Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств)

Глава пятнадцатая. Суров я был с вами, дети мои!

Сколько ни презирай суеверных, а ночью на кладбище каждому человеку жутковато, даже кладбищенскому сторожу. Мокрый снег чавкает под сапогами, небо очистилось, и светит луна. Палосич остался в лимузине, Власик — у самого входа на кладбище, а он медленно идет в сторону высокого беломраморного прямоугольника, увенчанного головой и рукой, испуганно прижатой к горлу. Шесть лет назад в эти ночные часы любимая Татька убила себя, и каждый год он приезжает сюда, где лежит ее прекрасное тело, ныне истлевшее. Как редко он дарил ей цветы при жизни и как часто привозит их сюда — белоснежные лилии, она их так любила, или дамасские белые розы «Мадам Харди», она называла их «сама элегантность». Он кладет большой букет поверх лежащей у подножия памятника чугунной розы, как сейчас, и садится на мраморную скамейку.

Шесть лет прошло с той самой черной ночи в его жизни, после которой он проснулся горестным вдовцом. Кладбище постепенно заселяется. Когда шесть лет назад сюда привезли Татьку, здесь ее уже ждали композитор Скрябин, революционер-анархист Кропоткин, писатель Фурманов, поэт Брюсов, режиссер Вахтангов, а также перенесенные из разоренных Симонова и Данилова монастырей Гоголь, отец и сын Аксаковы, Веневитинов, Языков, Хомяков. Потом неподалеку от них получил прописку Чехов, переехавший с основной территории монастыря, похоронили скульптора Андреева, автора памятника мрачному Гоголю, поэтов Багрицкого и Андрея Белого, психиатров Ганнушкина и Кащенко, циркача Дурова, писателя Гиляровского, певца Собинова, дипломата Чичерина, а в прошлом году на кладбище за южной стеной Новодевичьего монастыря обрели покой писатель-сатирик Ильф и театральный режиссер Станиславский.

В целом, вполне культурное соседство образовалось рядом с тобой, Татечка.

Он сидел и смотрел на ее руку, страдальческое милое лицо, на узорную башню монастыря и сияющий под луной купол колокольни. Вокруг ни души, и он может вполголоса поговорить.

— Вот, Татька, стало быть, отправили нынче Ваську Красного в военную авиашколу, — начал он в усвоенной манере бесед с женой, как если бы говорил какой-нибудь чеховский старичок у могилы безвременно ушедшей супруги. — Он дерзит, хулиганит, но парнишка славный у нас вырос. Книг не читает, поросенок эдакий, но остроумен, беседу поддержать умеет. Думается, в авиашколе из него все-таки толк получится. Если не будет с бутылочкой дружить, а то в последнее время завел себе стеклянную подружку. Я пресекаю, пресекаю, что ж ты думаешь, гляжу сквозь пальцы? Так что вот, улетел наш соколик в Качу. Это там, под Севастополем.

Он замолчал, оглядываясь по сторонам, не слышат ли. Удивительное совпадение — башня, рядом с которой он положил навсегда свою Татьку, называется Чеботарная, от слова «чеботы», то есть короткие сапоги с каблуком. А почему? Потому что под ней раньше располагалась монастырская сапожная мастерская. Когда-то давно отец учил его сапожному делу, и по сю пору иной раз тянет посапожничать.

— Сетанка учится образцово. Хорошая девочка. Но в свои двенадцать уже начала задумываться о всякой там любви. Спрашивала меня, в кого лучше влюбиться, в артиста или в летчика. Я сказал: «Главное — не в шалопая». Внешне и по характеру на меня больше похожа. Но ведь и считается, что, если девочка в отца, будет счастлива.

Он помолчал, будто выслушивая долгий ответ с того света, и, тяжело вздохнув, сказал:

— Понимаю. Но мной даны указания все это дело сворачивать. Достаточно очистили. Конечно, вместе со всякой нечистью могли попасть и невиновные, но без этого никогда не бывало. Ни при Иване Грозном, ни при Петре Великом. Без этого сильной державы не построишь. Ты, конечно, против, я в этом не сомневался. Но ты женщина, тебе и полагается всех жалеть. А мне на моем месте приходится брать на себя великие грехи. Мать мне сказала, когда я к ней в последний раз перед смертью ездил: «Ты кто теперь будешь?» Я сказал: «А вот как раньше цари были, так я теперь, можно сказать, царь». А она горестно так вздохнула и говорит: «Плохо. Лучше бы ты стал митрополитом!» А теперь вот и ее не стало, некому меня пожурить, как мальчишку, как я Ваську Красного журю.

Иосиф Виссарионович вздрогнул, понимая, что слишком громко стал говорить, и перешел снова на бормотание, близкое к шепоту:

— И за это меня не презирай. Ты знаешь, за что. Я ведь еще мужчина в самом соку, куда от природы деваться. Грешен. Не изменял покамест, но… На многих иной раз посмотришь и залюбуешься. И начнешь мечтать. В артистку Орлову почти влюбился. Но преодолел это в себе. А сейчас новая кухарка на Ближней даче мне нравится. Вроде бы не такая уж красавица, но необыкновенно веселая. Прости, Татька, что мне в тебе не хватало веселости. Нет у нас ничего такого, да она и замуж только что вышла, стала Истомина, а была Жбычкина. Но Истомина хорошо для роковой женщины, актрисы там… А этой Жбычкина даже больше подходило.

Он опять горестно вздохнул, думая о том, что весь этот разговор уж очень сам по себе театрален и глуп, ведь неужели душа Нади могла сейчас прилететь сюда, где в гробу лежат кости, одетые в тлен, и выслушивать его горестные речи?!

