Магнетизерка

Глава шестнадцатая

Калина Елизарьев, одетый купцом средней руки, ступил на Малую Мещанскую уже без всякой надежды. Шутка ли — отыскать человека в Петербурге! Сие равно, что иголку в стоге сена найти. Да и то — иголку, предмет вполне конкретный и известный. А ты попробуй-ка сыскать человека с приметами предположительными! Предположительно высокий, предположительно худой… Возможно, одет в черный плащ и черную же шляпу-треугол. И, скорее всего, нету у него ногтей на пальцах рук. А как разглядишь эти пальцы, коли все господа ходют в перчатках? Ежели б не сам Павел Андреевич сие приказанье отдал — давно бы плюнул на это безнадежное дело. Однако их высокоблагородие подполковник Татищев личность в их конторе известная, попусту такие приказания отдавать не станет без крайней на то надобности.

Двухэтажный дом Фанинберга на углу Малой Мещанской и Столярного переулка отсвечивал небольшой вывеской между первым и вторым этажами:

Калина вздохнул, ступил на небольшое крылечко под ажурным навесом и толкнул входную дверь.

— Чем могу служить? — выкатился навстречу ему пухлый человечек с внимательными глазками и легким акцентом.

— Господин Фанинберг? — спросил Елизарьев, определив в подкатившемся человечке хозяина меблирашек.

— Он самый, — сладко улыбнулся тот. — Желаете снять нумер? У меня вполне приличные комнаты, всегда свежее белье-с и полное отсутствие клопов.

— Это хорошо, — кивнул Калина, оглядывая пустую прихожую и помышляя, как бы ловчее начать нужный разговор.

— Могу предложить вам нумер-люкс, он сейчас свободен, — продолжал сахарно улыбаться Фанинберг. — Семь комнат, теплый клозет, чугунная ванна, обед в нумер и все прочее.

— Благодарствуйте, я…

— В прошлом годе в этом нумере останавливались сам эрцгерцог Гессенский Эрик Велеречивый. Инкогнито, конечно. Остались весьма довольными.

— Мне не нужны комнаты, — вежливо прервал его Калина. — У меня к вам дело иного рода.

— Да что вы говорите? — нимало не опечалился Фанинберг и сделал лицо, изображающее, что он «весь внимание».

— Видите ли, — Елизарьев доверительно глянул на Фанинберга, — третьего дня я шибко загулял. Случилась одна весьма выгодная негоция, ну, вот на радостях и… Понимаете?

— О, да, — закивал головой Фанинберг. — Выгорело хорошее дельце, вот вы и решили его, так сказать, обмыть.

— Точно так. Очень крепко загулял, — повторил Калина и натурально вздохнул. — Потом занесло меня в один веселый дом на Охте…

— К девицам! — хохотнул Фанинберг и хлопнул себя ладонями по толстым ляжкам.

— К девкам, — хмуро поправил его Калина и сделал печальное лицо. — Так мало того, что я у них денег спустил сотни две, ежели не более, понесло меня, видите ли, от них домой на ночь глядя. Ну, вышел, значит. Ночь, темень, куда иду — не ведаю, извозчиков нету. И тут навстречу двое.

— Так-так, — заинтересованно произнес Фанинберг и потер ладошкой об ладошку.

— Поравнялись они со мной. Вижу: рожи гнусные, страшные, того и гляди, пырнут в живот ножиком. Я даже протрезвел малость.

Калина поежился, словно ему явственно припомнился вчерашний страх, судорожно сглотнул, замолчал.

— Дальше-то что?

— Дальше? — невесело ухмыльнулся Елизарьев. — А приставили они мне нож к горлу и говорят: сымай, дескать, с себя все, иначе, мол, тебе край. А у меня с собой денег тыщи четыре, да часы, да цепочка, да портсигар серебряный, да…

— Четыре тысячи? — ахнул Фанинберг.

— Ну да. Осмотрелся я: переулок глухой, кричи не кричи, никто не услышит. Да и ежели б закричал, они тотчас бы мне ножик в горло воткнули, потому как хари у них — жуть! Таким упырям человека прирезать, равно, что два пальца… обмочить.

