Ким Филби - супершпион КГБ

ГЛАВА VI. ПРИГЛАШЕНИЕ НА ВАЖНУЮ РОЛЬ

Великобритания без энтузиазма вступала во вторую мировую войну. В памяти все еще были свежи огромные человеческие жертвы первой мировой; многие высокопоставленные консерваторы восхищались Гитлером; прогнозы воздействия возможных бомбардировок больших городов были пессимистическими — предсказывалась массовая паника населения. Значительная часть состоятельных людей недвусмысленно давала понять о своем желании избежать любых неприятностей. Отсутствие ясного понимания целей войны вызвало широкое пацифистское движение. Двадцать два лейбориста — члена парламента подписали манифест, призывавший к быстрейшему заключению перемирия. Об этом инциденте пресса почти ничего не сообщала. Никто не представлял возможного развития событий, и в этих условиях нужно было предпринимать какие-то действия.

«Таймс» проявила определенную поспешность, когда назначила Филби своим главным военным корреспондентом во Франции, поскольку руководители газеты еще не знали, что союзное командование, напуганное возможностями перехвата коротковолновой радиосвязи, приняло решение не освещать хода военных действий. Система контроля над военными корреспондентами оставалась такой же, как во времена первой мировой войны: в штабы было допущено лишь небольшое число корреспондентов, которых повсюду сопровождали специально выделенные для этого офицеры. Им разрешалось посылать только одобренные цензурой сообщения. От всех основных газет потребовали заранее сообщить имена корреспондентов, которые будут аккредитованы при британском экспедиционном корпусе во Франции, для того чтобы решить вопрос об их пригодности, дать аккредитацию, пошить форму и решить «такой важный» вопрос, что «должно значиться на их нашивках»: «С» — корреспондент или, как доказывали многие армейские офицеры, — «WC» — военный корреспондент.

Однако после того как Германия склонила общественное мнение в свою пользу, допустив в свои войска ряд нейтральных корреспондентов, и после неоднократных жалоб, что в сообщениях из Германии доминирует американская пресса в ущерб британским интересам, директор Управления общественных отношений военного министерства Великобритании генерал-майор Дж. X. Бейт обещал сделать для корреспондентов некоторые послабления. Он заявил: «Большое число корреспондентов, включая представительный американский контингент, в настоящее время находится при наших войсках во Франции». Эта группа корреспондентов прибыла во Францию 10 октября 1939 года. В ее состав входили пятнадцать корреспондентов из Великобритании и стран Содружества (одним из них был К. Филби), девять американцев и восемь фотографов прессы и кино. Они должны были размещаться в Аррасе на севере Франции при штабе британских войск и подчиняться армейским офицерам, которые их сопровождали.

Между корреспондентами и этими офицерами сразу же возникли трения. Все ветераны первой мировой войны, они олицетворяли собой ту Великобританию, которой уже не существовало. Один из них хвастался тем, что не смог выучиться на танкиста, другой — Чарльз Тримейн, бывший капитан британской команды по водному поло, за завтраком пил неразбавленный джин и за два дня опорожнил шесть бутылок. Корреспондент О. Д. Галлахер об этих офицерах сказал так: «Они полупьяны все время и пьяны половину времени. Куда бы вы с ними ни поехали, всегда одно и то же: «Давай, старина, заглянем вон в то кафе и примем по стопочке». Если не было кафе, откуда-то из кармана их сшитой у дорогого портного формы появлялась бутылка спиртного».

Хотя внешне офицеры сопровождения относились к корреспондентам лояльно, фактически они ненавидели их. «Хотя мозги Чарльза Тримейна были пропитаны спиртным, — писал один из офицеров сопровождения, — тем не менее у него их в пять раз больше, чем у журналистов, которых он сопровождал». Любопытно, что одним из немногих корреспондентов, у которого с офицерами сопровождения сложились неплохие отношения, был Ким Филби. Когда я спросил его об этом, он ответил: «Конечно, это были несколько странные люди, но они находились в хороших отношениях со многими старшими офицерами и поэтому могли провести нас в такие места, куда другие не рискнули бы пойти. Если бы вторую часть тирады относительно «мозгов Тримейна» можно понять так — «с военной точки зрения мы в два раза лучше знаем, как попасть в некоторые места, чем все корреспонденты, которых мы сопровождали», то я с готовностью подписался бы под ними. Главный их недостаток состоял в том, что, по их мнению, войну можно выиграть только с помощью лошадей и сабель».

В то время во Франции не велось никаких военных действий. Но происходившие в других местах события убедили Филби и его друзей в правильности их анализа международной обстановки. После того как русские 30 ноября 1939 года вступили в Финляндию, чтобы не допустить создания на ее территории антисоветского плацдарма, у лидеров союзников вновь появились иллюзии 1918–1920 годов: один удар объединенными силами, одна интервенция и большевики падут. Началась кампания за перевод войны в союзе с Германией против России. Майор Кермит Рузвельт, представитель знаменитой американской семьи, предложивший в начале войны свои услуги британским военным, был освобожден от своих обязанностей в США, повышен в звании до полковника, с тем чтобы при необходимости во главе бригады британских добровольцев сражаться с русскими. Великобритания снабжала оружием Финляндию. Газета «Санди таймc» выступила с предложением подвергнуть бомбардировке нефтепромыслы в районе Баку на Каспийском море. Один из британских офицеров заявил корреспонденту «Ассошиэйтед пресс» Дрю Мидлтону: «Весной мы двинем на русских».

