Кайа. История про одолженную жизнь. Том 4. Часть 1.

Глава 72

Меня знобило. Я зажмурился. Ко всем моим сегодняшним страхам и переживаниям, вернувшимся теперь с новой силой, прибавился еще и иррациональный страх того, что Кайю сейчас раскроют. В том смысле, что Кайа-то теперь и не совсем Кайа. Вернее, совсем не Кайа…

Причем не страх, а натуральный ужас, жуткая фобия, словно бы боязнь высоты, с которой ничего поделать невозможно…

«I see the girls walk by

Dressed in their summer clothes

I have to turn my head

Until my darkness goes».

Я совершенно точно знаю и эту мелодию, и эти слова…

Таминой раз я залипал на какую-либо песню и мог несколько дней подряд слушать только ее, в машине и дома. И играющая сейчас музыкальная композиция как раз одна из таких…

Это кавер небезызвестных The rolling stones за авторством Valerie Broussard, в исполнении… Голос, исполняющий сейчас песню я тоже уже где-то ранее слышал… Ну, точно! Тогда, в кафе, когда «заливал» пикантное видео с участием Татьяны и Художницы… Как же звали ту певичку, американку корейского происхождения? Что-то на Ю, кажется… Ладно, неважно!

Выключи музыку! — завизжал про себя я.

Очень хотелось прикрыть ладошками уши и более не слышать ни эту мелодию, ни эти слова…

Но нельзя! Нельзя внешне выказать ни грамма страха. Нельзя…

«I see a line of cars

And they're all painted black

With flowers and my love

Both never to come back».

Играй, Кайа, играй! — самому себе велел я и сильно, так, что на глазах навернулись слезы, ущипнул свое бедро, дабы болью заглушить парализующий меня сейчас иррациональный ужас.

Вэтоммире я не единственный гость из Зазеркалья. Не единственный. Это факт!

Или же сама эта певичка, или тот (та), кто пишет для нее текст и музыку тожеоттуда.

Но все это сейчас совершенно неважно. Неважно, да…

Я взглянул на Блумфельтда. Организм этот, вызверившись на меня, получил свою отдушину и теперь, негромко разговаривая с самим собой, преспокойненько катал шары по столу, на бортике которого я заприметил бокал с алкоголем, к которому тот еще не притронулся.

Как, наверное, должно быть непросто для Александра, неуравновешенного психопата, блюсти на глазах у уважаемых людей так называемый Noblesse oblige, который блюсти в этом обществе совершенно необходимо…

— Хочу выпить… — вслух произнес я.

У меня внезапно появилась непреодолимая тяга к алкоголю, и я, с трудом переставляя ноги, ставшие в результате сильнейшего стресса словно бы деревянными, направился к бильярдному столу.

К немалому моему удивлению, Александр не стал возражать против того, что я столь бесцеремонно забрал его бокал. Лишь хмыкнул и, отвернувшись, покатил следующий шар.

Я принюхался к содержимому бокала, после чего сделал глоток. От крепкого алкоголя у меня на мгновение перехватило дыхание. То, что на вид казалось виски, им же и оказалось.

После хорошего глотка крепкого алкоголя, напряжение, до сего момента сковывавшее меня, здорово подотпустило, а в голове слегка зашумело.

Я вернул бокал на место, и его тут же схватил Блумфельтд, который одним могучим глотком допил содержимое, приложившись губами аккурат к тому же месту, отмеченному помадой, что и я.

Мне захотелось закатить глаза…

— Хочешь? — поинтересовался он, протягивая мне портсигар с папиросами.

— Нет. Не курю, спасибо. — ответил я.

— Ничего страшного, бери, я разрешаю! — велел он, и, рассмеявшись, продолжил. — Твоему приемному отцу и тетке я ни о чем не расскажу…

— Бери, я сказал. — ровным тоном произнес он через несколько мгновений, когда я так и не взял предложенную папиросу, и во взгляде Александра ощущалась явная угроза.

— Спасибо. — ответил я и, решив не провоцировать психопата там, где лучше его не провоцировать, достал папиросу из портсигара.

Дав мне прикурить, потенциальный любовничек закурил сам, положив затем портсигар и зажигалку на высокий трехногий столик, на котором уже лежал его видеофон.