Да и какая ей, Надиной душе, разница, в кого он влюблен, в Орлову, Истомину или Жбычкину? Тоже мне, нашел место для исповеди. Но, разговаривая с Татькой, подобно какому-то простодушному старичку из русской классической литературы, он испытывал облегчение.

— Ну, и Эйзенштейна твоего, которого ты все время с пеной у рта защищала, решил на сей раз по головке погладить. Реализма от него я так и не дождался. «Александр Невский» все равно снят в экспрессионистической манере, но уже ближе к реализму, зрителю понравится. Полезная фильма. Дам ему орден Ленина, этому котеночку, как говорит наш новый председатель по делам кинематографа.

Он улыбнулся, устыдился своей улыбки и долго-долго сидел молча. Потом медленно встал с мраморной скамейки, чувствуя, как затекли ляжки и в них теперь горячо хлынула кровь, креститься не стал, но совсем неслышно прошептал:

— Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Надежды и прости ей вся согрешения ея вольные и невольные.

Медленно направился в сторону ждущего у ворот Власика и вскоре садился в теплое нутро бронированного лимузина, рассчитанного аж на семерых.

— На Ближнюю? — спросил Палосич таким голосом, будто только что вернулся с похорон.

— На Ближнюю, — тихо ответил вдовец.

На следующий день он узнал, что Комитет по делам кино единодушно одобрил фильм «Александр Невский», и, довольный, пробурчал:

— Еще неизвестно, кто кого одобрять должен, они — Александра, или Александр — всю эту шантрапу.

После просмотра новой ленты Эйзенштейна и посещения могилы жены он испытал чувство облегчения, будто какой-то важный этап пройден, враги потонули в ледяных водах Чудского озера, а ведь там, среди потонувших, были и виноватые псы-рыцари, и безвинные кнехты, коих тевтонские поработители притащили с собой из своих поместий.

Он искал оправдания террору, затеянному с его благословения в прошлом году, и не находил их, как больной ищет средства от боли, не в силах найти лекарства от болезни. Он понимал, что виноват перед тысячами людей, но виноват точно так же, как все великие государственные деятели в истории. И Иосиф Суровый вставал на кровавые ковры в один ряд с Иваном Грозным и Петром Великим.

В тот же день, когда КДК одобрил «Александра Невского», Сталин вызвал к себе в кабинет Ежова и приказал ему сворачивать репрессии. Николай Иванович оторопел, у него уже имелся разработанный план по расстрелам на первое полугодие следующего года, на Бутовском полигоне в «Коммунарке» вырыли несколько свежих рвов, и он заартачился:

— Не время, товарищ Сталин. Число врагов уменьшилось, но весьма незначительно. Преступно будет взять и закончить дело там, где оно только начинается.

— Преступно? — вскинул бровь Сталин. — Так, может, за это преступное решение вы и на меня заведете дело?

— Если кто бы то ни было совершает нечто, что можно квалифицировать как преступное и антинародное деяние, каждый подлежит аресту, — нагло заявил нарком внутренних дел. — И если кто-то докажет, что нарком Ежов тоже совершал преступные деяния, направленные против социалистического отечества, то и Ежова… — И Николай Иванович постукал указательным пальцем себе в затылочную кость, издавшую при этом звук, как если бы в голову Ежова постучался дятел.

— Надо будет, и Ежова призовем к ответу, — ледяным голосом произнес Хозяин. — Идите и выполняйте приказ секретаря ЦК ВКП(б) Сталина. Разнарядок на количество больше не будет. Смертные приговоры без состязательного судебного рассмотрения прекратить. Вы меня поняли?

— Слушаюсь, товарищ Сталин.

И в эти же дни из Германии стали приходить новости о «хрустальных ночах» — крупномасштабных кровавых погромах. Гитлер начал объявленное им окончательное решение еврейского вопроса. Евреев убивали на улицах и в синагогах, арестовывали, отправляли в концлагеря и там подвергали истязаниям, от которых они гибли тысячами.

С тех пор как крикливый Адольф заявил, что борьба с большевизмом есть составная часть общей борьбы с мировым еврейством, а также — что территория Германии в будущем в десятки раз увеличится за счет территории нынешнего СССР, никаких надежд на дружбу с бесноватым фюрером Иосиф Виссарионович не питал. Понимал, что нужно поддерживать хотя бы какие-то добрососедские отношения и тем самым оттянуть сроки начала войны с Гитлером, но знал: рано или поздно немецкие фашисты придут к нам с мечом. И, даст бог, от меча и погибнут!

Сейчас же он дал добро на проведение по всей стране митингов и демонстраций, показывающих возмущение советских людей погромами в Германии. На митингах с пламенными речами выступали и кинематографисты, особенно братья Васильевы, Александров и Довженко. И в это же время повсюду шли показы и обсуждения эйзенштейновского «Александра Невского»; все понимали, что фильм предваряет собой грядущую эпоху нового тяжелейшего противостояния России и Европы в лице нацистской Германии. И накануне смертельной схватки необходима полная централизация власти, чтобы, когда враг схватит за горло, народ не метался, кого ему слушаться — Сталина, Бухарина, Зиновьева, Тухачевского или кого-то еще. Этих кого-то олицетворял предатель, псковский воевода Твердило, и в финале Александр отдал его на растерзание толпы.

Впрочем, после строгого приказа Сталина главнокомандующий Большим террором Ежов с огромной неохотой, но все же принялся репрессии сворачивать. Во все концы страны перестали лететь черными стервятниками разнарядки на то, сколько нужно выявить и расстрелять врагов народа — тысячу, две или три, а свежевырытые рвы в «Коммунарке» теперь заполнялись очень медленно, расстрелянных приходилось посыпать известью, покуда ров не насытится трупами. К тому же там больше не расстреливали, привозили убитых из московских тюрем.

