Красные туфельки (Сборник произведений молодых китайских писателей)

А И ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ

Стань мы огромной птицей, то двадцатого апреля 1998 года, паря в небе над Цзюйцзючжэнем, увидали бы такую картину: заместитель начальника уезда Ли Яоцзюнь неожиданно выдвинулся в члены бюро уездного парткома и в секретари политико-юридического комитета;[82] учитель экспериментальной средней школы Чэнь Минъи, стоя на коленях, отбивает поклоны у входа в универмаг; супруг добропорядочной Ли Силань вновь отправляется в Пекин лечиться от бесплодия; пришлая стройбригада роет огромную траншею на бетонной дорожке за парком; а бухгалтер из гостиницы при лесном ведомстве Фэн Ботао пристаёт к охраннику кредитного кооператива Хэ Лаоэру, чтобы тот сыграл с ним в китайские шахматы. Если мы возьмёмся сортировать и классифицировать эти факты, то последний можно будет отбросить как самый малозначимый.

Ситуация эта повторялась в почти неизменном виде: Фэн Ботао униженно цеплялся за полу форменного кителя Хэ Лаоэра, а тот, сложив руки за спину, вышагивал впереди. Встретив знакомого, Хэ делал сердитую гримасу и показывал за спину, мол, ты только посмотри на него. Жители Цзюйцзючжэня давно уже знали о своеобразных отношениях этой парочки — они были подобны тому, как Луна с неизбежностью вращается вокруг Земли, а Земля — вокруг Солнца. Однако, открой в тот день окружающие глаза пошире, сердца бы их бешено заколотились. Им показалось бы, что Фэн Ботао с тесаком в руке конвоирует Хэ Лаоэра в загробное царство, взгляд Фэн Ботао напомнил бы им нож. Они не могли остановить Хэ Лаоэра, предупредив того о приближающейся смерти, как нельзя остановить предсказанием грядущей аварии грузовик на шоссе, о такой возможности не приходится и мечтать.

Встречные, ощутив тайное волнение, прошли мимо, а Фэн и Хэ вдвоём пришли к озеру. Один основательно разместил своё грузное тело на каменной скамейке, а другой высыпал шахматы из целлофанового мешочка на стол и принялся старательно отделять красные фигуры от чёрных. Хэ Лаоэру стоило бы повнимательней приглядеться к Фэн Ботао, но, к сожалению, он отметил лишь услужливость. Хэ сказал: «Ходи первым», и Фэн Ботао, словно получивший команду пёс, торопливо двинул пушку[83] на среднюю линию. За всё время он бесчисленное количество раз прибегал к такому началу и столь же часто отказывался от него. Он всегда был уверен в себе и одновременно испытывал беспокойство. Сегодня же, отдёрнув руку, он ощутил какой-то трагизм. Фэн подумал, что это всё в последний раз, мать его так! Он увидел, как Хэ Лаоэр ожидаемо выдвинул лёгким движением коня. Сделав несколько ходов, Фэн отвлёкся и представил, как бы он с молчаливой торжественностью победителя вышел к людям. Когда спросят, выиграл ли он, Фэн ничего не ответит и будет ждать, что Хэ Лаоэр сам всё расскажет. Тем временем сидевший перед ним Хэ сохранял полную невозмутимость и лишь улыбался. От этой сочувственной улыбки лицо Фэн Ботао залило краской.

Едва выдержав от нетерпения несколько десятков ходов, Фэн Ботао наконец пустил в ход тайный приём, о котором вычитал лишь накануне вечером. Рука Хэ Лаоэра замерла, а выражение лица стало сосредоточенным. Фэн поторопил:

— Давай быстрее.

Хэ бросил на него взгляд и вдруг жутковато рассмеялся, заскрежетал зубами, как ножницами по жести. Только тут Фэн Ботао осознал, что так называемый тайный приём он на самом деле уже использовал много лет назад в Праздник середины осени. Порядок ходов, позиции размена и даже очерёдность потери фигур в этот раз полностью повторились. Он как будто заплутал в лабиринте времени.

