Либерализм как слово и символ. Борьба за либеральный бренд в США

Либеральный символ после эпохи Рузвельта

Как показано выше, несмотря на то что обозначение «либеральный» появилось в Англии еще в 1830 г., в США это слово не было важным политическим символом вплоть до начала эпохи Нового курса. От случая к случаю этот термин в Америке использовался, но до Нового курса для огромного большинства он не был значимым или живым словом.

Однако в 1916 г. словом «либеральный» начал пользоваться журнал «Нью рипаблик». В конце 1920-х годов некоторые левые реформистские элементы, занимавшие в обществе маргинальное положение, тоже начали называть себя либералами. Отчасти под влиянием этих факторов, отчасти потому, что слово «либеральный» вызывает положительные ассоциации, соответствующие историческому сдвигу влево, а отчасти из-за связи термина с названием британской Либеральной партии, Рузвельт осуществил неосознанный выбор, начав именовать себя либералом. Эта политическая этикетка не только выполняла важные функции, но и стала предметом ожесточенной дискуссии с консервативными элементами общества, представленными Гербертом Гувером.

Хотя Гувер всегда утверждал, что он — истинный либерал, к моменту выборов 1936 г. образованная часть общества, вероятно, в целом согласилась с тем, что новое слово-символ «либеральный» должно применяться к новой политике Рузвельта, выходившей далеко за рамки американской традиции (пусть даже спор о термине продолжался примерно до 1940 г.). Поскольку слово «либеральный» относилось к экспериментированию Рузвельта, которое привело к его доктрине позитивных действий государства, эта политическая этикетка и в наши дни остается все еще часто используемым символом. Вместе с тем, поскольку понятие «Новый курс» ассоциировалось не с политикой Рузвельта, а с его президентством, этот термин больше не является важным.

Начиная с 1936 г. некоторые консерваторы стали признавать, что Рузвельт завладел словом «либеральный», и соглашались называть свою политическую позицию «консервативной». В 1937 г. на какое-то время показалось, что этой тенденции воспрепятствует план преобразования Верховного суда, однако в действительности он лишь способствовал ее продолжению, так как предложение Рузвельта о реформе Верховного суда сделало либерализм Нового курса еще более сомнительным в глазах консерваторов. После провала плана преобразования суда эта тенденция продолжилась, и некоторые консерваторы начали более охотно применять к себе наименование «консерватор».

К 1940 г. для подавляющего большинства американцев споры о термине фактически закончились. Общественность в целом согласилась с тем, что принципы Рузвельта должны называться либеральными, а принципы Гувера правильно именовать консервативными. Но так как термин «либеральный» все более тесно ассоциировался с принципами Нового курса и Справедливого курса, эта политическая этикетка стала менее привлекательной, потеряв часть заключенной в ней силы. Признав тот факт, что их оппонентов называют либералами, консерваторы умерили свои старания завоевать слово «либеральный» и вместо этого направили критику на главные принципы либералов.

Так, например, в начале 1949 г. «Нью-Йорк геральд трибюн» попросила читателей прислать свои определения понятия «либерал». Ответы были самыми разными, от «либерал — это тот, кто хочет, чтобы кто-то другой материально поддерживал его, принимал за него решения… защищал его от тех, кто возложил бы ответственность на него самого» до «либерал — это человек, который вечно получает разом тычки в зубы от коммунистов и пинки под зад от Национальной ассоциации промышленников». Хотя подавляющее большинство по-прежнему считало это наименование знаком достоинства, некоторые находили такой ярлык уничижительным385. Итак, хотя, вообще говоря, владение словом «либеральный» все еще давало политические преимущества, твердые консерваторы уже были в состоянии отказаться от этого унизительного, на их взгляд, обозначения.

