Мы ничего им не должны!

Глава 1. Дикий барин

В то утро унтер-офицер торопясь на стрельбище разминулся на дороге с несколькими вместительными и дорогими экипажами городского типа, запряжка четверкой и один самый большой даже шестеркой сильных, породистых лошадей цугом попарно, в провинции так не ездят. Блестящая кожа и полированное дерево, кованные английской стали начищенные по блеска рессоры, лихие придурковатого вида (но удивительное дело – все с огнестрельным оружием!) гайдуки на запятках и важный, как фараон барский кучер. Эта надутая собственным величием скотина попытался огреть проходящего мимо солдата бичом, но Александр ловко отскочил, трюк столичных "водителей кобылы" ему знаком по Петербургу, второй раз подставляться он не намерен. Сашка удивился тогда, кто это направляется к Сосновке, или может быть к соседней Буяновке, или к еще более дальней Березовке, что за барин такой заявился, если одной повозки ему мало, но времени разбираться уже не было. Осень на дворе стоит, а московские помещики разъезжаются по своим деревням весной, и появление целого "поезда" выглядело, мягко говоря, необычно… Александра ждали штабс-капитан Денисов и Гриша, предстоял путь в первопрестольную, там в недавно возрожденном московском арсенале пытались наладить производство столь необходимых российской императорской армии винтовок и возникли некоторые вопросы, которые надо было срочно решить на месте.

Планировали они поездку лишь на три дня, без учета времени нахождения в дороге, но задержались в златоглавой почти на целую неделю с хвостиком. Пока решали проблемы, пока ходили по возрожденному из небытия арсеналу, пока то, пока се… Московский арсенал оказался, вопреки названию, вполне современным, хорошо оснащенным по местным меркам механическим заводом, у них даже редкая новинка имелась – паровой привод для станков мощностью в 24-е лошадиные силы, для начала 19-го века очень даже ничего. На ИТОЗе и в Ижевске по старинке использовали для приведение в действие станков пока только энергию воды. Одна беда, не было в наличии собственных кадров, особенно недоставало мастеров-ствольщиков, предприятие молодое, а чтоб завести таких рабочих из местных, приписанных к предприятию крестьян, нужно ждать пока несколько поколений сменится. В городе специалисты такого профиля имелись в достатке, но рачительная казна не желала использовать труд вольнонаемных рабочих. Таким образом в одном месте не было оборудования, но были специалисты, в другом наоборот, вот этот вопрос и пытался решить штабс-капитан Денисов. На Александра повесили остальные различные околотехнические мелочи. Так например, местным химикам оказались непонятны некоторые места из документации по производству инициирующих ВВ, да и других необходимых компонентов (для читателей из 21-го века было написано, а не 19-го) и по мере сил пришлось объяснять, не без помощи найденного в бункере учебника химии и словаря старинных терминов, конечно. Ну а Григорий осматривал тем временем мастерские мелких местных оружейников-частников, надо было решить нельзя ли их привлечь, хотя бы к изготовлению прикладов. Не один конечно Гриша ходил по Москве, кто его пустит, а с членами комиссии в качестве эксперта. Не то, что бы все задуманное получилось как хотели ранее, но дело с мертвой точки сдвинуть все же удалось. Денисов кое-как договорился, о переводе с тульских заводов ряда необходимых специалистов и даже сумел неведомым способом раскачать бюрократию и на совсем нетривиальное решение. Московским мастерам-оружейникам, разрешили использовать оборудование арсенала, взамен они обязались изготовить для казны определенный "урок" винтовками. С британскими заводами, конечно нечего было и сравнивать, но когда-то надо и свое собственное производство поднимать. А сроки уже поджимают, так уже приступили к обучению нижних чинов и офицеров, прибывающих с различных полков на подмосковном полигоне. В военном ведомстве рассчитывали, что эти люди потом сами станут инструкторами в своих "родных" частях. Обратно из поездки возвращались веселые и довольные, пусть проблем еще гора, но прогресс уже заметен, а скоро через Ригу начнут прибывать и "британки", так уже заранее окрестили винтовки первого заказа, приемщики на далеких островах уже проводят испытания и проверяют качество изделий перед отправкой в Россию.

Между тем, пока Александр с начальником пребывали в Москве, в Сосновке произошла нежданно "смена власти". Красный, как варенный рак, управляющий Анкифий Карпович метался между избами, с поразительной для его дородства прытью, выгоняя крестьян на сход. Велено было собрать всех на выгоне за домом старосты, от древних стариков и старух, до сопливых малолетков включительно.

В принципе, такое событие уже давно ждали, два года назад деревня поменяла хозяина, но как-то за сельскими хлопотами и неспешной жизнью совсем об этом забыли. И вот судный день настал, прибыл новый барин, да не один, а с многочисленной "дружиной". На пяти вместительных экипажах они приехали, старый господский дом всех прибывших гостей не вместил и некоторым "гостям" пришлось жить несколько дней в крестьянских избах, откуда хозяев попросили убраться вон. Куда переселятся? Кого это волнует, хоть в лес, хоть в поле, хоть к черту на рога. Никакого подвоха сперва местные мужики не заметили, баре всегда так поступали при организации псовых охот, пикников или других мероприятий на природе. Несколько насторожились пейзане только в процессе знакомства с новым хозяином, и действительно барин выглядел весьма экзотически, сперва даже обознались мужики, не того человека сочли "их милостью". Обо всех этих событиях Александру подробно рассказал очевидец, пожилой крестьянин Авдей Никифорович. Это источник заслуживающий доверия, поскольку человек пользовался в селе огромным авторитетом и даже подменял барского управителя во время его отлучек в город.

