Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

Глава четырнадцатая. Вставайте, люди русские!

Дукельский, привозя новые фильмы, предварительно скептически о них отзывался, таким образом подстраховываясь, — если Хозяину не понравится, можно сказать: «Я изначально придерживался подобного мнения», а если понравится, просто пожать плечами: «Ну что ж, я рад, что ошибался». Привез фильм-сказку «По щучьему велению», первую самостоятельную работу режиссера Роу, сына ирландца и гречанки:

— Не знаю, как вам покажется, но, по-моему, сплошная дурь. Скоморошество. Зачем оно нам?

Но Хозяин посмотрел вместе с детьми, они смеялись, и он, глядя на них, тоже.

Василию исполнилось семнадцать, всей душой он стремился в авиацию, и его больше не звали Васькой Красным, хотя он уже начал потихоньку закладывать за воротник и нередко бывал с лица красный.

А двенадцатилетняя Сетанка изо всех сил пыталась доказать, что она уже не ребенок, даже стала влюбляться в юношей, но на самом деле в ту пору была влюблена лишь в одного человека — своего отца. Он работал в Кремле, жил и работал на Ближней даче, но ежедневно приходил домой обедать с детьми, обычно с кем-то из ближнего круга, и Сетанке больше всего нравился веселый дядя Серго Орджоникидзе; когда он входил, казалось, что в дом ворвался водопад — шумный, громогласный. И как-то странно, что этот полный жизни человек в пятьдесят лет умер от сердечного приступа. Еще один удар по отцу после Сергеева, мамы и Кирова. Удивительное дело, у всех четверых, кого он так любил и кого потерял, среди имен были Сергеи: отец Томика — Федор Сергеев, мама — Надежда Сергеевна, Киров — Сергей Миронович, Орджоникидзе — Григорий Константинович, но все его знали только под партийной кличкой Серго, почти все даже думали, что это его родное имя.

Сетанку отец любил больше Васи и Томика, однажды сказал ей: «Я все готов перетерпеть, лишь бы ты у меня была. Ты так похожа на свою маму!»

Первым от их троицы откололся Томик: окончил артшколу, послужил в армии и перекочевал в Ленинградское артиллерийское училище. Следующим, уже осенью, готовился упорхнуть из гнезда Вася.

Приходя домой обедать часов в шесть или семь вечера, отец, прежде чем снять пальто, подходил к ее комнате и звал:

— Хозяйка!

Она бросала уроки и бежала к нему, висла на нем, покуда он снимал пальто и вешал его в прихожей. Они вдвоем или с кем-то из ближнего круга шли в столовую, главным украшением которой служил большой портрет мамы, сделанный по фотографии. Сетанка усаживалась справа от отца, а слева садился Вася, который обычно не спешил присоединиться. Обед продолжался часа два — с разговорами, обсуждением насущных дел, и Сетанка любила это слушать. Потом ее отправляли доделывать уроки и спать, а уезжая к себе на Ближнюю дачу, отец непременно заходил в ее комнату, чтобы поцеловать на прощание.

Вася театры не любил, только кино, а Сетанку отец часто стал брать с собой и во МХАТ, и в Малый, и в Большой, и в Вахтанговский — «Горячее сердце», «Любовь Яровая», «Дни Турбиных», «Мещане», «Борис Годунов», «Садко», «Иван Сусанин», «Сказка о царе Салтане», «Лебединое озеро»… Сетанку сажали в первом ряду в ложе, а сам главный театрал страны усаживался в уголке, чтобы его не видели из зала.

И все же походы в Зимний сад она любила больше, тут и Вася подключался. Если шли в кино, сон отменялся, потому что сеансы обычно начинались в десять вечера, а заканчивались после полуночи. Гувернантка Лидия Григорьевна сердилась, Сетанка умоляла, и отец со смехом говаривал: «Ну, веди нас, хозяйка, веди, а то мы без руководителя в этих кремлевских коридорах заблудимся». Так Сетанка и Вася вместе с отцом и его ближним кругом смотрели «Чапаева», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Цирк», «Нового Гулливера» и многие другие фильмы.