— И правда, не куришь… — заявил он, когда я зашелся кашлем от табачного дыма.

Табак оказался очень уж крепким, и от никотина голова закружилась еще сильнее.

— Выпьешь еще? — поинтересовался он.

— Нет, спасибо… — ответил я и, на мгновение зажмурившись и сделав еще одну затяжку, затушил папиросу, глядя на то, как струйка сизого дыма устремляется к вытяжке.

Докурив, Александр Блумфельтд приступил к процедурке, не единожды виденной мной на различных увеселительных сборищах, на которыетамменя частенько приглашало американское «начальство», а именно достал нихреновый такой пакетик с белым порошком, а также приспособления для употребления, путем вдыхания, этой дряни…

Ко всем прочим своим сомнительным достоинствам, потенциальный любовничек оказался еще и кокаиновым, если это кокаин, разумеется, наркоманом…

Сделав на лакированном бортике бильярдного стола аккуратную «дорожку», он кивнул мне.

— Угощайся…

— Нет. — уверенным тоном произнес я. — Спасибо, но я откажусь.

— Ну, как хочешь… — пожал плечами он, не став спорить, и, вставив трубочку в нос, «пропылесосил» «дорожку», а затем отвернулся, закрыв ладонями лицо, и громко чихнул.

Этот человек, учитывая еще и его опьянение различными веществами, совершенно непредсказуем. И опасен, словно атомная бомба…

Нужно срочно заканчивать с этим разговором тет-а-тет. И вообще, со всей этой долбанной Семейкой…

— Рассуждаешь так, словно бы я позволю тебе это сделать, милая моя Кайа… — услышал я до боли знакомый голос позади, заставивший меня дернуться всем телом. — Или тебя лучше называть Дмитрием Николаевичем?

Резко обернувшись, я некоторое время стоял и в немом изумлении взирал на женщину, которая никоим образом не могла сейчас находиться здесь. Особенно, в подобном виде…

На шикарном, как и все прочее в этом помещении (да и в доме), кожаном диване, одетая в легкомысленный халатик, в котором я видел ее сегодняшним утром, во время нашего видеоразговора, полулежа расположилась матушка, лакомясь при этом неким йогуртом, который она зачерпывала ложечкой из хрустальной вазочки.

Это просто какой-то, блин, сюрреализм…

Само ее присутствие здесь, внешний вид и некоторая неестественность позы просто кричали о том, что она — всего лишь иллюзия, созданная моим уставшим от страха и стресса разумом. А точно ли в той папиросе был табак? Или только табак? Уже не уверен…

Однако же, какая реалистичная иллюзия. Просто донельзя…

— Называй как хочешь. И то и другое — мое имя. В любом случае тебя здесь нет и быть не может…мама. — быстро облизнув губы, заявил я.

— А ты…? — вопросом на вопрос ответила галлюцинация. — Разве можешь быть здесь ты, Дмитрий Николаевич?

Незнамо с чего бы, но довольная как слон, поинтересовалась она, облизав ложечку и ткнув ей в мою сторону.

— Как можешь быть здесь ты? Ты — самоубийца, чье безжизненное телотамуже давным-давно сожгли в печи, а прах захоронили в больничном колумбарии в какой-то безымянной урне с одним лишь порядковым номером. Но тем не менее ты тут… Стоишь сейчас здесь передо мной в образе прелестной Кайи. И ты — это действительно ты…с некоторыми оговорками, конечно…хотя спроси любого и тебе ответят, что подобное попросту невозможно. Я могла бы погрузить тебя в самые глубины математического ада и доказать, что реальна здесь и сейчас ничуть не менее тебя… Хочешь?

Она, пожав плечами, погладила живот.

— Нет, пожалуй, не хочу. Однако, если ты права… Если только предположить, что ты можешь быть права, то это значит… Женя тоже…? — тут мне на ум пришла певичка, чей голос, исполняющий песню изтогомира, разносился сейчас по помещению. — Но, нет… Этого никак не может быть… Не может быть, потому, что не может быть никогда! Ведь если бы это и в самом деле было так, то лишь едва заслышав на допросе с полиграфом мои слова, для тебя…для нее…все моментально стало бы более чем очевидным. И я готов поставить рубль на то, что после этого не прожил бы и дня. Хотя допускаю, что со мной могли бы проделать и гораздо более неприятные процедурки, нежели банальное умерщвление. А раз я до сих пор жив и на свободе, то…

— А с какого момента, по-твоему, ты стал фигуркой на моей доске? — улыбнулась мне «Женя — играющая в игру». — До или после полиграфа?

