Столетие великой клеветы

1) Протестуем против буржуазной клеветы, направленной против революционной с.-д. (большевиков).

2) В ответ на гнусную клевету и травлю, мы доверяем и всемерно будем поддерживать партию революционной с.-д. (большевиков), с ней нам не будет страшна никакая контрреволюция.

Из резолюции рабочих Атигского завода (Пермская губерния), 13 августа 1917 г.


Вряд ли счастливым человеком считал себя Лев Троцкий, когда он, в 1929 г. изгнанный сталинской бюрократией из СССР, где многие его соратники находились в ссылках, и не принятый ни одной европейской страной, смог найти пристанище лишь на турецком острове Принкипо. Но все-таки, как теперь ясно, он был счастлив тем, что мог в своей «Истории русской революции» главу, посвященную травле большевиков после июльских дней 1917 г., озаглавить «Месяц великой клеветы». Сейчас мы знаем, что месяцем дело не ограничилось.

Открытое против большевиков дело и арест некоторых из них дали буржуазной прессе «право» — по принципу «нет дыма без огня» — запустить самую шумную и гнусную из всех волн антипролетарской и антиреволюционной агитации за 1917 г. Я думаю, что полезно было бы издать подборку материалов тогдашней антисоветской печати и сравнить их стиль и содержание с публикациями большевиков. Многих бы удивила сдержанность, разумность и обоснованность последних на фоне копающихся в помоях бездарных газетчиков, всеми способами затемнявших настоящие народные вопросы революции и подменявших их обсуждением скандальчиков типа того, что революционер Накамхес подавал на имя царя формальное прошение о смене фамилии на Стеклова.

Материалы следственного дела дают некоторое представление о способе мышления таких акул пера.

26 июля в вечернем выпуске «Биржевых ведомостей» Гальберштадт дал статью «Из истории большевистского заговора», в которой старательно демонизировал деятелей Военной организации большевиков в июльские дни. Они, якобы, приняли дословно такое решение: «перешагнуть через трупы меньшевиков и эсеров, если они будут мешать выступлению», и явно намеревались это сделать: совершили «насилие над эсером министром Черновым» и искали меньшевика министра Церетели [270]. «Насилие» над Черновым — это та самая «попытка ареста» из предварительного обвинительного заключения. А к требовавшим Церетели к ответу демонстрантам вышел большевик Зиновьев и посмешил их началом своей речи: «Вместо Церетели к вам вышел я», чем сразу снизил градус напряжения. Поэтому, как уже сказано, это было откровенно надуманное обвинение в адрес «заговорщиков», ибо они сами «насилие» и пресекли. Множество свидетелей в ходе следствия именно так и описали происходившее. Что мешало Гальберштадту и следствию сразу же выяснить картину этого конфликта, проходившего на глазах у сотен людей, и не распространять неделями эту клевету? Ответ ясен — предубеждение против большевиков. Перед ним умолкает этика и журналиста, и законника. Мели, Емеля, твоя неделя.

Наглядный пример того, из каких источников и какими путями поступала затопившая газеты смрадная грязь, дают показания того же Гальберштадта. Он сообщил, что ему «достоверно известно, что Парвус-Гельфанд действительно состоит агентом германского правительства и посредником в сношениях Германии с русскими большевиками во главе с Лениным-Ульяновым и в качестве такого посредника снабжает их крупными денежными суммами» [271]. К счастью, из следственного дела можно установить, откуда он получил эту «достоверную» информацию. Считайте, сколько звеньев она прошла. Депутат рейхстага Гаазе сообщил якобы об этом некоему русскому журналисту в Копенгагене, тот там же передал ее журналисту Лейтесу, который связался с тамошним чиновником МИДа Мейендорфом, он в свою очередь отправил сведения в Петроград, где, наконец, сотрудник министерства Богоявленский довел их до Гальберштадта. Когда Парвус в прессе потребовал у Гаазе опровержения, тот ответил следующей телеграммой: «Само собой разумеется, я никогда не говорил, что Вы являетесь посредником между Министерством иностранных дел и Лениным или какими-то большевиками» [272].

Лгал ли прежде теперь замолчавший Гаазе, или его слова были искажены — сознательно ли, случайно ли — при передаче, для нас сейчас неважно. Важно то, что в большинстве подобных случаев информация разительно отличалась в начале и в конце цепочки. Но проверять ее писаки не торопились, соревнуясь в хлесткости обвинений против большевиков.

Журналист Файнзингер на допросе вволю рассуждал о предприятиях Парвуса и выражал уверенность, что тот открыл Институт по исследованию причин и последствий мировой войны с целью вызвать в России «революцию большевистского характера, т.е. необходимую для Германии», что Парвус откупил Ганецкого от обвинений в контрабанде в Дании. Файнзингер даже назвал свои источники — это русские журналисты в Скандинавии, которые «категорически заявили, что для них нет сомнений, что большевистские организации в России так или иначе находятся в тесном единении с Парвусом и субсидируются немецкими деньгами. То, что они говорили мне, по моему мнению, основано на каких-либо фактических данных» [273]. И этому Рабинович «Биттлз» насвистел...