– Дедушко почто оне таки веселы, вроде не пьяны? – шепнул старику на ухо один из внуков, стоявших рядом в первых рядах. Авдей принюхался, и уловил исходящий от барина и его "приятеля" странный запах, абсолютно незнакомый: "ровно трава какая лечебна у знахарки" – так он описал позднее унтер-офицеру, вином не и пахло, и барин и его дылда-"офицер" были абсолютно трезвые. Вот только глаза у них, глаза… осоловевшие, словно их обладатели пили без продыху водку несколько суток подряд и никак не могли опьянеть.

Сперва мужики так и не поняли, кто теперь у них хозяин. Судите сами, взору крестьян, собранных на выгоне предстали следующие персоны:

1. Бодрый, крепкий и упитанный мужчина лет за 40-к в яркой, бьющей по глазам, малиновой "палаческой" рубашке, подпоясанной шелковым трехцветным кушаком. На голове у этого деятеля красовалась повязанная странным манером черная "бабья косынка", но отнюдь не с привычными узорами московских мануфактур. Когда разглядели мужички, что там белым по черному начертано, многих захотелось перекрестится – скалится "мертвая голова", череп вверху и скрещенные кости снизу под ним. Довершали общую картину расшитые золотым шнуром красные гусарские штаны – чакиры и короткие мягкие сапоги без шпор. Вооружен был господин, впрочем они все были при оружии – саблей на перевязи и двумя короткими двуствольными пистолетами за поясом-кушаком. Несмотря на столь странный для помещика экзотический костюм это и был новый повелитель Сосновки и ее обитателей.

2. Номером два был гигант почти двухметрового роста и атлетического сложения, в мундире офицера, как потом прочитали на нагрудном блестящем жетоне – Семеновского гвардейского полка, нафабренные по столичной моде усики и шевелюра завитые колечками-кудряшками. Лицо неприятное и нерусское, откликался субъект, как выяснили любопытные крестьяне на имя "Жан" и по неизвестной причине на смешную кличку "Козлик" одновременно. По-русски этот "офицер" видимо понимал, но сам говорить не мог, или не считал нужным. Но именно он выглядел страшнее и внушительнее всех прочих и поэтому был ошибочно принят за нового сосновского барина. Ему униженно кланялись и "ломали шапки" пока дрожащий от страха и возбуждения управляющий не поправил опешивших мужиков и не указал на промашку, это скорее всего адъютант или доверенное лицо нового помещика. Высокий господин в свою очередь был вооружен, примерно так же как и номер первый, разве что пистолеты за кушаком были обычные, рекомендованного казенного образца, а вместо сабли длинная офицерская шпага на портупее.

3. На третьей позиции выступал целый коллектив рыл 17–20 здоровяков как на подбор с толстыми шеями в мундирах все того же Семеновского полка, дорогое и тонкое английское сукно просто лопалось под буграми мощных бицепсов и трицепсов. Когда Александру крестьяне описывали этих "бойцов", то всегда говорили "бугаи", "быки", "вот здоровущи" и всегда в конце добавляли какое-нибудь ругательство, самое мягкое – "гады". Сам Авдей Никифорович заявил, что видывал подобных только единожды в жизни, на ярмарке – на арене балагана, и в качестве атлетов, силачей или борцов, выступавших в представлении. Судя по всему, это были не солдаты, а просто люди в мундирах и тоже все подряд до одного иностранцы. По крайней мере местные мужики ничего, ни единого слова из их разговоров понять не могли, кроме искаженных матерных ругательств, а между собой "семеновцы" общались: "чух-чух-чух…". Примерно так на слух воспринял и запомнил незнакомую речь старик и другие крестьяне-очевидцы. Эти люди тоже были все поголовно вооружены, стандартный комплект – укороченное кавалерийское ружье без штыка. Часть имела ружья совсем короткие но со стволами "ровно дудки", по словам деда, плюс совершенно неуместные в пехоте длинные сабли. У двух-трех "не пойми кто" за пояс были заткнуты плетки или скорее арапники и почти у всех имелась в обязательном порядке короткая дубинка из какого-то необычайно твердого и темного дерева – это потом выяснили своими боками все мужики и большая часть баб. На морду лица вся маленькая барская армия, стоявшая за спинами "господ" показалась пейзанам одинаковой: "ровно чурки какие с глазами, прости господи…".

– Вот оне, их милость… их благородие… их светлость… граф П-ф-х-е-р-р-д! – дрожащим от страха голосом пролепетал солидный когда-то и строгий с мужиками старый управляющий Анкифий Карпович. Последнее слово он выговорить толком не смог, настолько язык у него от испуга заплетался. Позднее, когда сосновцев спрашивали, кто у них теперь барин, то неизменно следовал ответ: "Хер какой-то нерусский, так и звать ево". Быстро сдав дела новому хозяину бывший приказчик собрал свои вещички и не задерживаясь ни на минуту свалил прочь, чуял хитрый мужик пятой точкой, что предстоят "великие дела" и совершенно не жаждал узнать какие.

– А-а-а…б…ть, Козлик ты только глянь на них! Вот настоящая чернь, серый народ! – изрек наконец владелец яркой малиновой рубашки, бегло оглядев ряды покорно кланяющихся крестьян, затем он добавил еще несколько фраз на незнакомом языке и гигант что-то ответил "их милости", никто ничего не разобрал.

– На колени СУКИ!!! Земной поклон барину! Раз-два! Б…ть!!! – приказал как выдохнул барин в малиновом-красном одеянии и после некоторого замешательства бело-серая-голубая масса армяков и сарафанов покорно склонилась к земле, даже старики, которым уже трудно нагибаться поклонились. – Вот так их раком и надо держать по жизни… Жан дай еще курнуть, торкает меня сегодня с утра, как никогда!!!

