Москва и мертвичи

Глава X. Дым отечества

Спасло пиво и то, что мне дали номер с окном. Агата возмущалась, что ее поселили в комнату без окна, а мне дали с окном, но поменяться отказалась, наверное, из гордости. Не то чтобы это было окно, которым можно гордиться, – узенькое, по ненавистной мне отельной моде с неоткрывающейся фрамугой, крохотным подоконником.

Ночью крафтовое пиво из-под моста дало о себе знать, и я поплелся в туалет. Щурясь от ночной лампы и пытаясь попасть в цель, я вспомнил сцену у реки и снова испытал стыд. От своей нерешительности, вроде взрослый же мужик, оттого, что это казалось мне какой-то изменой Лере, от неловкого молчания в вагоне и не менее неловкого «спокойной ночи» в лобби. Мысли меня немного расшевелили, и на обратном пути в кровать я решил посмотреть в мое скромное окно, чем живет ночной Лондон.

Это и спасло нас.

Там, на улице, я увидел, как у ближайшей стены стоят четверо. Первый высокий, в кожаном плаще и с острыми ушами. Второй с телом медведя, голый по пояс, стоявший на задних лапах. Здоровые мускулистые лапы, в одной из них кувалда. Третий был человеком. Четвертый – коротышка-гоблин, указывавший на наш отель.

Человек кинул гоблину какой-то мешочек и удалился, следом за ним скрылся и гоблин. А «медведь» и товарищ в кожаном плаще пошли бодрым шагом к отелю. Вот тогда я все понял. Я лихорадочно засунул ноги в штаны, схватил, как самое ценное, пакет с майкой Мечникова и побежал к номеру Агаты. Пока бежал на третий этаж, где ее поселили, услышал звук отворившейся внизу двери отеля и приглушенную речь в лобби.

Я стремглав пробежал пролет лестницы и коридор, подлетел к ее двери и забарабанил в нее. Дверь открылась на удивление быстро, Агата не спала и была полуодета.

– Барченко, ты соскучился, что ли? Уже и разделся?

Я заткнул ей рот рукой и затолкал в комнату.

– За нами пришли, – прошептал я. – Надо уходить, но тут одна-единственная лестница. Мы заперты.

В подтверждение моих слов этажом ниже раздался грохот, думаю, это была ломаемая дверь моей комнаты.

– Если бы министерство купило мне номер с окном, сейчас бы этой проблемы не было.

Снизу раздавались звуки переворачиваемой мебели и злое рычание. Я начал судорожно озираться: что делать? Побежим вниз по лестнице, могут поймать. Баррикадироваться в комнате нечем. Оружия у нас нет, даже паршивого ножика из минибара не наблюдалось.

– Всегда знала, что курение мне пригодится, – услышал я.

Я обернулся. Агата стояла на кровати и подносила подожженную мусорную корзину к датчику пожарной безопасности. Завоняло дымом. Спустя мгновение в отеле раздалась сирена.

Игнатова открыла дверь и подождала, пока заспанные постояльцы из соседних комнат не начнут бежать по коридору в сторону лестницы.

– Я говорила, жопу твою спасу.

Мы слились с эвакуирующимися и покинули отель. Кажется, нападавшие сделали это раньше нас. Я стоял на улице на холодном асфальте босоногий, в одних штанах и с пакетом в руке, Агата – чуть более одета. Мы ловили немного косые взгляды других гостей.

Как только тревогу отменили, мы без лишних расшаркиваний с консьержем забрали все из номеров. Мой был перевернут вверх дном, дверь выбита, а немногие взятые в дорогу вещи раскиданы по комнате. Остаток ночи провели в круглосуточном кафе, из которого можно было сбежать минимум тремя способами в случае опасности.

Но никто не объявился.

* * *

В Петербурге есть Пять углов, в Москве, на Лубянке, если посчитать, этих углов не меньше шести, а в Лондоне есть seven dials, или «семь углов». Здесь, в центре небольшой площади, сходится аж семь улиц и, двигаясь по одной из них направо, через пару поворотов можно обнаружить, что масоны в Лондоне особо и не прячутся. Величественное здание Масонского центра в стиле ар-деко с музеем для всех желающих несколько подавляет окрестности, включая улицу Лонг-Акр, на которой впервые понимаешь, что что-то не так. Здесь бросается в глаза вывеска с циркулем и большой буквой F, вывеска масонского паба, о чем следом сообщают позолоченные буквы на фасаде.

А в паре домов от паба есть неприметное краснокирпичное здание с неприметной дверью без таблички. Приемная Короны, куда нас привезли с самого утра: немного молчаливую после вчерашнего вечера Агату, меня и пакет с майкой Мечникова, который заставлял меня чувствовать себя глупо. Мы сидели в прихожей уже минут пятнадцать и ждали аудиенции.

– Ты уже бывал на юбилейных корпоративах? – прервала молчание с трудом боровшаяся со сном Агата.

