Музей-заповедник А. С. Пушкина

ТРИГОРСКИЙ ПАРК

Тригорский парк — прекрасный образец русского садово-паркового искусства второй половины XVIII века. Русские мастера-паркостроители умело использовали при его создании рельеф местности — холмистый, изрезанный лощинами и глубокими впадинами. В парке много уютных, живописных уголков. Его аллеи, разные по протяженности, то приводят на край высокого обрыва, с которого открываются неповторимые по красоте дали, то манят в густую чащу зелени, то вдруг открывают взору красивые пруды, расположенные в разных местах парка, занимающего около 20 гектаров.

От главного входа в дом узкая аллейка ведет к месту (в 50—70 метрах от дома), где раньше стоял старый господский дом. От этого места, вниз, в сторону виднеющейся сквозь зелень деревьев Сороти, парковая дорожка ведет к группе огромных двухсотлетних лип и дубов, под сенью которых на самом краю обрыва к Сороти стоит белая садовая скамья. Этот уголок парка Осиповы-Вульф называли «скамья Онегина». По традиции это название сохраняется и поныне. С этого места, особенно любимого тригорской молодежью, хорошо видна дорога в Михайловское, и когда на ней показывался Пушкин, все радовались: он всегда был здесь желанным и любимым гостем.

От «скамьи Онегина» дорожка ведет в живописный уголок Тригорского парка, где на обрывистом берегу Сороги, в окружении полуторавековых лип, на высоком каменном цоколе стоит деревянный флигелек. Это банька Осиповых-Вульф, которая напоминает о многих интересных эпизодах из жизни Пушкина.

Через месяц с небольшим после начала михайловской ссылки, 20 сентября 1824 года, поэт писал своему приятелю Алексею Вульфу в Дерпт: «Здравствуй, Вульф, приятель мой!.. В самом деле, милый, жду тебя с отверстыми объятиями и с откупоренными бутылками...» А дальше в этом письме — приписка сестры Алексея Вульфа Анны Николаевны Вульф: «...сегодня я тебе писать много не могу. Пушкины оба (Александр и его брат Лев. — В. Б.) у нас, и теперь я пользуюсь временем, как они ушли в баню...»

Историк и литератор М. И. Семевский, встречавшийся со многими лицами из близкого окружения Пушкина, писал в газете «Петербургские ведомости»: «В Тригорском парке еще виднеются жалкие остатки некогда красивого домика с большими стеклами в окнах. Это баня: здесь жил Языков в приезд свой в Тригорское, здесь ночевал и Пушкин...»

В баньке частенько собиралась тригорская молодежь, здесь звучали стихи Пушкина и гостившего в Тригорском летом 1826 года Н. М. Языкова, велись шумные дружеские споры и разговоры о героическом прошлом и будущем родного народа и Отечества. Нередко общая любимица всей компании Евпраксия Вульф заваривала по просьбе Пушкина жженку и сама разливала ее по бокалам (разливательная ложка хранится ныне в Доме-музее Осиповых-Вульф), и тогда все дружно поднимали первый тост «за нее» — за Россию. Когда же в доме собиралось слишком много гостей, то Пушкин вместе с Языковым и Алексеем Вульфом устраивались на ночлег в этой баньке, иногда просто на охапке душистого сена.

Тригорская банька, погибшая от ветхости, восстановлена в июне 1978 года. В баньке, как и прежде, два крыльца: одно «парадное» (со стороны господского дома), напоминающее по виду традиционные крыльца барских усадебных флигелей пушкинского времени; другое — «черное», для хозяйственных нужд. Оба крыльца соединены темным коридорчиком, который делит баньку на две половины: в левой (если входить с «парадного» крыльца) комнате воссоздана «светлая горница». Среди вещей бытового интерьера, помещенных здесь, привлекает внимание круглый ломберный стол того времени, на котором стоит серебряный жбан со скрещенными шпагами; на их скрещении, как раз над отверстием жбана, помещена большая головка сахара. Эти старинные предметы напоминают о ритуале приготовлении здесь, в баньке, ромовой жженки.

