Мы ничего им не должны!

Глава 12. Искушение комиссара

Трактир, или гостиница Шульца, "меблированные комнаты" – вполне приличное с виду здание, внутри оказалось сущей "дырой", Гиляровский был бы доволен. Притон не притон, ночлежка, не ночлежка – сказать трудно с такими специфическими "заведениями" во Франции Александр практически не сталкивался. Хозяин, меланхоличный пожилой еврей с роскошными пейсами, колдовавший с бутылками за стойкой бара, свободной комнаты гостю однако, вопреки ожиданию, не предложил.

– Все нумера с утра заняты публикой, извольте, любезный, обождать час-другой до полудня!

Создалось впечатление, что гостиничный бизнес здесь не являлся основным источником дохода, то и дело проходили и поднимались наверх в "нумера" веселые парочки, или напротив спускались вниз. Что до кавалеров, то поди пойми кто такие – народ разный, но вот дамы – определенно типичные представительницы "древнейшей профессии". Сашке не оставалось ничего другого, как заказать себе кружку пива, закуски и ждать напарника. Зал трактира в этот утренний час был практически пустой, только в дальнем углу, подальше от света, за столом угнездилась какая-то крайне подозрительная компания, рыл в одиннадцать. "Лицами" назвать эту "почтенную" публику язык не поворачивался, "хари" одним словом. Изъяснялись собравшиеся исключительно на воровском жаргоне, и временами до Сашки долетали обрывки их разговора.

– Уже шесть пломб пробило, а ты все еще дрыхнешь! Проснись Кабан, а не то худо будет…

– Еще бы! Мы хотели облапошить в полумеркоте золотаря, а того сторожил мусор, вот я и увидел, что пора пырнуть…

– Небось боишься попасть в чижовку? Но ежели так работать, то не много наживешь рыжиков.

– Желал бы я лучше черную работу на тракте делать, а не возиться с барыгами, вечно тут эти окаянные мусора на шее сидят.

– Ничего не стибрили? А важные там были веснухи, лоханки да гопы. Значит, пейсатому нечего будет и спускать?

– Эй вы тихо! Довольно трепать красным лоскутом! – рявкнул в полный голос субъект с физиономией обезображенной "розочкой", по виду предводитель этой "блатной" компании, – Али не сечете, мусор подслушивает?!

После этих слов, как по команде, все одиннадцать "джентльменов" обратили внимание на Александра. Тот времени даром не терял, наплечную кобуру он нацепил уже давно, еще когда тащились они с Фигнером и Фантиной по пыльным проселкам в обход городской заставы. Теперь осталось только достать из контейнера пистолет, вставить снаряженный магазин и дослать в ствол патрон. Этими манипуляциями он и занимался, пряча оружие под столом, пока "граждане бандиты" шумно обсуждали детали предстоящей расправы с мнимым полицейским агентом.

Идея "пустить кровь" пришельцу определенно пришлась местным аборигенам по вкусу, вот только решимости пока еще не хватало, хоть и ножи уже достали. Здоровые железяки, отметил машинально Сашка, наметанный глазом армейского оружейника – почти в размер солдатского тесака, только даже удивительно, как только они под одеждой такие длинные "сабли" ранее прятали. Главарь, узрев "разброд и шатания" среди подопечных ни чего лучше не придумал, как послать одного из "шестерок" за горячительным пойлом. Сейчас они поднимут дух до нужного градуса крепким алкоголем, а после разберутся с подозрительным "пруссаком".

Назревал неизбежный конфликт, в теории можно было сбежать, уйти из трактира, но это только в теории… Отступать Сашка в этот раз не собирался – хватит, набегался уже сполна. Могут ведь и на улице догнать, а там стрелять неудобно и есть немалый риск "зацепить" пулей случайного прохожего. Тратить драгоценные унитарные патроны на "предупредительные выстрелы" в потолок? Да нет увольте – Александр уже битый-ученый "калач" и не может позволить себе такой "безумной" роскоши. Специфика начала 19-го века: здесь почти все огнестрельное оружие однозарядное, и в воздух палить, чтоб запугать вражину нет смысла. Напротив даже, такие необдуманные действия несут смертельную угрозу для самого стрелка. Ведь выпустив впустую единственный заряд, обладатель ружья или пистолета становится на несколько минут безоружным, смело налетай на него и режь-коли-руби-кроши, как душе угодно. Жаль только, что в магазине ТТ всего восемь патронов, а целей немного более. Первая пуля пойдет самому опасному врагу, лидеру шайки, прямо в красиво расписанную битой бутылкой морду. Затем придется израсходовать еще два-три заряда – эти предназначены "быкам", остальным уж как повезет, если на рожон не полезут, то и нет нужды тратить на них дефицитные боеприпасы. В одном Сашка был твердо уверен, самурайской доблести местные уголовники проявлять не станут, кодекс Бусидо и прочие заморочки здесь не в почете. После потери главаря и способных его заместить боевиков банда моментально распадется, каждый будет сам за себя и вместо слаженного нападения начнется "организованное отступление", иными словами – обычное бегство. Вряд ли даже у Александра возникнет необходимость перезаряжать пистолет после применения… Одно плохо, придется потом объяснятся с полицией и городскими властями за содеянное. Полдюжины трупов ну никак за "необходимую самооборону" не сойдут, даже с учетом местной криминальной обстановки – мало ли вдруг "джентльмены" просто решили познакомится поближе с гостем французской столицы и показать ему такие красивые ножики? Надо будет после применения оружия срочно бежать прочь из заведения Шульца, да желательно побыстрее и подальше. Как раз для таких непредвиденных, "аварийных" случаев предусмотрительный Фигнер заранее назначил точку сбора, указал приметное место к трех километрах за городом, возле сгоревшей мельницы, вдали от больших дорог.

А раз уж все равно удирать, так за чем же дело встало? И унтер-офицер вспомнил, что кроме всего прочего добра, они с Фигнером прихватили с собой в дальнюю дорогу и несколько ручных гранат. Самое время пустить в ход одну из этих смертоносных игрушек, все равно для покушения на Бонапарта "адские машины" использовать по дефолту нельзя. По крайней мере, такое условие им поставили в России военный министр Барклай-де-Толли и император Александр Первый. Придя к такому выводу, Сашка тотчас извлек из контейнера-тайника блестящую оливковой краской ручную гранату. Машинально он протер РГД-5 грязным носовым платком, страхуясь от остатков предохранительной смазки, лишняя операция – как правило данный тип боеприпасов хранят без использования обычного для машин и механизмов солидола. Затем на свет божий появился разобранный запал УЗРГМ. Александр аккуратно разложил перед собой детали и принялся снаряжать гранату прямо тут же на столе, отодвинув в сторону тарелку с кружкой – черт с ним с недопитым пивом и закуской, есть дела и поважнее. Таится от местных подонков смысла не было, если пистолет ТТ аборигены 19-го века еще признают, пусть с некоторыми сомнениями, за опасное боевое оружие, то РГД для них – "неведома зверушка". Операция простая, уже отработанная еще в далеком 20-м веке, пальцы сами по себе "на автомате" выполняют нужные действия. Между тем в противоположном конце длинного помещения его противники вовсю накачивались водкой и готовились к "боевым действиям". Сам процесс, надо сказать, шел довольно вяло и мучительно, и было видно, как предводитель шайки прилагает немало усилий для "раскачивания на дело" своих сообщников. По крайней мере ругань доносилась оттуда такая изощренная, что Александр не разобрал ни единого слова, да и рукоприкладство со стороны "начальника" вскоре пошло в ход.

В голове у Сашки тем временем как бы "прокручивались" дальнейшие события, появилась у него с недавних пор полезная привычка обдумывать грядущие действия. Кольцо врезается в указательный палец левой руки, пришла пора, сколько можно с этими субъектами играть в гляделки? Он встает, подхватывает свой "обрубок" и спешит к выходу, дверь недалеко – надо сделать два или три шага. Вся кодла в углу дружно, словно по команде, вскакивает и кидается за ним вдогонку, размахивая клинками и подбадривая себя воинственными криками. Как бродячие собаки, те тоже пока стоишь спокойно, или медленно идешь – не трогают, хоть и злобно рычат, но вот стоит только ускорить шаг… Так бы они его моментально нагнали и зарезали, ну да не судьба. В проеме дверей Александр на доли секунды поворачивается назад, немного – всего на пол-оборота и под ноги преследователям, летит "подарочек". Стоп, неправильно… надо дать шанс выжить тому мужику за стойкой, он тут не причем. Придется отбросить предохранительный рычаг на секунду раньше, иначе граната может отскочить от стены, а надо сделать так, чтобы она сработала в углу, взрыв должен накрыть тех парней с длинными ножами. Остается надеяться, что еврей сегодня с утра на совесть помолился и Иегова убережет его от грозящей опасности. От столика, где обосновались оборванцы, до стойки бара на глаз будет метров 17, а значит и хозяин теоритечиски попадает в зону поражения. Хотя нет, это сказки – в справочниках приведены данные для идеального случая, в жизни такое происходит редко. Райончик здесь трущобный, следовательно человек занимающийся содержанием притона и скупкой краденого должен быть готов к разным неожиданным событиям. Девицы и их клиенты не пострадают, для удобства посетителей предусмотрен отдельный вход прямо с улицы, поэтому в трактир "ночные бабочки" не суются.

И так предварительно проигрываем ход событий по-новой: на раз – встаем, предохранительный рычаг скатывается на пол, на два – бросок, на три – Сашка уже на улице и поспешно "делает ноги". Опять не правильно, бежать нельзя ни в коем случае, такое поведение сразу привлечет внимание прохожих, только шагом, точнее – быстрым шагом следует уходить. Все равно никакой погони не будет, может быть позднее свидетели что-то и вспомнят, но точно не сейчас… За спиной бухает сильный хлопок разрыва, с мелодичным звоном вылетают стекла из окон, может статься, что еще и дверь с петель снесет напрочь, но это маловероятно. Александр по-любому успеет отойти шагов за сто от трактира, прежде чем там начнется светопреставление, едва только выползут наружу, выберутся на улицу первые контуженные взрывом и посеченные осколками гопники. Одна РГД-шка всех врагов на месте не положит, в самом лучшем случае двух-трех прибьет, остальные отделаются различной степени тяжести ранениями, но кровищи будет много, как при хорошем дорожно-транспортном происшествии. Еще пятьдесят шагов хода и возле заведения Шульца включилась первая "бабская сирена" децибел эдак на 70, вскоре к ней присоединятся и другие панические голоса. Настала самая кульминация, ключевая сцена предстоящего спектакля. Паниковать слабый пол умеет, не то слово – прямо самозабвенно женщины стараются и невольно заводят всех остальных в том числе и мужчин. Наблюдал однажды Сашка подобные события в Смоленске собственными глазами, когда загоревшийся бордель тушил. И в Тильзите во время "культурного отдыха", как рассказывали сослуживцы, было необычайно весело – гулящие девки в чем мать родила из окон второго этажа выпрыгивали, прямо в теплые объятия российских солдат внизу. Здесь по сути тот же публичный дом под другим "приличным" обличьем, а значит бардак должен выйти на славу. Очевидцы-зеваки в первую очередь кинутся разглядывать пострадавших от взрыва, выскочившие из "нумеров" полуголые девицы тоже привлекут массу внимания. Неужели кто-нибудь "глазастый" приметит на этом красочном фоне скромного серенького пролетария и кинется его ловить? Да нет, совершенно исключено, ведь в Тильзите гранатометчика, закинувшего "жестянку" в окно заведения так и не нашли, хотя свидетелей события было хоть отбавляй.

Судьба в этот раз уберегла Сашку, а заодно и его "противников" от очередных приключений, до применения ручных гранат дело не дошло. Еще в момент сборки запала в дальнем углу воинственные крики оборванцев неожиданно сменились сначала осторожным перешептыванием, а затем и вообще наступила полная тишина. Стало слышно как еврей в баре гремит бутылками и посудой, да на улице азартно торгуются за лишний су с "жрицами любви" охочие до женской ласки местные "джентльмены".

Чудеса, да и только – бывает же такое в жизни. Еще минуту назад завсегдатаи трактира чужака собирались порвать, нет даже порезать в куски на британский флаг, а теперь смотрите – главарь банды изо всех сил пытается продемонстрировать пришельцу свое расположение. Александр с некоторым недоумением наблюдал, как здоровенный детина в дальнем углу приветливо скалится, пытаясь изобразить на изуродованном шрамами лице улыбку: "Мы свои братан в доску"! Вслед за вожаком отношение к гостю Парижа мгновенно изменили и остальные участники сборища. Страшного вида ножи исчезли под одеждой, боевой задор улетучился без всякого следа, если так дело пойдет дальше то вскоре можно ожидать и подношений "от нашего стола к вашему"? Что тогда "увидели" французы в сашкиных манипуляциях во время сборки запала и последующего снаряжения РГД-5 так и осталось загадкой. Даже опытный в таких делах Фигнер не смог дать исчерпывающего объяснения, лишь высказал осторожное предположение – запал УЗРГМ был принят по ошибке за некий специальный "воровской механизм", предназначенный для взлома сложных замков.

Окончательно сомнения Александра разрешил вскоре прибывший Самойлович, тот обернулся с делами примерно за час.

– Ты почто это друг так напрягся? – сразу же обратился напарник с вопросом к унтер-офицеру.

– Да вот сижу и жду, сейчас меня те гопники убивать будут, или ребята решили подождать немного? – ответил ему Сашка.

– Брось братец, не дури! Резать? Да это же мелочь – карманники, шпана, они сами от страха трясутся! – заверил напарника Фигнер, прекрасно знакомый с нравами и обычаями парижского "дна". В самом деле серьезные преступники в это время суток обычно отдыхают и отсыпаются после напряженной ночной "работы".

С заведением Шульца все же пришлось распрощаться, для организации конспиративной квартиры "дом свиданий" определенно не подходил. Любая вменяемая полиция должна регулярно проверять подобные уголки на предмет наличия различных криминальных элементов, а знакомство со стражами порядка в планы Самойловича не входило. В последний раз, когда он посетил Париж место было вполне приличное, но теперь по всем признакам трактирчик основательно "запомоился", превратился в притон – спрос рождает предложение.

Вечером, когда окончательно определились с временной квартирой, Александр с Фигнером наконец произвели окончательную ревизию всего своего наличного имущества и вооружения. Как выяснилось при ближайшем рассмотрении, граната РГД-5 далеко не самое лучшее боевое средство, особенно в специфических условиях Парижа. Уж слишком много улик остается после применения, пусть лучше в руки полиции попадут гильзы от пистолета ТТ, там только цифры в маркировке. А если в ведомство Фуше с места взрыва доставят предохранительный рычаг от ручной гранаты? Надпись кириллицей "УЗРГМ-2" выдавленная на детали как бы ненавязчиво намекает любому опытному сыщику, что "гости из России" успешно добрались до Парижа. Не стоило разменивать столь ценный фактор внезапности и скрытности на истребление мелкой шайки разбойников – это положение доказательств не требовало. Александр сгоряча хотел было даже заменить пистолет Токарева капсюльным револьвером, благо они взяли с собой парочку, один со сменными барабанами, другой – "цельный" с несъемным. С точки зрения конспирации такое ручное оружие, несмотря на некоторую архаичность подходит больше, так как не оставляет на месте применения никаких "вещдоков" за исключением пуль в трупах. Однако предусмотрительный Самойлович удержал своего помощника от этого шага. В столь сложном деле, как организация покушения на императора Франции очень сложно предусмотреть все возможные ньюансы. Совершенно не исключено, что в какой-то момент придется действовать по "молодецки", импровизировать вопреки всем ранее составленым планам. Из ТТ стрелок-виртуоз может поразить ростовую мишень с расстояния до 50 метров, и это компактное оружие в отличие от карабина легко укрыть под одеждой. Шанс, что с Бонапартом они однажды столкнутся "лицом к лицу", пусть ничтожный, но все же был и поэтому Токарев остался у Сашки…

"Увидеть Рим и умереть", трескучая фраза, это Илье Эренбургу, автору знаменитого лозунга "убей немца", было хорошо такими бросаться, однако наши герои прибыли в "столицу" мира с другой целью. Может быть и суждено им здесь остаться навсегда – как уж повезет, но сначала в мир иной должен переселится некий бывший корсиканец.

Первое впечатление от столицы Франции по сравнению с Москвой – совершенно нет нищих и прочих попрошаек на улицах. В первопрестольной и десяти шагов не сделаешь, как упрешься в какого-нибудь грязного и заросшего волосами, как Робинзон на необитаемом острове, субъекта – "подайте Христа ради" или "на церкву православные жертвуйте", причем рожи у подобных сборщиков обычно из разряда "жрать нечего, а выпить хочется". Правда, позднее Самойлович объяснил спутнику, что такая ситуация сложилась исключительно по воле властей, попрошайки никуда не делись, просто умело маскируются под мелочных торговцев, пытающихся всучить прохожим различный ничего не стоящий "товар". Другой типичный пример – старик сидит на бульваре и играет на шарманке, в которую проходящие сострадательные души кладут подаяние. Полиция не может привязаться к нему – он артист. На окраинах еще куда ни шло но ближе к центру предприниматели всех сортов буквально оккупировали мостовую. Мелкие уличные торговцы и люди, перебивающиеся случайными заработками: чистильщики обуви, стекольщики, точильщики, перекупщики театральных и лотерейных билетов, мастера, стригущие собак – они концентрировались в районе Нового моста, цветочницы и перекупщицы овощей, фруктов и сыра, продавщицы молока и устриц, расклейщики афиш и продавцы газет, торговцы собаками, пиявками, вениками, булавками, спичками, зонтами, чернилами, конфетами, пряниками и пирожными, венцами для новобрачных и венками для надгробий. Общественные писари сочиняли для неграмотных клиентов письма и прошения, жонглеры и акробаты, музыканты и актеры устраивали представления прямо на улице, выступали с марионетками и дрессированными животными. Бродили там и тут люди-афиши, носившие за спиной рекламные щиты… вот уж не ожидал Сашка увидеть этих "перестроечных бутербродов" в начале 19-го века, но оказывается и тогда были в ходу. Почти все иностранные путешественники отмечали удивительную особенность Парижа: здесь прямо под открытым небом можно было и поесть, и выпить, и насладиться разнообразными зрелищами, даже осенняя пора не уменьшала активности местных "бизнесменов", некоторое затишье наступало только зимой. Полиция не могла запретить всю эту уличную деятельность, но пыталась каким-то образом ее контролировать. Полицейские указы требовали, чтобы бродячие артисты получали официальное разрешение на свою деятельность, и запрещали им выступать во дворах. Особенно строгому контролю подвергались продавцы газет; они обязаны были каждые полгода получать в полиции разрешение на торговлю и носить медную бляху с надписью "торговец газетами". Но по крайней мере у Александра сложилось впечатление, что большинство парижан ограничительные меры игнорировали, совсем как в России…

Еще одно заметное отличие эпохи наполеоновских войн – среди торговцев, разносчиков и прочих работников много женщин. В Москве не встретишь "фонарщицу", или "дворничиху", а в в Париже – сплошь и рядом, или слабый пол "естественным путем" вытеснил мужчин из относительно легких ремесел и занятий, или сказывается недостаток в людях вследствие непрерывных войн за последние четверть века.

