Карьера доктора Фануса

Маленькая заминка

Серый костюм, галстук бордо в черную крапинку и новые ботинки, которые он надевал всего раза два. Воротничок накрахмален, а из кармана пиджака торчат края платочка в виде трех пирамид…

Вообще-то он мало интересовался своей одеждой, но сегодня уделил внешности особое внимание. «Такова жизнь», — подумал он, приводя себя в порядок. Он побрился, выдернул белый волосок, свесившийся над правым ухом, не желая, чтобы он занимал столь «привилегированное» положение. «Виски изрядно тронуты сединой, и с ней, пожалуй, бесполезно бороться… Такова жизнь», — вздохнул он, застегивая твердый, как картон, воротничок. Галстук выбирал долго, чтобы он непременно соответствовал цвету костюма и новым, темно-красным носкам.

— Да, такова жизнь, — повторил он. Ведь раньше ему и в голову бы не пришло столь ревностно заниматься своей внешностью.

Совсем собравшись было выйти, он остановился перед зеркалом, придирчиво осматривая себя… Хорошо бы посоветоваться с кем-либо, перед тем как отправиться в путь. Особенно насчет цветового сочетания. Но с кем? Была бы дома мать, уж она бы дала дельный совет. Правда, она не очень-то разбирается в этих вопросах, но все-таки женщина… А сейчас его интересует именно мнение женщины. Да, Фикри, сегодня тебе предстоит серьезное испытание! Только вот кто будет главным судьей? Сама девушка или ее мать? Наверняка придет еще сестра или кузина, а может, соберется целая толпа родственниц и подруг, и все они будут разглядывать тебя. Готов ли ты к этому? Держи себя в руках, не нервничай, главное — веселость и обходительность. Хорошо бы вспомнить какую-нибудь занятную историю на тот случай, если в разговоре вдруг возникнет неловкая пауза… Отца и братьев невесты, должно быть, не волнует его внешность, их гораздо больше заботит его происхождение, должность и оклад. Они, конечно, уже навели все нужные оправки… А как он одет — пусть об этом судят женщины…

У дверей он замешкался, похлопал себя по груди, провел рукой по волосам и закурил сигарету. Затем вернулся, медленно обошел квартиру, словно прощаясь с ней… Конечно, женитьба — дело серьезное. И он поживет здесь еще несколько месяцев, ведь предстоит множество хлопот, связанных с женитьбой, которых требует обычай. Он сделает все, как положено… Но уже сегодня он вернется домой совсем другим человеком… И этот «круг почета» — прощание не только с квартирой, а и с прежней жизнью, наполненной размышлениями в облаках табачного дыма…

Да, вот на этом уютном балконе он просиживал долгие вечера, каждые двадцать минут машинально доставая из пачки новую сигарету, закуривая и погружаясь в созерцание дыма, который то сгущался, то плыл колечками, то медленно рассеивался. Так он проводил свой досуг. Направо — маленькая комната. Письменный стол, плетеный бамбуковый стул, старое потертое кресло и полка с книгами. Налево — комната побольше, где стоит кровать, шкаф и столик, а на столике пепельница и приемник, который работает лишь после того, как хорошенько трахнешь по нему раза два. Правда, случается, что заговорит и с первого удара. А вообще-то он редко включает радио, бывает, по неделям до него не дотрагивается… В гостиной нет мебели. Только картина «Гибель Сарданапала»: в центре ее восточный деспот, а вокруг него кони и обнаженные женщины. Потерпев поражение, Сарданапал приказал убить всех невольниц и коней, которыми так гордился, и с невозмутимым видом восседал на троне, ожидая победоносного врага… Эту картинку он вырвал из одного французского журнала, купленного за два пиастра на рынке в Эзбекийи. Собственно говоря, из-за нее-то он и приобрел этот журнал…

Он всегда знал, что четыре гинеи из шести платит за балкон и гостиную. Так он и сказал матери, когда однажды она приступила к нему с расспросами. Как много исходил он по этой гостиной, заложив руки за спину и время от времени останавливаясь перед картиной с Сарданапалом, чтобы полюбоваться ею.