Его коллега по непростому ремеслу бульварной журналистики Кливанский пламенно уверял следователя в том, что он всегда выступал против «контрреволюционных и враждебных интересам России» большевиков и подозревал у них и шпионов, и немецко-австрийские субсидии. Но он вовремя подстелил себе соломку: «… прошу внести поправку в том смысле, что лично не имею фактов или данных подозревать то обстоятельство, чтобы ленинизм почерпал средства от немцев или австрийцев» [274].

Газетчик Никитин якобы нашел в выброшенных из сожженного здания охранки папках неопровержимые данные о «многолетнем провокаторском поведении Ленина». Именно так он и озаглавил свою статью и начал ее с прочувствованных слов: «Побивший рекорд предательства и превзошедший в этом отношении всех Азефов и Мясоедовых, вместе взятых, Ленин имеет за собой долгий стаж предательской работы. Еще в 1912 г. вождь германских социал-демократов Гаазе, обличающий ныне в работе на германские деньги лучшего друга Ленина Парвуса-Гельфанда, сообщал о Ленине компрометирующие последнего сведения» и т.д. Так что же сказал «обличающий» Гаазе? Да всего лишь то, что Ленин не имел права выступать от имени всей социал-демократии России. Как бы там ни было, маловато оснований, чтобы Никитин мог разглагольствовать про «истинное лицо предателя» и «иудину роль» Ленина [275]. Свобода слова, скажете? Свобода клеветы!

Для либералов, по которым революция так шоркнула, что в них сразу обнаружился крепостник, Ленин был самым страшным признаком народного восстания. Но бить они хотели не просто по Ленину, а по всей революции. Поэтому вскоре после того, как Ленин ушел в подполье, и клевета по его адресу стала уже обыденностью, пресса принялась ровно такими же приемами порочить и менее радикальных социалистов. Связи с немцами «обнаружили» у «селянского министра» Чернова — и он ушел в отставку до окончания расследования; припомнили и Церетели, очень лояльному к правительству, его былое революционное прошлое [276]. Бывший жандармский полковник Балабин дал показания, заявив о связях Каменева с киевской охранкой. Журналисты, конечно же, вынесли это на всеобщее обозрение. Каменев отстранился от работы в ЦИКе до разбора дела, реабилитирован он был лишь через полтора месяца — жандарм «спутал» его с однофамильцем [277]. Против Луначарского тоже была запущена сплетня: якобы он служил охранке в Нижнем Новгороде [278]. Эту передвижку удара вправо, по умеренным социалистам, Николай Суханов объяснил так: «В интересах буржуазной диктатуры, ставшей такой близкой и возможной, надо было именно Советы стереть с лица земли» (курсив автора) [279]. А уже совсем накануне Октября распоясавшийся Бурцев дошел до обвинения военного министра Верховского в получении немецкого золота — Бурцев только так был способен объяснить осторожные замечания министра о необходимость сепаратного мира. Временное правительство замело эту историю под ковер: оно отправило в «отпуск» Верховского, специально опровергнув его слова в защиту сепаратного мира, и закрыло газету Бурцева [280].

Журналистика столь низкого сорта была прямым наследием царизма, плодом оголтелого милитаризма последних лет: «… сказалась привычка российских газет играть скорее на поле пропаганды, чем на поле информации, которую при “старом режиме” было трудно искать и которую было опасно использовать в публикациях ввиду вероятности преследований» [281]. Профессия нуждалась в очистке от ловцов дешевых сенсаций, которые назывались журналистами. Возражения типа «большевики сами были такими же пропагандистами, но на свой лад», не принимаются: умение партийных публицистов добывать информацию в народе и извлекать данные из сообщений других изданий было в разы выше, на этом и строилась их более качественная пропаганда, нашедшая в итоге искреннюю поддержку масс.

Истерического стиля публикации лета 1917 г. сделали свое дело и подняли антибольшевистские настроения. При аресте большевиков после июльских дней у многих были найдены черносотенные письма и приобщены к делу.

У Александры Коллонтай нашлись четыре телеграммы еще конца июня, отправитель которых демонстрировал знакомство с «предметом»: «… наступление успешно продолжается, для вашей братии — это нож острый. Плакали немецкие денежки» и т.д. [282].

У Анатолия Луначарского было изъято послание погромщика (и при этом — сторонника Госдумы!), оскорбленного тем, что «ловкие прохвосты, понаехавшие из-за границы, инспирируемые германскими шпионами и провокаторами, учинили на заре революции еще одну незаконную власть, захваченную самочинными советами, — там засели жиды и всякие инородцы, а теперь русские негодяи, вроде Соколова, болтают и дерут глотки вот уже четыре месяца, бесчинствуют, потворствуют открыто преступлениям, укрывают предателей, совершают гнуснейшие преступления против Родины» [283]. Примечательно то, что автор-антисоветчик назвал грузина Чхеизде «хитрым и двуличным армянином», «которого упорно заподазривают в сношениях с Лениным и в получении от последнего денег, происхождение которых всем теперь известно». Зачем знать, что Ленин ни во что не ставил правого эсдека Чхеидзе. Всех под одну гребенку!

