Идеализм-2005

Рома и Лена

— Леха, скинь телефон кому-нибудь, — говорит мне Ольга К., красивая светловолосая девушка. — Пока после собрания народ втыкает, успеем парой слов перекинуться.

— Женя, подержи, — я передаю трубку, мой видавший виды черно-белый «самсунг», командиру Восточной бригады Московского отделения НБП.

— Да, давай, — Женя 3. — дисциплинированная нацболка и лишних вопросов не задает.

Ольга и я спускаемся на улицу. Уже темно, моросит дождь, пахнет осенней сыростью.

— Ты что завтра вечером делаешь? — спрашивает она меня.

— Никаких планов нет, учиться думал.

— Есть к тебе тема.

— Всегда готов, для этого и в Партию вступал.

— Хорошо. В общем, будь завтра к шести часам вечера в Макдоналдсе на «Сухаревской». Понятно?

— Да.

— Без телефона. Оставь дома.

— Ага.

— Ну и никому не говори, конечно же, куда и зачем идешь.

— Я и сам пока не знаю, зачем.

— Завтра узнаешь.

— Отлично.

— Да, смотри насчет «хвостов», когда ехать будешь. Ты ведь в курсе? «Хвосты» там, опера, наружное наблюдение?

— В курсе, конечно. Насчет «хвостов» понял все.

— Очень хорошо. На этом все пока. Пошли обратно. А то до тебя Кирилл Борисович еще доебется потом, — Ольга улыбается. — Сам знаешь он до всех доебывается, кто долго со мной говорит, — улыбка нацболки переходит в звонкий хохот.

Кирилл Борисович — это Кирилл по прозвищу Чугун, ее молодой человек, коренастый белозубый силач. Участник исполкома Московского отделения, бессменный бункерфюрер Второго Бункера, взятого штурмом спецназом ГУИН в июне 2005 года. Нацболы Кирилла не любили. Высокомерный, придирчивый, возводивший дисциплину в абсолют, он выгонял на улицу пьяных панков, раздавал зуботычины за беспорядок и немытую посуду. Но уже тогда я знал, что он вскрыл себе вены перед входом в мусарню, где пытали Ольгу после захвата Минздрава 2 августа 2004 года. Такой вот парадокс. Кирилл вскрывался и во время штурма Второго Бункера, но тогда это имело конкретный политический смысл.

Когда мы возвращаемся к горкому КПРФ, где проходили партийные собрания, под дверью уже стоит толпа нацболов. Идет дым от одновременно закуренных сигарет.

— Нацболы! Выдвигаться пора, — командует В…та. — До метро идем все вместе, никто не отстает. «Аргументы» на изготовку. До «Павелецкой» все едем в одном вагоне. Сейчас, может, будет махач, скауты нашистов рядом лазают.

— Нормально все? — заботливо спрашивает меня Женя 3., командир звена Восточного и Центрального округов, или просто Восточной бригады, когда протягивает мне мой черно-белый «самсунг».

— Да вообще заебись.

Женя идет рядом со мной, я чувствую ее теплое плечо. Моя рука сжимает газовый баллончик.

Бомбера, косухи, спортивные куртки Umbro. Гриндера, берцы, кроссовки. На многих партийные значки. Плотные ряды двигаются к метро. Нацболы расходятся с еженедельного собрания.

На «Сухаревской» я был без десяти шесть. Огнями переливалась октябрьская Москва, ветер гонял по асфальту желтые листья. На выходе из метро лили пиво какие-то студенты.

Я еще раз оглянулся. Да, все чисто. «Хвостов» нет.

Перед входом в Макдоналдс курил высокий, немного сутулый человек в очках. На нем были куртка-бомбер и черная кепка. Сигарета отсвечивала на перстне с черным камнем.

Я подошел ближе.

— Здорово, Леха, — обернулся он ко мне.

— Привет.

— Роман, — протянул мой новый товарищ руку.

— Я знаю, как вас зовут. Вы были гауляйтером Московского отделения НБП раньше. До захвата Администрации президента в декабре прошлого года. Еще вы на суде по «декабристам» недавно ведь были.

— Был, был. Ладно, пойдем, — Рома улыбнулся. Потом выкинул сигарету и открыл дверь.

Я молча пошел за ним.

Московских обывателей в макдаке было немного. Мы дошли до стола в дальнем углу.

— Привет, — протянула руку девушка в черной джинсовке и с длинными черными волосами, которая сидела за столом, — Лена.