Но теперь начнется другая жизнь. Он переедет в просторную квартиру, обставленную изящной мебелью, там уж не побродишь, не поразмышляешь. А впрочем, будет не до размышлений. Масса новых вещей, новые развлечения. И, уж конечно, новый приемник будет работать нормально, при первом же прикосновении. Он часами будет просиживать перед телевизором или просматривать газеты и журналы, которые выпишет на дом. К тому же рядом всегда будет маленькая женщина — его жена.

Его вдруг охватил страх. Ведь он не умеет красиво говорить. Может пройти несколько дней, прежде чем он сообразит, что сказать этой маленькой женщине! Но он тотчас же успокоил себя, в конце концов есть множество тем для разговоров. Можно поговорить о детях: кто из них дома, а кто еще не пришел; или что приготовить к обеду, какое именно блюдо из тех, что он любит… Разумеется, жена поинтересуется, как он себя чувствует. И он прежде всего спросит о ее здоровье. Как всякий воспитанный мужчина, он будет заботиться о о ней! А преданная жена наверняка будет просить его, чтобы он не курил так много. И, уж конечно, не станет по углам паутины и слоя пыли на мебели, а с пола исчезнут окурки и обрывки бумаги. Всюду — чистота и порядок. Это будет как само собой разумеющееся, и он привыкнет к этому… Ну, а вместо созерцания дыма найдется что-нибудь другое: неплохо завести, например, кошку и кое-когда поиграть с ней, приучить ее к чистоте. Почему бы не повозиться с кошкой, если надоест жена и телевизор?..

Теперь в его жизнь войдет порядок: дети… кошки… и цветы — это прекрасно! И он уже сейчас должен оценить, насколько приятнее будет жить.

Наконец он на автобусной остановке. Страшная жара, жесткий воротничок подпирает шею, лицо и затылок покрываются потом. Он комкает в руках носовой платок. Вокруг толпа, люди уже давно ждут. Стоять пришлось довольно долго, но он привык к этому: каждый день, отправляясь в свой департамент, он вынужден торчать на остановке целый час. Досадно только — полдень неумолимо приближается, а путь от Гелиополиса до Гизы так долог! Приятель заверил его, что на автобусе «три пятерки» час езды. Наверное, чуть преувеличил, чтобы облегчить ему дорогу.

Этот самый приятель решил во что бы то ни стало женить Фикри и рьяно взялся за дело. Он очень старался и, конечно же, приукрасил достоинства как невесты, так и жениха. И если бы Фикри не знал его так давно, он не преминул бы поинтересоваться, сколько тот хочет заработать на этом сватовстве. Но стоит ли в такую минуту плохо думать о людях? Прочь, сомнения!

Вот мать его прожила хорошую жизнь, потому что всегда обо всех думала только хорошо. Отец изменял ей, вернее, люди болтали, что изменял, а она не верила никому и чувствовала себя счастливой. А как горько она оплакивала его смерть! И не все ли равно, был он ей верен или нет, если она довольна своей судьбой! Мы сами куем свое счастье. Настало и его время. И даже если старый приятель и ждет вознаграждения за хлопоты, так что из того? Ведь он в самом деле помог в столь деликатном деле, как женитьба! Мать всегда учила его, что в жизни царит не зло, а добро. И он должен твердо верить в это — и будет счастлив. Да и почему бы, собственно, ему не думать так же, как думает его мать? А дурные мысли пора выбросить из головы!

Месяц назад он получил от матери письмо, в котором она жаловалась на плохое здоровье и просила приехать повидаться, может, в последний раз. И он сразу же собрался. Он любит свою мать. Пожалуй, мать — единственная женщина, к которой он искренне привязан, ей он доверяет… Теперь уж он не усомнится и в своем друге, и постепенно круг близких людей будет все расти! И главная среди них, конечно, жена…

Он вспомнил слова матери, когда она, лаская его, сказала:

— Совсем ты у меня взрослый, Фикри, взгляни на свои волосы!

