеческих члены Политбюро, секретари ЦК КПСС, заместители Председателя Совмина. Понравилось. Затем поднялись в ресторан телебашни, высота которой 540 метров, посмотреть на Москву с высоты «седьмого неба». Облачность была высокая, в ее разрывы врывалось солнце и своими лучами, словно прожекторами, выхватывало различные части Москвы. Вдали куполами золотился Кремль, врезались в небо шпили высотных зданий, городскую каменную громаду прорезали проспекты, улицы, а внизу сновали маленькие машинки и крошечные человечки. Не понравиться и не могло. По своим размерам и оснащенности Телецентр являлся уникальным инженерно-техническим сооружением не только у нас в стране, но и в других странах. О его масштабности могут свидетельствовать такие данные: объем свыше миллиона кубометров, полезная площадь — 154 тысячи кв. метров, протяженность фасада — 420 метров. В тринадцатиэтажном здании впервые в мировой практике было сосредоточено большинство редакций, технических и вспомогательных служб. Для их инженерной «совместимости» пришлось решить немало сложных технических и строительных задач.

О масштабности Телецентра можно составить представление следующим образом: сложим все высотные дома на Новом Арбате, приплюсуем к ним здание бывшего СЭВа и получим объем Телецентра. В его тысячеметровых студиях можно разворачивать даже «танковые бои».

К концу 60-х годов коллегиальность в руководстве, о необходимости которой так остро говорилось на Пленумах ЦК, следовавших за XX съездом КПСС, постепенно, но заметно уступала место единоначалию в лице Брежнева. Настал процесс формирования «нового» вождя.

Во время посещения высокими гостями Телецентра, мы, естественно, организовали угощение. Брежнев, Косыгин, Подгорный сидели за одним столом, я и мои замы — за соседним. Эти трое, от партийного, товарищеского понимания между которыми в конечном счете зависит обстановка в Политбюро ЦК, внутри всего ЦК, в партии и в стране в целом, вели дружеский, даже милый разговор. Но за этими внешне дружескими отношениями уже было другое. Сначала уберут из Политбюро молодого Александра Шелепина. Затем освободят от всех занимаемых должностей ничего не ведающего Подгорного, который услышит о своем смещении впервые на Пленуме ЦК и сразу превратится из большой фигуры в маленького слабенького старичка, освободят по «болезни» молодого Кирилла Мазурова. Потом Брежнев доведет дело до того, что Косыгин будет вынужден уйти в отставку.

Останется один — Брежнев, из которого его приспешники так и не вылепят вождя, при всем к тому его вожделенном желании.

С годами Брежнев все более упивался властью. Она — власть — была для него, наверное, всем: и прекрасной женщиной, и молодым вином, и лучом солнца после долгой кромешной тьмы. Глядя на него, я знал, что с властью он добровольно никогда не расстанется, как никто не делал до него этого прежде. Ради ее сохранения он пойдет не только на заклание ему неугодных, но и сведет страну в трясину стагнации.

О жизненной необходимости последовательной демократизации порядков в партии, государстве и обществе уже не говорилось, а если и говорилось, то ради приличия. Брежнев подминал под себя свое окружение где силой, где лестью, на что он тоже был мастак. Дело подчас доходило до проявления им такого тщеславия, что становилось и грустно, и смешно, а в конечном счете омерзительно.

Заходит ко мне мой первый заместитель Энвер Мамедов и, ссылаясь на своего приятеля А. Александрова-Агентова, одного из помощников Брежнева, говорит: «Леонид Ильич прослушал свое выступление для звуковой книги о Ленине (которую я вместе с другими товарищами готовил к изданию. — Н.М.) — ему понравилось. Но он выразил неудовольствие тем, что в книгу включаются также выступления Подгорного и Косыгина. Их выступления не нужны». Лаконично, но предельно ясно…

Зная, насколько тщеславен и подозрителен Брежнев, когда речь идет о нем, я не пропускал «наверх» материалы радиоперехвата — в то время западным радиовещанием на Советский Союз активно разрабатывалась тема возможной замены «старых вождей» но главе с Брежневым «молодыми выдвиженцами», к числе которых назывались члены Политбюро ЦК КПСС Шелепин и Полянский. Полагаю, что раздающиеся сейчас голоса о якобы готовящемся заговоре со стороны молодых по смещению Брежнева есть не что иное, как перепевы тех давних голосов.