– Три четверти дела мы почитай провернули! – без обиняков заявил своему напарнику Фигнер с довольным видов осматривавший окрестности, едва переступив невидимую границу отделявшую Париж от предместья.

Действительно, достижение немалое – сумели дойти до цели, несмотря на явное противодействие всего аппарата Фуше, теперь остается самая малость – подобраться к императору Франции на расстояние прицельного выстрела из карабина с оптическим прицелом.

На войне, как на войне или "alager com alager", сообразуясь с текущим положением. Войска, прибыв на театр военных действий первым делом не кидаются друг на друга, а спешат так или иначе обустроиться. И маленькой армии капитана Фигнера Александра Самойловича тоже следует заняться чисто бытовыми проблемами: нужна крыша над головой, пища, и очень актуальный вопрос после долгого пути – баня, без нее никак. Поздняя осень как бы не располагает к продолжению ночевок под открытым небом.

Что до первого пункта жилья, то здесь дело обстояло так – прибывшие в город рабочие-сезонники селились или в ночлежках, или снимали недорогую квартиру артелью, набиваясь в помещение как сельди в бочку. Приезжавшие в Париж в поисках заработка они поселялись вблизи Ратуши или на острове Сите – в скверных жилищах, в чудовищной тесноте и антисанитарных условиях, где в одной спальне стояло от шести до тридцати кроватей, а ночевало иной раз и полсотни человек. С одной стороны принятая ранее "легенда" не позволяет снять приличное жилье, не положено пролетариям, с другой стороны крайне нежелательно для Сашки-унтера общаться лишний раз с парижанами, он еще недостаточно "обтесался" и могут возникнуть подозрения, поэтому нужна отдельная квартира, без всяких там сожителей. Вертись, как знаешь и Фигнер, отмобилизовав видимо все свои резервы обаяния, сумел все же выкрутится. Александр так и не понял, что уж такого Самойлович каждый раз "втирал" очередному домовладельцу – хозяину или хозяйке… Пусть неохотно, пусть в дешевые чердачные этажи, зачастую требовавшие ремонта – но их пускали. Сам по себе Сашка ни за что бы не сумел уговорить никого, судите сами – дать приют каким-то сомнительным оборванцам рискнет едва ли один из тысячи владельцев доходных домов.

Париж по-прежнему, несмотря на революционные потрясения, имел ту структуру, какую получил еще в 1795 году. Территория столицы была поделена на 12 округов, каждый из которых состоял из четырех кварталов. В первый округ входили Тюильри, Елисейские Поля, Рульский квартал и Вандомская площадь. Во второй – квартал Шоссе д" Антен, Пале-Руаяль, квартал Фейдо и Монмартрское предместье. В третий – Рыбное предместье, квартал Святого Евстахия, Монмартрский квартал и квартал Игры в Шары. В четвертый – квартал Сент-Оноре, Лувр, кварталы Рынков и Французского Банка. В пятый – кварталы Благой Вести и Ворот Сен-Мартен, предместье Сен-Дени и Монторгейский квартал. В шестой – Тампль, кварталы Ломбардцев, Ворот Сен-Дени и Святого Мартина в Полях. В седьмой – кварталы Арси, Ломбарда, Святой Авуа и Рынка Святого Иоанна. В восьмой – квартал Трехсот, Сент-Антуанское предместье, Попенкурский квартал и Маре. В девятый – Сите, остров Сен-Луи, Арсенал и Ратуша. В десятый – кварталы Инвалидов и Святого Фомы Аквинского, Монетный двор и Сен-Жерменское предместье. В одиннадцатый – Люксембургский квартал, Дворец правосудия, Медицинская школа и Сорбонна. В двенадцатый – Ботанический сад, кварталы Сен-Жак, Обсерватории и Сен-Марсель (или, иначе, Сен-Марсо). Эти двенадцать округов вместе с двумя близлежащими – округом Сен-Дени и округом Со – составляли департамент Сена, префект которого был фактически мэром Парижа (в современном понимании), хотя его должность так не называлась. Эту структуру город сохранял до 1860 года.

Пост префекта департамента Сена с 1811 года, со времен первой Империи до 1830 года (до самого конца эпохи Реставрации) занимал граф Жильбер-Жозеф-Гаспар де Шаброль де Вольвик. Впрочем, во время Ста дней Наполеон отстранил Шаброля и поставил во главе департамента Сена графа де Бонди (который вновь возглавил управление Парижем через 15 лет, в начале Июльской монархии). Префект Шаброль, выпускник Политехнической школы (а затем Школы мостов и дорог), имел опыт инженерной работы (в качестве инженера он участвовал в 1799 году в египетской кампании Бонапарта), а также опыт работы административной: с 1806 года он был префектом департамента Монтенот, образованного при Империи на месте западной части бывшей Генуэзской республики. В начале эпохи Реставрации враги Шаброля обвиняли его в том, что он стал префектом еще при Империи, и добивались его смещения с этого поста, но Людовик XVIII сказал: "Г-н де Шаброль сочетался с Парижем узами брака, а развод я запретил", закон о запрещении развода был принят 8 мая 1816 года. Если градоначальник инженер-строитель, то надо полагать он не остается верен своей профессии, а следовательно Парижу нужна целая армия рабочих для многочисленных строек. В середине 1820-х годов в Париже разразился настоящий строительный бум: для его характеристики современники употребляли такие слова, как "помешательство", "маниакальное пристрастие к возведению новых зданий", "строительный раж". Одних только дипломированных архитекторов в Париже насчитывалось более 300 человек, а сколько требовалось всевозможных каменщиков, плотников, штукатуров и прочих "мастеровых"? Правда пока на дворе еще 1811 год, но как говорится "процесс пошел", благо это явление сильно растянуто во времени, так старт обычно относят к началу века… В пестрой и многочисленной толпе пролетариев, как городских, так и пришлых и рассчитывал укрыться от внимания полиции Фигнер, планируя покушения на Бонапарта. Все остальные слои населения вполне можно было "прошерстить" при некотором желании и наличии ресурсов, а вот такой постоянно меняющийся в составе контингент – задача неподъемная даже для "гения французской полиции".

Резиденция префекта находилась в Ратуше, и он ведал всеми делами департамента: ему был вверен общий надзор за госпиталями, богадельнями и за всеми богоугодными заведениями, за распределением сумм на поощрение промышленности и фабрик, за производством общественных построек и так далее. Префект Парижа, а точнее, департамента Сена делил власть с начальником полиции, чье ведомство располагалось на Иерусалимской улице, ныне не существующей, отходившей от набережной Ювелиров на острове Сите. Между этими двумя правителями города и их "аппаратами" неизменно существовало более или менее явное соперничество. Начальник полиции отвечал за поддержание общественного порядка и за безопасность граждан. В его подчинении находилось около двух сотен полицейских чиновников. Стоит отметить, что в Ратуше, под началом префекта департамента Сена, трудилось вдвое меньшее число служащих. Но кроме этого в подчинении префекта полиции имелась еще и целая "армия", численность которой достигала почти 2000 человек. Довольно скромненько для почти миллионного города. К моменту прибытия российских туристов "облико аморале" были проведены определенные преобразования, полицейские впервые получили форму, была увеличена численность уличных патрулей и стационарных постов. Власти ужесточил правила открытия новых публичных домов, ввели ночные обходы улиц города полицейскими инспекторами и жандармами, так что грабители и воры уже не чувствовали себя так вольготно, как раньше, в центральных районах города. Кроме штатных полицейских поддержанием порядка в городе занимались также национальные гвардейцы – обычные горожане, заступавшие на временное дежурство, для одних это было обязанностью почетной, а для других – постылой. Ах да, были еще и старые знакомые по провинции – жандармы, пожалуй наиболее дисциплинированная и организованная часть сил охраны правопорядка. В парижской жандармерии состояло в общей сложности 1021 человек, которые располагали 471 лошадью. К осени 1811 года число людей в составе жандармерии возросло до 1528, а лошадей – до 611, и этот состав практически не изменился до самого конца эпохи правления Наполеона. Командовал парижской жандармерией полковник, подчинявшийся непосредственно начальнику полиции. Размещались жандармы в трех основных казармах, две из них находились в правобережной части Парижа: на улице Францисканцев в квартале Маре и на улице Предместья Сен-Мартен, а одна – в левобережной части, на улице Муфтар. Жандармерия располагала и более скромными помещениями у четырех застав – Звезды, Анфер, Трона и Ла Виллет. В особо сложных случаях на помощь парижским жандармам приходили жандармы департамента Сена, прозванные "канарейками" за ярко-желтую кожаную амуницию, которые следили за порядком в многочисленных кабачках, располагавшихся за городскими заставами. В инструкции префекта полиции стоящие перед жандармами задачи были сформулированы так: "Своим постоянным присутствием на улицах и в общественных местах наводить страх на преступников и злоумышленников, а гражданам мирным и добропорядочным внушать доверие".

Патрули, обходившие город по ночам, получили в свое распоряжение несколько экипажей, которые передвигались сравнительно бесшумно. Их колеса и копыта лошадей были обернуты войлоком, поскольку экипажи эти были открытые, жандармы могли на ходу выскакивать из них и бросаться в погоню за преступниками. Но самым главным нововведением стало появление в Париже так называемых полицейских солдат "sergents de ville" в мундирах. До этого полицейским комиссарам помогали полицейские офицеры "officiers de paix", носившие штатское платье, но их на весь город было всего 18 человек. Полицейских же солдат было в пять раз больше, вдобавок для них была изготовлена форменная одежда – фраки или рединготы синего сукна с пуговицами, украшенными гербом города, а также треугольные шляпы. Днем полицейские солдаты имели при себе трость с белой рукоятью, а для ночных обходов вооружались саблей армейского образца, которую носили на черной портупее. Набирали их из числа отставных военных, отдавая предпочтение ветеранам. Войска для наведения порядка и для облав в Париже использовали редко, только в исключительных случаях, когда назревал бунт или мятеж и требовалось применение значительной военной силы. Слишком привыкли наполеоновские воины к "специфическому обращению с населением" и обычно не делали скидок для своих соотечественников. После каждой такой операции недовольство народа только возрастало, поскольку наводя порядок солдаты попутно грабили лавки и насиловали попавшихся под руку парижанок, одним словом, вели себя как на войне.

Но все равно, несмотря на принятые меры усиленной защиты на окраинах города можно было прожить длительное время и так и не столкнутся ни разу со стражем порядка. Это обстоятельство работало на руку как многочисленным криминальным элементам, так и нашим террористам. Куда большую угрозу для них представляли "личности в штатском". Выразительное описание этих полицейских ряженых, возвращающихся утром в префектуру с ночного дежурства, оставил в "Замогильных записках" Шатобриан: "Одни были наряжены зеленщиками, уличными зазывалами, угольщиками, грузчиками с рынка, старьевщиками, тряпичниками, шарманщиками, другие нацепили на голову парики, из-под которых выбивались волосы совсем другого цвета, на лицах третьих красовались фальшивые бороды, усы и бакенбарды, четвертые волочили ногу, словно почтенные инвалиды, и выставляли напоказ маленькую красную ленточку в петлице. Они пересекали неширокий двор, скрывались в доме и вскоре являлись преображенными, без усов, без бород, без бакенбард, без париков, без заплечных корзин, без деревянных ног и рук на перевязи: все эти ранние полицейские пташки разлетались с первыми лучами восходящего солнца". С этой публикой требовалась осторожность и еще раз осторожность, здесь ошибка, простительная в провинции могла оказаться роковой… К счастью, постоянных осведомителей среди "простого народа" полиция и тайная полиция практически не имели, на это и рассчитывал Фигнер. Есть у французов такая черта, как собственно и у русских, "доносителей-стукачей" как-то в народе не любят и временами даже убивают. Деятельность же так называемых "мушардов", тайных агентов Фуше обычно ограничивалась более-менее состоятельными классами населения и их непосредственным окружением.

Жилище, где первоначально обосновались Сашка с Фигнером комфортом отнюдь не поражало, хотя официально и числилось "мебилированной" комнатой. Грубо сколоченные из не струганных досок топчаны вместо кроватей и ничего более, но Самойлович сразу предупредил, что есть вариант и хуже, где столь необходимый в быту предмет заменяет полугнилая солома брошенная на пол. Отопления постояльцам последних этажей не полагалось, печки или камина застройщик в проекте не предусмотрел, жаровни хозяева держать запрещали по противопожарным соображениям, и единственный источник тепла – печная труба проходящая чуть ли не по центру маленько комнатушки, где и встать в полный рост невозможно. Если внизу топят, то небольшую толику получает и верхний этаж, в теории конечно, а на практике по утрам обычно "зуб на зуб" не попадал, только зарядкой и согревались. "Удобства" располагались во дворе, обычная практика городской жизни неимущих классов того времени. С одной стороны это даже некоторое преимущество, учитывая примитивность канализационных систем того времени. По крайней мере хоть "амбре" по всему этажу не воняет… Единственное достоинство такой квартиры – окно, выходящее прямо на крышу. Такой своеобразный "запасной выход" позволял в критической ситуации избежать ненужных встреч с полицией.

– Если, что то перескочим на крышу другого здания! Дома здесь стоят тесно, как лавки на базаре. – пояснил напарник Александру, заикнувшемуся было об отсутствии пожарных лестниц.

В ту пору зачастую социальном положении человека определялось расстоянием от земли, на котором он снимал себе квартиру, по мнению современника-очевидца дело обстояло так: "Первый и второй этаж – это своего рода аристократический квартал, не обязательно для родовой знати, те обычно предпочитают отдельные особняки, но всегда для "людей с хорошими деньгами". Именно для аристократов чаще всего отворяются ворота, именно поджидая их возвращения, привратник бодрствует полночи, в надежде получить богатые чаевые. На первом этаже в ходу лайковые перчатки, шелковые чулки и элегантные дамские замшевые башмачки. Если во дворе появляются прачка, белошвейка или модный портной, можно быть уверенным, что они явились к жителям первого или на худой конец, второго этажа. Третий и четвертый целиком отданы буржуазии, владельцам лавок и ремесленных мастерских, рантье средней руки. Здесь лестница метена не так тщательно, и к пяти часам пополудни воздух наполняется не слишком аппетитными запахами домашней стряпни. Здесь едят на тарелках из простого фаянса работы парижских мануфактур. Жители третьего и четвертого "уровня" без устали сплетничают о жителях второго и первого. Что же до обитателей пятого этажа и мансард, они злословят обо всех остальных обитателях дома. Они пожимают руку привратнику, кланяются горничным, а лакеев именуют "господами". Они никогда не упустят случая заглянуть в полуоткрытую дверь, они составляют ту болтливую и грубую публику, которая собирается вечерами в неопрятной привратницкой – бирже, куда каждый приносит свои известия, чтобы обменяться слухами с остальными сплетниками". Такая вот классовая пирамида, где "аристократы" расположены внизу, а "плебеи" – наверху. Лифт еще и не изобрели, поэтому все передвижения вверх-вниз производятся исключительно на "своих двух" по лестницам, этим обстоятельством и объясняется столь удивительное социальное расслоение, чем выше – тем дешевле сдается домовладельцами жилплощадь.

По закону и французам, и иностранцам, приезжающим в Париж больше чем на две недели, нужно было оформлять "вид на жительство" в полиции, своего рода институт прописки. Впрочем строгость законов во Франции, как и в России компенсируется зачастую необязательным их исполнением. С обитателями чердаков власти обычно знакомились только после очередной полицейской облавы.

Относительно дешевое жилье можно было найти на левом берегу Сены, в Латинском квартале, где бедные студенты, будущие медики или правоведы, снимали комнату за 15–20 франков в месяц. Именно в такой комнате, на пятом этаже гостиницы, расположенной на улице Клюни, поселился герой бальзаковских "Утраченных иллюзий" Люсьен де Рюбампре. Особенно много дешевых заведений с меблированными комнатами было в окрестностях Сорбонны. Но для студенческого квартала российские "туристы", что называется "рылом не вышли" и главное – там можно было натолкнутся случайно на соотечественника.

Сразу же по прибытию в столицу Александру провели инструктаж, на предмет уголков города, где ему появляться категорически запрещено. Так помимо Латинского квартала "табу" накладывалось на улицы Риволи, Мира и бульвар Итальянцев – излюбленные места российских аристократов-путешественников, "бояр рюс", как их тут называли местные. Под запрет попал и знаменитый на весь мир парк Пале-Рояль…

– Нечего тебе туда соваться, сплошное б…во куда ни глянь, не за тем приехали! – так объяснил причину Самойлович, – Да и на "наших", российских там можно ненароком напороться, редко кто удержится от соблазна сие веселое место посетить.

И так, "зимними квартирами" маленькая армия под командованием капитана Фигнера обеспечена, теперь на очереди стоит вопрос продовольствия. Кажется, чего уж проще – к их услугам огромный город, да только шкура "пролетария" налагает определенные ограничения по этой части. В сфере питания, как и во всех прочих областях парижской жизни, главным законом было разнообразие: каждый мог найти себе еду соответственно своим вкусам и, главное, состоянию своего кошелька. Проблема заключалась в том, что рабочие-сезонники, да еще самого низшего разряда по умолчанию "средств не имели". На Александра и его спутника это ограничение не распространялось, деньгами российская казна снабдила их в избытке. Как они не старались, а до сих пор не смогли потратить на себя и десятой части ассигнованных на мероприятие по устранению Наполеона средств. Однако – "жажда – ничто, имидж – все", оборванца в приличное кафе может быть и пустят, но пристальное внимание хозяина, посетителей, а затем скорее всего и полиции гарантировано. К слову, "кафе" в современном понимании здесь пока и нет совсем, вместо них кругом одни "кофейни", и ресторанов почти нет – единственное исключение составляет "ресторация" на улице Ришелье. Впрочем, не смотря на название, кофе в этих заведениях общепита употребляют редко, обычно посетители пьют вино и реже – пиво. Вследствие континентальной блокады цены на "колониальные товары" взлетели во Франции до небес и чашечка ароматного напитка обойдется гурману от 1-го франка до 5-ти в зависимости от сорта, недельный заработок среднего рабочего. Сахар тоже попадает в разряд заморских деликатесов, его подают на отдельной тарелочке: 4–5 небольших кусочков, согласно неписаному правилу, клиент имеет право, уходя из заведения, унести их все с собой.