Сначала их показывал Шумяцкий, смешной, суетливый, хороший, а потом — Дукельский, угловатый, недобрый, жутковатый. И сама жизнь в стране стала казаться такой же, хотя Сетанка не знала про аресты и расстрелы, но кое-что до нее доносилось, да и в самом воздухе витало нечто зловещее.

Кино больше всего объединяло их — отца, Васю и Сетанку. Несколько раз отец пытался брать дочку к себе на Ближнюю дачу в Волынское, но распорядок дня у них не совпадал. Отец вставал поздно, завтракал в два часа дня, ужинал в семь, потом засиживался до рассвета, и лишь совместные прогулки по лесу скрашивали волынское житье-бытье. Она разбиралась, где какая трава, какой цветок, какая птица поет, и он любил ее спрашивать, а она любила отвечать. В остальное время он занимался своими бесчисленными делами, а она скучала и однажды сердито спросила:

— Может, меня Палосич домой отвезет? А то мне скучно.

А он рассердился:

— Катись!

Она уехала, и он долго не звонил, не общался, и лишь когда она сама позвонила и попросила прощения, смягчился:

— Уехала, оставила меня, старика. Скучно ей!

И они все вместе поехали тогда в Зубалово, бродили по лесу, жарили шашлык, приехало много народу, пили легкое грузинское винцо, даже Сетанке давали, а Васька вообще нахлестался, его ругали, но беззлобно, отец называл его «товарищ Всталин» и на вопросы почему отвечал: «Он сам знает», но потом все же решился позабавить всех рассказом:

— В марте взял его к себе сюда, всю ночь работал, заработался аж до рассвета. Перед сном решил прогуляться, прохожу у него под окнами, а там на сугробе желтыми чернилами выведена подпись, да такая четкая: «ВСталин». Это ему среди ночи лень было до туалета добежать. И он из окна поставил на сугробе свою резолюцию.

Все от души хохотали, а Вася нисколько не смущался:

— Ну и подумаешь! Делов-то!

Веселье кончилось, когда живущая в Зубалово родня затеяла очередную склоку и отец быстренько собрался и уехал.

Летом он поехал в Сочи один, а Сетанку отправили в Мухалатку, и он писал ей туда самые задушевные письма: «Здравствуй, моя воробушка!»; «Здравствуй, моя дорогая Сетаночка!»; «Хозяюшка! Получил твое письмо и открытку»; «Посылаю тебе гранатовые яблоки и мандарины»; «Ну, всего хорошего, моя хозяюшка. Целую тебя крепко. Твой папочка». Или очень смешно подписывался: «Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин». Это он тогда выдумал такую игру, будто она его хозяйка, а он ее секретарь. И она писала ему приказы: «Тов. И. В. Сталину, секретарю. 1. Приказываю сегодня взять меня с собой в кино и заказать кроме „Чапаева“ еще и какую-нибудь американскую комедию». Подпись, печать. Или: «Приказываю тебе позволить мне поехать в Зубалово». Или: «Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу. Сетанка-хозяйка». Он подписывался под приказами: «Согласен», «Слушаюсь», «Будет исполнено», «Покоряюсь».

В приказном порядке она добилась и разрешения вместе посмотреть новый фильм Эйзенштейна. Он не хотел, и она уже понимала почему. Эйзенштейна отец не любил и готовился увидеть новую фильму, которая ему опять не понравится, а значит, придется ругать ее при Сетанке. Но картину очень хотел посмотреть Вася:

— Ты чо, там как наши немцев били в Ледовом побоище!

И он уговорил ее написать отцу приказ: «Тов. И. В. Сталин! Требую под страхом исключения Вас из партии взять меня и Василия на просмотр ленты про Александра Невского. Строгая хозяйка». «Вынужден подчиниться. Секретарь № 1», — был ответ.

Сам факт, что просмотр назначили на седьмое ноября, говорил о важности ленты. Вася, подслушав разговоры, сказал:

— Судьба Эйзенштейна будет решаться.

Как водится, в семь часов собрались обедать и отмечать годовщину революции в кремлевской квартире — Сталин, Вася, Сетанка, Ворошилов, Молотов с женой Полиной Семеновной, у которой, оказывается, настоящее имя Перл Соломоновна. Был и Каганович со своей женой Марией Марковной, чья девичья фамилия Приворотская, а Сетанка долгое время думала: Криворотская.