— Да, времена-а… — протянул Фанинберг участливо.

— Да, — согласно кивнул ему Калина. — Ну, что делать? Раздеваться стал, а сам думаю, как бы портмоне с деньгами незаметно припрятать. И тут слышу — шаги. Напряглись они, и тот, что с ножиком, мне прям в самое ухо и шепчет: шевельнешься, дескать, али крикнешь — убью. И к стеночке меня прислоняет, в самую темь. А шаги все ближе. Ну, думаю, сейчас они и этого прохожего оприходуют. Вот показался он. Видно плохо, потому как темно, но все же различить можно, что человек не из простых: высокий, плащ на нем, треугол, сапоги. Верно, увидел, что неладное происходит, и спокойным таким голосом спрашивает: в чем, дескать, дело? Ну, тот, что был с ножиком, ответствует, что шел бы он своей дорогой и не в свои дела не встревал. «Ах, вот оно что», — вымолвил прохожий и содеял вид, что послушался их и собирается немедля уйти прочь. А потом вдруг набросился прямо на них — я и сообразить ничего не успел, глядь, а оне обои уже на мостовой оказались в разных лежащих позах.

— Экий молодец! — воодушевлено воскликнул Фанинберг.

— Да, — согласно поддержал его Калина. — «Одевайтесь, — говорит, — я вас отсюда выведу». Ну, оделся я кое-как, пошли мы. И ведь нет, чтобы мне про него по дороге разузнать, кто он таков да как зовут — соображал я еще тогда плохо, — так спросил я, как его зовут да за кого мне Бога благодарить, когда он меня на извозчика уже сажал. А он: «Сие не важно. Люди, — говорит, — завсегда друг другу должны помогать, а иначе, дескать, — это и не люди будут вовсе, а так, твари двуногие. А я, — говорит, — приезжий, все равно скоро из города вашего уеду». В себя я пришел, когда до фатеры своей доехал. «Эх! — думаю, — хоть бы денег предложил тому человеку, что спас меня от погибели верной». И ведь даже не поблагодарил по-людски, так, мямлил что-то невразумительное. Вот и порешил: найду его и прямо в лицо скажу: «Спаси тя Бог, мил человек, за мое вызволение». Ведь оне, громилы-то ночные, очень даже запросто и порешить меня могли…

Калина замолчал и выжидающе посмотрел на Фанинберга.

— Повезло вам, — подытожил рассказ купца хозяин меблирашек и раздумчиво потер мягкой ладошкой бритый подбородок. — И вы, стало быть, ходите теперь по гостиницам да постоялым дворам и ищете своего спасителя?

— Точно так. Токмо спаситель мой, верно, из благородных и на постоялом дворе он вряд ли остановился. Либо в гостинице, либо в меблированных комнатах. Гостиницы все я уже обошел, вот, по меблирашкам хожу.

— Ясно, — заключил Фанинберг. — Стало быть, вы ищете господина высокого, из благородных, что ходит в черном плаще и треуголке?

— Точно так, — кивнул ему Елизарьев и с надеждой спросил: — Не останавливался таковой у вас? У него еще это, — нерешительно добавил Калина, — на пальцах руки ногтей, кажись, не было. Точно, конечно, не могу сказать, пьян все же был, но когда он, прощаясь, руку мне подал и из вежливости перчатку перед этим снял, то мне привиделось, что…

— Нет, такового господина у меня среди постояльцев не имеется, — как показалось Калине, слишком поспешно ответил Фанинберг.

Елизарьев агентом был дюже опытным и тотчас приметил эту поспешность. Виду он, конечно, не подал, напротив, опечалился сильно и, попрощавшись с хозяином, уныло поплелся к выходу. Оглянувшись перед самой дверью, он приметил острый сверлящий взгляд, которым Фанинберг провожал его. «Нет, здесь точно что-то не так, — подумал Калина. — Надобно будет доложить об этом господину подполковнику».