Перебросив во Францию к бельгийской границе 158 тысяч солдат, 25 тысяч автомашин, 140 тысяч тонн различных военных грузов, Великобритания в течение девяти месяцев не пыталась сразиться с врагом. Это была «странная война», «скучная война» или, как ее называли немцы, «сидячая война». Войска окапывались за знаменитой «линией Мажино», представлявшей серию подземных крепостей, соединенных туннелями, которая считалась непреступной. Размещенные в мрачной гостинице «Отель ду Коммерс» в Аррасе журналисты пытались найти материал для статьи, которая была бы интересной и приемлемой для цензуры. Одно из подготовленных Филби сообщений, сохранившееся в архивах газеты «Таймс», гак испещрено синим карандашом цензора, что его почти невозможно прочесть. Бедный Бернард Грей из «Дейли миррор», известный под кличкой «Картошка», однажды написал: «Случайный снаряд уничтожил сушившееся в окопах белье», на что офицеры сопровождения указали ему, что ни один снаряд не был выпущен, и обвинили его в злонамеренной лжи.

В написанном Филби сообщении точно отображается возникшая ситуация: «Узкая перспектива открывается из засыпанных землей блиндажей на линии расположения британских войск. Сырая тяжелая дымка, предвещающая сильные дожди, не позволяла что-либо различить на линии горизонта. Расположенные близко друг от друга на открытых полях города и деревни, здания, которые были построены из кирпича, из-за постоянного дыма были окрашены в красновато-серые тона. «Мадемуазель Франция» отсюда казалась далекой. Мрачные облака уныло следовали один за другим. У многих вызывали разочарование медленные темпы подготовки к решительному сражению. Они ожидали опасности, а нашли унылое беспросветное существование».

Корреспонденты впадали во все большее отчаяние. Филби, Дуглас Уильямс^из «Дейли телеграф» и Алан Морехед из «Ньюс кроникл» организовали столовую в доме француза — торговца вином и пригласили на обед группу высокопоставленных армейских офицеров. Они хотели накачать их вином из погребка виноторговца и вызвать на откровенный разговор. Однако генералы хорошо пообедали, с удовольствием выпили, но ничего не рассказали.

Много позднее, возвращаясь к этим событиям во время беседы со мной в Москве, Филби признал, что корреспонденты дали себя одурачить, когда поверили военным, что немцы не атакуют, так как считают «линию Мажино» неприступной.

«Только один из нас, покойный Уэбб Миллер из «Юнайтед пресс», будучи сильно пьяным, предсказал возможное развитие событий. «Немцы, — сказал он, — пройдут сквозь эту линию укреплений, как дерьмо пройдет сквозь сито». Многие из нас были крайне удивлены, когда именно так и произошло. Возможно, и Уэбб, но уже в трезвом состоянии.

Наверное, военные систематически вводили нас в заблуждение. Однако любой, кто позволил себя дурачить на протяжении восьми месяцев, должен взять немалую долю вины на себя. Во время этой «странной войны» я услышал только два высказывания, которые нашли подтверждение в ходе последующих событий. Одно из них сделал Антони Иден, занимавший тогда пост государственного военного министра, а другое — герцог Виндзорский. Во время неофициального пресс-брифинга Иден заметил: «Безрассудно рисковать исходом битвы с немцами на территории Бельгии».

Во втором случае, в предрождественский вечер 1939 года я одиноко сидел в ночном баре в Метце, когда герцог Виндзорский, начав разговор, обронил: «Если немцы атакуют, здесь начнется кошмар».

Я сомневаюсь, что военные умышленно вводили нас в заблуждение. После падения Франции я считал, что именно это имело место, поскольку, по моему мнению, ни один эксперт не мог так безнадежно ошибаться. Но позднее я увидел, что такой же нелепой оказалась британская экспертная оценка способности Красной Армии к сопротивлению. Поэтому в Аррасе военные, возможно, действительно верили, что выиграют войну «в комфортных условиях».

К счастью, кроме своих проходящих цензуру сообщений в «Таймс», я имел возможность передавать ценные сведения другой стороне, которую совершенно не интересовали оптимистические разглагольствования нашего командования. Нужны были проверенные военные данные: численный состав и месторасположение подразделений, калибр и количество пушек, действия танковых соединений и т. п. Если бы не это, мое пребывание в Аррасе было бы совершенно бессмысленным».

«Странная война» закончилась 10 мая 1940 года. Немцы нанесли удар, двигаясь через Бельгию, Нидерланды и Люксембург. События развивались столь стремительно, что корреспонденты не поспевали за ними. Филби и несколько других журналистов на короткое время оказались в Брюсселе и в кафе напротив главного вокзала заказали себе пиво. Официант не хотел им давать немецкого пива. «Но это хорошее пиво», — настаивал Филби. По возвращении в Аррас им было приказано приготовиться к отступлению в Амьен — немцы уже вступили в Брюссель. «Хорошо сделали, что мы выпили там мюнхенского пива, — заметил Филби, — иначе оно все досталось бы немцам».

Корреспондентам удалось поспать в Амьене только час. Их разбудили и известили о том, что немецкие танки уже находятся на окраине города. Спешно покинув город 18 мая, они на следующий день оказались в Булоне.

Наконец-то корреспондентам было о чем рассказать, но, к сожалению, они не могли послать своих сообщений, так как с Лондоном не было связи. Не могли они попасть и на фронт, командование отобрало у корреспондентов машины. Филби предложил организовать в Ле Тукете игру в гольф, но городок тоже вскоре оказался в руках немцев. Во вторник 24 мая корреспонденты отплыли домой.

Полное благодушие царило в Великобритании. Возвратившемуся домой Филби пришлось многие часы спорить с бухгалтерией газеты «Таймс» по поводу своего багажа, который армейские хозяйственники забыли в Амьене во время бегства из города. Филби справедливо указывал: «Я боюсь, что в Лондоне сложилось неправильное впечатление об условиях нашей жизни во Франции». К своему объяснению он приложил список утерянных вещей, указав их стоимость. «Пальто из верблюжьей шерсти (два года носки) — 15 гиней, данхилловская трубка (после двух лет использования ее качества улучшились) — один фунт десять шиллингов, шляпа — один фунт». Всего сто фунтов стерлингов шестнадцать шиллингов. Филби не мог удержаться и добавил, что цены он взял из армейского каталога. Бухгалтерия «Таймс» деньги выплатила.