Он удивленно провел рукой по голове, а мать спросила:

— Чего же ты ждешь?

— Кто?.. Я?.. Ничего я не жду…

Мать помолчала, собравшись с духом, наконец произнесла:

— Почему бы тебе не жениться, Фикри? Что ты медлишь?

Он попытался усмехнуться, но усмешка вышла какая-то вялая.

— Ну зачем мне жениться?

Мать долго вглядывалась в его лицо, прежде чем ответить.

— Люди ведь не спрашивают, зачем тот-то женился, зато всегда толкуют, почему такой-то холостяк.

И мать перечислила множество причин, понуждающих людей вступать в брак: это и дом, и дети, и вкусный обед, и прочее. Словом, это было все то, чем жили она сама и ее муж… Мать убеждала и просила его жениться, чтобы ей порадоваться и спокойно умереть. Она даже заплакала, а ведь мать не из тех, кто льет слезы по пустякам. Она жаждала, чтобы он женился, отбросив все свои сомнения. И вот наконец-то этот вопрос зазвучал для Фикри по-другому. Теперь он может сказать себе: «А почему бы мне не обзавестись семьей?»

И он не стал больше ломать над этим голову, твердо решив жениться. А уж раз решил, значит, так тому и быть! Как все, так и он. Что бы там ни было, а новые ощущения, связанные с этим, даже занимали его.

Вдали показался автобус. Фикри отчаянно заморгал, пытаясь стряхнуть с ресниц капли пота. Три пятерки на номере автобуса плясали и расплывались. Он устал от долгого ожидания, волнений… Но, завидев автобус, неожиданно воспрянул духом, покосился на галстук, костюм, ботинки. Приятно все-таки, что в одежде ансамбль. Только вот под воротничком ползут тяжелые капли пота.

Хотя автобус и не переполнен, свободных мест нет. Прислонившись к кабине водителя, Фикри спокойно ждал, когда кто-нибудь из пассажиров выйдет. Взгляд его скользил по лицам, таким неподвижным, замкнутым, молчаливым. Ни одного интересного. Фикри уставился на разбитую синюю лампу на потолке автобуса. За время пути надо все как следует обдумать, чтобы подготовиться к предстоящему испытанию. Он перевел взгляд с разбитой лампы на лица людей. Внимание его привлек низкий голос справа от него, совсем рядом, — непонятно, мужской или женский. Обернувшись, он увидел тучную женщину лет шестидесяти — та занимала собой сразу два места. Она бойко рассказывала своей соседке о каком-то родственнике, которого покусала собака. И тут она принялась описывать собаку, не упуская ни малейшей подробности. Женщина громко басила и все время поглядывала на Фикри, поворачиваясь к нему в профиль. Слева от Фикри, как-то весь расслабясь, сидел лысый мужчина с бычьей шеей, он спал, откинувшись на спинку сиденья. Вот голова его ударилась о стенку автобуса. Но человек не очнулся. Рубашка его расстегнута и обнажена грудь, поросшая седыми волосами. Почему-то Фикри вдруг вспомнил о Сарданапале и подумал, что придется, видимо, отказаться от этой картины: она явно не подходит для нового дома. Во-первых, его жене не понравится изображение обнаженных израненных тел, а во-вторых, и сам он давно уж собирался вставить в эту раму другую картину, написанную маслом, — пейзаж: оросительный канал и три пальмы в час восхода.

Помнится, в родительском доме была подобная картина. Только рядом с пальмами — еще и лебеди у воды…

На остановке в автобус опять вошли люди, и среди них — полная дама, от которой разило духами. Дама встала рядом с Фикри, но не прошло и минуты, как она оттеснила его от стенки кабины. А извинением была улыбка, обнажившая редко расставленные зубы. Фикри вынужден был продвинуться еще — дама ложилась на него своей пышной грудью при каждом толчке. Тотчас же между ними встрял смуглый коренастый крепыш с засученными рукавами на здоровенных бицепсах.

