Истории Дальнего Леса

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ Предчувствие полета, или Сказка про ежика, мечтавшего о высоком небе

Жила-была однажды на белом свете большая красивая птица с огромными крыльями и удивительно гордой осанкой. Никто не мог понять, что это за представительница неугомонного крылатого семейства, какого она рода-племени. Птица неожиданно появлялась, как казалось, ниоткуда и не менее таинственно улетала в неведомые манящие дали, словно унося едва уловимые ощущения тайны в туманную дымку берега мечты.

Было ей дано удивительное счастье — после стремительного и короткого разбега уверенно взмыть в голубые небеса и долго-долго парить над сонными горами с недосягаемыми вершинами, укрытыми вечной сединой зимней чистоты и совершенства, над широкими полями с миллионами колосящихся тонких стебельков, над бесконечными равнинами, залитыми солнцем и погруженными в неземное блаженство почти неземного покоя. Со стороны казалось, что прилетела эта птица из далекого и неведомого края чудес, скрытого от нас непроходимой стеной нескончаемых грозовых туч ежедневных невзгод, так горько и надрывно плачущих то тут, то там надоедливыми, затяжными дождями.

Так порою самые удивительные и необычайные чудеса приходят к нам исполненными мечтами, слегка запорошенными снегом прошедших тревог. Они кажутся близкими и доступными, но на самом деле почти совсем скрыты под густым и таинственным туманом быстротекущего времени…

Эта уверенная и независимая птица с легкостью, недоступной для бескрылого племени пешеходов, весь свой век неспешно бредущих по извилистым пыльным дорогам, парила над землей, игнорируя высокомерное убожество придуманных нами земных границ и их надменных хранителей, высоких заборов и нахохлившихся изгородей, воздвигнутых недоверчивыми разноязыкими жителями земных просторов. Она даже не замечала многочисленного племени завистливых, вечно сонных и степенных стариков-филинов, столь удобно примостившихся на раскидистых и скрипучих ветках огромных вековых деревьев.

Этот неистребимый легион почтенных и уважаемых болтунов с нарочитой неторопливостью вечно вчерашних мудрецов продолжал рассуждать о том, как было б хорошо полетать, да в эти новомодные и невероятно суетные времена и погода уже не та стала. Вот ведь какая беда: испортилась погода с течением времени, считали филины, имеет она такое вредное и коварное свойство. Только огромная птица, беззаботно наслаждающаяся полетом, не думала об изменчивой погоде и степени ее вечной и неизбывной противности. Так уж устроена наша жизнь: когда мы делаем то, что любим, мы не замечаем препятствий и критики…

Странная, большая и сильная птица любила просто летать и не думать ни о погоде, ни о дорогах, ни о том, где найти вкусных жирных червяков. Но об этом никто не знал — потому что становилась она уверенной и быстролетящей покорительницей небес только в первую ночь каждого месяца. Такая странная была у нее судьба.

А в остальное время превращалась эта необычная птица в удивительно забавного и милого ежика с мягким животиком и бессчетным числом торчащих из спины острых иголок, терпеливо несущего по извилистым лесным дорожкам свою не очень-то веселую и совсем непростую приземленную судьбу. Он удивительно смешно и неторопливо переваливался с боку на бок, подобно множеству других ежей Дальнего Леса и его ближайших окрестностей.

Отличался он от своих многочисленных собратьев не только непонятной для всех прочих ежиков мечтой о полете, но и невесть откуда взявшимся длинным хвостом средней степени пушистости. Никто не мог понять, откуда у этого ежика появился хвост, столь нетипичный для его обычных лесных собратьев, которые без всякой магии, таинственных заговоров, наворотов и странной хвостатости, дружно и весело семенили всю отпущенную им далекими богами земную жизнь по извилистым дорожкам Дальнего Леса.

Но этому ежику, как ни странно, нравилась его неожиданная хвостатость. Именно этим хвостом самозваный лесной живописец рисовал бесчисленные и замысловатые художественные загогулины на песке. А потом ежик восторженно, напрочь забыв о скромности, любовался своими творениями, разглядывая их удивительно долгим, влюбленным и печальным взглядом. Несомненно, эти художества ему бесконечно нравились. В самом деле: редкий творец глуп и одновременно скромен настолько, чтобы критиковать свои собственные нетленные шедевры. Для этого есть окружающие нас искусствоведы, искусстволюбы и просто беззаветные ценители неуловимого чуда изысканного художественного образа и безобразия почти совсем «отвязной» наивности простого ремесла.

Но надо признать, из-под хвоста ежика иногда выходили довольно презанятные пейзажи, равно как и весьма тонкие и очень ироничные портреты. Не то чтобы он был верным и фанатичным последователем всем нам известных импрессионистов, нет. Был у этого ежика свой стиль и почти сказочная, ни на чью иную не похожая, особая художественная метода. Хотя, надо признать, слово такое знал он с раннего детства и «импрессию» особого свойства в стиле его рисунков видно было прямо-таки невооруженным глазом.

Смотрел ежик с какой-то щемящей, поистине неземной и печальной обреченностью на свои творения и, понимая, какой художник вот так нелепо пропадает в глубине заповедного леса, вдали от новомодных бьеннале и шумных презентаций, тяжело и продолжительно вздыхал да охал, а потом расстроенно брел прочь.

А рассеянный, грустный и мудрый мелкий дождик, последний романтик дикой природы из старинного и неспокойного рода природных катаклизмов и несуразностей по имени Голдстрим, робко и несмело шел по свежим следам ежика. Он, хорошо понимая парадоксы искусства и жизни все повидавшим, а потому грустным сердцем вечного странника, смущенно и стыдливо, но весьма старательно и аккуратно, смывал все рисунки на песке.

Бывает так, что лучше смыть пейзаж и потом, с удовольствием и особо светлой грустью, думать, что он был воистину новаторским и гениальным. Вот так и создаются старинные легенды о потерянных сокровищах и не дошедших до нас абсолютно гениальных в своей сказочной неповторимости картинах безвестных старинных мастеров. Уж так исстари заведено в природе по воле всемогущего провидения: настоящее высокое искусство всегда намного проще и несказанно добрее всех наших придуманных вычурных легенд и представлений о нем…

Когда заканчивалось время бесшабашного и высокого полета, птица улетала в неведомые дали, а вместо нее появлялся ежик. Вот и в этот раз опять настало для ежика время семенить по нескончаемым тропинкам, перешагивать через коряги и смотреть на деревья снизу вверх. Кончилось короткое время мечты, и неспешно брел ежик по знакомой лесной дорожке средней степени проходимости, устало ковыляя мимо вековых дубов и раскидистых лип, совсем не замечая пробегающих мимо по своим важным и суетным каждодневным делам грустных или веселых лесных жителей различной степени добродушия.

Он вспоминал свой недавний полет и вновь привыкал к неспешности неровных лесных путей, несущих его мимо многовекового молчания деревьев-исполинов, на скрипящих ветках которых выводили витиеватые сонеты певчие птицы. Вот только не до сонетов было ежику.

Всякий раз, когда он возвращался в пешеходную будничность, он не замечал никого и ничего. Сложно ему было опять медленно брести по лесным дорогам, привыкая к предопределенной природой или богами земной доли неспешно ползающих существ. Особенно после недавнего бесшабашного полета вне видимых границ и пределов.

Шел он к себе домой, в норку повышенной комфортности, затерявшуюся в середине квартала ежиков у Западного оврага — заветном месте, где жили самые успешные обитатели Дальнего Леса и его окрестностей. При этом он был весь погружен в размышления о своей странной и непредсказуемой судьбе.

Искренне и просто рассказать, не мудрствуя лукаво, что именно не устраивало ежика в этой, так привычно и неспешно текущей жизни, казавшейся всем его знакомым весьма успешной и устроенной, было совсем непросто. Никто бы его все равно никогда не понял и ни за что не поверил бы ему. Как объяснить чувство полета лишенным крыльев пешеходам, сумевшим полюбить извилистую бесконечность пыльных земных дорог! Какую цену можно заплатить за мечту и как непросто изменить спокойную жизнь, когда все уже кажется таким сложившимся, надежным и вечным.

Ежик по своему внутреннему укладу и свойству характера был в меру общительным и совсем не злым. Поэтому он был не лишен огромного числа хороших и милых знакомых, как в Дальнем Лесу, так и в его ближних и отдаленных окрестностях. Именно таким лукавым образом устроена наша жизнь: милых и очаровательных знакомых всегда много, пока ты успешен и благополучен. Вот только друзей много не бывает, узок их заветный круг. Так уж ведется исстари. Дружба — это особая категория, которую дарует нам изменчивая судьба, а друзья — подлинное богатство, редкий дар.

Вот и у ежика был всего один друг, да и тот, в силу то ли вредности, то ли особого поэтического дара и несказанной мечтательности, частенько тонул в океане занудной бесконечности философских обобщений и многословии поэтических отступлений. Его, как разноцветный листок в пору осеннего стриптиза деревьев, вовсю готовившихся к наступающему параду феерических белоснежных шуб, так часто уносило стремительным ветром вдохновенного миросозерцания и парадоксального осмысления происходящих вокруг него событий куда-то очень далеко. Он был полон какой-то внутренней противоречивости и неизбывного стремления к прекрасному. К тому же звался он редким для сказочных мест Дальнего Леса и его окрестностей именем Василий. Был он нелеп и добродушен по изначальной природе, хотя, словно по иронии судьбы или воле случая, вел свою родословную от неизвестного мелкоформатного представителя бесчисленного племени серых степных хищников. В сказочных пределах Далекого Леса все хорьки превратились в добродушных грызунов, сменивших коварство оскала охотничьих баталий на смекалку и обаяние волшебства спокойной жизни собирателей плодов сказочной природы Архипелага Сказок.

Считалось, что, по устоявшимся стандартам и понятиям Дальнего Леса и окрестных сказочных мест, ежик совсем неплохо устроен. Да и сам он благосклонно соглашался, что, если говорить по большому счету, столь важный в лесу вопрос непосредственно выживания для него уже давно не стоял.

Ежик не жаловался на судьбу, нет, он немало пожил на белом свете и был достаточно мудр, чтобы понимать всю глупость и нелепость обиды на судьбу, он просто называл судьбу индейкой, хотя такого зверя отродясь не видел на родных лесных просторах. Ведь именно таким словом самые старые и премного уважаемые всеми жителями Дальнего Леса и его ближних и дальних окрестностей ежики любили называть превратности своей долгой и непростой пешеходной жизни. Что, впрочем, весьма характерно не только для жителей Дальнего Леса, но и для всего нашего, далеко не сказочного мира: порой мы повторяем абсолютные несуразности, часто лишенные всякого смысла, только потому, что слышали их когда-то в детстве от старших собратьев. А с возрастом, как известно, далеко не все становятся умнее.

Была у этого ежика еще одна удивительная способность, которая выделяла его из несметного числа лесных собратьев — умел он соединять грубые куски кожи различной длины в подобие дизайнерских котомок, изящество которых так нравилось зверям всего Дальнего Леса и его окрестностей. Никто, кроме него, не мог так лихо приноровиться и неподатливую, вечно скользящую, кожу соединять так умело и красиво.

А у ежика, к тому же, помимо большого таланта и огромного терпения, имелись необычные, съемные иголки: но вовсе не для красоты или особо модного и «кутюристого» вида. Лишен он был внешнего лоска и горделивого блеска многих прочих хвостатых дизайнеров-пустозвонов из соседних земель. Кроме простых иголок, которые защищали его от вредности лесных тварей и редких в этих сказочных местах хищников, были у него еще иголки особые — для любимого портняжного ремесла. А на все изготовленные котомки он ставил хвостом свой фирменный знак. Мол, знай наших умельцев! Слава о нем и его уникальных авторских котомках шла по всем землям Архипелага Сказок и многим чужедальним королевствам, где эти изысканные творения работоспособного ежика называли новомодным ученым словом «эксклюзив».

Не то чтобы котомки были так жизненно необходимы жителям леса, совсем нет. Просто, по странному стечению обстоятельств или, скорее всего, иронии судьбы, в этом уголке Архипелага Сказок считалось, что любому, даже самому малюсенькому и невзрачному, но порядочному и достойному зверю без фирменной и красивой котомки ну никак не прожить. Не жизнь это будет без котомки, а просто сплошное беспросветное выживание, по странному ехидству судьбы лишенное светлого праздника изящной красоты и невероятно приятного, хотя и осознанно грешного излишества.

Ах, если бы мы все делали только то, что необходимо для нашего выживания и покупали только те вещи, без которых просто невозможно обойтись! Жизнь наша была бы серой до самой что ни на есть крайней будничной и вредной несуразности, откровенно грустна и скучна, противна своим подлым ехидством и необычайно однообразна. А котомки ежика приносили редкое ощущение праздника в души всех окрестных жителей. За это и любили ежика многочисленные сородичи. Ежи, в отличие от многих людей нашего сумрачного и далеко не всегда доброго мира, умеют любить и просто так, по велению своей души и без всяких на то видимых причин. Они прощали ежику небольшие шалости и неизбежные приступы тоски — спутницы странников, устало бредущих по извилистым земным дорогам.

Все было хорошо в жизни ежика, только не мог он забыть, что ведь на самом-то деле он гордая и красивая птица, и тосковал по высокому небу. Все было благополучно и даже спокойно. Но сверлила его мысль о небе и полетах, не давая никак успокоиться и наслаждаться неспешным течением дней и сменой сезонов в Дальнем Лесу.

И в этой своей ипохондрии, а по-нашему, в нехитром, сермяжном и быстром переводе, в тоске неизбывной, забрел ежик в самую глубину леса. Завела его в эдакую чащобу та заветная тропинка, о которой уже давно шептались все окрестные ежики, бобры, выдры и даже горделивые и вредные выхухоли. Только совсем немногие смелые или отчаянные жители Дальнего Леса решались зайти в самую чащобу леса.

Среди этих обитателей далеких сказочных мест был и довольно неприметный по внешним размерам, но великий по степени мироощущения, исконный лесной житель по имени Константин. Он был самым младшим членом весьма заметного в лесу и в чем-то даже знаменитого семейства лесных суетливых выдр переменчивой капризности. Никогда не отличался Константин никакими творческими способностями и возвышенным полетом духа. Поэтому и жил он просто и конкретно, не забивая себе голову непрактичными несуразностями и громадьем непонятных теорем, аксиом и прочего ученого безобразия.

Так вот, именно этот выдренок Константин и утверждал, что захаживал он не раз в самую чащобу леса. Да и не просто так, из-за глупости выпендрежного натурализма и природокопательства, которые Константин презрительно отвергал. Нет, было у него особо важное дело, и даже видел чудодея-мага в облике длинноухого и откровенно пузатого зайца невероятных даже для сказочного и необычного Дальнего Леса размеров. Причем, несмотря на такую очевидную пузатую несуразность, был маг быстр в движениях и весьма умен. Конечно, к рассуждениям Константина об остром уме магического зайца все относились с понятной опаской, но ведь дыма без огня не бывает. Таинство истинного волшебства, так же как и все связанные с ним явления, были особенно притягательными для всех лесных жителей. Но в таинственного зайца, наделенного чудотворным даром, верили немногие из них.