Вечный победитель Хэ Ааоэр сделал, казалось бы, малозначительный ход, но позиции Фэн Ботао сразу обрушились. Хэ изрёк:

— Последняя партия, больше с тобой играть не буду.

Раньше Фэн Ботао как-то терялся и начинал заискивать, но сегодня он вдруг сказал:

— Хорошо.

Хэ Лаоэр даже опешил, сделал несколько ходов в развитие успеха и, заметив, что Фэн отвечает ему механически, срубил генерала и собрался уходить. А Фэн Ботао же, как будто его обезглавили, остался прикованным к месту.

Хэ Лаоэр, колыхаясь огромным желеобразным телом, медленно проплыл через улицу, переулок и наконец добрался до своих дверей. Когда он доставал ключи, его настиг Фэн Ботао. Люди вновь заметили опасный блеск в глазах Фэн Ботао, и не только они, — обернувшийся Хэ Лаоэр тоже его увидел. Но не мог же он спросить: «Ты что, собираешься меня убить?»

— Так не пойдёт. Ты должен сыграть со мной ещё одну партию.

Фэн Ботао громко потряс шахматами в целлофановом мешке.

Окружающие поняли, что Хэ оказался в затруднении и пытался подобрать доводы, чтобы отказаться, но в итоге ему осталось лишь проявить великодушие победителя, и Фэн буквально втолкнул его в комнату.

Семеро жителей Цзюйцзючжэня были свидетелями, что в половине шестого вечера Фэн Ботао вошёл в квартиру вдовца Хэ Лаоэра, но никто не мог засвидетельствовать, когда он ушёл. Смерть Хэ Лаоэра обнаружилась в девять вечера. Пришедший за ним сослуживец-сменщик заметил в свете уличного фонаря длиннющую цепочку муравьёв, а следом почуял появившийся трупный запах. Хэ Лаоэр недвижно лежал, завалившись на кухонный стол, на голову его было наброшено белое полотенце. В центральной части оно пропиталось кровью и походило на японский флаг.

В одиннадцать вечера Фэн Ботао, также вдовец, потихоньку открывал противовзломную дверь в свою квартиру. В темноте ему почудилось множество пальцев, протянувшихся к нему, он было отпрянул, но ледяные пальцы одновременно бросились на него и вцепились в виски, грудь, лоб. Фэн невольно выронил сумку из рук.

Фэн Ботао объяснял, что покинул квартиру Хэ около шести вечера. Хэ проводил его до порога и, похлопывая по плечу, увещевал, мол, если не выигрываешь, то не стоит играть. А после шести Фэн, как обычно, отправился гулять в парк, и в этом состояло его уязвимое место.

Полицейский спросил:

— Кто-нибудь может подтвердить, что ты в то время был на прогулке?

— Я ни на кого не обращал внимания, голова у меня была забита шахматами.

— Ты всё время ходил в парке?

— Да.

— Сколько кругов сделал?

— Где-то один-два.

— Ладно, ты нам не заливай, там дорожку перекопали.

— Точно-точно, я же видел.

— Тогда говори, где её перекопали?

Фэн Ботао ответить не мог. В последующие четыре-пять дней в комнате для допросов он то принимал позу всадника на полусогнутых ногах, то делал петушиную стойку на одной ноге, ещё ему периодически не давали спать. Он слышал лишь требование: «Признавайся», которое, подобно снотворному, едва не сломило его по-мальчишески строптивое сердце, едва не загнало его на призрачные луга, покрытые золотистыми цветами. Но Фэн выдержал, он понимал, что минутная слабость равнозначна смерти.

На седьмой день допросов явился партсекретарь политико-юридического комитета Ли Яоцзюнь. Само собой разумеется, он сел на место следователя и приказал:

— Поднять голову.

Фэн медленно поднял голову, и на лоб ему упал луч света, пронзивший полуденный мрак. Он опустил голову и вновь услышал резкий оклик:

— Поднять голову!