Позднее, во время президентства Дуайта Эйзенхауэра, тенденция, о которой идет речь, продолжилась, ибо он «советовал нам не бояться слова “консервативный”». Однако он все еще пытался ослабить влияние символа «либеральный» и, по словам Джеймса Протро, занимался «безрезультатным (несмотря на помощь самых квалифицированных в стране специалистов по рекламе) поиском подходящей формулы для характеристики своей официальной доктрины, — при этом “прогрессивная умеренность” заменялась столь же двусмысленным “динамичным консерватизмом”, что отражало, мягко говоря, определенное беспокойство о том, как сохранить привлекательность республиканской идеологии гуверовского типа»386.

Хотя в годы правления Эйзенхауэра консерваторы отвергали термин «либеральный», они понимали, что «консервативному» ярлыку недостает притягательной силы, присущей «либеральному». Даже Барри Голдуотер, человек, гордившийся своим консерватизмом, выказал неудовлетворенность тем, что консерваторы не зовутся либералами. В 1963 г., обращаясь к полной энтузиазма аудитории, состоящей из членов организации «Молодые республиканцы за свободу», он обвинял: «Молодежь Америки уже тошнит от обмана, творящегося в последние тридцать лет под маской либерализма». Дальше в этой речи он добавил: «Современный либерализм — всего лишь нечто вроде трупного окоченения. Старый, почтенный, порой возвышенный либерализм, существовавший пятьдесят лет назад, ушел навсегда»387.

Действительно, гуверовское понимание либерализма, очевидно, навсегда ушло в прошлое, во всяком случае для широкой публики. Лучшее, что могли сделать консерваторы, — это попытаться популяризировать свою собственную марку. Эйзенхауэр и особенно Голдуотер так и поступали. Деловое сообщество, представленное журналом «Форчун», тоже осознало необходимость придать более позитивный смысл термину «консерватизм». Д. Маккорд Райт рассуждал:

«Одна из наиболее важных истин жизни состоит в том, что роза под другим названием пахнет не так приятно. Пора прояснить наши наименования.

Коротко говоря, если “консервативный” означает расположенность к смелым начинаниям, глубокий интерес к открывающимся возможностям, признание необходимости в переменах и в терпимости, тогда я скажу: “Если все это означает быть консервативным, возьмите отсюда как можно больше”. Если же “консервативный” означает тягу к рутине, желание занять высокое положение в обществе и стремление к безопасности, отказ от открывающихся возможностей, почитание статус-кво, то я, как и другие “виргинцы”, скажу: “Когда вы назовете меня консерватором, улыбайтесь!”»388.

Явным признаком снижения интереса к дискуссии о правильном определении либерализма (если не ее полного фактического прекращения) было то, что популярная пресса стала практически игнорировать критику, касающуюся употребления этого слова. Так, например, в 1946 г. Роберт Тафт доказывал, что он настоящий либерал — в отличие от «самозваных либералов», оправдывающих сохранение Управления регулирования цен, законопроект Трумэна об обязательном государственном медицинском страховании и призыв на воинскую службу в мирное время, т.е. «три, по сути, тоталитарные меры»389. Хотя деловые газеты с гордостью целиком напечатали речь, в которой он излагал свою позицию, широкая публика не проявила любопытства, достаточного даже для того, чтобы поинтересоваться, так кто же настоящий либерал? Спустя несколько лет один консервативный автор сетовал, что слово «либерал» более не означает «гражданин, у которого есть незыблемый светлый идеал, человек чести, человек логичный и ясно мыслящий»: под ним теперь подразумевается «изрядно запутавшееся трусливое существо, которое ночей не спит, пытаясь “рассмотреть вопрос со всех сторон”, но так и остается сбитым с толку хлюпиком, больше всего опасающимся, что его назовут консерватором»390. Общедоступная пресса игнорировала этот выпад — он больше не был новостным поводом.

Рост популярности слова-символа «консервативный»

В наши дни либералы, похоже, пребывают в растерянности; между тем политическая этикетка консерватизма употребляется все шире, наряду со специальными словечками вроде «экономическая теория предложения», «плоская ставка подоходного налога», «сбалансированный бюджет» и «фиксированные государственные доходы». Как случилось, что политическая этикетка, вызывающая такие положительные ассоциации, так резко утратила популярность? Сегодня модные символы — «консерватор» и «либертарианец», а не либерал. Маятник, несомненно, качнулся в обратную сторону, но почему? Рузвельт завладел либеральным словом-символом, конечно же, целиком и полностью, но победа оказалась иллюзорной. Почему это произошло?

