Магнетизерка

Глава тринадцатая

— Вас пускать не велено! — встал стеной больничный служка.

— Но мне нужно повидать одну больную! — без всякой надежды попыталась настоять Турчанинова.

— Не велено!

— Это кем же не велено? — услышала Анна Александровна за спиной знакомый голос. Она повернула голову и увидела того, кого меньше всего предполагала и желала увидеть.

— Так кем, говоришь, не велено? — грозно повторил Павел Андреевич. — Не слышу!

— Ординатором клиники их высокородием Михал Семенычем Осташковым, — невольно вытянувшись в струнку, отрапортовал служка. Именно отрапортовал, ибо тотчас определил в Татищеве человека не простого, а, скорее всего, из секретных служб. У старых вояк на таковых господ, простите, нюх.

— Позвать! — коротко скомандовал подполковник, сдвинув брови к переносице и сверкнув глазами. Конечно, он немного наигрывал, но когда для дела — можно.

— Слушаюсь.

Служка исчез и скоро вернулся в сопровождении плотного низкорослого господина.

— Профессор Осташков, — представился тот, глядя прямо в глаза Павла Андреевича. — С кем имею честь?

— При Правительствующем Сенате Пятого Департамента Тайной экспедиции подполковник Татищев, — четко произнес Павел Андреевич, подчеркнув интонацией слова «Тайная экспедиция». — Прошу пропустить нас с госпожой Турчаниновой к больной Евфросинии Жучкиной, находящейся на излечении в вашей клинике.

— Но мадемуазель Турчанинова… — начал Осташков, однако Татищев не дал ему закончить.

— Мадемуазель Турчанинова в настоящий момент помогает следствию особой государственной важности, — не терпящим возражений тоном произнес Павел Андреевич, вызвав удивление Анны Александровны. Но она тотчас вернула себе непринужденный вид, хотя и была поражена столь неожиданной метаморфозой, случившейся с подполковником. — И, стало быть, на время ведения следствия также является сотрудником Тайной экспедиции. Так что будьте так любезны, не чините нам препятствий, ежели не хотите заиметь в свой адрес неудовольствия его превосходительства генерал-прокурора.

Что случается после подобных слов? Правильно. Полное и решительнейшее содействие.

— Добрый день, госпожа Турчанинова, здравствуйте, господин подполковник, — тоном радушной хозяйки какого-нибудь литературного или светского салона приветствовала гостей Евфросиния Жучкина.

Она еще менее походила на распутную девку, нежели во время первого посещения Анны Александровны. Да и крестьянского в ней оставалось совсем чуть: разве что широкие ладони с крепкими сильными пальцами да лицо, слегка рябоватое и сохранившее выражение простоты и искренности.

— Рада, что вы наконец избавились от душевных мук по Катерине Дмитриевне, век бы вам ее не видать, — ласково и сочувственно глядя на Татищева, произнесла Евфросиния. — Я еще в первое ваше посещение хотела вам сказать об этом, но вы были немного не в себе, и я не решилась.

— Я? Не в себе? — мало не воскликнул Павел Андреевич. Вот дела! Умалишенная констатирует, что он был «не в себе». Впрочем, ничего удивительного. Ведь это же Желтый дом.

— Вы, господин подполковник, — улыбнулась Евфросинья. — Конечно, что вам слова какой-то ненормальной, как меня все здесь считают, в том числе и вы, однако поверьте, эта Катерина Дмитриевна та еще штучка и совершенно вас не стоит.

Сказав это, Евфросиния пытливо посмотрела на Татищева.

— Позвольте, но откуда вам известно…

— Знаю, — перебила ясновидящая. — Я знаю, вернее, могу знать все. Ну, или почти все.

— И даже то, что будет, скажем, через двести лет? — уже без особого ехидства спросил Павел Андреевич.

— Да, — просто ответила Евфросиния.

— И что же будет?

— Верхней Венте удастся разрушить империю, оболгать ее историю и государей и сделать всех жителей бывшей державы иванами, не помнящими родства. Народа русского не станет. Как понятия, конечно. Останется лишь население, вымирающее по миллиону в год. А потом новый правитель, кстати, офицер секретной службы, попытается наметить для России путь к возрождению. Но лишь попытается, не более. Дальше идти ему не дадут. А потом он и сам не захочет. Потому как осознает, кто ему противостоит. Затем маленький человек, почти карлик, с псевдототемной фамилией заведет страну в еще больший тупик, после чего в бывшей империи начнутся волнения, пожары, голод и холод. А потом появится Свет-Владимир. Но будет тяжко. Очень тяжко.