Когда за ним закрылись входные двери, по красному, с проплешинами, лестничному ковру в прихожую спустился немного выше среднего росту человек в плаще и треуголе. Шляпа у него была надвинута на самые глаза, так что разглядеть лицо постояльца не было никоей возможности. Фанинберг незаметно кивнул, и человек в испанском плаще подошел к нему. Хозяин меблирашек что-то коротко сказал на языке, который не понял бы ни русский, ни немец, ни француз или даже чухонец, случись кто из них рядом. Они посмотрели на входные двери, несколько мгновений назад закрывшиеся за Елизарьевым, затем человек в плаще кивнул и почти бегом направился к выходу.

Калина раздумчиво брел к бирже извозчиков, что находилась на углу Малой Мещанской и Екатерининского канала. Две гостиницы и шесть меблирашек он обошел за сегодняшний день, и только в последней наметилась удача. Впрочем, не наметилась — забрезжила.

Почему этот Фанинберг столь поспешно ответил, что у него нет такого постояльца, и даже не заглянул в домовую книгу? Пошто имел такой взгляд, будто он, Калина Елизарьев, есть ему самый заклятый враг? Павел Андреевич велел докладывать даже о самых малейших и на первый взгляд незначительнейших подозрениях немедля. Стало быть, надобно ехать к нему.

На бирже стояла всего лишь одна коляска.

— Набережная Невы, дом Бестужева, — произнес Елизарьев, начиная садиться, как вдруг услышал:

— Позвольте, сударь, коляска уже занята.

— Кем это? — оглянулся Калина и опешил, встретившись с насмешливым взглядом серых глаз господина в плаще и треуголе.

— Мною, — вежливо улыбнулся Магнетизер.

— Но я был первым, — сказал Елизарьев ради того, чтобы хоть что-то сказать.

— Вот именно, были, — произнес Магнетизер и провел голой ладонью вдоль лица Калины. Ногтей на пальцах рук не было. С большим усилием Елизарьев поставил ногу на приступ коляски, подтянулся, помогая себе руками, и тяжело опустился на кожаное сиденье. Тело почти не слушалось. Несколько раз он пытался что-то произнести, наконец ему удалось справиться с непослушными, словно замерзшими и невероятно распухшими губами:

— Трогай.

— Погоди, голубчик, — бросил вознице Магнетизер и удивленно поднял брови. — У вас, верно, под шубой шелковый жилет? — обратился он к Елизарьеву. — А в карманах понасыпано меди? Что ж. Это было бы предусмотрительно с вашей стороны, милейший, года два назад, ну, пусть даже год. Теперь меня это не остановит.

Он обошел коляску, открыл дверцу и уселся рядом с Калиной.

— Ну, слышал, что сказал господин купец? — обратился он к вознице. — Набережная Невы, дом Бестужева-Рюмина. Пошел.

Кучер тронул поводья и произнес:

— Коли вы не вместе, стало быть, две цены.

— Мы не вместе, — подтвердил пассажир в испанском плаще.

Елизарьев скосил глаза — повернуться он уже не мог — и с ненавистью уставился на Магнетизера.

— Что, выследили меня? — ядовито улыбнулся тот Елизарьеву. — Вам так много обо мне известно! Но это не поможет, милейший. Слышите вы, новопреставленный?

Калина моргнул и разлепил губы:

— Господин Татищев все равно тебя возьмет.

— Вы так думаете?

— Именно так…

Улыбка сползла с губ Магнетизера. Ему было отлично известно, каких трудов стоило Елизарьеву произнести эти несколько слов.

— Ну что ж, — он пристально посмотрел в глаза Калине. — Подполковник Татищев, конечно, оппонент серьезный. Но, видите ли, он тоже без пяти минут покойник.

Вслед за этим Магнетизер снова несколько раз провел ладонью вдоль лица Елизарьева, будто пытаясь стереть его.

Калина побелел, но продолжал сверлить взглядом своего врага. Последнее, что он видел, это подушечку большого пальца, медленно приближающуюся к его лбу.