А вскоре и самого Ежова сняли с должности наркома внутренних дел, его место занял Берия, который сразу же взялся арестовывать всех носителей ежовых рукавиц, а сам Николай Иванович довольствовался пока должностью наркома водного транспорта, но всем было ясно, какова его ближайшая участь.

Киношники, еще так недавно неделю гулявшие в «Метрополе», празднуя отставку и арест Шумяцкого, теперь выли под пятой Дукельского, и в новогоднюю ночь Молотов докладывал Хозяину:

— Стонут, бедненькие, жалуются: мол, начальник кино режет по живому, запрещает каждую вторую картину, особенно на современную тематику, из трех фильм две на историческом материале. А современные Дукельский выпускает только самые бездарные. А если и выйдет нечто путевое, то затеяно и пущено в пэ-производство еще при покойном Борисе Захаровиче. Из ста пятидесяти режиссеров задействованы двадцать-тридцать. Самый существенный факт тот, что на картины, запрещенные Дукельским, потрачено десять миллионов рублей, и все впустую. Жалуются, что Семен Семенович груб и невежествен, плохо ра-азбирается в искусстве вообще и в кино в частности. Учитывая, что каждая из зарезанных им картин принесла бы по десять миллионов, подсчитали, что ущерб го-осударству нанесен мэ-мно-ногомиллионный.

— Зато себе ни копейки в карман не кладет, — усмехнулся Сталин. — Так что же, печатать эту статью в «Известиях»?

— Как скажете.

— Думаю, не надо. Свое дело начальник Комитета по делам кинематографии сделал, мы его по весне наградим, а к лету выгоним. Но как-нибудь без лишнего шума. А то я его, честно говоря, боюсь.

— Вы?! Дукельского?!

— А что вы думаете? Он иной раз так смотрит, что у меня сердце падает. Как бывает, когда стоишь над пропастью и вниз глянешь. Кажется, он вот-вот скажет: «Гражданин Сталин, вы обвиняетесь в государственной измене и арестованы, следуйте за мной!»

— Честно говоря, у меня тоже иной раз такие страхи бывали. Но когда не Дукельский, а Ежов на меня так смотрел. Пристально и кровожадно, — рассмеялся Вячеслав Михайлович. — Стало быть, жалостную челобитную в «Известиях» печатать не будем?

— Нет.

— Жданов тоже так считает.

^{Афиша. Фильм «Петр Первый». Реж. В. М. Петров. 1937. [Из открытых источников]}

^{Докладная записка заместителя заведующего Отделом культурно-просветительной работы ЦК ВКП(б) А. И. Ангарова секретарю ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву о производстве кинокартины «Петр Первый». 14 апреля 1937}

^{Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф А. И. Ангарова. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 120. Д. 256. Л. 103]}

После встречи Нового года в Кремлевском кинотеатре всем ближним кругом — Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Микоян, Каганович, Жданов, Берия — смотрели вторую часть «Петра», она оказалась еще лучше, чем первая. Главный зритель смотрел внимательно, порой с восторгом: хорошая, качественная работа.

Летом 1935 года режиссер Петров начал первые съемки этой монументальной картины. Еще при Шумяцком. Борис Захарович всю душу вложил в опеку над созданием ленты. Через два года после начала съемок он с гордостью показывал первую серию, и Сталин не просто смотрел, а впитывал в себя каждый кадр, восхищался игрой двух Николаев — Симонова в роли могущественного государя и Черкасова в роли его слабовольного сына, Жарова в роли Меншикова и Тарасовой в роли Екатерины. Сценарий вместе с режиссером написал красный граф Алексей Толстой, еще в начале двадцатых вернувшийся из белой эмиграции.

Главный зритель сразу проникся сочувствием к героям, а именно это он считал важнейшим критерием искусства. Он сопереживал Петру после поражения от шведов, радовался за него, что тот умеет держать удар: в ножки надо шведам поклониться за урок — и благодаря такому оптимизму побеждает в следующей битве. Он влюбился в парочку Петр — Меншиков, каждое появление артиста Жарова на экране встречал улыбкой; Меншиков напоминал ему Ворошилова, заменившего теперь Кирова в должности главного друга-приятеля.

Сейчас смотрели не только вторую, но сразу обе серии, и Сталин с удовольствием заново пересматривал первую. Когда Петр работал в кузнице, вновь подумал, что надо и ему уделять время сапожному делу. Когда Петр огромными ножницами откромсал боярину бородищу, главный зритель от души смеялся. Когда царь, проверяя сукно, рванул мундир первого попавшегося солдата и ткань хряпнула, в тот же миг оборвалась пленка, и пришлось ждать возобновления показа. На протяжении всего фильма потом каждые десять минут что-то ломалось.

— При Шумяцком поломки случались, а теперь вообще сплошные остановки! — проворчал Хозяин. — Как фамилия механика? Неумехин? Безруков?

— Биндюлевич, — ответил Дукельский.

— Вот этому Биндюлевичу навалять биндюлей.

— Исполним.

— Только не арестовывать и не расстреливать! А то знаю я вас. Лично проверю продолжение жизнедеятельности Биндюлевича.

Когда пошла скорбная тема с сыном Алексеем, Сталин спросил:

— А у кого это я читал про то, что Ефросинья была нарочно приставлена к сыну Петра в качестве агента? Меншиковым.

— Наверное, у Устрялова, — предположил Ворошилов.