"Офицер" что-то передал барину и тот с видимым наслаждением затянулся ароматным дымом. Авдей заметил в его коротких сильных пальцах небольшой предмет, вроде маленькой бумажной сигареты, такие местные уже видели не раз у солдат на стрельбище, только у барина были совсем крошечные и табаком от них не пахло.

– А-а-а во-о-от приедет барин, барин вас рассудит! – нараспев продекларировал, картинно рисуясь и сверля покорную толпу крестьян расширившимися зрачками, обладатель красивой малиновой рубашки и расшитых галуном гусарских штанов, – Тьфу, нах… забыл дальше! Ну и дерьмо же этот Некрасов, настоящий быдляцкий поэт, сколько ни учил в школе, ничего в голове не отложилось из его виршей. Отпустим быдло по домам, позавтракаем и отдохнем с дороги, а прописывать скотину будем потом, ближе к ночи!

Гигант в офицерском мундире кивнул и дал отмашку, валите мол "серые" по домам. На этом первая аудиенция с новым господином у жителей и закончилась.

До самого вечера ничего необычного на селе не происходило, может быть барин знакомился с делами, а может еще чем занимался, история умалчивает. Но вот солнышко пошло на закат, на единственной улице деревушки появилась в изобилии всякая мелкая живность, которую разводили по дворам, коровы появятся позднее, слишком уж медлительны крестьянские "кормилицы" на своем пути от пастбища к хлеву. Ничего не предвещало надвигающейся беды когда в начале улочки появился небольшой отряд, возглавляемый лично барином. Как потом решил Александр, судя по рассказам свидетелей, граф с Жаном были укурены, не просто сильно, а как в ХХ столетии говорят – в "дым". Началось то, что в мемуарной литературе века 19-го и воспоминаниях обычно стыдливо фигурирует, как "милые барские шалости"…

– Вперед чудо-богатыри, круши всех в хузары! Пленных не брать! – выкрикнул лихой командир, одетый и экипированный "под пирата" и пошла кровавая потеха.

Сабли вон из ножен и "воины" полетели вперед, куры и утки, свиньи и козы стали первыми жертвами неукротимых "бойцов". Визг и ор стоял неимоверный, если домашняя птица умирала под блестящими клинками быстро и без особого шума, то поросята оглушительно визжали, а убиваемые рогатые Машки и Катьки кричали почти человеческими голосами и даже пытались защитить свою жизнь. Досталось и маленьким пастухам, тех, что были постарше охранники пинали со всей дури, соревнуясь у кого дальше улетит. Совсем мелких хватали за шиворот и швыряли через заборы, целясь в двери и окна домов. Появились и первые жертвы, четырехлетний мальчонка сломал себе шею, неудачно приземлившись после броска, другой ребенок в конце полета наткнулся на забытые хозяином избы в палисаднике грабли. У крестьян детей много – как цыплят одним больше, одним меньше – никто из чиновников на последующих судебных разбирательствах погибших и искалеченных малышей графу и его опричникам в вину не поставил. О них просто забыли, словно и не было ничего.

Вскоре настал черед и взрослых, попавшихся по дороге мужиков и парней "завоеватели" без особых затей просто избивали кулаками и дубинками. Одних заставляли плясать "камаринского", других прыгать через высокие заборы, третьих – облизывать барину и его "офицеру" испачканные в навозе сапоги. Никто особо не пострадал, сломанные ребра и выбитые зубы не в счет. Не повезло только одному-единственному парнишке, которого пинали Жан с барином лично. Дело в том, что если у всех остальных "семеновцев" были обычные сапоги, с тупыми или острыми носами, то у "офицера" обувь особая – со шпорами, а там такие острые зубчатые колесики есть. Теперь у молодого человека потомства не будет, да и жены скорее всего тоже, а так живой остался… барин оказал милость. Он еще сможет работать и выплачивать хозяину положенный оброк.

Встреченных на пути баб и девок барин и компания не били, сначала слабый пол заставляли обнажить и показать грудь, для последующей компетентной оценки. Каждая такая презентация сопровождалась веселыми шутками-прибаутками барина и дружным подхалимским гоготом охранников. Затем им задирали до пояса юбки, и как смущенно, полушепотом сообщил Александру очевидец, граф с адъютантом: "сували имя персты в срамны места", вероятно некоторые деревенские девушки в тот день преждевременно по воле "укуренного" барина стали женщинами.

Но пока это просто разминка, по настоящему "шалить" и "озорничать" барин начал только тогда, когда добрался со своей веселой бандой до избы Авдея Никифоровича, до самой середины улицы. Тут насильникам впервые был оказан пусть робкий, но отпор. Сноха крестьянина, молодая баба Матрена попыталась усовестить разгулявшихся молодцов.

– Ваша милость, уймите их ради бога! Экий срам творят! – кинулась в ноги к барину женщина, и это внезапно появившееся препятствие действительно на некоторое время остановило погром. На несколько минут, затем буйство продолжилось с новой силой и продолжалось до тех пор пока "дурь" окончательно не свалила предводителя банды, а по совместительству и нового помещика.

Граф некоторое время пребывал в размышлении и бездействии, и пристально разглядывал бабу осоловевшими глазами, а затем изрек следующее.

– Козлик… Ик-ик…! Пра-а-а-тивная п…да нас учить хорошим манерам вздумала? Нет каково, а? – и затянувшись косячком барин твердо скомандовал, – Взять ее! Если враг не сдается, то его э-э-э… чего там делают… забыл нахрен? А вот – его еб…т! Ха!

