Горькие шанежки

ВЗРЫВ

Весна сорок пятого, не в пример прошлогодней, началась как-то сразу. Сначала март повыел сугробы, потом апрель затренькал капелью, подчистил снег в теневых местах, и вся земля оголилась для солнца. По теплу над пригорками парило, а низины и пади заполняла вода. Около нее кружились плаксивые чибисы, пролетали стаи уток, гусей, и длинноногие цапли, лениво помахивая полотенцами-крыльями, выбирали себе места для постоя.

Хозяйки на станции и на казарме повытаскивали вторые рамы, промыли стекла, и во всех квартирах стало светлее, просторней. А ребятню в эти погожие дни тянуло на улицу, к играм, в походы по линии, за выемку, в отогретые сопки за деревней…

Хорошим, распахнутым днем в дорогу отправились Петька Варнаков, татарчонок Камаледдинов Загидулла и Илюха Слободкин. Илюха и Загидулла — в солдатских пилотках, на плечах у одного телогрейка, у другого — старая материна жакетка. Петька был в неразлучной своей бескозырке, в черной железнодорожной тужурке отца, старых солдатских галифе и стянутых кусками телефонного провода полуразвалившихся ботинках. На плече он нес противогазную сумку с десятком картошек: боевая троица собралась не близко — на полигон.

Конечно, ходить туда строго-настрого запрещалось, но вот уже второй месяц на полустанке не слышали оттуда стрельбы и пошел слух, что в сопках никого уже нет. Так почему бы не пошнырять в новых местах? Там, поди, много чего интересного. Ребятишки своими глазами видели, как буксировали на полигон настоящие немецкие танки с крестами. Волокли их на стрельбище, чтобы проверить на броне силу наших снарядов. Разве ж не охота узнать, что от тех танков осталось?

Вообще-то, в поход собиралось больше народа. Вот Ленька Чалов хотел сходить. Но в тот день его мать поехала в Узловую, с письмом к военкому. Ленька и остался за няньку, и за хозяина. А с Титком на руках много не находишься. У других ребят тоже всякие причины нашлись. Потому и пришлось втроем отправляться.

Широкая дорога со следами танковых гусениц километра два вела ребят по равнине, среди покосов. За ними начались голые перелески, дорога спустилась в распадок, потом, кособочась по склону сопочки, выбралась наверх. И тут путешественники увидели на столбе большой щит со словами, написанными красной краской: «Стой! Опасная зона! Проход категорически запрещен!»

Загидулла показал пальцем на щит:

— А нас тама не отлупят?

— Кому ты нужон! — усмехнулся Петька. — Давно ж это писали. Теперь и нет там никого…

Илюха тоже малость засомневался, но Петька и его засмеял. Да и жалко было возвращаться, когда уж столько прошли.

Раньше сюда никто из них не ходил, и места открывались интересные. Сопки, исчерченные танковыми следами, все ближе подвигались к дороге, то и дело встречались непонятные указатели с цифрами, вокруг густели рыжие дубняки. Хотелось быстрее увидеть, что за следующим поворотом.

Поднявшись еще на одну сопочку, они оказались у развилки дорог. Тут тоже был вкопан столб с указателем: «Стрельбище». Петька решил:

— Айда, ребя, куда стрелка показывает!

— А другой дарогам куда идет? — поинтересовался Загидулла.

— Куда-куда… — проворчал Илюха. — К блиндажам, наверно, где танкисты жили.

— Ага! — уверенно подтвердил Петька, будто он каждый день бывал в здешних местах. — У них в сопках, сказывали, блиндажи, склады с боеприпасами, столовая, кухня…

Шагая с разговорами, ребятишки тянули шеи, выглядывая стрельбище. И не заметили, что дорога «разъехалась» на множество следов. Они оказались среди больших темно-зеленых щитов, среди разбросанных по равнине фанерных танков.