Фэн попытался увернуться от пронзительного взгляда допрашивающего, но тщетно, он почувствовал себя обнажённой женщиной, за которой наблюдают и которая не может укрыться, сжавшись в комок. В момент, когда дрогнула его оборона, Фэн издал жуткий вопль, наручники, его ножные кандалы, суставы и стул заходили ходуном. В голове промелькнуло: «Приказывай, отец!»

Но секретарь Ли с лицом цвета меди продолжал лишь смотреть на Фэна, подобно льву, занёсшему лапу над головой добычи.

Фэн Ботао в конце концов позорно раскололся. Сначала он бормотал что-то невнятное, как скромник, которого пригласили в президиум. Но со второго захода голос у него прорезался. Фэн почувствовал, что секретарь Ли дюйм за дюймом отводит клинок своего взгляда, а затем тот совсем исчез и осталось лишь море любви. Воодушевившись, Фэн заявил:

— Это я убил Хэ Лаоэра, а ещё похитил из казны три тысячи юаней, а ещё украл у слепого гадателя сто с лишним юаней, а ещё…

В этот момент секретарь Ли, не поворачивая головы, вышел. Когда на своё место вернулся начальник уголовного розыска, Фэн Ботао скукожился, как выжатый лимон.

— Как ты убил Хэ Лаоэра?

— Просто взял и убил, кухонным ножом.

— Неправильно.

— Зарубил топором.

— Неправильно.

— Тогда палкой прибил.

— Ну, это ближе.

— Молотком, у меня был молоток.

— И как ты бил молотком?

— Я шарахнул его по лбу, и он свалился.

— Неправильно, подумай ещё.

— Да, улучив момент, я ударил его по затылку, и он свалился.

Начальник уголовного розыска казался Фэн Ботао капризным ребёнком, и он постарался удовлетворить все его желания, но в некоторых моментах удовлетворить полностью никак не получалось. Например, вот куда делись ключи от сейфа кредитного кооператива и орудие преступления? Фэн напряг фантазию и назвал множество мест, где те могли бы быть спрятаны, но поиски не увенчались успехом.

После полугода следственных передряг (признание — отказ от показаний — признание) Фэн Ботао был готов к смерти, но прежде него умер супруг добропорядочной Ли Силань. Когда этот мужчина в третий раз вернулся из Пекина и после нескольких попыток рукоблудия не добился желаемого результата, он сложил под поезд нижнюю часть своего тела. Освободившаяся от семейных уз Ли Силань встала на колени у входа в районную прокуратуру и засвидетельствовала, что с шести до девяти вечера двадцатого апреля Фэн Ботао был вместе с ней.

В районной прокуратуре как раз готовили гособвинение, и чем дольше писали, тем меньше оно клеилось. В итоге дело вместе с заявлением Ли Силань вернули в уезд, высказав четыре претензии: во-первых, мотивы преступления неубедительны; во-вторых, неясно местонахождение орудия преступления; в-третьих, изложение дела противоречиво; в-четвёртых, появилось свидетельство об алиби подозреваемого. Нельзя исключать, что преступление совершено иным лицом. Партсекретарь уездного политико-юридического комитета Ли Яоцзюнь со своими людьми тем же вечером разыскал Ли Силань. Он вытащил её заявление, а поверх положил пистолет.

— Чем вы занимались с Фэн Ботао с шести до девяти вечера двадцатого апреля?

— Ну, этим.

— Чем этим?

— Перепихивались.

— Как ты можешь помнить, что это было двадцатого апреля?

— У меня в тот день как раз закончились месячные, и я сделала отметку в календаре.

— За ложные показания сажают в тюрьму.

— Клянусь своей честью!

— Да какая у тебя, в задницу, честь?! Слушай, шлюха, мы уже почти завершили дело, а ты этому помешала. Да ты знаешь, что из-за тебя нас начальство вздуло?