По отмашке барина охранники накинулись на Матрену всей кодлой и тут же хотели изнасиловать. Жан их удержал от этого намерения, на улице было слишком грязно, пострадала бы красивая форма из доброго импортного сукна, шитая на заказ под "семеновцев". Вступился "господин офицер" за честь гвардейского мундира одним словом, не дал испачкать в навозе и нечистотах. Бойцам было приказано затащить пленного "супостата" в ближайший двор и постелить на "поле брани" свежей соломки или сена, да побольше и погуще. Боевой операцией руководил лично граф и судя по воспоминания очевидцев проявил немалые полководческие таланты, куда там какому-то Суворову с его убогим Измаилом.

– Суй по самый помидоры, рви п…ду не жалей, давай ей елду засаживай глубже до упора! – так и слышалось со двора, – Жан скажи этим идиотам, чтоб в рот ей, паскуде также дали, и в задницу непременно всадили, меня они не понимают!

Маленькая и узкая деревенская улица к тому времени полностью опустела, можно сказать, что полностью вымерла. Если в начале зевак было много, каждый полагал, что "перепадет" не ему лично, а соседу, то теперь народ понял, что "хватит всем" и попрятался по избам и сараям. С Матреной барин воевал минут двадцать, или полчаса, ни у кого их свидетелей при себе хронометра не оказалось, поэтому тут в показаниях заметное расхождение. Со двора еще долго доносились крики насилуемой десятком здоровых бугаев несчастной бабы, мат и команды графа и похотливый торжествующий рев охранников, подбадривавших своих. Как позднее оказалось, женщину "употребляли" прямо во дворе родного дома, на глазах ее детей и мужа, смотревших на это насилие из окон избы. Никто не решился воспрепятствовать вооруженным до зубов барским "опричникам", настолько велик был страх перед ними.

Если старик излагал унтер-офицеру все эти события строго последовательно, то другие свидетели обязательно отмечали, что приступы активности у барина следовали как бы импульсами, или определенными периодами. Затянулись – и лихо мелкую скотину порубили саблями, ни одна коза не ускользнула от оружия "героев". Еще вдохнули живительного дыма – и пошли малыми детьми в футбол играть, сколько "мячей" забили – никто не посчитал, даже следствие этим заниматься не захотело. Матрену изнасиловали после пятой затяжки, после следующей, вояки отвели душу, стреляя из пистолетов по окнам ближайшего крестьянского дома. Еще косячок и вот уже бежит по улице, истошно вопя и плача, голая девка, пытаясь скрыться от следующих ее по пятам похотливых "военов". Так и бесились, пока "дурман-трава" не вышла, и били и насиловали в свое удовольствие – "озорничали" господа, одним словом, закончили тем, что подожгли предпоследнюю избу в улице. К счастью для крестьян, погода развитию пожара не благоприятствовала и обошлось – обгорела частично только соломенная крыша, а то бы пылать Сосновке синим пламенем. Развлекались не только с женщинами, адъютанту графа охранники периодически притаскивали, выловленных по избам и клетям крестьянских ребятишек, старались выбирать из тех, что по малым годам штанов еще не носили. Что с ним делал великан-француз в разных сарайчиках и в кустах лопухов крестьяне по невежеству не поняли, но все вспоминали, что: "кричали мальчонки аки резанны!" Матери плакали навзрыд, отцы и старшие братья бессильно сжимали мозолистые кулаки, но никто пресечь творящийся на селе беспредел не рискнул, не решился. Сила солому ломит – старая народная мудрость.

После рукотворного пожара барин наконец отрубился под действием наркотиков, напоследок оставив для потомков непонятную фразу: "Торт графские развалины, б…ть, твою мать…!" А вот его Жан продолжил чудить дальше, попался в ему в руки пучок крупной моркови, и затем началось совсем непотребное.

– Ха-ха-ха, ой уморила, в зад говоришь твому малому засунул? Ой не могу ну и веселый граф, экий озорник и затейник! Надо будет всем нашенским рассказать. А тебе, али мужику твоему морковь туды не сувал? Ой не могу потеха! – до слез веселился судейский чиновник, полмесяца спустя, когда к нему пришли из Сосновки пострадавшие с жалобами, – Все, поди отсюдова прочь дура! Сыночек говоришь помер? Да он поди у тебя от болезни представился.

– Ваша милость! – на коленях ползет к нему баба, надеясь вымолить справедливость, но какое там черствую чернильную душу не проймешь.

– Али не знаешь, что на помещика вам жалобится заповедано? Эй, солдат тащи дуру на съезжую, пущай ей там полста "горячих" влепят!

Произвол конечно, но по местным меркам еще "по божески", поскольку могли по закону и кнутом "погладить", имеют полное право.

Обычно таким исходом, попытки обжаловать действия помещика, которому государство вверило полицейские функции, и заканчивались. Но это будет после, а пока вдоволь натешившись "гости дорогие" отправились отдыхать от трудов неправедных. Самое бы время взять их сонных и полупьяных "в топоры", "в ножи", поднять на вилы, поджечь барский дом, ловить и бить разбегающихся в панике негодяев, но не сложилось. Не нашлось подходящего вожака, способного повести за собой мужиков, не было в селе людей привыкших убивать, бывших солдат или беглых каторжников, не нашлось и просто буйных, таких как кузнец у Дарьи. Снесли "православные хрестьяне" покорно все издевательства, каждый был только за себя. В материалы уголовного дела события первого дня не попали, следователи их сочли незначительными, ну погулял помещик немного – с кем не случается, кто не грешен? Бывает, что иной барин так разгуляется, что и своих собственных детей и насилует и бьет и калечит, а уж безответные крестьяне для того богом и созданы. Графу поставили в вину только превышение власти, повлекшее гибель двух человек: жены унтер-офицера Глафиры, дочери солдатки Дарьи и священника местного прихода отца Николая. Но Глашу и попа убили только на третий день "праздника", так сказать в "рабочем" порядке. Наркотики у барина и его подручного к тому времени закончились, прекратился и дикий неуправляемый разгул. Позднее, некоторые крестьяне умерли от нанесенных Пфердом и его гоп-компанией побоев, но их так же не засчитали графу и на суде эти эпизоды не рассматривали. Таков был порядок, если крепостной погибал на другой день после наказания или избиения, то это от "болезни" и помещик тут совершенно не при чем.

