Кольцевой маршрут

Глава 19. Партия на троих

— Вообще-то ты мог бы быть мне благодарен, — сказал Фолькрат.

В его голосе прозвучала обида.

Он сидел мягко, слегка сутулясь, чего не позволял себе в аптекарской. Расстегнутый ворот рубахи открывал худые ключицы, а запястья, выглядывающие из клетчатой фланели, выглядели одновременно хрупкими и костистыми. Теперь он не был ни фармацевтом, ни парикмахером. Если я — гном-золотоискатель, то меня сторожил пасечник, затерявшийся в беспредельности.

— За что? — лениво спросил я.

Солнце пригревало. По телу распространялось тепло — от желудка и выше, а голова казалась наполненной воздухом.

— За жену. Rassenschande. Только подумай, каким мог бы быть этот ребенок.

— Мальчиком, — предположил я. — Или девочкой?

— Юморист.

— Но она жива? — уточнил я.

— Пока да, — признал Фолькрат. — Я не умею работать быстро. Второпях. Сначала мне нужно было поймать тебя. Кто знает, может, после процедуры она даже выживет. Эти смуглые вообще очень живучие.

— Зачем ты…

Язык заплетался, но он понял.

— Каждый возделывает свой сад. Когда я сюда приехал, здесь не было ни одного сорняка. А что теперь?

— Н-ну…

— Вот тебе и «ну». Ты запутался, Эрих. Веришь в десять противоположных вещей — и это только до завтрака. Будь время, я бы с тобой поработал. Но ты же не дал мне времени! Через пять дней мне придется добраться до Йемса, Тюрне и Рапперсвиля, затем сесть на поезд до Цюриха, и уже оттуда начнётся длинное путешествие по лоскутам этого пёстрого одеяла, где женщины лопочут на десятках папуасских наречий, и что ни город — то норов…

— Сбегаешь?

— Ты не оставил мне выбора. Здесь становится слишком жарко.

— Это уж точно.

Повинуясь кивку пистолета, я отхлебнул ещё. Горло перехватило болезненным спазмом. Я раскашлялся, а Фолькрат терпеливо ждал, пока я приду в норму.

— Чувствуешь онемение, schatz? Это знак, что ты совсем скоро заснёшь. Условия, конечно, спартанские. Если бы ты не пригласил Траудгельда, можно было бы провести последнюю вечерю у тебя дома. Нам никто не помешал бы, ведь назойливого свидетеля, твоего соседа, пришлось слегка… приструнить. — Он хмыкнул без улыбки. — Ах, если бы можно было обойтись так со всеми свидетелями!

Солнце мельтешило как мельница.

Если бы опрокинуть стол…

— Даже не думай! — предостерёг Фолькрат. — Давай, Эрих, глотком и до дна. А дальше как в сказке. Я разбужу тебя — не поцелуем, нет! — он тихо рассмеялся, увидев что-то в моем лице. — Всего лишь укол! Ты же не боишься уколов? Потом, когда всё закончится, я соберу вещи…

— Вещ-щ?..

— Именно, schatzi. Ведь я же изгнанник, а удел изгнанника — ранний подъем и чемоданы. Но перед отъездом я навещу твоего нового друга — Гиршеля. Вот уж кого нужно было достать из материнской утробы ещё в зародыше! Попомни, Эрих, они будут вечно взывать к справедливости, эти фальшивые жертвы, вечно клянчить, тыча под нос каждому встречному раны и язвы, полученные ещё во времена Моисея. До чего удобная поза! Пархатый стервятник! Но в этой стране ему не сделать гешефт. Здесь покупается всё — и имя, и совесть, и, уж конечно, молчание, а у меня достаточно платёжных средств, чтобы исчезнуть и воскреснуть в одном из местечек с такими странными и смешными названиями, как Ротиччо, Зезикон или Лодано.

— М-м… — глубокомысленно отозвался я. — Эт хршо. Када днги есть…

— Очень хорошо.

Вот и славно. Теперь мы обменяемся дежурными мнениями о погоде и перейдём к настоящим мудростям, вроде «В здоровом теле — здоровый дух» или «Ешьте огурцы! Они спасают от рака».