Здесь же помещены диван, овальный столик и шкаф красного дерева, полушкаф с железным светцом на три рожка, зеркало. В углу «светлой горницы» стоят напольные часы.

Убранство комнаты дополняют две лубочные картинки того времени — «Бой Еруслана Лазаревича с царем змейским или морским чудовищем» и «Люди дикие, найденные царем Александром Македонским», а также две цветные литографии — «Урсула» (работы неизвестного французского художника первой половины XIX века) и «Грузинский танец» (работы художника А. Орловского, того же времени).

Во второй комнате, справа от коридора, воссоздана «мыльня». Здесь большая беленая печь-каменка, полка для «парения». В мыльне помещены старинные предметы, типичные для старой русской деревенской бани: ковши, водолеи, веники, лавки, деревянные ведра с коромыслами, льняные домотканые полотенца.

В коридоре, в простенках, помещены два стенда, на одном из которых представлены шесть фотографий тригорской баньки, сделанных в разные годы (с 1896 по 1910 год), а также архитектурный план и чертеж этой баньки, составленный на основе раскопок ее фундамента в 1952 году под руководством профессора архитектуры Института имени Репина И. А. Бартенева, старинных фотографий и свидетельств местных жителей. Проект восстановления тригорской баньки был составлен еще в 1954 году псковским художником-архитектором А. А. Ларкиным совместно с директором Пушкинского заповедника С. С. Гейченко.

На другом стенде — литературная экспозиция под названием «Приют, сияньем муз одетый (из рукописного наследия А. С. Пушкина)». Здесь представлены автографы Пушкина — копии его писем и многочисленных стихов, посвященных Тригорскому и Осиповым-Вульф.

На противоположной стене коридора помещены акварели, изображающие эпизоды пребывания Пушкина в Тригорском: «Пушкин в кругу друзей» («Жженка ромовая») художника Ю. Павлова, «Пушкин среди тригорских барышень» художника В. Орлова, «Пушкин у Сороти» художника Ф. Махонина.

У этой же стены помещена витрина с предметами, найденными в результате археологических раскопок на месте баньки. Среди десятков археологических находок, помещенных в витрине,— старинные гвозди, фрагменты керамики, части винных бутылок, монеты, дверная скоба, старинный молоток, пузырек из-под лекарства.

Рядом с банькой, у самого обрыва к Сороти, расположена Зеленая беседка полукруглой формы, в которой до недавнего времени стоял дерновый диван. Стенами беседки с трех сторон служат стволы старых лип, образующих сверху зеленую «крышу»; с четвертой стороны — со стороны Сороти — беседка открыта, и тригорские обитатели вместе с Пушкиным любовались отсюда живописными окрестностями.

От беседки широкая деревянная лестница ведет вниз, на берег Сороти. Здесь была купальня Осиповых-Вульф. Вместе с ними приходил сюда и Пушкин.

В этой части парка, чуть в стороне от Зеленой беседки, растут рябины — потомки тех, которые не раз видел Пушкин, гуляя по парку, и которые, видимо, он вспоминал, когда, стремясь в Тригорское после окончания ссылки, писал П. А. Осиповой: «Назло судьбе мы в конце концов все же соберемся под рябинами Сороти».

От Зеленой беседки дорожка ведет от края обрыва вверх к Зеленому танцевальному залу. Это обширная четырехугольная площадка, огражденная с трех сторон стеной лип. С четвертой стороны, обращенной к дому, площадка ограничена узкой, очень тенистой липовой аллеей: здесь огромные старые липы стоят вплотную одна к другой. Некоторые из них не сохранились, так же, как огромная липа, стоявшая в центре Зеленого зала, вокруг которой был устроен диван. Диван этот сейчас восстановлен, а на месте погибшей липы посажена молодая.