Но все это великолепия понятное дело "для господ", и Фигнеру с Сашкой требовалось отыскать что-то более "народное", причем срочно: с утра на новом месте жрать хотелось как никогда. Справились они у привратника и направили свои стопы в сторону ближайшей gargote, так во Франции принято называть дешевый кабачки для простонародья. Классом выше идет guinguette, по российским меркам это уже трактир, обычно любимое место воскресного отдыха более-менее состоятельных парижских ремесленников, приказчиков и высокооплачиваемых рабочих. В "генгетах" по традиции устраивали свадебные балы молодожены из среды мелких буржуа, тех кому другие, более престижные заведения не по карману. Здесь же происходило то, что на современном языке назвали бы корпоративными вечеринками, или пьянками, как уж получится: например, у национальных гвардейцев особой популярностью пользовалось заведение "Большой балкон", расположенное сразу за заставой Военной школы. Этимология слова "guinguette" не вполне ясна. Современный словарь возводит его к старофранцузскому глаголу "guinguer" – "прыгать"; словарь XIX века связывает название этих кабачков со словом "ginguet" – "кислое молодое вино"; наконец, автор книги о Париже 1825 года утверждает, что словом "guinguette" в XVIII веке называли неудобные тяжелые экипажи, используемые для поездок в другие города. Каждое из этих объяснений имеет под собой некоторые основания: "генгеты" в самом деле располагались за городом, сразу за заставами, где еда и, главное, выпивка были дороже. Посетители этих "генгет" в самом деле пили много дешевого вина и в самом деле охотно танцевали.

Можно было бы податься туда, по уму скорее всего и надо, но как назло все до единого трактиры располагались за городскими заставами и не хотелось так далеко идти. Сунулись было они в одно ближайшее заведение, где на вывеске значилось "Поль Нике, винокур". Действительно, и сам хозяин, и позже его внук Франсуа Нике, унаследовавший семейное предприятие, прославились тем, что гнали чрезвычайно крепкую виноградную водку, которую продавали по цене 1 су за стакан. Восхищенные клиенты именовали этот напиток "вырви глаз" и "сироп для забулдыг". Самые неприхотливые употребляли "адский напиток" прямо у стойки, более требовательные проходили в глубь комнаты, где были установлены столы и скамьи, а для наиболее "изысканных" или перебравших посетителей в заведении Нике предназначались два отдельных "кабинета", где впрочем из мебели имелась только подстилка из соломы и тряпок на полу. Однако, в отличие от российских питейных заведений типа "Иван Елкин", никакой закуски здесь к спиртному не предлагали, вероятно для того, чтобы гости пили как можно больше. Пришлось "руссо туристо" проследовать далее, благо подобных кабачков на улице было много, Сашка насчитал на первый взгляд не менее десятка, обычная норма для окраины Парижа, предместья с поэтическим названием Ла Виллет. Следующим по порядку был кабак "Белый кролик", однако чаше его именовали по имени содержательницы, местные так обычно и говорили – "пойдем к мамаше Радиг". Чтобы туда попасть пришлось сперва форсировать настоящий поток грязи, не столь уж редкое явление на улицах "столицы мира", как в ту пору нередко называли Париж. Сходу по обонянию ударила на редкость зловонная атмосфера, хоть противогаз не надевай. Сашка привык уже за последние годы к спертому нехорошему воздуху казарм и бараков, но с таким отвратным "вонизмом" столкнулся впервые. Единственная зала, она же и по совместительству кухня представляла собой какое-то сплошное зловонное грязное болото с чавкающей под ногами жижей. Словно призраки бродили пошатываясь между полусгнившими столами и низенькими скамейками посетители сего чудного места, едва различимые среди пара, дыма от очага и гнилостных испарений в тусклом свете единственной слабой масляной лампы. Точь в точь как мертвецы в стандартном голливудском фильме ужасов, только там – лица зеленые, а здесь все больше красные и синие…

Лаврируя между нагромождением обломков "мебели", разнообразного мусора и валяющимися под ногами пьяными посетителями, Фигнер и его верный оруженосец не без труда добрались до стойки, где орудовала сама "хозяйка", бойко раздавая страждущим как пищу и выпивку, так и ругань пополам с затрещинами.

Места в общем зале не имелось, поэтому дегустировать деликатесы "Белого кролика" пришлось прямо за стойкой, обычная картина для маленьких заведений, где с одной стороны длинного и широкого стола размещается содержатель или буфетчик с его кастрюлями, сковородками и бутылками, а с другой – посетители с тарелками и стаканами.

Александр достал из чехла свою верную спутницу в походах – старую бронзовую ложку, добытую по случаю в разоренном польском фольварке, примерился было но все никак не мог решится отпробовать той непонятной бурды, что у "мамаши Радиг" выдавалась за похлебку. Столовые приборы к услугам посетителей здесь правда имелись, намертво прикованные длинными цепочками к столу, для того, что бы клиенты не унесли чего-нибудь "на память". Нечего и говорить – содержать их в чистоте считали излишним, лишь изредка хозяйка протирала ложки грязной тряпкой, насчет тарелок или мисок – не понятно, не то их все же мыли иногда, не то сами посетители вылизывали посуду дочиста.

– Ну что давай, ты сперва! – Самойлович подтолкнул локтем напарника, сам он так же не спешил отведать сомнительного варева.

– Ешкин кот, ну и дрянь! – Александр едва взяв в рот выплюнул все обратно не в силах проглотить, – У нас в остроге кормят лучше. Меня чуть не вывернуло наизнанку, и всего с одной ложки!

Соратники одновременно как по команде скосили глаза направо, где рядом мужик – по виду обычный угольщик, из числа тех, что снабжают парижан топливом для печей, спокойно и даже с аппетитом уплетал точно такой же "суп". Такое впечатление, что народ кругом уже привычный и не брезгует явными отбросами, от которых отворачиваются даже бродячие собаки.

– Эй тетка, почто эдакого дерьма нам наложила? – Самойлович решил по старой привычке "покачать права", но тут же и нарвался на жестокий отпор.

– А ну плут, молокосос, ты что лясы точить сюда пришел? Еда ему моя не по нраву? Сейчас я тебе добавки отвешу! – хрипло завопила, наливаясь кровью, и без того краснорожая бабища в грязном хлопчатобумажном колпаке, скорее всего "та самая Радиг".

Хрясть… сочный звук полновесного удара-пощечины органично дополнил сказанное, на расправу хозяйка оказалась скора, но слишком неуклюжа, что и неудивительно для такой разъевшейся туши. Стоявшая между двумя высокими бочками с вином "мамаша" издали, в туманной атмосфере кабачка вполне сходила за третью. Пострадал не Фигнер, он предусмотрительно увернулся, а находившийся рядом угольщик. Тот в долгу не остался, не слова не говоря извлек из-под стойки длинную узловатую палку, видимо заменявшую немолодому рабочему трость, и вытянул этим дрючком агрессивную бабу прямо по голове, попутно смяв ей колпак точно посередине. Началось… крик, гам, дикие вопли… в воздухе замелькали кулаки, глиняные кружки и еще какие-то предметы, не разобрать в полутьме. Обычная пьяная драка, где все против всех, хорошо знакомая Александру еще по отечественным "Иванам Елкиным", оказывается не редкость и в центре "цивилизованной" Европе.

– Валим отсюда! – не теряя времени распорядился Самойлович и они, прокладывая себе дорогу кулаками, рванулись к выходу из столь негостеприимного заведения.

В третий кабачок они в тот день зайти уже не рискнули, для ознакомления хватило и первых двух.

– Придется погрешить супротив конспирации, сходим пообедать в Латинский квартал, здесь недалече, – решил тогда Фигнер.

На "территории науки" публика была заметно "почище" и культурнее чем на рабочей окраине, а вот сами улицы почти столь же запущенные, приходилось все время смотреть под ноги, чтоб не вляпаться в какую-нибудь дрянь.

– Кофейня Зоппи, хорошее место, говорят, сам Вольтер захаживал винца попить. – пояснил Фигнер, остановившись на минуту перед одним из заведений на углу улицы Отфей и улицы Медицинской Школы, – Идем дальше, это не для нас. Не по чину выйдет, да и на полицейских соглядатаев здесь нарваться можно.

По тем же причинам гости Парижа миновали и "Ротонду" и и знаменитое кафе Прокопа на улице Старой Комедии, которое было открыто сицилийцем Франческо Прокопио деи Кольтелли еще в конце XVII века, а в следующем столетии стало местом встречи философов-просветителей. Полиция старалась держать все "неблагонадежные" студенческие кафе под наблюдением, поскольку именно в студенческой среде были широко распространены оппозиционные и бунтарские настроения. Благонамеренные буржуа тоже с подозрением смотрели на молодых людей, которые усердствовали в кутежах больше, чем в учебе.

На так называемой площади Сорбонны – французы любят давать громкие имена даже самым заурядным улочкам, Самойлович все же нашел, то что что искал. У студентов Латинского квартала были не только свои кофейни, считавшиеся "престижными" но и "обычные" заведения, где можно было дешево пообедать, те же самые харчевни. Строго говоря никто из местных поесть в кофейни и не ходил в ту пору. Они скорее служили своеобразными клубами, местами сбора и проведения досуга для студенческой молодежи и прочих бездельников. Эти кафе с низкими потолками и тесно поставленными столами, как правило, были "курительными" то есть, по французской классификации, скорее не cafes, а estaminets: здесь пили пиво и пунш, играли на бильярде и курили сигары.

– Что нам и надобно! – торжественно провозгласил Самойлович, когда они остановились перед довольно невзрачным на вид заведением, где вместо обязательной вывески красовался большой плакат-баннер "Хлеба – вволю, бесплатно для посетителей!". Бальзак в романе "Утраченные иллюзии" оставил колоритное описание той самой харчевни, куда привел Сашку спутник: "Фликото – имя, запечатленное в памяти у многих. Мало встретится студентов, которые, живя в Латинском квартале, не посещали бы этот храм голода и одновременно нищеты. Обед из трех блюд с графинчиком вина или бутылкой пива стоил там 18-ть су, а с бутылкой недурного вина – 22-а су. И только лишь один пункт программы, перепечатанный конкурентами крупным шрифтом на афишах и гласивший: "Хлеба – вволю", короче говоря, до отвала, помешал этому славному другу учащейся молодежи нажить огромное состояние, тогда как в других местах за одну буханку хлеба нужно было отдать целую четверть франка." Бедные студенты годами столовались в заведениях Фликото и ему подобных. К услугам более обеспеченных людей были "табльдоты", то есть "общие столы" или полный пансион за счет домовладельца – обычная в ту пору услуга при съеме квартиры. Позднее, Фигнеру удавалось изредка уговорить жену привратника приготовить постояльцам хотя бы суп, и то неплохо. В дешевые кабачки для простонародья соратники наведывались во время жизни в Париже редко, как правило покупали продукты у разносчиков на улице, где за 1 су торговки наливали любому желающему миску похлебки или за ту же цену подносили миску фасоли либо картошки. За три су обычно можно было приобрести длинный хлеб с куском требухи, а еще за те же деньги наливали стакан вполне приличного вина. Все это продавалось и потреблялось прямо под открытым небом невзирая на погоду. Продавцов такого товара было видно издалека в любом сборище народа. У торговки на груди висел поднос с маленькой жаровней и сковородкой, а на боку корзина с хлебом, требухой и прочим провиантом. Торговец вином носил за спиной огромный бурдюк с вином или лимонадом, а на груди и на поясе – медные кружки для клиентов.

Не то, что бы брезговали они дешевыми народными кабаками, но по странному стечению обстоятельств почти каждое посещение заведения вроде вышеупомянутого "Белого кролика" заканчивалось в итоге потасовкой. Хорошо, если удавалось отбиться кулаками, но пару раз в ход пошло оружие, правда стреляли в воздух и под ноги противникам для острастки. Еще можно было перекусить иной раз в винных лавках. Здесь за 10-ть су клиент получал полный "сервис" – бутылку недорого вина, ржаной хлеб, сыр и право присесть за стол в глубине общего зала. Таких уютных местечек, рассчитанных на самых бедных клиентов, в столице было великое множество, особенно на окраинах.

Внутри типичной студенческой харчевни, как и следовало ожидать обстановка была небогатой. Прокуренные, закопченные многими поколениями школяров низкие кирпичные своды, лавочки вместо стульев и тесно поставленные столы. Старые стаканы мутного стекла и тарелки испещренные трещинами, гнутые железные ложки, совсем как в убогой деревенской "столовке". Однако аппетитные груды отварного чернослива радовали взгляд потребителя, а шестифунтовые хлебы, разрезанные на четыре части, весомо подкрепляли обещание рекламного плаката. Все говорило о том, что здесь место, куда приходят утолить голод, а не пиршественная зала, нарядная и предназначенная для утех чревоугодия. Не принято тут и долго засиживаться, а следовательно меньше риск для таких гостей, как Сашка С Фигнером наткнутся на "ряженного" полицейского. Не то, что бы их тут восторженно приняли, но обслужили наравне с остальными клиентами. Разве, что только хозяин вежливо попросил "оборванцев" сесть в дальний уголок, вести себя потише и не задевать посетителей.

– Не иначе решил месье, поди мастеровшина гуляет с получки? – предположил Самойлович, – Один раз в месяц пожалуй можно сюда наведаться…

Без устали снуют между рядами столов половые в засаленных фартуках, все они заняты, все необходимы, ни один праздно не стоит. Кушанья однообразны – но это кому как, после долгой тяжелой дороги самое то, лишь бы горячее "с пылу с жару" и пожирнее. Вечный картофель – пища бедняков составляет основу и главный гарнир. Пусть не останется ни единой картофелины в Ирландии, пусть повсюду будет в картофеле недостаток, у Фликото вы его найдете все равно. Вот уже тридцать лет, как он там подается, золотистый, излюбленного Тицианом цвета, посыпанный зеленью, и обладает преимуществом, завидным для женщин: каким он был в 1800-м году, таким остался и в 1811-м. Бараньи котлеты на ребрах, говяжья вырезка и конина со специями занимают в меню этого заведения такое же место, какое у "приличных местах" отведено глухарям, осетрине, яствам необычным, какие необходимо заказывать с утра. В зависимости от сезона, то господствует говядина, в другое время свинина подается под всеми соусами. Когда марлины и макрель подходят к побережью океана, они тотчас приплывают к Фликото на кухню. Там все идет в соответствии с превратностями сельского хозяйства и причудами времен года. Там обучаешься вещам, о которых и не подозревают богачи, скучающие пресыщенные бездельники – люди, абсолютно равнодушные к изменениям в природе. Студент, обосновавшийся на период обучения в Латинском квартале, получает там чрезвычайно точные сведения о погоде и экономике: он знает, когда поспевают фасоль и горошек, когда рынок заполнен капустой, какой салат подвезли в изобилии и уродилась ли свекла в этом году.

– Мясо нынче дешево, может быть на лошадей напал мор? – пошутил Самойлович, глядя как его напарник жадно поглощает отбивную, но Сашку таким примитивным приемом уже не проймешь…

Что еще нужно человеку для счастья после длительной и тяжелой дороги, когда одежда пропиталась пылью, все тело невыносимо чешется, а про волосы уж лучше и думать… Баня… как много в этом слове для сердца путешественника во все времена.

Ну конечно же они, Сашка и его отец-командир прибыли из "чистой" России, где якобы даже у последнего бедного мужика баня в хозяйстве имелась, в "грязную" Европу, где сроду о гигиене никто не беспокоился. Вот только авторы этого мифа, все эти "лизатели попы" с научными степенями, скромно умалчивают, что для русского человека из народа у "элиты" среди прочих оскорбительных кличек – быдло, холоп, плебей, хам, существовала и такая – "чумазый". И если "быдлом" народ к началу ХХ века, особенно после революции 1905, года называть почти перестали, это поганое словечко отечественная интеллигенция возродила из небытия только после горбачевской перестройки, то "чумазые" успешно дожили до 1917 года. К великому сожалению, это прилагательное отражало реальное состояние дел, баня у крестьянина – признак зажиточности в центральных губерниях, где бесплатного строевого леса и дров не найдешь днем с огнем. За срубленную же в помещичьем или казенном лесу палку можно можно было без проблем отправится в увлекательный тур по сибирским курортам, а уж "палок" – батогов, или позднее "лозы" отвесят бы в любом случае щедро. Отопление жилища "по черному", столь широко распространенное на селе вплоть до начала ХХ века, сводило на нет любую попытку поддержать "чистоту", даже если бы мифические бани действительно имелись в каждой крестьянской семье. Доводилось Александру и не раз ночевать в "курный" избах, там хоть три раза в день мойся, один черт останешься в итоге чумазым. Сажа лезет в глаза, ноздри, волосы, противно скрипит на зубах, оседает на одежде и белье – все это необычайно "пользительно", по мнению некоторых российских знатоков старины. На недельку бы этих краснобаев с телевидения засунуть в такой дом, пусть приобретут "заряд здоровья" на всю оставшуюся жизнь, а вместе с ним и трахому в придачу. Глазные болезни среди нижних чинов еще не стали острой проблемой для российской императорской армии, поскольку целевой стрельбе людей практически не обучают. Позднее, ближе к ХХ-му веку придется формировать в полках особые "трахомные" роты и команды…

Отвлеклись мы немного от темы, а как же обстояло дело с "банным вопросом" в Париже? Да точно так же как и в Москве, ив Санкт-Петербурге – пожалуйста к вашим услугам многочисленные общественные бани. Подобные заведения существовали в городе давно, еще с незапамятных времен. Любят у нас навешивать ярлыки на народы в целом, по французам обычно вспоминают какого-то короля Людовика N-ного, успешно загадившего Лувр… Если данный монарх-засранец и мылся два раза в жизни, то совершенно не факт, что все его подданные поступали точно также.

Самым знаменитым из этих заведений были Китайские бани, которые с 1792 по 1853 годы находились в доме номер 25 по бульвару Итальянцев. Центральная постройка в виде пагоды стояла в глубине двора, а на бульвар выходили два флигеля, соединенные крытой террасой. Помимо самих бань в том же здании работали кафе и ресторан. Вот впечатления русского посетителя Китайских бань П.А. Вяземского: "Первою заботою моею было пойти в китайские бани на бульваре. Славно! Вымазали мне голову какою-то яичницею с eau-de-Cologne, намазали тело каким-то благовонным тестом, после намылили неапольским мылом, взбитым горою, как праздничное блюдо la crème fouettée, все это с приговорками французскими, объясняющими мне, qu" on me faisait prendre un bain de voyageur, что мне устраивают баню для путешественника. Все эти припарки и подмазки стоили мне около десяти франков, а простая водяная баня стоит около трех". В Китайских банях желающим предоставляли даже кровать с теплым постельным бельем – для отдыха после омовения. Кроме того, можно было заказать прохладительные напитки или кофе, не выходя из воды: их доставляли клиентам прямо в ванну. А вот "девочек" похоже клиентам не предлагали, по крайней мере все источники об этом щекотливом моменте умалчивают. В атмосферу восточной неги погружались и клиенты Турецких бань, которым предлагались "ароматические курильницы", "розовое масло из Сибариса" и "притирание Аспазии". Омовения происходили под музыку, вода текла из серебряных кранов, еда и питье подавались при желании клиента непосредственно в ванну, "столом" служила подставка красного дерева, которую клали на края ванны. Сами ванны были мраморными, их дно устилали белоснежной простыней. Приняв ванну, посетитель звонком вызывал слугу, который подавал ему специально подогретый халат, заменявший полотенце.