Льву Троцкому еще в июне отправил письмишко казак Блохин, начав его так: «Как казак, я уже являюсь по натуре интернационалистом…», а закончив так: «Из русских Вы никогда не сделаете интернационалистов, так как мы имели свое государство до сего времени; тем, кто это потерял более двух тысяч лет тому [назад], это гораздо легче». Ничего, что логики нет, зато есть намек на еврейство Троцкого. Есть и обвинение: «Ваши же лозунги имеют темные пятна и даже больше, они отзывают коммерческой сделкой, где объектом купли-продажи является Россия и ее все свободы». Есть и предупреждение: «Я Вам не угрожаю, а говорю как гражданин» [284].

А некий недоброжелатель прислал весточку даже Мечиславу Козловскому в тюрьму с обращением «Предатель России, агент Вильгельма II-го, шпион, продавшийся Германии, “присяжный поверенный”, аферист, провокатор, паскуднейшая “адвокатская” душонка, ленинец злосчастный». И далее: «Напрасно ты дожидаешься оправдаться. Кайся, каналья, лучше! … Документально ясно, что все вы агентами сделались Германии и Вильгельма. … по твоему распоряжению прохвосты-ленинцы стреляли в мирных жителей 3—4 июля … Получил ты деньги из Германии прямым способом» [285]. Видите, отправитель уже раздавлен валом пропаганды и убежден в наличии документальных доказательств!

Открытка одного шутника была доставлена Ленину в редакцию «Правды», которую он назвал «бюро провокаторов, охранников и шпионов»: «… Я надеюсь, что благодаря Вам наш высочайший покровитель и патрон, Вильгельм, в скором времени возьмет Петроград, в чем и я прилагаю все свои силы, хотя, конечно, не с таким успехом, как Вы, дорогой учитель. Желаю Вам много успехов в нашем общем и священном деле. Первоклассный германский провокатор В. Блумберг» [286].

Доходила до большевиков и корреспонденция с фронта, в которой встречались и положительные письма, и ругательные. В последних издания ленинской партии назывались «Лжеправда» и «Анархист», к их авторам обращались «Сволочи Ленин и К°. Когда же, наконец, Вы перестанете сеять рознь в наши боевые ряды и своими лозунгами, пропагандой служить Вильгельму?» и заверяли: «Не думайте, товарищи, что Ваши грязные ничтожные листы, т. н. “Солдатская правда” читаются с большим интересом, нет. Они у нас в большом количестве висят, попросту сказать, в сортире. Покорнейшая просьба, прислать “Солдатской” и “Окопной Правды” как можно больше для подтирания жопы!!» [287].

Клевета о «немецких деньгах» оказалась последним «мирным» средством буржуазии против большевиков, после которого последовало уже развязывание гражданской войны. Сто лет назад она не смогла сдержать революционное наступление. Но миф остался сначала как сластящая пилюля для дряблой, разбитой и выкинутой на задний двор отжившей России. В наши дни он стал более страшной силой антиреволюционной пропаганды.

Выше уже были разобраны «российский» след (следственное дело и связанные с ним материалы) и «французский» след (сведения о попытке французских политиков и разведчиков добыть или выдумать компромат на большевиков) этого мифа. Основная заслуга в их распутывании принадлежит покойной Светлане Поповой. Для полноты картины необходимо выяснить, есть ли основания доверять «американскому» следу (точнее, «русско-американскому» — «документам Сиссона») и «германскому» следу (документам МИДа Рейха).

Уже сразу после Октября распространение мифа пошло по накатанной схеме.

Вышвырнутые члены чахлого правительства кивали: это все подстроено из Германии. Кадет Шингарев даже привлек доказательство: дескать, обыскав одну из квартир, большевистские солдаты «оставили кое-что и свое: на полу после их ухода нашлась германская марка» [288]. Принято сожалеть о самосуде над Шингаревым, случившемся через пару месяцев. Но если еще раз перечитать эти его слова…