После организованной барином своими новым подопечным в стиле лихих 90-х "прописки", для Сосновки наступили тяжелые трудовые будни. Хозяин как паук в паутине засел в доме управляющего и вершил оттуда "правеж", а заодно суд и расправу по своему личному усмотрению. Оброк новый барин пересчитал, и теперь все подряд без исключения оказались должны, даже те, кто уже успел в этом году расплатится сполна с помещиком и с казной по податям. Рыскающие по деревне "быки"-телохранители заходили по очереди в каждый дом, хватали и отправляли на разбор хозяина, и странное дело – и его бабу тоже попутно забирали. Сосновцы сильно тогда пожалели о недавних временах управителя Анкифия Карпыча, вор был понятное дело и выжига несусветный, но с ним можно было всегда договориться по-человечески. Новая власть была не просто жестокой, а беспощадной, это скоро все сельские жители почувствовали на собственной шкуре, причем буквально.

На разговоры и уговоры подопечных помещик времени не тратил, в большом доме на холме работали четко быстро и без лишних сантиментов, как на заводском конвейере. Главу семью загоняли на второй этаж, где за столом покрытым длинной скатертью восседали барин и его верный француз. Тут начинался знаменитый барский "правеж". Без лишних слов, пфердовские боевики "охолаживали" слегка дубинками мужичка, сильно однако не били, только по рукам и ногам – пугали. После чего следовало крестьянину по заведенному исстари обычаю поклонится в ноги, и поблагодарить батюшку-барина за науку, кто с этим промедлил по глупости, тот получал дополнительную порцию колотушек – уже для "для вразумления". Барин заглядывал в свои хитрые бумаги и называл сумму, если жертва соглашалась платить, то ее сразу же отпускали с миром. Хороший пинок под зад тяжелым кованным сапогом и мужик кубарем скатывался по широкой лестнице в прихожую, обычно как раз успевал к тому моменту, когда вторая группа "быков" заканчивала с его бабой. С женщинами поступали проще: никакого садизма и ухарства как в первый день, хозяин просто велел "обновить кровь быдлу", или как он тогда непонятно выразился "улучшить генофонд". Вот и старались его телохранители изо всех сил осеменяя местных баб, а то больно народец худосочный в Сосновке собрался. Хотел было барин завести для этой цели, для работы в своих поместьях, специального "производителя" или даже нескольких, как на конном заводе. Но потом подумав чуток, решил не лишать верных слуг развлечения, пусть сочетают приятное с полезным.

Если крестьянин вдруг начинал упорствовать и артачится, или просто средств у него не было, то били его "по-настоящему" в полную силу: дубинки в руках откормленных бугаев с бычьими загривками филигранно отрабатывали по почкам, ребрам, и половым органам. По голове и суставам удары намеренно не наносили, зачем зря калечить полезный рабочий скот? Избивали быстро, сноровисто и профессионально – у людей графа был за плечами большой, нет просто огромный опыт такой работы. Собственно в последние годы только этим телохранители и занимались в основном, лишь изредка упражнялись еще в стрельбе из пистолета и ружья, а фехтование на сабля или шпагах и сроду не осваивали – слишком мудреное и кропотливое занятие. Да и незачем, на хозяина уже давно никто не покушался. Был единственный случай за все это время, пыталась его раз дворовая девка отравить мышьяком, но не смогла, не взял барина яд. Виновную наказали жестоко, но "домашними" средствами, к помощи правосудия прибегать не барин не стал. Как конкретно тогда поступили – неизвестно, однако умирала отравительница долго и мучительно, неоднократно просила добить, но ей в этой милости отказали. К вопросу о бабах: среди обложенных оброком сельских хозяев Сосновки попалась и одна представительница слабого пола, вдова – она вела хозяйство самостоятельно. Женщина решила упорствовать до конца, ее ведь не стали подвергать "предварительной обработке", как мужиков, чтоб не покалечить случайно. Но у барина был рецепт и на такой специфический случай, не успела вдова и охнуть, как трое телохранителей ее надежно зафиксировали и "оголили", а еще двое ловко вставили свои деревянные дубинки женщине в естественные отверстия тела расположенные ниже пояса. Приподняли ее чуток на "раз-два" и на "три" резко опустили – как на два кола сразу посадили. Маркиз де Сад отдыхает, до такого приема он не додумался. После простой и быстрой с виду процедуры хозяйка сразу же признала задолженность и пообещала немедленно расплатится, одной минуты "внутреннего массажа" оказалось достаточно для убеждения, а если бы просто стали лупить бабенку, тогда провозились бы десять, а то и двадцать. По окончании обработки избитых мужчин и растрепанных баб выкидывали без особых церемоний во двор, сдавали пришедшим за ними родственникам на руки, и сразу загоняли в дом новых бедолаг, доставленных из села охраной.

Пока перед ними избивали мужиков барин и его приятель не скучали, им помогали скрасить время пара смазливых молоденьких девиц, одна по лицу и стати цыганка, другая как подметили мужики "нашенская" – у народа на такие вещи глаз наметан. Девкам пособлял в их занятии некий ловкий молодой человек, эта троица и обслуживала господ, сменяя друг друга у них под столом.