– Не могу сказать, что я фанат.

– Как там?

– Как на обычных корпоративах: официальные речи, потом все набухиваются, танцуют, кто-то к кому-то пристает. Вот, например, на прошлом Павлов из сокрытия совершил нечто такое, чего сокрыть потом не смог, – я захихикал от воспоминаний. – В общем, началось все…

Но тут двери растворились, и я не успел закончить историю. Вышел дворецкий, или как он тут назывался.

– Министр вас примет.

Мы проследовали в неброско, но со вкусом обставленную приемную. Главным элементом здесь был массивный герб Виндзоров на стене, призванный, должно быть, напоминать, кто всем правит в Британии. За круглым дубовым столом (я отметил, что их чиновники тоже любят дубовые столы) сидел еще один стереотипный сын британского народа: с одутловатым красноватым лицом, седыми висками, лысый и в черном костюме с черным тонким галстуком. Такой постаревший и запивший Джеймс Бонд.

Мы поздоровались. Министр оказался еще и сэром.

– Мне доложили о вашем вопросе. Так понимаю, дело для вас чрезвычайно важное.

– Господин министр, – принялся расшаркиваться я. – Сэр. Вопрос действительно чрезвычайно важный и срочный. И мы бы глубоко оценили, если бы поиски Мечникова начались незамедлительно. Вчера мы не смогли к ним приступить.

– Корона понимает вашу глубокую озабоченность и поэтому содействовала в скорейшей выдаче виз. Корона также ценит помощь, которую министерство оказало нам в прошлом году при поимке вашего субъекта. Тут есть, однако, некоторая юридическая коллизия. А Британия – страна, построенная на праве, как вы знаете.

На этом месте я еле сдержал ухмылку.

– Мечников – человек, и формально наша юрисдикция на него не распространяется, законов королевства он не нарушил и въехал легально. Его экстрадиции можно было бы запросить по официальным государственным каналам. Но… вы сами знаете, какие сейчас отношения между странами. Поэтому использовать своих людей для его поимки я не могу. Вы же, однако, свободны действовать, как пожелаете, мы не будем чинить вам препятствий.

Я опешил от этого спича. Агата уловила часть и смотрела на меня недоуменно. Это для этого мы сюда летели и я тащился с пакетом с нестираной майкой?

– Боюсь, я не понимаю… Вы не будете нам помогать? Как вы предлагаете ловить его в чужой стране, мы здесь ничего не знаем? Все, что у меня есть, – это тупая майка… Даже оружия нет!

– Господин Барченко. Отлично, что вы упомянули майку, – губы министра тронула усмешка. – И я не говорил, что вам никто не поможет.

Он взял паузу, ожидая расспросов, но я промолчал и выдержал взгляд. Наконец он продолжил:

– Я сказал, что не смогу использовать своих людей, – он подчеркнул это слово. – Люди состоят официально на службе нашего министерства. Однако речи не шло про нелюдей. Я очень уважаю господина Филатова. И отказать ему в помощи не смогу. Поэтому один из подданных Короны, не наш сотрудник, на общественных началах решился вам помочь. Вы найдете его на улице в красном «миникупере» прямо у дверей приемной. Его зовут Радольф. Думаю, вам с ним будет весело. На этом у меня все. Удачи вам в ваших поисках.

– Господин министр. Этой ночью на нас была совершена попытка нападения. Не людьми. Полагаю, это связано с Мечниковым. Это недостаточная причина для вашего вмешательства?

– Вы знаете, кто это был?

– Откуда же нам знать? Как минимум один – гастролер из России. А навел их гоблин из местных. И с ними был человек.

Министр кивнул.

– Но доказательств связи нет. Тогда, полагаю, вам лучше сменить гостиницу. Я оповещу своих людей о нападении. И расскажите о произошедшем Радольфу.

И он позвонил в колокольчик, сигнализируя дворецкому о конце аудиенции.

* * *

«Дима,

Это долгое письмо, но, мне кажется, лучше изложить все спокойно в письменной форме.

Ты знаешь, я тебя люблю, но вчера мы поругались, и я психанула и ухала той же ночью в Петербург. Прости меня за этот побег.

Эта ссора выеденного яйца не стоила, это вообще наша первая ссора, и, по правде говоря, я уехала вовсе не из-за разницы во взглядах на воспитание детей, а из-за того, что не могу принять Москву. Я знаю, ты водишь меня по разным местам и пытаешься показать мне, почему этот город стоит любви, но…

Я петербурженка до мозга костей, и наш былой имперский дух мне куда милей вашей неосоветской Москвы. Список претензий к Москве легко сформулирует любой провинциал – про то, как вы все деньги себе загребаете и регионы обираете, я же просто расскажу, почему столица (нынешняя) мне не подходит.