Поэтому, хотя и слабо верилось в это, но, по словам Константина, этот загадочный и таинственный заяц однажды смог разрешить для выдренка главную жизненную проблему. Никто и подумать не мог, что у выдренка Константина, при всей его внешней незатейливости, бывают серьезные проблемы в его неспешно текущей и не балующей резкими поворотами лесной жизни. Но узнать о том, какую же проблему решил загадочный чудодей для выдренка по имени Константин, никто из жителей Дальнего Леса так и не смог…

Меж тем смеркалось. Ежик огляделся вокруг, ища заветную поляну магического зайца. Суетливый день уступал поляны и извилистые, быстро убегающие в самую чащобу тропинки медленно наступающей сумеречной поре исконного природного волшебства. Приходил вечер, истинное время отчаянных чудес, когда самое невероятное становится возможным. В это загадочное и таинственное время неясные и зыбкие тени добра и зла сплетаются в клубок сумрачных превращений.

Последние лучи заходящего солнца, с трудом пробившиеся в чащобу, осветили вековой необъятный дуб. То есть, сколько звери ни пытались, так никто и не смог его объять. Ни мысленно, ни, тем более, буквально. Ни словами, ни лапками, ни хвостами, ни хоботом, вообще никак. Да, по правде говоря, и не очень-то пытались — была у этого места слава странного и таинственного, почти волшебного.

Да и потом, честно пораскинув данным волею природы и великих богов мозгами, жители Дальнего Леса так и не поняли, с чего это зверю в нормальном и здравом рассудке, если он, конечно, не перепил березового сока или еще какого-нибудь облегчающего трудную лесную жизнь напитка, дающего магию и волшебную легкость преодоления невзгод, пытаться объять вековой дуб.

Вот и ежик, одолеваемый мыслями о странном дубе, задрал голову, пытаясь увидеть, где же дуб заканчивается, но так и не смог. В эту минуту ему искренне показалось, что растопыренные ветки патриарха Дальнего Леса уходили прямо в небо и протыкали его во многих местах, предвещая грядущую непогоду или какую-нибудь очередную природную несуразность особо вредного свойства. Меж тем частый гость сказочных мест, стремительный западный ветер из знаменитого семейства природных несуразностей с гордым именем Голдстрим, пролетая в небесах по неотложному делу или просто гоняя окрестные тучи разной величины и степени вредной стервозности, теребил ветки этого патриарха Дальнего Леса. Казалось, что как будто само небо начинало отчаянно плакать затяжным и тоскливым дождем. Да и помощники бога дождя и прочих осадков стояли настороже, предвидя очевидную неизбежность «мокрого». И «мокрое» не заставляло себя долго ждать, особенно в непутевые осенние дни прощания с теплом уходящего лета…

Наконец, когда ежик все-таки опустил взор с небес, он сам удивился нахлынувшей на него столь неожиданной и абсолютно не типичной для него меланхолии. Ежик вдруг отчетливо почувствовал, что кто-то внимательно наблюдает за ним. Так оно и было на самом деле. В следующую секунду ежик совершенно неожиданно наткнулся на внимательный и сердито-колючий взгляд неморгающих, глубоко посаженных глаз.

— Ну, здравствуй, друг колючий. Однако же, ждал я тебя. Причем, можешь мне верить или нет, ждал именно сегодня, с самого раннего утреннего часа появления дневного светила, — неожиданно громко и уверенно проговорил внушительного вида косматый серый волк, глядя прямо на ежика сверху вниз. — Догадывался я, понимаешь ли, что направит тебя перст судьбы, случай или еще какое-нибудь едкое нахлынувшее коварство. И предчувствие меня не обмануло. Было оно у меня с раннего утра, предчувствие прихода вот именно такого, полного колючих иголок дивного лесного жителя. Вообще-то, говоря по истинной правде, мало кто способен меня обмануть в этом сказочном лесу. Так с чем пришел ты сегодня, мой странный колючий брат, с добром или с чем еще?

— Ой!.. А у меня и не было никакого предчувствия. Обходит оно меня стороной, да и не верю я в особенные душевные трепетания и неистовое таинство дребезжания чувств. Поэтому обманывать и некому было, вот уж извините меня за это, — простодушно и немного испуганно выпалил ежик, не привыкший быть для кого-то колючим братом и другом одновременно. А потом он задумался.

У ежей Архипелага Сказок так бывает: неожиданный поток сознания, прорвавшийся наружу, заставляет их пораскинуть мозгами.

Ежик на самом деле силился вспомнить, что же он делал в момент появления дневного светила. Но так и не вспомнил. Не случилось, выпало это воспоминание из череды мгновений убегающего дня.

Затем его мысли перенеслись на нежданно встреченного кудесника. Было в этом удивительном и магическом звере что-то странное, да и что же скрывать — очень боялся ежик кусачих и зубастых волков с самого раннего детства. Так уж видно было исстари заведено на этой сказочной и таинственной земле с переменчивой планидой, что не дружат одинокие и суровые охотники-волки с нежными ежами-мечтателями, точно так же, как в нашем мире не дружат любители темно-голубых мундиров охранного отряда с вальяжными владельцами изысканных фраков от кутюр. Уж больно разные они по жизни, да и молятся разным богам…

Когда ежику становится страшно, он начинает все понимать буквально. Вот и в этот час встречи с магическим волком ежик подумал, что ничего особенного для угощения волшебника он и не захватил. А выдренок Константин специально говорил об этом намедни: мол, надо волшебника обязательно знатно угостить, чтобы был добр, благодушен и расположен исключительно к добру. Надо было его послушать, ну да ладно. Что теперь об этом думать, не сложилось у меня со знатным угощением для размягчения нрава зубастого магического существа.

Но ежик, как и многие его собратья в Дальнем Лесу и его окрестностях, не без оснований считал себя совсем даже неглупым, поэтому и решил прервать противно затянувшуюся паузу. В самом деле, как ни крути, а все равно подарка для странного колдуна у него с собой нет.

— Я всегда с добром прихожу. И не думай даже ничего другого, я всегда хожу по белому свету исключительно с добром. У меня за длинными и колючими иголками — одно сплошное и несказанное добро спрятано. С ним и живу с самого что ни на есть раннего детства. С ним засыпаю по вечерам, с ним сплю и просыпаюсь по утрам. И все это — с добром чистой воды. Подожди… Это я запутался с тобой. Про добро — все правда, вот только когда я просыпаюсь, воды совсем нет. А так все верно, я ведь сам даже удивляюсь: и что это я такой добрый! Для самого себя — это, ни дать ни взять, абсолютная загадка. Вот только в наше непростое время добро с иголками должно быть. Вот такие времена…

— Ну если так, то давай рассказывай, — неожиданно миролюбиво проговорил волк, чувствуя где-то очень глубоко внутри себя огромное облегчение. — Хорошо, что с добром пришел, несмотря на доставшиеся тебе и мне времена. Вот только жаль, что оно, добро это, у тебя какое-то несказанное. Вот ведь ты учудил как. А времена, знаешь ли, не бывают плохими или хорошими, добрыми или злыми. Такая уж у них определенность: они просто отсчитывают наши нелепые или уверенные шаги. И всё. А вообще говоря, в наших сказочных местах нельзя жаловаться, это же тебе не какие-то там запредельные Палестины… Но все-таки попробуй рассказать, что же такое ты еще загадал. Порадуй меня своей придумкой.

Магический волк, благодаря особой волшебной и таинственной сущности, сразу прочитал мысли ежика о добре. Но решил выслушать это колючее существо.

В глубине души волк, конечно, был несказанно рад, что ежик оказался не таким глупым, как приходивший намедни выдренок Константин. Вот с тем была настоящая беда: тоже ведь пытался добро приносить. Вот только не на себе, как этот, с иголками, а с собой. Много разного добра приносил, причем охапками — разного и сомнительного добра.

— А где же… заяц? — непроизвольно вырвалось у еще не оправившегося от пережитого страха ежика.

— День сегодня, понимаешь ли, совсем не заячий, — ответил волк и рассмеялся, — бывает это в наших местах: как задастся день с раннего утра не по-заячьи, так и пойдет все кругалем. Но ведь и ты не аистом паришь, а с боку на бок устало переваливаешься, как и братья твои, ежи лесные. Ты ко мне по делу пришел или просто так, в поисках зайца вислоухого или кожи для новых котомок?

— Кожей для котомок я запасся надолго, — тихо проговорил ежик, обдумывая, как это день может не задаться, да еще по-заячьи, и куда это все идет непонятным «кругалем», — и зайцы мне, по правде говоря, не друзья, и даже не родственники совсем, и теперь без всякой практической надобности. Я к тебе за помощью пришел, только не знаю, как и начать. Тем более что день у тебя как-то не задался. Я, вообще-то говоря, мог бы и подождать немного, вдруг завтра у тебя день задастся. Уж больно тонкое и магическое дело…

— Ты вот что: не смущайся. Ждать задавшегося дня мы с тобой не будем. Так что давай, начинай, не мешкая, но и не суетясь, без вредного скоропалительного коварства, прямо с сердцевины природной непонятности. А то приходил тут ко мне утром один лысоватый старичок-лесовичок. Тоже все глазами сверкал да рассказывал о временах. Потом все сетовал, что потерял иллюзии. Вот и хотел один на один со мной поговорить. Как пить дать, он в прошлой жизни болтуном работал… Ну да ладно, не о нем речь, а о тебе. Наслышан я о тебе и так думаю, что понять-то тебя смогу. Как же не понять! Вот только попроще говори. Есть у нас в Дальнем Лесу любители «словесной цветастости», беда с ними просто, ну прямо сущая напасть лесная. Заражают они всех несуразностями.

— Скажу тебе просто: трудно мне так жить. Не ремесло трудное, а какая-то жизненная «разломистость». Просто беда.

— Трудно? Просто беда? — переспросил волк, не вставая с пенька. — Ага, вот ведь как значит. Трудно. Ну-ну. А кому же сейчас легко? Покажи мне этого счастливца в нашем Дальнем Лесу или его близлежащих окрестностях. Найди и приведи ко мне, расцелую и озолочу от доброты душевной… Но у тебя же все вроде бы складывается удачно. И не бедствуешь ты совсем. Что же за эдакая «разломистость» тебя одолела?

— Ага, все вроде бы и хорошо. А если с другой стороны посмотреть, то плохо. Намедни друг мой, хорек Василий, говорил, что, мол, такова обоюдоострая двуединость диалектики нашей жизни. А может быть, назвал он это двуединой обоюдностью. Уж не помню, больно ученые слова. Но как бы это ни называлось, устал я так жить. Не для меня, наверное, жизнь неспешная да пешеходная, — пробормотал ежик, опуская мордочку и думая про себя, какие это окрестности близлежащие и почему же нет счастливцев в сказочных местах. Но более всего он переживал, что не по силам чудодею задача окажется. Чувствовал он, что слишком на многое замахнулся.

Медленно встав с пенька, вздыхая да охая, по-хозяйски основательно прошелся волк по полянке вокруг ежика, думая о чем-то своем, несомненно высоком, чистом и магическом. Со стороны казалось, что он думал о том, стоит ли делиться каким-то особым и праведным знанием, да и вообще о сокровенном говорить вслух. Но потом волк все-таки решился поделиться посетившими его божественными мыслями и усталым басом промолвил:

— Вот ведь беда какая. Прямо чистая напасть какая-то средней степени вредности и огромного, совсем не сказочного, чистого природного лукавства, небрежно перемешенного с очевидной ехидностью. Ну просто блажь несусветная, и все. Такой успешный и хорошо устроенный в этой жизни ежик, а хочет летать. Знаю, знаю все про тебя и про твои котомки. Знатное и прибыльное ремесло. В нашем лесу секреты не скроешь, да и я не простой волк серый. Чего уж скрывать.

— Не совсем я понял по поводу природного лукавства, уж извини меня за это, — пробормотал ежик смущенно, — да еще с какой-то очевидной ехидностью. Я ведь магии совсем не обучен и не философ по природе своей изначальной. Вот и не очевидна мне никакая ехидность, ты уж прости меня. Ты попроще скажи, без высоких материй да таинства магических заворотов, обычными лесными словами — помочь-то сможешь или как?

Пауза неприятно затянулась. Последние слова ежика как будто повисли в воздухе. Ему даже показалось, что он видит эти два слова — «или как». Присела эта пара оживших слов на соседний пенек и нагло, не моргая невесть откуда появившимися среди букв голубыми глазами, уставилась на лесных персонажей. Ежик слабо себе представлял вариант «или как» и всей душою надеялся на помощь. Меж тем погода все более очевидно начала меняться в сторону вредности. Прилетел западный ветер с далеких Кантебрийских горных вершин, не снимающих зимнее белоснежное убранство уже много лет. Покружил он по полянам Дальнего Леса, как будто искал кого-то, и умчался по своим небесным делам. И лишь говорливые липы не могли успокоиться и все еще махали ветвями вслед исчезнувшему за горизонтом изменчивому посланцу небес. Меж тем в лесу началось непонятное природное явление, которое смышленый ежик заметил и назвал по-своему — неприцельное шишкометание.

Ежик тут же отвлекся от глобальных мыслей о непредсказуемости поворотов судьбы и глупой нелепости случая и стал размышлять о только что начавшейся буквально на его глазах природной несуразности отъявленного лиходейства.

«Это и есть самый настоящий лесной шишкопад», — решил рассудительный ежик.

Вот ведь какое природное чудо случается в нашем Дальнем Лесу. Залетел как-то ветер в Дальний Лес по своим спешным небесным делам повышенной магичности. Но по общей своей вредности переменчивого характера не задержался он в этих местах. Пролетел с севера на юг да и скрылся где-то там, за горизонтом. Только его и видели. Но не пропало его дело — он разбудил елки. Елки, не задумываясь, развернули затаенную до сего момента природную активность и разбудили шишки. Шишки, полные заветными семенами, поняли, что пора собираться в полет, осеменять лес и поддерживать свою породу.

И вот вся цепочка нелепостей или затаенной природной зловредности заканчивается тем, что глупые шишки падают ежику на мордочку в самый неподходящий момент. «Нет в природе всеобщей гармонии или даже малейшего намека на какую-нибудь мало-мальски заметную справедливость, — грустно думал ежик, — и отродясь не было. Поэтому и страдаем мы так часто и неимоверно много. И, вопреки расхожему поверью, нет в этом страдании никакого очищения. А есть во всем этом лишь какое-то природное ехидство».

Он нервно теребил иголки, от чего они «заходили» нервными волнами, и ждал своей участи. При этом ежик представлял себя то падающей глупой шишкой, то взволнованной ветром беспокойной елью. А порой он представлял себя элегантным и загадочным ветром-непоседой, странником с переменчивым настроением и добродушным характером. А потом он почему-то подумал о своих котомках и о том, как здорово было придумывать новые серии нетленных шедевров. К тому же кожи целая гора заготовлена. Вот ведь как оно все неожиданно сложилось! Ведь еще пару дней назад он и не думал, что его жизнь может сделать такой крутой поворот. А еще он вспомнил, как нелегко ему все досталось и сколько беспокойных лет он шел к нынешнему относительному благополучию и сытости.