По неровной, изрытой снарядами целине подошли к двум мишеням. Стали разглядывать длинные тросы, шкивы, шестерни и рельсы, по которым оказывается, эти фанерные танки катали. Поглазев еще на мишени, пошли между рельсами дальше и почти у края равнины увидели настоящие танки с крестами.

— У-у, шайтан! — глядя на кресты, пробурчал Загидулла. — Немчуки проклятый!

Танков было семь штук. И ни одного целого. С шести машин страшная сила посрывала башни, теперь лежавшие в траве с задранными вверх или воткнутыми в землю стволами. У некоторых «немчуков» распустились порванные на куски гусеницы, поразлетались искореженные катки и наизнанку были вывернуты моторные отсеки. В их глубине блестели шестерни, валики, трубки — мудреное, непонятное устройство. В бортах железных громадин темнели дыры с рваными краями.

Ребятишки таращились на пробоины и вмятины, на задранные, изогнутые броневые листы. Загидулла заглянул в одну дыру, в другую, покрутил головой:

— Ай харашо стырлял! Прама шайтан-сила!

А Петька уже высмотрел не так изуродованный танк со скособоченной башней и быстро взобрался наверх.

— А вы, — закричал он с башни, — выбирайте себе, какой хошь… Нечего всем на мой танк лезть!

Илюха с Загидуллой кинулись к другим машинам, попрыгали на остатках сиденьев, потоптались на броне, пригретой солнцем, потом разглядели блестящие штуковины неизвестного назначения. Все понабрали больших железных шаров, на которых раньше, наверно, поворачивались башни. Набрали и аккуратных, похожих на бочонки, роликов, целых подшипников, кусочков плексигласа, разноцветных проводов, шестеренок и глазков с приборных досок. Так нагрузили карманы, что пришлось штаны руками придерживать.

Лучше всех Петьке — у него же сумка. Пока Илюха с Загидуллой перетрясали и заново укладывали в карманы свои находки, он с башни разглядывал округу. Вдруг за недалекими кустами Петька увидел темнозеленые фигурки солдат в касках и с автоматами через грудь.

— Гля, ребя!

Загидулла с Илюхой быстро забрались на башню, тоже увидели солдат, сыпанули с танка и, придерживая штаны, кинулись к ним.

За кустами, на ровной поляне, подходившей к бугру, оказалось еще одно стрельбище. По всему откосу бугра, среди реденького кустарничка были расставлены фигурки солдат в касках — и в рост, и до пояса, поодиночке и кучками. А с другого края поляны тянулась траншея с бруствером, с выступами и гнездами, над которыми торчали указатели: «Автоматчики», «Станковый пулемет», «Снайпер», «Линия гранатометания».

Ребятишки потоптались возле фанерной фигуры, сплошь изрешеченной, перешли к другой. И тут глазастый Илюха вдруг закричал:

— Ребя, гляди-и! Тут пуль мильен понасыпано!

Глянув под ноги, и Петька с Загидуллой увидели пули. Винтовочные, с аккуратно-округлыми боками, коротенькие автоматные, крупнокалиберные и еще какие-то желтенькие, длинные, с темно-красными и белыми концами.

Из пуль разъездовские охотники выплавляли свинец. Собирали его по капельке и делали дробь. Но чтобы приготовить пять-десять зарядов, надо было не один час просидеть перед печкой. Да и где много пуль сразу набрать? И тут, увидев такое богатство, Илюха Слободкин даже взвизгнул от радости.

— Вот это да-а, ребя! Вот свинцу налью бате! — Сняв пилотку, он стал складывать в нее пули, выбирая покрупнее. — Теперь и на картечь, и на утиную дробь хватит…

Находке обрадовался и Петька Варнаков, хотя у них в доме уже и старой одностволки не осталось. Прошлой осенью сам Петька разобрал ее до последнего винтика, разложил детали, а потом убежал по каким-то делам. Когда хватился собирать, — половины частей не оказалось. Да к тому ж Юрка успел втолкать в ствол толстенную палку. Стали ее выколачивать — оторвали выбрасыватель.