Три дня назад рядом с могилой мамы похоронили маминого брата дядю Павлика. Он был веселый, но часто очень нервный человек, умер совсем молодым от острого сердечного приступа. Во время обеда отец вдруг внезапно нахмурился и произнес резко:

— Это пора кончать! Когда шурин вернулся из отпуска и пришел к себе на работу, ему подали список арестованных. Оказалось, взяли половину его сотрудников. И сердце лопнуло, не выдержало. Позавчера у меня в кабинете состоялся строгий разговор с Ежовым, и он так нагло стал со мной спорить, что я ему сказал: «Товарищ Ежов, не выеживайтесь». И вы знаете, как он на меня посмотрел?

— Как на врага народа? — догадался Молотов.

— Вот именно!

Обедали до половины десятого, после чего не спеша отправились в Зимний сад. Там всех уже поджидал «котеночек», первым делом он стал вручать всем экземпляры газеты «Кино»:

— Тут моя статья. Называется «Кинематография на подъеме». Я доказываю, что за этот год наше кино сделало такой шаг, какой не делало в течение всего срока работы Шумяцкого.

— Широко шагаешь, штаны порвешь, — сердито пробурчал Сталин. — Бубенчики растеряешь.

— Простите, не понял? — переспросил Дукельский.

— Народная мудрость, Семен Семенович, — вместо Сталина пояснил Ворошилов.

— Я бы лично не сказал, что в этом году достижений гораздо больше, чем за все пэ-пре-едыдущие пять-шесть, — добавил Молотов.

— В двух словах, что мы сегодня будем смотреть? — спросил Сталин.

— На пять месяцев раньше запланированного срока, — ответил председатель кино. — Вручено переходящее Красное знамя. То бишь группа Эйзенштейна на пять месяцев раньше закончила производство продукта. За что и награждена знаменем.

— Ну а сама фильма-то? Дрянь? Так себе? Или еще ничего? — спросил Ворошилов.

— Знаете, я бы сказал… — Дукельский задумался. — Ни то, ни другое, ни третье. Нечто среднее. Оригинально освоенный исторический массив, но не более того. Чувствуется, что режиссер не до конца избавился от установок Шумяцкого. Мы, как могли, выпрямили этот ржавый гвоздь, но идеального выхода продукта не получили. Не исключаю, что режиссера не помешало бы приструнить.

— Это как? Арестовать, что ли? — спросил Молотов.

— Такой вариант не исключается, учитывая, какие расходы и какой на выходе продукт.

— Знаете, кого вы мне напоминаете? — пуще прежнего нахмурился Хозяин. — У Чехова в одном рассказе есть персонаж, у него мания всех куда-нибудь сажать под замок. Кошечек, собачек, котеночков, даже за деньги запирает людей на день-два и всем говорит: «А посиди-ка, братец!»

— Не помню, надо перечитать, — замялся Дукельский.

— Называется «Случаи мания грандиоза». Включайте кино. Посмотрим, чем нас на сей раз порадует Эйзенштейн.

Да уж, да уж, посмотрим, и Сетанка стала смотреть, заведомо недовольная картиной, и поначалу ее недовольство вполне находило себе оправдание: монголы уводили русских людей в рабство, а этот бесшабашный высокий парень Александр Невский ловил себе рыбу и не собирался нападать на монголов, чтобы освободить пленников. Его и самого чуть не схватили, но монгольский чиновник велел не трогать.

Посмотрев на Васю, она увидела, что и старший брат явно недоволен развитием событий. На Русь со всех сторон наступают враги, а этот князь и в ус не дует, ждет, когда придут его уговаривать. Конечно, новгородские богачи еще хуже, готовы откупиться от немцев, только бы не защищать родную землю с оружием в руках. А немцы, однако, по-своему хороши в своих белоснежных плащах, с разнообразными эмблемами поверх шлемов. Вот только шлемы у них смешные, будто ведра вверх дном, а на лице вырезан крест для глаз и носа, причудливо. Когда же эти сволочи стали детишек в огонь бросать, тут уж к ним сразу лютая ненависть возникла.