Меж тем волк, устав читать стремительно бегающие по кругу мысли ежика, неторопливо присел на пенек и, задумчиво глядя на своего гостя всезнающим усталым взглядом настоящего мага и чародея, тихо произнес:

— Задал ты мне, однако, сегодняшним утром задачу! Вот ведь какая неожиданная закавыка получилась: свободно летающих ежиков не бывает в природе вообще, даже в наших особых и сказочных местах. Ведь не птица же ты глубоко «внутрях» своих, не ласточка же ты, не филин и вовсе не сова, на худой конец, даже не корова. Слышал я, что в каких-то запредельно диковинных землях коровы летают целыми стадами. Низко-низко, но летают. Наверное, что-то там опыляют или молоком своим поливают. Уж не знаю, как и почему, но летают же. Вот ведь чудеса какие на белом свете бывают! А на соседнем с нами острове обитает целая стая диких розовых летающих слонов. Правда, вредные они, до полной и абсолютной невозможности. А по цвету, словно бы по непонятной иронии, розовые они от природы. А вот ежиков летающих нет. Никогда не было и не будет. Уж очень земное и пешеходное существо — ежик. Значит, придется превращать тебя в птицу. Ничего другого и не остается. А это же другой вид волшебства, и с ним морока неимоверная. Ну хорошо, приходи сюда завтра. Подумай только обо всем еще раз. Только хорошо, серьезно подумай — ведь превратить тебя обратно в ежика я уже не смогу. Такая уж природа волшебного превращения. Да ты все равно не поймешь, даже если я начну тебе объяснять. И вот только не говори мне ничего сейчас: иди и подумай. Если очень захочешь и не испугаешься начать все сначала, то будешь летать. Это я тебе обещаю. Да, и не думай о несусветных глупостях — шишкопада не бывает. Вообще. Никогда. В окружающей природе никакого особого ехидства нет — оно, ехидство, всегда заключено в нас самих. Земные существа, чтобы ты знал на будущее, самые коварные и ехидные. А среди земных обитателей особенным коварством отличаются лесные жители и странные двуногие существа, называемые людьми. Так и знай это про себя. А то вот ведь чего еще удумал, какой-то там шишкопад в нашем волшебном лесу!

Хотел ежик что-то еще спросить, но загадочного волка и след простыл. Нет, он не убежал куда-то, вильнув хвостом. Нет. Он просто повернулся к озадаченному ежику спиной и мгновенно растворился в воздухе, как будто его и не было никогда в природе. Устал кудесник и был таков.

«Вот ведь фрукт какой или овощ. Марку свою волшебную держит. И уходит ведь как, прямо-таки по-английски, своим особым магическим манером…» — подумал ежик и медленно побрел к своей норке.

Он привык, что небо небом, — это его любимая мечта, неожиданная радость короткого полета. Изредка. Временами. А вот норка на самом деле удобная и привычная, все под рукой. И вновь он возвращался к мыслям о привычном ремесле и о том, что кожей он запасся надолго — как раз и заказов на новые котомки ежик набрал на полгода вперед. Боялся он, что его заветная мечта потеряет свой таинственный и притягательный блеск отчаянно высокого и непостижимого в тот самый момент, когда она из сверкающей и небывалой звезды редкого и заветного откровения нежданно превратится в будничность черной дыры исполненного желания.

Вдруг случится так, что вся притягательность полета и радость парения над просторами необъятных равнин и сонных горных вершин, убеленных вечными снегами, уйдет в облако обыденности и очевидности каждодневной суеты, растворится в утреннем тумане и перестанет быть мечтою. Слышал он когда-то от ученой совы, к которой часто захаживал долгими сумрачными вечерами после обычного стервозного рабочего дня, что страшнее невыполнимой мечты может быть только ее неожиданное и стремительное исполнение. Он тогда не понял, как это может быть. Потому и запомнил эту странную мысль. Только сейчас он ее понял до конца.

Время было уже очень позднее, а сон все не приходил. Вот ведь какая напасть случилась! И в сказочных местах бывают накладки и жуткие природные несуразности различной степени коварства. Вот и заказывай себе диковинный иноземный сон по магическим каналам или еще как-то! А потом лежи на левом или правом боку и переживай, жди его полночи!

Долго ворочался ежик с боку на бок в недавно купленной, по случаю удачной продажи новой партии котомок, дизайнерской кроватке переменной степени мягкости. Была эта кроватка импортной, из самого Вестбинского королевства, с золотыми коронами у изголовья, мягкими матрасами повышенной комфортности. Любил ежик время от времени себя баловать такими интересными вещицами.

Так бывает, когда удается поймать удачу за хвост. Тогда и дождик над головой не капает, и норка теплая и удобная. Всё под рукой, правда, душевного спокойствия нет как нет. Если нет любви и любимого дела, красивые и удобные вещи успокаивают, дают теплое и приятное ощущение благополучия и отсутствия несчастий. Кажется, что все идет как надо, правильно. Вот только чего-то самого главного и не хватает.

И не имеет никакого значения, где ты живешь: в таинственном и сказочном лесу Архипелага Сказок или далеко не сказочном и огромном городе, где по ночам не видно на небе ни одной звезды. Везде и всегда все самое прекрасное дается бесплатно, как божий дар или бесценный подарок судьбы. И это прекрасное сумасшествие так не вписывается в привычный и давно заведенный скучный порядок вещей. Оно свободно и кажется таким иллюзорно простым. Вот только мечта, как и любовь, так часто ускользает от нас. А купить за большие деньги или заработать тяжелым трудом можно лишь иллюзию счастья, спокойную сытость или призрак любви. Вот так и живут многие в мире иллюзий и призраков…

Ежик обычно сразу засыпал, намаявшись за целый день, но сейчас это как раз и не получалось. Не помогала ни повышенная комфортность, ни желание увидеть заказанные на эту ночь по магическим каналам чудесные иноземные сказки.

Сон, который был им специально заказан в эту ночь, меж тем, гуляя взад и вперед по нескончаемым лесным дорожкам, упорно не хотел приходить к ежику в его просторную норку. Вставал ежик не раз и пил березовый сок, принесенный ближайшим соседом, хорьком Василием, истинным ценителем этого подарка леса сомнительной полезности и несомненного аромата. Было в этом аромате что-то такое, что непонятным образом отвлекало от обычной несуразности мелких каждодневных забот и пьянило нежданной легкостью и ощущением приходящего чуда…

Ну не мог ежик спать в эту звездную ночь! Совсем не мог. Вот такая случилась неприятность. А тут еще и огромный диск луны светил прямо в круглое окно. И вот в тот самый момент, когда наконец показалось, что бессовестно заплутавший в лесу или окрестных землях сон появился на пороге норки ежика, он услышал неожиданный и неприятный в своей нескончаемой настойчивости стук в дверь. Затем послышались торопливые шаги, какой-то странный продолжительный грохот, шуршание и звон падающей посуды. Все эти звуки совсем не предвещали скорого прихода долгожданного сна…

Ни для кого не покажется нежданным откровением или огромным секретом тот простой факт, что ежики удивительно добры и незлопамятны по своей изначальной природе. А жители диковинного Дальнего Леса и вовсе не расположены сердиться из-за всяких природных неприятностей или чьей-то откровенно неказистой глупости.

Причем ежи добры даже не так, как мы, в глубине непонятной субстанции, наивно и насмешливо прозванной нами душою, а прямо на всей своей чувственной поверхности. Но вот злить ежиков никак нельзя — это занятие вредное своей несуразной самоуверенностью и очевидным лиходейством такого замысла. В каждом разозленном ежике просыпается настоящий лесной зверь, с необычной для их внешне малоразмерного облика особо повышенной вредностью, невероятной колючестью и даже, как это ни покажется странным и необычным, довольно сердитой и отчаянной кусачестью.

Но когда ежик открыл глаза, не успев до конца окунуться в навестивший его в эту ночь удивительный и неповторимый сон, он увидел нежданного ночного гостя и конечно же сразу его узнал. В полумраке норки горели большие и печальные глаза настоящего философа и поэта природной несуразности бытия Дальнего Леса. И в этот момент вся его начинавшая было просыпаться звериная злость, грозящая заслуженной карой несчастному, решившему потревожить сон ежика, мгновенно прошла сама собой. Ежик, конечно, мгновенно узнал пришедшего в столь поздний час гостя. Чувствовалось что-то до боли знакомое в этом несуразном грохоте, нежданно взорвавшем ночную тишь.

Ежик даже поднял голову и, без всяких к тому усилий, искренне улыбнулся приковылявшему к нему в столь поздний час существу. Ну конечно же, ведь на пороге его норки стоял ближайший сосед — хорек Василий, державший в руках неизменную, повышенной вместимости, непочатую бутылку любимого березового сока, которая словно была его талисманом. Были в Дальнем Лесу многочисленные знатоки и любители березового сока. Вот только никто не мог сравниться с хорьком Василием, каким-то внутренним чувством улавливающим правильный момент принятия очередной порции этого знаменитого в лесу божественного напитка.

Злиться на Василия было воистину грешно и несказанно несправедливо. Вполне достаточно было посмотреть в его бездонные и печальные голубые глаза, начисто лишенные всякого намека на природную или благоприобретенную ехидность, и любая злость или досада бесследно проходили.

Василий был юрким зверьком довольно маленького роста с нехарактерной для обычных хитроумных тружеников-хорьков тонкой и длинной аристократической шеей. Но особо выделялись его удивительно большие и печальные глаза, выдающие всякого истинного философа и поэта. Он явно обладал необычайным талантом, вот только сам не знал, каким именно. Но ощущение особого таланта носил с собой как божественную данность и знак судьбы. Эта данность, по мнению ежика, разделяемому многими добрыми знакомыми хорька Василия, и не давала ему заняться никаким ремеслом, равно как и любым более или менее прибыльным занятием. Сложно творческой натуре себя найти, просто напасть одна.

Великое и любимое дело, подобное вселенскому празднику бытия, все еще не приходило к хорьку Василию ни на ум, ни в другие, не менее интересные и значимые места. А будничного и противного ремесла, полного бесконечной тоски, каждодневной и большей частью бессмысленной суеты вкупе с невероятной занудностью, он и сам давно уже не искал. Проще говоря, великое не пришло, мелкого и убогого — не хотелось.

У философов и поэтов это далеко не редкость: такова истинная планида всех беспокойных душою творцов вне зависимости от постоянного места жительства, степени вредности и сказочности окружающего мира, глобальной погодной несуразности, микроклимата, проходящего сезона или стоящего на дворе тысячелетия.

— Я ведь сразу понял, что ты, друг колючий, еще не спишь, — не мудрствуя лукаво проговорил Василий, начиная ночной разговор с интонацией усталого путника, который вдруг увидел накрытый стол с самыми своими любимыми яствами. — Норки-то построили такие, что все прекрасно слышно. Учуял я твои шаги туда-сюда и обратно. Вот и решил я зайти к тебе просто так, по-соседски. Захотелось поделиться наболевшим. Знаешь, что-то неизбывно тревожно мне сегодня. Даже после полбутылки сока не спится, прямо «катаклизма» какая-то, прости уж, не к ночи будет сказано. Есть такое прямо-таки смутное предчувствие, что меняется что-то в лесу или в природе вообще, в глобальном ее разрезе.

— Природа всегда меняется, живая она ведь, — спокойно ответил ежик, отрываясь от внезапно замеченной им луны и переведя взгляд на остановившегося в дверях хорька Василия. — Но вот только резать ее никак не надо. Ни глобально, ни в нашем Дальнем Лесу и его ближайших окрестностях. Просто заканчивается лето. Мы же с тобой вроде бы всё заготовили. Так что перезимуем и в этот раз без особых проблем, хватит нам запасов надолго. Да ты не стой в дверях-то, проходи. Не идти же назад, если уже пришел.

— Да нет же, — взволновано ответил Василий. — Чувствую я какой-то природный диссонанс, вот и тревожно мне во всем внутреннем естестве, ну просто очень.

— Если тебе почему-то тревожно, да еще очень, то совсем это и непросто. Наверное, стресс у тебя такой случился. Бывает. Я от одного старого филина слышал, что это сейчас везде бывает. Говорят, что за пределами наших сказочных мест этот самый стресс — ну прямо настоящая страшенная беда. Вот он и к нам, по ехидной вредности своей, просочился. Есть у меня по этому случаю рецепт, который всегда мне помогает бороться с такими напастями. Вот послушай: надо заварить березовой коры и выпить отвар второй воды. Самое нашенское средство от всякой вредности и коварства окружающего нас безобразия. А уж от стресса это вообще первое средство. Я сам неоднократно проверял — просто спасение от стресса, особенно в наших сказочных местах. Закавыка в том, чтобы не перепутать. Главное, чтобы вода была вторая. Тут особая аккуратность нужна. Первая вода вообще не лечит, а третья ведет к желудочной несуразности.

— Я так и знал, что стресс. Просто слово это странное на ум не приходило. А про вторую воду я обязательно запомню. Экая, однако, хитрость лесная! Скажу тебе честно, как сегодня с утра встал, так и понял, что день выдался какой-то проблемный. Явно совсем неправильный день. Я ведь сегодня весь день думал. О нас, о природе вещей и нашем Дальнем Лесе. Что ни говори, а природа у нас сказочная. И вот как только она диссонирует с моим мироощущением, так у меня от этого особая тревожность наблюдается. Такой вот синдром нарисовался. А может и страшная болезнь развиться от этого обычного природного безобразия. Вот ведь как бывает — живешь себе не тужишь, а тут, за углом, на неровном повороте жизненного пути, тебя ждет судьба с дубинкой невиданной болезни. Одно естественное спасение у меня осталось — березовый сок!

— Любишь ты пугать всех своими страшными болезнями да неровностями жизненного пути. Да и судьба в наши сказочные места не ходит с дубинками. Никогда. Конечно, целый день думать — совсем не к добру. Кто же такое истинное наказание выдержит! Я вот, как котомку новую придумаю, иду к Серебряному озеру, пройтись и от мыслей отдохнуть. Только не помню, чтобы ты когда-нибудь болел, ты ведь всегда здоровый и веселый. А сок березовый нам всем дан для борьбы со стрессами да несуразностями, — сонно проговорил ежик. — Куда же без него в Дальнем Лесу!

Вздохнул ежик и подвинулся на лавке, молчаливо приглашая хорька Василия присесть рядом. Меньше всего ежику хотелось в этот час философствовать о природных катаклизмах и прочих несуразностях. Думать хотелось о чем-то добром и суразном. Но выслушать ближайшего соседа и отхлебнуть немного березового сока — это просто святое дело.