В Зеленом зале тригорская молодежь в обществе Пушкина устраивала игры, развлечения, танцы; в летние вечера здесь часто гремела музыка: играл оркестр крепостных музыкантов или военный оркестр из гарнизонов соседних уездных городков Новоржева и Опочки.

Из Зеленого зала хорошо виден ажурный горбатый мостик, соединяющий спуск из зала с берегом небольшого пруда.

От пруда дорожка круто идет вверх, затем поворачивает направо — и тут видна далеко протянувшаяся прямая и широкая главная аллея. Расположенная в самом центре парка, она с одной стороны была обсажена дубами (многие из них стоят и сейчас), с другой — елями и липами. По аллее не только гуляли, но и катались верхом на лошади или в коляске.

По левой стороне этой аллеи, почти на ее середине, стоит молодая елочка, огороженная штакетником. Она посажена на месте знаменитой «ели-шатра», которая погибла весной 1965 года. Под пышной кроной этой ели, не пропускавшей ни света, ни дождя, любила собираться тригорская молодежь. Видимо, поэт имел в виду эту «ель-шатер», когда в «Путешествии Онегина», вспоминая о Тригорском, писал:

Вероятно, эта необычная ель припомнилась Пушкину и тогда, когда он описывал (в черновиках пятой главы «Евгения Онегина») Татьяну, листающую страницы сонника, чтобы разгадать тайну своего сна:

Любопытно, что за словом «ель» сразу следует «шатер» — тригорская «ель-шатер»!

Около ели от главной аллеи отходит налево дорожка к Солнечным часам. Это обширная круглая площадка, в центре которой стоит высокий деревянный шест с заостренным наконечником — гномон[21]. По окружности площадки росли при Пушкине 12 дубов по числу цифр на циферблате (сохранилось 7). Солнечные часы — типичная деталь дворянского усадебного парка того времени.

От Солнечных часов тянется прямая длинная дорожка, в конце которой виден могучий дуб. Он стоит на небольшом возвышении. Это знаменитый, воспетый Пушкиным «дуб уединенный». Ему более 250 лет, и, видимо, он был посажен на месте захоронения русских воинов, павших при обороне проходивших здесь некогда границ Руси. Издавна за этим деревом закрепилось и другое название — «дуб-лукоморье».

В начале нашего века дуб «заболел» и был близок к гибели. Создание заповедника дало возможность организовать подобающий уход и сохранить его. В годы Великой Отечественной войны он снова едва не погиб: фашисты вырыли под его корнями бункер. После их изгнании сюда были приглашены ученые-лесоводы, которые предложили некоторые меры для спасения дерева-реликвии. И снова «дуб-лукоморье» каждую весну распускает свою великолепную темно-зеленую крону, а осенью дает обильный урожай желудей.

Это могучее дерево вспоминал Пушкин, когда в 1829 году в стихотворении «Брожу ли я вдоль улиц шумных» писал:

Справа от «дуба уединенного» начинается одна из красивейших и наиболее протяженных аллей Тригорского парка — «аллея Татьяны». Она, слегка изгибаясь, идет близко от края парка до пересечения с главной аллеей. Деревья в «аллее Татьяны» растут так густо, что здесь всегда сумрачно, и поэтому почти нет птиц: стоит полная тишина. Это место так поэтично, что не нужно долго призывать воображение, чтобы вспомнить пушкинскую Татьяну, когда она из ненавистной столицы

В Тригорском — в его Доме-музее, в старинном парке — сегодня каждый посетитель чувствует, как и в Михайловском, присутствие Пушкина, его друзей. Об этом чувстве, общем для всех, кто приходит сюда, образно сказал нарком просвещения А. В. Луначарский, посетивший в 1926 году пушкинские места: «В Тригорском Пушкин, часто предаваясь «легкокрылым забавам», в то время остро наблюдал, мыслил, мечтал, и, когда ходишь теперь по... парку, с такой страстной интенсивностью думаешь о нем, что, кажется, нисколько не удивился бы, если бы вдруг из кущи деревьев или из-за угла здания появилась бы его задумчивая фигура».