Ли Силань не выдержала и от страха обмочилась. Ли Яоцзюнь приказал, чтобы её увели с глаз долой. Полицейские уволокли женщину, словно парализованную. Через неделю заточения у Ли Силань началась медвежья болезнь и её отпустили на поруки.

До выхода на свободу полицейские сказали ей, мол, твои показания всё равно не помогут, ведь никто не может подтвердить, что вы тогда перепихивались, а если этот факт будет зависеть только от твоих показаний, то разве в Поднебесной не воцарится смута?

Ли Яоцзюнь начал свою карьеру со службы в волостном политикоюридическом комитете и прошёл через должности заместителя начальника волости, заместителя парторга, начальника волости, парторга, затем стал главой города, секретарём парткома, начальником уездного управления юстиции, начальником управления транспорта. Много лет его переводили на равные должности, наконец к сорока пяти годам он дослужился до заместителя начальника уезда и полагал, что на этом всё и остановится. Однако умер партсекретарь политикоюридического комитета, и начальство, поразмыслив, дало эту должность ему, отчего у Ли началась вторая молодость, и он даже заявил: «Пока я на посту, все убийства будут раскрыты». А с этим делом вышла такая штука, что ни закрыть его, ни в суд отправить. Пришлось ему с показным энтузиазмом, призванным тронуть Небо, звонить секретарю районного политико-юридического комитета и давить на жалость, прося начальство созвать по этому вопросу совместное совещание правоохранительных органов уезда и района.

Районная прокуратура заявила:

— Доказательств недостаточно.

— А что именно нужно добавить?

Районный суд заявил:

— Боимся, что к смертной казни не приговорить.

— Может тогда к смертной казни с отсрочкой исполнения?

— Боимся, что и к казни с отсрочкой не приговорить.

— Тогда давайте приговорим к десяти-двадцати годам. Готов поклясться своей должностью, уверен, что убийца именно он.

В то время запертый в камере смертников Фэн Ботао и не подозревал, что о нём, как об овоще, шёл торг. Когда он получил извещение, что двадцать второго ноября начинается судебное разбирательство по его делу, то ещё не знал, что уездный суд не полномочен выносить смертные приговоры, и уже готовился к неминуемой смерти. Он со слезами на глазах съел всю принесённую еду и, достав из штанов свою огромную штуковину, предался рукоблудию. Перед тем как кончить, он завопил:

— Ли Силань, кричи! Громче кричи! Кричи, что теряешь сознание, отключаешься!

Однако не успел он дождаться двадцать второго, как всемогущий адвокат уже оформил освобождение на поруки. После снятия наручников он ощутил холодок в руках, после освобождения от ножных кандалов ногам его стало легко, всё тело как будто собиралось воспарить к небесам. Долетев до выхода, он поднял голову и взглянул на небо. Небо напоминало готовую обвалиться выгнутую лазурную черепицу, глубина его была бездонной. Фэн обернулся и взглянул на тюрьму: на входе белая табличка с чёрными иероглифами, над железными дверями декоративное навершие из глазированной черепицы, сероватый кирпичный забор, из-за забора виднеются тополя и сторожевая вышка, вооружённый автоматом полицейский в зелёной форме ходит на вышке туда-сюда. Фэн Ботао, подумав, что всё ещё находится в зоне поражения, припустил к микроавтобусу «Чанхэ», стоявшему у обочины, где бросился в пышные объятья Ли Силань и разрыдался.

По дороге Фэн Ботао держался неплохо, даже замечал новые магазины и мотоциклы, но, приехав домой и увидев осиротевшую холодную мебель, покрывшуюся без него толстым слоем пыли, Фэн, словно странник, вернувшийся после скитаний, испытал внезапный упадок сил. Ли Силань вызвала врача, чтобы ему поставили капельницу. Капали два дня, но жар не спадал, в полузабытьи Фэн бормотал о приходе начальника управления, прокурора, партсекретаря. Жар продолжался и чуть не сжёг больного. Когда же температура спала, то Фэна стало трясти, началась жажда, он попросил грушу, затем пирожки. Фэн Ботао успокоился, только когда Ли Силань расстегнулась и достала свои подобные тыквам груди.