— В России всегда жилось нелегко, — не нашелся что сказать Павел Андреевич.

— Да, вы правы.

— А что такое Верхняя Вента? — спросила Анна.

— Это вы скоро узнаете сами, — задержала на Турчаниновой взгляд Евфросиния. — Очень скоро.

— И что, по улицам будут ездить самодвижущиеся экипажи, работу делать механизмы, а люди станут разговаривать на тарабарском языке, как пишут о том наши безмозглые романисты? — с улыбкой спросил Татищев, не поверивший в столь мрачные пророчества.

— Именно так, — подтвердила Евфросиния. — И если бы вы вдруг попали на их улицы, то с большим трудом поняли бы их речь. Так что романисты, о коих вы упомянули, не такие уж и безмозглые. К тому же самые талантливые из них — творцы, что предполагает связь с теми, кто знает все.

— А люди? Они изменятся? — спросила Анна Александровна.

— Ничуть, — с какой-то затаенной печалью, как показалось Турчаниновой, сказала ясновидящая. — С тех пор, как умерли старые боги, как вы их привыкли называть, и последний из племени титанов превратился в камень, люди ничуть не изменились. Правда, зла и безразличия к чужой боли в них стало много больше.

— Значит, титаны существовали? — спросила Турчанинова.

— Вне всякого сомнения, сударыня.

— А конец света наступит?

— Конечно. Он наступает для каждого из нас. С нашей смертью. Кстати, entre nous[8], — повернулась Евфросиния к Павлу Андреевичу, — когда вы вдруг встретитесь с госпожой Катериной Дмитриевной, случайно, на одном из раутов, куда вас пригласит обер-секретарь Макаров — а это случится довольно скоро, — будьте крайне осторожны, потому что встреча эта произойдет не вдруг и не случайно.

— Благодарю вас, — оторопело произнес Татищев.

— Случайностей вообще не бывает, ведь так? — спросила Анна.

— Именно. Так называемая случайность в действительности есть событие, заложенное в матрице возможностей, предопределенных каждому человеку еще до его очередного рождения. Если, скажем, в вашей матрице предопределенных возможностей нет рождения ребенка, то он у вас никогда и не родится, а если есть, — пристально посмотрела она на Анну, — то родится сын. Так что случайность — это не более чем реализованная возможность, заложенная в матрицу жизни.

— А кем заложенная? — осторожно спросила Анна Александровна. — И кто создает эти матрицы?

Глаза Евфросинии зажглись голубоватым светом.

— Сударыня, — произнесла она сухо и почти холодно, — во время прошлого вашего посещения я, кажется, дала вам совет: не приближаться к разгадке тайны, которую не может ни вместить, ни принять ваш непросветленный ум. И вы обещали учесть его. Однако, как я вижу, вы совершенно не держите своего слова.

Анна Александровна вдруг подошла к Евфросинии и, удерживая ее взгляд, быстро положила одну свою ладонь ей на голову, а другую прислонила к ее подгрудной ложечке.

— Что все это значит, сударыня? — только и успела произнести ясновидящая, как Турчанинова резко дунула ей в лицо. Евфросиния ойкнула и невольно отступила на шаг. Анна Александровна, как и в прежний раз, распростерла перед ней руки и стала совершать ими дугообразные движения от ног до головы и снаружи внутрь, словно окутывая ее теплом, исходящим из раскрытых ладоней. Глаза Евфросинии затуманились, она шумно вздохнула и опустилась на кровать. Какое-то время она сидела, опустив голову и словно задремав, затем медленно открыла глаза.

— Чо, обратно вы здеся? — произнесла Жучкина и огляделась. — Токмо уже с другим хахелем. Ну, ты даешь, барышня! Или покуда не дала? — она хрипло хохотнула и по-свойски подмигнула Турчаниновой. — А хорош твой кавалер, ничего не скажешь.

Евфросиния поднялась с кровати и подошла к Татищеву. Тот, пораженный столь разительной переменой, произошедшей с Евфросинией, кажется, был даже растерян, что случалось с ним крайне редко. Однако он быстро пришел в себя и ловко перехватил уже протянутую к низу его живота руку Жучкиной.

— Ну-ка! — Он сжал ее запястье так, что блудница скривилась от боли. — Сядь на место!

— Какой строгий дяденька, — с вызовом произнесла Евфросиния, однако вернулась и присела на кровать. Шутить с этим господином в серебряных эполетах, похоже, небезопасно. У Жучкиной на таковских нюх.