Западная пресса не отставала от Шингарева. Даже насквозь показушный «наказ» (позиция по вопросам внешней политики) меньшевистского ЦИКа, который хотели вместе со Скобелевым отправить от «демократии» на конференцию союзников в Париж в начале октября, подвергся ругани со стороны союзной печати как документ, имевший немецкое происхождение! [289] Еще в разгар событий летом 1917 г. лондонская «Таймс» клеветала на всех революционеров скопом, видя в них «… в основном иностранцев еврейского типа, среди которых практически нет ни рабочих, ни солдат, а про некоторых из них известно, что им платит Германия». Ну а уж после прихода большевиков к власти «Таймс» было просто не остановить: они «являются авантюристами германо-еврейской крови и оплачиваются германцами», — вопила газета [290]. Пишущая братия приняла эстафету расплескивания помоев. Нью-йорская «Таймс» на основе анонимного сообщения из Парижа утверждала, что у французского правительства имеются «абсолютные доказательства» того, что Ленин «является креатурой службы прусской пропаганды». Лондонская «Морнинг пост» величала Крыленко «германско-еврейским шпионом», а Ленина — Иудой Искариотом по фамилии Цедербаум (Цедербаум, как известно, — фамилия меньшевика Мартова). «Пост» выражала уверенность: «Учитывая безусловное разоблачение Ленина как платного германо-австрийского ставленника, мы не очень удивлены известием, что после перемирия он сможет найти убежище в Германии». Парижская «Фигаро» тиражировала заявление некоего крупного финансиста, «наблюдавшего» в Петрограде поток немецкого золота, и трезвонила: «… в руки и карманы приспешников Ленина ежедневно направляются миллионы рублей. […] То, что большинство большевистских лидеров оплачиваются Германией, ясно как день» [291]. Все эти выдумки лихо расползались и по коридорам власти. Если весной американский посол в Петрограде Фрэнсис гадательно замечал, что Ленин с соратниками, «возможно, даже оплачиваются Германией», то чуть позже сотрудник американской миссии генерал Скотт уже желал крови «сотни таких германских агитаторов… как Ленин и Троцкий», а 1 декабря 1917 г. в секретном меморандуме Государственного департамента сообщалось, что есть трудности в получении «какой-либо связной информации о карьере Ленина», но тут же и заявлялось о существовании «достаточных доказательств» того, что его «значительные средства» — «германского происхождения», и «мало сомнений, что он является германским агентом» [292]. Черчилль тоже подпел хору: «Россия окончательно повержена […] не только германской сталью, но и германским золотом» [293]. Все та же картина! «Солидные» издания и деятели ни капли не стеснялись городить откровенную ложь. Вранье для них было привычным методом пропаганды, так что им вообще ни в чем нельзя верить.

Если хилые бывшие министры только сокрушались и выражали уверенность в заговоре, то озлобленные проныры пускали в ход свою наглость и ловкость. Уже упомянутый Семенов (Коган), сыгравший важную роль в запуске антибольшевистской фальшивки, стал одним из создателей второго ее издания — пресловутых «документов Сиссона». Дореволюционная биография Семенова во многом остается таинственной, но некоторые свидетельства заставляют усомниться в его чистоплотности. В 1882 г. он был арестован в Одессе по подозрению в связях с «Народной волей». Участник «стрельниковского процесса» П.И. Торгашов (П. Надин) указывал, что Коган был выпущен до суда на поруки и скрылся за границей [294]. Но, например, народоволец В.И. Сухомлин считал, что Семенов был освобожден благодаря тому, что написал покаянную и оговорил кого-то, так что доверия в революционных кругах он так и не восстановил. Этот же автор дал Семенову такую характеристику: «Этому недурному по натуре человеку, при всех его блестящих внешних качествах, недоставало моральной стойкости и умственной глубины» [295]. В литературе встречается и менее достоверное мнение о том, что вскоре после своей эмиграции Семенов стал агентом Рачковского — заведующего заграничной агентурой полиции и инициатора фабрикации «Протоколов сионских мудрецов» [296]. Составитель подборки сведений о Семенове, «Az Netlenen», задается справедливым вопросом, почему Б.И. Николаевский, ведший переписку с Семеновым, не прояснил этот скандальный момент.

Нелишне отметить мнение историка Виталия Старцева, который предполагает, что Семенов мог получать деньги от японского разведчика Акаси во время русско-японской войны; в таком случае его борьба с «продавшимися немцам» ленинцами приобретает особую пикантность [297]. Эта догадка Старцева весьма может быть истиной, тем более что есть указания на близкие связи Семенова с лидером финляндских активистов Цилиакусом [298], который был главным партнером Акаси.

В 1917 г. Семенов был редактором газеты «Вечернее время» и заведующим издательством «Демократическая Россия», созданного под эгидой Тома. Семенов был причастен к кругу журналистов и промышленников, уже в апреле обсуждавших выдвижение Корнилова в диктаторы. К этой мысли их, видимо, подтолкнул Тома, требовавший более активного участия России в войне [299]. Ф.А. Селезнев старается представить Семенова не правым заговорщиком, но обычным эсером. Однако сам мнимый эсер через десять лет так обозначил свои предпочтения, изложив их в сочувственном предисловии к воспоминаниям романовского холуя Волкова: «… мы все, за исключением социалистов, осуждаем керенщину и ее деятелей…» [300]. После июльских дней и начала провокации против большевиков Семенов для сотрудников военно-судебного ведомства читал лекции о немецкой пропаганде [301].