Не скрою, что если бы у представителей моего поколения было бы стремление к власти, то оно породило бы мужество, достаточное для того, чтобы вполне демократичным способом сместить Брежнева, переместить на второстепенные роли Суслова, Кириленко и других «старых вождей». Уверен, что в этом случае наша страна не оказалась бы в таком застойном болоте, в какое они завели ее, а сейчас не превращалась бы в сырьевой придаток Запада.

Однако, к великому сожалению, история распорядилась по-другому. Она позволила «старым вождям» преимущественно силой, а где и лестью остановить естественную смену поколений, задержать молодых на низких и средних уровнях власти.

Когда Брежнев, Суслов, Кириленко, Устинов, Тихонов, Черненко и иже с ними увидели и поняли, что молодые, даже находясь в положении загнанных, все же переросли их и в знаниях, и в опыте, а потому в состоянии дать новый здоровый импульс развитию страны, то они, обладая несравненным опытом в политических играх, прибегли к известному иезуитскому приему: отправили большинство из них на укрепление «дипломатического фронта» — подальше от Родины, от народа, что станет особенно очевидным в конце 1969 года, начале 70-х годов. А уже к этим годам время начнет уносить в небытие все больше и больше моих сверстников. Шеренги моего перебитого поколения начнут заметно редеть.

В беседах с Алексеем Николаевичем Косыгиным я пытался вывести его на разговор по проблеме жизнедеятельности партии, государства, общества. Из его скупых ответов и размышлений по поводу волнующих меня проблем я вынес впечатление, что он был серьезно обеспокоен углублением диспропорции в развитии народного хозяйства, и прежде всего вследствие постоянно растущей милитаризации производства в ущерб подъему благосостояния советских людей, усилением монополизма в промышленности особенно.

Его возмущало появление все новых привилегий для номенклатуры, вседозволенность и коррупция в разных эшелонах власти, растущие под воздействием искусственно выращиваемых уродств «культика» Брежнева, отрыв руководителей партии от рядовых ее членов, от народа. Он не только осознавал всю пагубность этих явлений, но и давал понять, что выход из создавшегося положения — смена дряхлеющего руководства, к которому причислял себя без всякого стеснения и Косыгин, новыми, молодыми людьми, твердо стоящими на марксистско-ленинских позициях, но отражающими и выражающими новые идеи. Может быть, именно это и побуждало Алексея Николаевича к откровенности в беседах со мной — пускай порой сдержанных, но доверительных. Они подчеркивали теплоту его отношения ко мне. Он учил меня жизни как уходящий из нее старик — молодого, приходящего в нее. Тогда я так отчетливо не осознавал характер этих отношений. Осмысление пришло позже, когда А.Н. Косыгина не было в живых.

Думаю, что трагедия Косыгина как политика состояла в том, что он многое видел, понимал, но не предпринимал решительных мер к тому, чтобы восстать против негативных, уродливых, чуждых социализму явлений, в том числе в верхних эшелонах власти.

Полагаю, что необходимость «омоложения» руководства в высшем эшелоне партийной и государственной власти понимал и Анастас Иванович Микоян, занимавший в 1964–1965 годах пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Он связывал с этим «омоложением» определенные новации в политике.

У меня с Анастасом Ивановичем было несколько встреч, в том числе и в связи с пребыванием в нашей стране госпожи Индиры Ганди. В 1964 году она возглавляла министерство радиовещания и информации Индии. К нам приехала по моему приглашению. Однако в память о ее отце Джавахарлале Неру, который выступал за всемерное развитие дружбы с СССР, и отдавая должное ее личным успехам в политической жизни Индии, было решено поднять прием до государственного уровня.