Но что — ружье! Тут главное от других не отстать. А пули потом и поменять можно.

Излазив бугор за мишенями, ребятишки вернулись к траншее. Усевшись на сухом бруствере, стали перетрясать новые трофеи. И тут, разглядывая крупнокалиберную пулю, Илюха спросил:

— А эта… Она в огне не жахнет?

— Они же стреляные, — возразил Петька. — Уже, видишь, жахали.

Но Илюха заглянул в неглубокую впадинку в донышке пули и не очень уверенно сказал:

— Ты этого, Петька, не знаешь. Я вот читал… Бывает, вылетит снаряд из ствола, летит, летит, упадет на землю, а не взрывается.

— Хо, сравнил! — усмехнулся Петька. — То снаряд, а то пуля.

— Все равно, — сомневался Илюха. — Пуля тоже может не разорваться…

Петька шаркнул под носом рукой.

— Ништяк все! Счас вот костер разведем да и кинем по горсти в огонь. Тут и увидим, какие они, эти пули…

— Только сперва картошка пекти будем! — заторопился Загидулла.

Стали собирать траву, сухие веточки, щепки. Потом Петька достал свое огниво — увеличительное стекло, выдрал из телогрейки Илюхи клок ваты, обернул его бумажкой и, поворотясь к солнцу, поднял стекло над ватой.

Скоро костер разгорелся, и в самое жаркое место ребятишки высыпали картошку. Шмыгая носами, переворачивали ее прутиками, подталкивали к жару и ждали, теперь особенно остро чувствуя пустоту в животах.

Когда картошка испеклась, выбрали ее на развернутую телогрейку, сдвинули горячие головешки в кучу и сыпанули в огонь по горсти пуль. А сами, подхватив телогрейку с картошкой, кинулись в траншею, на дно. Устроились там, разделили картофелины и соль, тоже взятую Петькой. Посыпая солью, выедали белую, рассыпчатую сердцевину картофелины, до подгорелой корочки, а потом приканчивали и ее.

Управясь с картошкой, переглянулись: пули-то не рвутся. Значит, ничего и нет там, кроме свинца.

— Говорил же! — поднимаясь, проворчал Петька.

Он хотел уже выбраться из траншеи, но тут в костре что-то треснуло. Потом еще и еще.

Ребятишки осторожно высунулись из-за бруствера и увидели, что после каждого треска в костре что-то подпрыгивает, отлетает, а еще вспыхивают разноцветные огоньки.

— Гля, какой ферферк! — восхитился Петька и пояснил: — Ферферк — это по-немецки. Мне один солдат говорил в деревне, когда из ракетницы в небо пулял…

Скоро трещать перестало. Костер почти угас. Ребятишки раскидали угли и, затаптывая их, увидели в золе капли свинца и пули с разорванными хвостовиками, почерневшие и вовсе неинтересные.

— Ну и ферферка! — сощурился Загидулла. — Кастер раскидам — всо бером папалам…

— Че пополам? — не понял Илюха.

— Свинца папалам… Смотри!

Загидулла опять высыпал из своей пилотки пули и начал отбирать только винтовочные и автоматные. На траве остались трассирующие и крупнокалиберные.

— Во! Ну их к шайтан! — облегченно сказал Загидулла. — Зачим такой дамой таскать!

Сделали пересортировку и Петька с Илюхой. Но Петька кое-что оставил себе — чтоб потом около дома устроить «ферферк».

Собравшись домой, они пошли вдоль траншеи. И тут Загидулла, разглядев в небольшой нише какие-то доски, спрыгнул в траншею. Это были остатки деревянного ящика. Потянув доску, он вдруг увидел в глубине полузасыпанную землей гранату-лимонку. Оторопев, Загидулла так и сел, не решаясь протянуть руку. Но увидев, что Петька уже нацелился прыгнуть в траншею, сам схватил гранату.