Через три недели Филби вновь оказался во Франции. Из Дюнкерка с позором эвакуировался британский экспедиционный корпус, однако английские войска направлялись во Францию для защиты Парижа. Филби должен был представлять газеты «Таймс» и «Дейли телеграф», Грей — «Дейли миррор», «Дейли геральд», «Пишт», «Санди гшкториал», Эвелин Монтегю — «Манчестер гардиан» и «Дейли экспресс». Они пробыли там всего четыре полных нелепостей дня. Первый день пили в армейской столовой в Шербурге, второй — ехали в Ле Мане, третий переваривали новости, которые от них ждали в Лондоне, четвертый — попали под бомбардировку в Бресте, ожидая последних пароходов до Великобритании. На следующий день в Лондоне Филби по радио услышал о капитуляции Франции.

Дональду Маклину, который учился вместе с Филби в Кембриджском университете, также пришлось бежать от немцев. Когда Филби находился в Испании, Маклин делал очень успешную карьеру в министерстве иностранных дел Великобритании. Летом 1934 года он закончил университет первым студентом по французскому и немецкому языкам и в октябре начал заниматься в фешенебельной школе «Тургет», расположенной около Британского музея, которая была известна тем, что успешно готовила молодых людей из хороших семей к экзаменам для поступления на работу в МИД. Маклин достаточно хорошо выполнил письменные работы, чтобы быть допущенным к устным, во время которых на экзаменаторов оказали хорошее впечатление его приятные манеры, уравновешенный характер и общепринятые в Великобритании взгляды.

К тому времени Маклин тоже уже сбросил «свою марксистскую оболочку». (Когда его спросил об этом друг-коммунист, Маклин ответил: «Я решил, что мое будущее связано больше с угнетателями, чем с угнетенными».) Поскольку известно, что резкая перемена взглядов у Филби и Берджесса произошла после их привлечения советской разведкой к сотрудничеству, можно предполагать, судя по итогам бесед с Маклином во время экзаменов в МИД (проявил общепринятые взгляды), что он был завербован русскими в конце 1934 года.

Конечно, можно было легко установить марксистское прошлое Маклина — для этого нужно было лишь направить запрос в Кембридж. Но если бы даже они сделали это, вряд ли что-либо изменилось. Маклин отрицал бы участие в деятельности коммунистов, и экзаменаторы поверили бы ему. Они посчитали бы его коммунистические увлечения юношескими заблуждениями, Маклин был таким одаренным человеком, что несколько лет пребывания в МИД сделали из него прекрасного дипломата.

Испытательный срок он успешно проработал в Лондоне, в 1938 году получил первое назначение в Париж, в посольство категории «А». На посла и советника-по-сланника благоприятное впечатление произвели его способность упорно и много работать и регулярное посещение всех посольских мероприятий. Его считали «птицей высокого полета». Он был одним из немногих сотрудников МИД, заслуживших такую оценку, находясь в неприметном положении третьего секретаря. Одеваясь в костюмы серого цвета, со вкусом подбирая галстуки, Маклин выглядел «типичным, хорошо воспитанным англичанином». Постоянно с турецкой сигаретой в зубах, он уже тогда создавал о себе впечатление, как о сэре Дональде Маклине, после Великобритании в Вашингтоне.

Что же «сэр Дональд» делал в тот период для русской разведки? В 1967 году газета «Санди таймc» не смогла найти доказательств, что он вообще что-либо делал. Позднее поступила информация о сведениях, которыми Маклин располагал в посольстве и о той важности, какую эти материалы представляли в тот период для Москвы. Все это говорило о том, что в это время Маклин уже активно работал на советскую разведку. Сотрудник МИД Великобритании Роберт Сесил, знавший Маклина и встречавший его в 1938 году в Париже, отмечает, что Маклин своей служебной обязанностью считал тогда копирование буквально всех документов посольства.

Послом Великобритании в Париже был сэр Эрик Фиппс, который до этого работал в Берлине и разделял резкие антинацистские настроения. Однако в Париже он пришел к верному выводу, что Франция сражаться до конца не будет. Испытывая беспокойство по поводу способности Великобритании противостоять фашистам в одиночку, он стал выступать за проведение политики умиротворения. Данная Фиппсом оценка готовности Франции сражаться с Гитлером и тот факт, что такой влиятельный британский дипломат выступал за умиротворение, несомненно, представляли большой интерес для советской разведки. Кроме того, Маклин имел доступ к англо-французским военным планам оказания помощи Финляндии во время ее зимней кампании против Советского Союза. Он знал также о планах нанесения удара по бакинским нефтепромыслам, чтобы нарушить снабжение нефтью германских войск.

Возможно, из-за той двойной роли, которую приходилось играть Маклину, у него обнаружилась склонность к спиртным напиткам, которая позднее стала причиной его краха. Он стал завсегдатаем кафе «Флора» в Сен-Жермене, где проводил за рюмкой и беседами целые вечера. Иногда он «перебирал», и это приводило к диким выходкам. Однако когда поблизости находились две симпатичные молодые американки, жившие в гостинице неподалеку от «Флоры», поведение Маклина было безупречным.

Эти девушки, сестры Мелинда и Харриет Марлинг, были дочерьми Фрэнсиса Марлинга и Мелинды Гудлетт, которая после развода вышла замуж за богатого американского бизнесмена Хала Данбэра. В 1939 году Мелинда посещала курсы французской литературы в Сорбонне, а Харриет приехала навестить ее. Маклин и его друг Марк Калм-Сеймур познакомились с сестрами в кафе «Флора». Скоро всем друзьям Маклина стало ясно, что он увлечен Мелиндой. Они пытались доказать Маклину, что Мелинда слишком типичная американка, чтобы быть женой английского дипломата. Мелинда принялась перевоспитывать Маклина, пичкая его длинными лекциями о том, как правильно организовать свою жизнь. Эти проповеди Маклин игнорировал, настаивал на том, чтобы Мелинда вышла за него замуж. Письма Мелинды домой свидетельствовали о том, что ей было трудно решить этот вопрос: с одной стороны, он ей очень нравился, Мелинду привлекала идея выйти замуж за дипломата из привилегированной семьи, с другой — она чувствовала, что ей будет трудно с таким мужем.