После одной из встреч с Индирой Ганди Анастас Иванович попросил меня задержаться. Был яркий весенний день. Солнечные лучи врывались в небольшой уютный кабинет, наполняя его теплотой и светом. Анастас Иванович прошел по кабинету, встал к окну и как-то по-домашнему, словно речь шла о предстоящем обеде, спросил: «Как вы считаете, следует мне уйти с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР или нет?» Когда он выговорил с заметным кавказским акцентом этот вопрос, я не видел его лица, солнечный луч, бивший из-за спины, превратил его в темное пятно. Вопрос для меня был настолько неожиданным, что я даже растерялся, что не осталось Микояном незамеченным.

Я прошел по кабинету, стремясь занять такое положение, чтобы видеть выражение лица собеседника. Пока шел, лихорадочно думал, как ответить. Ответ, собственно, был готов — «уходить!» — но в какую форму его облечь?

«Думаю, — отвечал я, — ваш огромный политический опыт может быть полезен для дела независимо от того служебного положения, какое вы занимаете. Ведь, как говорят, не место красит человека, а человек место».

«Да пора уходить! Вся штука в том, кто займет столь высокий пост?! Об этом нам предстоит лишь гадать».

Конечно, А.И. Микояну пора было на пенсию. До него наверняка доходила людская молва о нем как о политическом приспособленце, сумевшем пройти сквозь все, именно все, сложные жизненные перипетии «от Ильича до Ильича».

Во время посещений А.И. Микояна я делился с ним своими планами по развитию телевидения и радио в стране. Он всегда внимательно слушал, а его советы, замечания обычно были точными и дельными, а иначе и быть не могло — за плечами Анастаса Ивановича был огромный жизненный и политический опыт. Он советовал мне: «Если вы пришли к твердому убеждению в целесообразности того или иного своего предложения, то оформляйте его запиской и направляйте в ЦК партии. Вас не должно смущать то обстоятельство, что это ваше предложение будет отклонено. Оно останется в архиве. История все расставляет по своим местам».

В 1965 году семидесятилетнего Микояна сменил на высшем государственном посту шестидесятидвухлетний Подгорный.

…Много нового появилось на телевидении и радио в последующие за 1967 годы. Отмечу лишь наиболее интересное, значительное.

1 января 1968 года в эфире впервые появилась информационная программа «Время», которая стала наиболее притягательной общественно-политической передачей ЦТ. Ее каждодневными творцами был со своими товарищами Николай Семенович Бирюков — главный редактор информационной службы ЦТ. Программа «Время» до сих пор в эфире, впрочем, как и многие другие программы, «рожденные» в те годы.

А на радио, на волне «Маяка», в эфир вышел первый выпуск развлекательной передачи «Опять двадцать пять». С этой «смешной» по своему содержанию передачей у меня связано «грустное» воспоминание. Прошло в эфир несколько передач, как поутру, в начале рабочего дня, раздается телефонный звонок по «вертушке» (правительственной связи). Звонит Дмитрий Степанович Полянский, член Политбюро, первый заместитель Председателя Совета Министров СССР: «Еду на работу, включил в машине радиоприемник, а там звучит передача „Опять двадцать пять“, — я ее слушаю уже не в первый раз, такая безвкусица под видом юмора, столько в ней всякой дребедени, что просто диву даешься… Не можете творить хорошее, не засоряйте эфир». — «У нас на эту новую передачу очень большая почта и только с положительными оценками». — «Я сказал то, что думаю. До свидания». — «До свидания».

Посоветовался я со своими «творцами», и эту получасовую передачу передвинули пораньше на утро, когда рабочий люд встает, завтракает, а не когда «начальство» в машине едет на работу. Передача «Опять двадцать пять» долго звучала в эфире.