Хотелось бы побывать по примеру основателя Русского исторического общества в таких экзотических местах, но избранный Самойловичем "имидж" накладывал весьма значительные ограничения. Если посещение обычных горячих бань стоило от 1 до 3 франков, а чуть более комфортабельных бань Вижье – 4 франка, то восточные роскошества обходились гораздо дороже – до 20 франков. Это для людей состоятельных, а что же оставалось на долю остальных?

Горячие бани "для простого народа" нередко располагались на барже, пришвартованном к причалу, так проще и дешевле – бесплатная речная вода рядом. По некрутой лестнице и изящному мостику клиенты переходили с берега, засаженного цветами и плакучими ивами, на судно – своего рода "плавучую виллу". Здесь каждый мог принимать ванну в отдельном или общем помещении в зависимости от толщины кошелька. Ковров, зеркал и вышколенной прислуги нет и в помине, но так ли уж нужны все эти излишества? Выпивка, закуска – всегда к услугам моющейся публики, можно даже было и основательно подкрепится обедом. После всех дорожных треволнений так приятно посидеть в цинковой ванне с горячей водой, отпарить всю собранную в дороге грязь, жаль только сауны или парилки в таких местах не заведено, а вот "специфические услуги" – пожалуйста. Как только хозяин заведения понял, что Фигнер и Сашка желают получить отдельный номер, так сразу и последовало заманчивое предложение… от ласк парижских "нимф" в этот раз они отказались. Помылись вволю, попили молодого вина, посмотрели на Сену, поспрашивали у рыбаков с удочками окупировавших борт плавучей бани, что и как здесь клюет.

После трех дней отдыха они приступили к "делу", ради которого и проделали столь необычное путешествие. Фигнер где-то раздобыл плохонькую карту города, все же лучше чем ничего, и принялся отмечать возможные места, где с разной вероятностью можно было встретить "Его". По имени, фамилии, и даже по прозвищу императора Франции они еще в дороге условились не упоминать никогда в деловых разговорах, мало ли кто из местных случайно подслушает. Говорили всегда или "Он", или "Наш", сторонний человек вряд ли поймет о ком конкретно идет речь. Лист бумаги потихоньку заполнялся различными квадратиками, прямоугольниками и стрелками, привычкой рисовать схемы капитан видимо заразился от своего напарника. Лувр, Мальмезон, Тюильри, Фонтенбло, Елисейский дворец, улица Шантерейн, где до сих пор в некоторых домах проживают многочисленные родственники и земляки "корсиканца", и еще, и еще… мест, где в теории можно застать императора в Париже и его окрестностях немало.

– Не то брат, все не то…, к лешему сии дворцы. Я слово Барклаю дал, что никто из родни "Его" от наших с тобой рук не пострадает… – процедил сквозь зубы склонившийся над планом города Самойлович, – Ловить этого черта надобно или в пути, или в разных присутственных местах. Должен же "Он" появляться в посольствах, Главном Штабе, министерствах, Военной школе, да и в Опере хоть изредка?

– А если… – попытался было спросить Сашка но напарник его тотчас упредил ответом.

– Охранников, прислугу, военный конвой, чиновников – ради бога, за этих нам ничего государь не скажет. А ежели часом отправим на небеса заодно с "Ним" еще и кого из маршалов или генералов, так только дополнительная благодарность выйдет.

На практике все оказалось намного сложнее, так почти все перечисленные дворцы, дома и резиденции императора хорошо охранялись. Собственно на эти задачи и "тратилась" почти вся более-менее квалифицированная парижская агентура Фуше, поскольку об условии поставленном Александром Первым Барклаю французы не знали. Всех лиц, кто имел хоть косвенный "доступ к телу" тщательно проверяли до седьмого колена и держали под неусыпным наблюдением, плюс сами соглядатаи следили еще и друг за другом. Поэтому попасть хоть в одно из вышеперечисленных мест без длительной подготовки и наличия связей среди ближнего окружения Наполеона было абсолютно нереально. Пока об этом обстоятельстве неопытные террористы еще не знали, на начальном этапе операции Фигнер мыслил порой категориями 1800-го года, когда первого консула можно было запросто застать гуляющим на бульваре. Все эти скучные, но столь важные технические детали им еще предстоит выяснить, осознать и "принять к сведению", на это занятие уйдут как минимум две недели из оставшегося скудного запаса времени. Механизм подготовки к войне уже давно запущен и до июня 1812 года остались считанные месяцы.

Но все это будем потом, а пока… пока, на следующий же день случится с ними странное происшествие, которое по началу совершенно не оценили по достоинству. У Самойловича была "нехорошая" привычка, время от времени менять конспиративную квартиру, просто так – "на всякий случай"…

Октябрь в этом годы выдался на редкость холодным для Европы, вот пожалуйста и первый снег к вашим услугам, все одно к обеду белое пушистое покрывало растает, но с утра у парижских гаменов появилась отличная возможность поиграть в снежки. По окраине одного из предместий тянется, маневрируя между лужами маленькая процессия: Александр, загруженный разным барахлом, за ним Фигнер, тоже не с пустыми руками идет и поодаль от них шагов за двадцать какой-то нищий старичок, увязался за ними от старой квартиры, которую они снимали в предместье Ла Виллет. По началу на этого безобидного с виду дедушку не обратили никакого внимания. Опыта работы с французской тайной полицией и ее филерами у них в ту пору еще не было. В этот ранний утренний час прохожих на встречу попадалось немного, откуда им взяться, да еще и в воскресенье в придачу, поэтому каждый встреченный по пути человек невольно "лез в глаза". Бедно одетая девушка-подросток бережно несет обмотанный тряпками горшок, вероятно завтрак для отца или может старших братьев – многие парижские рабочие так и питались, кто-то из детей или родственников доставлял им горячую пищу прямо в мастерскую, в цех или на стройку. Видно, что девица замерзла, зябко кутается в старую рваную шаль с чужого плеча, губы синие… Александру эта молоденькая представительница женского пола показалась вполне симпатичной, а может он просто посочувствовал бедняжке, его самого осенний холодок пронимает до костей, тонкая суконная куртка без подкладки ни черта не греет, только "видимость" такая одежда создает. А вот появились и те, кому не холодно даже в это промозглое осеннее утро. За девчонкой хвостиком тянется, временами отпуская в ее адрес сальные шуточки компания модно "с претензией на шик" и тепло одетых молодых "хлыщей" рыл эдак в пять. Удивительное дело, что же потеряли представители "золотой молодежи", скорее всего богатые студенты или светские бездельники на издавна славящейся криминальными нравами окраине Парижа? Не часто встретишь эту публику в рабочих предместьях, обычно они пасутся в престижных кофейнях Латинского квартала, изображая парижскую "элиту" – местный бомонд. В эпоху, о которой мы повествуем, элегантный щеголь состоял из большущего воротника, огромного галстука, часов фальшивого золота с многочисленными брелками, трех разноцветных жилеток разных размеров, одетых одна на другую, но непременно так, чтобы красный и синий жилет приходились снизу, затем шел далее фрак оливкового цвета, с короткой талией и длинными заостренными фалдами, украшенный двойным рядом тесно насаженных серебряных пуговиц, доходивших до плеч, потом шли панталоны оливкового цвета, но посветлее. В главной детали одежды, фраке – почти точной копии армейского мундира, имелось бесконечное множество лампасов по швам, всегда нечетных, от одного до одиннадцати, но за эту границу считали невозможным заходить. Прибавьте к этому короткие сапожки с железными скобками на каблуках, высокую шляпу с узким бортом, волосы копной, громадную трость и разговор, пересыпанный похабными каламбурами. В заключение – шпоры, усы и баки "военного образца". В ту эпоху усы были принадлежностью статских, а шпоры – принадлежностью пешеходов. Провинциальный пижон носил шпоры длиннее и усы молодцеватее столичного франта, но был некий "средний уровень", которого придерживались все "денди". Шпага не перевязи через плечо – как положено, не хватает только соответствующего ордена в петлице квазимундира – "За половые заслуги" надо полагать. Такого кадра и за боевого офицера принять можно по ошибке, но сытая и холеная морда диванного светского "льва" выдает с головой. Пальто согласно общей моде во Франции не носили, а в подражание военным в ходу были шинели различных фасонов, порою весьма странных. И в довершение картины: "Ехали бояре с папиросками в зубах, местная полиция на улице была…". Смолят вовсю господа студенты недавно вошедшие в моду испанские "самокрутки", единственный существенный трофей наполеоновских вояк, вывезенный из одной южной, но непокорной страны. После сытного табльдота очень приятно затянутся ароматным контрабандным табачком, импортированным из далекой Вирджинии.

Когда вся эта пестрая процессия поравнялась в Сашкой произошло следующее: один из "господ", видимо заводила и предводитель компании, вдруг быстро нагнулся, сгреб с мостовой горсть снега пополам с грязью и поспешно сунул эту смесь девице за шиворот, прямо между лопаток, так вот даже дорогих лаковых перчаток не пожалел. Та от неожиданности выронила свою, столь оберегаемую ношу, негромкое "плюх" и бренные остатки густой горячей гороховой похлебки пополам с глиняными черепками усеяли мостовую. Визг… господи, как она заорала тогда, Александра аж всего передернуло, ведь истошно вопила, точно у девчонки отняли самое значительное сокровище, какое только может быть в ее короткой серенькой жизни…

– Так ей потаскушке драной! – донеслось одобрительное высказывание из кружка "пижонов", а главный шутник обернулся, хотел посмотреть какое впечатление произвела на его товарищей злая выходка.

Полностью насладится произведенным впечатлением молодой "веселый барин" не успел. В тот момент, когда он еще поворачивал голову, кулак нашего современника отправил сукиного сына в нирвану и надолго. Александр не собирался устраивать драку и в мыслях ничего такого не было, непроизвольно получилось, вышло как-то на "автомате", само собой. Может быть длительное влияние нового командира – Фигнера, большого специалиста по всяческому мордобою, невольно тут сказалось. Девка заверещала, гад-француз удачно подставился, и получай "фашист гранату"… Боксером Сашка всегда был неважным, но в этот раз прошло как по маслу – чистый нокдаун. Щеголь, как стоял – картинно так подбоченясь, подражая тогдашнему кумиру молодежи – Бонапарту, точно бронзовый памятник на Вандомской колонне, так и рухнул плашмя в уличную грязь, попутно обдав Фигнера, Александра и своих приятелей брызгами. Модная шляпа с короткими полями отлетела с его головы шагов на пять в сторону.

Дальше остается только спокойно положить вещи на землю, выбрав местечко посуше, извлечь из кармана кастет и спокойно ждать, ситуация складывается уже "стандартная". Сейчас эта четверка выскажется по адресу "хамов", или "хулиганов" – почти точный аналог русского "Вашу мать… е…" и начнется обычный обмен любезностями в стиле народного бокса. Что??? Не может быть!!! Никак господа студенты свои шпаги из ножен потянули?! Что за дешевое д`артаньянство месье? Этим оружием надо еще суметь воспользоваться в схватке. "Ап, ап… туше! Уноси готовенького, кто на новенького… кто на новенького?" прыг-скок зайчиком туда-сюда и прочие ужимки – все это годится исключительно для фехтовальных залов, для красивых эпизодов в кино и показухи перед девушками, но никак не для реального боя. Единственный человек профессионально владеющий шпагой, по мнению Александра, остался в России, весьма и весьма далеко отсюда. Остальные виденные им "мушкетеры" как французские, так и отечественные, в лучшем случае могли лишь хлестнуть противника точно палкой и изредка при некотором везении "пырнуть", обычно так на войне и фехтовали – старались размахнутся посильнее да рубануть по башке супостата. Если уж не хотят драться честно на кулаках, то Самойлович обязательно покажет неразумным забиякам свою острую мавританскую игрушку, от одного вида этой железки у нормального человека кровь в жилах стынет. А на "закуску" у него под блузой в кобуре дожидается своего часа внушительная "дура". Лишний раз пускать в ход огнестрельное оружие на парижских улицах не желательно, но что делать, если им не оставляют выбора? 9мм калибр, шесть зарядов в барабане и самовзвод – не всякий "крутой мужик" спокойно заглянет в глаза такому револьверу, а уж молокососам из Латинского квартала точно придется менять подгузники…

Сомнений и колебаний не было, стычка однозначно закончится в пользу "руссо туристо", они с Фигнером и не таких орлов в свое время бивали. И тут как обухом по голове… За спиной раздалось повелительное: "Стоять!!! Полиция!". Сашка даже и подивится не успел невероятной метаморфозе, волшебному превращению. Нет больше старичка – "божьего одуванчика", нищего, который полчаса назад выпросил у них медную монетку в одно су. Заместо него из ниоткуда, точно призрак, возник немолодой но крепкий мужик, ни грамма жира, железные мышцы и стальное лицо прирожденного убийцы, профессионал – видно с первого взгляда. С такими драться еще не приходилось и полюбоваться на "господина полицейского" Александру не дали. Град, нет скорее бешеный ураган ударов, обрушился на него, точно где-то наверху опрокинули огромную бадью с дальней картечью и на унтер-офицера потоком валятся тяжелые чугунные шарики размером с куриное яйцо – хорошее сравнение. Дубинка в руках нового противника как бы жила своей отдельной от хозяина жизнью, мелькая в воздухе просто с немыслимой скоростью. Техника не новая, уже знакомая, штабс-капитан Денисов однажды ему показывал, как работают своим штатным оружием французские полицейские, но тот бой был учебным, а здесь все по настоящему. Кажется особого смысла нет в этой "молотилке", точно ковер от пыли выбивают, но на самом деле – исключительно точный расчет. Ослепить врага потоком быстрых, скорее даже беглых ударов, вырвать у него инициативу, ошеломить стремительным натиском, гнать и подавлять. Пусть только прикрывает руками голову, лицо и не пытается принять контрмеры. Затем под занавес, один-два хирургически точных "тычка" дубовым жезлом длиной почти в 70 сантиметров – дубинкой, полностью закрепят достигнутую победу и окончательно выведут противника из строя. Действительно – они нарвались в этот раз на настоящего "профи", какое там сопротивление, какое "блокировать" – невозможно, не до того… уцелеть бы самому. Александру, как он не крутился, с большим трудом лишь удавалось сохранить от ударов голову, плечам и рукам досталось изрядно… Обидное до слез положение, у него ведь под рубашкой в наплечной кобуре такая прекрасная игрушка отдыхает – пистолет ТТ, но воспользоваться ею уже не судьба, в равной мере и кастет оказался совершенно бесполезным, опытный враг держится на недосягаемом расстоянии и не дает тебе ни мгновения передышки. Тогда, несколько лет назад, с Иваном Федоровичем он все же ухитрился достойно "отыграться", уловил момент перед нанесением того самого "удара милосердия", сумел сблизится, поймать и блокировать руку противника со столь простым, но неожиданно грозным оружием. Здесь же, похоже, такого шанса не будет, не надейся… Бога просить о милости бесполезно – не поможет, тут только один архангел-хранитель поблизости – Фигнер! "Самойлович, где же ты скотина? Брось к такой-то матери сопляков и отправь этого сатану обратно в ад. Пристрели его нахрен! Мне же конец приходит, спасай!" – взмолился Сашка изнывающий под градом безжалостных ударов, ничего другого ему не оставалось.

И его горячие мольбы не остались безответными, не пропали всуе. Другой Сашка, тот, что Фигнер Александр Самойлович пришел тезке на помощь. Если в чем то и можно его обвинить, то только в излишнем пристрастии, в своего рода любви к театрально красивым, эффектным приемам. Удар ногой в голову, да еще нокаутирующий – в савате такое сможет проделать далеко не всякий боец, тут годы упорных тренировок нужны, а главное – талант. Полицейского Самойлович подловил аккурат в момент, когда тот замахивался в очередной раз дубинкой, вышло элегантно как в балете, жаль оценить не кому было, кроме напарника и обалдевших от увиденного "пижонов". Девчонка, из-за которой сыр-бор и разгорелся, к тому времени уже давно сбежала. Не в меру шустрый полицай ласточкой легкокрылой улетел к стене дома и скатился, сполз по гладким камням кладки на землю бесформенной массой – мешок или куль с костями и мясом, добивать не надо, готов. Его "волшебная" дубина грозно просвистев в воздухе над головами оторопевших "хлыщей", те даже рты разинули от изумления, улетела далеко в сторону метров на семь не меньше. Дожидаться продолжения, следующего акта "марлезонского балета" студенты благоразумно не стали, и похоже решив, что впечатлений на сегодня вышло достаточно, поспешно ретировались. Так быстро "искатели приключений на свою пятую точку" рванули прочь, что оставили на месте потасовки пару тростей, шпагу, замшевую перчатку, еще одну шляпу и своего приятеля, того самого шутника-затейника, так и не очухавшегося после общения с Сашкой.

– В порядке? Что стоишь? Хватай добро и быстро уходим! – деловито распорядился Фигнер, им тоже оставаться здесь и дожидаться появления разных там свидетелей, а затем и полиции не с руки.

Александра всегда поражало, как быстро и динамично в таких стычках все происходит. В кино чуть ли не часами противники друг друга обрабатывают, а тут "трах, трах, бах…" и разбежались кто куда, как тараканы от веника, буквально считанные минуты длилось действие. Он подхватывает с земли свернутое по походному в скатку одеяло и вещевой мешок, контейнер с оружием в этот раз у напарника и они оба быстрым шагом, почти бегом удаляются с места происшествия. На мостовой остаются лежать только "трупы", те кому в это раз не повезло…

В форсированном темпе они проскочили одну улицу, затем другую… Сашке только врезалась в память большая яркая вывеска над одним из магазинов, прочитать надпись он так и не смог, но по непонятной причине запомнил. Пробежали квартал, дальше пошли сплошь какие-то пустыри, помойки и совсем трущобы и наконец они остановились отдохнуть и перевести дух не то в парке, не то в лесу уже за пределами города. Сашка осмотрел и оценил свои полученные в драке "раны", вроде бы ничего серьезного, синяки на руках заживут быстро и часа не пройдет. Еще левое плечо болит сильно прямо "ноет", однако рука действует, к вечеру непременно будет в полном порядке. Все это – бытовые мелочи, не стоящие внимания, а вот откуда взялся на их голову тот полицейский чин?