Когда обстановка в Европе ухудшилась, Данбэр забросала своих дочерей телеграммами, призывая их вернуться в Соединенные Штаты. Харриет в конце концов уехала домой, а Мелинда осталась. Разгром армий союзников в мае 1940 года ускорил ее решение выйти за Маклина замуж. Когда британское посольство покидало Париж, Маклин добился разрешения остаться в Париже на несколько дней и вновь сделал Мелинде предложение. Он сказал Мелинде, что, если они сейчас не поженятся, ей придется возвратиться домой, и они, возможно, больше никогда не увидятся. Она все еще колебалась, и только 10 июня, когда на подступах к Парижу раздавались выстрелы, Мелинда наконец решилась. Зарегистрировались в мэрии седьмого района на улице де Гренелл. Первую брачную ночь они провели в дороге на пути в Бордо, где надеялись достать Мелинде билет на пароход в Америку. Однако дороги были настолько забиты беженцами, что пришлось остановиться и ночевать в поле. Когда они, наконец, добрались до Бордо, их скитания не окончились. Оказалось, что пароходов до США нет, а те, которые направлялись в Великобританию, были переполнены. Но Маклин воспользовался своим положением дипломата и получил места на британский эсминец. В полдень 23 июня, через два дня после капитуляции Франции, они отплыли в Великобританию.

Летом 1947 года Филби обнаружил, что двадцативосьмилетнему корреспонденту не так просто найти работу в Великобритании. Для «Таймс» он написал пару статей об уроках неудач во Франции. Все чаще ему на ум приходила мысль, что, если он быстро не найдет работы, освобождающей его от военной службы, ему придется, как он когда-то говорил своему коллеге по работе в «Обзоре обзоров» Алисон Аутвейт, «закончить свою жизнь в окопах».

Между тем он пытался привести в порядок свои личные дела. Его раздельное проживание с Литци было теперь окончательным. После отъезда Кима в Испанию она перебралась в Париж, а затем вернулась в Вену, чтобы вывезти своих родителей в безопасное место в Лондон. Филби узнал, что Литци сошлась с беженцем из Германии коммунистом Георгом Хонигманном, который работал в британском агентстве новостей «Экстель», прослушивая передачи немецкого радио. Хотя у Филби были теперь хорошие основания для развода, он не стал начинать бракоразводный процесс, очевидно, из-за опасений лишить Литци права иметь британский паспорт и проживать в Великобритании.

В то же время он продолжал ухаживать за Айлин Ферс, которую встретил у Флоры Соломон. Двадцатидевятилетняя привлекательная блондинка Айлин ушла из дома и по рекомендации своего лечащего врача устроилась на работу. У нее обнаружилась привычка истязать себя: ее родители рассказывали, что она намеренно причиняла себе боль, чтобы обратить на себя внимание, когда, как ей казалось, все забыли о ней. Работа под руководством Ф. Соломон, казалось, помогала ей. Филби нравилось, что у Айлин приятные простые манеры, ее легко было вызвать на смех, она была хорошим компаньоном. Он относился к Айлин с сентиментальным обожанием, делился с нею своими приключениями, выслушивал ее рассказы о работе, нередко шутливо представлял ее как «мисс Маркс и Спенсер». Несомненно, они были влюблены друг в друга и вскоре стали жить вместе.

Что думала эта сдержанная женщина, которая все время находилась под покровительством своей семьи, о друзьях Филби, было трудно представить. Большинство из них она встретила в течение следующих месяцев на Бентинк-стрит в доме номер 5, в полуподвальной квартире, принадлежавшей Виктору Ротшильду. В этой квартире проживали, сменяя друг друга, молодые люди, которые работали или в разведке, или в службе по обеспечению безопасности страны. В их числе была и Тереза Мейор, которая позднее вышла замуж за Ротшильда (в то время она занимала должность помощника инспектора в секции контрсаботажа); Гай Лидделл, Десмонд Весей и Энтони Блант — это сотрудники британской контрразведки МИ-5; двое друзей Гая Берджесса — Питер Поллок и Джек Хьюит, которые работали в разведке по краткосрочному контракту, и, наконец, сам Берджесс.

Это была группа интересных, одаренных, работоспособных, ненавидящих Гитлера молодых людей. Расслабление от напряжения того времени они находили в компании друг друга, иногда в вине, однако всегда до удивления хорошо чувствовали необходимость соблюдения тайны. Действовало правило «не болтать о работе», как только они переступали порог дома на Бентинк-стрит. Они считали себя какой-то отдельной, отличающейся от других группой людей, они и в действительности были таковыми. Кто бы еще стал терпеть этого иногда пьяного, агрессивного, употребляющего наркотики Гая Берджесса, кроме обитателей дома на Бентинк-стрит, которые за его отвратительными внешними проявлениями видели блестящий и оригинальный ум и самое преданное сердце.

После окончания весной 1935 года Кембриджского университета всякое случалось в жизни Берджесса. Какое-то время у него вообще не было работы, несмотря на то, что он использовал все свои связи. Затем его друг по колледжу Тринити Виктор Ротшильд представил его своей матери Чарльзе Ротшильд. За 100 фунтов стерлингов в месяц она пригласила Берджесса быть ей советником по вкладам капитала. Эта сумма в пять раз превышала заработок его друзей, а для того, чтобы получить ее, нужно было прилагать так мало усилий, что у Берджесса оставалось время для других дел.