— Кажется, да, — раскуривая трубку, согласился главный зритель. — Устрялов-то жив еще хотя бы?

— Увы, нет, — ответил Дукельский. — Расстрелян осенью тридцать седьмого.

— Семен Семеныч! Да что же такое! Про кого ни спроси, все у вас уже расстреляны.

— Но, насколько я помню, ошибочка вышла с Устряловым, и его через несколько дней после расстрела реабилитировали, — оправдывался этот котеночек.

— А ему, конечно, от этого легче! Безобразие! Ошибочка у них вышла! Устрялов в двадцатые годы скольких людей из эмиграшки к нам перетащил. Того же Алексея Толстого.

В другом месте Сталину страшно понравилось высказывание Петра про подлую обыкновенность.

— Как точно! Все люди должны жить, чтобы бороться с подлой обыкновенностью. А ведь царь Петр, товарищи, был первый коммунист в истории России.

Он от души смеялся, когда Меншиков схватил лоток с пирогами и стал ими торговать. А на последней минуте Иосиф Виссарионович не выдержал и прослезился, когда император Петр произнес финальные слова:

— В сей счастливый день окончания войны Сенат даровал мне звание отца Отечества. Суров я был с вами, дети мои, ибо не для себя был суров, но дорога мне была Россия.

— Товарищи, — сказал главный зритель, когда в зале зажегся свет, — сегодня мы можем с уверенностью говорить, что имеем не просто хорошую фильму, но эта фильма есть не что иное, как наша первая историческая киноэпопея!

Вскоре в Кремлевском кинотеатре смотрели первый антифашистский фильм «Семья Оппенгейм» Григория Рошаля по роману Лиона Фейхтвангера, а в середине января Дукельский представил картину Ромма «Ленин в 1918 году», откровенный манифест репрессий. К Ленину приходит Горький с просьбой смягчить террор, на что Владимир Ильич горячо возражает: мол, не время гладить по головкам, а надо по этим головкам бить беспощадно, нельзя быть добренькими, иначе враг сожрет нас.

И эта линия шла через весь фильм. В середине эсеры, опираясь на поддержку Троцкого, Каменева, Зиновьева и Бухарина, затевают свержение власти большевиков и собираются вместо Ленина поставить Бухарина, и тот показан в картине как откровенный враг и предатель. Именно он помогает совершить покушение на вождя мирового пролетариата, Фанни Каплан стреляет в Ленина на заводе Михельсона, а обманутая Бухариным охрана отправлена им на другой завод.

Вот уж почти год, как ретивый Бухарчик с пулей в затылке лег в один из рвов Бутовского полигона в Коммунарке, а его продолжают убивать, теперь с помощью кино. И актер играет какого-то гнуснейшего, а Коля все-таки отличался особым обаянием, и все его любили.

— Бухарина из фильмы убрать, — приказал главный зритель строжайшим тоном. — Это подло. Да и на место Ленина он не метил. Не надо ни Троцкого, ни Каменева, ни Бухарина, ни Зиновьева. Мятеж эсеров планировали только эсеры, зачем же подверстывать к ним этих людей, которые и так уже в земле сырой!

— Но…

— Никаких но! — И Сталин гневно топнул ногой. — Перемонтировать! И не надо, чтобы Свердлова играл его младший брат. Подыщите актера похожего. После выстрела Каплан надо устранить неподвижность толпы, люди на заводе Михельсона готовы были разорвать ее в клочья, надо это показать. Этот артист Геловани уже в который раз меня играет?

— Хм… — задумался Дукельский. — «Человек с ружьем», «Выборгская сторона»…

— И в «Великом зареве», — подсказал Берия.

— Вот видите, Семен Семенович, товарищ Берия помнит, а вы нет. Пусть он и впредь меня играет, только в других фильмах пусть не будет такой прилизанный, как будто я каждый день по парикмахерским шастал.

— Учтем.

— И музыка никуда не годится, — продолжал разнос главный зритель. — Кто автор?

— Кажется, тот же, что и в «Ленине в Октябре».

^{Докладная записка председателя Комитета по делам кинематографии при СНК СССР С. С. Дукельского И. В. Сталину с приложением страниц сценария кинокартины «Выборгская сторона» с правкой И. В. Сталина. 26 мая 1938}

^{Подлинник. Машинописный текст. Резолюция и правка — автограф И. В. Сталина. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 161. Л. 1, 69]}

Накануне вечером Сталин в Большом театре слушал вагнеровскую «Валькирию» и как-то особо прочувствовал начало третьего действия.

— Покажите ему «Триумф воли», — указал он Дукельскому, — там композитор хорошо обработал Вагнера. Пусть этот, которого вы даже фамилию не удосужились узнать, тоже с Вагнером поработает. Ромма подключите, пусть тоже подумает о музыке.

На очередном траурном заседании по поводу годовщины смерти Ленина Дукельский сидел в Большом театре рядом с Ежовым и что-то горячо с ним обсуждал, а через четыре дня записался на прием к Хозяину и подал ему записку, но Сталин решал неотложные дела с Молотовым и Ждановым и про записку Семена Семеновича вспомнил только через пару дней. Прочитав, пришел в сильное негодование и первого февраля пригласил к себе в кабинет председателя Комитета по делам кинематографии, нового наркома внутренних дел Берию, председателя Совнаркома Молотова и председателя Верховного Совета РСФСР Жданова. Рассадил всех вокруг своего письменного стола, так что Дукельский получился прямо под фотографией Ленина, читающего «Правду».