Плодотворно прошла первая Всесоюзная научно-теоретическая конференция радиожурналистов «Современность, человек, радио». В Ленинграде с большим успехом впервые прошел фестиваль музыкальных коллективов и солистов Всесоюзного радио и Центрального телевидения: Большого симфонического оркестра (дирижер Г. Рождественский), Большого хора (художественный руководитель К. Птица), Оркестра народных инструментов (дирижер В. Федосеев), Хора русской народной песни (к сожалению, фамилию хормейстера не помню), Эстрадно-симфонического оркестра (художественный руководитель и главный дирижер Ю. Силантьев). Надо заметить, что в мае 1970 года был создан детский хор Всесоюзного радио и Центрального телевидения (художественный руководитель и главный дирижер В. Попов).

Пишу «впервые прошла в эфир радиопередача» или «впервые состоялась»… Не буду специально подчеркивать, что «впервые», хотя все, что далее я отмечу, действительно было новым. А иначе и не могло быть. Коллективы работников телевидения и радио в своей повседневной практике приобретали новый опыт, а с ним и смелость в творческих дерзаниях.

Вот еще некоторые примеры. В Москве в феврале 1968 года состоялся Всесоюзный конкурс цветных телевизионных фильмов. Большая заслуга в этом З.А. Асояна — главного редактора редакции цветного телевидения. В апреле в эфир вышла телепередача «В мире животных», которая сразу полюбилась и малому и старому. Вел ее народный артист СССР А. Згуриди. В июне было создано творческое объединение ЦТ по производству телевизионных кинофильмов и программ в записи на пленку — «Экран». Образование этого творческого объединения освобождало нас от прямой зависимости от кинематографа. Но это вовсе не означало отсутствия у нас интереса к деятельности мастеров кино, к работе киностудий.

Параллельно с расширением собственной производственно-технической базы мы всячески стремились создать на крупнейших студиях страны творческие объединения по производству телевизионных фильмов, что и было осуществлено в Москве, Ленинграде, в Киеве и других городах. У меня еще более тесными стали отношения со многими ведущими режиссерами и артистами кино: С. Герасимовым, С. Бондарчуком, А. Аловым, В. Наумовым, С. Колосовым, Э. Леждей, В. Сафоновым, М. Бернесом, Л. Орловой, Г. Александровым, А. Баталовым и другими. Много интересного и забавного я узнал от них. Но бывали случаи, которые омрачали добрые отношения между деятелями кино с одной стороны и радиотелевидением с другой.

Заходит как-то ко мне актриса Лидия Смирнова и со слезами рассказывает, что на Центральном телевидении во время подготовки одной из передач обидели ее подругу Аллу Ларионову. Я попросил обидчицу публично извиниться перед А. Ларионовой, что и было сделано к взаимной радости сторон.

9 августа 1968 года было опубликовано в изложении постановление Совета Министров СССР «О мероприятиях по развитию цветного телевидения в СССР», над которым мы долго трудились. В этом постановлении, подписанном А.Н. Косыгиным, намечалась комплексная программа внедрения цветного телевидения на новых территориях страны при увеличении объема вещания.

Новый, 1969 год был ознаменован тем, что на Всесоюзном радио прозвучала новая передача «Сокровища нашей фонотеки», слушатели которой получили возможность совершить «путешествие» в мир редких звукозаписей. А Центральное телевидение транслировало с космодрома «Байконур» запуск кораблей «Союз-4» и «Союз-5» с космонавтами В. Шаталовым, Б. Волыновым, Е. Хруновым и А. Елисеевым на борту. Телезрители стали свидетелями подготовки ракет к запуску, могли видеть из космоса стыковку кораблей, переход космонавтов из одного корабля в другой. К этой первой прямой передаче запуска наших космических кораблей Центральное телевидение шло долго…

Соединенные Штаты Америки не только широко информировали общественность о своей космической программе, но и заранее объявляли о времени очередного запуска космического объекта. У нас же вести об этом были за семью печатями, держателем которых был секретарь, член Политбюро ЦК КПСС Д.Ф. Устинов (позже министр обороны), возглавлявший военно-промышленный комплекс СССР. Министры оборонных отраслей промышленности были тесно связаны с ним и между собой. Добиться положительного решения какого-либо вопроса, против которого они возражали, было делом обреченным. Устинов при всем его уме и прекрасных организаторских способностях был тем человеком, который не разглядел значимость того, что самой открытостью свершений нашей страны в космосе мы подчеркиваем их общепланетарный, гуманистический характер.