Он пытался устроиться на должность помощника редактора в газету «Таймс», но там посчитали, что он не подходит для этой работы. Три раза он съездил в Германию: первый раз — на берлинские Олимпийские игры, во второй — в качестве руководителя группы школьников, которые хотели лично увидеть нюрнбергские сборища, и в третий — в составе группы по изучению обстановки в Германии, в которую входили архидиакон английской церкви, сотрудник военного министерства и эксцентричный член парламента от консервативной партии Джек Макнамара. Тогда они пришли к выводу, что Гитлер в Германии «творит чудеса».

Наконец в октябре 1936 года через свои связи из общества «Апостол» Берджессу удалось устроиться в отдел вещания Би-би-си, где он стал заниматься подготовкой программ передач по текущим событиям. Позднее Берджесс вел передачу «Неделя в Вестминстере», что дало ему хорошую возможность завязать контакты среди членов парламента и создало прочное положение в политических кругах. Он, например, встречался с Черчиллем, который дал ему копию своих речей на тему «Война и соглашения».

Мало-помалу Берджесс начал создавать сеть своих помощников, которые в основном занимались сбором различных политических сплетен и слухов. Иногда это давало ему возможность играть определенную роль в более важных делах. Французские и итальянские политики, не доверявшие британскому МИД и искавшие контакты с премьер-министром Невиллом Чемберленом, нередко делали это, используя каналы, к которым Берджесс имел доступ. Таким образом он получил подтверждение информации Маклина относительно позиции французов и смог нарисовать удручающую картину масштабов прогерманских настроений в Великобритании и их влияния на общую обстановку в стране. Естественно, Берджесс передавал всю собранную таким путем информацию своему советскому оперативному руководителю и, очевидно, по его совету установил контакт с секретной службой Великобритании. Сначала Берджесс был платным агентом, а с января 1939 года — сотрудником по краткосрочному контракту. Работал во вновь организованном отделе СИС по подрывной пропаганде.

Берджесс был фактически основателем «Клуба обитателей Бентинк-стрит» и самым близким другом Филби. В этот период укрепились дружеские отношения Филби с Энтони Блантом, которые до сих пор носили приятельский характер. У них было много общего. Блант также был вынужден бежать из Франции от немцев. Накануне войны он подал заявление о поступлении на военную службу. В царившей тогда неразберихе ему пришло два ответа: в одном ему указывалось явиться на службу в военную полицию, в другом — давался отказ. Блант проигнорировал второй ответ и поступил на курсы по подготовке сотрудников разведки — специалистов по обеспечению безопасности. Несмотря на возникшие трудности — Бланта вызвали в военное министерство и потребовали объяснить, почему он писал статьи в левые журналы и с какой целью ездил в Советский Союз — он закончил курсы и был направлен во Францию. Большую часть своего свободного времени он потратил на написание писем друзьям в Лондон с просьбой помочь ему устроиться на работу в МИ-5 или в СИС. Берджесс занес имя Бланта в списки желающих поступить на работу в разведывательные или контрразведывательные службы и заверил его в том, что со временем что-нибудь подвернется. В последнюю неделю мая, действуя, как обычно, хладнокровно и неторопливо, Блант запарковал свою машину в конце пристани порта Булонь и сел на пароход за несколько минут до того, как порт захватили немцы. Вернувшись в Великобританию, он вскоре убедился, что Берджесс был прав: в августе 1940 года его пригласили на работу в МИ-5.

Одной из причин укрепления взаимоотношений Филби с Блантом, возможно, была его осведомленность о работе последнего на русских. В Москве Филби рассказал мне о том, как он узнал, что Блант и Маклин были советскими разведчиками. «Я встречался с Маклином лишь один раз в середине 30-х годов, — сказал Филби. — После Франции я потерял связь со своим парижским руководителем. Тогда я уже знал о работе Маклина с русскими (возможно, что у них был в Париже один руководитель), поэтому я связался с ним и попросил оказать мне помощь. Я виделся с ним дважды. В первый раз он, естественно, вел себя осторожно и просто назначил вторую встречу. Так он помог мне. Что касается Бланта, то он подошел ко мне, кажется, в начале 1941 года и страшно напугал своим заявлением: «Я знаю, чем ты занимаешься. Я, кстати, делаю то же самое». По тем же, что у меня, причинам он также находился без связи и хотел бы ее восстановить. Я проверил то, что он сказал, и смог помочь ему».

Из сказанного можно заключить, что, хотя кембриджской шпионской сети, возможно, как таковой, не существовало, поскольку все эти вышедшие из Кембриджа люди знали о работе каждого из них на Москву, они, несомненно, делали все возможное для оказания помощи друг другу. В том, как эта помощь осуществлялась, можно увидеть реализацию советской разведкой своего гениального плана. Совершенно ясно, что Филби был не единственным кандидатом на внедрение в британские секретные службы. Берджессу и Бланту дали такое же задание. Настойчивость, с которой они действовали, чтобы устроиться на работу в любом качестве, в любое подразделение МИ-6 или МИ-5, недвусмысленно свидетельствует об этом. Можно делать довольно обоснованные предположения о том, почему русские пытались устроить туда сразу трех кандидатов. Внедрившись в разведку, один из них мог помочь другим. Когда все они будут работать в разведке или в контрразведке, там они могут использовать свое влиятельное положение для защиты друг друга от разоблачения. Как мы видели, Берджессу первому удалось это сделать. Затем его рекомендации помогли Бланту и Филби.