Когда Фэн проснулся, сил у него уже прибавилось. В этот момент дверь распахнулась, словно на ней не было замка, и в квартиру ввалились с десяток человек, в их числе партсекретарь Ли, начальник полиции и прокурор. Фэн Ботао в ужасе отпрянул, но был остановлен твёрдой рукой Ли Яоцзюня. Фэн со страхом посмотрел ему в глаза, но увидел, что там почему-то собираются слезинки, набухают и выкатываются из глаз.

Ли Яоцзюнь, словно старший брат, встретивший израненного братишку, проникновенно сказал:

— Старина Фэн, натерпелся ты понапрасну! — Затем он достал конверт: — Здесь компенсация от правительства за двести десять дней, четыре тысячи юаней с лишним.

Фэн тронул конверт, но не решился его взять, тогда Ли Яоцзюнь силой засунул конверт тому за пазуху. Затем партсекретарь достал ещё один конверт:

— А это твоя зарплата за семь месяцев, её продолжали начислять, семь тысяч юаней.

Не успел Фэн Ботао слова вымолвить, как Ли Яоцзюнь вновь достал конверт:

— А это собрали полицейские в качестве извинения — десять тысяч юаней.

Фэн Ботао сделал ещё одну попытку подняться, но Ли Яоцзюнь его остановил. И тогда больной проговорил:

— Вы слишком церемонитесь, не нужно ничего, и так много.

Тут гости, как рой пчёл, зажужжали:

— Да ладно, старина, не стесняйся.

Когда под подушку запихивали самый толстый конверт, Фэн обеими руками вцепился в руку партсекретаря:

— Секретарь Ли, чем я могу вас отблагодарить?

Ли Яоцзюнь махнул другой рукой:

— Да не за что благодарить. Ты хорошенько отдыхай, а как отдохнёшь и поправишься, то и у нас на сердце будет спокойно.

Затем они засобирались, отказавшись даже от чая, и уже у двери Ли Яоцзюнь, как будто вспомнив что-то, обернулся:

— Знаешь, сейчас журналисты любят делать из мухи слона, суют елду куда ни попадя.

Фэн с готовностью отозвался:

— Конечно-конечно.

И действительно, через какое-то время, уже под вечер, в квартиру стали стучаться корреспонденты. Фэн сначала их игнорировал, а затем решил уважить, открыл дверь и заявил:

— Я не даю интервью, мне никто не приказывал не давать интервью, я просто не даю интервью. А если вы напишете какую-нибудь галиматью, то я пойду к вам в редакцию и выброшусь из окна.

— А разве мы не для вас стараемся?

— Убирайтесь!

Позже Фэн Ботао узнал, что Ли Яоцзюню всё-таки вынесли взыскание. Из-за этого Фэн испытывал крайнюю неловкость, он даже не решался смотреть в глаза Ли Яоцзюню при встрече. Фэн Ботао также знал, что освободили его благодаря показаниям учителя экспериментальной средней школы Чэнь Минъи, признавшегося в убийстве Хэ Лаоэра. Фэн Ботао испытал к Чэню чувство благодарности, ведь не признайся тот, Фэн сейчас уже был бы у Жёлтых источников.[84] Подумав об этом, Фэн отправился в больницу, где внёс плату за лечение тяжелобольного отца Чэнь Минъи.

Чэнь попался во второй декаде ноября, когда четыре дня подряд ходил в супермаркет воровать дорогую водку «Маотай». Первые три дня всё сошло с рук, а на четвёртый его поймали на месте. Стоило дружиннику в отделении грохнуть кулаком по столу, как у не способного и мухи обидеть учителя истории душа ушла в пятки и он признался, что были ещё кражи. Когда его перевели в уголовный розыск, то стоило следователю хлопнуть по столу, как Чэнь признался, что на нём ещё и убийство, жертвой которого стал охранник кредитного кооператива Хэ Лаоэр.