Это была Елена Боровская, боевая подруга Ромы, его заместитель, организатор почти всех громких акций НБП.

— Леша.

— Садись, садись. Как дела?

— Хорошо.

— Тебе купить чего-нибудь?

— Ну, кока-колу.

— Роман Андреич, сходи за кока-колой, мне тоже одну возьми.

— Слугой тут, блин, у вас стал, — с притворным недовольством улыбнулся Рома. — Леша, тебе большую, среднюю?

— Среднюю.

— Андреич, мне большую.

— Да, Елена Васильевна.

Когда Рома отошел, я отметил про себя следующую деталь: он смотрит на собеседника исподлобья, наклонив немного голову в левую сторону. Жестикулирует правой рукой и чуть-чуть запинается. В эту манеру речи я влюбился сразу и впоследствии даже сам ее копировал.

Лена в это время начала что-то отмечать на листке бумаги.

«Вот классно, планы какие-то крутые, видимо, постоянно составляет», — подумал я.

— Разбирайте, — Рома вернулся с подносом. — Ты в МГУ учишься? — спросил он меня, когда я втыкал трубочку в пластиковую крышку.

— На истфаке, да.

— Я в Брянске на истфаке учился. То еще веселье было. Факультет фашистов, блин. Я и в школе историю любил. Помню, карты исторические особенно в учебниках любил рассматривать. Представлял, как мы в разных странах будем ебашиться. Еще когда классе во втором был, солдат Ваффен-СС в тетрадке рисовал.

— Прикольно.

— Ага, блин, прикольно. На учет поставили, из пионерской организации чуть не исключили.

— Сейчас нет такого уже.

— Ну смотри, это пока нет. Скоро нашисты[2] это вам устроят. С брошюрой своей «Гламурный фашизм», помноженной на иконы Столыпина.

— у нас в школе раздавали ее. «Гламурный фашизм», то есть. Забавно они пишут там. Ну что типа те, кто против Путина, те за эсэсовца Дитриха.

— Молодежи какие-то бабкины сопли и бредни втирают. Серость и скука, как и все здесь.

— Да, типа того.

— Леха, телефона нет? — Лена посмотрела на меня.

— Нет. Дома оставил.

— Хорошо.

— Мы с Dead Head, то есть Еленой Васильевной, прочитали твою анкету о вступлении в Партию, — Рома наклонился к столу и говорил тихо. — Мы сейчас все новые анкеты пересматриваем. И от бригадира твоего, от Жени, и от других достойных партийцев о тебе много хороших отзывов.

— Спасибо.

— …Ты в сентябре в Партию вступил?

— Да, в начале месяца.

— Понятно. Ты пишешь в анкете, — продолжал Рома, — что хочешь заниматься акциями прямого действия, готов к любым последствиям.

— Так и есть.

— Знаешь, какие последствия могут быть?

— Знаю. Тридцать девять человек сидят в клетках Никулинского суда, и я тоже посижу, если понадобится.

— Хорошо, — Рома посмотрел на меня внимательно, — хороший, нацбольский ответ.

— Спасибо, — я произнес это еще раз и поморщил лоб.

— Ты раньше в АКМ[3] был?

— Да.

— Удальцов пытается движухи как мы делать, но ничего у него не получается, — Рома откинулся на спинку стула. — Ты в каких акциях участвовал?

— Демонстрация у украинского посольства в поддержку одесских комсомольцев, это июнь 2004. Потом в июле мы приковывались на Ильинке, рядом с Администрацией президента, когда компания против монетизации льгот шла. 2 августа, когда вы Минздрав захватывали, на прорыве был. Потом в захвате Министерства образования участвовал год назад.

— А правда, что внутренняя группа внутри здания заблудилась, а внешняя от гастарбайтеров убежала?

— Ну, как сказать, — я потупил взгляд в стол с виноватой улыбкой, — я в наружной группе был, и мы не должны были приниматься по плану. Видим — пазик едет. Подумали, ОМОН. Решили, так сказать, отступить. Бежим, а автобус за нами. Все, думаем, прием. Пазик нас обогнал, на светофоре остановился. Смотрим — внутри гастарбайтеры. Журналисты это тоже выкупили, написали в газетах.

— Весело у вас там было, — Лена засмеялась негромко.