Хорек торопливо подошел и сел рядом с ежиком. Так и сидели они молча и любовались ночным пейзажем уже почти совсем заснувшего леса, освещенного одинокой луной, пока не начал Василий нервно ерзать. А это был верный знак того, что не так просто поболтать о природных несуразицах, погоде, стрессе, странностях непростой и замысловато закрученной судьбы или последних новостях Дальнего Леса и окрестных королевств он пришел в ту ночь к ежику. Какая-то тайная мысль завладела Василием и не давала ему расслабиться.

Когда Василию чего-то было надо, то он начинал ерзать, как будто на гвоздь сел, и его хвост начинал нервно дергаться. Вот как сейчас. Порою казалось, что мысли и слова у Василия находились в постоянном соревновании и перегоняли друг друга, так что Василий всегда любил говорить короткими предложениями, чтобы не потерять мысль окончательно. Да и после принятой еще дома порции березового сока он решил не испытывать судьбу обычным для себя длинным оборотом безбрежности безумного словоизлияния.

— Вот ведь что, — начал хорек Василий и внимательно посмотрел на ежика.

— Что? — оторопел ежик, не понимая, к чему в этот раз хорек клонит. Сложно понять философа после изрядной дозы выпитого сока, особенно в сумраке ночи. Но ежик уже внутренне напрягся. Ведь даже в идеальных условиях утреннего благодушия и спокойствия понять до конца, чего же на самом деле хочет его сосед и не отстать от замысловатого полета его стремительной мысли было совсем не просто. Ежик по опыту многолетнего общения с другом прекрасно знал, что почти всякий разговор с Василием подобен процессу познания и поиска истины в сумерках угасающего дня. Тем более именно сейчас, в загадочном таинстве ночи, при лунном свете и после изрядной дозы березового сока!

— Да тумана совсем нет. Был и пропал. Наверно, внутрь весь пошел, — задумчиво промолвил хорек, весьма основательно отпивая березового сока.

— Определенно внутрь, — согласился ежик, — куда же еще! Тут и спорить нечего. Туман, он такое свойство имеет — просто въедается внутрь.

— Во-во. Точно ты заметил. Туман, он субстанция такая, — согласился хорек, — просто беда случается с туманами, прямо-таки природная несуразность.

На самом деле ежик не понял, куда внутрь ушел туман и почему именно с туманами какая-то диковинная беда случается, но решил поддержать друга в этой мысли. Василий слыл в лесу настоящим философом и истинным поэтом. Вот только с работой ему не везло. Так бывает у многих философов без определенного таланта и склонности — творческая натура всегда в поиске.

— Это климат сдвинулся, — авторитетно промолвил Василий, тяжело вздыхая и качая головой, — видишь, как тепло-то. Не к добру это. Я слышал от зайца, что у нас по радио целый день лесными новостями трезвонит, музыку заводит да всякие природные казусы комментирует, что грядет к нам какая-то новая беда из семейства природных непотребностей — глобальное потепление. Вот ведь истинная напасть какая случилась! Точно тебе говорю — тепло, оно не к добру случается.

— Почему это не к добру, — встрепенулся ежик, который очень любил тепло и всегда терпеливо ждал его бесконечными холодными зимами. — Да еще и напасть! Вот уж нет, потепление как раз к добру бывает. Даже и не говори мне про потепление. Осень на дворе, того и гляди — холода грянут во всей своей природной вредности. Заметет зима все лесные дорожки, и закружат бураны снежными несуразностями по всему лесу. Будешь еще тепло вспоминать. Тепло определенно и однозначно к добру. Всегда.

Василий аж поперхнулся березовым соком, никак не ожидая такой реакции от флегматичного и казавшегося уже совсем сонным ежика. Проблема добра и зла и их «взаимоперетекания» друг в друга в сумеречные часы уходящего дня была одной из его любимых «долгоиграющих» тем. Она занимала хорька Василия на протяжении всей его жизни в Дальнем Лесу. Но сейчас Василий оценивающе посмотрел на ежика своим долгим и неморгающим взглядом. Он был до крайности удивлен категоричностью ежика и взвешивал на каких-то только ему известных внутренних и особо точных весах целесообразности, стоит ли поднимать тему о добре и зле именно в эту ночь.

Решив в конце концов, что березового сока для такого глобального разговора катастрофически мало, а достать его ночью определенно никак нельзя, хорек Василий счел за благо перенести разговор на утро. Добро добром, а так оно всем спокойнее будет.

Василий слегка отодвинулся от ежика, изобразил на весьма характерной и выразительной мордочке невероятную игру чувств от легкого и абсолютно невинного сомнения до вселенской неизбывной тоски и, скрепя сердце, решил сменить тему их ночного разговора. И начал с самого наболевшего…

— Вот если бы я был ежиком, — мечтательно произнес хорек Василий. — Спал бы себе всю долгую и холодную зиму в теплой благоустроенной норке. А нежданно проснувшись, я бы лакомился лесными дарами, заготовленными за долгий теплый сезон. А там, за окном, пусть себе зима заметает лесные дорожки да завывает. И делал бы котомки на радость себе и всем жителям леса.

— Так давай же научу, — отозвался ежик, — и заодно поможешь мне с котомками. Заказов много.

— А почему бы и нет! Давай попробуем. Долгой зимою все равно ужасно тоскливо будет. Ведь в снежный сезон конгруэнтности бытия совсем не хватает, — печально произнес хорек, вставая с лавки.

— Не знаю, как там с конгруэнтностью бытия, не знаю я такого сезона, — ответил ежик, — а материала для новых котомок точно хватит.

Какой-то скучный и надоедливый внутренний голос говорил ежику, что учить Василия этому исконному ремеслу ни за что не стоит. И Василий, в свою очередь, интуитивно понимал, что не будет он учиться этому хлопотному делу. Ежиком он, конечно, быть хотел. А вот долго и нудно учиться ремеслу настроения не было.

Всякому настоящему философу неимоверно сложно перебороть себя любимого. Просто какая-то беда! Взять да и склониться к суетному и монотонному ремесленному времяпровождению, оказавшись в пыльных одеждах серых каждодневных забот и проблем. Вот если бы каким-нибудь чудесным образом стал Василий колючим ежиком с уже готовым умением и навыком котомки плести, тогда еще ничего. Согласился бы, так и быть, этим ремеслом промышлять. А долго и нудно учиться хорьку Василию совсем не хотелось. Если это дар, думал хорек Василий, так пусть приходит, не откажусь и не спрячусь. Пусть он приходит прекрасным подарком, удивительным чудодейственным приобретением. А вот если надо день за днем, месяц за месяцем, преодолевая тоску и противность, осваивать что-то, так это самая что ни на есть подлая природа ремесла, а не сказочный подарок истинного божественного дара. Это совсем не то…

Василий медленно подошел к огромной куче кожи, заготовленной ежиком. Он встал на задние лапы и самозабвенно нюхал груду кожи. Может, и казался кому-то этот запах обычным или даже противным, но вот только для хорька Василия кожа пахла как-то особенно. В этом запахе был аромат страстно желаемого Василием богатства и сытости, столь нетипичных спутников в мире лесных хорьков.

И пока ежик все еще мечтательно глядел на ставший уже совсем сонным Дальний Лес и отчаянно одиноко светящую луну, хорек Василий неспешно, детально и основательно, по-хозяйски осматривал норку ежика и печально качал головой. Вот оно — настоящее богатство, думал он, мне бы все это каким-либо образом заполучить, и ничего не надо больше для полного, абсолютного счастья. А ежик, уж если так тянет его в высоты небесные, пусть летает себе соколом или какой-нибудь еще вольной птицей!

Ну на самом деле, рассуждая здраво, зачем птице благоустроенная норка? И влетать сюда через окно сложно, и вообще: это же огромная природная несправедливость в чистом виде!

И вдруг высокий и стремительный полет мысли хорька Василия к придуманным им самим философским высотам прервался на самом интересном месте. Он уже почти придумал новое обтекаемое выражение мысли о природных и лесных несуразностях, набрал воздуха и собрался было выдать ежику очередную тираду, но тут, абсолютно неожиданно для самого себя, увидел в дальнем углу непочатую с прошлого сезона бутылку березового сока. Как будто сама судьба посылала Василию добрый знак в виде очередного лакомства. Он остановился на мгновение, не зная, как поступить. Оставлять бутылку сока ему ужасно не хотелось, а взять ее просто так он не решался. Нужен, отчаянно нужен был весомый повод для торжества, а вот он как раз и не находился.

Наконец, как ему показалось, он нашел выход. В глазах Василия появился блеск нежданного озарения — он придумал повод для ночного праздника.

Хорек предложил своему соседу отметить приход полнолуния — явления, которое казалось Василию настоящим природным феноменом. Василий начал свою речь, засыпав полусонного ежика целым потоком эпитетов о красоте божественной луны и невиданной красоте леса, освещенного таинственным диском загадочного ночного светила.

Ежик, по простоте душевной, не очень понял, почему вдруг надо специально отмечать полнолуние и почему это становится феноменом, ради которого надо жертвовать заранее заготовленной и отложенной на зиму бутылкой березового сока. Вот только спорить с единственным другом он не стал: праздники, традиционно ожидаемые или внезапно появившиеся на горизонте жизни, так редки. А праздники он любил вне зависимости от их истории, происхождения, тайного или явного и очевидного смысла. Праздники всегда освещают нашу серую жизнь новыми красками, даруя небольшую паузу в забеге каждодневных забот и дел длиною в жизнь.

Василий, решив не упускать момента мимолетного торжества и так нежданно и весьма кстати появившегося праздничного настроения, быстро достал заветную бутылку и не мешкая открыл ее. Сок и на самом деле оказался знатным — прошлого сезона, особо щедрого на природные дары.

Василий не удержался и от всей души, не скупясь, отхлебнул волшебного напитка. Затем хорек крякнул от удовольствия и продолжил разговор, решив, что настало время поговорить о самом главном. Он уже не мог не выпустить на свободу слова, которые проговаривал внутри себя много раз:

— Вот небезызвестный выдренок, почему-то у нас в лесу словно бы по иронии Константином прозванный, заходил ко мне недавно. Интересный он экземпляр лесной приземленности, да и редкой пешеходности, если можно так сказать, даже в наших сказочных местах. Жалко только, что нет в нем никакого полета фантазии. Да и особым философским понятием жизни он явно обделен. Очень уж он приземленный, но чем-то даже и забавный. А если покопаться в нем, то он несказанно милым покажется. Ну так вот, он такие небылицы рассказывал, откуда только что у него берется! Я сразу догадался: он же целый день на улице был. Вот там и набрался туману. Отпаивал я его соком несколько часов кряду, пока весь туман не вышел. Ты ведь сам знаешь, что туман в голове — такая вселенская беда хуже всякой напасти и очевидной природной несусветности. Он мне потом рассказал, когда весь туман у него благополучно вышел, что, мол, ходил ты к таинственному пузатому зайцу за каким-то магическим советом. Вот бы мне тоже туда сходить!

— Да не жалко мне совсем, давай вместе пойдем с утра. Я думаю, что волшебник из чащобы леса будет совсем не против. Если все получится, то я бы хотел и тебе помочь. А вот назвать выдренка Константина милым, по правде говоря, сложно — это ты, братец хорек, явно перегнул. Хотя он совсем не вредный. Выдренок Константин, при правильном подходе, может быть очень даже полезным. Любите вы, философы, глубоко копать. Беда прямо с вами! Напасть несусветная.

Хорек Василий хотел было ответить и начать разговор о сути философии и глубине самокопания в характере лесных жителей разной степени исконности. Тема эта была одной из его самых любимых еще и потому, что копаться в себе приходилось часто и подолгу. Практически каждый день: как вставал утром, так и начинал без устали копаться. Вот только показалось ему, что в поздний час это будет явный перебор. Да и друг его, ежик, как-то странно замолчал и снова уставился на вызывающе нескромно обнаженную луну. По всем признакам было понятно, что настала пора хорьку Василию идти домой.

Угадал Василий: ежик и на самом деле серьезно задумался. Его колючему другу захотелось представить свое будущее, а оно ну никак не складывалось из разрозненных, противоречивых фрагментов калейдоскопа фантазии в какую-то более или менее понятную и объяснимую изящность.

Ежик тяжело вздохнул, отпил березового сока и вздохнул опять. Ежик понимал, что наступает новая полоса и вся его прошлая жизнь вот так, капля за каплей, уходит вместе с выпитым березовым соком. Причем, жизнь совсем не заканчивается. Просто меняется все, этим и интересна настоящая жизнь. Делает судьба ежика крутой поворот, может оно и к лучшему! И не мог ежик ничего поделать, нельзя же предать свою мечту о небе. Может быть, заодно и у этого философа и поэта что-то получится. Не такое уж и сложное занятие котомки делать. А кожи-то вон сколько остается.

И в этот самый момент заплутавший на лесных дорогах сон вновь настойчиво постучался в окно к ежику. Обидно ему было уходить ни с чем в заоблачные дали мечты. Недаром же его направили именно к ежику в эту ночь. Искренне удивился сон, что ежик еще не готов его встречать, — вот ведь какой заковыристый клиент попался! Сон за многие годы ночных путешествий по различным островам и материкам привык приходить как особый, терпеливо ожидаемый и знатный подарок…

Так что попрощался ежик с ближайшим соседом и другом хорьком и поспешил выпроводить его из своей норки. Одно дело попрощаться с хорьком Василием и пожелать ему спокойной ночи. Это относительно легко. А вот дождаться, когда он на самом деле уйдет после этого окончательного прощания, — дело сложное, требующее огромного, совсем не сказочного терпения. Попрощается Василий пару раз и словно уже соберется уходить, но вот только не уходит, а снова начинает рассказывать небылицы или что-нибудь из наблюдений за парадоксами лесной жизни.

А сейчас затягивать прощание было просто опасно. Нельзя же заставлять пришедший сон так долго ждать, а то он еще уйдет опять в лес. Ищи его там потом! Удобно устроившись в кроватке, ежик закрыл глаза, чтобы не спугнуть долгожданного гостя, и начал наслаждаться полетом фантазии пришедшего к нему волшебного сна.

Был этот редкий сон длинным и удивительно добрым. Попросил он ежика покрепче закрыть глаза и поудобнее устроиться. А потом диковинная фантазия осенней ночи перенесла усталого ежика в далекие теплые страны, где он никогда еще не был.

Оказался колючий житель лесных просторов в тех незнакомых и манящих местах, где совсем не бывает холодной зимы и противной слякоти продолжительного межсезонья. И, конечно, в этом сне ежик был крылатым повелителем небес и долго-долго летал над ласковым морским берегом при ясной погоде. И его совсем не смущало, что он был в этом сне малюсенькой длиннохвостой кузякой с яркой раскраской и длинным клювом.