В качестве иллюстрации добродетелей Семенова можно привести такой пример: он пытался убедить представителей союзников в том, что переданные им документы (изготовленные Оссендовским) собрал немецкий офицер Бауэрмайстер — эта фамилия была известна Семенову из русских газет 1915 г. в связи с обвинениями против Мясоедова; мемуары самого Бауэрмайстера отвергают эти домыслы, над которыми он, по его собственному выражению, «был вынужден от души посмеяться» [302]. Вот так Семенов пытался свою ложь подкрепить при помощи другой лжи, так что как минимум отзыв Сухомлина о его недостатках выглядит очень похожим на правду. Семенов был из тех, кого «грел» образ качающегося на веревке трупа Мясоедова, обозначая их взгляд на будущее большевиков.

Подельником Семенова, во многом его превосходившим талантами, был Фердинанд Оссендовский — прощелыга, мистификатор и антигерманский затравщик, ранее уже отметившийся на ниве подделок документов. Не позднее 1913 г. он повел в печати кампанию против одной немецкой фирмы во Владивостоке, занимавшейся там якобы шпионской деятельностью, за что он, вполне вероятно, получал деньги от непосредственных конкурентов этой фирмы [303]. Оссендовский развил нешуточную активность, написал целый воз статей, издал их отдельной книгой и даже угрожал снять фильм-пьесу о торговцах-шпионах, при помощи поддельных документов шантажируя хозяина под видом третьего лица и добиваясь мзды за молчание. Фирма выдвинула против него иск, но судебный процесс так и не случился [304]. На волне германофобии в годы мировой войны Оссендовский составлял для спецслужб такие доклады, как «Торгово-промышленная агентура Австро-Германского Генерального штаба» и «Военно-политический элемент в германской торгово-промышленной программе и борьба с ним». Как заметил историк Геннадий Соболев, «реальной и полезной информации в этих “документах” было не густо, зато фантазий хоть отбавляй» [305]. «… после Февральской революции и среди втянутых в политику обывателей больше пользовались публичные лекции о вредоносной работе “промышленной агентуры” Германии» — одним из таких лекторов был Оссендовский. Он стращал положением в глубоком тылу: все сибирское масло захватили австро-германские экспортеры, они «разработали план германской колонизации вдоль Сибирской железной дороги, и немецкие поселки очень скоро вытянулись длинной полосой от станции Курган почти до самого Красноярска» [306]. В газете Семенова «Вечернее время» была открыта еженедельная колонка «оголтелого националиста Осендовского, изливавшего на правительство потоки критики за недостаточную решительность в борьбе против “немецкого засилья”» [307].

Оссендовский в одном из писем к колчаковцам так сообщил об этой своей деятельности: «я вел борьбу с германцами во всех отраслях нашей жизни, пользуясь материалами и денежными средствами, предоставленными в мое распоряжение Н.А. Второвым, А.И. Гучковым, польскими деятелями и др. Вместе с Панкратовым и Алексинским я разоблачал большевиков после их первого выступления в июле 1917 г.» [308]. Можно с сомнением относиться к этим словам, зная патологическую лживость Оссендовского, но стоит отметить, что разоблачитель «продавшихся большевиков» совсем не стесняется сообщить, что он сам был куплен Гучковым и др. Как заметил Джордж Кеннан, «Оссендовский зарабатывал на жизнь в качестве профессионального поставщика антигерманского пропагандистского материала» [309]. Как-то уже не удивляет, что очередной громогласный обвинитель большевиков имеет рыльце в пушку! Вслед за Орловым и Бурштейном в дело против большевиков вступает очередной спец по борьбе с «германским засилием»!

В ноябре 1917 — апреле 1918 гг. Оссендовский изготовил 142 фальшивых документа о заговоре большевиков и Рейха и при помощи Семенова часть из них продал за 25 тыс. долл. американскому разведчику Сиссону. Часть полученных документов Сиссон опубликовал в 1918 г. в виде брошюры «Германско-большевистский заговор» тиражом в 137 тыс. экземпляров. Главным экспертом, оценивавшим их подлинность, был профессор русского языка Самуэль Харпер (летом 1917 г. он был в России, являясь неофициальным сотрудником американского посла [310]). В своем заключении Харпер указал: «… мы, не колеблясь, заявляем, что у нас нет оснований сомневаться в подлинности или достоверности этих документов», в них нет «ничего, что прямо исключало бы представление об их подлинности, и немного того, что дало бы им основание сомневаться в ней…» [311]. Чем это принципиально отличается от приводившихся выше примеров журналистской работы с источниками информации или свидетельскими показаниями в духе «не имею данных отрицать»? Гораздо позже в мемуарах Харпер более откровенно высказался о причинах, заставивших его утверждать о достоверности документов, отказавшись от объективного рассмотрения: «Мой опыт работы с документами ясно показал степень давления, оказываемого на сотрудников Университета во время войны. [...] я считал, что в мою задачу как ученого входит объяснение того, почему большевики выступали против продолжения войны не только со стороны России, но и в целом. [...] но как сотруднику Университета мне было невозможно не внести вклад в поднятие боевого духа, даже если это означало принятие заявлений явно тенденциозного характера» (курсив мой. — Р.В.) [312].

