Любовь в отсутствие любви

Глава 18

Далеко от Лондона, в Лидсе, начинался новый день. Нынешняя жизнь Веры Мак-Манус не шла ни в какое сравнение с безалаберным существованием в доме Бартла. В семь утра Кейт, ее второй муж, приносил ей в постель чай, и они вместе слушали утренние новости по радио. Затем, облачившись в спортивные костюмы, они выходили на тридцатиминутную пробежку: по тропинке, в парк, мимо детской площадки, и потом обратно домой. Затем душ, затем завтрак — мюсли и хлеб грубого помола. С тех пор как Вера узнала, что у нее повышено кровяное давление, они оба помешались на здоровом образе жизни.

Кейт был маленький жилистый мужчина в очках. Злые языки говорили, что он немного похож на Бартла, но Вера, разумеется, утверждала обратное. Во всяком случае, Кейт был не такой тюфяк, как Бартл, который не смог бы пробежать десять ярдов даже для спасения собственной жизни.

В одинаковых спортивных костюмах — ярко-зеленых, с белыми лампасами, одинаковых белых махровых носках (даже кроссовки были одинаковыми, разве что размером отличались: Кейт носил девятый размер, а Вера пятый), супруги даже внешне были немного похожи — оба в очках, оба подчеркнуто аккуратные. Спустившись по лестнице, они с удовлетворением окинули взглядом гостиную: бежеватый ковер без единой пылинки, голые, словно в больнице, стены, не знавшие картинных рам и прочих украшательств. Здесь была строгая мебель. В углу — стереосистема, стеклянный столик с аккуратными стопками журналов «Which» и «New Society». В углу за диваном скромно притулилась Верина виолончель.

Двор перед домом они тоже любили — опрятный, усыпанный гравием участок. В общем, они были довольны своим обиталищем.

— Ключ у тебя? — спросила Вера резко.

Она всегда говорила резко. Возможно, это было следствием лет, прожитых с Бартлом. Она обращалась к Кейту так, будто допрашивала его. И испытывала особое удовольствие, когда получала нужный ей ответ.

— У меня в кармане, дорогая.

Если Бартла спросить, взял ли он ключ, он скажет «да», а потом, через полчаса, признается, что на самом деле ключ в другой паре брюк, которые висят на кресле в спальне. Или выйдет из себя и начнет спрашивать, почему он должен думать о ключах. Для таких, как Бартл, подобное поведение — норма, и изменить это невозможно. В моменты, связанные с закрыванием дверей, Вера всегда вспоминала о нем, и всегда с раздражением. И на этого психа она потратила свои лучшие годы!

Кейт и Вера возвращались с пробежки немного вспотевшие, но это не страшно, ведь сейчас они пойдут в душ.

По дороге они обычно болтали — либо о вчерашнем дне, либо о дне грядущем. Потом умолкали, чтобы не сбить дыхание. Сегодня они говорили о том, что, возможно, приедет газовщик — посмотреть котел центрального отопления.

— Просто прислали открытку, — сказала Вера, — что придут сегодня.

— И даже, — ввернул Кейт, — не сказали, в первой половине дня или во второй.

— Они считают, что все женщины не работают, — сказала Вера.

— Или что кто-то будет целый день сидеть дома. Просто ради них, — сказал Кейт. — И все же, — добавил он, — я продолжаю придерживаться мнения, что газ является наиболее эффективным и экономичным средством для отопления такого дома, как наш.

— Определенно, — согласилась Вера.

— А помню, когда еще не поднялись цены на нефть… С тобой все в порядке, дорогая?

— Мне что-то нехорошо, — пробормотала Вера, схватившись за бок.

Ее лицо исказилось от боли. Она подняла на Кейта расширившиеся от страха глаза. Лицо ее из мертвенно-бледного стало бордовым.

— Тебе нехорошо. Так часто бывает. Бегать на голодный желудок…

Кейт не успел договорить. Вера упала замертво у фонарного столба. Рука ткнулась в собачье дерьмо. Эта деталь навсегда врезалась Кейту в память.

Бартл не узнал о ней. Это был секрет Кейта. Бартл не узнал даже, что Вера умерла, пока несколько месяцев спустя не получил письмо от своего поверенного.