Рядом были другие птицы, маленькие и большие. Были они не менее красивыми. Все вместе они кружили над экзотическими вечнозелеными растениями, высокими пальмами и разноцветными цветами с удивительными и прекрасными запахами. Было ежику в облике этой птицы так хорошо и спокойно. Так бы и летал он над далеким и теплым островом, но пора было сну в обратную дорогу. И так загостился он в Дальнем Лесу. Поэтому оставил он ежа на его комфортабельной кроватке с вестбинскими коронами и растворился в лучах восходящего солнца наступающего дня. Дня, который должен решить судьбу ежика, кроившего котомки в Дальнем Лесу и мечтавшего о таинстве полета…

На следующий день, встав необычно для себя рано, ежик и хорек отправились в чащобу леса на встречу со странным кудесником. Им еще предстояло найти ту таинственную и загадочную поляну, поэтому оба немного волновались. Шли они молча, и каждый думал о чем-то своем, сокровенном.

Ежик думал о небе, а хорек Василий все еще не мог забыть удобную норку ежика и вкусно пахнущую гору кожи для котомок. Долго-долго шли они до заветной опушки. Удивительно, что на их пути не встретились ни медведи, ни норки, ни какие-либо другие обитатели Дальнего Леса. Спали все еще, или сама судьба решила не беспокоить двух мечтателей. Словно по мановению волшебной палочки, все внезапно вымерли. Ежик и хорек, обычно обсуждающие последние лесные новости, за всю дорогу так и не произнесли ни одного слова.

Только пришли они на заветную поляну, так сразу и увидели, что на самом большом пеньке сидит толстый-толстый заяц, — видно, день такой выдался, очень даже заячий. Был заяц молчалив и загадочно-задумчив. Только его длинные уши то поднимались вверх, как бы прислушиваясь к неизвестной мелодии, то снова опускались. Так и молчали звери — каждый о своем.

Заяц, как показалось ежику, был весь в думах высоких, таинственных и магических. Сам же ежик даже и не знал, что впереди, поэтому смутная тревога не покидала его.

Но и мечта о небесах не давала ему отступить и повернуть назад.

Хорек Василий, как это ни покажется странным, совсем не витал в облаках своих любимых философских догадок, парадоксов, природных несусветностей и неожиданных мировых теорий глобального свойства, полных противоречивой противности и коварства. Это был тот редкий момент, когда ему было не до любимой философии и ее забавных силлогизмов и парадоксов. Василий просто окончательно понял, что перепил ночью березового сока. Организм сам подсказал хорьку, что он явно перебрал. Но хорек не подавал виду и держался. Уж очень хотелось ему тоже пожить в удобной и благоустроенной норке, чтобы было тепло и уютно — он ведь так истосковался по настоящему теплу…

А вот мечты ежика были далеко-далеко: он страстно хотел подниматься в воздушных потоках и парить над землей, пренебрегая границами и прочими земными условностями пешеходного бытия. Причем не раз в пару месяцев по ночам, а всегда. И пусть Василий тоже делом займется вместо пустой мечтательности — котомки-то всем нужны и кормят совсем даже неплохо. Чем не занятие для Василия! Хотя и не любит он работать совсем, но, может быть, понравится ему немудреное ремесло — производство котомок.

Решился ежик первым нарушить затянувшуюся паузу и уверенно произнес:

— Вот я и пришел. Не могу я больше по-старому жить. Но и бросить все тоже не могу. Поэтому есть у меня к тебе дополнительная просьба — пусть Василию немного повезет. Плохо ему. Может быть, ежиком ему будет лучше, да и мне спокойнее: ведь когда я летаю, то могу и съесть беднягу ненароком. И котомки пусть делает. Ремесло надежное и прибыльное. А в свободное время пусть себе философствует.

— Да уж вижу я, — недовольно пробурчал заяц. — Ты бы еще кого-нибудь привел с собой. Что же одного только? Беда с этими ежами тонкокожими. Ну а ты, потерявший хищную личину божий грызун, что скажешь? Тоже тебе плохо орехи да грибы собирать — в ежики решил с горя или после изрядно выпитого березового сока податься?

— Так ведь вот какой явный и обоюдовредный лесной казус вырисовывается: образуется в природе некая пустотелость в размере одного ежа средних размеров. Непорядок это. Да и котомки нужны, — проговорил Василий. — Природа же именно эти незаполненные проколы бытия как раз и не любит.

— Природа много чего не любит, однако же терпит, — авторитетно кряхтя, заключил заяц.

— Вредно это терпеть, — начал было Василий развивать теорию, — вот я, например. Как только сок у меня березовый кончится, а за новой бутылкой идти не с руки, или, того хуже, природная вредность в виде завесы дождя или потока снега идти не дает, так вот и терплю. И такая в душе откровенная несусветно-вредная сущность от этого терпения образуется, что высказать литературно абсолютно невозможным становится! Просто караул.

— Да уж, — пробурчал заяц, — у одного там «внутрях» все абсолютно невозможным становится без очередной дозы выпитого сока, другой, брат колючий, не может жить по-старому. И это не где-нибудь в Тьмутаракании среди неустроенности далеко не сказочных и глупых существ. Нет. У нас, в волшебных и особо благословенных местах Дальнего Леса! Глаза б мои на вас не глядели, вот ведь чего удумали!

Вздохнул заяц тяжело и отвернулся от них. Что-то внутри ежика как будто оборвалось, а Василий развел лапками в стороны и опустил их вниз. Хотел Василий развить свою уже высказанную мысль про казусы природных пустотелостей и прийти к осознанию импозантной неустроенности лесной жизни, да поостерегся. Заяц ему попался какой-то совсем не симпатичный. Он был несомненно магический, но грубоватый то ли от природы, то ли от таинственных вывертов колдовского жизненного пути. Не поймет он все равно.

А заяц вдруг повернулся к ним и торжественно произнес:

— Пройдут туманы и дождь, и дважды пролетит старый филин этой ночью. А утром каждый из вас отправится своей дорогой. Ты, Василий, проснешься ежом и должен будешь трудиться — на философию твою времени мало будет. Ты же, мой колючий друг, потеряешь иголки и будешь парить над землей. Вот только рисовать уже никогда не сможешь. Такая уж планида твоя, колючий поклонник магической крылатости. Вы сделали свой выбор, попробуйте быть счастливыми. Знаю, нелегко это. — Заяц устало перевалился с боку на бок и добавил: — Плохо Василию сейчас от березового сока да шальных мыслей о твоей норке. А кому, скажите мне по истинной правде и честному разумению, хорошо? А? Не бывает так, чтобы всем всегда было хорошо. Есть в природе закон сохранения равновесия доброты и вредности. К тому же за все в этом мире надо платить. Чем отчаяннее мечта, тем выше цена. Может, передумаете еще? Это ведь навсегда. Был у меня недавно один гость — выдренок Константин. Так ведь подумал да и решил навсегда остаться выдренком. А ведь тоже с фантазиями разными приходил. И откуда что у вас всех берется! Жили бы и радовались нашей сказочной природе. Ан нет!

Наступила какая-то странная тишина. Лишь где-то вдалеке поскрипывали ветки и едва слышался крик перелетных птиц. Посмотрев на своих гостей долгим и внимательным взглядом, заяц понял, что вряд ли они передумают. Ничего не сделаешь, выбор ведь за ними. Зря, конечно, он обещал им все эти чудеса. Неправильно это, против всех природных законов. Жили бы как обычно, ну попили бы березового сока, если уж так тоскливо станет.

Заяц тем временем медленно встал с пенька и прошелся по опушке в таинственной задумчивости. Он понимал, что в его руках судьбы этих двух обитателей Дальнего Леса. Наконец он тяжело вздохнул, повернулся к ним спиной и промолвил:

— Да знаю я все! Идите домой, пока я не передумал. Сложно мне с вами, прямо напасть какая-то. Жили спокойно без магии. А теперь вот подайте им таинство, и всё!

Заяц повернулся в сторону кустов и, подобно магическому волку, просто растворился. Оба зверька вздохнули поочередно, словно прошла сквозь них череда переживаний природным фронтом каждодневной магии, и поплелись домой.

Обратная дорога прошла для них без особых сказочных происшествий и порадовала отсутствием неприятностей. Они говорили ни о чем, обсудили погоду и последние новости леса. Но настоящий разговор совсем не клеился: им обоим было сложно прощаться с привычной жизнью. Они ждали перемен с нетерпением и боялись их одновременно. Всю дорогу до дома оба провели в воспоминаниях о различных событиях своей прошлой жизни, которая так круто и неожиданно меняется. И показалось им, что не так уж плохо все и было…

Лишь изредка они вздыхали и переглядывались по дороге домой. И показалась им эта дорога далекой и извилистой, как сама их изменчивая судьба. Дойдя до своего комплекса норок, они не пошли внутрь. Спать еще совсем не хотелось. Решили они пройти еще немного по тропинке, которую все местные жители иронично называли грибной, ввиду полного отсутствия каких-либо грибов, кроме полулечебных и полумагических поганок, до ближайшей опушки. Там они присели на широкий пенек и стали слушать концерт неизвестных лесных птиц под аккомпанемент мерного стука старого дятла да журчащего неподалеку родника.

— Я много видел чудотворцев разных мастей, — уверенно соврал Василий, глядя на своего друга, — но тот, которого мы встретили сегодня, самый странный из них. Есть в нем что-то ненастоящее.

— Даже и не знаю, что тебе сказать, — ответил ежик после значительной паузы, — все так неожиданно быстро. Давай попробуем не потеряться в той, новой жизни. А может быть, прав ты, никакой он и не волшебник. Проснемся завтра и пойдем по своим обычным делам. Хотя я верю ему. Чувствую ветер перемен где-то высоко над головой.

— А мне не верится совсем — нет ощущения того, что судьба меняется. И ветра никакого нет. Какой-то явно перекормленный заяц, мистика и чудеса — в общем, сплошные глупости и несуразности.

— Это ты зря. Мечта сбывается, только если готов ради ее исполнения всё поставить на карту. И верить. А ты все про свои любимые несуразности думаешь.

— Верить… А что это такое, вера, знаешь? Не мудрствуя лукаво, я тебе скажу, что это немного упрямства, капля надежды на лучший исход да щепотка желания исполнить задуманное всем назло. А это и есть химера относительной вредности в чистом виде, которую мы придумали ночью и пытаемся увидеть днем.

— Знаешь, Василий, — проговорил задумчиво ежик, — я не философ. Не привык я к твоим оборотам, да и химеры по ночам не придумываю, особенно «относительной вредности», как ты их обозвал. Я просто чувствую, что жизнь меняется.

— Это совсем не оборот, это такая аллегория, — понесло Василия по бесконечной реке привычных философских понятий.

Хотел было Василий плыть и дальше по волнам аллегорий да парадоксов, объясняя ежику философские понятия, рассказать соседу о свойствах мечты и своей любимой теории двуединой несуразности бытия. Но, оглядевшись вокруг, понял, что для такого разговора явно не хватает березового сока и какого-то особенного, творческого настроения.

Да и ежика жалко стало: он же с непривычки и утонуть может в бурном и бесконечном океане философских понятий, захлебнется волной философских аллегорий, и всё, поминай как звали. Пришлось наступить на горло собственной песне и заняться банально-будничным и скучным в несусветной сущности обсуждением последних лесных слухов и новостей.

Так и проговорили они о простых ежедневных мелочах: об изменчивой погоде, об удивительной жаре прошедшего лета, о последних событиях сказочного Дальнего Леса да о своей прошлой жизни со всеми ее проблемами и радостями.

Но ближе к ночи погода и на самом деле начала меняться в сторону стремительного повышения уровня относительной мокрости: прогремевшая гроза и тяжелые капли неспешно начинающегося дождя ненавязчиво намекнули ежику и хорьку, что пора бы уже и поспешить домой. Наверное, кто-то из богов или их помощников решил поскорее закончить неспешно текущий разговор, или просто грозовая туча не выдержала затянувшейся философской беседы ни о чем и внезапно горько разрыдалась от несуразности небесного путешествия. Быстрые и давно застоявшиеся в недрах неспешной тучи капли дождевой воды устремились на землю, стараясь получить удовольствие от своего недолгого, но прекрасного полета.

Всего лишь через мгновение какие-то из них коснутся земли и утолят жажду деревьев и цветов. А другие сольются с зеркальной гладью Серебряного озера. Вот только избранным каплям удалось соединиться с философом и поэтом хорьком Василием. С каждой секундой уходящего в небытие времени таких счастливиц становилось все больше и больше. Капли как будто серьезно соревновались за главный приз: какая из них упадет на нос или на макушку Василию. Одновременно с хорьком ежик тоже стал объектом пристального внимания быстрых капель. И на мордочку колючего кудесника котомок невиданной красоты и изящества устремился поток веселых и лишенных даже ничтожно малой толики сухости посланцев небес.

Друзьям-соседям эти фривольные игры дождевых капель почему-то сразу не понравились слишком надоедливвым подлым текучим лукавством и какой-то несказанной глобальной мокростью, и они оба, не сговариваясь, сочли за благо поскорее вернуться домой. Дойдя до норок, ежик и хорек договорились встретиться утром пораньше и направиться в самую чащобу на судьбоносную встречу с кудесником. На том и расстались. Ежик решил во что бы то ни стало основательно выспаться и был очень рад, что Василий не завернул к нему в гости на ночные разговоры о жизни, судьбе или странностях любви. Спать ведь тоже иногда надо. Это приятно и полезно. Именно во сне нам удается, пусть хотя бы ненадолго, уйти от каждодневных забот в небывалый мир мечты.

Но, придя домой, хорек Василий никак не мог уснуть. Прямо беда, и всё! Он взволнованно бродил взад-вперед по своей небольшой норке. Вызванный по такому особенному случаю сон, казалось, просто игнорировал Василия. Вот ведь какая несуразность и природная напасть! Меж тем ему в голову приходили какие-то неприличные и совсем непонятные мысли о дизайнерских котомках. Наконец, выпив изрядную дозу спасительного березового сока, хорек Василий благополучно заснул. Мысли о котомках его покинули, а плутавший все это время по извилистым лесным тропкам и бесчисленным полянам сон наконец добрался до его маленькой норки. И так уж, видно, было угодно судьбе, что сон этот пришел к Василию из далеких и холодных лапландских земель. Почти с самого Полюса Холода, где рождаются суровые снежные бури и беспокойные бураны. Именно там и расположена главная база неугомонных ледовых феерий. Там исстари молодые и неопытные северные ветра учатся непростому искусству снегопадов и быстрокрылых, все покрывающих белым невесомым одеянием метелей. Там, по преданиям, живет известный путешественник и знаток зимнего искусства Дед Мороз. Поэтому и не сразу появился этот диковинный сон из далеких северных краев — уж больно далека дорога оказалась.

Но получить такой феерический ночной подарок — это, конечно, редкая и несомненная удача. Порой бывает так — придет какой-нибудь до невероятной противности скучный, старый и нравоучительный сон из соседнего квартала или отдаленной горной страны, и мучайся с ним всю ночь, выслушивая его несомненно простые и правильные, но кажущиеся такими нелепыми и так некстати произносимыми слова. Просто тоска смертная. То ли дело сон экзотический, праздничный и нереальный. Про белоснежные переливающиеся на ярком солнце фьорды и стремительных леопардов, диковинных бородатых чародеев да разные многоцветные, смешные, сердитые и совсем не страшные напасти.