А потом рефери пожмёт нам руки, и мы разойдёмся, оставив в амбаре тёплые потроха как свидетельство совершённой мною ошибки… Господи, Эрих! Проснись! Этот стол вкопан в землю и точно не взлетит как ракета, даруя освобождение, а значит…

Значит…

Чёрт бы с тем, что я превратился в книгу — сказку Шахерезады, мельком пролистанную, а после зачитанную до рваного корешка! Всё хуже. Намного хуже. Труд и вправду освобождает — в первую очередь, от иллюзий. Этот палач и ублюдок, бывший распорядителем Ада, этот облезлый безумный краут, посягнул на то, что считал по праву своим: мою жизнь, моё тело, мою любовь… Мою жену!

Да. И пусть гуманисты заткнутся.

Солнце ярилось напалмом. Упадок сил сменился кроваво-жарким всепоглощающим бешенством, имеющим привкус горечи — вкус прошлогоднего сена, которым аптекарь травил меня.

«Возделывать сад…»

Знающий фермер возделывает сад тяпкой, а не ножом. Но то было раньше.

Сейчас же…

Фолькрат улыбнулся.

— Прозит! — громко сказал я.

И плеснул чаем ему в лицо.

«Баф!»

Тявканье пистолета я услышал в полете и тут же грянулся животом о землю. Лязгнули зубы. Жгучая боль пронзила колено.

Промазал?

— Куда ты? — крикнул Фолькрат. В его голосе звучал смех.

Вторая пуля вышибла земляной фонтанчик прямо перед моим носом. Я крутанулся назад — и мир почернел, словно подёрнулся пеленой золы.

Что-то хрустнуло. Огромная тяжесть прыгнула мне на спину, рванула на бок и перекатилась на грудь. Изловчившись, я боднул её головой и куда-то попал. «Агх!» — выдохнул Фолькрат. Его отбросило, но рука с пистолетом неожиданно ловко огрела меня по виску, и череп взорвался зигзагами боли. Впечатление было, как будто внутри взорвали петарду.

— Ну нет, Эрих!

По лицу Фолькрата струилась кровь.

— Сволочь!

Я дёрнулся, и он ударил меня опять — со злобой, которая тут же сменилась азартом. Оглушенный и одурманенный, я не мог дать ему отпор.

— Лежать!.. Лежи смирно!

— Schwuchtel![1] — выплюнул я.

Он стиснул коленями мои рёбра. Со стороны могло показаться, что мы занимались чем-то непристойным. Что, в общем-то, верно. Противник был легче и на добрый десяток лет старше меня, но я не мог его сбросить — содержавшийся в чае транквилизатор — растительный вариант рогипнола — уравнял шансы. А удар по голове и вовсе переиграл акции в сторону понижения.

— Кретин, — с оттяжкой выдохнул Фолькрат.

Жесткие пальцы, скользнув по ключицам, передавили горло.

Я захрипел.

Личина сползла, и обнажила чудовище. Его глазницы были пусты. Бугры и вдавленность щёк, сжатые губы лишь обрисовывали то, что было закончено много позже — в Беркене, лагере Остбрюк или Хольцгамме, в одном из дьявольских цирков на краю мироздания — гиблом, перевёрнутом месте, в одночасье утратившем всё человеческое.

Лишённом надежды.

— Junge[2], — произнёс Фолькрат почти нежно.

А потом…

Давление пальцев на моей шее внезапно ослабло. Фолькрат издал гортанный звук, изумлённо взглянул на меня и начал заваливаться на бок.

Потом упал.

И словно камень отвалился с груди — в лёгкие хлынул воздух!

Трава зашелестела. В опрокинутом своде небес сквозь дурманную муть проступили очертания знакомой фигуры, и знакомый до боли голос насмешливо произнёс:

— Хайль, Эрих!

Помолчал и добавил:

— Умеешь же ты выбирать друзей!

________________________

[1] Schwuchtel (нем.) — лицо нетрадиционной ориентации. Грубое ругательство.

[2] Junge (нем.) — мальчик; (разг.) — дружище.