В то утро, когда умерла Вера, ее (в глазах Бога) муж заботился о Мадж и переживал из-за Стефани. Бартл не осуждал сотрудников больницы за то, что они, говоря профессиональным языком, «хотели вернуть миссис Круден в общество». Но он сомневался в успехе этого предприятия. Обострение миновало, по крайней мере, на первый взгляд, но на смену ему пришли беспокойство и жалость к себе. Мадж теперь была убеждена, что существует множество правил по поводу разных мелочей: например, куда ей ступить. И ее мозг, казалось, не мог вместить потока указаний, которыми они, таинственные они, мучили ее. Потом, спустя примерно полчаса, она становилась спокойной и печальной. Как будто безумие оставляло ее, и она начинала осознавать его с жестокой ясностью.

— Ричелдис, наверное, захочет продать дом, — сказала она, когда на нее в очередной раз нашло такое настроение.

— Нет. Если только вы не захотите продать его сами.

Было полдесятого утра; они потягивали разбавленный молоком кофе.

— Придется. Так больше не может продолжаться.

— Но здесь же я.

— Ты очень хороший, но зачем ты здесь?

— Потому что я хочу тут быть.

— На самом деле не хочешь. Кто-то должен быть добрым, и обычно это самый слабый человек или тот, у кого самое мягкое сердце. Таким оказался ты. Но мне надо бы быть в… в дурдоме.

Было ужасно видеть, как ясно она все понимает. Как бы продолжая комментарий, Мадж прибавила:

— Там, где я могу издавать неприличные звуки.

— Вы можете это делать и дома.

— Будет вонять.

— Никто не против.

— Я против, — фыркнула она. Чашка кофе еще была у нее в руке, когда настроение Мадж резко сменилось. Ее опять охватил приступ волнения. — Так, куда мне поставить это?

— На блюдце.

— Да? — Она застыла с трагическим выражением лица, как будто они собирались наказать ее, если она поставит чашку куда-нибудь не туда.

— Ставьте куда хотите.

— Но где она должна быть? — Ее глаза стали наполняться слезами. Сначала она опустила чашку на блюдце, потом опять резким движением схватила ее. — Или я должна поставить ее на пол?

— Если хотите.

— «Хотите» — это не правильно. Куда я должна поставить ее?

— На блюдце.

— Ты уверен?

— Да.

Она стукнула чашкой о блюдце и пролила кофе. Из глаз ее хлынули слезы.

— Какая я безрукая! Вечно у меня все валится, — простонала она.

Бартл подошел и попытался обнять ее, но она не могла успокоиться. Вновь победили они. Они ее поймали. Потянув носом, он понял, что она опять забыла попроситься в туалет. Он помог ей встать, довел до уборной, преодолевая тошноту, снял белье, помыл ее, поменял памперсы. Безрадостное, прямо скажем, занятие.

— Тебе, должно быть, очень противно, — бормотала она.

— Совсем нет. Итак, куда бы вам хотелось?

— О, не спрашивай меня! — сердито сказала она. — Где я должна быть?

— Вы могли бы вернуться в большую комнату. Или вы хотите немного полежать?

— А мне нужно лежать?

— Можно, если вы хотите.

— Думаю, что, возможно, мне следует лежать.

— Тогда давайте пойдем в спальню.

— Или поразмяться? По коридору погулять, что ли?

В дверь позвонили.

— Это Ричелдис, — сказала Мадж.

Бартл надеялся, что это не она. Он чувствовал себя не в своей тарелке. Под действием алкоголя он вел себя как дурак. На исповеди ему сказали, что случившееся едва ли может считаться грехом: два одиноких человека обнимали друг друга час-другой. Но не предательство Ричелдис по отношению к мужу не давало ему покоя. Он мучился от отвращения к себе — потому что предал Стефани, свою романтическую мечту.

— Я открою, — сказала Мадж.

— А стоит ли?

— Может, и нет.

— Открывайте, если хотите.

Звонок снова настойчиво зазвенел.

— О, почему она сама не может войти? — спросила Мадж.

Бартл открыл дверь и увидел Стефани.

Сначала он не поверил своим глазам. Она не ответила на его письмо, написанное после тягостного визита ее дяди. Она носила под сердцем чужого ребенка. Она бросила его. Но вот она опять здесь, и пламя ее прекрасных волос обрамляет бледное лицо. Она была в куртке, в коричневых вельветовых брюках и черных ботинках на высоком каблуке.

— Я боялась, что не застану тебя, — сказала она, нервно улыбаясь.

— Входи.

— Ричелдис, ты опоздала! — выкрикнула Мадж из комнаты.