^{Докладная записка Б. З. Шумяцкого И. В. Сталину, В. М. Молотову и А. А. Андрееву о недооценке редакцией газеты «Известия» советского киноискусства. 27 августа 1937}

^{Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф Б. З. Шумяцкого. [РГАСПИ. Ф. 17.Оп 114. Д. 953. Л. 237–238]}

— Товарищи, — обратился Сталин к присутствующим, — я собрал вас, чтобы обсудить один очень характерный и важный документ, предложенный мне для рассмотрения товарищем Дукельским. Мне очень важно знать ваше мнение. Жаль, что товарищ Ворошилов в важной командировке. Итак, товарищ Дукельский предложил проскрипционный список деятелей советского кинематографа, которых, согласно его мнению, необходимо подвергнуть аресту и разбирательству.

— Интересно! — вскинул бровь Молотов.

— Чрезвычайно интересно, — согласился Сталин. — Список в алфавитном порядке составлен из трех тысяч двадцати двух фамилий, но я не стану разбирать каждую фамилию, остановлюсь только на самых известных. Итак, начнем. Абрикосов Андрей Львович — социально враждебный элемент, скрывающий свое происхождение, правнук шоколадного короля России. Какое мнение, товарищи?

— Пэ-превосходный актер! — воскликнул Молотов. — Гришка в «Тихом Доне», Гаврила Алексич в «Александре Невском». И на театральной сцене блещет в театре Вахтангова. А то, что его прадед был богач, так он никогда этого не скрывал. К тому же Абрикосовы были редчайшие благотворители. Я против.

— Кто еще против? — спросил Сталин. Все, кроме Дукельского, подняли руки. — Вычеркиваем. Следующий: Александров Григорий Васильевич…

— Это уже смешно! — фыркнул Жданов.

— Настоящая фамилия Мормоненко, сын владельца богатых гостиниц в Екатеринбурге, социально враждебный элемент, — продолжил Сталин и тоже улыбнулся. — Это про нашего автора лучших кинокомедий «Веселые ребята», «Цирк» и «Волга-Волга»! Может, Семен Семенович дальше сам станет нам снимать кинокомедии?

— Глядя на ваши улыбки, я не вижу ничего смешного, — огрызнулся Дукельский. — Враг не дремлет и не сдается.

— Считаю, мы все против! — возмутился Молотов. — Кто там следующий?

— Предлагаю дальше голосовать только в том случае, если товарищи поддержат предложение Дукельского, — сказал Сталин, а Молотов, Берия и Жданов согласились. — Следующий опять социально враждебный элемент, Васильев Георгий Васильевич, происходит из дворян, отец — статский советник. Зато сын снял «Чапаева», которого я смотрел уже раз пятьдесят. И второй из братьев Васильевых, Сергей Дмитриевич, присутствует в списке по тем же показателям, и отец его тоже статский советник.

— Проехали, следующий, — махнул рукой Молотов.

— Герасимов Сергей Аполлинарьевич, внук мценского уездного исправника, черносотенца. Но этот внук снял «Семеро смелых», а в прошлом году — «Комсомольск».

— Дальше, товарищ Сталин, — промолвил Жданов.

— Довженко Александр Петрович, украинский националист, доброволец армии Украинской народной республики, принадлежал к куреню черных гайдамаков, штурмовал киевский завод «Арсенал», который защищали большевики. Отдадим Довженко на растерзание?

— Этого, конечно, можно было бы, — задумался Берия. — Но политически неграмотно, Украина забурлит.

— В том-то и дело, — кивнул Сталин. — Я бы тоже согласился, но нельзя.

— Да этого котеночка давно пора было прикончить! — возмутился Дукельский.

— Нет, не отдадим, тем более что он «Щорса» заканчивает, — сказал Иосиф Виссарионович. — Посмотрим сначала, что за Щорс у него получился. Следующий — Донской Марк Семенович, десять месяцев служил в Белой армии.

— Чушь собачья! — воскликнул Берия. — Я нарочно проверял этого одесского еврейчика, не в Белой он армии служил, а десять месяцев провел в плену у белых. Он чист.

— Иванов Александр Гаврилович, — продолжал Сталин. — Перешел на сторону красных от белых. Ну, так ведь перешел! А недавно снял неплохую фильму «На границе». Я против. Все против? Ну, вас-то, Семен Семенович, я не спрашиваю, список-то ваш, а не какого-нибудь Биндюлевича. Читаю дальше. Козинцев Григорий Михайлович, закоренелый троцкист, затаившийся враг, потенциальный заговорщик. А мы-то собирались ему орден за трилогию о Максиме!

— Глупость несусветная! Козинцев — тэ-троцкист! — возмутился Молотов.

— Напрасно вы иронизируете, Вячеслав Михайлович, вы еще не знаете этого котеночка! — возразил Дукельский.

А Сталин продолжал по списку:

— Макарова Тамара Федоровна, скрывает свое социально чуждое происхождение из петербургской аристократии.

— Всего лишь дочь офицера царской армии, — произнес Берия.

— Всего лишь! — фыркнул Дукельский. — Я, товарищи, что-то не понимаю вашего халатного отношения. Ведь налицо! Налицо! Вы что же, намерены потворствовать? Врагам?!

Мало-помалу Сталин подбирался к фамилии, особенно для него дорогой, ведь на некоторое время он влюбился в эту женщину, и лишь «Волга-Волга» сильно отрезвила его, когда в первых же кадрах Орлова долго целовалась на экране со счетоводом Трубышкиным в исполнении начинающего актера Тутышкина. Хорош бы он был, женившись на актрисе, и весь мир смотрел бы, как жену Сталина взасос целует другой! И как самому Александрову не противно? Да и вообще, письмоносица Стрелка, которую играла Любовь Петровна в «Волге-Волге», не очень понравилась главному зрителю, уж слишком часто делала глупое лицо и таращила глаза, а в женщине ему больше по душе благородство, умение подать свою красоту, осанка, ум. Хотя в целом картина ему понравилась, и он часто цитировал разные крылатые фразы Бывалова.