Сергей Павлович Королев — конструктор первых ракетно-космических систем, основоположник практической космонавтики, лучше, чем кто-либо понимал всю важность максимально возможной, не в ущерб безопасности страны, открытости дерзаний человека в космическом пространстве. Он был моим союзником в том, чтобы радио и телевидение рассказывали о тех ученых, рабочих, инженерах, техниках, которые создавали «Востоки», «Восходы», «Союзы», отправляли космические аппараты к Луне, к Венере, получали за свой выдающийся труд высокие награды, но которые не могли в силу «закрытости темы» рассказывать о своей работе своим друзьям и даже близким. Покоряя космос, они продолжали оставаться на Земле.

Одним из таких покорителей космического пространства, остававшихся на Земле, был Сергей Павлович Королев — главный конструктор. О нем я был наслышан задолго до личного знакомства. Я часто проезжал мимо его конструкторского бюро и завода, где творились космические «чудеса», что в Подлипках (ныне г. Королев) под Москвой. Знал я и где он жил — правительство подарило ему особняк в Останкино, недалеко от Телецентра, на территории бывшего сада — Клуба имени М.И. Калинина, куда в довоенные годы, мы, ребятишки, бегали в кино. Не знаю, что сейчас в этом особняке. Но он по-прежнему стоит в окружении старых сосен. Давно уже нет здесь соснового бора и пруда. Вместо них пролег проспект имени академика Королева — от аллеи героев-космонавтов к Общесоюзному телецентру.

Познакомил меня с Сергеем Павловичем Королевым на одном из правительственных приемов в Кремле Юрий Алексеевич Гагарин. А с Юрием Алексеевичем мы вместе трудились в Обществе советско-кубинской дружбы — он был его председателем, а я его заместителем. Прием состоялся в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, но по числу приглашенных был небольшой, а по типу своему — а-ля фуршет.

Увидев Юрия Алексеевича, я подошел к нему. С ним рядом стоял человек ниже среднего роста, коренастый, с короткой шеей. Юрий Алексеевич спросил:

— Вы знакомы?

— Нет.

— Сергей Павлович Королев.

Мы обменялись рукопожатием. У Королева была небольшая, широкая кисть, а в руке твердость. Лицо Королева известно ныне миллионам жителям нашей планеты. Люди Земли знают, что это его разумом и волей было совершено то, что сейчас справедливо называется «открытием космической эры человечества». В облике Королева меня поражала его круглая голова с большим лбом и острыми, словно буравчики, глазами. О Сергее Павловиче написаны книги, множество статей, очерков, зарисовок. Позволю себе рассказать о нем то, что оставило след в сердце моем и в памяти. То же самое я поведаю и о Юрии Алексеевиче Гагарине — «Человеке планеты Земля», как с любовью называл его Королев.

В конце 1964 года я во второй раз встретился с Сергеем Павловичем. Произошло это в Военно-промышленном комитете, в Кремле. Разговор зашел о ходе строительства Останкинского телецентра, об использовании в работе радио и особенно телевидения спутниковой связи. Я высказал озабоченность тем, что американцы, судя по имеющейся информации, намерены в ближайшие годы создать глобальную систему спутниковой связи, которая будет опоясывать весь мир; более того, предпринимаются усилия по разработке такого искусственного спутника, телевизионный сигнал с которого можно было бы принимать непосредственно на телеприемник, минуя промежуточные приемные устройства.

Сказал Сергею Павловичу, что готовлю по этому поводу обстоятельную записку в Центральный комитет партии с тем, чтобы принять необходимые своевременные меры — не отставать от США в этой важной сфере развития телевещания.