Поднявшись наверх, Загидулла вместе с дружками стал разглядывать находку. Илюха тоже подержал гранату в руках, поглаживая ее ребристую поверхность, щупая скобу и торчащий сверху штырек с дырочкой, через которую проходил шплинтик с кольцом и разведенными в разные стороны усиками.

От Илюхи граната перешла к Петьке. Тот покрутил ее, покрепче зажимая в ладони, предложил:

— Давайте зашвырнем ее, а? Вот, поди, жахнет!

— У-у, какой! — ощерился Загидулла, хватаясь за Петькину руку. — Сама находи, сама потом кидать будешь…

Петька, отдавая гранату, криво усмехнулся:

— Тащи, тащи. Подумаешь, хозяин нашелся…

Прямиком через кусты они выбрались на дорогу. Петька и не смотрел на Загидуллу, рожица которого светилась гордостью и довольством. Илюхе не хотелось, чтоб Петька с Загидуллой ссорились, и он быстро заговорил:

— Че ты, Петька, дуться-то начал… А знаешь, сколько рыбы можно наглушить этой гранатой? Я вот видел, как солдаты глушили ее на Длинном озере. Толовой шашкой. Он, значит, шнурок поджег и ка-ак кинет ее на середку! Шашка потонула, а потом ка-ак рванет! И набрали солдаты целый мешок сомов, косаток да карасей во-о каких!..

Петька глянул на Илюху, на Загидуллу, вяло возразил:

— То шашка, а то граната…

— Гранатой, Петька, че хочешь подорвать можно!

Загидулла быстро поглядывал то на одного, то на другого и понимая, что судьба его находки почти решена, тоже встрял в разговор:

— Длинный озеро летом ходить будем. Зачим быстро кидать ее? Бух — и нету. А так вот она, здеся. Играться можно!

Петька косо посмотрел на него.

— Видал жмотика? С этим порыбачишь…

Но путь был дальний, а обида долго не держалась. К покосам вышли, уже дружно обсуждая детали будущего похода на Длинное озеро. А пока нужно было хорошо спрятать находку, узнать у дядьки Фрола или еще у кого из мужиков, как поудачнее грохнуть и что для этого нужно сделать с гранатой.

Солнце уже подбиралось к закату, когда они добрались до казармы. Между домами на укатанной дороге слышались крики и смех: мелюзга играла волосяным мячом в «высокого дуба». А у крыльца Слободкиных собрались ребята постарше. Были тут Илюхины братцы, Ваня Колесин, станционные Ленька Чалов, Пронька и Толик Калиткины, одетые в чистое. И Петька это сразу заметил.

— Че эт вы вырядились?

Оказалось, что в деревню привезли кино и скоро будут показывать. Последний раз кино они смотрели еще зимой, и потому путешественники обрадовались. А пока стали выкладывать на завалинку трофеи — шары и ролики, подшипники, цветные проводки, пружины, трубочки. Находки вызывали всеобщую зависть. Петька было уже потянулся рукой в сумку с пулями, но тут заметил идущую от сараев бабку Слободкиных — старуху высокую, строгую. Задыхаясь от ходьбы, она остановилась около табунка, подозрительно оглядела всех:

— Чего еще затеваете? Га?

— Мы ничего, баба, — торопливо отозвался Илюха. — Мы вот игрушки показываем…

— Еще железяк понаперли, — глянув через головы на завалинку, проворчала бабка и покосилась на внука. — А тебя где черти с утра носят? Опять, поди, в сопки шлындали? Га?

Илюха виновато набычился, молчал, но бабке некогда было дожидаться его признаний. Тяжело переваливаясь, она пошла дальше к крыльцу, наказав:

— Смотрите, чтоб без озорства тут!

Илюха притащил из летней кухни чугунок с треснувшим боком и стал высыпать в него самое драгоценное — пули. Увидев их, все притихли, широко раскрытыми глазами заглядывая в чугунок.