— Сейчас я буду задавать тебе вопросы, а ты будешь на них отвечать. Уяснила?

— Уяснила, — буркнула Жучкина.

— Вечером десятого марта сего года, — начал Павел Андреевич, — ты вышла из флигеля усадьбы Калмыкова на Гороховой. Следом за тобой из дома вышел человек в черном плаще и шляпе. Так?

— Ну, так.

— Опиши, как он выглядел.

— Да не помню я!

— А ты вспомни.

Жучкина задумалась, и, по всему судя, сей процесс был для нее труден. Она сморщила лоб, закатила глаза и даже зашевелила пухлыми губами, будто припоминала, как школьница, какой-то урок. Наконец она победоносно глянула на Татищева:

— Вспомнила! Лица его я не видела, а вот руки…

Дикий крик боли не дал ей договорить. Тело неестественно выгнулось, ее забила дрожь, и пот градом покатился по лицу и шее.

Анна Александровна снова распростерла над Евфросинией ладони, а затем приблизила к ней лицо и быстро дунула сначала на правый висок, затем — на левый. По всему было видно, что это дается ей с невероятным трудом: она побледнела, на лбу и висках явственно обозначились голубые вены, на верхней губе выступила испарина. Блудница открыла глаза, но они через несколько мгновений вновь стали заволакиваться. Турчанинова вдруг остро почувствовала, что ей противостоит некая сила, не позволяющая завершить окончательное «возвращение» Евфросинии. Сила эта, много мощнее ее собственной, вновь стала погружать Жучкину в состояние магнетического сна-яви.

— Я не могу больше ему противостоять, — с трудом проговорила Анна, поняв, что происходит. — Спрашивайте ее быстрее!

— Что руки, что? — склонился над Евфросинией Татищев.

— У него на пальцах…

— Что, что на пальцах? Татуировки, язвы, что?! — буквально закричал на нее Павел Андреевич.

— У него на пальцах не было ногтей, — едва слышно промолвила она.

— Как ты смогла увидеть это в темноте? — быстро спросил подполковник, буравя блудницу взглядом.

— Он водил руками перед моим лицом, — уже прошептала она. — Потом ничего не помню…

Евфросиния вдруг захрипела и стала нещадно бить себя кулаками по чему попало со все возрастающей быстротой. Потом принялась щипать и царапать ногтями себе лицо. Татищев попытался удержать ее руки, но справиться с ней было невозможно:

Жучкина с невероятной и невесть откуда взявшейся силой отталкивала его. Усилия раппортов Турчаниновой тоже ни к чему не приводили. Теплота, исходящая из ладоней, исчезла, и Анна Александровна в бессилии опустила руки.

— Все, бесполезно. Мне не справиться с ним, — тяжело переведя дух, заявила она. — Он много меня сильнее.

Евфросиния наконец перестала себя истязать, тело ее обмякло, она глубоко вздохнула, и гримаса боли постепенно исчезла с ее порозовевшего лица.

— Кто «он»? — не понял Павел Андреевич.

— Тот, кто ввел ее в это состояние. Тот, кто до сих пор на нее воздействует и контролирует ее, — в полном бессилии проговорила Анна Александровна. — Тот, кто владеет практиками держать человека в своей власти, даже находясь от него на значительном отдалении. Это Магнетизер, — добавила Турчанинова и опустила голову. — Тот самый. Я сталкивалась с ним в Москве.

— Он может воздействовать на нее на расстоянии? Не может такого быть.

— Тем не менее это так. Надо изготовить магнитную батарею. Тогда, в Москве, когда я помогала тамошней полиции, с помощью этой батареи мне удалось однажды справиться с ним. Временно, конечно.

— На сей раз магнитная батарея вам не поможет, — вдруг произнесла Евфросиния, о коей как-то забыли Татищев с Турчаниновой. — К тому же, как я вам уже говорила, это последняя наша с вами встреча.

— Вы поранились? — глядя на исцарапанное лицо и шею ясновидящей, спросила Анна. — Может, позвать доктора?

— А его не надо звать, он стоит под дверью с того самого момента, как вы вошли сюда.

Павел Андреевич метнулся к двери, рывком открыл ее и увидел доктора Штраубе.

— Я отвечаю за здоровье пациэнтки, — мрачно произнес Штраубе. — А вы устраиваете над ней какие-то… эксперименты, — добавил Иван Карлович новое иноземное словечко. — И об этом я непременно доложу начальнику Врачебной управы.

— Да хоть Папе Римскому, — резко ответил Татищев. — А сейчас попрошу не мешать и оставить нас в покое.