— Проблема, — заметил я, — не только техническая, но и политико-идеологическая. В условиях противоборства двух социально-политических систем тот, кто первым выйдет из космоса с телевизионным сигналом прямо на телеприемник, совершит революцию в постановке всего дела пропаганды, агитации, художественного вещания. И не только — он совершит революцию в умах. У меня есть договоренность с Громыко начать дискуссии в соответствующих комитетах ООН и ЮНЕСКО о недопустимости такого рода вещания вне рамок международных соглашений.

— Да, дело серьезное, — заметил Королев. — Надо подумать. Помимо международных дискуссий, конечно, нам у себя дома надо предпринимать действенные меры. Я подумаю, посоветуюсь со своими коллегами.

Я поблагодарил, полагая, что на этом разговор можно закончить. Однако Сергей Павлович сказал еще, что недели через две он позвонит мне. И действительно, как и обещал — через пару недель позвонил и сообщил, что им сделаны некоторые наброски на обсуждаемую нами при прошлой встрече тему.

— Попросите своего помощника, — добавил он, — пускай подъедет ко мне, заберет мою записку; вы ознакомитесь, а затем еще раз обсудим ее содержание.

«Да, — подумал я, — при такой колоссальной нагрузке, которую он выдерживает, у него еще находятся силы и время обдумывать другие задачи, помогать в их решении. Так может поступать человек дела».

Приезжает от Королева мой помощник Захар Алоян и с порога с восторгом рассказывает мне, как просто, по-товарищески принял его Королев: расспросил о житье-бытье, показал модели космических устройств совершивших или совершающих свой долгий путь в космосе, коротко рассказал о содержании передаваемой мне записки.

В ней, написанной на четырех листочках в клеточку из ученической тетради, была изложена схема возможного запуска трех искусственных спутников связи, которые покроют телевизионным сигналом практически весь земной шар. Указывались места запуска, необходимые к тому мощности, содержались характеристики орбит и другие данные. Записка была настолько ясно составлена, что изучение ее содержания не потребовало особого труда.

Я поблагодарил Сергея Павловича за оказанную помощь и попросил его согласия сослаться на него при докладе в ЦК КПСС — о перспективе развития телевидения через искусственные спутники связи. (Записка Королева находится в архиве Гостелерадио СССР. — Н.М.).

Летом 1965 года случилось так, что С.П. Королев, Ю.А. Гагарин и я оказались вместе на отдыхе в Крыму, в Ялте. Была та чудесная пора, когда к вечеру жара спадала, с гор к морю скатывался свежий горный воздух, и тишина приближающейся ночи располагала к раздумьям. Мы много купались.

Подбегает как-то ко мне на пляже мой младший сын Алеша и говорит:

— Папа, дядя Юра (Гагарин. — Н.М.) испугался прыгнуть с пятиметровой вышки, а я прыгнул.

— Да, но он не испугался прыгнуть первым из людей в космос.

Королев и его «комиссар» (охрана) заплывали далеко в море. Глядя на них с берега, трудно было отличить — кто из них кто. Да и на берегу их можно было спутать — оба коренастые, с круглыми, коротко остриженными головами, в одинаковых, салатового (или другого) цвета рубашках с короткими рукавами, в светлых брюках и летних туфлях.

Будучи на пляже, прогуливаясь по прибрежному парку, мы не вели деловых разговоров. Шел обычный товарищеский обмен мнениями, перескакивали с одной темы на другую. Было легко, свободно, приятно, в товарищеской компании этих двух людей — одного из которых знал весь мир, а другого, который сделал знаменитым первого, — знал сравнительно узкий круг людей. Я чувствовал родство между ними. Без какого-либо превосходства одного над другим. Хотя в дружбе — при всем равенстве отношений — все же есть ведущий и ведомый.

Конечно, Юрий Гагарин относился к Сергею Павловичу Королеву с глубочайшим уважением и почтением. Но в их отношениях не было ничего от рабского поклонения, подхалимажа, заискивания. Они, казалось мне, в силу своего земного благородства и космической близости были выше этих низменных свойств многих людских характеров, что подтвердилось и на встрече Юрия Гагарина с отдыхающими ребятами во Всесоюзном пионерском лагере «Артек».