— Орлова Любовь Петровна, — огласил он следующее имя из списка Дукельского.

— Кошмар! — фыркнул Берия.

— На Орлову длиннейший список провинностей, — продолжал Сталин. — По отцу и матери из старинных дворянских родов, урожденная аристократка, состояла в браке с врагом народа Берзиным, в гражданском браке с австрийским импресарио и шпионом, безусловно завербована им и работает на иностранную разведку. И еще много чего про Любовь Петровну. Так что давайте товарища Дукельского поддержим и расстреляем народную любимицу прямо на Красной площади.

— Дукельский, кто вам вообще дал право подавать такую записку в обход меня, наркома внутренних дел! — возмутился Берия. — Это вы с Ежовым спелись? Так ему недолго разгуливать на свободе.

— Не дадим Орлову в обиду! — стукнул кулаком по столу Молотов.

— Не дадим! — поддержал Жданов.

— Вот видите, Семен Семенович, — сказал Сталин, глядя в глаза Дукельского, источающие какой-то блаженный свет: мол, ну-ну, попомните еще мои предостережения!

Дальше в списке числились троцкисты Ромм и Рошаль, Тиссэ и Трауберг, актеры Толубеев и Федорова.

— Даже на Александра Невского и Максима замахнулся наш председатель кино! На актеров Черкасова и Чиркова, — уже со смехом продолжал Иосиф Виссарионович. — Да что там, на самого Ленина, то бишь на артиста Штрауха, который сыграл Ильича в «Выборгской стороне» и в «Человеке с ружьем». И, наконец, на нашего всемирно известного гения Эйзенштейна. Этот, конечно же, завербован американской разведкой и выполняет ее прямые указания. Арестовываем Эйзенштейна?

— Еще чего!

— Уж лучше Дукельского!

— Мы против!

— Ладно, я бы тоже не стал дразнить мировую кинообщественность. К тому же для Сергея Михайловича уже приготовлен орден Ленина за фильму «Александр Невский». Следующий, тоже на букву «Э» — Экк Николай Владимирович. Тут уж с начальником нашей киноотрасли трудно поспорить. На самом деле Экк при рождении носил иные имя, отчество и фамилию — Юрий Витальевич Ивакин. А поменял их потому, что служил офицером в Белой армии. Пожалуй, этого Экка и стоит расстрелять. Как вы считаете, товарищи?

— Ни в коем случае! — решительно возразил Молотов. — Да вы что! Экк — создатель первой советской звуковой ленты «Путевка в жизнь» и первой цветной «Соловей-соловушко».

— А сейчас заканчивает вторую цветную фильму «Сорочинская ярмарка» по Гоголю, — добавил Сталин. — Но ведь скрывал, что был белогвардейцем. За это стоит расстрелять. А потом нас спросят: «Покажите человека, снявшего ваши первые звуковые и цветные фильмы». А мы в ответ: «Да мы ему пулю в затылок, и каюк!» Так, что ли, товарищ Дукельский? А Юткевича, снявшего «Человека с ружьем», которого даже капризная Крупская одобрила, вы за что хотите арестовать? За то, что он при живой жене имеет ребенка на стороне? Ну уж рассмешили так рассмешили!

— Человек, предавший свою семью, потенциальный предатель Родины! — отозвался Дукельский.

— Не морочьте нам голову! — прошипел Берия так страшно, что из серых глаз Семена Семеновича даже вдруг исчезла ирония.

— Итак, товарищи, мы выносим вердикт?

— Список Дукельского отклонить! — твердо произнес Молотов.

— Вячеслав Михайлович, подумайте. И одумайтесь, — сказал председатель кино. — Потакая врагам народа…

— Да у вас весь народ может оказаться врагом народа! — стукнул кулаком Сталин. — Наломали дров со своим Ежовым, волосы дыбом встают, как начинаешь знакомиться с делами!

— Товарищ Сталин, — прошипел Дукельский, — вы сами подписывали списки… Товарищ Ежов проводил жесткую политику под вашим чутким руководством.

— Под моим жутким руководством! — поправил его Хозяин. — Перегнули палку. Идите, товарищ Дукельский, ваш список мы отклоняем, он останется у меня.

В тот же день Президиум Верховного Совета СССР издал указ о награждении «Мосфильма» орденом Ленина и награждении орденами полутора сотен кинематографистов, участвовавших в создании фильмов «Александр Невский», «Детство Горького», «В людях», «Волга-Волга», «Волочаевские дни», «Чапаев», «Человек с ружьем», трилогии о Максиме и исторической эпопеи «Петр Первый», причем Эйзенштейна, Иванова, Черкасова, Александрова и Орловой — орденом Ленина, остальных — орденом Трудового Красного Знамени.

В середине февраля в Кремле состоялось награждение. Дукельский тоже сидел в величественном сахарном Георгиевском зале, и Сталин видел, как он неодобрительно покачивает головой, мол, погодите, еще увидите, что собой представляют все эти котеночки.

Предложенные Сталиным поправки в фильм «Ленин в 1918 году» были внесены, а вскоре и Довженко доложил об окончании «Щорса». Свежую ленту смотрели в Зимнем саду всем ближним кругом.

Перед просмотром Хозяин поинтересовался у Дукельского:

— Кстати, что там с этим Дубовым?

— Благополучно расстрелян еще летом прошлого года, — отрапортовал Семен Семенович таким тоном, будто речь шла не о казни человека, а о его награждении именными часами.