Пот струился по лицу Фикри и сбегал под рубашку. Водитель сердито бурчал, в ушах звенел голос кондуктора. Тучная старуха не умолкала ни на секунду.

— А у Сихам, знаете, моей племянницы, тоже есть собака — Лулу. Она купила ее, когда та была еще совсем крохотной…

Шофер резко затормозил, и все попадали друг на друга. Смуглый парень отдавил Фикри ногу, испачкал ботинок и даже не подумал извиниться. Автобус был набит до отказа, с подножки неслись вопли, крик кондуктора стал невыносимо пронзительным, а шофер уже не ворчал, а сыпал проклятия. Фикри весь взмок, рубашка прилипла к спине. Но где там расстегнуть пиджак! Фикри повис, зажатый между четырьмя спинами: одна рука вывернута вверх, а другой нельзя было даже пошевельнуть. И до смерти хотелось курить!

Теперь было очевидно, что приятель наплел ему невесть что: прошло добрых полчаса, а автобус еще не выехал даже за пределы Гелиополиса. И зачем только он послушался! Надо было ехать обычной дорогой: метро, потом троллейбус. Это немного дольше, зато спокойнее.

Наконец выбрались на шоссе. Фикри расстегнул пуговки на вороте рубашки и немного ослабил узел галстука. Как-то пройдет встреча? Он представил себе комнату, освещенную огромной люстрой. Будущие родственники пожирают его глазами, оценивая лицо, костюм, каждое движение. Может, они и не заметят грязного следа на ботинке, оставленного тем проклятым парнем. Однако взмокшую рубашку никак не скроешь. Вот как, значит, он добирался автобусом, но почему же не на такси? А если приятель из лучших побуждений сболтнул о собственной машине?.. Тут-то и откроется ложь. Ну что ж — чем скорее, тем лучше для всех — и для него, и для них…

Автобус подпрыгивает на ухабах, пассажиры валятся друг на друга, давка невыносимая. Кто-то заехал ему локтем в лицо, прямо в правую бровь, а этот негодяй снова пребольно наступил на ногу и опять не извинился. Кондуктор, работая локтями, протискивается вперед. Кто-то взвыл, кто-то взмолился, кто-то отпустил дурацкую шуточку… Голова Фикри оказалась на уровне локтя чужой руки, вцепившейся в поручень. Он ткнулся кому-то под мышку, и его едва не стошнило. Исчез смуглый парень, и не слышно басовитой старухи. Он бы отдал все на свете, лишь бы закурить! Пот ел глаза, тек по лицу, тяжелые соленые капли ползли в рот. Отвратительное зловоние, приправленное резким запахом духов, валило с ног. Вдруг откуда-то донесся голос пышной дамы:

— Ах, птички!.. Как это поэтично — птички в клетке!..

Обычно в послеобеденное время он мирно спал. И дернула же его нелегкая отправиться именно в эти часы, лишив себя отдыха! И зачем он послушался приятеля?

— Фикри, — говорил тот, — если поедешь к девяти, неудобно будет задержаться там дольше часа. Отправляйся лучше пораньше, чтобы осталось в запасе время. Да ты с удовольствием просидишь у них весь вечер. Клянусь! А явишься поздно — пожалеешь…

Да, он все-таки кровно заинтересован в этом деле, иначе зачем бы ему так привирать? «Доберешься за час». Да час уже минул, а автобус все тащится, и неизвестно, сколько еще осталось.

Фикри вертел головой, поднимался на цыпочки, пытаясь глотнуть свежего воздуха, но все было напрасно… Тогда он вслед за кондуктором стал протискиваться к окну, толкаясь и не взирая на общий ропот. Краем глаза он увидел гробницы — мрачные сооружения цвета охры. Боже мой, они еще в районе кладбищ, и никакой надежды приехать вовремя!..