– Не могу понять, шел ли он за нами от квартиры, или привязался случайно, потом по дороге пристал? – вслух рассуждал напарник, – А что ежели нас уже давно так пасут, с того времени как в Париж прибыли?

– Может он из "ряженных", из тех в штатском работают на улицах? – предположил Александр, – Увидел, что двое рабочих несут вроде чего-то и решил проследить, может краденное?

– Бился великолепно, на обычного рядового "фараона" не походит. Не иначе учитель фехтования, али инструктором известным у них слывет? Знавал я только одного такого… моего наставника, но давно сие было.

– Чего он вообще на нас дернулся? Если хотел арестовать, так проще было спокойно довести до соседней улицы, и позвать в подмогу национальных гвардейцев, там у них пост.

А это ты его на сей подвиг подвигнул! – усмехнулся Фигнер, увидев недоумение у своего соратника.

– Я???

– А то… старый цепной полицейский пес видать, матерый служака нам сегодня попался. Мастеровщина поперла супротив буржуа, вот и не выдержал он, выдал себя. Сие нам только на руку…

– Выходит не сам, а присяга у него курок взвела? – Сашка припомнил фразу из какого-то древнего, еще их детских лет фильма, вроде про 1905 год.

– Да за тобой записывать надо! Если вернемся в Россию, то ей богу, книгу издам "Изречения и остроты моего знакомого унтер-офицера.", – мрачно отшутился Фигнер и было от чего.

Несколько минут они промолчали, обдумывая сложившееся положение, и мысли надо сказать в голову приходили невеселые – местные полицейские их "раскрыли", ну или почти "раскусили". Вопрос только в том, за кого их приняли, если просто за парочку обычных преступников из числа тех 30000, что постоянно обитают в Париже – то это еще ничего, а вот если за "тех самых"?

– Ты брат почто французика зазря обидел, а?

– Так это он того… снег… Она, девчонка заорала… – попытался неловко оправдаться Сашка.

– А мимо девки ты уже спокойно пройти не можешь и не покрасоватся? Обязательно надо было французику в рыло дать? – выдал Самойлович и тут оба рассмеялись, сказанное можно было с успехом отнести и самому Фигнеру. Что поделать – эпоха такая, люди привыкли брать от жизни все до конца, даже находясь на секретном задании в глубоком тылу противника. Хорошо, что хоть полиция еще не поднялась на должный уровень, а контрразведки нет и в помине.

Поржали вволю напугав одинокую ворону на дереве напротив, тут стеснятся и оглядываться не надо, рядом в изрядно загаженном людьми лесу ни души. Нервы успокоили, хорошая такая разрядка, душевная. В принципе вышло ведь не так уж и плохо, в очередной раз им крупно повезло. Вовремя обнаружили слежку, пусть и случайно, можно сказать, что по глупости, зато потом качественно "обрубили хвост". Оружие, снаряжение, деньги и главное – свобода, пока все при них, никто не отнял.

– Давай вспоминай, что оставили на старой квартире. Нам путь туда теперь заказан, может уж засада там поджидает. Бумаги, записи какие там часом не посеял? – насел на компаньона Фигнер, одновременно производя ревизию захваченных с собой вещей. При переезде они хотели перенести все свое имущество за две ходки, а вот теперь не выйдет. Да и на на новое, снятое на днях место жительства теперь перебираться рискованно.

– Так ты же блокнот у меня отобрал еще в России! – напомнил Фигнеру Сашка.

– Верно, так что осталось? Спиртовка, жаровня, лампа, одеяла, белье, еще чего из носильных вещей немного. К черту, купим новое, мне казенных денег не жалко ни чуть. Следов бы заметных, да улик для ведомства батюшки Фуше не оставить.

– Послушай, а у них часом для таких случаев в криминальной полиции собаки-ищейки, способные по следу ходить, не заведены? – вдруг кольнула шилом Сашку неприятная мысль и он тут же поспешил поделится опасениями с Фигнером. Так они условились, если есть чего – выкладывай сразу на общее обсуждение, не держи под спудом, иначе может выйти плохо.

– Да вроде нет, по крайней мере… когда я последний раз в Париже бывал, то не углядел. Но ведь могут и у кого из охотников занять по нужде. Постой, у нас же банка заготовлена с этой как его "кайенской смесью?" А ну давай ищи быстрее, надо хоть здесь след присыпать и чуток на одежду.

Слава богу, жестянка оказалась там, где ей быть и положено – в тайнике-контейнере. Александр попробовал ничтожную часть состава на вкус и остался доволен, не выдохлась – жгет адски, просто напалмом, собачкам остается только посочувствовать. Вряд что-то унюхают после такой обработки, да и далеко они отбежали от места драки, столько улиц прошли – не факт, что даже искусная ищейка сможет взять их след по оставленной на старой квартире одежде и прочему барахлу.

– С жильем все ясно, придется перебраться в другое предместье и вести себя скромнее, в кабаки и кофейни теперь ни ногой. – подвел краткий итог размышлений Фигнер, – Но сперва надо избавится от сего чудного предмета! Почитай готовый приговор с собой таскаем, лучше улики для полиции и измыслить трудно? Место для тайника я присмотрел по дороге, еще когда в Париж шли.

При этом он нежно погладил ладонью облицованный пластиком под дерево бок титанового контейнера, их главной драгоценности, и похоже, что и главной опасности в данный момент. И в самом деле в провинции еще куда ни шло, но в Париже такая внушительная "коробочка" постоянно привлекала ненужное внимание. Не исключено, что полицейский в штатском за ними и увязался, приметив у клошаров некий странный предмет, может быть страж порядка предположил, что пролетарии где-то что-то стащили. Позднее, побывав в качестве "бродячего" слесаря из разряда "лужу-паяю-починяю" в более-менее приличных домах у местных обывателей Сашка приметил, что их "доска" прямо так один в один совпадает со стандартным футляром для хранения столового серебра, разница в размерах почти на глаз не ощутимая.

– Сегодня переночуем прямо в лесу, костер разведем. Но сперва – тайник! Да не кривись, ведаю, что не лето, холодно, но не первый раз, потерпим. – продолжил отец-командир, попутно перечисляя мероприятия, которые стоило еще проделать и в самом конце прибавил, – Бумаги нам придется сменить. Опять тебя из немцев в дураки произвожу, на сей раз навсегда. Сам виноват, да и других паспортов у меня более нет.

Старые паспорта и рабочие книжки пойдут на растопку костра, они уже "засвечены" и пользоваться далее такими сомнительными документами нельзя. Специфика того времени, отсутствие фотокарточки и слабая степень защиты сильно облегчает жизнь разного рода мошенникам, или лицам, скрывающимися от бдительного ока властей. Лишь бы возраст и указанные приметы более-менее совпадали. Фигнера, кто-то их хороших знакомых, в свое время снабдил целой стопкой такой макулатуры и особых трудностей они не испытывали, благо простолюдину не нужны рекомендательные письма, подорожные, разного рода свидетельства и прочее, хватает самого минимального набора из паспорта и рабочей книжки.

Единственный жалкий трофей последней стычки ухитрился подобрать Фигнер, перед тем как они кинулись удирать и теперь, вспомнив про свою "добычу", отдал Сашке для осмотра и оценки, может сгодится на что? Сначала тот предположил, что массивную трость прежний владелец намеревался использовать в качестве дубины. Но что это? Резная рукоятка с головой оленя прокручивается против часовой стрелки, сухой щелчок, сработал запор… оказывается с "секретом" палочка – в ней скрыт кинжал, лезвие в полторы ладони длиной. Однако интересные штучки с собой здесь местные мажоры таскают, надо будет впредь иметь ввиду.

– Сталь то хоть ничего? Никак булат по виду?

– Да нет, травленное кислотой железо, дешевая подделка, даже отшлифовать поленились толком.

Палку-ножны выкинули, а "ножик булатный" решили оставить себе, сгодится для резки хлеба, мяса, овощей и прочих вполне мирных целей…

Голова болела дико, невыносимо, нет просто такое ощущение, что на него рухнул собор Нотр-Дам со всеми своими мраморными чертями, демонами и прочей нечистью, а во рту мерзкий металлический привкус крови, его собственной крови… Жавер с трудом открыл тяжелые, точно мельничный жернов к каждому привесили, опухшие веки и снова закрыл, все равно смотреть было не на что. Русские исчезли бесследно… нет никого, только камни мостовой перед глазами, почти у самого носа. Он их упустил, а с ними и верные сто тысяч франков премии, что сами шли прямо в руки… может быть последний шанс в его жизни, лучше бы уж сдохнуть в самом деле, чем такой позорный провал. Хорошо хоть бывшие сослуживцы его в таком беспомощном состоянии не видят. Как он только купился на такую дешевую и тупую провокацию? Почему в ослеплении, движимый благородным долгом полицейского, он напрочь забыл о главном противнике и кинулся на второстепенного – его сообщника, ну почему? Ведь читал же он рассылаемую ведомством Фуше секретную сводку, а там на каждой странице по два-три раза упоминается: "опасен", "особо опасен", "проявлять предельную осторожность" и так далее, а нет, сглупил на старости лет… На бумаге это одно, но когда враг выглядит с виду юнцом лет 15-16-ти, да еще щуплой наружности, бдительность поневоле притупляется. Как только это русский черт сумел столь значительно занизить себе возраст почти на целых 10 лет? Обычно преступники желая быть неопознанными поступают наоборот, добавляют себе десяток, а то добрых двадцать-тридцать, благо изобразить морщины и седину не так уж и трудно при некотором желании. В его богатой розыскной практике такого раньше никогда не было… уникальный случай.

– Господин полицейский, господин полицейский, вот ваша дубинка… – тормошит его за рукав кто-то совершенно незнакомый, а голос испуганный и заискивающий, значит вину свою чувствует мерзавец.

Жавер с трудом пытается вспомнить, что это еще за ферт такой, откуда он тут вообще взялся? Голова работает с трудом, точно хрупкий часовой механизм сплющенный мощной пудовой кувалдой. Исковерканные шестеренки мыслей кое-как проворачиваются… да это же тот самый барчук-пижон из-за которого все и случилось… придурок… поиграться мальчишке захотелось с девкой? Сто тысяч франков – награда за поимку русских террористов, кто их ему теперь вернет, кто скажите на милость?

– Помоги мне подняться на ноги! – с трудом разомкнув слипшиеся от крови губы, потребовал он от своего добровольного помощника, и тот поспешно, точно вышколенный лакей, кинулся поднимать поверженного Жавера с земли. С трудом сохраняя равновесие он пытается обрести спокойствие, да нет… возбуждение жаркого боя все еще владеет им, и не отпускает.

Старая и верная дубинка в его руке, она еще как будто не остыла после жаркой схватки, рукоятка все еще теплая, точно живое существо… а в глазах снова кровавый туман… ярость переполняет все его существо и пытается найти выход. А кто ищет, тот всегда находит.

– А ну поди сюда любезный, поговорим! – следует короткий приказ, тоном не терпящим возражений. Хороший полицейский умеет разговаривать с людьми, умеет заставить их подчинятся своим требованиям. Жаль только – на подонков, вроде этих русских, магия командного голоса не действует ни черта.

– Иду, иду… – и почти сразу поросячий визг, – За что-о-о? Не надо! А-а-а!!!

Поздно, темное и тяжелое полированное дерево разит цель точно черная молния, сокрушая мягкую и податливую человеческую плоть. То, что Жавер не успел сполна "отдать" тому второму русскому бандиту, получит теперь это ничтожество, какого черта безмозглый идиот, разряженный как заморский попугай, полез не в свое дело? Этого дурня предварительно "обрабатывать" не надо, можно сразу наносить удары на поражение. Хрясть, хрясть… дубинка работает филигранно, как скальпель опытного хирурга в анатомическом театре. Хлоп – мешком падает на мостовую "шутник", уже дважды за последние полчаса попавший сегодня "под раздачу", причем в первый раз с ним обошлись куда гуманнее…

Вся эта история началась пару недель назад, когда генеральный комиссар еще не помышлял совершенно о Париже и о расследовании покушения на Наполеона Бонапарта, в провинции и без того забот хватало.

– Мы только теряем время, а дела у нас спешные. Жавер, сходите немедленно к госпоже Бюзопье, которая торгует травами на углу улицы Сен-Сов. Скажите ей, чтобы она подала жалобу на ломового Пьера Шенлона. Этот скот чуть не раздавил ее с ребенком. Его надо проучить. Затем отправьтесь к господину Шарселе, на улицу Шампиньи. Он жалуется, что водосточная труба в соседнем доме льет прямо к нему дождевую воду, которая размывает фундамент его дома. Наконец, вы констатируете нарушение полицейских правил на улице Гибур у вдовы Дорис и на улице Гарроблан у г-жи Боссе и составите протоколы. – голос мэра доносится до ушей Жавера как сквозь слой ваты, неспешная текучка. Как все это надоело, каждый божий день одно и тоже, разве фамилии участников происшествий и нарушений меняются, да и то часто по кругу…

С тех пор как его вышибли из парижской префектуры за участие в заговоре против министра полиции Фуше, приходится прозябать в этой глухой дыре. Он полагал, что из уважения к старым заслугам "проштрафившегося" назначат хоть аудитором, у тех оклад неплохой – до 6-и тысяч франков в год у некоторых доходило, плюс идут погонные – 10-ть франков за каждые 8-м верст и 20-ть суточных за каждый день командировки. Аудиторы выполняли поручения, связанные со сбором дополнительных сведений, проверкой фактов и инструктированием властей на местах. Да какое там, мстительный "папаша Жозеф" упек его на должность генерального комиссара в один из маленьких городков, где и 5-ти тысяч населения не наберется. Только и радости, что он теперь "генеральный", а в Париже был обычным, а вот оклад срезали с 4-х тысяч франков до 1-ой, заметная потеря… Единственное утешение – могло быть и хуже, в небольших населенных пунктах размер жалования комиссара полиции определяется местными муниципальными властями по согласованию с префектом департамента.

Еще по дороге в мэрию Жавер обратил внимание на то, что его верный помощник – сержант, глава местной жандармерии, остановил парочку бродяг и о чем-то с ними оживленно беседует. Машинально, скорее по старой парижской привычке, комиссар сделал как бы заметку в незримом блокноте своей профессиональной памяти – "обязательно разобраться". С местными "преступниками" особых хлопот никогда не возникало, здесь в глуши, как в старом анекдоте – за неделю известно бывает известно "что кому и как перепадет", а вот пришлые служили иногда источником различных мелких неприятностей. Поэтому он постарался под первым же предлогом вежливо отделаться от домогательств главы городской администрации. Бродячие собаки, ломовые извозчики и состояние мостовой – это все задачи для полицейских служителей самого низшего ранга, но никак не для бывшего комиссара девятого округа, когда-то слывшего грозой столичного криминального мира. Вырванный из привычной среды, Жавер все еще никак не мог адаптироваться к реалиям неспешной и почти патриархальной жизни… Пройдет немало времени, прежде чем провинциальная трясина окончательного затянет одного из наиболее результативных и смелый парижских сыщиков.

Быстро разделаться с докучливым мэром не получилось, тот продержал Жавера в напряжении добрых полтора часа и поэтому, когда он наконец выбрался на "свободу" пришельцев уже и след давно простыл. Хозяйственный жандарм был доволен, прямо так и светился до кончиков усов включительно, нашел бесплатных работников – без расходов для тощего городского бюджета удалось поправить мебель и привести в порядок штатное вооружение, а вот инспектор восторгов ветерана не разделял, напротив…

– Анри, ты что, дурак старый, пустил их прямо к нам в контору? Бог мой да у меня же деньги казенные там в шкафу лежат! – спохватился он, уж кому, кому, а Жаверу было прекрасно известно, что хороший слесарь часто по-совместительству является и неплохим взломщиком замков.

Отчитывать жандарма он не стал, бесполезное занятие, старого вояку, ветерана многих кампаний пустыми словами не исправишь. В провинции народ временами проявляет просто детскую наивность, вот и сержант дал маху, оставил почти на два часа рабочих без надзора, покурить ему видите ли захотелось, или может в кабачок отлучился.

…Ключ в скважине провернулся на удивление легко, как по маслу, и сердце комиссара заныло, так и есть – первый верный признак взлома налицо, он сам давно никакие запоры не смазывал, да и остальным полицейским служителям до этого никогда не было дела. Он вытащил из вместительного казенного бюро маленькую шкатулку и кинулся бегом к окну, второпях даже лампу зажечь не успел. Странное, почти небывалое дело – 137 франков в ассигнациях и монетах оказались на месте, не веря своим глазам Жавер вытряхнул содержимое коробочки на подоконник и еще раз тщательно пересчитал, вроде бы не хватало 2-х су. На секунду задумавшись, комиссар тут же и вспомнил, что он сам накануне "занял" одну мелкую монетку из казенных сумм, очень уж не хотелось разменивать серебро в лавке. В последние годы Жавер стал на редкость скуповат и прижимист – старые друзья бы ни за что не узнали бывшего "бонивана" и любителя покутить, впрочем жизнь в провинции и относительно маленькое жалованье к таким кардинальным изменениям располагают.

Честные бродяги-оборванцы? Иногда, хоть и редко бывает – попадались раз ему такие, правда, те были членами какой-то религиозной секты. Но ведь замок бюро, где помимо денег хранилась различная документация явно вскрывали, уж в таких-то делах комиссар считал себя специалистом. Он лизнул ключ, так и есть – следы обильной смазки, костяного масла, его на вкус различить не трудно. Скорее всего слесарь воспользовался оружейной смазкой, выданной ему Анри для "приведения в порядок" ружей и карабинов. Внимательный осмотр впрочем никаких иных следов криминальной деятельности не выявил, хорошая отмычка может и не оставить на металле царапин. В свое время была у Жавера полезная привычка оставлять в таких случаях своего рода "маркеры", небольшие щепочки или клочки бумаги, откроет злоумышленник дверцу шкафа или ящик стола и вытряхнет заодно, а обратно вставить уже не судьба. В провинции такие изыски ни к чему, здесь друг за другом не следят, более-менее доверяют, иногда даже слишком.

К великому своему сожалению инспектор, как не напрягал свою профессиональную память, так и не смог вспомнить в каком порядке ранее были сложены в бюро папки с различными "секретными" и не очень документами. Ничего удивительного в этом не было – он сам все эти бумаги как правило не читал, лишь изредка и то бегло просматривал при получении. Тут как правило сплошь одна "политика", а туда влезать Жавер уже дано зарекся, хватило одной неудачной попытки.