— Потом, когда пенсионеры бунтовали, на «Калужской» с ментами дрался. В феврале этого года. Тоже прикольно получилось. ВВшники из дивизии Дзержинского испугались, дубинками отмахивались, как в последнем бою. В больницу несколько человек наших поехали.

— На нацболов тогда «Гладиаторы»[4] в метро прыгнули, — сказал Рома.

— Я знаю.

— Не смогли, блин, отмахаться. Позорно для революционной организации…

— Я на «Автозаводской» полтора месяца назад был. Когда с битами на нас прыгали после собрания.

— Да, та еще история, штурмовики, блин, революционные… Пизды от гопников каких-то получаем. Сейчас с Леной освоимся в Москве и начнем все это дерьмо разгребать потихоньку.

— Да, это очень хорошо. Хотя и те, от кого пизды получаем — серьезные пассажиры, лучшие хулиганы московские.

— Это не важно, революционеры ни от кого пиздюлей получать не должны. В этом направлении надо работать.

— Леха, как у тебя со спортом, кстати? — спросила Лена.

— Ну как… С семи лет лыжными гонками занимался, на соревнованиях всероссийских выступал. Потом дзюдо, боксом немного. Прошлый год в универ готовился поступать, поэтому подзабил на спорт немного. Когда в АКМ был, то с бонами, скинами и фанатами то есть, драться приходилось. Хотя я как-то больше «на говне» дрался с ними, с баллончиком газовым и прочими штуками.

— Хорошо. Полезные навыки, одним словом.

— Смотри, Леха, у нас своих правых фанатов хватает, — Рома усмехнулся.

— Я в курсе.

— В общем, отлично, весь твой политический опыт нам пригодится.

— Да ладно, какой там опыт.

— Но сейчас к тебе другая тема, — продолжил Рома.

— Слушаю.

— Нам сейчас нужны люди, которые акциями будут заниматься. После Администраци президента много народу сидит. А акции должны продолжаться.

— Я для того в Партию и вступил. Самопожертвование — путь к революции, я так верю.

— Хороша мы это будем иметь в виду, — Рома кивнул. — Общую технику безопасности знаешь?

— Про телефоны, прослушку, «хвосты» знаю.

— Разведку знаешь как проводить?

— Разведку перед акциями?

— Да.

— Это приходилось.

— Есть аппаратура для этого подходящая, фотоаппарат или видеокамера?

— У матушки видеокамера есть, могу ее использовать.

— Замечательно.

— Карта Москвы?

— Есть, конечно. И в бригаде нашей у всех есть.

— Отлично. Карта всегда пригодится.

— Да, я знаю, карта всегда нужна. У меня она и сейчас в кармане.

— Хорошо. Что скажешь, Елена Васильевна? — Рома повернулся к Лене.

— Будем работать, что тут еще сказать.

— Леша, а у тебя в Восточной бригаде есть еще ребята, которые этой темой могли бы заниматься? — глаза Ромы блестели за очками.

— В бригаде?

— Да.

— Есть парень один. Только в Партию вступил. Молодой, ему семнадцать, как и мне. Студент из Мордовии. Кличка Дарвин. Зовут Серега.

— Почему Дарвин?

— Не знаю, представился так.

— Ладно, не суть важно. Подтягивай тогда его потихоньку тоже со временем. Так… — Рома запнулся на секунду. — Женя у вас командир.

— Да, она. Хорошая девушка, отличный бригадир.

— У тебя время есть плотно бригадными делами заниматься?

— Найду.

— Хорошо. Мы тебя, короче, заместителем Жени тогда назначаем. Пора тебя к московским делам подтягивать, благо только хорошее про тебя слышали. Будешь ей помогать по бригаде. На следующий исполком вместе приходите. Послезавтра. Встречаемся рядом с Макдоналдсом на «Проспекте Мира». В семь вечера.

— Понял. У Жени раньше был заместитель, Марина, та, что из Арзамаса. Но она слилась куда-то. Вы ее знаете точно.

— Знаем. Раз слилась, то тем более тебе теперь заместителем быть.

— Да.

— Хорошо. Елена Васильевна, мы все обсудили?

— Да вроде все, Роман Андреич. Леха, мы на следующем исполкоме скажем, где и когда по нашей теме встретимся. По акциям.

— Понятно.

— Ну все, пошли тогда.

Мы вышли на улицу, Рома и Лена закурили.

— Леха, скоро мы начнем такие дела делать, все тут нахрен перевернем, — Рома мечтательно огляделся, — столько всего впереди. Сейчас тут только в Московском отделении снова освоимся, и начнется.