Во-первых, этим символом слишком злоупотребляли. Чем шире он распространялся, тем менее глубоким становилось его влияние. Подобно валюте, которая подверглась значительной инфляции и обесценилась, либеральная этикетка потеряла немалую часть своей силы — вследствие того, что она использовалась всегда, когда ее обладателям нужно было получить поддержку в таких далеко отстоящих друг от друга вопросах, как законы о минимальной заработной плате, государственное финансирование абортов и отмена запрета на марихуану.

Во-вторых, либеральная доктрина Рузвельта в ее основном содержании, по сути, победила. Как признал несколько лет назад исполнительный директор организации «Американцы за демократические действия» (ADA), «многие сейчас действительно вполне обеспечены материально — экономические проблемы не стоят так остро, как 20—30 лет тому назад». Сегодня нас заботят не очереди за бесплатным питанием, не потогонная система на предприятиях или неоплачиваемые отпуска и не проблема сверхприбылей. В центре внимания скорее бюрократия, раздутое правительство, чрезмерное регулирование и высокие налоги. Когда изменилась социально-политическая повестка дня, либерализм оказался одной из жертв собственного успеха391.

В статье, устрашающе озаглавленной «Обновите либерализм, или он превратится в реликт 60-х годов», недавно избранный сенатор-демократ от штата Массачусетс Пол Цонгас, будучи гораздо младше директора ADA, в целом соглашался с этой оценкой: «Либералы должны свежим взглядом посмотреть на задачу мобилизации нового поколения. Средний молодой американец принимает как должное те формы социального равенства, за которые боролись другие. Молодые граждане никогда не знали злоупотреблений и несправедливостей, определивших мировоззрение старших поколений либералов. Они никогда не испытывали гнева и возмущения, которые эмоционально питали дело либерализма. Они росли, не читая репортажей о голодающих бедняках; они читали о злоупотреблениях в программе продовольственных талонов. Они росли, не полагаясь на постоянно растущую экономику; они видели снижающуюся производительность труда, рекордно высокие процентные ставки и иностранное доминирование в торговле, от нефти до высококачественных автомобилей. Возможно, они помнят военную авантюру во Вьетнаме, но сегодня они ежедневно могут читать о советской военной авантюре в Афганистане»392.

Сенатор Цонгас повсеместно считался либералом и в списке для голосования значился как либерал, представляющий либеральный штат. И все же он менял слова-символы. Вначале он назвал свои политические убеждения «новым либерализмом». Затем — «гуманистическим реализмом». Позднее он остановился на «сострадательном реализме»393. Важно то, что все предложенные им новые словесные символы предполагают отказ от старой этикетки «либерал».

Убедительное свидетельство того, что рузвельтовская марка либеральной политики в основном победила, мы находим в целом ряде опросов, показывающих, что многие люди, которые сейчас именуют себя консерваторами, тем не менее одобряют государственное финансирование абортов, стремление государства обеспечить страхование здоровья по старости и пособия по безработице, федеральные стандарты безопасности труда394. В 1964 г. — когда Барри Голдуотер потерпел крупное поражение на выборах — только 30% опрошенных назвали себя «умеренно консервативными» или «очень консервативными». К 1978 г. к этой категории отнесли себя 42% респондентов395. Однако в то время как число назвавших себя консерваторами возросло, к 1978 г. существенные экономические различия между теми, кто считали себя либералами, и теми, кто характеризовали себя как консерваторов, по всей видимости, уменьшились. Так, например, около 90% назвавших себя либералами считали, что правительство должно помогать людям в получении медицинской помощи по низким ценам. С другой стороны, того же мнения придерживались чуть более 80% назвавших себя консерваторами. Около 80% назвавших себя либералами и 70% назвавших себя консерваторами признавали, что правительство должно следить за тем, чтобы каждый нуждающийся в заработке мог получить какую-нибудь работу396. Серьезные разногласия обнаружились только по очень ограниченному кругу социальных вопросов: около 65% назвавших себя консерваторами и лишь около 45% назвавших себя либералами полагали, что правительство должно ограничить продажу марихуаны, если она причиняет вред397. Традиционный либерализм стал жертвой собственного успеха — и вчерашние баталии сегодня стали трюизмами.