Ваш темп жизни. Вы все несетесь, бежите, работаете, приносите в жертву карьерам отношения и семьи, сражаетесь за бесконечно возводимые квадратные метры… Кажется, ни один из москвичей просто не может остановиться и кайфануть от жизни. Если он все же это сделал, то, наверное, он близок к нервному срыву или его уволили. Возможно, он купил сильные антидепрессанты. Эти вечные часовые поездки на метро в одну сторону, пробки из людей в метро, пробки из машин на улице, спешащие толпы и транзитные пассажиры, шум улиц, вокзалы, поезда и аэропорты. Везде полиция. Везде охрана. Это все выматывает и не стоит денег, за которыми сюда едут.

Архитектура. Про центр тут и так все понятно. Но мои разваливающиеся коммуналки в доходных и фабричных домах на окраине мне милей ваших квадратных километров квадратных коробок сразу за Третьим кольцом. Бытие определяет сознание, а почти все москвичи живут в отвратительных человейниках (и не говори мне про Мурино!).

Вода. Я не понимаю, как можно жить в городе не на воде. И не надо про реку Москву, или, как вы говорите, Москвареку (в одно слово скороговоркой), это аттракцион, который большинство москвичей почти не видит. Не провожать туристические суда, не наблюдать строящиеся гиганты на верфях, не ходить на сапах по каналам, не купаться на заливе. Почти у каждого моего друга есть история, как он пьяный плавал в центре в холодной Неве, а кто из москвичей может похвастаться таким? Я уж и не говорю, что у нас по соседству форты на воде, а у вас Мытищи на пробке.

Еда. Почему я тут могу в любом месте купить вкуснейшую пышку со свежим кофе в маленькой пекарне, а у вас в лучшем случае найду у дома кофе-автомат в супермаркете? И цены у вас охреневшие. Четыреста рублей за стаканчик, вы там нормальные? Да и в целом, у вас нет частного бизнеса, дело не только в пекарнях, везде одни сети, сети. Частные книжные в Москве я могу пересчитать на пальцах одной руки, столько в нашем Петербурге только вдоль Невского проспекта. Ни одного оригинального частного магазинчика с одеждой на улице, бесконечные ТЦ и сети!

Люди. Многие грубые, невоспитанные, и всем на всех наплевать, потому что видят первый и последний раз в жизни. У нас таксисты и продавщицы в гастрономах вежливые, как официанты в ваших дорогих ресторанах. А, еще про таксистов, представляешь, наши знают город без навигатора! Стоит добавить, что у большинства москвичей клиническая проблема с пониманием концепции личного пространства.

Ночная жизнь. В Москве она просто тухлятина! Moscow never sleeps, говорите? Кажется, все уснули. Нет задора, нет секса! Круглосуточных мест мало. Клубов в центре почти нет. Бабы меркантильно высматривают мужика побогаче, а мужики внимательно считают, сколько потратили, не дай бог кого угостить. Молодые вообще теперь не танцуют, а курят кальян на диване с телефоном в руке. Не то что мне это надо, у меня есть ты, но город без горячей ночной жизни – скучный. С барами у вас тоже беда, нельзя просто прийти и выпить, чтобы тебе не рассказали про их британско-китайскую концепцию секретного бара и не предлагали коктейль на жженом роге единорога за тысячу рублей. Либо напивайся гадкими настойками в рюмочной (кто у вас вообще решил, что настойки с пивом – это хорошая идея?), либо рог единорога.

Вот. Я тут даже не буду про дух свободы и свободу самовыражения, количество творческих людей, цены на жилье, секонд-хенды и прочие прелести.

Москва не мое. Я тебя люблю, люблю крепко-крепко, но начинаю уставать жить на два города. Я знаю, у тебя госслужба, настолько секретная, что ты даже не говоришь какая, но, может быть, ты ко мне? Никак нельзя? Пышки, бары, воду и дворцы я гарантирую.

Люблю,

Твоя Лера».

* * *

Это письмо я перечитал, пока мы неслись в сторону Корнуолла, Лера отправила мне его через полгода после знакомства, а еще через месяц переехала ко мне в Москву и смогла-таки, с моей помощью, ее полюбить. Еще через два с половиной года ее не стало. Останься она в любимом Петербурге, скорее всего, была бы сейчас жива. Я читал этот е-мейл со смесью ностальгии, горечи и легким смешком над отчасти справедливыми претензиями. Но главное, ради повторяющегося «я тебя люблю». Я благодарил Леру и тоже на всякий случай прощался с ней.

В машине на полную катушку играла песня Werewolves of London, а наш водитель Радольф получал от нее истинное наслаждение и подвывал на припеве, то так своеобразно подпевая, то смеясь получившейся мизансцене: оборотень из Лондона подпевает песне про лондонских оборотней.

Радольф, как я нагуглил, значило на староанглийском «красный волк». Шерсть у нашего компаньона была обычная серая, а вот машина под стать имени – красная. Дитя британского автопрома лихо лавировало между транспортных потоков на трассах M4 – M5 и динамично набирало скорость за доли секунд. Я не ожидал такого от «машины-игрушки» для хипстеров.