— Да, скорее бы. Круто будет, — я преданно посмотрел на Рому. Он был выше, и я смотрел снизу вверх.

— Тебе куда ехать?

— По кольцу до «Курской» и оттуда до «Первомайской».

— Точно, ты ж с Восточной бригады. Мы тут еще погуляем с Еленой Васильевной немного.

— Понял. До встречи тогда. До послезавтра.

— До встречи. Слава Партии!

— Слава Партии!

Я спускался в метро. Головокружение от счастья прямо какое-то наступило. «Эти люди будут делать революцию, они поведут нас в настоящие бои. И они доверяют мне, — думал я, в меру патлатый, худощавый, сильно неуверенный в себе семнадцатилетний нацбол. — Теперь как будто в Боевую организацию эсеров приняли, осталось только самому как Егор Сазонов или Иван Каляев[5] стать. Рома и Лена — все, остальное — ничто».

Когда я доехал до «Курской», было около восьми. Час пик, полно народу, толкучка, мелодии музыкантов из перехода. Я остановился, прицепил к бомберу партийный значок. Весело зашагал по переходу.

Неделей раньше я видел Рому на суде по делу о захвате Администрации президента. Тот осенний день заслуживает отдельного рассказа.

Наш бригадир Женя З. назначила стрелу Восточной бригады рядом с метро «Университет». Туда я собирался подойти, отсидев половину первой пары.

Было почти по-летнему солнечно. Недалеко от круглого вестибюля мели асфальт таджики в оранжевых жилетках. От ларьков остро пахло беляшами и шаурмой. Туда-сюда спешили студенты и интеллигентные москвичи постарше.

Женя З., красивая, высокая девушка из Рязани с большими голубыми глазами, как у персонажей аниме, и каштановыми волосами, стояла рядом с выходом.

— Привет! Вроде не опоздал, — я резко остановился рядом с ней. — С пар бежал.

— Все нормально, Леша, ты успел. Алина еще должна подойти, но что-то опаздывает. Пять минут подождем, потом выдвигаемся.

— Понял. Женя, вот и она! — нацболка как раз выходила из метро.

— Привет, Алина! — поздоровалась с ней Женя. — Мы как раз тебя вспоминали.

— Привет! Молодцы, что могу сказать, — она улыбнулась. — Привет, Леша!

— Привет! Как дела?

— Да отлично все.

— Ну, все, звено в сборе, — пошутила Женя З., — больше никого сегодня быть не должно. Можно идти. Леха, ты ведь дорогу знаешь?

— Знаю, на суд с универа уже в который раз иду.

— Долго топать?

— За полчаса дойдем. Или минут за двадцать, если быстрым шагом.

— Отлично. Леха, веди.

— Ага.

— Как в универе дела? — спросила меня Женя З., когда мы тронулись.

— Отлично, сдал вчера реферат про финикийцев, — я смотрел вниз, на желтые листья, которые сбивал в стороны с асфальта своими черными гриндерами. Почти всегда смотрю в землю, когда иду.

— И что ты написал про этих финикийцев? — большие глаза Жени смотрели на меня с притворным удивлением.

— вообще они отвратительные были какие-то. Детей в жертву богам своим приносили. Особенно Баалу-Хаммону, — я старался отвечать по-простецки, но получалось как-то витиевато, заумно. — Когда в школе про Пунические войны читал, как-то больше за Карфаген был. Карфаген ведь фиикийской колонией был сначала. Сочувствовал им, как проигравшим, наверное. А сейчас думаю, да и хуй с ними, проиграли — и хорошо.

— Харчиков[6] еще на митингах про Карфаген поет, — расхохоталась Женя 3.

— Да, и он тоже. Я финикийцев от этого не начинаю больше любить.

— Я письмо от Вовы Тюрина получила, — Женя стала серьезнее. — Сегодня покажу ему, что дошло.

— Мне рассказ его в «Лимонке» как-то так, — ответил я. — Написано хорошо, выразительно. Но не революционно как-то. Юмор есть, а революционности нет. Захватили Администрацию президента, но массовые беспорядки устраивать не хотели, кто-то там еду искал в кабинете. Что за фигня, что за фантазии. Понятно, что юмор и все такое. Но не то, как по мне.

— Да ладно, Леша, хороший рассказ.