Согласно уголовному делу, история преступлений Чэнь Минъи началась двадцатого апреля. В тот день после полудня он, держа в руке медицинское заключение, шёл сам не свой куда ноги несли. Оказавшись около универмага, в людном месте, он встал на колени и начал отбивать поклоны. На вопрос, почему учитель отвешивает поклоны, тот отвечал, что у его отца изо рта стало пахнуть мочой. Люди интересовались, что это означает, и получали ответ, что нужно проводить диализ. На вопрос, в чём проблема с диализом, Чэнь отвечал, что на это ему потребуется очень много денег. Пощёлкав языком, все разошлись. Распугав покупателей универмага, Чэнь Минъи напился. Затем он увидел, как пронеслась тёмно-синяя инкассаторская машина. Следом ему на глаза попался Фэн Ботао, который, держась за полу кителя Хэ Лаоэра, следовал за тем к озеру. Он расслышал слова Хэ Лаоэра: «Даже мне за тебя стыдно».

Тут у Чэнь Минъи словно пелена с глаз упала, и он решил, что иного не дано. Вернувшись домой, он умылся и разработал план, затем вновь умылся, а потом с молотком отправился к дому Хэ Лаоэра. По дороге он встретил растерянного Фэн Ботао и понял, что Хэ Лаоэр остался в квартире один. Тогда он присел и надел на ботинки полиэтиленовые пакеты, как это делают сотрудники доставки из компании «Хайэр», затем надел толстые перчатки, какие носят рабочие на кирпичном заводе, а ещё пощупал молоток, спрятанный в просторном кармане. Вот такой изощрённый и вместе с тем глупый преступный порыв толкал его на дело. Чэнь дошёл до дома Хэ, задержал дыхание и толкнул дверь: Хэ Лаоэр дремал, облокотившись на кухонный стол.

— Братец, одолжи денег.

Хэ Лаоэр повернул голову, на его заплывшем жиром лице проступили затуманенные глазки, и он снова уснул.

— Братец, одолжи денег.

Хэ рассердился:

— Не видишь, я сплю? Вали отсюда, и поскорее! — И он вновь захрапел.

Чэнь Минъи отступил за порог, постоял там десяток секунд, а затем резко бросился вперёд и стукнул молотком по мясистому затылку Хэ Лаоэра. Хэ крякнул, дёрнулся всем телом и вновь уснул. Чэнь Минъи укрыл его найденным на кухне полотенцем и нанёс ещё десяток ударов, пока не показалась кровь.

Чэню удалось найти не так уж много денег, но на поясе жертвы он заметил ключ от кассы. Он собрался было в кредитный кооператив, чтобы убить дежурного и ограбить кассу, но, пройдя несколько шагов, почувствовал какую-то тяжесть в штанах. У него волосы встали дыбом от страха при мысли, что это Хэ Лаоэр уцепился за ноги. Глянув вниз, он ничего не обнаружил, но, пощупав себя руками, понял, что обмочился. Тогда он, застонав, бросился домой.

Следователь поинтересовался:

— А почему не использовал нож?

— Ножом сразу не убьёшь, жертва может закричать.

— А почему не топором?

— Топор тяжеловат, как-то несподручно. А вот молотком в самый раз — он и лёгок, и удар силён, кровь от него не брызжет. Я ещё до выхода продумал, что для убийства такого здоровяка, как Хэ, нож хуже, чем топор, а топор не сравнится с молотком. Главное — застать врасплох, скорость определяет успех.

Следователь, увидев, что преступник воодушевился, как будто он актёр и это дело лично его не касается, перебил Чэня:

— А почему ты сразу пошёл убивать?

— Чтобы отрезать себе путь назад. Я подумал, что мне понадобится как минимум двадцать-тридцать тысяч юаней, и без убийства здесь всё равно не обойтись, уж лучше убить сразу, чтобы потом не колебаться.