Радольф был… своеобразным. Нам действительно было весело, как и обещал министр. Когда я вышел из приемной и подошел к красному «миникуперу», то обнаружил, что машина пуста. В этот момент кто-то громко сказал над моим ухом: «Vodka Gorbachev» и немного подвыл. Так мы познакомились с Радольфом, его чувством юмора и способом смеяться. В отличие от многих оборотней российской средней полосы, этот находился в пограничном состоянии постоянно – с человеческим телом и волчьей головой, вылезавшей из костюма в клетку от Burberry. Кажется, в таких ходили бандиты в фильмах Гая Ричи. Уже по одежде и машине было понятно, что оборотень на службе Короны, немного жулик и трикстер, как и положено на службе у Короны, впрочем, наш вопрос он решал профессионально.

Он забрал у меня пакет с майкой и сказал, что теперь на нас работает «лучший нос Лондона», а понюхав ее, моментально отвез нас в аэропорт Хитроу, где проследовал путь от прилета Мечникова до его посадки на метро. Далее след терялся, но оборотень обещал «заставить своих пташек работать». В тот день он оставил нас на полчаса и куда-то отлучился, а потом вернулся удовлетворенный и без майки – «пташки уже работали». На наш вопрос, как дальше мы будем искать Мечникова и не стоит ли поднять, например, записи с наружных камер наблюдения из аэропорта и метрополитена, коих камер в Британском королевстве было по пять штук на каждом столбе, Радольф сказал, что пташки этим занимаются и нужно ждать. После этого отвел нас вечером в паб и напоил до беспамятства, беспрестанно подшучивая над всем вокруг смешно и не очень.

А на следующий день Радольф заявился с утра в мой номер (гостиницу мы благоразумно поменяли) и сообщил мне, мучающемуся от головной боли, что Мечников решил покинуть Британию и уезжает сегодня ближе к вечеру, он уже договорился обо всем с капитаном траулера. Пташки отработали хорошо, а нам надо было выезжать незамедлительно, чтобы не потерять след предателя навсегда.

И вот мы неслись на красном «миникупере» в сторону Корнуолла, а в бардачке лежали два Велрода для меня и Агаты. Когда он достал этот антиквариат, я засмеялся, но Радольф пояснил, что еще в девяностые такими бесшумными пистолетами пользовался британский спецназ и оружие весьма эффективное, особенно для такой операции. Ничего, кроме как согласиться, нам не оставалось, все равно мы прилетели без своего табельного.

Корнуолл, Мечников выбрал хорошее место, чтобы спрятаться. Тут родина кельтов, короля Артура, кажется, Холмс и Ватсон расследовали тут одно из своих дел. Я почему-то думал, что Константин рванет в безлюдные уголки Шотландии или Северной Ирландии, а он скрылся в самом юго-западном регионе Британии со скалистым берегом, изрезанным множеством бухт и заливов, где легко спрятаться. Регионе, где есть местный сепаратизм, мало жителей и не любят вынюхивающих что-то посторонних. Тем не менее пташки Радольфа нашли его тут, в маленьком провинциальном городке Портлвен, за один день. Теперь главное бы успеть.

«Миникупер» часами то стоял в пробках, то летел мимо полей и лесов, лесов и полей, вся эта страна была распахана. Вдоль дорог были высажены крупные деревья, и они нередко закрывали обзор, но смотреть было мало на что: мы обходили по касательной большие города и маленькие деревни, так что я почти ничего и не видел, кроме ферм, промышленных окраин и моллов с заправками. В какой-то момент навигатор показал, что мы около Бристоля, и у меня мелькнула мысль, что я хоть из окна машины увижу «музыкальную столицу Британии» и знаменитый висячий мост, но и Бристоль мы объехали по самой окраине.

Радольф кидал шутки-самосмейки и подвывал классике британского рока, Агата то спала, то сосредоточенно молчала и глядела в окно. Я же понимал, что еду навстречу самой тяжелой в моей карьере схватке и переживаю не сколько за себя, хоть я и обрел в последние месяцы какой-то вкус к жизни, сколько за женщину на заднем сиденье, которую я так и не поцеловал.

* * *

– Приехали. Если он еще в стране, он в этом доме.

Корнуолл был окраиной Британии, а мы были на окраине Корнуолла. Радольф остановил «миникупер» метрах в трехстах от видневшегося впереди каменного двухэтажного домика, к которому через бирюзовую траву вела гравийная дорога. Дом был сложен из больших потемневших тесаных блоков, вероятно, ему насчитывалась не одна сотня лет. Дверь и два оконца по бокам да этаж сверху еще с тремя. Перед домом небольшая оградка из скрепленных раствором больших и плоских камней, я видел много таких по дороге, видно, что-то традиционное. Справа от двери раскидистое дерево, мелкий кустарник на участке. В паре десятков метров позади дома – скалистый обрыв, а далеко внизу – холодное Кельтское море. Край земли и финальная точка нашего путешествия.