– Парня то мы прознали, Бандеркой звать. – поделился добытой информацией с унтер-офицером рассказчик.

– Может ослышались, не "бандерка", а "баядерка"? – переспросил Александр, решив что крестьяне как всегда путают незнакомые слова.

– Во те истинный крест ундер! Сам слыхал, барин кажет: "Бандерка на незалежность поди насосал уж, бегай давай до погребу, огурчиков подай живо сюда. Нам закуска к водке потребна". Ен вылезет оттудова, молофью с лица то смахнет и бегом бежит! – продолжал старик, вспоминая в подробностях, что увидел в доме управителя, пока его охаживали дубинками охранники, – Экий шустрый, прибег с погребу значится, цыганку энто за подол выволок и сам заместо ея господину угождат.

Дед не ошибся с именем, так и есть. Под чутким руководством графа Пферда далекий предок основателя – "отца нации", одного сопредельного с Россией "государства", интенсивно впитывал европейские ценности. Единственное отличие от века 20-го: партнерами вождя были не немцы, и даже не поляки, а французы. Если точно, то юношу обычно привечал Жан – бывший бретер и главный телохранитель графа, а сам барин все же предпочитал обычно пользоваться услугами молодых женщин и девушек.

За два дня почти все главы семейств деревни перебывали в барской "пыточной". Так сразу в народе окрестили большую комнату на втором этаже особняка, где и происходило выбивание оброка. Почти, но далеко не все, отдельные проскочили как мелкая рыбешка через сеть с большой ячеей, просочились сквозь жадные загребущие пальцы нового помещика. Барин пользовался устаревшими данными из последних ревизских сказок, а там не значились некоторые молодые крестьяне, отделившиеся от отцовского хозяйства после переписи. Ленивые "быки" таскали на "правеж" к барину только из тех домов, что непосредственно примыкали к единственной вроде бы сельской улице, а за ней был еще один небольшой ряд недавно построенных изб, как бы вторая улица, туда охранники заглянуть не захотели. Счастливцев было немного – человек двадцать и им оставалось только усиленно молится, чтоб помещик о них, чего доброго, не вспомнил.

Не трогали до вечера третьего дня и дочь солдатки Глашу, у них дом был последний в улице и просто не добрались до него в ходе "веселого" погрома. Услышав выстрелы и крики девчонка схватила в охапку свою младшую сестренку и опрометью кинулась с ней в лес. Откуда только силы взялись у хрупкой девицы на такой забег с препятствиями непонятно, но в панике люди и не такие вещи проделывают. Ночь они провели в лесу, скрываясь среди кустов малины на вырубках, где деревенские дети и дикие животные давно протоптали массу тропинок – получился своего рода колючий лабиринт. Здесь можно было случайно напороться на медведя – еще одного любителя сладкой лесной ягоды, но люди казались тогда страшнее дикого зверя. На рассвете второго дня Глаша, подойдя к околице, издали внимательно рассмотрела родную деревню и опрометчиво пришла к выводу, что опасность уже давно миновала. К обеду они с сестрой вернулись домой, а к вечеру прибежала от соседского помещика Дарья, напуганная быстро распространившимися по округе недобрыми слухами. Увидев рядом мать, Глафира окончательно успокоилась, сработали детские иллюзии, ребенок всегда в таких случаях считает, что родители смогут его защитить от практически любой опасности и полагается на них. И следующая ночь тоже прошла нормально, никто небольшой домик на дальнем конце улочки не потревожил, видимо пока их сочли недостойными "высокого" внимания помещика. С раннего утра по деревне опять деловито забегали барские "быки", смешно матерясь на ломаном русском и грозно размахивая дубинками, для важности – надо полагать. Основной оброк из Сосновки уже к тому времени успешно выбили, теперь развернулась работа с отдельными неисправимыми должниками, их снова потащили в дом управляющего на "разборки". Оказалось, что у барина не только обычные средства воздействия припасены – палки, розги и дубинки, но и хитрые палаческие приспособления имеются, от одного взгляда на которые у нормального человека кровь стынет в жилах – тисочки и щипчики всякие интересные, для пальцев и для других органов. Граф ничего нового не придумал в этом плане, просто порылся по старым закромам у предшественников, еще помнится Екатерина Великая жаловалась Вольтеру, что нет в России барского дома, где бы не было палаческих приспособлений. Все привлеченные по второму разу "ленивые" мужики глубоко раскаялись и поклялись продать все имущество до последней рубашки, залезть в долги, но оброк и подати исправно и в срок уплатить. Вечером, когда граф с Козликом смаковали неспешно французское вино и подводили итог проделанной работы. Когда они сверяли списки наличного сосновского "быдла", то неожиданно обнаружили несоответствие, по одним ведомостям Глаша, дочь солдатки Дарьи числится крепостной на оброке, а в других, полученных от Анкифия Карповича, девчонка не значилась совсем, словно ее и не было. Барин велел разобраться и навести справки, и тотчас "быки" приволокли к нему первого попавшегося им на деревенской улице крестьянина. Что, он не помнит ничего? Не беда, освежили память пейзанину испытанным средством – врезали дубинками по почкам, и тот сразу же сообщил, что Глаша месяц назад вполне официально вышла замуж за нижнего чина, унтер-офицера 13-го егерского полка.

– Кто разрешил? А ну живо волоките сюда эту прошмандовку, я сам лично разберусь с ней! – проревел грозный господин, и ретивые слуги бегом кинулись выполнять приказ.