— А почему потом больше никого не убил?

— Не мог людям в глаза смотреть, боялся. Я спать не мог, всё думал о Хэ Лаоэре.

— А сейчас?

— Сейчас намного лучше. Вот рассказал обо всём — и отлегло.

Чэнь Минъи, поплутав, наконец с горем пополам привёл полицейских к заброшенному пруду. Полиция вызвала рабочих для откачки воды. Когда пруд осушили, то действительно нашли в иле молоток и ключи. Чэня официально арестовали, и после прояснения всех обстоятельств, сбора необходимых доказательств районный суд второй инстанции по всей строгости закона приговорил его к смертной казни.

Когда Чэнь Минъи попал в камеру смертника шириной в пять-шесть шагов и длиной в семь-восемь, то упал духом и каждый день рыдал, повиснув на решётке. Вслед за ним плач поднимался во всём отделении. Старый тюремщик, послушав этот плач несколько дней, сделал вывод, что все рыдают от ужаса, а Чэнь Минъи — от чего-то другого. Его плач был каким-то глубоким, чистым, задушевным.

Тюремщик выбрал солнечный день, вывел во двор измождённого, с трудом передвигающего ноги Чэнь Минъи и налил ему рюмку водки.

— Ты о ком плачешь?

— О моём отце.

— Слышал, ты почтительный сын. Жаль, ты ведь здесь самый образованный, самый воспитанный. Как обидно, что ты ступил на кривую дорожку.

— Мне ничего больше не оставалось.

— Неужели ничего придумать нельзя было?

— Я пробовал, но надолго не хватило. Врач сказал, что уремия — это такая болезнь, при которой жены уходят, а дети разбегаются, при этом недуге дети перестают проявлять заботу. На лечение уйдёт всё имущество, ещё и побольше нашего. Подумай, ведь если моча не уходит, все шлаки остаются в организме. Нужно пересаживать почку, а если нет денег на операцию, остаётся лишь диализ. Если ситуация не очень тяжёлая, то в год нужно сто тысяч. А если потяжелее, то и двести-триста тысяч. Я набрал много долгов в школе, назанимал у родственников, даже школьники сдавали пожертвования, но эти деньги, что капли, попавшие на раскалённую печь, — они вмиг испарялись.

— Поэтому ты стал грабить и воровать?

— Поэтому я стал грабить, воровать и убивать.

— А не мог ты остаться в стороне? Все умирают, и твой отец не исключение.

— Я не мог убить своего отца.

— Да я не говорю убить, просто остаться в стороне. Каждому Небом отпущен свой срок.

— Это и означает убить. Моя жизнь, учёба в университете, работа — всё это мне дал отец, он кровь свою продавал. А сейчас у него беда, а я останусь в стороне? Ему только сорок девять, он ещё моложе вас, дядюшка.

Старый тюремщик взял Чэнь Минъи за руки, закатал его рукава и стал рассматривать:

— Ты тоже продавал кровь.

— Когда я учился, мне казалось, что ничем не смогу отблагодарить отца. Каждый день я читал «Канон сыновней почтительности»,[85] перечитывал раз за разом. Сердце моё горело, я думал, что будь я Сыном Неба, то проявил бы почтительность так-то, будь князем, то по-княжески, и даже для простолюдинов были свои правила почитания родителей. Конфуций сказал: «От Сына Неба до простолюдина почтительность к родителям не имеет начала и конца, и чтобы кто-то опасался невозможности достичь её — такого ещё не бывало». Это означает, что нет такого сыновнего долга, который нельзя было бы исполнить.

— М-да.