Мы с Агатой взяли из бардачка по пистолету, Радольф дал каждому еще по две обоймы на восемь патронов. Итого, двадцать четыре выстрела у каждого.

– А ты? – поинтересовалась у него Игнатова.

– А я полагаюсь на свой нюх и когти. Кстати, какой-то тухлятиной здесь пахнет. А вот вашего клиента я не чую. Хотя машина припаркована, – он указал на арендованный «Форд-Фиеста» перед оградкой.

– Пошли, – я выбрался из машины и аккуратно зашагал в сторону дома, держа его на прицеле. Укрываться тут было негде, мы были как на ладони, и это нервировало.

Метрах в тридцати от калитки оборотень остановился и повел носом:

– Не нравится мне это. Запах тухлятины усиливается.

Я подумал, что Мечников уже скрывал свой запах в Москве и водил за нос ренаров. И только хотел об этом сказать, как заметил небольшое движение в окне и едва успел крикнуть: «Ложись!» Стекло беззвучно разлетелось на осколки, а наш спутник дернулся и начал оседать на дорожку. На костюме Burberry в районе груди расплывалось красное пятно. Оборотень хрипел, ворочаясь на земле. Скорее всего, не выживет.

Подготовился Мечников. Пули непростые. Где добыл?

Мы с Агатой бросились к «форду» как единственному укрытию, пригибаясь, а под ногами начали беззвучно взлетать фонтанчики гравия. У Мечникова тоже был глушитель. Два фонтанчика, один фонтанчик. Как учат – два быстрых выстрела и добивающий. Мечников не жалел патронов. Я насчитал шесть фонтанчиков. И один на Радольфа. Скорее всего, восьмизарядный. Еще один патрон, и он будет перезаряжаться.

Я подвинулся к капоту, чтобы аккуратно выглянуть и посмотреть на дом, но тут же услышал, как у «форда» разбивается фара, и осколок больно резанул мне щеку. Вот сейчас. Я кивнул Агате, а сам стал стрелять наугад по окнам дома, пока она бежала до угла, перемахивая через кусты и ограду.

Грохнул выстрел. Возможно, Мечников снял глушитель или использовал другой пистолет. Агата не успела добежать до дома и укрылась за деревом. От него моментально полетели щепки, похоже, Константин стрелял наугад откуда-то с первого этажа.

– Мечников, выходи! – крикнул я. – Ты окружен, подкрепление на подходе.

Никакого подкрепления, естественно, не было.

– Что-то я не видел больше никаких машин на горизонте. А видимость отсюда хорошая, – прокричал предатель.

Я высунул руку и сделал три выстрела на звук голоса. Два подряд и один чуть погодя. В ответ пули застучали по «форду», одна из них угодила в колесо, и машина осела, сделав мое укрытие еще более ненадежным. Агата тем временем обходила дом по периметру. Я стал показывать ей, чтобы она остановилась, но она игнорировала мои знаки. Дура!

Я сделал еще пару выстрелов наугад и кубарем докатился до оградки, фонтанчики снова взлетали вокруг меня.

Внезапно перестрелка началась внутри дома. Звучал один пистолет – Мечникова. Агата вошла через заднюю дверь или влезла в окно и теперь вела с ним беззвучную перестрелку. Почему не дождалась меня? Сколько у нее патронов? Я проверил свой Велрод – пуст, скинул обойму, вставил новую, проверил патрон, все одной рукой, как учил Питон. Шестнадцать выстрелов, а что дальше?

Пальба в доме не прекращалась. Два выстрела, один. Два выстрела, один. Два. Пошел! Я рванулся и добежал до двери, укрывшись за порогом. Осторожно выглянул, наискосок через дверь виднелась кухня, вся мебель в которой была разворочена выстрелами. Похоже, Мечников вел огонь отсюда, а потом сменил позицию. В нос мне ударил отвратительный запах, и я увидел, что на кухне гниет туша какого-то животного. Очередная уловка Константина, чтобы сбить ищеек.

В доме повисла тишина. Мечников больше не стрелял. И я не слышал Агату. Черт! Я забежал в прихожую и укрылся за комодом, выглянул в коридор и моментально спрятался. Коридор проходил дом насквозь и заканчивался изрешеченной задней дверью, через которую, видимо, и вошла Игнатова. На первом этаже было четыре комнаты: пустая кухня и еще три приоткрытые двери. Из середины коридора на второй этаж вела крутая лестница, ступени которой были покрыты каплями крови. Мечников или Агата?

Я толкнул дулом пистолета ближайшую ко мне дверь и сразу спрятался за угол, ожидая выстрела. Тихо. Пустой рабочий кабинет. Пошел на цыпочках по коридору мимо кухни – дверь слева была приоткрыта и вела в подсобку с садовой утварью и инструментами. Перед дверью справа на полу тоже были капли крови, следом я заметил их и на дверном косяке. Я снова толкнул приоткрытую дверь. Гостиная.