— Во! — освободив карманы, сказал Илья. — Свинец теперь лить будем…

Петька, растопыривший свою сумку для показа, шмыганул носом и, загадочно щурясь, сообщил:

— У нас и еще кой-чего есть. — Он подтолкнул локтем Загидуллу, который ждал своего часа в гордом молчании. — Ну? Или опять жмотишься?

Под взглядами нетерпеливых зрителей Загидулла вытащил гранату. Ребята замерли, не отрывая глаз от ребристого темного бока с железной скобой. Загидулла ухмыльнулся, подбросил гранату на руке.

— Видал, чего мы находили?

Ребята молчали. Лишь Толик Калиткин, осмелев, провел пальцем по разрезу и прошептал:

— Востренький!

Растерянный Пронька посмотрел на Петьку, на Илюху, переглянулся с Ленькой и, озабоченно хмурясь, сказал:

— Даете вы… И чего с ней делать?

Петька с Илюхой начали было рассказывать про рыбалку на Длинном озере, но тут из-за угла дома вышел Митяй Будыкин. Он только что помогал матери вскапывать грядки, руки его были запорошены землей, и одет Митяй был по-рабочему.

За последнюю зиму Митяй крепко вытянулся и раздался в плечах. А после отъезда в интернат Юрки Шарапова, Амоса и Семушки он остался самым старшим из ребят полустанка, и с ним приходилось считаться. Задирать Митяя в одиночку никому не хотелось — уж больно крепкую получишь подзатылину….

Ребятишки расступились перед Митяем и выжидающе примолкли. Тот сразу увидел блестевшие на завалинке железяки, повертел в руках шары, подшипник, потом запустил руку в чугунок и, пересыпая пули сквозь пальцы, склонив чубатую голову, вприщурку глянул на Петьку, на Илюху:

— А глаза ими не вышибет?

— Проверяли уже… — буркнул Петька.

— И где вы это нашли, огольцы?

— Они на полигон ходили, — объяснил Пронька. — Ты смотри, чего еще притортали. — Он повернулся к Загидулле. — Покажи-ка…

Понимая, что противиться бесполезно, а то находку могут просто отобрать, Загидулла протянул Митяю гранату. Тот забрал ее в свою замазанную землею ручищу, повертел и, скрывая удивление, спросил:

— И че делать с ней будете?

Тут вперед выступил Илюха.

— Че-че… Рыбу глушить будем. На Длинном озере. Понял? Она как рванет — по ведру на брата наберем. Пойдешь с нами?

— Рыбу? — Митяй усмехнулся. — Ну вы балды прямо! Она же, скорей всего, учебная…

— Учебная!.. — протянул Петька, поправляя на голове бескозырку. — А ты их видел, учебные-то?

— Ты гляди, гляди! — затормошился и Загидулла, который уже опасался за свою находку. Он подступил к Митяю, не выпускавшему гранату из руки. — Вот видал — на ней железяки какой ребристый. Как картинкам бывает, видал? И вот этат, этат штуковина шеволится вот… — Загидулла нажимал на штырек, а пальцами другой руки начал поворачивать и дергать кольцо. — Вот, видишь? А ета вот ее не пускат, шайтан…

Петька только теперь увидел, что на шплинте один усик уже обломан, а второй почти совсем распрямился. Обеспокоенный, он встрепенулся и крикнул:

— Ты че его крутишь? Ты че, Загидулла?

Ему бы кинуться, придержать усик! Но через секунду было уже поздно… Чека выскочила из гнезда, штырек вдвинулся внутрь, и все услышали легкий щелчок.

В эти мгновения, из которых собирались секунды, они почувствовали близость страшной опасности, от которой нужно было бежать. Братаны Илюхи Слободкина кинулись в дверь летней кухоньки… Отскочив, грохнулся за крыльцо Пронька… В сторону переезда шустро побежал его брат Толик…

Но острее всех близкую беду почувствовал Митяй, который еще держал гранату в руке. Он больно оттолкнул Загидуллу, откинул руку, оглянулся, глазами отыскивая безлюдное место, куда бы можно забросить эту страшную штуковину. Но с одной стороны поднималась стена дома, на дороге напротив суматошилась в игре мелюзга, вокруг разбегались ребята, а у дальнего крыльца разговаривала с соседками его мать… Все это как молния пронеслось в голове, и Митяй, глянув на Петьку с безысходной тоской, крикнул:

— Бегите же, черт вас! Чеши!!!