В-третьих, центр внимания нации сместился с либерального ярлыка просто потому, что перемещение центра внимания — естественное явление. Течение дел человеческих — не всегда прилив. Как заметил историк Роберт Макэлвейн, в политической истории страны периоды либеральных реформ чередовались с тем, что он называет «консервативными передышками»398. Когда центр внимания нации переместился с объявленной Линдоном Джонсоном войны с бедностью на борьбу за сбалансированный бюджет, то, чтобы вести эти весьма различные политические войны, возникла необходимость заменить весь арсенал ярлыков.

Человеческая жизнь состоит из циклов — сутки, в которых 24 часа, семидневная рабочая неделя, четыре времени года, год из 12 месяцев. Экономика тоже имеет циклы подъема и спада, инфляции и рецессии.

Есть свои циклы и у политики. Чрезвычайная активность прогрессистов, таких как Тедди Рузвельт и Вудро Вильсон, сменилась «нормальностью» Гардинга и Кулиджа. Новый курс Рузвельта и Трумэна предшествовал более спокойным годам президентства Эйзенхауэра. После периода, который мы сегодня с ностальгией вспоминаем как 1950-е годы, была утонченность Джона Кеннеди и светский блеск Камелота399. Потом — Великое общество и убедительная победа президента Линдона Джонсона над гордым консерватором Барри Голдуотером, подхватившим знамя Республиканской партии. Голдуотер без смущения называл себя словом «консерватор», тогда как Джонсон его этим словом клеймил. Казалось, либерализм достиг новых высот. Так оно и было, но, достигнув вершины, дальше можно двигаться только вниз.

Вскоре ужасы Вьетнамской войны лишили блеска Великое общество и создали либерализму дурную славу. Такие известные либералы, как Губерт Хэмфри и Линдон Джонсон, поддерживали войну. Даже когда другие либералы, такие как Роберт Кеннеди и Юджин Маккарти, выступили с критикой решения о вторжении во Вьетнам, эта критика внесла дополнительный негативный оттенок в значение символа «либеральный», поскольку часть американского общества расценила их выступление как непатриотичное. А усилия либералов предотвратить эскалацию войны некоторыми рассматривались как стремление связать руки Соединенным Штатам в этом конфликте.

Война во Вьетнаме продолжалась и при Ричарде Никсоне. Вице-президент Никсона Спиро Агню знал цену словам. Агню потратил немало времени, пытаясь соединить понятия «либеральный» и «радикальный». Второй срок президента Никсона принес не только затягивание войны и отставку обвиненного в правонарушениях Агню — он обернулся Уотергейтом400, этой американской драмой, в которой, по мнению покойного сенатора Сэма Эрвина, было даже больше трагизма, чем в Гражданской войне, ибо на Гражданской войне у обеих противоборствующих сторон можно было видеть образцы героизма, чести и мужества, Уотергейт же не искупался подобными достоинствами.

После того как под угрозой импичмента Никсон подал в отставку с поста президента, в должность вступил первый в истории нашей страны назначенный президент Джеральд Форд, ранее назначенный на пост вице-президента401. Президент Форд получил в наследство беспрецедентную инфляцию, рецессию и энергетический кризис. Преемник Форда Джимми Картер прибавил к этой тройке проблем иранский кризис с заложниками402. То была зима его тревоги403.

Потом явился «Мастер общения»404. Подобно Барри Голдуотеру, Рональд Рейган не боялся называть себя консерватором. Но в отличие от Голдуотера он не тратил сил на попытки ликвидировать Управление ресурсами бассейна Теннесси. Вместо того чтобы стремиться к реваншу за сражения, проигранные Новому курсу, Рейган без стеснения цитировал ФДР, сражаясь за свою новую консервативную программу, включавшую снижение налогов в духе Кеннеди.