На полу боком к двери, зажимая рану в бедре, сидела Агата, облокотившись на кресло-качалку. Она корчилась от боли и прижимала палец к губам, делая мне знак молчать. Агата ткнула пальцем в потолок, показывая, что Мечников ушел на второй этаж. Я кивнул и на цыпочках подошел и опустился перед ней. Она сложила руки крестом, показывая, что патронов у нее не осталось. Как только напарница отняла руку от бедра, одежда снова начала пропитываться красным, и я поспешил дать ей какую-то валяющуюся на диване рубашку, чтобы себя перевязать.

Наверху послышался шум, а потом словно что-то тяжелое упало на улице. Решил выпрыгнуть и попытаться уйти? Я жестами спросил у Агаты, куда она его ранила, она с трудом пожала плечами. Я прикоснулся к ее бедру и показал знак «ОК». Все будет хорошо.

Я встал и начал на цыпочках двигаться к двери, когда увидел в проеме Мечникова и пистолет, направленный на Агату.

Без раздумий я прыгнул, закрывая ее собой, а потом стало очень больно в груди и наступила темнота.

* * *

Агафья увидела, как Дима прыгнул, закрывая ее собой от выстрела.

Два выстрела. Один Димин и один Мечникова.

Один прошел сквозь Димино тело и попал в кресло-качалку рядом с ней.

Второй прилетел Мечникову куда-то повыше солнечного сплетения. Константин выронил пистолет и теперь лежал в дверном проеме, тяжело дыша и захлебываясь кровью. Под шеей надувался и лопался красный пузырь. Агафья дернула ногой и сразу же скривилась от боли, но зато отбросила его пистолет вне досягаемости. Все, отбегался.

Дима же лежал на боку и не шевелился. Агафья дотянулась до его запястья и зажала в своих пальцах. Потом она подползла к умирающему Мечникову, баюкая кровящее бедро ладонью, а второй рукой наставила на него пистолет:

– Ты все равно умрешь, либо быстро, либо больно. Отвечай на мои вопросы!

Он ухмыльнулся и мотнул головой, от движения из уголка рта потекла струйка крови.

Агафья ткнула глушителем Велрода прямо в рану:

– Отвечай!

Мечников забулькал и застонал в мольбе.

– Спрашивай…

– Западники. Зачем им свой мэр? Почему Казимир написал именно мне, что ты двойной агент?

В глазах Мечникова мелькнуло удивление.

– Я не знаю, зачем им мэр… Но их заговор ломал нашу игру, – он помедлил, собираясь с силами, и застонал. – Поэтому я его убил, а Казимиру велел передать эту информацию в министерство. Чтобы пустить вас по ложному следу и отвлечь внимание от нас. У него должок был передо мной… И выбрал я тебя как самую новенькую, чтобы вопросов еще больше было, я знал, что ты пойдешь к Барченко и Филатову. Дал Казимиру твой адрес. А что он про двойного агента что-то там написал, так это его самодеятельность. Думаю, по моему странному запросу он стал догадываться… Да и в баре своем он мог многое видеть и слышать…

– Чью игру? На кого ты работаешь? Зачем ты пытался всех стравить? Сколько вас?

– Ты думала, тебе, как в кино… главный злодей все расскажет? Народники… идут, – с улыбкой протянул он. – Вы думали, вы вечно будете их угнетать? Бабка моя будет рада… Слава… глаза…

Он не договорил. Глаза Мечникова закатились. Мертв.

Агафья со злости пнула его тело.

– Куда идут? Зачем? Не смей подыхать на полуслове, мразь.

Она убрала ладонь от бедра и посмотрела на него. Все красное. Хреново дело. Сил куда-то идти уже не было, оставалось лежать между двумя мужскими телами, ожидая, когда испустишь дух. «Что такое МПД? Узнала, Игнатова? Попрыгала?»

Уже теряя сознание, она обратила внимание на работающий беззвучно в комнате телевизор. BBC почему-то показывало Москву. Подпись гласила: «Чудовищная террористическая атака в российской столице». Показывали кадры с уличной видеокамеры: был темный зимний вечер, и до боли знакомое сталинское здание сотрясал яростный взрыв, после которого дом складывался внутрь себя. Агафья напрягла вяло плавающие в голове мысли, она же знала это здание. Точно, главное здание московского МПД. Показывали заседание спецслужб, обращение мэра, работу спасателей, расчистку завалов, тела жертв в праздничных нарядах, извлекаемые из-под обломков, полицию и людей в штатском, отгоняющих прессу. Лицо одного из трупов почему-то не было зацензурено, и она опознала сплетницу Женю в платье с блестками.

Вот ведь дерьмо.

Теперь уже не важно.