Госдепартамент был против обнародования «документов Сиссона» и после их выхода стремился провести новую экспертизу (а ведь в декабре 1917 г. это ведомство клеймило Ленина как немецкого шпиона!). Но президент Вильсон в обход госдепартамента дал распоряжение о публикации, а затем отказался предоставить переданные ему оригиналы документов, тем самым воспрепятствовав их более широкому изучению. Поэтому американская пресса долгое время тиражировала мнение об их подлинности. Оригиналы были обнаружены лишь в 1952 г. [313] Изучивший их в 1956 г. Джордж Кеннан — «архитектор “холодной войны”» — был человеком явно антисоветских убеждений, и тем ценнее его признание, что «документы Сиссона» — фальшивка. Пример Кеннана — откровенный укор в адрес сегодняшних российских политиков и особенно ученых, которые в своей ненависти к революции доходят до отрицания очевидного, до распространения фальшивок. В своей работе Кеннан помимо прочего ссылался на выводы брошюры, выпущенной в 1919 г. от имени германского правительства и армии и подтверждавшей, что «документы Сиссона полностью подделаны», так как в них использованы выдуманные названия учреждений, фамилии офицеров и т.п.; а также на заключение британского специалиста по подчеркам Уэбба о том, что «… отчетливые признаки неуверенности встречаются в некоторых подписях, и это указывает на их поддельность» [314].

Можно добавить, что английский разведчик Роберт Локкарт советовал британскому Военному кабинету признать власть большевиков и не доверять слухам об их сговоре с немцами, и эту позицию поддержали Ллойд Джордж и Бальфур, но остались в меньшинстве; а в США эксперты в том же духе составили доклад для госсекретаря Роберта Лансинга, и вообще многие общественные деятели и государственные чиновники со скепсисом относились к версии о «немецком следе», к брошюре Сиссона [315]. Среди этих людей был журналист и сотрудник Сиссона Артур Буллард, известный своим уничижительным отношением ко всем левым партиям, но и он не признавал подлинность «документов Сиссона» [316]. Вместе с Локкартом североамериканский разведчик Робинс и французский разведчик Садуль «единодушно отвергали поспешное утверждение, что большевики состояли на оплате Германии или подчинялись интересам германской политики» [317].

Заподозрить всех этих людей в симпатиях к большевизму также невозможно. Если уж они раскритиковали «документы», то, значит, доказательная база в последних была совсем никудышней. Разумеется, что всегда может найтись какой-нибудь Стариков, который совершит фортель и разоблачит «англосаксов»: «Германия дала добро на проезд “Ленина и К°” через свою территорию только со второго раза. Будь он “немецким шпионом”, заминки бы не возникло. Затея с поездкой в Россию была бы крайне рискованной, не будь у революционеров гарантий, что Временное правительство их не арестует. … Кто же мог гарантировать Ильичу безопасную дорогу и теплый прием на родине? Только Антанта, которой было подконтрольно Временное правительство. Именно страны Антанты, судя по всему, согласовали с Берлином эту поездку в пломбированном вагоне. Цель Великобритании и Франции была простой: вызвать революцию в России и, словно искрами от горящей головешки, поджечь Германию» [318]. Никакого труда не составит, следуя такой логике, процитированных англичан и американцев записать в хитроумных злодеев, которые то ли сами наняли большевиков, то ли покрывают их связь с немцами и перекупают их на свою сторону. Прежде чем всерьез говорить о подобной версии «английского» или «американского» (в стиле «еврейские банкиры США и Троцкий») следа (а равно как и «австро-венгерского» или «японского»), Стариковым всех мастей стоит предоставить хотя бы минимальные документальные подтверждения этого (и чтобы они были поубедительнее марки Шингарева), опровергнуть доказательства обратного, выполнить хотя бы сотую долю той исследовательской работы, которую выполнили Кеннан, Ляндрес, Старцев, Соболев, Попова. Без этого их сугубо «логичные» рассуждения будут оставаться злословием и презренной клеветой. А лично Старикову полезно задуматься над тем, как теперь он будет опровергать слова своего бывшего дружка «нодовца» Федорова о том, что Стариков финансируется из Лондона [319]. Вот так порой оборачивается бездумный голем против собственного создателя.

Кеннан и Старцев указывают на множество очевидных признаков подделки в «документах Сиссона». Оссендовский выдумал названия трех немецких учреждений, якобы связанных с генштабом, как выдумал и русскую революционную «Контрразведку при Ставке». В их «циркулярах» и «переписке» он и поместил «доказательства» работы большевиков на Германию. Анализ текстов показывает, что они сначала были написаны на русском, а потом переведены на немецкий [320]. Русские фамилии реальных людей в своих подделках он почти всегда приводил без инициалов, так как не знал имен революционеров, а когда пытался их додумать, допускал очевидные промашки; своим немецким персонажам он давал самые простые фамилии. В сфальсифицированных им документах якобы большевистских организаций вместо обращения «товарищ» используется старорежимное «господин» [321]. В псевдонемецких бумагах даты приводятся по старому русскому стилю [322]. Оссендовский присвоил каждому «документу» исходящий номер, но прокололся в том, что ни разу эти номера не повторяются, хотя по мысли создателя «документы» принадлежали шести разным «организациям». Авантюрист был предубежден против таких повторов, видя в них основания для разоблачения, но при этом допустил массу нелепых ошибок, когда исходящие номера шли как бы поочередно у разных «учреждений», имели большие разрывы или вообще шли в обратном порядке [323]. Джордж Кеннан подытожил: «… доказательства сходства подлинных образцов почерка Оссендовского и надписей на документах Сиссона многочисленны и убедительны» [324]. Самая простейшая внешняя критика источника показывает его поддельность.