Охранники галопом, точно табун лошадей, подняв до небес тучу пыли, пронеслись по улице и вломились в самый крайний дом к солдатке. Дарья пришельцам дочь отдавать добровольно не захотела. Она протестовала и кричала, что Глаша вольная и у нее бумага на нее есть. Но добилась женщина только одного – ее жестоко избили и только по недостатку времени не "обидели", с бабами графская гвардия при оказании сопротивления не церемонилась, да и без оного тоже. Во время схватки в избе вторая ее дочка – Машка вовремя успела спрятаться, малышка в страхе забилась не то под лавку, не под печку и "быки" маленькую девочку не заметили и потому не тронули. А вот саму Дарью телохранители попинали от души и с наслаждением, мстя за оказанное противодействие. Упирающуюся и орущую благим матом, Глашу на руках доставили к барину, там сцена почти повторилась.

– Вольная говоришь! Ты!!! Я тебе б…дь малолетняя сейчас покажу, кто тут свободный, а кто нет! – обиделся барин на вполне справедливое требование девочки отпустить ее. По закону Глаша, став супругой солдата российской императорской армии, автоматически перестала быть крепостной и барин никаких прав на нее более не имел, теперь девочка числилась за военным ведомством.

Подумаешь, какой вроде ущерб, тем более, что "выводные" деньги за невесту помещик получил от старого управляющего сполна, просто эта сумма по другим бумагам проходила, а цена девки колеблется на внутреннем рынке от 5 до 150 рублей серебром в зависимости от местности и от достоинств живого "товара". Но принцип – великое дело и уступать, бывший ученый-историк, бывший барон, а ныне граф российской империи Пферд был не намерен ни на йоту. Без его ведома отпустили девку, да черта с два! Он им еще покажет, кто тут хозяин, эти скоты должны знать свое место!

Расстроился господин граф очень сильно и со своим старым приятелем, и попутно сообщником по всяким грязным делишкам, Козликом решил все поправить, так как он обычно поступал в таких случаях с крепостными девушками. "Мерзавку" они вдвоем жестоко избили и изнасиловали, как без этого – у графа давно выработалась привычка совмещать приятное с полезным. Крики Глаши были слышны чуть ли не по всему селу. Обезумевшая от боли и унижения девчонка угрожала обидчикам, что унтер-офицер за нее отомстит, такую дерзость барин снести уже не смог… еще никто не смел из "быдла" ему так перечить, с этого момента девочка была окончательно обречена. Раб поднявший руку на господина, или хотя бы помысливший о такой возможности, непременно должен умереть – этому старому римскому правилу бывший ученый, а ныне рабовладелец и аристократ российской империи следовал свято, не останавливался он даже перед явными убытками. Да если честно, и не стоила эта малахольная девка ни рубля – по мнению помещика конечно. Ни в поле, ни в коровнике, ни даже в борделе такая неженка долго не протянет и существенного дохода не принесет, а лишних дармоедов граф держать у себя не собирался.

Небольшое и уместное разъяснение: бывший уроженец 20-го столетия к тому времени полностью впитал в себя предрассудки начала века 19-го и к собственным тараканам в голове у него добавились еще и местные "дворянской породы", насекомые скрестились, отсюда и такая адская смесь.

Но граф не ничего нового не "изобрел" и не придумал, порой точно так же поступала и средняя российская барыня в те времена, пиная своих дворовых девок: "За что я вас кормлю дармоедки?" Знатной дуре в голову не приходила простая и естественная мысль, что обеспечивают на самом деле девушек, да и ее заодно тоже, их отцы, братья и матери, оставшиеся в деревне "на пашне". Упаси бог дворовой женщине или девушке иметь от природы хрупкое телосложение – барыня считала своим первейшим долгом тиранить таких для "улучшения породы" и "загонять в могилу" по возможности. Точно так же получилось и с Глашей, никакого ущерба графу она своим существованием не наносила, девочку содержала мать, но она "дармоедка" – и смертный приговор окончательно подписан.

Отлежавшись после побоев, и придя в себе с помощью сердобольных деревенских женщин, солдатка кинулась выручать старшую дочку, предварительно попросив хорошего знакомого, как раз Авдея Никифоровича понадежнее спрятать у себя ее младшую – Машку. Она отдала людям графа все деньги, что у нее были, все сбережения, толстомордые наглые "гвардейцы" серебро и ассигнации охотно взяли, но в дом управляющего не пропустили. Обезумевшая от горя мать под окном стояла и слушала, как на втором этаже здания барин с Козликом убивают ее любимую Глашу. Экзекуция сопровождалась гнусными, но весьма подробными комментариями, вызывавшими у графских охранников то и дело приступы неудержимого смеха. Немногие же бывшие рядом крестьяне лишь крестились при этом и бормотали молитвы, но бог видимо отвернулся от Сосновки и ее обитателей. Барин дотошно перечислял, что и как они с Глашей делают, крики жертвы не оставляли сомнений в том, что все именно так и происходит на втором этаже за толстыми плющевыми занавесками. Ждать Дарье пришлось долго, два здоровых мужчины едва справились с девчонкой за час. Могли бы и быстрее прикончить ее, но захотелось поразвлечься напоследок, мало ли какие фантазии в пьяную голову лезут, а под рукой ненароком оказывается бутылка от шампанского, шампуры и прочие интересные предметы.

– Вот забирай! Повесилась твоя ненаглядная дура! – пьяно проорал в окно барин, когда наконец шум борьбы и вопли несчастной девочки стихли. И вскоре охранники, вынесли из дома точно мешок с песком, а затем выкинули во двор изуродованный и окровавленный труп Глаши.

– Как Дарья то увидала, чегой-то с дочерью оне сотворили, так лицом почернела, и дух из ей вон! – так описал то, что случилось Сашке Анкифий, сердце у женщины не выдержало, упала она бездыханной прямо на тело дочери.

Два свежих трупа во дворе господского дома – неприятная картина, глянул барин еще раз из окна на это безобразие и велел мужикам: "закопать побыстрее эту падаль!"