— Она же не могла поверить, я уверен… — прошептал я, вспоминая то, как отстранилась от меня приемная мать.

— Но в итоге поверила! — откушав очередную ложку йогурта, заявила эта…галлюцинация.

— В итоге… Это значит, не теперь, да?

— Не теперь. — согласилась она.

— В чем смысл твоей игры? Какова ее цель? Чего в итоге ты желаешь достичь? — поинтересовался я.

— Чего в итоге я желаю достичь? — словно попугай переспросила галлюцинация, а на ее лице, кажется, я впервые заметил растерянность.

— А чем плоха игра сама по себе? — ее образ или изображение дернулось, будто бы дымка или некачественная голограмма, и она продолжила. — Игра ради самой игры. Битва ради битвы…

— А если вдруг выиграю я? — поинтересовался у нее, переведя взор на потенциального любовничка, впавшего после употребления наркотика вместе с алкоголем и никотином, то ли в детство, то ли в маразм, бог его знает…

Он, с идиотской улыбкой на физиономии, непрерывно чего-то там бормотал себе под нос и водил зажатым в руке шаром по бильярдному столу.

— Выиграешь? Ты? — совершенно искренне засмеялась приемная мать, вернув мое внимание к своей персоне (динамическое освещение комнаты в этот момент сосредоточилось на ней, делая изображение матушки чрезвычайно резким и лишая ее теней), а затем вполне серьезно поинтересовалась. — Ты, играющий в мою игру и по моим правилам… Ты, находящийся на моей доске… Ты что ж, и впрямь надеешься выиграть? Дмитрий Николаевич…

Теперь она выглядела явно расстроенной.

— …дорогой ты мой! Я же знаю тебя, пожалуй, лучше, чем знаешь себя ты сам. Знаю, на что ты способен. Пожалуйста, давай мы обойдемся без такого рода глупых идей…

— Что, не единого шанса? — спросил я.

— Ты не сможешь победить хотя бы уже по той простой причине, что сам по себе игроком не являешься. Ты лишь фигурка на доске. Одна из бесчисленного множества других… Однако, при определенных обстоятельствах фигурка, в некотором смысле, имбалансная, а также слабо предсказуемая, но, оказавшись в нужном месте и в нужное время, вполне способная изменить исход всей партии в ту или в иную сторону. Или вообще сломать всю игру, хотя победой для тебя в конечном счете это все равно не станет… Кстати говоря, как минимум два своих шанса поломать мне игру ты уже упустил. — заявила она, добавив затем. — В очередной раз…

— И когда же это, например? — поинтересовался я.

— Во-первых, ты мог отказаться от предложения своего «начальства» и Николая Петровича поработать в США на коллег по политическому процессу. — загибая большой палец, ответила она.

— А во-вторых… — она загнула указательный палец. — На железнодорожном узле тебе определенно стоило выбрать иной вариант действий.

«Выбрать иной вариант…». — отдалось эхом в моей голове.

Не избегать «узла». Не бежать оттуда, словно от чумы, вместо того, чтобы спать в бетонной трубе. Нет! Мне лишь стоило выбрать иной вариант действий…

Она замолчала, молчал и я.

— Но ты, раз за разом, едешь работать в США. И точно так же, раз за разом, на «узле» ты убиваешь инженера, всех тех несчастных в поездах, равно как и солдат из оцепления…

— Раз за разом? — хриплым голосом переспросил я.

— Все верно, да… — кивнула она. — Раз за разом! Ты же не забыл сон втомсвоем детстве?

— Железнодорожный узел, который словно диафильм «крутился» на стене? — мысленно поинтересовался я.

— Железнодорожный узел, да… — согласилась приемная мать. — И это не было вещим сном… Просто один очень коротенький, но такой важный моментик изэтойтвоей жизни. Помнится, ты нашел очень правильную формулировку этому событию…

Положив ложку в вазочку, она защелкала пальцами, вспоминая.

— Память о возможном, да. Очень правильная и отражающая суть формулировка.