Этот «циклический ритм, присущий нашей общественно-политической жизни», как сказал Артур Шлезингер-мл.405, отражается в словах-символах, входящих в моду. Тот факт, что «консервативный» сейчас более модное слово, несомненно свидетельствует, что избрание президента Рейгана и его переизбрание на второй срок с большим отрывом не только были его личными победами, но и знаменовали возможные значительные перемены в политических настроениях. О такой перестройке говорят и республиканцы, как, например, член Палаты представителей Джек Кемп, и демократы, как, например, сенатор Пол Цонгас; недавние опросы до некоторой степени подтверждают эту точку зрения406.

Циклический ритм отразился и в смене направления журнала «Нью рипаблик». Когда в 1984 г. «Нью рипаблик» исполнилось 70 лет, президент Рейган обратился к редакции с письменным приветствием, содержащим слова одобрения; к нему присоединились Джин Киркпатрик и Генри Киссинджер, Многие известные либералы, такие как Фрэнк Манкевич, будущий руководитель избирательной кампании Джорджа Макговерна, признают, что «Нью рипаблик», случалось, «на какое-то время становился консервативным, но сейчас он выбирается из чулана». Так же мыслит и конгрессмен-республиканец Джек Кемп: «Нет сомнения, что “Нью рипаблик” движется, можно сказать, в верном направлении». Либеральный обозреватель Николас фон Хофман печалится о том, что «в этом обществе нет левых, разве только в бейсболе. Очень трудно идти против моды — даже для “Нью рипаблик”»407.

Либеральный ярлык теперь обладает меньшей значимостью, чем прежде, по нескольким причинам: слово это употреблялось слишком часто; традиционные либеральные принципы превратились в трюизмы — либерализм стал жертвой собственного успеха; сказался естественный цикличный ритм. Таким образом, могущество либерального символа претерпело заметный ущерб. Вместе с тем новые правые, прозелитически настроенные консерваторы, отдают дань потенциальным возможностям либерального символа, часто называя себя «либертарианцами». И левые, и правые находят свои корни в одном и том же символе. И даже сегодня слово-символ «либерализм» порой еще вызывает споры за право собственности на него.

Уроки истории

Либералы отвоевали свое символическое название, хотя время понизило ценность этой победы. А консерваторы, которые вначале просто мирились с присвоенным им наименованием, теперь сами охотно называют себя консерваторами. Однако в прошлом борьба вокруг этих символов отражала и в известной мере определяла главные политические споры.

Советник Рузвельта Термонд Арнольд признавал значение борьбы за символы. Он отмечал: «Перед тем, кто изучает государственное управление, обязательно встает вопрос, какого рода социальная доктрина требуется, чтобы сделать людей способными свободно экспериментировать — чтобы дать им мировоззрение, не искаженное толстыми линзами принципов и идеалов и в то же время не ущербленное крахом иллюзий, связанным с отходом от идеалов. Каким образом истины, которые смутно видятся людям только в юмористическом или сатирическом свете, можно превратить в созидательные силы, чтобы избежать бессмысленной паники в ситуации, когда старые принципы сталкиваются с новыми условиями? Каким образом можно повлиять на позицию той многочисленной массы серьезных, умных, не чуждых идеализма и доброжелательных людей, чьи убеждения и действия в периоды стабильности наиболее важны, так чтобы они не усматривали в практической гуманитарной деятельности надвигающийся моральный хаос?»408 Арнольд вкратце изложил здесь проблему, возникшую перед Рузвельтом. В 1932 г. подавляющее большинство американцев отвергло политику Гувера; однако ФДР все еще нуждался в новом символе, чтобы сделать свое «неустанное смелое экспериментирование» приемлемым. Для целей Рузвельта лучше всего подходил символ «либеральный», и он безотчетно выбрал его.