Денег "гости" за свою работу с него не взяли, так может хоть интерес к бумагам проявили? Другого логичного объяснения комиссар придумать не смог, разве, что предположить, что кто-то напугал воришек и они в последний момент отказались от своего намерения.

Не глядя, наугад Жавер выдернул две папки из середины покрытой пылью и паутиной стопки. Обычно люди так и прячут, срывают следы, наверх положить – слишком заметно, на самый низ – тоже, а вот ближе к центру – самое то.

Так, что там у нас в первой? Шуаны, Вандея, Кадудаль и компания… сие уже много лет неактуально. Лидер повстанцев гильотинирован, восстание жестоко подавлено войсками, мятежники-роялисты выродились в обыкновенных бандитов.

Вторая папочка – уже занимательнее, подготовка покушения на императора, розыск террористов, прибывших якобы из далекой России? Прямо сюжет для романа, глядишь какой-нибудь борзописец со временен и накарябает нечто слезовыжимательное с благородными разбойниками и добрыми графинями. Комиссар быстро припомнил все известные детали этой истории, вроде бы ничего такого, ни единого фактика, что можно привязать к недавно побывавшим в городе рабочим-сезонникам. Разве, что тех русских было двое, офицер с денщиком и эти тоже путешествовали парочкой… пожалуй и все.

Жавер хотел отложить в сторону толстый фолиант, как вдруг в последний момент неожиданно заметил на сгибе вкладыша папки темное пятно, след – отпечаток пальца. В другое время может быть и внимания бы не обратил, поверни под другим углом к свету и не увидишь ничего, а тут повезло. Хм, никак именно эти документы пришельцев выходит и привлекли? Небольшое исследование, соскоблить ножом и снова на язык, быстро выявило, что и в этом случае фигурировало оружейное масло, и главное – след совсем свежий. Быстро осмотрев содержимое папки комиссар сумел найти еще парочку отпечатков, не столь правда отчетливых, пришлось использовать лупу, чтобы понять, что это такое. Такое впечатление, что воришка случайно испачкал один из пальцев – мизинец, во время взлома замка не заметил этого обстоятельства и наследил везде, что и неудивительно, учитывая скудное освещение. Одно время комиссар был знаком с человеком, утверждавшим, что по рисунку линий на подушечках пальцев можно безошибочно идентифицировать человека. Жаль, Директория не выделила в свое время средств на исследования этой области.

Время позднее, рабочий день давно закончился, поэтому комиссар без колебаний прихватил прихватил секретные документы домой – он снимал квартиру, можно сказать угол у вдовы Лассар. Единственное достоинство жилья – пансион в провинции дешевый, да и вдовушка не навязывает свое общество Жаверу. Первоначально он планировал, как всегда просто просмотреть размноженные типографским способом "сводки" и все, но получилось так, что просидел всю ночь. Главная причина, подвигнувшая его на столь выдающийся подвиг и немалый расход свечей для освещения – простая, она указанна на первой же странице толстого "дела". За поимку преступников полагалась награда и немалая – 100 тысяч франков, жалованье генерального комиссара почти за 100 лет беспорочной службы.

Поутру, невзирая на головную боль и воспалившиеся красные глаза, Жавер кинулся к главному и как оказалось единственному свидетелю, способному детально описать вчерашних пришельцев – сержанту Анри. Остальные обыватели пришельцев толком не разглядели, да и не присматривались – "ходят тут всякие", вот если бы богатый господин какой, модно и со вкусом одетый, а то голь перекатная…

– Быть не может такого! – категорично высказался жандарм, когда Жавер изложил ему свои догадки, – Суди сам, тому молодому "итальяшке" на вид лет 17-ть, больше я бы не дал.

– У них в России чинопроизводство в армии может идти и быстрее чем у нас? – высказал предположение комиссар, сам он в этой области разбирался слабо.

– Ты же сказал "капитан" и "боевой офицер"? Роту дают после 7–8 лет службы в строю, и них и в нашей армии. Так сколько же лет парню было когда первый чин, сублейтенанта ему присвоили? Что-то дружище я таких детей в походах не видал и среди пленных малолетки ни разу не попадались.

Хотел было Жавер возразить, что тот русский, возможно сын какого-нибудь важного вельможи, но понял – глупость. Такого на столь опасное и почти безнадежное задание не пошлют, даже если сам вдруг вызовется добровольцем. Никто из "нормальных" офицеров на столь "нехорошее" дело не пойдет, в "сводках Фуше" ведь и подчеркивалось, что главный террорист – Фигнер слывет если не за сумасшедшего, то по крайней мере за весьма странного субъекта.

– Скажи приятель, а тот второй, что постарше возрастом, часом на солдата не походит? У тебя же глаз на такое наметан.

– Хм… вроде есть немного, может дезертир? – задумался жандарм, почесывая затылок, свой кивер он снял еще в начале разговора, полицейский комиссар все же не офицер, и перед ним тянутся во фрунт не обязательно.

– Так какого… почему ты его не задержал?! – не выдержал Жавер и в самом деле повод вроде бы подходящий.

– А он не из императорской армии свалил, пруссак скорее всего, или австриец. Почто я их ловить должен, пусть себе бегут на здоровье. На месте нашего императора я бы и приплачивал немного за такие шалости.

– Уверен?

– Жавер, я же почитай полвека в строю! Своих за версту бы унюхал! Этот – не наш, да и давно уже гуляет на свободе, выправка едва заметна.

– Русским он не может быть или все же пруссак, ты не ошибся часом?

– Больше похож на офранцузившегося пруссака из Эльзаса, там у них не разберешь так перемешано, был у нас в эскадроне один парень оттуда, так же чудно слова коверкал. Русских я видал только пленными, дезертиры ихние до наших краев добираются редко.

– А что разве эльзасцев берут в конскриппты? Да и прусский король вроде их избегает набирать в свои войска?

– Берут, еще как берут. А пруссаки и вообще гребут всех подряд без разбора, меня пьяного раз чуть не захомутали вербовщики ихние, едва саблей отбился! – жандарм ласково погладил рукой эфес своего оружия, – Вот она моя верная, уберегла… а то бы сдох в немецкой казарме.

Понемногу, слово за словом в ходе Жавер вытянул из жандарма массу интересных сведений. Как он и предполагал ранее, звероподобные, заросшие бородой до копчика "рюсс казак" и "рюсс мужик", оккупировавшие страницы парижских журналов к реальным уроженцам России никакого отношения не имеют, обычное преувеличение бульварных писак. Еще меньше пресловутые монстры походили на солдат регулярной российской императорской армии, по крайней мере жандарм утверждал, что рота может спокойно пройти через любой французский город и никто толком и не поймет, что это те самые "ужасные дикари". Форма, строевые приемы, вооружение – все в точности как к армии Наполеона. Анри утверждал, что даже команды у них старшими офицерами отдаются на хорошем французском языке. Так оно и должно быть, Франция уже давно стала на первое место в военном мире и все остальные державы просто копируют удачный образец, берут с нее пример.

– Люди как люди… рогов и копыт у них нет. Азиаты говоришь? Попадаются изредка… помню у одного пленного рожа была – чистый китаец, как у того фокусника в цирке, что в прошлом году приезжал. – так охарактеризовал вкратце недавних противников отставник.

– Дались тебе эти русские… Вот послушай, когда я при короле в полк поступил, нижние чины у нас спали по двое на одной кровати и только сержанту полагалась в казарме отдельная койка. И был у нас один малый удивительно с девкой схожий… – Анри опять потянуло на похабщину, обычно рано или поздно все рассказы отставного солдата к этой тематике и сводились, комиссару стоило большого труда вернуть собеседника на "старые рельсы".

Непонятно было как предполагаемые русские злоумышленники намерены "завалить" императора. По долгу службы Жавер имел точное представление о существующей системе охраны Наполеона Бонапарта. Подойти к первому лицу государства после "взрывных" событий 1800-го года с ножом или пистолетом – нечего и мечтать, да и с "адской машиной" пожалуй не получится у потенциальных террористов. Еще ночью он прикидывал, как такое замысловатое дело провернуть, но ничего в голову не шло, а от этого момента зависит многое. Может быть в самом деле существует еще какой-нибудь "верный" способ, тогда его "призрачные подозрения" облекаются в плоть и кровь. Ведь если те двое вчерашних бродяг на самом деле – капитан Фигнер и его сообщник, то до Парижа злоумышленники уже почти дошли, всего два-три дня пути им осталось.

– Вот если бы тебя на их место поставить, что бы тогда предложил? – продолжил комиссар расспрашивать своего главного "эксперта", скорее от нечего делать, все равно других источников информации здесь в глуши не найти.

– Не знаю… – жандарм затянулся табачным и дымом и закашлял, приобретенные в боях и походах болячки время от времени давали о себе знать.

– Подумай, я вот пасс… Кинжал, пистолет, бочка с порохом – пробовали уже раньше и без толку. Все эти старые пути давно перекрыты.

– Ежели только… Да я же тебе рассказывал намедни, а ты слушать не захотел, мол байки де армейские старина сержант травит.

– Анри будь другом, изволь пожалуйста повторить ту историю!

Туманное утро, 1807 год, Восточная Пруссия… время когда ранние птицы еще не поют, но люди уже кое-где проснулись. Хрустит сочная, молодая луговая трава под копытами идущих неспешной рысью лошадей маленького кавалерийского отряда. Повседневная служба на аванпостах как правило такая и есть – рутинная, обыденная, лишь изредка случаются незначительные перестрелки или боевые столкновения с врагом. Это только в воображении художников, гусар – воплощение лихой атаки или смелого рейда по тылам противника, в жизни же сплошь и рядом легкая кавалерия занята то охраной биваков, то патрулированием местности, то еще какой-то "безделкой". Вот и в этот раз они, гусары прославленного в минувших войнах 9-го полка, назначены в прикрытие обычной рекогносцировки, проводимой штабом дивизии. Раньше штабные офицеры зачастую действовали по-одиночке, или брали денщика для компании, но в последний год обнаглевшие русские казаки отучили их от такой вредной привычки, теперь в качестве эскорта всегда выделяют как минимум взвод, а для генерала и эскадрон посылают.

Анри державшийся сразу за офицером, мельком вбросил взгляд назад через плечо. Вся его маленькая армия в сборе, подобраны молодец к молодцу. Голубые ментики внакидку поверх красных расшитых шнуром венгерок, медные кокарды на киверах блестят – надраены еще с вечера, султаны гордо реют, точно маленькие знамена и ташки с номером полка бьются в такт ходу коней у бедра – все как и положено у кавалеристов элитного полка Великой Армии империи. Вооружены его бойцы согласно уставу, ничего лишнего: сабля, короткий гладкоствольный карабин и пара пистолетов в чушках – для скоротечной схватки вполне достаточно, настоящий гусар должен быть легок на подъем и нет смысла превращать его в "ездящий арсенал", а тем более – отягощать совершенно излишним защитным снаряжением. Хотел было император в свое время ввести во всех кавалерийских полках кирасы – не прижилось нововведение. Любо-дорого посмотреть на таких красавцев, это вам не бородатые казаки с длинными пиками в грязных восточных халатах. Старший унтер-офицер, или если точнее аdjudаnt-sоus-оfficiеr, если уж следовать принятой в армии Наполеона системе чинов, остался осмотром доволен, его люди не подкачали бы и на императорском смотре, а если потребуется, то выдержат стычку хоть с сотней "дикарей". Да он и сам парень хоть куда, не беда, что уже пятый десяток разменял, для настоящего мужика это еще не старость. Разбитной малый, любитель выпить и побегать за красивой девкой, с хорошей, несмотря на годы, строевой выправкой. Кивер, лихо сдвинутый на ухо, длинная сабля болтается у колена, лицо красное, располосованное на две неравные части огромным шрамом, сверху до низу, слева от переносицы – подарок от венгерских "друзей". Поседевшие уже усы в полфута длиной, нафабренные воском и зачерненные сажей, концы теряются где-то за ушами. Был он когда-то лихим дуэлянтом, и по сей день если возникнет нужда, то готов помахать клинком.

Казаки… Анри поморщился, когда вспомнил, как противник называет свое неказистое одеяние – "зипун", так кажется ему переводчик на днях сообщил за кружечкой пива, слово то какое на редкость мерзкое для цивилизованного слуха нашли, не могли получше подобрать… Однако бдительности аdjudаnt-sоus-оfficiеr не ослаблял ни на минуту, зная по собственному опыту, что неожиданное столкновение с наиболее часто встречающимися противниками – казаками для небольшого отряда может закончится печально. До сих пор Анри не может забыть, в прошлом году на его глазах погиб полковник 24-го линейного полка Савари, брат адъютанта императора. Как тогда степной дикарь, пролетев мимо него галопом, вонзил офицеру в сердце свою пику и скрылся в лесу, бросившиеся в погоню гусары догнать не смогли, ушел мерзавец. Слава богу, сегодня обойдется без драки – русская легкая иррегулярная кавалерия им не мешает, похоже "дикари" увлеклись своим любимым делом, заняты грабежом прусских обывателей. Если уж честно, то и сами гусары 9-го полка тоже были не прочь иной раз освободить местных "лопухов" от всякого ценного и явно ненужного пруссакам имущества, но к сожалению, командование такие действия не поощряло.

Стоп, приехали – первый русский пикет на опушке леса, бивак неприятеля не виден, скорее всего укрыт за деревьями… офицер дал отмашку, гусары натягивают поводьях, останавливая своих резвых скакунов. Дистанция до противника почти 400 шагов – вполне безопасная, дальше подполковник спешится и пойдет один, нет смысла подставлять под вражеский обстрел остальных, да и его породистой английской кобыле русские пули могут не понравится. По одиночному человеку с такого значительного расстояния попасть выстрелом из ружья практически невозможно, а вот по группе, или по всаднику – случается иногда, хоть и довольно редко.

Анри не без удовлетворения отметил, что его временный начальник проявляет благоразумную осторожность, сразу видно – "стрелянный воробей", не то что безусая молодежь, те бывает и пистолетный выстрел лихо выезжают, лишь бы побравировать смелостью и покрасоваться лишний раз. Все правильно – офицер встал шагов за 300 и внимательно рассматривает противника в подзорную трубу, пытаясь разглядеть шифры на обмундировании, обозначающие номер части. Русские егеря – судя по форме темно-зеленого цвета, пока стоят спокойно, ружья держат в положении "на плечо", никаких признаков враждебности не проявляют. Лица врагов с такого расстояния не толком разглядеть, но ведь всю ночь простояли они на посту и следовательно под утро должны быть сонными и медлительными – не до стрельбы. Иное дело днем, там бы не выдержали и открыли огонь, пусть даже и бесполезный, а тут поди только глаза еще протирают после бессонной ночи. По собственному опыту сержант знал, что в таких случаях нижние чины даже умудряются иногда спать или по крайней мере дремать стоя.

Унтер-офицер тем временем полез в седельную сумку за своей трубкой, дело ведь неспешное, пока майор сделает запись в своей книжке, пока отметит на карте появление новой вражеской части – можно и затянутся табачком пару или тройку раз… куда только запропастилась его трофейная австрийская зажигалка? Вещь полезная и редкая, ему весь полк завидовал – не надо страдать высекая огонь, да еще и раздувать потом крохотные искорки на труте.

Выстрел ударил неожиданно, нарушив тишину раннего утра, точно раскат грома отдаленной грозы, но никто из кавалеристов даже не шелохнулся – привыкли, война ведь и здесь стреляют… Анри так и не понял у кого из русских в этот раз "нервы не выдержали", пикет по прежнему стоит как в ни чем не бывало, неужели кто-то из кустов прямо с окраины лагеря пальнул на удачу? Но что это, так же не бывает! Майор нелепо взмахнув руками валится на землю, дорогой красивый кивер, изделие известного парижского мастера, летит далеко в сторону, кувыркаясь в мокрой от росы траве. Гусары кидаются на выручку, но еще на полдороги становится ясно, что помощь пострадавшему офицеру уже не нужна – тот убит наповал, пуля попала в голову… Ярость на мгновение заслоняет все, рука бешено рвет с бандальера карабин, да так, что тонкие ремни перевязи лопаются с треском.

– Огонь! – обжигает горло короткая как удар команда, бесполезная впрочем, и так вокруг уже "заговорили" наперебой карабины и пистолеты гусар.

Егеря в свою очередь отвечают противнику беглыми выстрелами, рассыпавшись в цепь, завязывается перестрелка беспощадная и бестолковая. С дальнего расстояния можно и весь день палить друг в друга без видимого эффекта. Вроде бы все при деле, все воюют – пули так и свистят вокруг, но несовершенное оружие не оставляет стрелками ни единого шанса хоть кого-либо поразить: "Сотня пуль летит на ветер…". Двадцати минут аdjudаnt-sоus-оfficiеr-у хватает, чтобы осознать бессмысленность дальнейшего продолжения подобного "огневого боя". И в самом деле только порох впустую они жгут, да разбрасывают казенный свинец почем зря, надо атаковать наглого врага, раздавить его и изрубить саблями, пришла пора действовать "белым" оружием.

Анри собирался было бросить своих людей в атаку, но не его вина, что ничего в этот раз не вышло. Редкий случай, русские грамотно выставили свое охранение – обычно пикеты принято располагать как попало, лишь бы на "положенном" удалении от бивака. Облом, не везет сегодня – до вражеских егерей рукой подать, если бы лошади летать умели конечно, а так преграждая путь мешает, глубокий овраг. Разве только объехать препятствие?

Поздно, время для таких маневров упущено, надо было сразу нападать и брать пикет "в сабли", не отвлекаясь на стрельбу. Со стороны леса пронзительно ревет сигнальная труба и на поддержку пикету бегом выдвигается подкрепление, видны поблескивающие в лучах восходящего солнца штыки на зелено-серой массой солдат. Не полурота конечно из-за деревьев выбежала, как Анри указал потом в рапорте, но в любом случае связываться с отрядом в добрых 50–60 пехотинцев противника ему расчета не было, тем более на столь пересеченной и неудобной для действия кавалерии местности. Если бы только русские вылезли в поле – разметали тогда в момент, другое дело. Но унтер-офицер понял, интуиция подсказала, что "эти" так глупо не подставятся… тут опытная рука военачальника видна, а значит гусарам и ловить нечего. Конница сильна на открытой местности, где есть пространство для разгона, а здесь на этих буераках кавалеристы станут лишь легкой добычей для вражеской пехоты.

Первоначально никто, как и следовало ожидать, не придал значение этому загадочному происшествию, на войне иногда и не такое случается. Однако в течении недели в том же районе при весьма схожих обстоятельствах на рекогносцировках погибли еще два штаб-офицера и только тогда "высокое начальство" обратило наконец внимание на рапорт аdjudаnt-sоus-оfficiеr-а и отреагировало соответствующим образом. В приказе по армии было отмечено, что русские завели специальных стрелков для истребления командного состава и теперь "их благородиям", начиная от штабс-капитана и выше запрещено без необходимости приближаться к противнику на расстояние прицельного выстрела.