До того как Берджесс помог Филби устроиться на работу в разведку, последний связывал свои основные надежды с работой в правительственной школе кодов и шифров в Блегчли-парке, в которой во время войны пытались расшифровывать немецкие военные и дипломатические коды. Сделать это Филби не удалось, поскольку руководство школы посчитало, что не может дать ему приличную зарплату. Это сильно разочаровало Филби, как и его советского руководителя, но как он сказал мне в 1988 году в Москве, эта работа вряд ли бы соответствовала его характеру. «Эти криптоаналитики живут в своем собственном мире. Они в основном эксцентричные и очень педантичные люди. Работая в СИС, я часто сталкивался с ними. Однажды один из них показал мне немецкое сообщение, над расшифровкой которого он работал. В нем говорилось о состоявшемся в Бреннер Пасе совещании между Муссолини и еще одним человеком. Этот криптоаналитик сказал мне, что в оригинале сообщения называлось имя и второго человека, но ему удалось расшифровать только буквы Г…Т…Р». Он спросил, нет ли у меня каких-либо идей. Не задумываясь, я сказал: «Гитлер, конечно, Гитлер». Он вновь посмотрел на сообщение и, спустя какое-то время, сказал: «Да, очевидно, это так. Но в криптологическом смысле тут даже нет намека на это. Даже намека».

В июле 1940 года Филби начал проходить медицинскую комиссию для призыва в армию, когда произошли совершенно неожиданные для него события. В газету «Таймс» позвонил капитан Лесли Шеридан из военного министерства и спросил, готов ли Филби к военной работе. В беседе со мной Филби сказал: «Вскоре после этого в гостинице Сент-Эрмин около станции метро Сент-Джеймс-парк (рядом со штаб-квартирой СИС) со мной беседовала госпожа Марджори Мэкси. Это была очень привлекательная пожилая женщина (примерно моего возраста). Я не знал, да и теперь не знаю, какую должность в разведке она занимала. Однако она говорила очень авторитетно и, очевидно, имела по крайней мере полномочия рекомендовать меня на «интересную» работу. В начале нашей беседы она говорила о возможности использовать меня на политической работе в Европе против немцев.

В течение десяти лет я серьезно интересовался международной политикой. Я посетил значительное число европейских стран от Греции до Португалии, у меня уже было несколько пока еще сырых идей относительно развертывания подрывной работы против нацистского режима. Поэтому был довольно хорошо подготовлен к беседе с Мэкси. Первый экзамен я выдержал. При расставании она попросила меня встретиться через несколько дней еще раз в этой же гостинице. На вторую встречу она пришла вместе с Гаем Берджессом, которого я хорошо знал. Они еще раз «прошлись» по моей автобиографии. На прощание госпожа Мэкси проинформировала меня в том, что, если я согласен работать в ее конторе, мне необходимо уволиться из газеты «Таймс» и прибыть в распоряжение Гая Берджесса, работающего на Кэксгон-стрит, в том же квартале, что и гостиница Сент-Эрмин.

Поскольку Филби в газете не мог сказать, что уходит на работу в секретную службу, он быстро придумал подходящую легенду, согласно которой ему якобы поручили написать официальный отчет для одной правительственной службы о действиях британского экспедиционного корпуса во Франции. Уже в следующий понедельник Филби приступил к работе: так один разведчик, работающий на русских, рекомендовал другого, который также был принят на работу в СИС.

Филби рассказал мне, что, как он узнал позднее, о нем был сделан лишь один обычный запрос в британскую контрразведку МИ-5, который прошел через картотеку и на который был дан стандартный ответ: «Сведений нет». Все оказалось настолько легким для Кима, что когда он рассказал об этом своему оперативному руководителю и представил сообщение о том, как в этом плане работает СИС, последний выразил сомнение, в ту ли организацию попал Филби [11].

Но на самом деле все делалось не так поверхностно и небрежно, как описано здесь. Как правило, на работу в СИС принимали по рекомендациям друзей, знакомых и родственников, полагая, что тот обширный круг людей, правящих Великобританией и Британской империей, о своих членах знает не меньше, чем «сующий нос в чужие дела» полицейский чин из МИ-5. Имя Кима Филби обсуждалось в коридорах британской разведки, прежде чем он был принят на работу. Оказалось, что полковник Валентайн Вивьен, заместитель директора СИС, служил в Индии вместе с отцом Кима Сент-Джоном и поэтому мог поручиться за него. «Он (Филби) пришел в СИС из «пула» (списка кандидатов, составленного в начале войны). Меня спрашивали о нем. Я ответил, что знаю его семью» [12].

Филби пережил, очевидно, тревожное время, когда спустя месяц после поступления на службу в СИС его отец, репутация которого помогла ему получить это место, был арестован в Карачи на основании раздела 186 Закона об охране государства, как представлявший угрозу для безопасности Великобритании. Поведение Сент-Джона было, как обычно, непредсказуемым. В 1939 году во время дополнительных выборов он баллотировался в парламент в консервативном округе Хайт от британской народной партии, антивоенной группировки, пропагандировавшей фашизм и антисемитизм. Хотя Сент-Джон пользовался поддержкой как справа, так и слева, он проиграл, получив всего 576 голосов.

В начале войны отец Кима пытался поступить на работу в военную разведку в качестве специалиста по Арабскому Востоку при короле Ибн-Сауде, однако это место получил другой человек. Затем он ввязался в авантюру, пытаясь получить деньги для короля Ибн-Сауда через сионистов: за 20 миллионов фунтов стерлингов им будет разрешено занять большую часть Западной Палестины. Трудно сказать, насколько был осведомлен об этом плане сам Ибн-Сауд, поскольку позднее он охарактеризовал его как попытку подкупить его. Однако сионисты считали этот план реальным. Ожидая решения по этому плану и работая над другим, Сент-Джон косвенно участвовал в издании памфлета «Остановим войну!», который был подготовлен британским советом христианских поселенцев в Европе и привлек к себе внимание полиции.