Доверие к новому слову служило важным средством отражения резких нападок справа, а именно обвинений в том, что Новый курс носит социалистический характер и что Рузвельт соответственно планирует ввести в обществе строгую регламентацию и национализировать промышленность. Если бы ФДР принял название «социалист», а не завладел наименованием «либерал», он потерял бы много сторонников. Удачный новый термин был также важным средством нейтрализации консервативных символов и расширял базу электоральной поддержки Рузвельта. Этот символ действовал как противовес символу, с помощью которого Республиканская партия выражала свою идентичность.

Но хотя новый символ выполнял важные функции, он не мог заменить собой хорошую политику. Слово «либеральный» оказалось хорошим ярлыком, чтобы включить его в комплект, предлагаемый Новым курсом, однако Рузвельту еще надо было доказать, что этот комплект стоит приобрести. Тем не менее использование такого ярлыка позволило обществу в целом рассматривать политику Нового курса по существу, «не отягощая себя постоянными мыслями о неминуемом моральном хаосе»409. Использование Рузвельтом подходящей политической этикетки было ответом на поставленные Арнольдом вопросы.

Некоторые критики — современники ФДР утверждали, что захват Рузвельтом наименования «либеральный» стал важным фактором его побед на выборах. Конечно, слово «либеральный» было важным и выигрышным политическим термином, но этот термин имел свои пределы. Провал чистки 1938 г. — случай, который наглядно проиллюстрировал пределы могущества слова, так как выбранный Рузвельтом ярлык оказался недостаточной основой для перегруппировки американских политических партий. В наше время, когда настрой нации стал более консервативным, тот факт, что либеральный символ во многом утратил свою привлекательность, можно увидеть еще нагляднее.

Анализ происхождения и развития политического символа «либеральный» должен побудить нас быть более осторожными и при использовании современных политических символов, со всем шлейфом значений и ассоциаций, тянущимся за каждым таким словом, для понимания и истолкования прошлого. Президент Франции с 1913 по 1920 г. Раймон Пуанкаре предостерегал: «…нам приходится пользоваться языком, неизбежно включающим предвзятые представления. Такие неосознаваемые представления — самые опасные из всех». То же говорил и Бентам: «…заблуждение труднее всего развеять тогда, когда оно коренится в языке»410. Слова не только отражают, но и предопределяют мышление людей. Поэтому следует знать о важности слов, чтобы учитывать их способность предопределять наши мысли. Например, ученые иногда обозначают одного исторического деятеля как либерала и ошибочно предполагают, что классово-ориентированная электоральная политика или другие подобны аспекты Нового курса будут естественно передаваться дальше вместе с этим политическим символом. Томас Нил мудро предостерегал: «Сегодня такая абстрактная характеристика, как “либеральный”, создает для историка немалые трудности. Он имеет дело с представлениями конкретных людей, живших в определенное время и в определенном месте. Он должен следить за тем, чтобы не вкладывать свое собственное или принятое в его время понимание слова в умы людей, употреблявших то же самое слово три-четыре поколения назад… Если бы историк так поступил, он попался бы в ловушку, влив старое вино в новые мехи. Кроме того, он должен остерегаться переносить содержание термина из одной страны в другую»411.

Я бы прибавил, что если ученые должны остерегаться, чтобы не вложить современное определение в прошлое употребление слова, то им необходимо также проявлять большую осторожность, выискивая значение современного слова и все, что из него вытекает, в прошлом, когда это слово даже не употреблялось. Символы не только тайно убеждают, но и порой тайно запутывают.

Наше исследование подъема и упадка в истории либерального символа призвано было на конкретном материале продемонстрировать важность символов в сфере права и государственного управления. Могущество символов имеет пределы. Существует, однако, и магия слов. Это не магия заклинаний, но все же магия. Слова обладают способностью запутывать и прояснять, помогать в оправдании проводимой политики, обеспечивать лояльность, создавать видимость деятельности, формировать представления людей о мире, влиять на их подход к проблемам и отражать их сокровенные мысли.

Когда люди спорят «всего лишь о словах», они говорят о принципах, об основаниях, а не о надстройке. Как сказал апостол Иоанн, «в начале было Слово»412.