– Вот только я еще не видывал ружья из коего можно на 300 шагов бить наверняка! – продолжил предаваться воспоминаниям жандарм, – Вроде раньше, до Директории еще были в войсках штуцеры, но и у них прицел был размечен лишь шагов на 250. А на наших нынешних кавалерийских и вовсе отсутствует, по стволу целимся.

– И что совсем никак? А у русских или австрийцев есть? – продолжал задавать вопросы Жавер, особой веры россказным Анри у него пока еще не было, но определенные сомнения и догадки уже появились.

– Да как тебе сказать, тут кроме оружия еще и стрелок надобен особый. Мастер, нет поди даже артист своего дела… Может у них один такой на полк или даже на всю армию тогда имелся.

– И в самом деле такая редкость в войсках?

– А ты думал! Я вот только сейчас и понял, что тогда с майором мы на засаду попали, не пикет это был, а ловушка – наших штабных поджидали. Смотри сам, унтер-офицера у них там, с собой не было, одни рядовые…

– Может русские потери большие понесли в людях, вот и не хватило на пикет? Сержанта мог и старый солдат при нужде заменить.

– Мог… но мне рассказывали, что позднее тоже самое повторялось один в один… Егеря, если память не изменяет – 13-й полк, пост без старшего, и кто стрелял наши так и не заметили.

По словам сержанта выходило, что "героя" хотели было поискать, даже слухи ходили, мол награду за него назначат. Но вскоре стало не до того, началось генеральное сражение под Фридландом, а затем последовало безуспешное преследование отступающего врага, а там и война закончилась. Полученная от жандарма информация требовала проверки, доверятся в таких случаях одному единственному свидетелю глупо, тем более, что ранее и в самом деле Анри рассказывал немало сомнительных "баек". Как он, например, от трех вражеских уланов хлыстом отбился и как по нему кирасирские полк в полном составе проехал и тому подобное – от старых солдат еще и не то услышишь. Вот только подтвердить или опровергнуть – некому, другие участники последней войны с русскими в городке не проживали, все отставники подлежали по закону строгому учету и сведения о них имелись у Жавера. Осталось только уточнить фамилии погибших при столь странных обстоятельствах офицеров, зайти в мэрию и посмотреть официальные сводки, о потерях командного состава там упоминалось. Других сведений в печати, подвергаемой жесткой военной цензуре, вряд ли найдешь. Но выбора не было и пришлось комиссару полиции глотать пыль и листать старые газеты, только там он и рассчитывал найти хоть крупицу нужной информации… Что-то он такое уже встречал ранее и без росказней Анри, но пока все никак не мог вспомнить.

Всякий, кто хоть раз просматривал газеты наполеоновского времени, согласится, что трудно себе представить более бесплодную пустыню, нежели область "интересов", касаться которых было возможно в печати в эти памятные годы. Не то, чтобы издавали мало, напротив только ежедневных "листков" выходило более трех десятков, но вот содержание… так весь 1811 год пресса так или иначе "обсасывала" предстоящее приращение семейства императора. Газеты с первых же месяцев 1811 г. не переставали печатать самые низкопробные вирши в честь беременности ее величества, самые читаемые органы вроде "Gazette de France" печатали: "С 1 января в Медоне родилось 24 детей, из них 19 мальчиков. Отсюда извлекают вывод, благоприятный для чаяний Франции". Вообще и в лести, и в богобоязненности – всюду нужна мера, и император постоянно находил, что газеты этой меры не соблюдают, не желая замечать, что их редакторы просто теряют головы от запуганности и торопливого желания угодить властям. Основной наполеоновский принцип, между прочим, состоял в том, что газеты обязаны не только молчать, о чем прикажут молчать, но и говорить, о чем прикажут, и главное, как прикажут говорить. И любопытно, что Наполеон требует, чтобы все газеты в строгой точности так мыслили, как он в данный момент мыслит: со всеми оттенками, со всеми иногда весьма сложными деталями, чтобы и бранили, кого нужно, и хвалили, кого нужно, с теми самыми оговорками и пояснениями, которые находит нужным делать сам император, браня или хваля данное лицо, данную страну, данную дипломатию. Едва только заключен Тильзитский мир, как император распоряжается приказать газетам прекратить печатание статей и заметок против России, которые только что им столь же категорически надлежало печатать. При этом Наполеон считает совершенно излишним стесняться со своим министром полиции: "Смотрите, чтобы больше не говорилось глупостей ни прямо, ни косвенно о России". Библиотека мэрии выписывала только сугубо официальные издания – в основном столичные, на остальных жестко экономили, что еще сильнее сужало вероятность выудить хоть что-нибудь стоящее из этого мутного омута.

Оказалось, что везет в этой жизни не только одному русскому унтер-офицеру, уроженцу ХХ века, немалая толика от Фортуны перепала и на долю скромного полицейского чиновника. Вопреки ожиданию он не только нашел подтверждение, показавшейся с первого взгляда малоправдоподобной, "сказке" жандарма, но и сумел добыть дополнительные и весьма ценные сведения. Помогло, как ни странно, иллюстрированное приложение к "Journal de l" Empire". После 1807 года российская империя на некоторое время из злейшего врага вдруг да превратилась в ценного союзника и послушная властям печать тотчас откликнулась крупной серией хвалебных статей и очерков. Невольно "выдал" Сашку и одновременно его приятеля старый знакомый – Фаддей Булгарин, сделавший свою первую "пробу пера" в этом крупнейшем французском издании. С постоянно возрастающим вниманием Жавер внимательно вчитывался в текст, и перевернув очередную страницу чуть со стула не свалился от неожиданности – вот она долгожданная улика! Поляк не только подробно описал события происходившие в Тильзите после войны но и сопроводил статью хорошими иллюстрациями. Не то сам он был неплохим художником, не то кто-то другой поработал кистью, но факт – даже некачественные отпечатки с гравюр в газете выглядели вполне прилично… Под номером седьмым внизу шел портрет унтер-офицера 13-го егерского полка – в точности тот самый бродяга, что недавно попался на глаза сперва жандарму, а затем и Жаверу. Хоть комиссар и не рассматривал этого субъекта вблизи, а наблюдал из окон мэрии, но сомнений не было – он. Жаль, что под гравюрой не сообщалось имени солдата, но другой вариант исключен, Булгарин же указал кого из нижних чинов награждали на банкете: четверых гвардейцев можно отмести сразу, остаются казак, калмык и вот этот "стрелок". Все совпадает и жандарм не соврал, если "артист" сумел издалека всадить пулю в голову лошади Мюрата, то ему не составило бы особого труда продырявить башку и самому маршалу. Более того теперь прояснились и остальные странности в рассказе Анри, так отсутствие унтер-офицера в русском пикете – он видимо и стрелял из укрытия, действительно ловушка. Занимался ли унтер-офицер этим делом по приказу командования или по собственной инициативе – теперь не суть важно. Сейчас бы этого полячка, да очную ставку с тем унтером и дело почитай в шляпе, да вот только далеко он, Фаддей сейчас – в Испании и Жаверу до него не дотянутся.

Из мэрии комиссар вышел окрыленный, не скорее даже вылетел как пушечное ядро, чуть не сбив с ног по дороге обалдевшего от такой перемены сторожа-привратника. Еще бы, тысячи матерых профессионалов весь год искали злоумышленников, и безрезультатно – даже близко не подошли, а он – Жавер всех их уделал! Единым порывом он настрочил доклад, адресовав рапорт сразу на имя самого Фуше, минуя промежуточные инстанции, чего уж мелочится? Пусть министр полиции узнает, какого ценного сотрудника потерял поверив наветам завистников.

Остаток времени до темна Жавер провел в праздности, впервые за много лет он дал себе время расслабится и отдохнуть в полной мере – к черту дела и заботы. Собственная ферма в уютном захолустье Швейцарии и небольшой заводик по выделке сыра – что еще нужно отставному полицейскому для полного счастья. Получит он 100 тысяч франков и как кой черт ему дальше эту лямку тянуть? Он свое уже давно отработал пора и на покой, с деньгами можно и попробовать женится, приискать удачную партию, а тот тут в городке на него только старые грымзы и засматриваются. Комиссар уже был одной ногой там в далеком кантоне и вдыхал живительный горный воздух, наполненный ароматами трав и тут – БАЦ! Грубая реальность бытия безжалостно нанесла ему первый жестокий удар. "Обойдут!" – словно раскаленным железом обожгло мозг, пребывавший в сладкой полудреме Жавер моментально проснулся. Как он мог забыть? Как? Полностью награда за розыск преступника выдается только "штатскому" доносчику, а ведь он на государственной службе, числится генеральным комиссаром полиции в этом трижды проклятом городишке. Следовательно из общей суммы вознаграждения ему причитается только определенная часть, причем скорее всего – меньшая. Львиную долю заберет тот чиновник, кто "расколет" подозреваемых, и представит готовое дело до начальства или как вариант – сам возьмет негодяев с поличным. Да ему так вообще ничего дадут, ни единого луидора, донесение обязательно перехватят на уровне префекта, или в канцелярии министра, знает он столичных ловкачей, сам недавно таким был, эти ребята на ходу подметки режут. Подозреваемых заберут и дело представят так, как будто дурак Жавер просто задержал парочку клошаров за мелкую провинность, а они, такие красивые и умные, сумели распознать в ничтожных оборванцах важных государственных преступников. Точно ошпаренный комиссар полиции вскочил с кровати и заметался по маленькой холостяцкой комнатушке, натыкаясь в потемках на стулья. Деньги, столь осязаемые уже у руках таяли как призрак, как зыбкий утренний туман. Что теперь делать, что? "Стой, Жавер, успокойся!" – приказал он себе, еще ничего не потеряно и есть время для различных телодвижений. Первым делом надо забрать и уничтожить рапорт, прямо сейчас. Второй час ночи, а значит придется поднять с постели почтмейстера и может быть еще кого-то… плевать, на кону 100 тысяч франков, дело того стоит. Началась большая игра и теперь уже с этого пути не свернуть.

– Месье Ренн проснитесь! Дело государственной важности, не допускает отлагательства! – Жаверу потребовался не менее часа, что бы разбудить сперва ленивую прислугу, все никак не желавшую его впустить в дом, а затем уже и самого "главного почтаря", – Да вставайте же черт вас подери!

Хорошо хоть писем и прочей корреспонденции в этот день было немного и его пакет отыскали быстро. Когда они закончили копаться в ящиках и столах почтовой конторы, Ренн на него еще так посмотрел, видимо решил – свихнулся окончательно комиссар от провинциальной скуки. Но Жаверу уже все равно, его занимала одна мысль – надо быстрее добраться до Парижа, опередить тех ребят хоть на пять часов, а лучше на сутки и организовать им встречу. Почему он сразу не арестовал подозрительных клошаров, ведь не трудно же взять пяток жандармов во главе с их бравым командиров Анри и повязать преступников, догнав в дороге, пешие от конных далеко не уйдут. Легко сказать… существовало в версии Жавера одно значительное уязвимое место, одна ахиллесова пята. Оружия из которого предполагаемые преступники должны были застрелить Наполеона никто из жителей городка не видел. Не было у бродяг с собой ни ружья, ни карабина, ни даже простенького паршивого пистолета – ни один из свидетелей не заметил, а ведь такой предмет в карман не спрячешь. Впрочем, в этом случае парочка переходила бы уже в разряд "разбойники" или "браконьеры" и вряд ли жандарм отпустил бы их с миром. У них на первый взгляд вообще никакого оружия, кроме обычных ножей не было. Вот задержит их Жавер, но ведь еще доказать надо, где гарантия скажите, что в Париже не поднимут на смех ретивого провинциального комиссара? И ладно бы это случилось в начале года, а теперь когда для Фуше уже наверняка наловили тысячу и одного "русского террориста", играть с такими вещами рискованно, могут последовать со стороны начальства неприятные оргвыводы. И всегда найдутся доброжелатели, которые подскажут министру, что опять "отличился" тот самый идиот Жавер… так можно и оказаться ненароком в соседней камере, по соседству с этими клошарами. Бродяг, или рабочих-сезонников, под которых эта парочка подделывается, помытарят в участке пару дней и выгонят взашей – кому они нужны, ему же могут припомнить все старые грехи, коих надо честно признаться, за долгие годы накопилось немало. Самый минимум, что последует за такую попытку реабилитировать себя путем обмана – удаление со службы без выходного пособия и без пенсии. Черт его дернул тогда ввязаться в политику, в заговор против "папы Жозефа", казалось ведь дураку, что дело верное и место префекта Сите уже в кармане.

До утра он не сомкнул глаз, теперь уже не до отдыха. Приходится ждать, пока обыватели проснутся, на казенных лошадей комиссар и не рассчитывал – надо объяснятся со скрягой-мэром. В Париж, быстрее в столицу, надо опередить русских хотя бы на несколько часов, а лучше на сутки. Тогда можно будет организовать этим двоим придуркам достойную встречу. Проследить за ними по дороге в принципе можно, но уж очень рискованно, тем более людей подходящих в распоряжении комиссара для такой миссии нет.

Сержант Анри прикроет отсутствие Жавера на неделю-другую, все равно полицейскому его калибра в этой глуши работы практически нет. Отпуск генеральному комиссару формально не положен, но отпросится на некоторое время "по семейным обстоятельствам" труда не составляет.

Из мэрии он отправился на самый конец города к одному офранцузившемуся фламандцу Скоффлеру, который "отдавал внаем лошадей с кабриолетами по желанию". Чтобы добраться до этого Скоффлера, самый короткий путь лежал по захолустной улице, где помещался дом священника того прихода, к которому принадлежал Жавер. Кюре прихода был, говорят, человек почтенный, достойный, всегда подающий добрые советы. Но напутствия комиссару были не нужны, да и заказывать церковную службу ради успеха дела он не собирался, жизнь давно уже сделала Жавера убежденным атеистом.

Фламандца он застал дома, то был занят починкой поврежденного хомута и прочей упряжи.

– Дядя Скоффлер, есть у вас хорошая лошадь? – спросил Жавер, стараясь не выдать охватившего его возбуждения.

– У меня все лошади хороши, господин комиссар, – меланхолично заметил фламандец, не прерывая своего занятия. – Что вы называете "хорошей" лошадью?

– Лошадь, которая в состоянии сделать двадцать миль и более в один день. Мне нужно срочно отлучится в столицу по личным делам. Думаю за неделю обернутся.

– Черт возьми! Это вам не шутка! И в упряжи, позвольте узнать или под седлом?

– Да, пожалуй. Я наездник никудышный.

– А сколько времени ей можно отдыхать после путешествия?

– В случае надобности, она должна пуститься в обратный путь на другой же день.

– И пробежать опять то же расстояние?

– Обратно можно и не спешить, а вот в Париж мне надо прибыть побыстрее.

– Эге-ге! Вы сказали – двадцать? Почему так много? Никак крюк намерены сделать? По прямой выйдет меньше, я тут наскоро подсчитал…

Жавер только развел руками, не посвящать же фламандца в свои планы, лишний раз сталкиваться в пути с Фигнером и его сообщником у него желания не было, отсюда и столь странные требования. И в самом деле придется ехать в объезд, а следовательно и расстояние возрастает.

– Господин комиссар, – проговорил фламандец, – У меня есть для вас подходящий конь. Знаете мою новую белую лошадку, должно быть, вы не раз видели ее. Это сущий огонь. Сначала было хотели пустить ее под седло. Не тут-то было! Брыкаться стала, сбрасывать всех подряд наземь, ни один наездник не смог управится.

– Что и в самом деле такая резвая?

– Куда там! Думали, что она с норовом, и не знали, что с ней делать. Я купил ее да и впряг в кабриолет. Да-с, это будет как раз, что вам требуется, в упряжи смирна она, как девушка неопытная, бежит как ветер. А уж верхом на нее садиться – нет, шалишь! Кости вам переломает. Не по нутру ей ходить под седлом. У всякого, видите ли, свои странности, свой нрав.

– Вы думаете, она пробежит это расстояние?

– Пробежит легко, крупной рысью и в восемь часов, не больше. Но вот на каких условиях.

– На каких – говорите.

– Во-первых, вы дадите ей отдохнуть на полпути. Покормите ее и приглядите, покуда она ест, чтобы конюх постоялого двора не утянул у нее овса. Я замечал, что на постоялых дворах овес чаще идет на выпивку служителям, нежели в пищу лошадям.

– Хорошо, я буду наблюдать.

– Во-вторых… Для вас самих требуется одноколка, господин генеральный комиссар?

– Пожалуй, и чем легче, тем лучше.

– А умеете вы править? Или потребуется кучер?

– Нет, я хочу поехать в одиночку.

– Тридцать франков в день, дешевле у нас в городе все равно не найдете. Ни гроша больше, ни гроша меньше. И продовольствие скотины за счет нанимателя – так принято. Извольте денежки вперед.

Ничего не поделаешь, пришлось Жаверу платить, расход для тощего кошелька полицейского не малый, но на фоне предполагаемого вознаграждения – сущая мелочь.

– Вот вам за два дня вперед.

– Для подобной поездки обычная одноколка слишком тяжела и утомила бы лошадь. Поэтому необходимо, чтобы вы, господин мэр, согласились путешествовать в маленьком тильбюри, у меня есть такой.

– Я согласен. Давай только быстрее, время поджимает. Тильбюри с лошадью должны быть у моих дверей сегодня в половине седьмого утра

– Слушаюсь, господин комиссар, – ответил Скоффлер. Затем, поскабливая ногтем пятно на поверхности стола, он продолжал тем беспечным тоном, который фламандцы так искусно умеют согласовать с хитростью.

– А я и забыл спросить! Вы ничего не сообщили мне о цели поездки. Может все же расскажете? – В сущности, он только об этом и думал с самого начала разговора, но сам не сознавал, почему не осмелился задать этого вопроса сразу.

– У нас в таких случая говорили – "меньше знаешь, спокойнее спишь"! – Жаверу фламандец порядком надоел со своей бесконечной болтовней и следовало поставить наконец точку в этой беседе.

До поездки оставалось всего ничего – однин час. За это время комиссар собрал в дорогу кое-какие вещички, из них самое ценное: толстую казенную папку, откуда можно было бы почерпнуть необходимую для розысков информацию. Аппарат министра полиции Фуше поработал на совесть собрав массу сведений, полезных и не очень. От себя Жавер добавил только вырезанный из газеты портрет русского унтер-офицера. Мелочь конечно, но для парижских филеров она может оказатся поистине бесценной. Из оружия он прихватил с собой только дубинку, хотел было первоначально взять пару двуствольных пистолетов – подарок сослуживцев на юбилей, но потом раздумал. Вряд ли дойдет до стрельбы, ни разу за долгие годы общения со столичным криминальным миром ему не доводилось применять огнестрельное оружие.