С тех пор как умер отец, мать все время твердит о смерти, будто прежде она и не предполагала о таком конце. Она хочет только порадоваться за него — и спокойно умереть. А вот в этих могилах каких только нет матерей: и те, кого радовали дети, и те, кто был лишен этого, — а сейчас все они успокоились под могильными плитами…

Три пальмы мелькнули за окном… и снова — головы, спины, тошнотворный запах пота, бьющий в нос. Ботинки его вконец испачканы, и лучше не думать, во что превратился теперь его костюм…

Сидел бы он сейчас на балконе, подставив лицо свежему ветерку, курил, наблюдая за колечками дыма. Потом встал бы, заложив руки за спину, прошелся по гостиной. Затем, выпив кофе, переоделся бы и спустился вниз, потолковал с баввабом[23] с Умм ас-Сейид, с прачкой или с хозяином дома… С каким удовольствием отправился бы он сейчас к бакалейщику за пачкой сигарет, поговорил бы с ним о футболе или просто побродил бы по улице, рассеянно глядя на витрины магазинов и лица прохожих…

Увы, теперь с этим покончено, и не поговоришь, когда тебе захочется, и не помолчишь. И как это молчать, словно воды в рот набрал, когда рядом женщина, которая любит поболтать… И будешь изображать, как ты счастлив, и восхищаться всякими пустяками: цветом туфель, новым платьем… А попробуй не похвалить вкусный суп!.. Хочешь не хочешь, ты будешь принимать у себя гостей, наносить сам визиты. Придется притворно улыбаться. Нет, это ужасно! И никакие кошки и птички не скрасят твою жизнь, только хлопот прибавится…

— Эй, поосторожнее!

— Что такое?

— Вы же наступили мне на ногу!

— Вы мне уже сто раз наступали, и кто должен кричать, так это я!

— Фу, сохрани Аллах!..

— Сохрани Аллах от тебя…

— Да успокойтесь же! Будьте благоразумны! В чем дело?

— Этот человек — дрянь!

— Попрошу не выражаться!..

— Гиза!.. Гиза!..

— Слава Аллаху! Слава Аллаху!..

— Дайте дорогу — мне выходить!

— Ну и выходи, кто тебя держит?

— Да пустите же меня!

— Проходите, чего же вы встали!

— Встали тут на дороге! Водитель, подожди! Да пропустите же, господа… Водитель… минуточку!

— Все, пора отправлять машину!

Лысый человек с толстой шеей вдруг проснулся и тоже полез к выходу, загородив собой дорогу. Фикри, извиваясь всем телом, следовал за ним. Полы пиджака где-то сзади. Он попытался оттолкнуть лысого, извинился. Снова толкнул, но уже без извинения.

Автобус тронулся.

— Водитель, да подожди же ты! — взмолился Фикри.

Хор протестующих покрыл голос шофера:

— Ничего, выйдете на следующей.

Но лысый разразился жуткой бранью, и машина остановилась. Все задвигались. Фикри оказался на тротуаре…

Тяжело дыша, Фикри бросил прощальный взгляд на машину, которая накренилась на один бок. Глаза щипал едкий, как мыло, пот. Во рту было солоно. Платок превратился в грязную тряпку. А ботинки напомнили то далекое время, когда он гонял футбол, обозначив ворота школьным портфелем и феской.

А костюм? Где его прежняя элегантность? Он взмок, от рубашки несет кошачьими испражнениями, шикарный галстук потерял всякую форму, будто его растерзали… Да и цвет костюма вроде бы не тот, что так нравился Фикри. Может, его невыгодно изменило освещение?..

Что бы там ни было, но прежде всего — выкурить сигарету и немного прогуляться — прийти в себя…

Он зажег сигарету, снял галстук, свернул и засунул его в карман. И заложив руки за спину, медленно зашагал по дороге.

Нет-нет, надо все хорошенько взвесить…