И вот уже в Новгороде Александр Невский бросает клич идти на врага, и люди русские поднимаются по его призыву. Песня насквозь пробивает: «Вставайте, люди русские, на славный бой, на смертный бой! Вставайте, люди вольные, за нашу землю светлую!» Некое сильное чувство схватило Светлану за душу и уже не отпускало до самого конца картины, и этот парень Александр Невский делался все ближе и ближе ей, хоть и герой, а веселый, как дядя Клим Ворошилов, как ее отец, как убитый врагами дядя Сережа Киров.

На просмотр пришло много народу, с женами, перебрасывались репликами, но она слышала только, как отец переговаривается с дядей Климом.

— На хрена они столько факелов среди бела дня жгут! — возмущался Ворошилов, когда в Новгороде стали собираться дружина и ополчение. — Какой смысл? Дурость!

— Скажет: символ воспламеняющихся душ, — усмехнулся отец. — В «Триумфе воли» факельных шествий насмотрелся. Ничего другого не мог придумать. Тоже мне, гений!

Но всю вторую половину фильма они уже почти не разговаривали, смотрели молча и с интересом. Да и Сетанка все меньше обращала на них внимания, поглощенная сценами сражений, а уж Васька и вовсе так и подскакивал на своем месте от восторга. Когда остатки немцев провалились под лед, откровенно заржал, как конь, и воскликнул:

— Попейте водички!

Наконец Александр Невский произнес:

— А если кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет! На том стоит и стоять будет русская земля.

Фильм закончился, в зале зажегся свет, и Ворошилов первым захлопал в ладоши, его пример подхватил отец, а за ним — все остальные, даже председатель кино. Отхлопав, отец строго повернулся к нему:

— Вы, товарищ Дукельский, по-моему, очень слабо разбираетесь в кинематографе. Эйзенштейн наконец-то сделал настоящее произведение. Есть, конечно, неточности и глупости, как те же факелы. Или косы.

— Какие косы, папа? — спросила Сетанка.

— В древности на Руси у девушек была одна коса, — стал пояснять отец, — а когда они выходили замуж, косу расплетали надвое, и если две косы, то это уже замужняя. А тут у всех девушек по две толстенные косы, да и растут откуда-то из висков, как пейсы у евреев. Но это уже мелочи, на которые мало обратят внимание. Главное то, что накануне возможной войны с Германией у нас появился по-настоящему сильный пропагандистский фильм. Он способен вдохновлять людей на подвиги, он зовет на бой за Родину. Наконец-то мы увидели русских людей не уродами и не дегенератами, как в предыдущих фильмах Эйзенштейна, а могучими, красивыми, полными душевной энергии. Товарищ Дукельский говорил перед показом, что Эйзенштейна следует приструнить. Я полностью с ним согласен. И мы приструним его. Орденом Ленина. Нет возражений?

Все присутствующие ответили одобрительным гулом.

— И Александра Невского! — воскликнула Сетанка.

— И Александра Невского к ордену Ленина? — засмеялся Каганович.

— Конечно!

— Хозяйка права, — улыбнулся отец. — Александр Невский, разгромивший сначала шведов, а потом могущественный Тевтонский орден, полностью заслуживает ордена Ленина. А получит его артист Николай Черкасов. К тому же он прекрасно сыграл множество ролей, персонажей, сильно отличающихся друг от друга. Лошак в «Горячих денечках» и белый офицер в «Подругах», он и профессор Полежаев в «Депутате Балтики», и смешной Паганель в «Детях капитана Гранта», и истеричный царевич Алексей в «Петре Первом». А теперь Александр Невский — жизнерадостный, целеустремленный, веселый и смелый полководец. В мире нет более разнопланового актера, чем этот Черкасов. Надеюсь, в вашем ведомстве еще не додумались его арестовать, товарищ Дукельский?

— Простите, товарищ Сталин, — моргал из-под очков начальник кино, — но мое ведомство — это Комитет по делам кинематографии при Совнаркоме СССР.

— Только вы давно присоединили его к Комиссариату внутренних дел, — продолжал отец распушать этого котеночка.

— С вашего полного одобрения, товарищ Сталин. — В голосе Дукельского звякнула обида.

— Папа, это правда? — вспыхнул Вася.