— Это миссис Круден, — сказал Бартл.

Стефани взглянула на женскую фигуру, появившуюся за спиной Бартла. Все его попытки причесать Мадж не увенчались успехом, и теперь хаос немытых локонов на макушке делал ее похожей на ведьму и придавал слегка устрашающий вид. В сером, заплаканном, одутловатом лице ни кровинки. На трясущихся губах налипли крошки печенья, на цветастом халате — следы яичницы.

— Рада познакомиться, — сказала Стефани, протягивая руку.

Мадж осторожно пожала ее и грустно улыбнулась. Потом сделала книксен.

— Очень приятно.

— Стефани — мой старый добрый друг, Мадж.

— Вы просто добрые друзья. Понимаю, дорогой мой мальчик.

— Она жила неподалеку от моего прихода.

— Милочка, вы слышали о Джоне Бетжемене?

— Боюсь, что нет.

— Вот он был, знаете ли, настоящий христианин.

— Я не слишком образцовая прихожанка.

— Все такие, думаю, — сказала Мадж. — А я кто, Эрик? Твой попутчик, так ты меня назовешь?

— Очень хороший, — сказал Бартл заунывным голосом.

Он закрыл входную дверь и провел Стефани в гостиную. Появление гостьи заставило его вновь увидеть, какой тут беспорядок. В который раз он упрекнул себя за то, что родился таким неряхой. У него была отвратительная привычка носить вещи из одной комнаты в другую и забывать, зачем он их принес. Куча грязных рубашек валялась на стуле у пианино. Что делает на телевизоре открытая банка «овалтина»?[68]

— Я подумала, загляну просто посмотреть, как вы тут, — сказала Стефани.

— Неплохо. Правда, Мадж?

— Очень, очень плохо, — сказала Мадж. — Мне частенько хочется издавать неприличные звуки. И я все делаю не так. Иногда чувствуешь себя буридановой ослицей. Не могу даже решить, стоит ложиться или нет. Знаете, как бывает, когда люди говорят одно, а делают другое?

— Может, вы все-таки приляжете? — предложила Стефани. — А мы с Бартлом принесем вам обед.

— Очень мило с вашей стороны.

— Вас проводить?

— Не думаю, что мне положено лежать в постели.

— Пойдемте.

Мягко, но уверенно Стефани взяла Мадж за руку и повела по ступенькам.

— Сейчас мне важно встать на ту ногу, на которую нужно, иначе все пойдет не так.

— У вас есть несчастливая нога?

— Я никогда не могу запомнить, с какой ноги надо начинать. Отсюда и все неприятности.

— Вот так, потихоньку.

Бартл решил, что Стефани справится без него. Это было так похоже на нее — мгновенно приспособиться к довольно безумной обстановке. Пока дамы были наверху, он занялся уборкой. Схватил со стула рубашки и затолкал их под крышку пианино. Переложил кипу старых газет со стола на подоконник и потом обратно на стол. Он все еще стоял, сжимая банку с «овалтином» в руке (куда же подевалась крышка?), когда девушка вернулась.

— Бедняжка, — вздохнула она.

— Теперь ты это видишь. — Он взмахнул банкой. Под словом «это» он подразумевал всю ситуацию, и она поняла.

— Я скучала по тебе, — сказала она застенчиво.

— И я.

— Я хочу извиниться за дядю Ленни. Не надо было ему приходить. Когда он сказал, что был здесь, я пришла в ужас. И то, что он…

— Ты получила мое письмо?

— Нет. Еще нет.

— Я там все написал. Странно… Я отправил его в тот вечер, когда приходил твой дядя.

— Не знаю, что ему взбрело в голову! Дядя Ленни с ума сошел, наверное. — Стефани посмотрела на него несчастными глазами. — Обвинять тебя в том, что ты отец!.. Бартл, прости, пожалуйста.

— Тебе не за что извиняться.

Потом он сказал: «Какой же тут ужасный беспорядок!» и сел в кресло Мадж, почувствовав, что под ним треснуло ее блюдце.

— Я виновата перед тобой, — сказала она. — Очень виновата. Я не люблю отца моего ребенка. — Она подошла, присела на подлокотник и погладила его руку. — Это мне нужно плакать.

— Хочешь, вместе поплачем?

— Бартл, я хочу тебе рассказать. Ты позволишь мне?

Он собирался ответить, но тут они увидели, что вернулась Мадж.