— То есть, по-твоему, выходит, будто бы я оказался в некоей петле, раз за разом проживая жизни Дмитрия Николаевича и Кайи? — спросил я.

— Нет, не ты. Мы… Мы оба оказались. Ты и я. Но да, так оно и есть. — ответила она, зачерпывая новую порцию йогурта.

— Ты уже знаешь, что это сделал я? — поинтересовался я у «Жени — играющей в игру».

— Про «узел»-то? — уточнила она.

Я кивнул.

— Неа… — ответила она, легкомысленно махнув рукой с зажатой в ней ложкой, отчего в разные стороны полетели капельки йогурта. — Во всяком случае, пока… Но!

Она подняла указательный палец вверх.

— Это отнюдь не означает, что не знает никто…

Услышав ее слова, мое сердце будто бы сжали в тисках.

Она просто не может быть такой же, как и я. Но в матушке определённо присутствует нечто странное… Не в этой галлюцинации, разумеется, а в неповторимом оригинале…

— А с чего это ты вдруг решил, будто бы все и у всех должно происходить ровно так же, как и у тебя. Думаешь, у Вселенной не бывает иных вариантов? — поинтересовалась она, услышав мои мысли.

— У нее…у тебя существует собственная петля, завязанная только и исключительно наэтоммире? — вслух размышлял я. — Но сама она не знает об этом, я прав?

— Бог его знает. — честно ответила она, зачерпывая очередную порцию йогурта. — Но попробуй заглянуть в прошлое. Там, возможно, найдется нечто, на основании чего будет возможно сделать определенный вывод.

— В чье прошлое? — не понял я.

— Она раз за разом возвращается в тот самый день… — напряженным голосом сообщила мне галлюцинация, добавив с сожалением. — Времени уже не осталось…

— В какой именно день? — тут же поинтересовался я, однако ответа на свой вопрос не получил, а моргнув, иллюзию на диване я уже не увидел.

Закусывать надо, Кайа! — посоветовал самому себе, пялясь на пустой диван. — Но в матушке, и правда, есть нечто этакое…

— С кем это ты там шепчешься, а? — услышал я голос Блумфельтда, заставивший меня обернуться.

Обернуться и…

Едва разглядев выражение его физиономии и не размышляя более ни мгновения, я, дернувшись от внезапного адреналинового выброса, метнулся к выходу из этого помещения…

Это бессмысленно, Кайа, дверь же заперта! Маленькая горничная, помнится, отпирала ее электронным ключом, а затем, когда она вышла, был явственно слышен звук запирающегося замочного механизма… — подумал я, стараясь оббежать Александра по такой траектории, чтобы он меня не перехватил.

Однако, даже до закрытой двери добраться у меня не получилось…

Александр Блумфельтд, с реакцией совершенно несвойственной для человека в состоянии сильного опьянения, совершил резкий рывок, схватив меня за руку, и, словно бы тряпичную куклу, с силой швырнул на пол.

Громко ойкнув оттого, что весьма болезненно ударился плечом об пол, я перевернулся на спину и отполз к бильярдному столу, упершись спиной в его массивную ножку.

Меня сейчас натурально парализовало от ужаса, и, будучи не в силах хотя бы просто пошевелиться, я неотрывно вглядывался в лицо идущего ко мне мужчины…

Александр Блумфельтд, пока я беззаботно болтал с воображаемой матушкой, дошел, кажется, до определенного рода кондиций, и теперь его физиономия стала, без малейшего преувеличения, маской зверя.

Это уже не человек…

Это уже лютый зверь, с напрочь отсутствующими «тормозами» и морально-нравственными ограничениями. Уверен, что профильные специалисты-психиатры, если бы этот Блумфельтд попал в их заботливые руки, написали бы в его медицинской карте нечто вроде: «Маньяк классический».