Дело темное: считалось, что герой Гражданской войны на Украине Николай Александрович Щорс погиб в бою от попавшей ему в лицо пули петлюровского пулеметчика, а стоявший рядом заместитель Щорса Иван Дубовой пытался забинтовать голову смертельно раненного командира. Когда Довженко приступил к съемкам картины, Дубового приставили к нему в качестве консультанта, но в один ужасный день Ивана Наумовича арестовали прямо на съемочной площадке. Вскоре Довженко получил разъяснение: Дубовой оказался непосредственным убийцей Щорса. И режиссера хватил инфаркт. Долго лежал в больнице, прежде чем вернулся к работе. Дубового же окончательно признали виновным после эксгумации тела Щорса — пулевое отверстие обнаружилось в затылке, а стало быть, прежние показания Дубового, что пуля попала в лицо, оказались ложными. Нашлись свидетели, утверждавшие, что Дубовой мечтал занять должность командира вместо Щорса. Ивана Наумовича объявили убийцей и расстреляли.

^{Исправления по кинокартине «Ленин», продиктованные И. В. Сталиным и записанные С. С. Дукельским. 18 января 1939}

^{Подлинник. Машинописный текст. Подпись — автограф С. С. Дукельского. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 163. Л. 2–2 об.]}

Сталин смотрел картину предвзято. Он откровенно не любил Довженко и вообще всех украинских самостийников, считая, что Украина никак не должна быть вне России, и не веря в возможность украинской государственности.

Работу Александр Петрович сделал добросовестно, без каких-либо предполагаемых выкрутасов, вполне реалистично. Но уж очень с экрана орали кто только мог: визжали короткошеие бочкообразные бабенки, вопили поляки, рвали глотку сподвижники Щорса, в особенности батька Боженко, да и сам Щорс то и дело срывался на крик. Когда польский генерал зажал уши, главный зритель невольно повторил его движение.

В одном месте Щорс пишет письмо жене, и Сталин поинтересовался:

— А почему самой жены нет в фильме?

— Вот уж не надо бы ее! — засмеялся Ворошилов. — Эту Фруму Ефимовну я повидал. — Клименту Ефремовичу можно было верить, ведь во времена геройских подвигов Щорса он командовал Украинским внутренним фронтом, был наркомом внутренних дел Украины. — Та еще дурында. Долговязая, мужеподобная, что он только в ней нашел! Выступала за «Долой стыд!». Находясь вне помещений, спокойно могла справить при тебе и малую, и даже большую нужду.

— Да ты что! — удивился Сталин.

Картина шла больше двух часов, и под конец он уже изнывал:

— Ну и затянул Довженко! Когда же это все кончится!

И, когда кончилось, произнес:

— Второго «Чапаева» не получилось. Эту тягомотину я и два раза смотреть не стану, не то что пятьдесят. И почему-то никого не жалко. Вот когда в «Человеке с ружьем» погибает Евтушенко, мне его жалко до слез, а тут даже батьку Боженко не жалко, хотя режиссер пытается внушить к нему сочувствие, изо всех сил пыжится.

— А в прокат? — спросил Дукельский.

— В прокат пускай, или, как они говорят: нехай.

— Что сообщить Довженко?

— Так и сообщите, как я сейчас сказал.

— А вдруг его снова тогда инфаркт стукнет?

— Да и Щорс с ним!

^{Письмо А. П. Довженко И. В. Сталину об окончании работы над кинофильмом «Щорс». Не позднее 3 марта 1939}

^{Подлинник. Автограф. [РГАСПИ. Ф. 558.Оп 11. Д. 164. Л. 141–141 об.]}

В марте на очередном съезде партии Сталин в отчетном докладе говорил и о достижениях в кино, о новых замечательных фильмах, о строительстве ВГИКа, о масштабном расширении сети кинотеатров и киноустановок. Дукельского уже считали списанной фигурой, и тем неожиданнее оказались похвалы в его адрес из уст руководителя государства:

— В кинематографической отрасли за последний год наведен полный порядок, отрасль на подъеме. Нам ни к чему гнаться за Голливудом в количестве картин. У них там на тысячу лент одна хорошая, а остальные сплошная пошлость. Мы их победим не количеством, а качеством. А для этого нам не нужен гигантский Киногород, наши киностудии вполне могут справиться. Президиум Верховного Совета издал указ о награждении председателя Комитета по делам кинематографии Дукельского Семена Семеновича орденом Ленина.

Но во время просмотра фильмов «Ленин в 1918 году» и «Щорс», устроенного для делегатов съезда партии в «Ударнике», Иосиф Виссарионович охотно позубоскалил в адрес Семена Семеновича с Роммом, отвел режиссера в сторонку и сказал:

— Хорошая у вас фильма получилась, и спасибо, что все мои замечания учли. А то я боялся, что Дукельский как-нибудь превратно их передаст.

— Он их мне очень смешно передал, товарищ Сталин, — засмеялся Ромм, счастливый, обласканный.

— Ну-ка, ну-ка, — стал его подзадоривать главный зритель. — Расскажите, у вас удивительно точно получается изобразить Дукельского.

— Да что там Дукельского, товарищ Сталин, если я в Госкиношколе, учась в мастерской у Кулешова, даже императрицу Александру Федоровну весьма комично изображал.