— Мне тоже не особо понравилось, — встала на мою сторону Алина, высокая, красивая нацболка с добрым лицом и каштановыми волосами. — Зачем акцию в балаган было превращать, даже в типа юмористической форме? Ну что он пишет, беспорядков делать не хотели, а своими делами занимались, или как там. Написано хорошо, конечно, но про захват АП[7] и лучше писали до него.

— Предали, блин, командира…

— Вова все равно герой Партии, да к тому же из Восточной бригады. Гордость наша, без всяких преувеличений, — Алина вынесла общее заключение, — и рассказ тут не важен.

— Да, — я кивнул. — Нам сюда идти надо.

Мы свернули с проспекта. Листьев под ногами стало меньше. Небо закрыли серые новостройки.

Прогуливались несколько мамаш с маленькими детьми, на лавочках болтали старушки.

— Молодец, Леха, довел, теперь близко уже, — похвалила меня Женя З., — отсюда я и сама дорогу знаю.

— Надо бы приготовиться на всякий случай, если нашисты…

— Да. Давайте шагу прибавим. Все на «ударах»[8]? — спросила Женя.

— Да.

— Отлично. И повнимательнее. По сторонам смотрим.

— Минуты две осталось идти. Если прыгнут, то сейчас, наверное, — подумал вслух я.

— Ничего, Леша, отобьемся, — ответила Женя. — Может быть, отобьемся… Эти последние две минуты мы шли молча.

Никулинский суд находился на самой окраине района, за ним начинался пустырь.

Было заметно, что день тут выдался необычный. Перед зданием стояли металлические заграждения, переминались несколько пузатых ментов. На крыльце прохлаждались два спецназовца ФСИН в камуфляже. Нас они осматривали пристально и неодобрительно.

— Смотри. Эти самые. Нацболы, — пробормотал один.

Мы отвернулись от элитного мусора.

— Куда? — встрепенулся на пропускном пункте пристав в синей форме. — Что за заседание?

— НБП, — ответила за всех Женя З. Она не только была командиром звена, но и выглядела на порядок цивильнее меня и Алины.

— A-а, понятно. Эти самые. Оружие, колюще-режущие предметы? Имеются?

— Нет.

— Паспорта?

— Да, вот, смотрите, — Женя З. повернулась к нам. — Ребят, покажите ему паспорта.

— Вижу. Проходите, — пробормотал пристав, на рамке металлоискателя я «зазвенел».

— Что это, блять? — пристав поднял зад со стула.

— Пряжка от ремня.

— Хрен с тобой, проходи. В следующий раз другой ремень надень.

— Охуенно, оружия совсем у меня никакого, конечно, нет, — улыбнулся я Жене — «Удар» — то с собой.

— А мы даже не звякнули, — она взглянула на меня своими анимешными или рязанскими глазами.

— Патроны пластиковые, что ли, у вас?

— Да, я специально подумала. Чтобы на суды ходить.

— У меня железные, поэтому «зазвенел». Зато они в деле лучше.

— Это, Леша, ты так думаешь…

— Я тебе точно говорю.

— Ладно, — Женя усмехнулась, — пошли наверх.

Мы поднялись по лестнице к конференц-залу. Ни один другой кабинет суда не вмещал тридцать девять подсудимых. В коридоре стояло человек двадцать нацболов.

— Привет — поздоровался с нами Алексей Сочнев, парень среднего роста с длинными черными волосами. Он отвечал за работу партийного сайта и ходил обычно на суды. — Нормально дошли?

— Да, вообще без проблем, — ответила Женя 3.

— Снаружи все спокойно?

— Мусоров много. Спецназ тоже. Нашистов не заметили пока.

— Обратно до метро вместе пойдем. Всякое может случиться.

Я оглянулся. Чуть в стороне стояли родители заключенных нацболов. В нашу сторону оттуда раздавалось раздраженное шипение:

— Делать вот нечего, по судам мотаются.

— Действительно, работать бы шли.

— Лимонов-то поди не пришел, сопляков вместо себя прислал.

— И захватывать Администрацию эту тоже сам-то не пошел, а наших вот послал. Теперь сидят, а он живет себе припеваючи…

— Да не говорите…

Матери заключенных были замотаны в черные и серые платки. «Они сюда будто на похороны приходят, — подумал я. — Не рассекают же они постоянно вот так по улицам в платках».

Определение «похороны» подходило. Для этих обывателей государственные репрессии были самой страшной трагедией. И трагедию они хотели пережить по-обывательски, в платках, в соплях, с водкой на кухне.