Впрочем, если рассказанное мне дамой Кристиной в «Госпоже Удаче» о некоторых увлечениях его родного батюшки, любезного Генриха Карловича, — не чистой воды вымысел, а хотя бы на сотую часть правда (доказательства чему я и ищу сегодня в Сетях этого Имения), то я совершенно не удивлен тому, что этот Блумфельтд — психопат-садист. Ибо, как говорится: «Осинка не родит апельсинку»…

Готов поставить свой самый последний рубль на то, что именно в подобном состоянии этот «знатный» выродок и терзает своих бессловесных жертв…

«Знатный» выродок…

И я почему-то абсолютно убежден в том, что в этом «прекрасном» обществе он отнюдь не единственный такой…

Тем временем потенциальный любовник встал аккурат передо мной и мне на глаза попалось…

Бляха-муха! Этот утырок, судя по тому как «кое-что» распирает его брюки, возбужден до самой крайности…

— Разденься. — ровным тоном, в котором, однако, слышалось безумное половое желание, охватившее его, велел мне Александр.

— За-а-ачем? — получилось не с первого раза, ибо от страха у меня перехватило дыхание, но я все-таки, хотя и заикаясь, сумел выдавить из себя этот вопрос, неотрывно при этом глядя на Блумфельтда.

— Вот сейчас, барышня Филатова, когда ты в таком ужасе…когда тебе столь страшно, ты по-настоящему мила и хороша. Наглость и самоуверенность тебе совершенно не к лицу, поверь мне на слово. — заявил он абсолютно трезвым голосом, после чего уселся на корточки и, погладив меня по щеке тыльной стороной ладони, ответил на мой вопрос. — Во-первых, как разумный и деловой человек, я желаю взглянуть на то, что именно моей Семье предлагают Филатовы. А также, я желаю убедиться в том, что Филатова Кайа Игоревна, то есть ты, не «ношенный тапок», ибо никто из этой Семьи вещами, бывшими в употреблении, не пользуется. Только не подумай дурного…

Тут он картинно взмахнул руками.

Кайа, значит, для него всего лишь вещь…

— …я вовсе не желаю обидеть свою…собственность. Тебя. Но это же общеизвестно, что о тебе гуляют очень разные сплетни. И очень нехорошие. Ну а во-вторых… Впрочем, о чем это я! Ты же и сама прекрасно знаешь, для чего именно тебя привели сегодня в мой дом… Уверен, тебе уже все подробно и не единожды разъяснили твои любезные родственницы.

А затем…

— М-м-м! — замычал я и задергался, пытаясь высвободиться, когда Блумфельтд, крепко схватив правой рукой меня за подбородок и не давая сомкнуть челюсти, впился своими губами в мои.

В этот момент я едва не лишился сознания от отвращения…

За последние месяцы я пережил немало неприятных мгновений, однако немногое, пожалуй, сумеет сравниться с тем, что происходит здесь и сейчас, когда этот подонок шарится своим языком в моем рту…

Меня затошнило.

Я попытался было отпихнуть от себя Блумфельтда, но…

Куда там! Он весьма силен…

— Можно сказать, что это было даже неплохо… — заявил он, наконец отлипнув от меня, и, облизав свои губы, встал на ноги сам, а затем поднял меня, облокотив о стол, после чего стер ладонью ручеек слюны на моем лице. — Снимай платье, красавица, этим вечером оно тебе более не понадобится…

Говоря это, он, расстегнув ремень и пуговицу на своих брюках, бросил брелок с несколькими электронными и «аналоговыми» ключами, а также пакетик с «дурью», на сукно бильярдного стола.

— …или, быть может, ты желаешь, чтобы я помог тебе с этим?

— Я желаю… — ощущая во рту мерзкий привкус после поцелуя с ним и дрожа всем телом, прошептал я, на мгновение зажмурившись, а затем, шмыгнув носом и скосив взгляд на бильярдный стол, на сукне которого, помимо шаров, брелока с ключами и «дури», лежал еще и кий, прохрипел. — Чтобы ты сдох на хер, мразина!

В тот же миг, сделав шаг в сторону и полшага назад, я обеими руками схватил кий, и, замахнувшись, словно бы битой, нанес Александру удар в область головы.

Вернее, собирался нанести, но…

Практически уже реальный мой любовник, у которого, как и несколькими минутами ранее, с реакцией оказалось все в полном порядке, перехватил рукой кий в нескольких сантиметрах от своего лица.

— Это было, пожалуй, очень неприятно… — заявил он столь спокойным голосом, что сердце мое, которое уже давно обитало где-то в районе пяток, провалилось еще глубже, после чего произнес. — Отпусти.