Здорово, когда ночь переворачивает все вверх дном, а не становится скучным продолжением дневной суеты незапоминающихся и бесконечных мелочных дел и череды вредоносных серых забот.

В таких местах, как Дальний Лес, затерянный в туманном Архипелаге Сказок, сны имеют особенное свойство: они прилетают по заказу издалека и никогда не обманывают — такое уж свойство у этих диковинных цветных снов. Уж если на них сделан заказ, а они согласились этот заказ выполнить и прийти в гости, они рассказывают удивительные истории — только правду, одетую иногда в таинственные и загадочные одежды сумерек. Одну правду, хотя частенько не всю и не настолько однозначно, как бы этого хотелось. Уж такие они, эти диковинные сны. Непростые, совсем даже непростые…

В эту ночь хорьку Василию все-таки повезло со сном. Вообще-то говоря, в сказочных местах Дальнего Леса цветные вещие сны совсем не редкость. Любят они сказочные места. Но в этот раз нежданно прилетел к хорьку совершенно удивительный добрый сон без особого предварительного заказа или какой-либо просьбы, словно подарок от магических небожителей.

Оказался Василий вдали от своего обычного суетного ежедневного и кажущегося таким занудным бытия, чудесным образом перелетев в царство бесконечной фантазии снежной зимы. Приветствовал его огромный толстый заяц с пушистой шеей и ушами, как у африканского слона, мерно раскачивающимися в такт какой-то непонятной мелодии, которую заяц старательно мычал. На нем была надета вязаная шерстяная шапка с вышитой буквой «Ч». Несмотря на свои солидные размеры, он свободно летал по небу без всяких видимых усилий. В каждой из лапок у зайца было по дизайнерской котомке из последней, прошлогодней серии ежика. Котомки весело напевали тирольские народные мелодии, создавая приподнятое настроение магии и истинного праздника снежного безобразия несказанного веселья.

Рядом с зайцем почему-то летала огромная ведьма, явно не местного магического пошиба и степени волшебной стати, издали удивительно похожая на воздушный шарик неправильной формы, неимоверно расширяющийся книзу до прямо-таки невообразимых размеров. Был этот магический персонаж волшебного сна хорька Василия до удивления странным, но почему-то немедленно вызывал добрую улыбку.

У ведьмы были длинные развевающиеся по ветру серебряные волосы и огромные немигающие глаза. Причем глаза эти лишь на мгновение посмотрели на Василия внимательным и пронизывающим насквозь взглядом смешанной иронии, удивления и бездонной печали, чтобы опять вращаться в разные стороны. Василию искренне показалось, что эти глаза он уже видел, просто не мог вспомнить, где и когда.

— Вот чудеса-то какие! Прямо лесное бесшабашное дежавю. Ведь наверняка мы уже где-то встречались. Что же это за существо, ты кто? — спросил Василий странного вида волшебницу.

И с удивлением услышал, как внезапно появившееся Лесное Эхо, полное своей всегдашней иронии, со смехом повторило еще несколько раз: «Кто, кто, кто, кто…»

— Ну зачем тебе знать, что я за существо. Это же сон, наслаждайся его загадками и нежданными радостями. Я из далеких сказочных краев. Не местная я, не из вашего диковинного леса, даже не из Сказочного Архипелага. Совсем не похожа на вас, лесных жителей, да к тому же и не скрываю: я персонаж удивительного сказочного обаяния, бодрой напасти и реальной суразности. Хотя… да что я буду тебе все рассказывать, это совсем не важно, — нараспев проговорила ведьма.

И веселое Лесное Эхо, продолжая свою игру, повторило часть ее ответа: «Важно, важно, важно, важно…»

— А что, собственно, важно? — с тревогой спросил Василий, ощущая смутное состояние тревожности то ли от предчувствия чудес, то ли от съеденной пищи и надвигающейся желудочной несуразности.

— Подожди, — прокричала ведьма и мгновенно взмыла вверх.

Она перевернулась несколько раз в воздухе, поднялась еще выше и спустилась с невероятной высоты вниз, наслаждаясь полетом. И Лесное Эхо, вновь рассмеявшись, повторяло для Василия снова и снова: «Дожди, жди, жди, жди…»

Хорек Василий покачал головой, посмотрел вверх на ярко сияющее солнце и увидел, что оно раздвоилось. «Нет, — подумал он, — это явные чудеса. Так не бывает». Но эти чудеса ему почему-то нравились. А верить Эху и ждать дождя не хотелось совсем. Вот если бы снега, много-много белейшего снега…

И желудочная несуразность мгновенно прошла, как будто и не было ее у хорька совсем. А на небе вместо одного солнышка было два. Потом их стало четыре. А потом шесть. Подумал Василий, что не надо было березовый сок пить на ночь. Тогда, может быть, дневное светило не стало бы множиться на глазах.

А ведьма, меж тем, хохоча, с нескрываемым удовольствием выделывала различные кульбиты в воздухе. Она развлекалась, веселя и немного пугая множество непонятно откуда прилетевших в этот сон смешных и пушистых белокрылых ворон. К удивлению Василия, были эти вороны цвета новогоднего снега в заповедных нетронутых местах западной оконечности Вестбинского королевства. Для тех, кому не повезло побывать в этом райском уголке, я напишу, что снег там ослепительно, просто до самого явного неприличия, белый.

Так вот, эти странным образом появившиеся в таком количестве белые вороны сидели на ветках столетнего дуба так, как будто они только этим всю жизнь и занимались. К тому же они покачивались из стороны в сторону в такт какой-то веселой мелодии. Были эти вороны слегка хмельны и весьма довольны своей жизнью. Казалось, ничего не может расстроить их и испортить настроение: им все нравилось.

А ведьма кружила по замысловатой траектории, и ее одежда сменилась. Теперь на ней оказались рваные черные чулки разной длины, невообразимые черные лаковые туфли с золотыми пряжками, синяя кофта в мелкую белую крапинку и огромная, почти безразмерная тоже синяя юбка с нарисованным на ней белым цветком. Из-под юбки неспешно вылетали снежные комья причудливых очертаний. Они плавно и торжественно опускались на землю, а как только достигали земли, сразу же превращались в смешных снеговиков. Целая армия смешных снеговиков двигалась по лесу с огромными метлами, расчищая лесные дорожки. Некоторые снежные комья неожиданно распадались в воздухе на хоровод невесомых снежинок, переливающихся множеством цветов. Василий подумал, что вот этого точно не бывает, забывая про волшебные законы сна. До того все казалось реальным и нереальным одновременно.

Василий ошарашенно смотрел на магического персонажа своего сна и все не переставал удивляться, как это она, такая огромная, может свободно летать. Про себя он окрестил ведьму весьма характерно, в своем оригинальном стиле: «Синь в белую крапинку».

Хорек Василий тоже решил попробовать взлететь, и вроде бы ему это даже почти удалось. Помахав маленькими лапками, он взлетел на одно мгновение, но уже через секунду плюхнулся на землю, — что-то неведомое тянуло его к земле даже во сне. Не удавалось ему парить над лесами, полями и озерами. Да что там парить, и нескольких метров пролететь не получалось. Василий опять пытался взлететь, снова мгновение держался налету, и опять все заканчивалось падением. Земля или какая-то магическая сила не хотела отпускать хорька-пешехода даже в короткий полет.

Василий снова и снова падал в мокрый снег, но абсолютно не чувствовал ни холода, ни сырости. Каким-то чудесным образом хорек оставался сухим. «Сухой снег», — реалистично рассудил Василий. А на самом деле, он просто был в сказке. И совсем не в реалистичной, потому что сказка ночного сна не может быть реалистичной по определению. По ее добрым законам никто не промокнет ни от моросящего дождя, ни от падающего с небес снега, если только сам этого не захочет.

Оглядевшись, Василий заметил, что его удивительный сон полон небывалых разнокалиберных птиц. Они кружили неподалеку от ведьмы, навевая что-то нездешнее, веселое и праздничное.

Одна веселая ворона подлетела к Василию близко-близко, и, ничего не боясь, смешно покачала клювом из стороны в сторону. Крылатая путешественница была совсем не похожа на обычную серую несуразность, которую принято называть вороной. Она опустилась на ветку рядом с хорьком и зевнула. Василий почувствовал, что его случайная знакомая в меру хмельная, но удивительно милая и приятная.

Пушистость выглядела смешной и не совсем подходящей как для обычной серой лесной вороны, так и для сказочной ослепительно-белой птицы. Но у сна свои законы, не подчиняющиеся скучным законам земной логики. Было в этой птице что-то нездешнее, привлекающее и манящее, почти волшебное. Пушистая ворона летала вверх и вниз, совершала кульбиты в воздухе, причем над самой головой обалдевшего от всех чудес хорька Василия, зачарованно смотревшего на нее. Затем белая и пушистая ворона зависла в воздухе и, покачивалась над мордочкой Василия, растягивая звуки, произнесла:

— Ни-и-зя-я… ни-и-зя-я… Василий, во-от ведь че-его удума-ал… не-е-е уле-та-а-ай… не-е-е улета-а-ай… ни-и-зя-я… не уле-е-та-ай…

Лесное Эхо было тут как тут и все повторяло: «Тай, тай, тай…»

— Ты что такое вообще и с чем тебя едят, маленькая и пушистая несуразность с крыльями вороны? — иронично спросил Василий, поднимая мордочку и постепенно приходя в привычное философское настроение.

— Глупый какой-то хорек мне попался, просто беда с тобой, и все… Я ведь природный феномен, и самая-самая что ни на есть на свете несказанная и живая суразность, а также и приятная белоснежность, — смеясь, прошептала птица, с широко раскрытыми, совсем не вороньими глазами, тоненьким голоском прямо ему в левое ухо.

Лесное Эхо едва слышно повторило за ней фрагмент ее последнего слова, которое ему понравилось: «Нежность, нежность, нежность…»

— И ни с чем меня не едят, вот ведь что удумал опять — экую несусветность! На меня смотрят, любуются и восхищаются моим несказанным и неописуемым изяществом. Вот. Ты разве не знал, что белые вороны всегда прилетают поутру или к ночи, но к добру. Несомненно, исключительно к добру.

— Это как же понимать? Как настоящее добро увидят, значит, так быстренько-быстренько прямо к нему и прилетают, все такие белые-белые и пушистые-пушистые. Правда? Или за ним, за добром этим несутся?

— Вот уж нет. Мы приумножаем красоту земную и несем исключительно добро. Только совсем не то добро и сокровища, что в котомках твоего колючего и стремящегося летать друга-ежика таятся в странном состоянии первозданного природного коварного ехидства. Совсем не то. А то добро, что в душе у нас до срока назначенного припрятано, — неожиданно серьезно и печально проговорила белоснежная ворона. — Мало его не земле, истинного добра. На всех не хватает. А ведь оно подороже серебра, золота и всех драгоценных каменьев будет. Вот так-то. Поэтому и принято у белых пушистых ворон такое простое правило: мы всегда относимся к окружающим нас намного лучше, чем они того заслуживают. Не слышал ты, наверное, о таком простом и доступном всем живущим в разных землях таинстве. Это и есть настоящее волшебство безусловного добра. Попробуй жить именно так, и тебе понравится. Я именно так живу и, знаешь, пока не жалуюсь.

— Ага, ага… Это как же, — удивленно проговорил Василий, — относиться лучше, чем они того заслуживают? Вон ты как завернула. Ты, наверное, с людьми еще не встречалась. Попробуй им принести свое безусловное добро. Они тебя так обрадуют несказанной радостью бытия и хорошим отношением!

— Я встречалась с разными зверями. А по поводу людей даже и не знаю, что тебе сказать, — странные они, хотя тоже разные бывают. Мне эти самые люди показались весьма глупыми приземленными существами. Живут только какое-то мгновение, и магии у них никакой совсем нет, а верят, что жить вечно будут. Сами создают себе трудности, а потом страдают от них. Друг с другом борются да сокровища копят. Наверное, надеются жить вечно. Глупые какие! А через какое-то мгновение просто перестают дышать, и все их сокровища остаются другим. Странные существа. Очень странные, нелепые и в чем-то даже милые. Есть у них большие красивые города — там и птицам хорошо, и ползающим по суетным делам бескрылым пешеходам совсем неплохо. Есть такой удивительный город вечной сказки Париж — вот там раздолье на бульварах. Мы, всей своей стаей белых ворон, любим путешествовать по свету. А ранней осенью, когда спадает летняя жара, обязательно залетаем в Париж. Ты просто не представляешь удивительное счастье пролететь вдоль бульваров, расцвеченных огненными красками художником с неистощимой фантазией по имени осень. Выставка этого живописца открывается каждый сезон невдалеке от набережной Сены, украшенной несмолкающей симфонией разноцветных листьев, собирающихся в осенний полет. И ветры из знаменитого беспокойного семейства Голдстрим меняют сезонные декорации, кружа оторвавшиеся от обнажающихся веток листья в стремительном танце. Калейдоскоп цвета на засыпанных листьями бульварах напоминает о проходящем удовольствии мимолетных радостей. Я не знаю, почему и кем так заведено, но белых и пушистых ворон способны увидеть только чистые сердцем люди. Но все равно ты попробуй так жить. Я уверена, что тебе это очень понравится. Да и чего тебе опасаться в затерянном в сказочных просторах Дальнем Лесу? Не на Диком же Западе или не менее диком Востоке ты живешь. В твоих волшебных местах надо просто жить и радоваться суразности природы. А несуразности, нелепости и прочие природные неопрятности и издержки глобального мироздания просто не замечай. Не в них же суть жизни…

Хорек Василий соображал, как это он должен радоваться суразности своей сказочной природы, если он слабо представляет, что это такое и как эту непонятную суразность ему реально пощупать и оценить. А еще он подумал, что видит вокруг как будто специально попадающие на глаза одни только несуразности и природные диссонансы. Вот беда какая, ну просто чистая напасть! А ворона, меж тем, покружив над заснеженными кустами, перелетела на соседний пенек и поправила свои белоснежные перышки.

Мелкие изящные снежинки, нежно опустившиеся на них, заиграли переливами всех цветов радуги, ослепляя хорька Василия яркими бликами. Он с удовольствием наблюдал эту невероятную и прекрасную симфонию света, где ярко-синий отблеск сменял желтый и красный в нескончаемом калейдоскопе простого природного волшебства.

Хорек думал о простоте настоящей магии и реального чудодейства, а ворона все сидела на пеньке и глядела куда-то далеко-далеко взором, полным мечты и искреннего удивления. Казалось, что она увидела где-то там вдали то, что недоступно всем остальным обитателям Архипелага Сказок. А может быть, она просто вспомнила что-то из своей волшебной жизни или мечтала о будущем. Василий этого так и не узнал. Да и не надо это было ему знать, должны же остаться настоящее таинство и особая загадочность диковинного сна…

А снежинки, медленно кружа по замысловатым траекториям, тихо падали и падали вниз. Они то вдруг начинали кружиться, образуя странные хороводы, то просто устремлялись опускающимся занавесом в каком-то небывалом спектакле. Но одно было удивительно и необъяснимо — шел снег, а хорьку совсем не было холодно. И вообще зима в волшебном сне мало походила на обычную. Было удивительно спокойно на душе, и казалось, что это может продолжаться бесконечно.