В начале 1940 года Сент-Джон возвратился в Саудовскую Аравию и информировал короля о ходе^ войны: немцы топят так много судов, что через восемнадцать месяцев Великобритании придется сложить оружие. Возмущенный Стоунхьюэр Берд, советник-посланник Великобритании, информировал Лондон: «Точка зрения Филби, если говорить кратко, такова: союзники не должны были начинать эту никому не нужную войну, которая разоряет Саудовскую Аравию и губит весь мир. Их не могут победить, но и выиграть войну они не в состоянии. Союзникам придется заключить с Гитлером невыгодный для себя мир. Британская служба новостей мало уважает общественность, она фальсифицирует цифры потерь Великобритании на море. Это в высшей степени непристойно, если не опасно с его стороны высказывать подобные мысли, поскольку он общается с сирийцами, индийцами, иракцами, египтянами и американцами».

Самого Сент-Джона такие мысли лишь воодушевляли. Французскому дипломату он заявил, что Гитлер великий человек и мистик, сравним с Иисусом Христом и пророком Мухаммедом. Он открыто заявлял, что чем быстрее немцы захватят Париж, тем будет лучше, поскольку это приведет к окончанию войны. На приеме в доме представителя одной нефтяной компании Сент-Джон назвал передачи Би-би-си «презрительным вздором» и, по словам Берда, заявил, что собирается поехать в Индию и Соединенные Штаты для ведения антибританской пропаганды. Когда все это дошло до Лондона, власти решили арестовать Филби, как только он вступит на землю Индии.

И когда Сент-Джон появился в Индии, бывшего чиновника индийской гражданской службы препроводили в полицейский участок в Карачи, официально обвинили в проведении деятельности, наносящей ущерб британской короне, и выслали в Ливерпуль. Там его посадили сначала в Уолтонскую тюрьму, а в ноябре перевели в город Аскот в тюрьму «Миллз Серкус граунд». Друзья и бывшие коллеги Филби выступили в его защиту, доказывая, что, обычно выступая против правящего правительства, он никогда не был ни лояльным ни патриотичным по отношению к Великобритании.

Наконец в феврале 1941 года дело Филби рассматривал консультативный комитет в составе трех человек: сэра Нормана Биркетта, адвоката, сэра Джорджа Клерка, дипломата, и сэра Артура Хейцельригга. Нужно было решить, продолжать ли его держать под арестом или освободить. Сент-Джон знал этих людей. Большую часть слушаний он читал им мораль о недостатках британской внешней политики, особенно на Среднем Востоке. Как заявил Ким Филби мне в Москве, касаясь появления отца перед этой «звездной палатой», «своими нравоучениями он заставил их сдаться». После семи месяцев нахождения в тюрьме 18 марта Сент-Джона освободили и отправили в Уэльс, где он провел большую часть военного времени, работая над историей Саудовской Аравии до исламского периода.

По мнению Кима, он следовал примеру своего отца и относился к Великобритании подобным же образом. Но как бы резко ни выступал Сент-Джон, у нас нет доказательств, что он работал против своей страны. Если бы ему предоставили такую работу, на которой он мог бы в полной мере использовать свои таланты, были бы все основания полагать, что он всецело поддержал бы военные усилия Великобритании.

Берджесс устроил Кима на работу в отдел «Д» СИС («Д» — означает диверсии). Его зарплата составляла 600 фунтов стерлингов в год без подоходного налога. В задачу отдела входила организация актов саботажа и диверсий против немцев в Европе. В основном работа Кима заключалась в участии в различных совещаниях, на которых обсуждались возможности пресечения снабжения немцев нефтью из Румынии, в рассмотрении планов запуска воздушных шаров с зажигательными бомбами над Центральной Европой в надежде, что таким образом удастся поджечь поля с зерновыми культурами и нарушить процесс обеспечения немцев продуктами питания. Отдел «Д» плохо финансировался, к нему питали недоверие другие подразделения СИС, особенно Уайтхолл. Вскоре он влился в состав созданного в июле 1940 года управления специальных операций, которое должно было «разжечь огонь в Европе». Полностью отвечая за организацию акций саботажа и диверсий за рубежом, управление специальных операций сразу же ликвидировало отдел «Д».

Но к тому времени Филби уже сумел проявить себя. По предложению Берджесса он подготовил документ, в котором предложил создать школу по подготовке агентов для подпольной работы. Со временем в Брикендон-бери-холл под Хартфордом возникла большая «контора», персонал которой включал таких знаменитостей, как Джордж Хилл, боровшийся с большевиками еще во время революции и обучавший мужчин и женщин из оккупированных немцами европейских стран искусству проведения подрывных акций и саботажа. Когда отдел «Д» влился в управление специальных операций, Берджессу было предложено уйти. Томми Харрис, торговец произведениями искусства, которого Филби первым встретил в Брикендонбери и который стал его близким другом, нашел работу в контрразведке МИ-5. Однако Филби оставили в управлении специальных операций и назначили инструктором по подготовке агентов в школе, располагавшейся в Хемпшире, в местечке Бьюли. Курсы агентов Филби вел сам и настолько преуспел в этом, что его кандидатура рассматривалась для направления на работу во Францию, но помешало слабое знание им французского языка. Ему поручили ведение курса подпольной пропаганды.