И я, словно бы кукла, которой обрезали нужную веревочку, тут же отпустил кий…

— Это было очень неприятно… — вздохнув, повторил он, и небрежно отбросив кий в сторону, добавил. — Тебе так делать нельзя!

А затем Александр наотмашь ударил меня по лицу тыльной стороной ладони.

Получив весьма сильный и болезненный удар в район виска, сбивший меня с ног, от которого у меня натурально посыпались из глаз искры, а затем еще и не менее болезненно, несмотря на довольно толстое ковровое покрытие, приложившись затылком об пол, я на какое-то мгновение лишился чувств. Однако излишне долго валяться на полу мне не пришлось…

— По всему видать, что мне досталась такая кобылка, которую для начала необходимо объездить… — заявил Блумфельтд, подхватив мою еще наполовину оглушенную тушку, и, дотащив до дивана, на котором не так давно обитала моя воображаемая матушка, устроил меня таким образом, что моя нижняя часть оказалась на полу на коленях, а туловище на диване. — Но, это ничего…это ничего, ведь строптивых кобылок я объезжать умею и люблю…

Снимать с меня платье он не стал, а, просто прижав левой рукой мою шею к дивану (голова моя была повернута под таким углом, что мне было хорошо видно все его манипуляции), правой задрал подол юбки моего вечернего платья…

Я дико визжал, брыкался и матерился, но…

Тип этот, судя по всему, весьма опытен в подобных штуках и ничего поделать с насильником у меня не получалось…

Ловко разобравшись с завязками чулок, у моего уже практически не потенциального любовничка, произошла некоторая заминка со снятием с меня труселей. Опьянение все-таки давало о себе знать…

Однако заморачиваться по этому поводу Блумфельтд не счел нужным, а потому одним могучим рывком просто-напросто разорвал трусики, отчего я натурально взвизгнул, когда ткань бесцеремонно и крайне болезненно впилась в нежную девичью плоть.

— Не надо! Прошу вас, не надо…! — продолжая изо всех сил вырываться, я уже не кричал и не матерился…

Я плакал. Плакала и Кайа… Мои слезы, смазав чудесный вечерний макияж, капали на кожу этого шикарного дивана.

Вся эта хрень с любовничеством до сего момента была для меня лишь страшной сказкой. Однако прямо сейчас, эта сказка, как говорится, превращалась в быль. В ужасную быль…

— Дмитрий, помогите мне, пожалуйста… — хлюпая носом, прошептал я, но так, чтобы меня не услышал подонок. — Мне сейчас очень…очень нужна ваша помощь…

А в следующий миг меня натурально выгнуло дугой от чувстватакогоневероятного блаженства, какового до сего момента мне ощущать еще не доводилось ни разу, и я издалтакойзвук, каковой издавать никак не собирался, особенно здесь и сейчас…

— Ну ты и потаскуха… — довольным тоном заявил мне Блумфельтд, массируя своими пальцами мое самое интимное место. — Стоило мне только дотронуться до тебя там, и ты сразу же «кончила»! Лживая малолетняя потаскуха! Лжешь мне о том, что не хочешь этого, а сама уже вся «мокрая»… Или… Погоди! Этому тебя твои родственницы научили, верно?

— Прекрати! — провизжал я. — Прекрати немедленно! Мы еще не оформили наши отношения должным образом! Так нельзя! Я порядочная барышня!

— Экая ты у меня формалистка, оказывается… Мне нравится, как ты вопишь. Продолжай, пожалуйста… — возбужденным голосом заявил мне этот утырок, одной рукой продолжая крепко удерживать меня за шею, а другой, торопливо снимал с себя брюки и расстегивал рубашку.

— И все-таки, как это ни странно, но слухи врали и ты до сих пор девственница, а значит, и наш уговор с твоей Семьей остается в силе… — заявил он, оставшись в носках и в расстегнутой рубашке, после чего смачно шлепнул по моей ягодице. — Тощевата еще, конечно, но…

Сил орать уже не осталось, а потому, когда Блумфельтд, пристроившись сзади, дразнил меня прикосновениями своей хреновины к… Я просто тихонечко скулил…

Однако…

Сначала я отчетливо услышал звук отпираемой двери, а затем…

— Прошу прощения, барин, но госпожа просит вас спуститься к гостям…