С этого момента все показалось Петьке тяжелым сном… Краем глаза он увидел, как за штабель из старых шпал метнулись Ленька Чалов и Загидулла, в коридор, мимо Вани Колесина, с крыльца глядевшего на деревню, вбежал Илюха Слободкин. И сам он побежал, и достиг угла летней кухни, но ноги стали как чугунные, и Петьке казалось, что бежит он страшно медленно… Он еще оглянулся в тот последний миг, когда Митяй, как-то неловко согнувшись, резко наклонился вперед. Тут-то тугим напором воздуха и ударило в землю у ног Митяя, вздыбив пыль, пламя, дым. Митяя приподняло неведомой силой, полуразвернуло, и тут же он рухнул, выкинув руку…

Только тогда Петька услышал грохот — оглушительный в спокойной тишине апрельского предвечерья. Зазвенели разбитые стекла, что-то сухое, горячее опахнуло Петькино лицо и резко толкнуло в плечо. Глянув на длинный косой разрез на тужурке, не почувствовав боли, он мельком подумал, что ему еще мало досталось. Оглядевшись, увидел белое лицо Вани Колесина. Тот все еще стоял на крыльце и теперь с удивлением глядел на упавшего Митяя, на его укороченную руку с безобразно торчащей белой костью, не замечая, что у самого из-под обоих пробитых штанин на доски крыльца густо стекает кровь…

И еще Петька заметил, как у переезда с тонким вскриком свалился Толик, а из коридора, закусив губу и сдерживая крик боли, волочит перебитую ногу Илюха. К нему заторопились вылезшие из двери кухни братья. Выбрались из-за укрытий Пронька, Загидулла, Ленька Чалов — все бледные, растерянные, еще и не понявшие всего происшедшего. И только теперь Загидулла увидел Митяя, черную лужу под ним. Глаза его стали круглыми, он дико закричал и кинулся через дорогу к своему дому…

С разных сторон к казарме бежали люди — растрепанные кричащие женщины, мужики с потными сердитыми лицами. Матери находили своих детей, припадали к ним, ощупывали, заглядывали в лица, и убедившись, что они невредимы, торопились туда, где уже голосили другие. Одна кучка людей толклась рядом с крыльцом, где лежал без сознания Ваня Колесин. Из его пораненных ног хлестала кровь. Распоров штанины, мужики тряпками перетягивали ему ноги. А на самом крыльце стонал на руках бабки Илюха с перебитой голенью. На откосе переезда бинтовали Толика: уже у линии настигли его осколки — один впился в плечо, другой — в бедро над коленом. Отталкивая ревущую мать Калиткиных, мужики и бабы рвали чью-то простыню, накладывали тугие повязки, нет-нет да оглядываясь в сторону дома. Там под стеной билась над изуродованным телом Митяя его мать — тетка Настасья…

Кто-то позвонил в Узловую. Задержав очередной состав, оттуда прислали мотриссу с врачом и двумя медицинскими сестрами. Они сделали уколы, поправили повязки и с помощью взрослых стали сносить раненых в мотриссу.

И тут запомнилось Петьке… Когда понесли носилки с Ваней Колесиным, он открыл вдруг глаза. Затуманенно посмотрел на шедшего рядом отца, разлепив губы, сказал:

— Я, пап, теперь знаю, какая она…

Отец встревоженно склонился к нему:

— Что ты, сынок? Что, Ваня?

— Она, пап, больная… война…

И застонав, Ваня умолк, опять впав в забытье.