В этот миг снова раздался душераздирающий крик. Он был до того наполнен болью, что у Павла Андреевича мурашки побежали по телу, а у доктора Штраубе широко открылся рот.

— Боже мой, — воскликнул Иван Карлович и, оттолкнув подполковника, бросился в палату.

— Krisis! — громко вскрикнул он, с ужасом глядя на Жучкину, которая в мучении содрогалась на кровати. — У нее наступил кризис! Прошу вас, сделайте что-нибудь, — почти взмолился он, уставившись на Анну.

— Отойдите! — выдохнула она, не сводя взгляда с Евфросинии. Та уже молчала, не в силах более кричать, и только с дикой быстротой вращала глазами. В уголках ее рта розово пузырилась пена.

Турчанинова, раскинув в стороны руки, сделала несколько шагов назад, отодвигая руками и спиной Штраубе и Татищева. Затем подошла вплотную к Евфросинии и вонзила в нее пристально-напряженный взгляд. Не отводя его, она положила одну руку на голову Жучкиной, а другую прислонила ладонью к ее подгрудной ложечке. Подержав их так некоторое время, она сильно и резко дунула Евфросинии в лицо. Та ойкнула и ухватилась за спинку железной кровати. Ее стало мелко трясти. В то же мгновение Анна, как в прошлый раз, распростерла над ней руки, отдавая все силы тому, чтобы подчинить Жучкину своей воле. Ей это удалось после неимоверных усилий, и, почувствовав теплоту, испускаемую подушечками пальцев, она стала производить ладонями дугообразные движения снаружи внутрь и от ног к голове Евфросинии, как бы окутывая ее горячими жизненными токами, исходящими от ее ладоней. Это длилось около десяти, как казалось, бесконечных минут. Скоро Евфросиния шумно выдохнула, ее тело обмякло и приняло нормальное положение. Глаза ее приобрели осмысленное выражение.

— Благодарю вас. Вы подарили мне еще несколько минут, — медленно произнесла ясновидящая и попыталась улыбнуться.

Не вышло. Тогда она заговорила снова:

— Я желаю вам удачи. Это есть не подарок свыше, а определенное состояние души. Когда неотступно идешь к намеченной цели. Это состояние победителя. Вы же, господин подполковник, помните о том, что я вам сказала.

— А что вы пожелаете мне? — вдруг спросил доктор Штраубе.

— Вам надлежит немедля подать прошение в Синод о разводе с вашей супругой, — еле слышно произнесла ясновидящая. — И избавиться от ее присутствия как можно скорее. Иначе небольшая опухоль в левом полушарии вашего мозга станет стремительно расти и для вас… наступит конец света.

Евфросиния еще раз обвела всех взглядом, явно прощаясь, затем вздохнула и…

Выдоха не последовало.

В полуверсте от Обуховской клиники, в одной из меблирашек известного петербургского домовладельца Фанинберга, некий господин повыше среднего росту с ничем не примечательной внешностью, худощавый, но жилистый, записанный в домовой книге как надворный советник Николай Иванович Селуянов, тоже вздохнул и опустил руки. Лицо его было серым, и по нему и голому по пояс телу крупными каплями катил пот.

Черт возьми! Призвали бы его раньше, и тогда не было бы всех этих сложностей. Он бы просто вошел в дом Хранителя и принудил бы его отдать «Петицу».

И что в ней такого, в этой книге, что Верхняя Вента придает ей такое значение, что приходится убирать всех, кто даже не читал, а просто держал ее в руках? Хотя он ведь был занят в Берлине! И то, что его призвали сюда, пусть и поздно, говорит о том, что он — первый в своем деле, и равных ему нет. А стало быть, у него имеются полные основания диктовать им свои условия. Золота у них немеряно… Конечно, диктовать исподволь, ибо с такими людьми ссориться — что самому копать себе могилу. Да и люди ли они — еще вопрос. Но основания истребовать увеличения гонорара за исполняемые им поручения — есть. Плюс непредвиденные обстоятельства, связанные с этой блудницей. Мука невыносимая… Впрочем, в этом виноват он сам.

Надворный советник сделал шаг, другой. Затем натужно закашлялся, и его стошнило прямо на ковер.

«Турчанинова Анна Александровна, Татищев Павел Андреевич», — прошептал он посиневшими губами и, вдруг замерев, рухнул на пол без чувств, раскинув на стороны руки.

Его судорожно скрюченные пальцы нервически подрагивали. Они были длинными и, как это ни странно, совершенно без ногтей.