Филби оказался очень способным инструктором. В порядке подготовки он проконсультировался с Ричардом Кроссманом (позднее он занимал пост министра в кабинете лейбористов) и Сефтоном Делмером (известным корреспондентом), которые руководили подразделением, специализировавшимся на «черной пропаганде» в Уоуберн-Эбби. В школе агентов Филби разрабатывал понятие «подрывные слухи», которые, по его мнению, должны быть конкретными и казаться достоверными. Он выдвинул, например, идею довести до немцев информацию о том, что больным сифилисом французским девушкам рекомендуется устанавливать интимные отношения с немецкими солдатами — вразрез с общепринятой точкой зрения, что французским девушкам в качестве наказания бреют за эго голову. Можно представить тревогу и снижение боеспособности, которые вызвали бы подобные слухи, поскольку для лечения такого заболевания в те годы требовалось до трех лет. -

Вскоре Филби проявил свою изобретательность, которая способствовала его разведывательной карьере. Он доказывал, что бесполезно обучать агентов управления специальных операций только методами распространения политической пропагандистской информации, не меньшее значение имеет ее содержание. Чтобы такому агенту поднять людей на борьбу против нацистов, рискуя при этом своей жизнью, пропаганда должна вызывать у них надежды на лучшее будущее. Ему было разрешено проконсультироваться с компетентными людьми относительно точки зрения Великобритании на послевоенное устройство Европы. Он обратился к Хью Гейтскеллу, позднее ставшему лидером лейбористской партии, а в то время занимавшему пост главного личного секретаря у Хью Далтона, министра по вопросам экономической войны, имевшего отношение в числе других к работе управления специальных операций СИС. Ранее Гейтскелл встречался с Филби в Вене и сейчас, желая оказать ему помощь, организовал ему консультацию у самого Далтона.

Таким образом, Филби, скромный, незаметный инструктор управления специальных операций узнал, что политика британского правительства в послевоенной Европе заключается в восстановлении там довоенного статус-кво с приведением к власти таких правительств, которые будут выступать за сохранение санитарного кордона вокруг Советского Союза. Для советской разведки это была очень важная информация. Она свидетельствовала о том, что если Великобритания была готова поддержать организованное коммунистами движение Сопротивления, поскольку его члены более эффективно, чем другие, боролись с немцами, то она выступит против них, если они посмеют претендовать на лидерство в послевоенное время. В течение всего военного времени эта информация сказывалась на отношениях между коммунистами-руководителями движения Сопротивления и Лондоном.

Хотя Филби получал важную информацию, но это его не удовлетворяло. Он находился на периферии британского разведывательного мира. Надежды на устройство в центр СИС исчезли, поскольку он был далеко отодвинут от этой цели. У Берджесса сейчас не было нужного влияния, и он не мог помочь Филби. Но такими возможностями обладал его новый друг Томми Харрис. Это был полуиспанец, полуангличанин, в молодости хорошо рисовал, однако бросил это увлечение и занялся торговлей произведениями искусств. Он и его жена Хильда имели испанскую художественную галерею, содержали прекрасный дом «Гарден Лодж» на Логанплейс неподалеку от Ерлз Корт Роуд. Оба прекрасно готовили, и их дом во время войны стал своеобразным клубом для сотрудников МИ-5 и СИС. (От Бентинк-стрит он отличался тем, что в основном это было мужское общество.)

Как вспоминал Филби в Москве, «Томми был удивительно щедрым человеком. Он уже заработал кучу денег, по дешевке скупая картины из английских загородных домов и перепродавая их, и очень любил угощать других. Таким образом, в его доме у нас был маленький кружок любителей выпить. Томми, как хозяин, большую часть времени проводил дома. Мы нередко забегали туда. Люди приходили и уходили. Завсегдатаями были я, Берджесс, Блант и, возможно, Анойрин Бивен. Иногда заходил, но не часто, и Виктор Ротшильд.

Еще одним редким гостем был худощавый замкнутый человек, выглядевший больным, Дик Брумен-Уайт [13], босс Харриса, начальник пиренейского подотдела МИ-5. Брумен-Уайт руководил работой по защите Великобритании от проникновения агентов из нейтральных стран — Испании и Португалии. В июле 1941 года Харрис рассказал Филби, что от своего начальника он слышал разговоры о том, что в СИС, возможно, будут нужны специалисты для работы, которая могла бы ему подойти. Речь шла о пятом отделе контрразведывательного управления СИС, а точнее, о иберийском подотделе, который должен был снабжать МИ-5 упреждающей информацией относительно шпионских операций со стороны Испании и Португалии. Теория о том, что СИС будет устанавливать агентов и их задания до того, как они достигнут Великобритании, а МИ-5 арестовывать их при появлении в стране, потерпела крах в результате взаимных обвинений и недоверия. Харрис заявил, что СИС вынуждена расширять свой пиренейский подотдел и ищет человека — специалиста по современной Испании. Филби, несомненно, является таким человеком, и, если он не возражает, Харрис назовет его имя Брумену-Уайту.

Масштабы, в которых привлечение на работу в секретные службы происходило в те дни по рекомендациям, хорошо видны из примера с Филби. Харрис рекомендовал Филби Брумену-Уайту, тот в свою очередь Дику Уайту, руководящему сотруднику МИ-5, поддерживавшему тесные отношения с СИС. Дик Уайт рекомендовал Филби начальнику пятого отдела майору (потом полковнику) Феликсу Каугиллу, бывшему офицеру индийской полиции. Каугилл одобрил кандидатуру Филби, но должен был утвердить свое решение у заместителя директора СИС Валентайна Вивьена, отвечавшего за контрразведывательную работу в МИ-6.

Вивьен, который уже раньше решал вопрос о работе Филби в упраздненном позднее отделе «Д», посчитал необходимым встретиться с ним еще раз, поэтому он пригласил Сент-Джона, только что освобожденного из тюрьмы, и Кима на ленч. Как Вивьен сказал Патрику Силу из «Обсервера»: «Когда Ким вышел в туалет, я спросил о нем Сент-Джона. «Он немного увлекался в Кембридже коммунистическими идеями, не так ли?». На что Сент-Джон ответил: «Это были школьные глупости. Сейчас Ким полностью изменился». Вивьен согласился с данной Сент-Джоном оценкой политического прошлого Кима и разрешил Каугиллу принять его на работу.

Таким образом, за очень короткое время, всего за семь лет, Киму удалось проникнуть в СИС после того, как он получил соответствующее задание. Так он стал полноправным сотрудником СИС в управлении, которое по характеру своей работы — контршпионаж, открывало доступ практически ко всем секретам разведки.