Последнее, что Агафья сделала, еле заставляя двигаться все дрожащее от перенапряжения тело: склонилась над Димой и поцеловала его в холодные губы.

Затем сознание угасло.

* * *

Радольф выжил и как-то сумел запросить подмогу.

Игнатова тоже выжила и теперь возвращалась в холодную и изменившуюся Москву.

Неделю она провалялась в английской больнице с дыркой в бедре, прежде чем смогла вылететь назад в Россию попутным частным бортом. Бизнесмен, продолжавший и в сложные времена решать щекотливые вопросы двух столиц, понял, что о том, кто она такая, лучше не спрашивать, лишь учтиво предложил обращаться к нему с любыми запросами. Агафья спросила, можно ли курить, и получила коробку дорогих сигар по одному щелчку пальца хозяина.

Во Внуково ее встречал один из федералов. Московского отделения, по сути, больше не существовало, во взрыве во время празднования юбилея погибло большинство сотрудников. По рассказам встречающего, несколько человек чудом достали живыми из-под обломков, еще выжила какая-то часть бэк-офиса, несколько заболевших и опоздавших, пара человек, бывших на срочных заданиях. Но весь костяк погиб, включая Филатова, были утеряны уникальные документы, артефакты, серверы и картотеки. Виновных в теракте теперь искали, подозревали Черный Кремль, а особенно западников, а кроме них, отдельных радикалов и неизвестных заговорщиков, в число которых входил Мечников.

Исчезновение МПД с улиц столицы моментально сказалось на ее жизни. Давно тлеющая война выплеснулась на улицы, мертвичи распоясались, почувствовав ослабевшую хватку. Стали происходить каждодневные нападения на людей на глазах у свидетелей, отдел сокрытия уже не справлялся, и цензурировать тему становилось все сложнее. Если на ТВ еще получалось, то сетевые издания уже писали статьи-расследования и задавались вопросами, что происходит в столице. Федеральный спецназ пытался наводить порядок, но людей у них было мало, во время операций они несли потери, и приходилось выбирать, кого спасать, а кем пожертвовать. В общем, город потихоньку загорался, словно сложенный пирамидкой костер поджигали с разных сторон, чтобы сгорел уж наверняка.

Федерал сказал, что Московское отделение будут пытаться формировать заново, что из регионов набирают талантливых ребят, но и там нехватка персонала и сложная обстановка, и процесс затягивается. Спросил ее, готова ли она возглавить один из новых московских отделов как один из самых опытных выживших сотрудников. Агафья ответила, что предлагает вернуться к этому после окончания ее реабилитации, ходить с дыркой в бедре она кое-как уже могла, а вот набирать команду, руководить и снова бегать по расследованиям – пока не очень. Федерал кивнул, довез ее до дома, а когда она выходила из машины, напомнил, что ее будут ждать на обязательный дебрифинг по поводу случившегося в Корнуолле.

Игнатова сомневалась, нужны ли ей теперь какое-то министерство и карьера. Что будет дальше, она не знала. Много разговоров, много слухов. В следующие дни во время реабилитации она пообщалась с несколькими выжившими из Московского отделения, среди них Леша из мониторинга, еще с парочкой федералов, заглянула в бар на «Флаконе» и встретилась с Рейнеке. Каждый рассказывал что-то свое.

Кто-то оптимистично надеялся, что Агафья с Димой, поймав Мечникова, получили доказательство существующего заговора с целью стравить министерство и Черный Кремль и таким образом спасли столицу и остановили войну. Статус-кво сохранен, и столица может спать спокойно в святом неведении, а отделение пересоберут. МПД будет и дальше ловить преступников, а они будут дальше жрать обычных москвичей. Вот только доказательств, кроме ее устных показаний, никаких и не было. О чем там договорились с Черным Кремлем федералы, ей было неизвестно, насколько глубок заговор, непонятно, а происходящее в столице вообще не было похоже на хеппи-энд.

Другие тоже говорили, что войну они действительно остановили, но только отсрочили неизбежное. Большой войне быть.

Рейнеке поведал, что в Черном Кремле центристы полностью взяли верх, испугавшись войны, и зачистили внутреннюю оппозицию, среди них и видных западников, часть из которых сбежала за границу. Пакт и дальше будет незыблем.

В баре же шептались, что идеи западников набирают среди мертвичей популярность и недалек тот момент, когда Пакт будет решительно пересмотрен.

Леша поделился, что после ее показаний, судя по региональным сводкам, по всей стране возобновились чистки недобитых народников, спецназ внимательно отслеживал любые упоминания о них и выезжал в самые отдаленные деревни.

Агафья чувствовала: если кто-то подбросит еще дровишек, они увидят войну на уничтожение уровня тысяча восемьсот двенадцатого года и новый большой пожар. А подбросить было кому. Она не узнала ответы на главные вопросы: почему Мечников говорил о народниках перед смертью и кто, кроме него, был замешан в заговоре? Зачем западникам был свой мэр?