— Да, потому что порядок в киноотрасли навести надо, — согласился отец. — Шумяцкий превосходно разбирался в кино, но порядок ему был не нужен, потому что это мешало бы ему творить махинации и зашибать деньгу. Вы, товарищ Дукельский, порядок навели, и вы, надеюсь, не вор и не жулик. Но в кино вы разбираетесь точно так же, как коза в балете.

— Хм… — смутился пуще прежнего Дукельский. — Насколько я знаю, козы вообще в балете не смыслят.

Все от души рассмеялись.

— Спасибо вам хотя бы за то, — смягчился отец, — что приструнили Эйзенштейна и он последовал моей красной линии.

— Какой красной линии, папа? — спросил Вася.

— Сначала по сценарию фильма на этом не заканчивалась, — стал объяснять первый хозяйкин секретарь, — и после победы в Ледовом побоище Александр Невский должен был ехать в Орду просить ослабить иго, пользуясь тем, что он такой прославленный полководец. В орде ему дают чашу с ядом, он едет назад и по пути умирает. Я написал резолюцию, что на экране не должен умирать такой славный герой, и провел красным карандашом линию после слов «На том стоит и стоять будет русская земля». Написал: «Здесь конец картины». Мы все знаем, какой у Эйзенштейна норов. Он не соглашался. Но товарищ Дукельский его уломал, и в итоге мы получили хорошую фильму. Или, как вы говорите, Семен Семенович, качественный продукт. У вас не кино, а какой-то продуктовый магазин, ей-богу!

— Да, этот котеночек не хотел заканчивать на словах про русскую землю, — заговорил Дукельский, радуясь, что его, отругав, теперь похвалили. — Кричал: «Это пафосно!» Кричал: «Искусство должно быть трагичным!» Кричал: «Нам делают обрезанье!» Но я был тверд. У меня есть главное слово: «линия». А тут и товарищ Сталин свою красную линию провел.

Его уже не слушали, наливали вино, чокались, поздравляя друг друга с тем, что в советском кино появилась еще одна сильная картина. Каганович даже предложил еще раз посмотреть, Берия согласился, но отец возразил:

— Не надо, я хозяйке обещал смешную американскую. Предлагаю желающим еще раз посмотреть «Новые времена» Чаплина. Нету возражений? Товарищ Дукельский, вы привезли?

— Никак иначе, — ответил председатель кино.

^{И. В. Сталин. Конец 1930-х. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 1665. Л. 7]}

И все с удовольствием стали смотреть чаплинскую смешнятину, в которой Васе больше всего нравилось, как Чаплин гаечным ключом хотел отвинтить пуговицы у прохожей тетки, отцу — как он неожиданно, сам того не желая, влился в демонстрацию рабочего класса и стал ее лидером с красным флагом, а Сетанке — как он привел девушку в ночной магазин и как они потом некоторое время жили в заброшенной хижине. Ей страшно хотелось тоже так поселиться с возлюбленным, только, конечно, не с чаплинским смешным и нелепым бродягой.

Покуда смотрели, Вася несколько раз поглядывал на Дукельского и однажды толкнул сестру и громко произнес:

— Глянь-ка, а этот котеночек вообще не смеется!

На что отец гневно шикнул:

— Товарищ Всталин, нельзя ли потише?

А когда сеанс окончился, он отвел детей в сторонку и грозно произнес:

— Если вы еще вздумаете вмешиваться в разговоры взрослых, я запрещу вам приходить сюда. Понятно?

— Лично я уже взрослый! — взбеленился Вася. — Мне уже семнадцать. И я — Сталин!

— Ты? — еще больше рассвирепел отец. — Ты Сталин? Даже я еще не Сталин!

— Это как это? — опешил Вася.

— Вон Сталин, — кивнул отец в сторону недавно появившейся в Зимнем саду собственной белоснежной статуи, почти в полный рост. — На трибуне Сталин. В умах людей Сталин. В сердцах людей Сталин. А я… Короче, если ты, паршивец, в летной школе будешь так же плохо учиться, как в школе, не дам тебе носить фамилию Сталина, будешь Троечкин.

И Свету с Васей отправили вон, а отец еще остался праздновать со своим ближним кругом успехи отечественного кинематографа. А заодно и американского. Впрочем, Чаплина главный зритель давно уже считал тайным агентом советского кино.