И Ромм стал рассказывать, как этот котеночек вызвал его и композитора Анатолия Александрова к себе, подвел их к роялю: «Вы композитор?» — «Да, я композитор». — «Так, композитор, Александров. Так. Но не тот». — «Как — не тот?» — «Не хор». — «Нет, не хор». — «Так, скажите мне, товарищ композитор не хор, когда было освобождено Приморье нашими доблестными советскими войсками?» — «В двадцать втором году». — «Да, в двадцать втором году. А Ленин у вас в каком году?» — «Какой Ленин?» — «К которому музыку вы писали». — «В восемнадцатом». — «Почему же вы песню эту вставили?» — «Куда?» — «В увертюру». — «А там нету этой песни». — «Играйте». — «Кого?» — «Увертюру». Александров стал играть. Дукельский пальцем тычет: «Во!» — «Что?» — «Так песня — „По долинам и по взгорьям“». — «Да нет ее тут». — «Как же нет, я ж слышу». — «Да нет ее, Семен Семенович». — «Так. А почему у вас белые отступают под польку?» — «Как — под польку?» — «А красные наступают под марш. Полька». — «Да не полька это». — «Ну, вальс». — «Но, простите, полька на два счета, вальс на три счета. А это на четыре счета». — «Играйте. Вот видите, это вальс». — «Да марш это!» — «Вы консерваторию окончили?» — «Я вообще-то профессор консерватории». — «Ну, это да, это бывает. А? Окончили?» — «Окончил, с золотой медалью». — «Так. Окончили консерваторию… Профессор… Так. Кто Вагнера написал, знаете?» — «Вагнер». — «Я сам знаю, что Вагнер, а про полет валькирий?» — «Вагнер». — «Вагнер. Да, Вагнер. Ну-ка, сыграйте». — «Чего?» — «Как валькирии летят, вот когда эти девицы по воздуху летят, вот это сыграйте». Александров играет. «Во!» — говорит Дукельский. «Что — во?» — «Товарищ Сталин сказал, что вот эту музыку надо писать к этой картине». — «Так она же написана!» — «А вы еще раз ее напишите». — «Ну как же я могу ее еще раз написать? Она же написана». — «Не можете? Второй раз не можете?» — «Да нет, Семен Семенович, второй раз, простите, не могу». — «Ага, второй раз не можете. Ну что ж. Так вы профессор?» — «Да». — «Ну, вы свободны. Товарищ режиссер, пройдите ко мне в кабинет». Ромм прошел к нему. «Этот котеночек не годится. Тоже мне, композитор! Профессор. Понимаете, он украсть не может, ну и написать, как этот, как Вагнер, не может. А надо, чтобы было как Вагнер. У нас есть такие, чтобы могли написать, как Вагнер?» — «Таких, пожалуй, нету. Как Вагнер, таких нету». — «Тогда возьмите такого, который может украсть. Украсть, понимаете, и так сделать, чтобы вроде было как Вагнер и не как Вагнер. Вот. И срок вам три дня. Это приказ». — «Чей?» — «Мой. Мой, мой, всегда мой. Всегда будет мой приказ, понимаете, мой. А выполнить надо. И можете никому не писать. Вот вы писали насчет „Дамы пик“ жалобу вместе со всеми. Кому писали? Молотову, Сталину. А где жалоба? У меня. Вот, напишете — опять будет у меня. А почему, не скажу. Приказ мой, выполнить придется. Вот так. Берите, который украсть сможет. Понятно? Все, идите. Я вам снижаться не позволю. Вот вверх, все выше, выше и выше. И вы запомнили тот разговор, что я у вас, сколько я у вас сидеть буду, помните?» — «Помню». — «Двадцать лет». — «Помню!» — «Вот так. Все. Можете идти. Идти можете».

Ромм рассказывал, безукоризненно и очень смешно изображая Семена Семеновича, Сталин помирал со смеху, и, видя это, к ним подошли Ворошилов, Молотов и Берия, тоже стали смеяться. Подозвали к себе проходивших как бы невзначай мимо Орлову и Александрова, и те подключились к электричеству смеха.

— Вот про кого надо, чтобы Александров кинокомедию снял, — сказал Молотов, когда Ромм закончил рассказ.

— Редкостный болван, — согласился Сталин. — Вы, товарищи киноделы, еще не знаете, какую он нам зимой записку подал на ста страницах. Но вам о ней лучше и не знать. Спокойнее спать будете. Ну, ничего, скоро мы его сменим, я уже приглядел хорошего человечка. Так что, товарищ Александров, готовы снимать кинокартину «Этот котеночек»? Про Дукельского. Вот вам сюжет: Бывалова перевели руководить киноотраслью.

— Блестящая идея! — загорелся Александров.

— А вон, кстати, и сам Бывалов, — заметил Сталин Ильинского. Тот, подслеповато приглядываясь к компании, в которой узнал пока только Орлову и Александрова, стал приближаться:

— А, ребята, вот вы где. Батюшки, да с вами товарищ Ворошилов! Постойте, постойте, а это… Товарищ Сталин!

Заряженные от Ромма смехом, все снова разразились громким хохотом.

— Товарищ Сталин, очки где-то посеял, — оправдывался Игорь Владимирович. — Не сразу вас распознал.

— Ничего, товарищ Бывалов, вы бюрократ, я тоже бюрократ, мы, бюрократы, всегда поймем друг друга, — весело ответил Сталин. — Семь раз «Волгу-Волгу» смотрел. Все ваши реплики наизусть знаю. «Владея музыкальной культурой и лично зная Шульберта». Или: «Какое там может быть несчастье, ежели я здесь?» Водителю теперь говорю: «Алло! Гараж? Заложите кобылу!» А это вообще шедевр: «Заберите у товарищей брак и выдайте им новый». Ну, а когда приходится рассердиться, сразу вспоминается: «До смешного доходит! Просто хочется рвать и метать! Рвать и метать!»