Но тут мимо Василия пролетело нечто очень похожее на неуклюжую и крупную блестящесть, за пируэтами которой он едва успевал следить. Диковинное нечто крутилось с такой скоростью, что Василий даже и не понял, что это за чудище, залетевшее в его сегодняшний сон.

Когда существо немного притормозило, стало ясно, что это все та же ведьма с лихо развевающимися серебряными волосами. Ее облик не вызывал никаких аллегорий и мечтательного настроения. Была в ней природная весьма приличная пузатость, но двигалась ведьма удивительно свободно. Ее вращающиеся глаза остановились и уставились на оказавшуюся рядом белую хмельную ворону.

— Вот уж грусть-то и тоску навела всем своим безусловным добром и несказанно скучной моралью, — пробурчала неизвестно как вдруг оказавшаяся перед ними ведьма, уже успевшая сделать пару кувырков в воздухе. — И нужно Василию твое душевное добро с заунывной философией именно сейчас? Подумай сама… Ему бы, говоря между нами честно и откровенно, ума добавить практического. А у меня не то что добра, просто элементарной не припудренной вредности на всех вас, мечтателей, не хватает, вот что я скажу. Вот ведь какие дела, прилетают хмельные вороны цвета первого снега в Вестбинских горах да норовят еще и добра немерено с собой принести. И куда мне от вас всех, самозваных философов, поэтов и пушистых добролюбов-доброхотов-доброносов, деться!

Вдруг ведьма и ворона весело переглянулись, дважды моргнули одновременно и, дружно рассмеявшись, неожиданно полетели куда-то высоко вверх. Ведьма пропала, растворилась в небе, как будто ее и не было совсем. А белая и пушистая ворона быстро вернулась и, сделав небольшой круг над мордочкой Василия, закружила все его чувства в один хмельной круговорот. Потом она поправила перышки, хотела было что-то еще сказать про несомненное добро, но вдруг увидела рядом с Василием полузасыпанный снегом небольшой цветок с белыми лепестками. Он ей так понравился, что она решила его взять себе. Белая ворона подлетела к ромашке и недолго думая взяла ее в свой клюв. А затем стала мерно покачиваться из стороны в сторону в такт какой-то одной ей известной чужеземной манящей мелодии, напоминающей многоголосые тирольские песни сонных гор и цветущих долин, Пора ей было улетать из сна хорька Василия в свой собственный, тоже зимний и не менее красивый. Не могла же она долго гостить у Василия, надо было возвращаться домой. Ведь на самом деле она была забавным карапузом-зайцем весьма нежного в масштабах заячьего века возраста, с печальными глазами и огромными ушами, зайцем, который по какой-то доброй природной несуразности или другому капризу волшебного мира весь год оставался белоснежным и пушистым.

— Мне пора, — проговорила белая ворона. — Хорошо было в этом твоем чудесном зимнем сне, да знаешь, я не навсегда прощаюсь с тобой, смешной хорек со странным именем Василий. Думаю, мы еще увидимся. Нескоро только это случится, но непременно свидимся. Так мне хочется, значит, так и будет. Попробуй всем-всем нести добро.

— Так уж и всем-всем? И микробам тоже, инфузориям там всяким микроскопического размера и огромной вредности, и гадам ползающим. Это же будет калейдоскоп несуразности.

— Поверь мне: не будет ни несуразности, ни калейдоскопа. И есть на свете весьма приличные и воспитанные амебы. Да и микробы тоже — знаешь, иногда кажущееся на первый взгляд зло несет несомненное добро. Так часто бывает.

— Ты мне чем-то понравилась, белая смешная ворона-путешественница, несущая добро, — тихо сказал хорек Василий. — Передавай привет всем своим пушистым собратьям. Вот только я никогда не думал, что белые вороны летают стаей. Наверное, это справедливо и где-то, по самому большому счету, даже и правильно. Одной белой вороне везде сложно жить. Я тебе хочу подарить несколько строчек собственного сочинения, которые только что пришли мне в голову. Знаешь, есть у меня такая несусветная слабость — я иногда пишу стихи. Они приходят сами по себе, и настойчиво просятся наружу — ты не поверишь, но так у меня бывает. В этом стихе немного про тебя, твоих пушистых подруг, немного про диковинный и далекий город Париж. Есть такой в далекой от нас Европе. Знаешь, он мне снился много раз, хотя я и не был там никогда. Вот бы и мне туда попасть когда-нибудь! Ну да ладно, дело будущего. Это меня занесло по волнам нечаянных мечтаний, но вот только если тебе мое стихотворение понравится, можешь взять эти строчки с собой, мне совсем не жалко, послушай.

Василий задумался на минуту-другую, как бы подчеркивая необычную важность момента. Ему показалось, что установилась редкая тишина и он даже слышит, как снежинки, замысловато кружась и танцуя вокруг него и белоснежной вороны, медленно ложатся на землю и засыпают. Снежинки падали и падали, напоминая собою убегающие минуты, медленно, но неизбежно превращающиеся в прошлое…

А может быть, хорек Василий просто долго собирался с рифмами и мыслями. У поэтов так бывает.

Но вот он наконец выпрямился и, словно задумавшись о чем-то необычайно важном, таинственном и нездешнем, медленно и величественно прочитал несколько незамысловатых строчек из своего очередного вирша:

Говорят, весной в Париже

На бульварах опьяняет аромат.

Отряхнувшись от зимы, сняв лыжи,

Всякий пень весне французской рад.

Окунаясь в впечатлений море,

Стаи белых северных ворон

Ходят-бродят и, возможно, вскоре

Приземлятся в чей-то странный сон.

Постоят. Попьют вина из рога.

И умчатся хладный край стеречь.

Нелегка их дальняя дорога…

Не прощаемся, лишь говорю: до встреч!

— Хорошие строчки, даже и не ожидала совсем такого чуда. Не писали мне еще стихов. Беру их с собой в дорогу, — проговорила белая ворона и помахала Василию крылом. — Не грусти, Василий…

— Послушай, белая ворона повышенной пушистости. А что тебе, между нами откровенно говоря, на одном месте совсем не сидится? Не живешь спокойно в своей собственной сказке, а все летаешь по разным городам и странам, даже в сны диковинные залетаешь.

— Не знаю. Наверное, такая судьба — странствовать по свету и дарить добро.

— А на одном месте дарить добро не получается?

— На одном месте… Вот ведь ты смешной какой! Мир велик, а жизнь всегда конечна, даже в сказочных местах. Хочется увидеть побольше интересного. А ты, Василий, тоже ищи себя, не сиди в мечтаниях своих на одном месте. Это непросто — найти себя в вечно изменяющемся мире. Вот только кажется, что нашел свое, — ан нет, это становится миражем…

Василий не знал, что ей ответить, он же был совсем другой. В силу своей неимоверной природной лени и общей философской мечтательности, любил хорек спокойствие медленнотекущей и в меру сказочной лесной жизни. Не гонялся он за быстрокрылыми сумрачными миражами. Не любил он летать по разным странам, а нравился ему Дальний Лес и его уютная норка. И совсем был не прочь он посидеть на одном месте, если это место теплое и удобное.

Ворона сделала большой круг над головой Василия, и полетела вдаль. Хорек зачарованно смотрел за ее полетом, а белая ворона поднималась все выше и выше и скоро совсем скрылась за горизонтом.

Ведьма, меж тем, была тут как тут. Она любила залетать в чужие сны и переворачивать там все вверх дном. Ей было хорошо с Василием, и она никуда улетать не собиралась. Расчесав серебряные волосы, она продолжала радовать бессчетный легион снеговиков и стаю ворон своим сказочным полетом и выкрутасами высшего пилотажа, назло законам земного притяжения. Было в этом полете что-то завораживающее и абсолютно нереальное. Но вот, сделав очередной затяжной кульбит, она не рассчитала траектории, и, зацепившись юбкой за сучок дерева, на мгновение повисла в воздухе рядом с Василием. Он снова увидел вблизи ее вращающиеся в разные стороны глаза, в которых разглядел изрядное природное лукавство. Вместе с тем, глаза, оказавшиеся точно напротив пуговки его носа, показались ему в этот момент немного испуганными. Но через мгновение все объяснилось весьма прозаично: ведьма грохнулась в снег рядом с удивленным хорьком Василием.

Тяжело поднимаясь и повторяя какие-то словеса на незнакомом диалекте, ведьма подошла к немало удивленному всем этим магическим безобразием Василию и так спокойно и буднично, совсем даже не по-сонному и не по-сказочному невозмутимо произнесла тихим зловещим голосом:

— Все-таки, как не кинь и как не прикинь, а мы с тобою, Василий, пешеходы по природе своей изначальной. И это очень правильно. В чем-то, даже, и мудро. Но не об этом я хотела тебе сказать. Ох, беда мне с вами, поэтами и философами, и этой вашей вредной въедливой и бесконечной ученостью. О чем это я. Ага, вот. Просто запомни главное: все будет необычайно хорошо. Замечательно и чудесно. Просто сказочно. Но не сразу. Совсем-совсем не сразу. Знай: пройдет время, пройдут неспешной вереницей сезоны извечного природного цикла мироздания — и у тебя все получится. Но до этого пройдут дожди и снега…

Ведьма внезапно замолчала, чихнула пару раз и мгновенно растворилась в воздухе, словно ее и не было никогда здесь. Вместе с ней пропали все марширующие снеговики, исчез снег и куда-то улетели все птицы. Просто время для доброй сказки прошло. Имеет время такое противное свойство — покидать нас навсегда. Ведьме хотелось остаться в этом сне с хорьком, но было пора в другие сны, миры и измерения. Работа у нее такая — везде успеть.

А хорек Василий вновь оказался в осеннем лесу, так и не зная, что же еще должно пройти по магическому плану исчезнувшей волшебницы, кроме дождей и снегов, до того замечательного момента, когда все будет хорошо.

Шесть танцующих солнц сменились одной неподвижной луной в холодной небесной дали, и почти всю оставшуюся ночь Василий бродил по чащобе и что-то мучительно искал, но так ничего не находил. Лес был загадочен и абсолютно пуст. Никого, ни одной живой души в этой части сна хорька Василия не было. Вдруг появился густой туман, и хорек Василий абсолютно не понимал, где он находится. Он все бродил по незнакомым закоулкам и не мог найти дорогу домой.

Извилистые тропинки то поднимались вверх по высоким холмам, то падали, уводя к низинам. Дорожки то расширялись, то сужались до абсолютного безобразия, постоянно переходили одна в другую и вели по каким-то странным и одиноким полянам. Лишь где-то недостижимо далеко, едва слышно и печально, завывал незнакомый ветер-пришелец из далеких и совсем не сказочных мест. Но это был уже другой сон.

А Василий продолжал носиться по лесным дорожкам, которые вели его то вверх, то вниз. Но хорек особо не замечал все повороты дороги: в голове у него звучал голос ведьмы: все будет хорошо… но не сразу… совсем, совсем не сразу…

А потом и этот сон пропал почти перед самым пробуждением. И вместо цветной зимней сказки была только одна черная бездна, в которую Василий падал и все не мог достичь дна. Уши закладывало от скорости падения, но абсолютно ничего не было видно. Ему казалось, что ничего уже и не будет после этого — навсегда останется пустота и бесконечное падение…

В эту ночь особенно много снов прилетело в Дальний Лес. Пришел красивый сон и к ежику, мечтающему о полете, и даже к выдренку Константину — сон о странствиях и поисках счастья. Причем сон Константина был вещим — предстояла ему дальняя дорога за счастьем, но об этом расскажет другая сказка.

У ежика эта ночь тоже прошла необычайно нервно. Он все время вставал и прохаживался по своей норке, будто искал что-то. Затем пил березовый сок, снова ложился в свою новую дизайнерскую кроватку и так и эдак, но ничего не получалось. Было ему как-то беспокойно, поэтому и уснул он не сразу, уже почти на рассвете. К нему пришел сон не менее экзотический, чем к Василию. Сон красивый и удивительный, вот только какой-то спокойный и неспешный. Может, поэтому он и шел так долго сквозь освещенный отблесками лунного света сумрачный сказочный лес, степенно блуждая по бесчисленным и бесконечным извилистым тропам сказочных мест.

Ему приснилась вроде бы совсем простая история про стаю перелетных, вольно летящих дизайнерских котомок. Они стремительно покидали родной Далекий Лес, выстроившись клином на исходе ясного осеннего дня. По иронии, направлялись они в холодные просторы Лапландии на свои благоустроенные «зимние квартиры». Почему котомки вздумали лететь именно в это время, на самом исходе осеннего дня и непременно на север, а не на юг или юго-восток, как все приличные и хорошо воспитанные перелетные птицы средней полосы европейской безбрежности, ежик даже и представить не мог. Но он провожал их удивительно нежно и трогательно, сильно махая вслед улетающей стае дизайнерских котомок левой лапкой до тех пор, пока последняя медленно летящая котомка из его первой серии совсем не скрылась из виду.

Рядом с ним никого не было: будто замерло все в этот поздний час. Стоял одинокий и печальный ежик, провожающий неожиданно решившие улететь в холодные края дизайнерские котомки. Лишь далекая и бесстрастная луна скупо освещала удаляющуюся стаю котомок. Даже ветры семейства Голдстрим в этот сон не захотели прилететь. Они так и остались справлять свой очередной юбилей на теплых Галапагосских островах, напевая местным туземцам диковинные сказки о любви и жизни в далеких северо-западных краях. Именно под эти сказочные мелодии грустила голубоногая олуша с острова Сан-Кристобаль.

А через тысячи миль и бездну лет в сумраке заснувшего Дальнего Леса наступало время чудес. Именно в это время добро и зло так часто меняются одеждами, и все кажется возможным и логичным…

Ежик и не знал, к чему это потянулся усталый клин котомок именно на север, но хотелось искренне верить, что все это если и не к теплу, то определенно к добру. По своей душевной простоте ежик даже и не пытался задумываться о тайном смысле своего сна. Не хотелось ежику думать о прозрениях и пророчествах. Не искал он, подобно многим, второе или третье дно, а также скрытый ехидный смысл.

Он и первого-то дна не увидел. И вообще не любил ежик занятие, которое в нашем мире ученые мужи и вертящиеся вокруг них проходимцы окрестили психоанализом, равно как и прочую ученую непонятность, он просто наслаждался трогательным моментом сезонного и необычного прощания со своими котомками.

Вдруг самая маленькая, летящая медленнее других в хвосте растянувшегося на полнеба клина котомка покинула свое место и, сделав вираж, повернула назад. Ежику показалась, что она летела почти целую вечность, и все это время он неотрывно смотрел на нее. Он сразу ее вспомнил. Наконец котомка, сделав круг, опустилась почти прямо перед ежиком.

— Ты меня еще помнишь, ежик? — тихо пролепетала котомка, опускаясь на пенек рядом с ежиком. — Мне не удалось от тебя вот так просто улететь, даже во сне. Мне не хочется прощаться с тобой.