В мотриссу отнесли и тело Митяя, накрытое простыней. Мужики держали рвущихся в дверь матерей. Оторвав от поручней чьи-то руки, последним в мотриссу заскочил врач. Он приказал немедленно позвонить в больницу, чтоб подготовили операционную. Мотрисса тронулась и, набирая скорость, понеслась на закат…

Хоронили Митяя тихим солнечным днем. На кладбище пришли все разъездовские, деревенские бабы, мужики, ребятишки. Даже дед Помиралка кое-как на бугор взобрался. Стоя у конца могилки, слабой рукой держался за красную тумбочку и обессиленно плакал. Женщины поддерживали кричащую в голос тетку Настасью. Мужики, прихлопывая лопатами, ровняли сырой холмик могилы, а над кладбищем синело чистое небо и плыли белые облака.

Вминая култышкой талую землю, к могилке подошел председатель колхоза Фрол Чеботаров. Он вставил в верхушку тумбочки штырь со звездой, вырезанной из листового железа. Покрепче вдавил звезду, оглядел всех и, склоня голову, негромко, вроде как самому себе, сказал:

— Что ж, Дмитрий… Иному солдату подвиг за много боев не дается, а кто другой в самом первом покажет себя. Так что спи, родной ты наш, и пусть земля тебе будет пухом…

Женщины плотнее окружили Митяеву мать и медленно, осклизаясь среди низкорослых густых дубков и крестов, почерневших от времени, стали спускаться с кладбищенского бугра.

Глянув еще раз на могилу, на памятник и звезду, Петька тоже двинулся за дружками, тихими в непривычной печали. Впереди шмыгал носом Шурка Орлов, рядом с ним, сунув руки в карманы, понуро шагали Ленька Чалов, Загидулла, Демка с Тараской, ребята Слободкины, Пронька… Сторонкой от них, ближе к женщинам держались девчонки, а сразу за взрослыми шли Юрка Шарапов, Семушка и Амос, вместе приехавшие из Узловой, Как и Юрка, Амос был одет в темно-синий бушлат с петличками на воротнике и железными буковками «Ж. У.». Петька уже знал, что это эмблемы железнодорожного училища, где брат учится на слесаря по ремонту паровозов.

Амос и Юрка совсем были не похожи на тех, какими Петька знал их раньше. Вчера, приехав, Амос оглядел знакомую с детства квартиру и, закурив тоненькую папироску, с укором глянул на младшего Юрку, на Петьку.

— Вы бы хоть чуть-чуть матери помогали да сами за порядком смотрели бы тут. — Амос переглянулся с Семушкой. — У нас в училище с такой грязью они бы месяцами в неурочный наряд ходили…

На радостях от приезда брата Юрка вытащил откуда-то двуствольный поджиг-наган и стал было хвастаться. Но Амос забрал наган, рывком свернул с него трубки, а ручку, над которой братец потел не один день, бросил в печь. Юрка чуть не завыл от горя, на Амос строго глянул на него:

— Мало вам покалеченных?

Юрка виновато затих, а Амос помолчал, думая о чем-то, шумно, по-взрослому вздохнул:

— Надо ж было додуматься до такого… Гранату а поселок приперли! Уж тебе, Петро, пора бы башку на плечах иметь? Или других дел нету? Не маленькие, поди…

Петька совсем расстроился. Говорил бы такое отец, дядя Яша Слободкин или еще кто из мужиков. А тут — Амос.

Не знал старший брат, что жить Петьке и так невмоготу. И вовсе не от царапин на плече от осколка. Все эти дни после взрыва казались ему каким-то кошмаром. Вот и сейчас, все больше отставая от идущих к разъезду людей, он неотступно думал о происшедшем. И, то ли пробуждаясь, то ли проваливаясь в черноту, вспоминал тот проклятый день, поход на полигон, и тот миг под стеною дома. Вспоминал уходящую к закату мотриссу, лица мужиков, допрашивающих его с Загидуллой, своего отца, отвесившего ему такую затрещину, что в голове зазвенело. Но и не от этого было больно. Вместе с другими ребятами в тот вечер допоздна просидел он на станции, ожидая сообщения из Узловой. И ушел только в полночь, когда сообщили, что операции сделаны всем и все жить будут.