– Чай Глаша с Дарьей не собаки, послали мы тогда за священником в соседне село! – проложил рассказчик, но лучше бы мужики этого не делали, а похоронили погибших сами с соблюдением необходимых обрядов, что в итоге и пришлось им проделать. Прибывший в село по просьбе мужиков священник – отец Николай категорически отказался отпевать умерших и потребовал вызвать исправника и уездного предводителя дворянства для проведения расследования. Что он увидел, почему принял такое решение? Молодая женщина, почти девочка, по всем признакам была зверски убита, видны следы пальцев на горле, одежда разорвана и юбка ниже пояса пропитана свежей кровью – какие еще нужны доказательства?

– Посылайте за исправником православные! – категорически потребовал священник, другой бы может испугался барина, или попытался получить с него приличную мзду за молчание, но отец Николай был не из таких, а погибшие женщины были ему хорошо знакомы, так Глашу он совсем недавно обвенчал с унтер-офицером Сашкой. С помещиком он разговаривать приватно он не захотел, хотя и получил через охранников такое заманчивое предложение.

– Исправника звать?! Ах ты гнида черная, народ возбуждать против помещика, против законной власти? – раздалось из окна, откуда граф с Козликом наблюдали за происходящим во дворе событиями и теперь уже жизнь самого пастыря висит на волоске. Моментально выскочили на крыльцо телохранители и оттеснили, отогнали прочь крестьян, а за ними и сам барин с французом выбежали. Не теряя лишнего времени сразу же принялись "учить" дерзкого попа, посмевшего чего-то там перечить рабовладельцу. Били они его жестоко, как говорят свидетели, "шибко – аж ружжо поломали". Прочный ореховый приклад не выдержал мощного удара и разлетелся на куски. Отец Николай умер не сразу, а лишь сутки спустя, поэтому на графа его смерть долгое время следствию никак "повесить" не удавалось, хоть и нашли массу свидетелей, видевших как именно барин проломил священнику череп прикладом своего кавалерийского карабина.

Ранним утром четвертого дня "адской недели" вконец запуганных, избитых и частично "обиженных" крестьян снова согнали как скотину на выгон за селом. Протрезвевший лишь отчасти барин захотел простится и поблагодарить сосновцев за плодотворное сотрудничество. В этот раз он был не под "веществами", а просто сильно пьяный, и малиновую рубашку пришлось ему заменить обычной белой, поскольку на прежней остались несмываемые пятна крови. Запачкался господин граф не то с Глашей, не то когда отца Николая убивал, не то когда просто людей бил вместе со своими помощниками-чухонцами.

– Земной поклон барину скоты! – пьяно проревел помещик, и убедившись, что все до единого приказ выполнили, решил пойти дальше, – Лечь быдло! Морды поднять и слушать, барин с вами говорит!

– Так суки, запомните, и запишите себе на лбу, эту б…дь Глашку я лично прибил, вот этими руками п…ду ей порвал! Жаль только Дашка сама сдохла… надо было и ее за компанию с дочкой порешить, – неожиданно в приступе хмельного откровения признался барин в совершенном преступлении и продолжил, – Я теперь граф российской империи, у самого молодого цесаревича в близких друзьях, а скоро буду и у царя! Слышали уроды? Мне ВСЕ можно, хоть кожу с вас живьем сдирать могу! Жан дай мне глотнуть!

Приложившись раз к обычному штофу "беленькой", услужливо поданному начальником охраны, помещик пьяно рыгнул и продолжил свою речь.

– А если кто застучит меня, то я вас всех с бабами и детьми в землю зарою! – граф хлебнул дорогого французского коньяка уже из другой пузатой бутылки, услужливо поданной Жаном и продолжил запугивать крестьян, – Чего с теми было, кто Пугачеву хлеб-соль подал, напомнить? Их зарыли живыми в землю, все село от мала до велика, и я вас бл…й, так же закопаю, если что!

В собравшейся на выгоне толпе как по покойнику завыли бабы и заплакали маленькие дети, барин пару минут насладился произведенным эффектом и решил наконец закончить "этот балаган", надоело ему уже и водка не пьянит, и кровь не возбуждает и девок не хочется сегодня, травки бы употребить… а закончилась.

Народ, я совсем забыл и самое главное? Карлушка, черт такой ломаный иди сюда! – барин призывно махнул рукой, при этом пьяно покачивался влево и вправо точно маятник часов, но голос у него по-прежнему был твердым и пугающим, – Познакомьтесь православные, это ваш новый управляющий. Этот хороший человек будет вас е…ть во все дыры, как отец родной! Посему прошу любить его и жаловать и задницу ему подставлять!.

Из-за спин охранников выдвинулся вперед некий субъект с такой отвратной мордой, о каких в народе говорят "только под мостом с ножом сидеть", впечатление довершал свежий, зловещего вида лиловый шрам на скуле. Волчьим взором новый бурмистр внимательно оглядел подчиненных ему мужиков, как бы намечая кого первого сожрать. Такой с костями заглотит и не подавится, сообразили мужики, пощады не будет никому. Раньше его не приметили среди "быков" хозяина, может быть новый управляющий приехал позднее, когда в деревне уж дым коромыслом стоял от милых графских забав. Если бы была жива солдатка Дарья, то она бы без труда опознала хорошо знакомого ей "Карлу", из-за которого ее лишили любимого мужа и выгнали прочь из родной деревни. Того самого, что пытался ввести "новый порядок" во владениях Пферда и пострадал при этом от рук кузнеца. Барин, похоже, решил наградить верного палача за полученное "при исполнении служебного долга" увечье, дав ему власть над своими новыми рабами.