Разбирая внутреннее содержание фальшивок, Виталий Старцев точно показывает «один из главных методов работы Оссендовского: изготовление документов под реальный, уже свершившийся факт» [325]. Фальсификатор соединял действительные события, слухи и собственные домыслы и в «документах» обращал их в историю. В качестве примера можно назвать подделку, опубликованнаую Сиссоном и являющуюся одной из популярнейших сегодня. На нее в частности ссылается и сошедший с ума на почве исследования спецслужб Соколов, который толкует о большевистских мерах «зачистки доказательной базы их финансирования из зарубежных источников» и приводит «сохранившийся документ» [326]. В нем якобы сотрудники наркомата индел сообщают председателю СНК: «В архиве министерства юстиции … изъят приказ германского императорского банка за № 7433 от 2-го марта 1917 года об отпуске денег тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России» (сам «приказ» тоже был изготовлен Оссендовским). Появление фамилии Суменсон здесь явно инспирировано газетными публикациями периода травли большевиков, до их появления ее имя никому не было известно, политических связей с большевиками она не имела. Попадание Троцкого в «мартовский» «документ» в компании с большевиками тоже нелепо, так как он стал их союзником лишь летом 1917 г., а до этого имел славу одного из главных их оппонентов. Джордж Кеннан тоже обратил внимание на несуразность этого «документа»: «Не было никакой необходимости цитировать здесь инкриминирующее содержание изъятых документов; председатель совета народных комиссаров был бы полностью в курсе дела. Если, как дают понять документы, он был бы озабочен сокрытием доказательств, то последнее, чего бы он хотел, было бы их распространение на другой официальный документ» [327]. Виталий Старцев более подробно и тонко разбирает это и прочие сообщения «документов» [328]. А первым разбор их нелепостей провел знаменитый Джон Рид, хорошо узнавший революционный мир России 1917 г. [329] Старцев также показал, что антибольшевистские подделки, известные под названием «Документы, находящиеся в российской контрразведке», таким же образом созданы задним числом под случившееся событие (к примеру, в якобы довоенных документах с точностью предугаданы военные союзы Первой мировой). Как отметил Г. Соболев, особенность этих фальшивок лишь в том, что они в советское время хранились в фонде Ленина (ведь он в них упоминается), и постсоветские разоблачители ухватились за это: раз они из архива, значит, подлинные [330].

Кеннан выделил основные невероятные идеи «документов Сиссона», явно расходящиеся с исторической правдой: советские вожди были тайными агентами кайзеровского генштаба — и сумели это навсегда скрыть от ближайших товарищей по партии, генштаб контролировал выборы в ЦИК в январе 1918 г. и организовал избрание в него ряда большевиков, генштаб секретно имел два полноценных отделения в Петрограде — и смог полностью скрыть сведения о них, переговоры в Брест-Литовске и в Петрограде (с послом Мирбахом и адмиралом Кайзерлингом) были средством для обмана общественного мнения — и советские переговорщики все время были под полным контролем немцев. Кроме того, американский исследователь отметил, что «почти на каждом шагу в этих документах встречаются особенности, которые никаким образом не соответствуют обычной практике правительств. Организации, занимающиеся вопросами, требующими конфиденциальности и секретности, обычно избегают излагать в письменном виде, а тем более хранить, записи, содержащие самообвинения. Для правительств необычно вносить без необходимости в письменные документы, и особенно в переписку с другими правительствами, сведения, которые могут быть использованы против них, уж тем более в военное время. В документах же Сиссона постоянно встречаются случаи беспричинного и очевидно совершенно ненужного внесения сведений такого свойства»; например, абсолютно неуместно перечисление имен германских агентов в документах, отправленных большевикам [331].