Вспоминал, как к обеду на другой день на полустанок приехали два офицера-танкиста. Вместе с мастером они потребовали к себе Загидуллу, крепко выдранного отцом, и опять его — Петьку. Долго допрашивали про поход, ругали за самовольство. Седой майор заставил Петьку скинуть тужурку, осмотрел его рану, со вздохом сказал:

— В рубашке парень родился. — И посмотрел с грустью Петьке в глаза: — Знаешь ли ты, что было б, пойди этот осколок чуть ниже?

Потом офицеры забрали все пули и уехали на полигон, где, оказывается, оставалось отделение охраны. Вечером, вернувшись, танкисты собрали в красном уголке всех, кто был свободен.

Майор говорил про горечь утраты, виноватил и взрослых, и пацанов.

— Боевая граната на огневом рубеже осталась случайно, — хмурясь и не выпуская из рук папиросы, говорил он. — Мы найдем виновного, крепко накажем. Но на стрельбище могут оказаться и неразорвавшиеся снаряды. Ходить там категорически запрещено. Даже солдатам! А гражданскому населению к месту стрельб и приближаться нельзя. Не зря же строгий указатель там поставлен…

И еще сказал усталый майор:

— Потерпите, товарищи… Отдадим мы вам те места. Вот закончим свои дела, саперы с миноискателями проверят всю территорию, и будете собирать там ягоды, охотиться, дрова заготавливать…

Закурив, мужики окружили танкиста, заговорили про фронт. Майор сказал, что победа теперь уже совсем близко. На западе наши везде наступают и бои идут не где-нибудь, а в Германии, в самом Берлине…

А на другой день военный студебеккер привез из Узловой Митяя в красном гробу. В квартиру Будыкиных сходили почти все с полустанка. Петька на всю жизнь запомнил спокойное, совсем взрослое лицо Митяя с крапинами ожогов, свечи у изголовья гроба, закрытое зеркало, тихо плачущую тетку Настасью, неотрывно глядящую в лицо сына, младшую сестру Митяя Наташку…

Вспоминая все это, чувствуя в голове шум и боль, Петька еще сильнее думал над одним вопросом, на который, знал он, теперь никто уже не сможет ответить. Еще тогда, глядя вслед уходящей мотриссе, он вдруг подумал о той секунде, когда, наверно, смог бы удержать смерть, смог бы спасти Митяя, как тот спас всех. Ведь была же эта секунда, была!

И Петька терзался оттого, что не он, а всегда тугодумный Митяй понял ее… Но зачем он не бросил гранату там же, не побежал, как все?.. Может, подумал, что она не страшная вовсе? Что не будет больно потом?..

Нет, Митяй же знал, что в руке у него не поджиг — граната. Как же он сумел не бросить ее, как догадался накрыть?..

Далекий, знакомый голос издалека пробился сквозь Петькины думы. Он тряхнул головой и увидел впереди Зинку, тоже отставшую от людей.

— Пе-еть!.. Пе-етька-а! — тянула она. — Пойдем к Будыкиным. Тетка Настасья всех ребят звала. Она рисову кашу будет давать! С конфетками. И блины…

Петька остановился. Долгим, непонимающим взглядом посмотрел на Зинку, скрипнул зубами и, махнув рукой, напрямую через покос деда Орлова пошел домой. Плечи его, обтянутые той же тужуркой, рассеченной осколком, вздрагивали, будто пытались вырваться из одежки.

…Воротясь с поминок, мать увидела Петьку на кровати. Окликнула его, потом тихонько подошла и заглянула в лицо.

Сжавшись в комочек, Петька спал, неровно дыша. Лицо его густо усыпали капли пота… Петька зябко вздрагивал, сжимался, пряча руки в ногах и, что-то вскрикивая, протяжно стонал.