В коридоре показались спецназ ФСИН и ФСБшники в штатском.

— Значит, в клетки уже завели ребят, если спецназ пришел, — шепнула мне Женя, — сейчас запускать будут.

— Родственники первыми, наверное, пойдут?

— Да.

Жирный ФСИНовский мусор в камуфляже и черном берете, с укороченным Калашниковым на плече встал перед дверью:

— Заходите давайте. Родители, родственники — первыми. Паспорта показывайте в развернутом виде.

Родня подсудимых заняла первые два ряда. Нам, партийцам, отводились задние скамейки.

— О, здорово, патлатый, опять пришел, — когда я входил в зал это произнес заключенный, сидевший ближе всех к двери, Женя Королев. После двух месяцев судов он знал меня в лицо.

— Да, Смерть! — ответил я, поднимая вверх сжатую в кулак руку. А что еще делать?

— Вот видно, наш человек, — он засмеялся и толкнул локтем соседа. — Молодец, патлатый.

— Эй, не разговаривать! — спецназовец ткнул меня в спину.

Я сел рядом с Женей 3. Она радостно махала рукой Вове Тюрину, невысокому парню в синей куртке. Тот умиленно смотрел на нашего бригадира.

Матери нацболов в это время заливались слезами, наблюдая чад в трех огромных клетках. Будто похороны, натурально.

А на самом деле парни приехали из тюрьмы посмотреть на девчонок, девчонки на парней. А кто-то просто спал целыми днями.

Тут же, в конференц-зале, были адвокаты, прокуроры, судья, мусора.

Но это так, декорации, фон.

Ходячая мантия, плешивый дядька, устроилась в кресле. Действие качалось.

— …Суд вызывает для допроса свидетеля Попкова…

Пристав, шнырь судьи, затрусил в коридор.

И прибежал обратно. За ним прихрамывающей походкой шел Рома.

Под расстегнутой черной курткой-бомбером был виден потертый зеленый «бундесверовский» свитер. Бывший изгнанник, которого десятью месяцами ранее ФСБ искала по всей Москве за организацию захвата путинской Администрации.

— …Преступлений никто не совершал, вы тут тридцать девять человек невиновных держите, — закончил Рома отвечать на вопросы плешивой мантии и прокурорш.

— Это не вам решать! — завелись две фурии в синих прокурорских мундирах. — Это суд разберется.

— Да, свидетель Попков, суд разберется, — пообещал судья. — Обвинение, защита, еще вопросы есть?

Вопросов больше не было.

— Свидетель, вы можете идти. Паспорт возьмите.

Рома развернулся. Он медленно подошел к клеткам. Окинул взглядом товарищей.

— Да, Смерть! — вверх поднялся сжатый кулак.

— Да, Смерть! — ответили нацболы по другую сторону решетки.

Судья, тетки-прокурорши, мусора, спецназ ФСИН впали в ступор от такого святотатства в храме российского порядка. Государство воздвигло здесь три огромные клетки, окружило их спецназовцами. Гособвинение уродливым бюрократическим жаргоном говорило о виновности заключенных. Власть каждым шагом, каждым жестом демонстрировала здесь свою вечность, незыблемость, готовность раздавить любой бунт. Подчинение, страх, мольбы о прощении, обращенные к прокурорским мундирам и судейским мантиям — таким путинский режим хотел видеть процесс над тридцатью девятью нацболами.

А вместо этого в конференц-зале Никулинского суда раздавалось партийное приветствие.

«Да, Смерть!» — как ответ столетним традициям российской государственности, с их покорностью и трусостью.

Суд закончился. Мы выходили на улицу.

Этой чудесной осенью 2005‑го года черное и золотое воевало с серым. Асфальтные джунгли, серые дома, обезличенные новостройки. Но посреди всего этого — золото. Густой золотой блеск осеннего солнца. Золотые осенние листья, которые ветер носил по серому асфальту. Золото отсвечивало на черных куртках партийцев. На коротких черных волосах Ромы.

Вечность отражалась в настоящем. Администрацию президента нацболы захватили 14 декабря, в день восстания декабристов. На Сенатской площади декабрист Каховский застрелил царского генерала Милорадовича.

«Да, я прямо посреди вечности, — решил я тогда, в тот день, — я в вечности, но и одновременно в октябре 2005 года». И в Роме, этом высоком изгнаннике было что-то от мрачного декабриста Каховского.