— Ну, мне положено лежать или нет? — спросила она. — Как обычно, я все сделала не так.

Стефани осталась на целый день. Она помогла Бартлу приготовить обед из рыбных пирожков, консервированных помидоров, хлеба, масла и банки персиков. После того как все они поели, Мадж захрапела в кресле, а Стефани с Бартлом принялись мыть посуду. И опять ее оказалась целая гора: сковородки, на которых когда-то жарили колбаски, тарелки, к которым, как бородавки, присохли остатки еды.

— Это мой босс.

— Гринхол???

Удивительно, что человек, который лечил Бартлу зубы, был отцом ребенка, впрочем, это так естественно…

— Я идиотка. Я понимаю.

— Это уже давно продолжалось?

— Очень давно. Сначала он говорил, что хочет развестись и жениться на мне. Я поверила. Думаю, он сам в это верил. Но потом случалось то одно, то другое, потом у его жены появился еще один ребенок. Мне никогда не нужна была просто связь. Я не такая. Ты же знаешь.

Знал ли он ее? Характер Стефани всегда был для него загадкой. Он знал только, что чем более она раскрывалась перед ним, тем острее и мучительнее он любил ее. Эти откровения, которые должны были оказать разрушительное воздействие на его любовь, возымели обратный эффект.

— Мне пришлось сказать дяде Ленни. Пришлось. Господин Гринхол… Тим…

Вот это больно, вот это «Тим».

— Ему что нужно? — спросил Бартл. — Гринхолу?

— Он… он был в ярости. Как будто все это только моя вина. Он думал, что я пыталась разрушить его семью. Он говорил такие вещи… Он хотел, чтобы я… ты понимаешь.

— Сделала аборт?

— Но я не могла, Бартл… Моего ребенка. Я просто не могла.

— И что ты собираешься делать? Как я понимаю, жениться он не собирается.

— Я не хочу. Я не вышла бы за него замуж, даже если бы он был свободен. — Стефани говорила вполне спокойно.

— Я закурю, — сказал Бартл, как будто это помогало что-то решить.

— Это вредно для зубов, — машинально произнесла она.

— Стефани, Стефани! Почему ты раньше ко мне не пришла?

— Ты перестал звонить. Я понять не могла, почему. Я подумала, — она улыбнулась как раньше, восхитительно и кокетливо, — что ты меня больше не любишь. Я просто решила, что ты устал от меня, вот и все.

Он неопределенно махнул рукой, указывая на окружающий беспорядок, на дом, на Мадж.

— Я был во всем этом.

— Но я же не знала, правда?

— Стефани, ты знаешь, что я бросил бы все, если бы был тебе нужен.

— Когда я поняла, что беременна, я…

— Когда это произошло? — Он лихорадочно пытался вычислить, но мысли путались в голове. Когда они последний раз ужинали в этом местечке «Дорогие друзья»? Она тогда?.. И она с Гринхолом только что?..

— Несколько недель назад. И потом, после того как я все сказала Тиму, я решила оставить ребенка…

— У тебя будут неприятности на работе.

— Я уволилась.

— …

— Тогда мне пришлось признаться дяде Ленни. Для него это был удар. И для тети Рей тоже. Да как же можно оставить такую хорошую работу, да я, наверное, с ума сошла. Они не отставали, пока я не призналась, что у меня будет ребенок.

В ее устах фраза «будет ребенок» приобретала особое очарование. Она произносила это в одно слово, с детским и немного простоватым ударением: «Будитрибё-онок».

— Дядя Ленни не дал мне ничего объяснить. Просто стал кричать и совсем вышел из себя, а тетя Рей плакала и говорила, что если он так будет продолжать, то он мне нанесет травму. Он продолжал выяснять, кто это, кто отец, и я не говорила, и он сказал: «А, это тот священник!..», он тебя так называет. Ему никогда не нравилось, что мы с тобой встречаемся: «Это этот проклятый священник, будь они все прокляты…»

Они оба засмеялись, как это всегда бывало, когда она цитировала дядюшку Ленни.

— После этого он, видимо, устроил представление здесь, — сказал Бартл, вспомнив, как Бернштейн набросился на Саймона. Когда они отсмеялись, он взял Стефани за руку и сказал: — Жаль, что это не мой ребенок.

— И мне жалко, Бартл. Мне правда хотелось бы, чтобы он был твой. Что же нам теперь делать?