— Конфуций считал почтительность само собой разумеющейся и ещё учил быть трудолюбивыми и экономными, чтобы содержать родителей. Как будто бережливостью можно обеспечить родителей до самой смерти! Сегодня для исполнения сыновнего долга без экономической основы не обойтись. Даже если я буду есть лишь одну пампушку в день, разве мой отец пойдёт на поправку? Это невозможно. Вы знаете, что такое любовь к родителям? Когда исполняешь сыновний долг, то можешь тронуть даже Небо, и оно поможет. При династии Хань[86] мать Цзян Ши любила пить речную воду, и сын каждый день проходил шесть-семь ли[87] за водой, тогда Небо подвело реку к их дому. При династии Цзинь[88] мачеха Ван Сяна захотела поесть рыбы, и тогда сын разделся и улёгся на лёд, чтобы растопить его и добыть рыбу. Небо раскололо лёд, и оттуда выпрыгнули два красных карпа. Я тоже вместе со старым крестьянином ходил копать свежий трехкрыльник Бога грома, разыскивал древние народные рецепты, но кого это тронуло? Лицо у моего отца опухло, психика нарушилась, чуть что, он терял сознание.

— Не надо было гнуть себя в бараний рог, Конфуций ведь учил и подчинению обстоятельствам. Скажу тебе прямо: все смертны, как ты можешь воспрепятствовать смерти отца? Надо было сделать что возможно, и всё.

— Если бы у моего отца была смертельная болезнь, я смирился бы, но ведь это болезнь излечимая! Я не мог бросить его в больнице, а сам есть иди работать. Не бывать такому, чтобы я ел и работал, а он умер!

— Эх, — вздохнул тюремщик и продолжил: — Я тоже в своё время учился, в книгах говорится: «Почитай своих стариков и чужих стариков, заботься о своих детях и о чужих детях».[89] Проявляя сыновью почтительность, ты выказываешь преданность людям, а исполняя братский долг, ты проявляешь послушание. То, что ты выполнял долг, это правильно, но нельзя было во имя него отнимать жизни у других.

Чэнь Минъи понемногу отхлёбывал из рюмки:

— Если нужно выбирать между жизнью других и жизнью отца, я предпочту отнять жизнь у чужого.

Пролетела осень, и подошло время казни. Тюремщик в ясный погожий день привёл Чэнь Минъи к месту расстрела и налил ему последнюю рюмку. Чэнь Минъи попросил:

— Я бы хотел знать, как сейчас дела у отца.

Тюремщик пошёл узнавать, пришлось долго набирать номер, пока в больнице врач не поднял трубку и не сообщил, что пациент умер.

Тюремщик вернулся на место казни, где под дулами ружей стоял, опустив голову, Чэнь Минъи.

— Ему стало лучше, сейчас читает газету.

У Чэнь Минъи слёзы, словно дождинки, брызнули на землю.

Позже тюремщик съездил в ту больницу и узнал, что отец Чэнь Минъи умер, подобно хрупкой розе. Врач рассказал, что таким больным, как цветам, каждый день нужна жидкость, один день не польёшь — вянут, а два дня — осыпаются. Счета за лечение поначалу ещё оплачивал щуплый мужичонка, который приходил, держась за платье пышногрудой дамы, а затем перестал.

«Всё хорошее когда-то кончается», — подумал старый страж.

Представим, что мы вновь обратились в ту большую птицу. Алчно раскинув крылья и разыскивая признаки грядущей смерти, мы в жуткой скуке парим в небе над Цзюйцзючжэнем и наконец становимся свидетелями следующих событий: партсекретаря Ли Яоцзюня успешно избрали председателем Народного политического консультативного совета;[90] сотрудники супермаркета судачат о том, что только дурак мог четыре дня подряд в одном и том же месте красть самую дорогую водку; а бухгалтер из гостиницы при лесном ведомстве Фэн Ботао днём и ночью со спокойной душой имеет вдовицу Ли Силань.

Однажды после секса Ли Силань спросила:

— А как же кольцо?

Фэн Ботао не смог припомнить такого обещания. Ли Силань зарыдала, закричала, завизжала, мол, ты прохвост Чэнь Минъи, опять меня надул, прохвост ты эдакий.

Перевод А.А. Родионова