Совсем не удивительно, что миф о «немецком золоте» продвигал столь явный авантюрист, циник и стяжатель, как Оссендовский. Не он первый, не он, к сожалению, последний. Для наущавшего Ермоленко Орлова опыт фальсификаций и обмана тоже не прошел даром. Во время Гражданской войны он работал под прикрытием в ЧК. Затем в Берлине под эгидой белогвардейщины и английской разведки он создал лабораторию для фабрикации антикоммунистических фальшивок; в Берлине обитал и его подельник Терехов, руководя разведкой одной из белогвардейских шаек. Орлов одновременно работал осведомителем немецкой политической полиции, которая в 1929 г. отвела от него угрозу наказания, когда Орлова судили за подлоги; безнаказанной осталась его известная фальсификация 1924 г. — «Письмо Зиновьева» (или «Письмо Коминтерна») [332]. Примечательно, что одним из заказчиков и покупателей фальшивок Орлова был и другой, уже знакомый нам, подстрекатель против большевиков в 1917 г. — французский капитан Лоран! [333] Так в эмиграции сошлись две изначально параллельные линии антибольшевистской провокации. Любопытно заметить, что там же встретились две прежде независимые линии махинаций Орлова и Оссендовского. Личностью, соединившей их, был Борис Бразоль. По молодости он флиртовал с социализмом. Затем, когда его чиновничье-юридическая карьера пошла в гору, под гору покатились его убеждения. В 1911—1913 г. он приобрел авторитет в черносотенных кругах, выступив как организатор погромного антисемитского «дела Бейлиса»! После 1917 г. он оказался в США, где стал представителем Колчака, а затем собирателем белогвардейских сил крайне правого толка. Бразоль сотрудничал с американской разведкой и консультировал ФБР по вопросам «красной опасности». С 1920 г. он работал на Форда и в его антисемитских изданиях пропагандировал «Протоколы сионских мудрецов» [334]. Отметился Бразоль и в распространении подделок Оссендовского [335]. Видимо, в связи с этим направлением деятельности он еще в 1918 г. составил для Госдепартамента доклад «Большевизм и иудаизм», в котором развивал популярную и поныне идею о сговоре российских революционеров и американо-еврейского банкира Шиффа, в феврале 1916 г. будто бы решивших свергнуть царское правительство [336]. А в 1929 г. Бразоль «участвовал вместе с Орловым в подлоге писем, якобы уличавших либеральных американских сенаторов Бора и Норриса в получении субсидий из Москвы. В 1930 г. он был замешан […] в еще более громком деле подлога “письма Коминтерна американским коммунистам”. В то же время в руках Бразоля сходились нити к фашистским вожакам в США» [337]. Столь ценный кадр не пропал втуне и стал затем пособником германских нацистов и сторонником сотрудничавшего с нацистами претендента на русский престол Кирилла Романова [338]. Умилительно то, что именно Бразоль в 1959 г. составил насквозь лживую брошюрку «Царствование Императора Николая II в цифрах и фактах (1894—1917 гг.)», до сих пор являющуюся источником сокровенного знания о «России, которую мы потеряли» для целых отрядов бело-черносотенцев, несмотря на ее детальное разоблачение историком Андреем Анфимовым [339].

Так в отстойнике эмиграции сплетались в пучок антибольшевистские фальсификаторы 1917 г. — разведчики, иностранные и российские, и писаки. Подобное притягивает подобное! К этому можно добавить только то, что, видать, такова вообще судьба псевдопатриотичных черносотенцев: порождать фальшивки. Начали они это в виде фабрикации уголовных дел Бейлиса, Мясоедова и других, провокацией против большевиков. Продолжили это увлекательное занятие, став белоэмигрантами. К детищу Оссендовского и к фальшивкам Орлова (да к и воспевающим Николая II вымыслам Бразоля) можно добавить знаменитую «Влесову книгу» Миролюбова и наполовину выдуманный список масонов, в который без каких-либо доказательств были внесены и известные большевики. Этот список в 1932 г., прикрывшись псевдонимом, опубликовал полковник белой армии Н.Ф. Степанов, позднее пошедший на сотрудничество с гестапо (и такая траектория антибольшевистских лжецов — на примере Брешко-Брешковского и Бразоля — нам уже не в новинку) [340].

Итак, этот «русско-американский след», это дело рук авантюриста Оссендовского сегодня не может восприниматься всерьез ни одним здравомыслящим человеком. Но уже знакомый нам доктор исторических наук Космач твердо убежден: «… германское руководство нашло множество каналов финансирования большевиков. Этот факт полностью доказывается (!!) многими немецкими и русскими документами. Причем это не только (!!) известные “Документы Сиссона”, но и обнаруженные американцами в горах Гарца в конце Второй мировой войны в пяти замках тысячи (!!) отчетов, писем и телеграмм, раскрывающих закулисные отношения между большевиками и правительством кайзера Вильгельма II, между ленинцами и министром иностранных дел Германии, а также опубликованные и неопубликованные документы из российских архивов, которые стали доступны исследователям после 1985 г.» [341]. Вдохновивший Космача Фельштинский лжет изящнее: историки, мол, напрасно объявили эти документы подделкой в целом, заметив в них следы фабрикации, ведь «достоверные в своей основе, документы были “подредактированы” заинтересованными лицами, гнавшимися за политической сенсацией» [342]. Так без тени сомнения провозглашается подлинность «документов Сиссона»! Горбатых могила исправит… Нам осталось рассмотреть упомянутые немецкие документы и выяснить, что для обвинения большевиков дает «германский след».

Загрузка...