Конечно, думал он, это черная полоса, но она минует – 100 тысяч франков уже видны на горизонте. Что ни говорите, а вся судьба – в его руках, он полный властелин ее. Он упорно цеплялся за эту мысль, хоть в глубине души сомнения были и весьма значительные. Но Жавер все-таки ехал и спешил.

Погруженный в думы, он стегал лошадь, которая бежала хорошей мерной рысью, делая две с половиной мили в час. По мере того как кабриолет ехал, человек чувствовал, что внутри его что-то с силой тянет назад. К полудню он выехал в открытое поле, город остался далеко позади. Он смотрел, как белел горизонт, смотрел, ничего не видя перед собою, на холодные картины осеннего дня. Помимо его воли, в силу какого-то чисто физического чувства, эти черные силуэты деревьев и холмов прибавляли к мятежному состоянию его души что-то сумрачное и роковое.

Всякий раз, как он проезжал мимо уединенных домов, встречавшихся вдоль окраины дороги, он думал: ведь живут же здесь люди, которые теперь спят спокойно. Мирная рысь лошади, бубенчики хомута, стук колес о мостовую производили убаюкивающий монотонный звук. Все это прекрасно, когда человек весел, но кажется мрачным, когда он грустен.

Вот уже и сумерки, в дороге время летит незаметно. Жавер остановился перед постоялым двором, чтобы дать передохнуть лошади и покормить ее. Требованиями фламандца пренебрегать не стоило, по меньшей мере сейчас. Необходимости гнать во весь опор не было, по рассчетам он в любом случае должен опередить злоумышленников как минимум на сутки.

Лошадь была, как говорил Скоффлер, из мелкой, но жилистой породы Булоннэ – с большой головой, толстыми боками, короткой шеей, но вместе с тем широкой грудью, широким крупом, тонкими, суховатыми, но сильными ногами. Эта порода некрасива, но на редкость крепка и вынослива. Доброе животное сделало пять миль за два часа и нисколько не было взмылено. Комиссар не слезал с тильбюри, а лишь жестом подозвал конюха из числа работников постоялого двора. Мужик, принесший овес для лошади, вдруг нагнулся и стал рассматривать левое колесо.

– А далеко ли вы так скачете? – спросил он.

– Тебе какое дело? – грубо ответил Жавер. Его оторвали от размышлений, одной ногой комиссар уже был в Париже и строил планы на будущее.

– Издалека приехали? – продолжал конюх, не обратив внимани на недовольство клиента.

– Я сделал пять миль.

Конюх опять нагнулся, помолчал, не отрывая глаз от колеса, и поднял голову и посмотрел на "большого господина".

– Вот колесо, которое проехало только что пять миль, не спорю, да только скажу вам, что теперь оно уж наверное не в состоянии будет выдержать и четверти мили.

Комиссар поспешно слез с кабриолета. как только до него дошел смысл сказанного.

– Врешь мерзавец, да быть такого не может!

– А то говорю, что чудеса еще, что вы проехали пять миль и не свалились вместе с лошадью в какой-нибудь овраг. Посмотрите сюда сами!

Колесо действительно было сильно повреждено: расколоты две спицы и сломана ступица, у которой почти выскочила гайка. Неприятно, но пока не смертельно…

– Нет ли тут поблизости каретника, любезный? – спросил он конюха, смненив гнев на милость.

– Конечно есть, сударь.

– Сделайте одолжение, сбегайте за ним.

– Да он в двух шагах. Сейчас… вон рядом… Эй, дядя Бугальяр!

Дядя Бугальяр, каретник, стоял на пороге своего дома. Он быстро пришел на зов, осмотрел колесо и скорчил гримасу, как хирург, свидетельствующий сломанную ногу.

– Можете вы тотчас же починить это колесо? – осведомился Жавер.

– Как же, сударь.

– А когда я могу ехать?

– Завтра.

– Как завтра?! Да тут работы на пару часов!

– Какое – целый день уйдет. Разве вы куда спешите?

– Очень! Мне надо пуститься в путь через час, не позже.

– Невозможно, сударь.

– Я заплачу сколько надо!

– На сегодняшний день и думать нечего. Надо приделать две спицы и поправить ступицу. Почитай как новое колесо сделать – столько же трудов. Вы сможете ехать не раньше завтрашнего дня.

– Но мое дело не терпит до завтра. А если вместо того, чтобы чинить это колесо, его заменить другим? Ведь вы каретник?

– Так точно.

– Не найдется ли у вас колеса на продажу? Я мог бы отправиться в путь тотчас же.

– У меня нет сейчас готового колеса для вашего кабриолета. Колесо нелегко подобрать, надо пару.

– В таком случае, продайте мне пару.

– Ну, сударь, не все колеса приходятся впору ко всем осям.

– Все-таки попробуй, за ценой не постою!

– Напрасно будет. У меня есть на продажу только колеса для крестьянских повозок.

– А нет ли у вас кабриолета напрокат?

Каретник с первого же взгляда узнал, что тильбюри наемный. Он только пожал плечами.

– Нечего сказать, славно вы отделываете экипажи, которые нанимаете! Кабы у меня и был кабриолет, и то я бы его не дал вам.

– Ну, так продайте, я готов дать хорошую цену.

– Говорят вам, нет у меня.

– Как! Нет никакой таратайки? Вы видите, я неразборчив.

– Мы ведь живем в глуши. Правда, есть у меня там в сарае старая коляска, принадлежащая одному буржуа. Он дал мне ее на хранение и употребляет ее в дело раз в месяц. Я бы вам дал ее – мне все равно, да только надо, чтоб буржуа не видел, как вы проедете мимо. А во-вторых, это коляска и потребуется пара лошадей.

– Я найму двух почтовых лошадей.

– Куда же вы едете, сударь?

– В Париж.

– И хотите добраться туда завтра?

– Конечно.

– На почтовых лошадях?

– Отчего же нет?

– Ну-с, взяв почтовых лошадей, вы придете в Париж не раньше как послезавтра. На станциях проволочки и все лошади заняты извозом. Теперь не сезон, много поездок и лошадей берут отовсюду, даже с почты. Вы прождете, по крайней мере, часа по три, по четыре на каждой станции. Да и потом тащатся шагом, больше с них не выжмешь. Много приходится ехать в гору.

– Что же, я поеду верхом. Распрягите кабриолет. Надеюсь, я достану здесь седло.

– Конечно, только лошадь-то ваша ходит под седлом?

– Это правда, я и забыл, она не выносит седла. Но ведь найду же я в селе какую-нибудь другую лошадь?

– Лошадь, которая бы добежала до Парижа единым духом?

– Да!

– Ну нет, такого коня нет в наших местах. Во-первых, надо было бы сразу купить ее, потому что вас никто не знает. Но ни внаймы, ни на продажу такой не найти ни за пятьсот франков, ни даже за тысячу!

– Что же мне теперь делать?

– Самое лучшее, говорю вам, как честный человек, починить колесо, а завтра вы пуститесь в дорогу.

– Завтра будет поздно.

– Вот тебе раз!

– Да неужели же вам понадобится целый день, чтобы починить колесо?

– Целый день, и не разгибаясь возится надо.

– Если даже двое будут работать?

– Хоть десятеро! Работать все равно в две руки.

– А если связать спицы веревками?

– Спицы-то еще куда ни шло скрепить, а ступицу уж никак. Да и ось в плохом состоянии.

– Не отдает ли у вас кто-нибудь экипажи напрокат?

– Нет.

– Нет ли другого каретника?

Конюх и каретник в один голос отвечали "нет", покачивая головами. Очевидно, это рука судьбы, рука Провидения. Она разбила колесо тильбюри и остановила его на пути. Но он не поддался на это первое предостережение, он употребил все человеческие усилия, чтобы продолжать путь, он не от своего намерения не оступится. Если нельзя ехать дальше – придется идти пешком, все равно шанс опередить тех двоих еще есть.

Если бы разговор его с каретником происходил в комнатах постоялого двора, без свидетелей, дело тем бы и кончилось, и нам, вероятно, не пришлось бы рассказывать происшествия, которые прочтут ниже, но дело в том, что разговор происходил на улице. Всякий уличный разговор непременно соберет кучу любопытных. Всегда найдутся люди, которые только и жаждут зрелищ. Покуда он расспрашивал мастера, несколько прохожих остановились около них. Послушав несколько минут, какой-то мальчик, на которого никто не обратил внимания, отделился от общей группы зевак и пустился бежать. В тот момент, когда путешественник, после размышления, решил вернуться назад, ребенок уже возвращался. За ним шла старуха, по виду из местных обывательниц.

– Мой мальчишка сказал мне, что вы желаете нанять кабриолет? – обратилась она к путешественнику.

У бабки действительно стояло в сарае что-то вроде дпотопной плетеной таратайки. Каретник и конюх, в досаде, что путешественник от них ускользает, вмешались в разговор.

– Это ужасная колымага, – в один гоос уверяли они, – Без рессор, сиденье висит на кожаных ремнях, но только она вся как решето, – колеса заржавели, насквозь прогнили от сырости! Вряд ли она уйдет дальше тильбюри! Сущая колымага, и господин напрасно сделает, если поедет в ней.

Все это была, положим, правда, но только эта колымага, эта фура, этот предмет, каков бы он ни был, имел пару колес и мог довезти до Парижа. Для Жавера последнее обстоятельство и оказалось решающим. Он щедро заплатил, что следовало, оставил тильбюри в починку у каретника, обещая взять его на обратном пути, велел запрячь свою белую лошадку в таратайку, сел в нее и продолжил свой путь, начатый утром.

Но не успел он отъехать и сотни шагов, как услышал громкий голос, кричавший ему вслед: "Стой, стой!" Он остановил тележку быстрым движением, что еще случилось? Это его догнал мальчишка.

– Сударь, ведь это я достал вам экипаж!

– Так что же?

– А вы мне ничего не дали?!

– Погоди минуту… сейчас распачусь. – комиссар привычно нашупал под полой плаща рукоятку дубинки. Пора наконец проучить обнаглевших в конец вымогателей, вытянувших у него кругленькую сумму, долго он себя сдерживал, но теперь время пришло… Покончив с неизбежной "раздачей пряников", он стегнул хлыстом по лошади и покатил рысью, с ветерком. Времени потеряно много и надо наверстать. Таратайка, купленная у старухи, оказалась неуклюжая и тяжелая, да и дорога шла больше в гору. Но фламандец не надул, его лошадка была молодцом и везла за двоих, даже плохая, размытая местами дождями, дорога ей оказалась нипочем.

С наступлением ночи он остановился у первого трактира, распряг лошадь и повел ее в конюшню. Согласно обещанию, данному Скоффлеру, он не отходил от яслей, пока она ела. В конюшню заглянула трактирщица, высматривая припозднившихся посетителей.

– Не угодно ли вам позавтракать, сударь? – спросила она, игриво подмигнув "заезжему барину". Ушла бабенка намекала, что за отдельную плату может предоставить и другие услуги.

Он пошел вслед за женщиной, у которой было деревенское свежее и веселое лицо. Она повела его в большую залу, где было много столов, покрытых клеенкой вместо скатерти. Толстая фламандка-служанка наскоро поставила ему прибор. Он глядел на девушку с каким-то отрадным чувством, оценивая ее внушительные формы. "И эту бы тоже…", дайте только срок, будут у него большие деньги, а там и бабы набегут сами. Кормили в трактирчике на редкость скверно, так показалось Жаверу, но возможно ему от волнения просто "кусок в рот не шел".

За другим столом поодаль завтракал ломовой извозчик. Он обратился к этому человеку:

– Отчего это у них сыр такой горький, и вино – кислятина?

Извозчик был родом из эльзаских немцев и не понял толком ничего, тупой пруссак. Пришлось комиссару вернулся в конюшню к своей лошади, следовало проверить, как с ней обошлись.

Кое-как проведя ночь в обществе клопов на жесткой койке, с первыми лучами солнца комиссар кинулся в путь. Что делал он по дороге? О чем думал он? Как и поутру, он смотрел, как мелькали деревья, соломенные крыши, возделанные поля, наблюдал, как исчезали ландшафты на каждом повороте дороги. Такое созерцание порою наполняет душу и избавляет ее от дум. Видеть тысячи предметов в первый и последний раз, есть ли что-нибудь более меланхолическое и глубокое…

Настали сумерки, дети, выходившие из школы, остановились поглазеть на проезжего. Выезжая из очередного села, он встретил рабочего, поправлявшего дорогу…

Наконец к вечеру, уже в темноте Жавер добрался до Парижа и не теряя времени приступил к делу, благо старые связи и знакомства сыщика позволяли. Ему удалось выиграть почти целые сутки у злоумышленников и теперь надо с толком использовать каждый драгоценный час.

Разбег, толчок, краткий миг полета бездной и вот – "ух-х-х"… С утробным звуком пружинит тонкий лист кровельного железа под ногами. Адреналин буквально "крышу срывает" от таких головоломных трюков. Так вот и надо видимо тренировать олимпийцев, одно дело когда под тобой площадка с песком, и совсем другое – двадцать пять или более метров падения вниз на голые камни. Здесь все в живую, без страховки и каскадеров, исполнять приходится все самому, лично и попытка дается судьбою одна. Киногерою после такого прыжка по закону жанра следует еще упасть, изящно перекатится и выхватить из кобуры оружие, но Александр проделывать эти манипуляции не стал. Слишком уж опасный уклон, чтоб так кататься – можно закончить и на мостовой, да и никто их не преследует в этот раз. Несколько минут назад он предавался объятиям Морфей и был разбужен толчком в бок.

– Вставай черт! В тюрьме отоспишься!

– Что случилось? – спросонья Сашка не сразу понял в чем дело.

– Тихо! Слушай, под нами… никак облава идет? – ответил ему Фигнер.

Действительно снизу доносился подозрительный шум, словно точно тащили кого-то силой вниз по узким лестничным пролетам. Крики, ругань, женский визг и причитания, двери хлопают – что-то происходило и "галерка" явно не будет со временем обделена вниманием, пока же "шерстят" другие этажи.

Сборы недолги, после той памятной встречи с полицейским бдительность у Самойловича быстро дошла до масштабов поистине параноидальных. Бывало он срывался с места по первому же малейшему признаку опасности, доверяя в таких случаях больше своей интуиции, чем реальным фактам. Ценное имущество еще с вечера рассортировано и аккуратно сложено в дорожные мешки, все заранее подготовлено к внезапному бегству. Холодный воздух ноября бодрит и прекрасно, лучше чем крепкий кофе, прогоняет остатки сна, а звездное осеннее небо над головой добавляет своеобразный колорит в такие ночные похождения. Но им не до романтики и созерцания окружающей действительности, к слову довольно убогой, надо поскорее убраться из временного прибежища. Встречаться с представителями властей не было ни малейшего желания, а значит путь остается один – на крышу соседнего дома. Разбегайся и птичкой вперед, Фигнер так сходу и перелетел, а вот Сашке пришлось серьезно поработать, он тяжелее на подъем, но в этот раз успешно справился.

Александр быстро оглянулся назад – там никого, обычно в парижской полиции не находилось желающих гонятся за всякой сволочью по крышам. Впереди тоже пустота, напарник проворно скрылся за кирпичным выступом высокого брандмауэра, надо торопится вслед за ним…

– Чего возишься, быстрее давай! – торопит его Фигнер.

– Не выйдет, дверь чердака заперта изнутри, да еще на висячий замок похоже.

– ??? – немой вопрос.

Ответ впрочем известен сразу, надо пробиться через толстые доски, проделать отверстие, через которое можно добраться до запора. Но нетерпеливого Самойловича такой вариант не устраивает.

– Ты брат эдак час тут проковыряешься? Пойдем спустимся вниз через окна мансард. Не ночевать же здесь!

И так тоже можно, они сунулись в ближайшее окно и Фигнер уже стал осторожно вскрывать стамеской раму но почти сразу и передумал.

– Семья с малыми детьми… вон игрушки видно на подоконнике. Коли проснутся крику не оберешься.

Не проблема – оконных проемов много и вскоре друзья нашли среди них подходящий "путь к спасению". Отжать створки недолго, дело нескольких минут для опытного человека, главное – только бы не разбудить обитателей чердака. В этот раз место выбрали удачно, здесь многочисленные постояльцы спят мертвым сном, усиленным действием алкоголя. По-доброму надо бы проветрить сперва, в помещении буквально "хоть топор вещай", как в России говорят. Густой сивушно-табачный туман висел непроницаемым для взгляда слоем на уровне метра, впереди ничего не разобрать. Поэтому выбирались они пригнувшись, чуть ли не на четвереньках, с трудом лаврируя между спавшими вповалку на полу пьянчужками. Александр шел первым и уже добрался до входной двери, как внезапно один из "умерших" ожил и схватил Фигнера, идущего сзади, за обшлаг рукава блузы.

– Эй мужик, ты кто? Откуда взялся… хр-р-р… – раздалось сипение, словно из чайника.

– Архангел Гавриил по твою душу! – бодро ответил неожиданному собеседнику Самойлович и подтвердил сказанное точным ударом. "Хрясть!" – и пьяница отправлен досматривать сны в принудительном порядке, остальные, сраженные Бахусом, обитатели квартиры никак на это событие не отреагировали.

Можно сказать, что отработали они тогда вариант быстрой эвакуации, попутно выяснились кое-какие детали: так оказывается выход на крышу все же местами надежно запирают и впредь решено было обзавестись специально для таких случаев мотком хорошей веревки. Но это уже заботы на утро, а пока надо куда-то пристроится, в два часа ночи не пустят даже в самую захудалую ночлежку, тут таланты Фигнера по части работы с людьми не помогут.

Бродить до утра по улицам Парижа, да еще с дорожным мешком за спиной – плохая идея, так можно и внимание полиции, от которой только что успешно ушли, привлечь ненароком. Питейные заведения в эту пору уже закрыты, столица все же, следят более-менее за порядком, поэтому положение безвыходное.

– Глянь, туда! Вон под мостом огонек, никак золоторотцы костер жгут? – приметил в одно месте Самойлоич и недолго думая направился туда, увлекая за собой и своего спутника.

Остаток ночи они провели вместе с самыми обездоленными жителями "столицы мира", теми у кого и нескольких су на ночлежку нет – гаменами, "детьми улицы". Поделились с малолетними бродяжками хлебом и колбасой, а те в свою очередь угостили Фигнера и Сашку ворованной картошкой. Так до утра и просидели у огня, Александр помалкивал, его соратник же вовсю общался с "Гаврошами", получая при этом массу полезных сведений о столичной жизни.