Останься она в министерстве – может тянуть за любую из этих ниточек, продолжать быть рядовым следователем и отправиться за народниками, западниками или заговорщиками, а может собрать команду из регионалов и стоять на страже подобия порядка в столице, стать новым Филатовым?

Но все это казалось теперь неважно.

Она не понимала больше, зачем защищать всех этих людей. Они вечно бегут по делам, стоят в пробках, женятся, заводят собак, врут и воруют, обсуждают новые рестораны и сериалы, ссорятся и мирятся, а главное, становятся тебе близкими, а потом умирают, снова и снова, плавая в формалине. Они либо гибли из-за нее, либо умирали сами, но в любом случае оставляли ее одну.

Она еще не решила окончательно, но ей хотелось уволиться из МПД и начать жизнь с нуля: никаких больше новостей, политики, заговоров, убийств и расследований. Бывших, конечно, не бывает, за ней будут присматривать, чтобы держала язык за зубами, возможно, обратятся когда-то за советом, через какое-то время наверняка позовут обратно. Она будет по-прежнему видеть, кто живет в городе, и у нее больше не будет значка, а значит, Москва теперь станет еще опасней.

Обо всем этом еще было время подумать.

Надо бы проведать мать.

* * *

Ранней весной Агафья приехала ночью на смотровую на Воробьевых горах.

Начинался дождь, было холодно и ветрено, но она все равно вылезла из такси и направилась к перилам. На плече у нее была черная холщовая сумка.

Игнатова долго стояла у парапета, словно пытаясь что-то сказать неспящей столице. Погода была паршивая, но зима уже точно была повержена. У деревьев на склонах появились первые почки, вылезла из-под снега пожухлая трава, пахло обновлением природы и обещанием новой жизни. Нигде не было ни одного орлика, лишь обычные московские голуби, вороны и воробьи. Весна пришла.

Агафья расплакалась. Она перегнулась через перила и закричала в пустоту:

– Во мне нет зла! Нет зла, мама! Нет зла!

Почти никто не услышал ее крик. Москва была безучастна, а на смотровой было пусто, лишь продавец в палатке с хот-догами поежился от доносящихся воплей.

Продолжая рыдать, она залезла в сумку и достала дрожащими руками урну. Она была легкой, но сейчас весила, словно тонну. Агафья аккуратно сняла крышку и стала вытряхивать ее содержимое над перилами.

Ветер подхватывал пепел и нес его над столицей – мимо фуникулера и горнолыжного спуска к Москве-реке, к «Лужникам» с величественной подсвеченной ареной, к Хамовникам с элитной недвижимостью, к светящимся небоскребам Сити, огням Третьего кольца и спящим павильонам «Мосфильма». На лице было мокро, падало с неба, текло из глаз, а ветер дул все сильнее, уже сбивал ее с ног и уносил частички Димы все дальше и дальше, в бесконечные районы этого муравейника, населенного людьми и нелюдью.

Скоро урна опустела. Дима растворялся в Москве и сам становился городом, который так любил.

* * *

Из глубин ночи дорогу на столицу разглядывали многие тысячи пар глаз.

В лесах, реках и болотах под Подольском и Кубинкой, Красногорском и Королевым, Балашихой и Долгопрудным собирались они, намерившиеся взять реванш и вернуть себе власть над столицей, а с ней и страной. Иные из них ждали этого часа двести лет. Часа отомстить за годы изгнания, существования под угрозой уничтожения, годы голода, пряток от преследователей и подавленной воли.

Собранные под неизвестными знаменами, никогда раньше не стояли в одном строю калужские водяные и ярославские лешие, курские мавки и воронежские полудницы, волгоградские лихие сестры и саратовские волколаки, среди них и Алексей Хунд, владимирские банники и суздальские кикиморы, тамбовские ночницы и кировские жердяи, примкнувшие к ним московские черные ведьмы, в их рядах Раиса, и тверские козлы.

Среди них было и еще две пары глаз. Сгустившаяся тьма вокруг одних еле слышно шипела и клубилась красными всполохами от ярости. Другие глаза, бледно-серые, очень старые и уставшие, казалось, смотрели почти равнодушно. Третьих, похожих на крысячьи, не было, они ждали в столице.

Все эти глаза смотрели туда, в сторону огромного города, в который их первые группы уже входили и встречали слабое сопротивление от сражающегося на несколько фронтов министерства. Была пасмурная весна, прохожих и автомобилей на улицах почти не наблюдалось, то тут, то там разгоралось пламя пожаров, высоко взлетали клубы черного дыма, и в воздухе чувствовалась гарь. Орлики хищно кружили над городом в поисках добычи, а в подвалах толпы мертвичей раздирали вопивших горожан на куски.

Тот, что с уставшими глазами, наконец махнул рукой, и все огромное собравшееся войско двинулось в сторону Москвы.

Второй акт начался.