Интеграл похож на саксофон

ОРКЕСТР ВАЙНШТЕЙНА

Время, как бесконечные волны прибоя, перекатывает в памяти осколки жизни, сглаживает острые края, стачивает их в голыши, похожие друг на друга, так что и не сообразишь, от какого куска отколото. Не у меня одного это происходит. Читаю воспоминания музыкантов тех лет, с которыми ходили одними тропами, и понимаю — они запомнили иначе.

Несколько лет подряд я регулярно ездил слушать оркестр Вайнштейна, сначала в танцевальный зал ДК Первой пятилетки, потом, после 1962 года, в ДК Ленсовета.

В конце лета 1964 года оркестр Вайнштейна переехал из ДК Ленсовета к Нарвским воротам, во вновь отстроенный танцевальный зал. Открыли его 28 августа таким составом: трубы — К. Носов, А. Смирнов (Перл), А. Антонов, А. Гиневский; тромбоны — В. Мусоров, Б. Кричевский, Б. Кузнецов, А. Финкельштейн; саксофоны — Г. Гольштейн, В. Горбовский, Ф. Запольский, Г. Бурхард, Г. Фридман; валторны — В. Вилон, В. Груз, В. Мардкович; туба — Р. Минков; рояль — Л. Болдырев; контрабас — В. Неплох; ударные — С. Стрельцов; солист-вокалист и вибрафон — В. Милевский.

Внимательный читатель уже отметил для себя три валторны, инструменты для джаза крайне нетипичные. Два валторниста, Вилон и Груз, были блестящими оркестровщиками, они могли «снимать» с магнитофонных записей сложнейшие нагромождения гармоний, вроде тех, которыми славился оркестр Стэна Кентона или Гила Эванса.

У Володи Груза абсолютный слух, открытый еще в юности, когда он был военным воспитанником в музвзводе. Садист-старшина для развлечения наугад тыкал в фортепианные клавиши, заставляя «воспитона» угадывать ноты и аккорды. А когда тот ошибался, мог побить тяжелым кулаком. Это чрезвычайно обострило его природные способности, но напугало на всю жизнь.

Володя был человеком нервным, неуверенным и молчаливым. При знакомстве с девушкой он не мог выдавить из себя ни слова. Просто сидел и смотрел на нее, и в этом гипнотизирующем взгляде выражалось столько всего, что девушка в конце концов не выдерживала и кидалась к нему в объятья. В оркестре Володю прозвали «половым удавом».

Пианист Лев Болдырев был похож на молодого профессора — мягкая усмешка, очки, изысканные манеры. Его увлечение джазом было скорее надстройкой, чем базисом. Основа, консерваторская подготовка, проявлялась в его блестящем исполнении «Рапсодии в стиле блюз» Дж. Гершвина, которую он играл в концертных программах оркестра. Вайнштейну, боровшемуся с советской властью чуть ли не за каждую синкопу, гершвиновское музыкальное полотно придавало изрядную респектабельность — это козырь, которым можно крыть любой худсовет. После ухода Болдырева Иосиф Владимирович несколько раз пытался возродить рапсодию в программах разных лет, но того высокого класса достичь так и не удалось.

Зимой 1965 года Болдырева пригласили в Кировский (Мариинский) театр концертмейстером, и он покинул оркестр Вайнштейна, где проработал несколько лет. Быть может, он понял, что его развитие как музыканта в оркестре имеет предел.

Примерно в это же время группу саксофонов покинул Георгий «Жорж» Фридман. Ушел он по болезни, дуть в огромный баритон стало невмочь. Но духовая закалка тех лет, мне кажется, все-таки дала плоды, потому что Жорж и сегодня, спустя 45 лет (февраль 2010 года, когда я пишу эти строки), жив и успешно трудится на духовной ниве — он стал отцом Георгием, священником католического храма Св. Екатерины.

Из воспоминаний о. Георгия

Жорж ушел, вместе с ним ушел его сочно рыкающий инструмент. Оркестр остался без баритониста и без баритона. Гена (Геннадий Львович) Гольштейн, фактический руководитель оркестра, связался со мной и дал понять, что он пробивает мою кандидатуру. Ему известна моя работа с Додиком, Гена слышал, как я играю, и вообще мы знакомы несколько лет. Были и возражения: нет опыта оркестровой игры, а главное — нет инструмента. «Если найдешь баритон, — сказал Гена, — мы тебя возьмем».

Я бросился на поиски, обзванивал всех знакомых саксофонистов и пришел за помощью к Додику. Он по секрету рассказал, что его тоже приглашают к Вайнштейну на замену Болдыреву, и по такому случаю включился в поиски баритона.

Не помню уж, сколько мы искали, но баритон в конце концов всплыл, появился. Хозяин его просил 500 рублей и на меньшее не соглашался. Уборщица тогда получала 60 рублей в месяц, молодой инженер — 120. Моя ставка за концерт составляла 6 рублей, плюс 1,50 рубля за совмещение инструментов, итого 7,50. Если не есть, не пить и бесплатно ночевать у друзей, то нужную сумму можно собрать месяца за четыре. Я готов был не есть, я готов был не пить и ночевать где придется, но у меня не имелось этих четырех месяцев. Деньги надо доставать срочно. Можно по крохам собирать с родственников, что-то взять у родителей, занять у приятелей. Но быстрый подсчет показывал, что больше 150 рублей собрать не получится. Что делать?

Мысль о саксофоне, 500 рублях, блестящей судьбе в оркестре моей мечты точила меня день и ночь. С этой мыслью я и шел от Витебского вокзала к Пяти углам. «Сева!» — окликнул меня знакомый голос. Эдик, Эдик Лысаков, метеоролог, барабанщик нашего джаз-оркестра из Макаровки. В 1963 году, после выпуска, я был у него на свадьбе, хорошо знал его жену Галю. Эдик живо интересовался моей судьбой, радовался успехам. Я рассказал ему о том, что со мной происходит, упомянул историю с баритоном за неподъемные деньги. Эдик зажегся с полоборота.

— Ты что! — воскликнул он с жаром. — Такой случай бывает раз в жизни, да и то не у всех! Звони хозяину саксофона, скажи, что готов купить!

— А деньги? — спросил я растерянно.

— А деньги я тебе дам! Я целый год был в экспедиции на льдине, мне тут зарплата шла, накопилось. Уверен, что Галя меня поймет!

Эдик! Если эти строки когда-нибудь попадут тебе на глаза, знай, что я до сего дня вспоминаю твой дружеский поступок с глубокой благодарностью. Тогда, в 1965-м, тебя, должно быть, мне ангелы послали!

God bless your white cotton socks!