На эту встречу были приглашены также Королев и я с семьями. Гагарина встречали оркестры, цветы, ребячье «ура», а Королев, неузнанный «виновник» триумфа Гагарина шел, как остальные приглашенные. Сидели мы вместе с Сергеем Павловичем, а на его лице и в его словах не промелькнуло даже тени некоего душевного неравновесия, пока чествовали Юрия Алексеевича.

Вечерело. Море отсвечивало последними лучами солнца, а затем на небе высыпали мириады звезд. Глядя на небо, я спросил Сергея Павловича:

— Есть ли где-то в этой космической бездне миры, подобные нашему?

— Непременно! Далеко, но есть. Мы и туда доедем, — сказал он спокойно для меня одного.

Однако в моей душе эти его обыденные, сказанные без всякой натяжки слова отозвались мощным набатом безграничных возможностей человеческого разума, ибо произнес их сам Разум.

С.П. Королев, Ю.А. Гагарин и я были из разных поколений. Но я чувствовал, что между нами существует связь, и, глядя на них обоих, я гордился ими — сынами Страны советов, вобравшими в себя все лучшее, что было во всех поколениях народа нашей социалистической Родины.

Королев — человек, который был твердо уверен в том, что все зависит от него самого. Объективные обстоятельства могут ускорить или затормозить продвижение к намеченной высокой цели, но не могут изменить направление движения, так он считал. Так поступал и Юрий Гагарин. Думаю, что молодым людям надо поучиться у Королева и Гагарина умению формировать свой характер, соединять свои жизненные устремления с велением времени и волей народа.

В конце декабря 1965 года состоялась моя последняя встреча с Королевым. Меня положили в больницу на операцию — несложную, неопасную. В соседней палате оказался Сергей Павлович, который проходил обследование. Врачи должны были решить: делать ему операцию или можно обойтись без хирургического вмешательства. Настроение у него было вполне бодрое. Мы вместе гуляли по коридору, засиживались, разговаривая, в палатах. Мне сделали операцию. Перед уходом из больницы, что на улице Грановского, я зашел к Сергею Павловичу, который тоже решил выписаться, а после Нового года вернуться и сделать операцию, которая, как ему сказали врачи, не должна вызвать особых сложностей. Мы пожелали друг другу здоровья и счастья в наступающем 1966 году.

Но вскоре после Нового года Сергей Павлович Королев скончался на операционном столе.

В 1969 году телевидение и радио провели большую работу в связи с грядущим 100-летием со дня рождения В.И. Ленина. На Всесоюзном радио появились передачи «Мыслитель и революционер», «Годы великой жизни», в программах ЦТ — передачи: «Твоя ленинская библиотека», «Ум, честь и совесть нашей эпохи», «В.И. Ленин: хроника жизни и деятельности». Тогда же режиссер Л. Пчелкин приступил к созданию серии фильмов по сценарию М. Шатрова под условным названием «Воздух Совнаркома».

Помимо ленинской тематики в эфире открывались другие новые страницы. На ЦТ состоялось первое занятие «Народного университета». На одном из его факультетов изучались проблемы науки и техники, на другом — этики, эстетики, литературы и искусства. К звуковому журналу «Кругозор» было сделано приложение — звуковой журнал «Колобок», адресованный детям дошкольного и школьного возраста. В конце года в эфире прозвучали позывные «Сельской радиостанции», которая объединила все передачи, предназначенные для жителей деревни.

Тогда же начался всесоюзный «Радиофестиваль советских республик», посвященный 100-летию со дня рождения В.И. Ленина. По своим масштабам — по количеству часов звучания и по числу участников — радиофестиваль был самым значительным в ряду предшествовавших ему.

…Время не шло, а мчалось, с утра до позднего вечера, зачастую без выходных дней. В 1969 году минуло пять лет моей работы на посту председателя Комитета по телевидению и радиовещанию. Они принесли мне в конечном счете ощущение радости от своей нужности людям, я это чувствовал. Я полюбил и радио, и телевидение. Сроднился с их коллективами.

Чувствовал я и другое.