Ежик, довольный и немного даже смущенный, не знал, что с ней сейчас делать: он ее, конечно, сразу вспомнил и ничуть не удивился. В каждую свою котомку он вдохнул душу и всегда относился к ним, как к живым. Ежик любил рассказывать им различные истории, делится тревогами и радостями лесной жизни. Котомки составляли ему компанию долгими туманными вечерами, когда за окном его норки буйствовали заезжие ветра или тихо падал снег. Именно эта котомка ему так понравилась, что он не продал ее никому, а оставил у себя, на дальней полке, около входа.

А потом прошло время и были другие дела, рождались другие котомки, и за каждодневной суетой и бесконечной чередой мелких дел он совсем забыл про нее. И верхняя полка над дверью заполнилась новыми котомками, заготовками котомок, склянками с чудотворными мазями и банками с клубничным и малиновым вареньем, бутылками с березовым соком и разным другим очень нужным и необходимым барахлом. Но вот сейчас, в этом удивительном сне, ежик вдруг вспомнил ощущение огромного счастья и несравненного удовольствия, когда он сделал эту котомку. Эму стало одновременно грустно, спокойно и хорошо. Удивительная легкость поселилась в его беспокойной душе.

— Да. Ты самая первая из позапрошлой осенней серии. Самая красивая. А куда это вы все улетаете и почему именно на север? Что за напасть?

— Это не напасть, это твой сон. У него свои законы, и я не могу тебе ничего рассказать. Я и сама не все улавливаю. Вот только сейчас я совершенно неожиданно поняла, что не могу так запросто улететь. А ты просто еще не понял, что происходит с тобою. Жизнь меняется намного стремительнее, чем наше представление о ней. Твоя жизнь и наша тоже. А вот улетаешь как раз ты. Знаешь, нельзя жаловаться на трудность и извилистость дорог, которые мы выбираем сами. Может быть, все это к лучшему. Вот только одно я поняла: новая жизнь не начнется, пока мы не простимся по-доброму с прошлым. А ты на самом деле скоро проснешься и улетишь из Дальнего Леса навсегда. Такая, видно, судьба.

— А вдруг я никуда не улечу? Может быть, и не дано мне быть птицей — вот останусь смешным ежиком-пешеходом с колючими иголками, как все остальные лесные ежи. Буду по-прежнему неспешно ходить по лесным дорожкам и мастерить свои котомки. Да и потом, ведь кожи-то заготовил немерено. Наступает зима, и заметет белым пушистым снегом все лесные дорожки. И в пургу или какую-нибудь еще зимнюю несуразность буду я долгими вечерами шить новые котомки. Сделаю новую серию изысканного дизайна. Честно говоря, гложут меня сомнения, подозрительный какой-то магический персонаж в этот раз мне попался на жизненном пути — то волком, то зайцем обернется. Может, и не получится у него ничего — только пустые хлопоты и лишние переживания одни. Как сказал бы один знакомый хорек, все это сплошная игра воображения на границе доступного нам мира и полосы сумрачной природной несуразности. И все будет как прежде, и потечет жизнь по накатанному руслу, без особых чудес.

— Глупый ты все-таки ежик. Дело не в магическом персонаже, кем бы он на самом деле ни был. И совсем не в придуманной тобой или твоим другом полосе несуразности и особых чудесах. Дело в тебе самом: ты ведь выбор уже давным-давно сделал. Он внутри тебя, в твоей душе. Ищи ответ в самом себе, а не в каком-то там небывалом волшебнике или его заговорах. Разве не об этом ты мечтал в долгих ночных полетах? Просто мне захотелось остаться в твоей новой жизни. Не бросай меня. Кроме тебя, у меня в целом свете никого нет. Нечестно вот так бросать того, кого ты придумал. Но мне пора уходить, мне нельзя надолго задерживаться в твоем сне, ведь я здесь только нежданный гость. Просто хочу, чтобы ты знал: мне очень хорошо жилось на верхней полке над входной дверью. Я ждала тебя с утренней и вечерней прогулок. Каждый раз, когда ты приходил домой, ты смотрел на меня. Сейчас я исчезну, мне нужно возвращаться на мое прежнее, привычное место в улетающем клине котомок. А ты попробуй быть счастливым и, пожалуйста, не забывай меня. Вспоминай обо мне иногда. А я тебя вспоминать не буду. Вспоминать можно то, что однажды забыл. А забыть тебя у меня точно не получится. Я буду помнить. Мне без тебя будет очень одиноко…

Ежик хотел взять котомку в руки и сказать ей что-то очень-очень доброе, что давно он бережно хранил для такого случая в своем сердце. Но котомка внезапно исчезла, растворилась в воздухе, как будто ее и не было никогда на этом месте, и он сел на пустой пенек. Меж тем стая улетающих на север котомок уже скрылась за линией горизонта. И самая маленькая котомка, которая еще мгновение назад говорила с ежиком, тоже была далеко-далеко.

А ежик вдруг отчетливо понял, почему ему приснился именно этот сон и почему котомки потянулись на север — ведь он-то как раз собирался полететь на юг.

Вновь ему вспомнилась самая маленькая и красивая котомка. Решил ежик, что прощаться с этой котомкой ему никак нельзя: может же у птицы быть хотя бы одна дизайнерская котомка. Пригодится. Так он и решил — что бы там ни было утром, но котомка останется у него. Никогда нельзя бросать того, кого придумал и оживил однажды. Пусть хотя бы что-то останется у ежика на память от его прежней жизни.

Клин котомок давно скрылся из виду, и только пара филинов летала над окраиной Дальнего Леса. Меж тем на небе заходили два солнца и медленно восходили четыре луны. Ветер с запада начинал какую-то непонятную игру со своим братом, ветром с востока. В воздухе кружились неизвестно откуда вдруг появившиеся огромные снежные хлопья. Они исчезали, не долетая до земли, где, как ни в чем не бывало, по-прежнему благоухал нескончаемый ковер осеннего многоцветья. И вот только в глазах ежика блестели капельки растаявшего снега. А может быть, это был не снег…

А снежные хлопья, меж тем, медленно поднимались вверх и снова падали в странном хороводе воздушных потоков. Ежик поднял глаза вверх и увидел в небе странное явление: четыре отчаянно ярко светившие луны, по одной с каждой стороны света. На то и сон, чтобы в нем восходили четыре луны одновременно, а дикая стая дизайнерских котомок улетела зимовать в далекую и совсем незнакомую для ежика страну Лапландию. А может быть, просто любили дизайнерские котомки дальние зимние путешествия при лунном свете. Чего только не увидишь в сказочных местах, да еще во сне!

Когда ежик проснулся, он как-то необычно соскользнул с кровати вниз — оказалось, иголок-то у него уже нет! На улице ярко светило солнышко и было удивительно тепло. Где-то вдалеке упрямый дятел выстукивал свою заунывную осеннюю песню, но настроение у ежика было совсем не осенним. С самого первого мгновения этого утра он отчетливо понял, что настало время исполнения мечты. Он переживал, как все сложится. Но страха не было совсем. Было незнакомое ощущение нового мира, к которому еще предстояло привыкнуть.

Ежик понял: пора в полет. Его мечта чудесным образом исполнилась. Вот только хотелось ему верить, что ждет его счастливое путешествие. Но тревожное состояние не проходило. А вдруг ничего не получится и он не сможет жить птицей? И будет страдать и скучать о своих котомках да удобной норке. Исполнение мечты — это всегда пограничное состояние между привычным и удобным прошлым и неизведанным, пугающим миром, который может никогда так и не стать своим. Но ежик так верил в высокую и крылатую мечту, что уже практически ничего не боялся. К тому же, он всегда мечтал летать.

Вышел ежик на улицу и не узнал родного леса. Ему показалось, что все мгновенно изменилось вместе с его настроением. Он даже удивился окружавшей его неожиданной красоте этого раннего осеннего утра. Редкое для столь поздней осени солнце ярко сияло. Где-то вдали, подернутые туманной дымкой и обдуваемые часто гостящими там ветрами — братьями из известного семейства Голдстрим, виднелись горы соседнего острова. В Вестбинском королевстве уже закончился сезон дождей и открывался прекрасный вид на горную северо-восточную провинцию. Даже вредных старых филинов нигде не было видно.

Подошел ежик к самому краю Серебряного озера и увидел свое отражение в зеркальных водах. На него смотрела из воды незнакомая и красивая птица. Взмахнул бывший ежик крыльями и понял, что теперь ему дано парить над землей, и не так, как прежде, а всегда, день за днем. А рисовать даже и не хотелось совсем. Ну их, этих неприкаянных и непризнанных, равно как и признанных художников-импрессионистов с их непонятной «импрессией».

Теперь больше всего на свете ему хотелось путешествовать и любоваться пейзажами изменчивой и неповторимой природы в калейдоскопе быстротекущего времени и ощущать свежий ветер перемен. Земные границы, высокие стены средневековых замков, изгороди и заборы селян, пыль извилистых дорог, колдобины и каменные завалы, бурные реки, озера и болота, осеняя грязь, весенний паводок и наводнения, заснеженные лесные дороги и сугробы — все это осталось там, внизу, в мире медленно ползающих по поверхности планеты разноликих пузатых, хвостатых, а где-то и зубастых пешеходов.

А планида бывшего ежика давала ему удивительный шанс воспарить над землей и свободно летать, игнорируя кажущиеся сверху такими смешными границы, устроенные нелепыми пешеходами для себе подобных.

Пора было уже ложиться на давно выбранный курс к манящему и призывному теплу далекого моря и волшебной зелени высоких гор, увенчанных белыми шапками вечных снегов. Как часто холодными осенними вечерами и короткими днями, засыпанными надоедающими зимними снегопадами, ежик представлял это состояние бесконечности свободного полета. И вот настало время: тянуло его к новым приключениям и беспокойному счастью странника. К новой жизни.

Но птица вдруг повернула назад, к оставленной норке ежика. С трудом протиснувшись внутрь, она стала лихорадочно перебирать вещи. Наконец она вспомнила о полке над входной дверью. Среди кусочков кожи, каких-то старых часов и перчаток она нашла заветную котомку, которая снилась ей прошлой ночью. Птицу охватило непонятное чувство встречи с чем-то родным и знакомым, но позабытым в череде быстротекущих дней, потерянным однажды и вновь обретенным. Теперь уже, как хотелось верить, навсегда. Как счастлива была эта большая и гордая птица отправиться в новую жизнь к удивительным приключениям и нести с собой крохотный кусочек своего увлечения в пешеходном прошлом.

На ручке котомки блестели две капельки воды, совершенно непонятно как попавшие туда. Ведь котомка все время стояла на дальней полке, и внутри норки ежика никакого дождя быть не могло. А может быть, это и не вода совсем? На них попал случайный луч солнца, и перед глазами птицы пронеслась странная феерия отраженного света. Птица нашла какую-то старую тряпку и тщательно вытерла все капельки с изящной ручки котомки. А потом порылась на соседней полке и, оглядев норку еще раз, унеслась прочь, крепко держа свою драгоценную поклажу. Внутри котомки лежали три иголки ежика — еще один привет от прежнего увлечения. Даже когда кажется, что мы рвем с прошлым и уходим в неведомую даль, прожитое не оставляет нас. Оно следует за нами воспоминаниями о радостях и горестях пролетевших мгновений…

Покружила птица над полянами Дальнего Леса, пролетела вдоль извилистых лесных дорожек к самой чащобе, покружила над зеркальной гладью Серебряного озера и его окрестностей. Но так и не увидела нигде хорька Василия, который к этому моменту уже должен был бы превратиться в гордого ежика, весело переваливающего с боку на бок. Не было его нигде, а уж ежика-то она бы заметила наверняка. Сама ведь была им совсем недавно и знала, где ежики любят бывать больше всего в мгновения огромного счастья и где любят прятаться в минуты особой опасности. Облетела птица пару окрестных полян, пролетела вдоль основных и любимых ежиками тропинок. Никого. Хотелось напоследок увидеть старого друга — хорька Василия. Хотя бы еще один раз перед далеким путешествием, но поняла птица, что не судьба. Она с недавних пор удивительных превращений стала верить в свою судьбу и больше не называла ее индейкой или каким-либо другим непонятным зверем.

А меж тем хорек Василий был совсем рядом, на соседней западной поляне, под большим раскидистым дубом. Он полулежал с обнимку с обычной для себя бутылкой березового сока и старой мечтою о теплой и удобной норке. Вот только иголки у него так и не выросли. Значит, на самом деле не судьба стать ему колючим ежиком-работягой. Что-то не сложилось, не срослось.

Он привычно думал о явной несуразности бытия, но совсем не собирался сдаваться на милость судьбы. Василий грустил, но понимал, что надо продолжать жить и надеяться, что и у него все однажды получится. Просто заплутало его долгожданное счастье на самых дальних подходах к их местам. Видимо, истинное счастье всегда неторопливо. Оно неизбежно придет, просто не может не прийти. Хорек пил столь любимый им березовый сок и думал, что его счастье будет огромно и изменит все вокруг. Самые простые и незаметные вещи заиграют новыми гранями. Наверное, он был прав тогда, ведь жить совсем без надежды и веры нельзя…

А на северной оконечности Дальнего Леса, у самого Серебряного озера, грустила в своей невысокой хижине молодая норка по имени Анфиса. Она искренне хотела сделать всех счастливыми — вот только не всегда знала, как же этого добиться. Ну не получается всех сразу осчастливить, даже если очень-очень хочется. Как ни крути, а выходит так, что штучная эта вещь — подлинное счастье. Редкое. Нельзя его выпускать серийно и раздавать всем страждущим оптом и в розницу, как сливочное масло, ни в сказочном Дальнем Лесу, ни в прочих больших и малых королевствах, ни в нашем жестоком и далеко не сказочном и коварном мире. Не хватает на всех удачи и счастья, так устроена жизнь. И если бы ждала удача нас за каждым поворотом, разве радовались бы ей так, разве гонялись за ней, как за сказочной и неуловимой птицей? Такова уж планида нашего недолгого земного путешествия.

Норка Анфиса, которая могла обернуться очень толстым и умным зайцем или сердитым на вид, но тонким, с ранимой душою одиноким волком и исполнять желания, была на самом деле еще очень молода и от всего сердца хотела помочь. Бескорыстно, всем-всем и сразу. Но, видно, дано ей было пока исполнять только самые высокие и светлые мечты — например, подарить счастье полета.

Потому и грустила она в своей старенькой небольшой избушке, скромно стоящей недалеко от Серебряного озера, на самой западной оконечности сказочного Дальнего Леса. Благо, что любимый малиновый чай привычно согревал ее тело, а неистребимая вера, что все получится, так или иначе, рано или поздно, но несомненно получится, согревала душу и спасала от уныния. Ее жизнь и приключения только начинались. Все еще было впереди…

Ждали обитателей сказочного Дальнего Леса и его окрестностей удивительные события и таинственные повороты судьбы, неожиданные встречи с гостями из сказочного мира и чудесные открытия, но об этом — в следующих сказках.