На пороге трона

XXVI

Пассек не ошибся, когда ему показалось, что он узнал своего дорожного спутника на улице у городских ворот. По приезде Легран удалился на некоторое время в комнату, указанную ему дворецким Апраксина, смотревшим с некоторым удивлением на нового слугу своего господина. Когда же совершенно стемнело, приезжий незаметно юркнул из ворот ратуши на улицу и, пробираясь вдоль стен домов с уверенностью человека, попавшего в хорошо знакомое место, свернул в ту сторону, где находились южные ворота. Никто не обращал на него внимания. Часовые пропускали его беспрепятственно, вероятно видя в нём гражданина, возвращавшегося домой, и лишь время от времени он в придачу к добродушно-грубой шутке получал от прохожего солдата удар или пинок, который принимал так спокойно, точно находил этот род шутки забавным так же, как и удалявшиеся с хохотом рядовые. Достигнув улицы, которая вела к воротам, Легран принялся с большим вниманием осматривать двери домов и когда миновал целый ряд последних, то как будто нашёл наконец то, чего искал. Он остановился пред дверью, в массивные дубовые доски которой, немного повыше замка, было вбито девять гвоздей таким образом, что их широкие головки образовали фигуру, похожую на кабалистическую пентаграмму. Как только он увидал и ощупал рукою эти головки гвоздей, то поспешно постучался в дверь с определёнными промежутками. В ту же минуту до него донёсся топот лошадиных копыт; то был эскорт Румянцева. Легран обернулся и встретил зорко устремлённый на него взгляд Пассека.

— Чёрт возьми, — пробормотал он, — опять этот докучный человек, из-за которого мне всю дорогу пришлось торчать на козлах! Неужели я должен везде натыкаться на него! Уж здесь-то это совсем некстати. Надо скрыть от него свои следы.

Он видел, как поручик пробирался к нему на своей лошади, и поспешно спрятался позади солдат, приветствовавших Румянцева. Тут Легран услыхал, как за дверью дома, куда он только что постучался, отодвинули засов; нагнувшись чуть не до земли, он проскользнул к порогу и толкнул подавшуюся дверь, которая снова захлопнулась за ним, едва путник успел войти в дом. Опять заскрипел железный засов. Легран очутился в непроглядной тьме и почувствовал, как сильная рука охватила его руку, тогда как холодный, острый конец кинжала коснулся его шеи.

— Стой! — воскликнул он, тогда как снаружи раздавались голоса солдат, приветствовавших отъезжавшего генерала Румянцева. — Стой, разве так принимают своих добрых друзей?

Он сделал попытку вырваться, но остриё кинжала не отклонялось от его шеи, а железные пальцы невидимой руки впивались в его руку.

— Лозунг, — произнёс низкий, глухой голос.

— Фридрих Великий, — ответил по-латински Легран.

Рука, державшая пришельца, потянула его внутрь дома; он последовал за своим путеводителем нерешительной, нетвёрдой поступью, бормоча проклятия, потому что по-прежнему чувствовал остриё клинка у своего горла. В нескольких шагах отворилась дверь, которая вела в заднюю комнату. Легран был введён туда и на минуту остановился, ослеплённый ярким светом после густой темноты на улице.

Эта маленькая комната была простая башмачная мастерская. Перед масляной лампой спускался с потолка большой, наполненный водою стеклянный шар, который отражал во много раз усиленный отблеск пламени; деревянная скамья была подвинута к столу, где лежали начатые работы из кожи.

Человек, который ввёл Леграна, отличался высоким ростом, худощавостью и крепким сложением. На нём была грубая рубашка, рукава которой обнажали мускулистые руки, короткие брюки, шерстяные чулки до коленей и тяжёлые, крепкие башмаки дополняли костюм. Его остриженные волосы были прикрыты седым париком, и всё в этом человеке обнаруживало ремесленника, занятого своей работой. Только в его быстрых и решительных движениях, в резких чертах лица и в огневом взоре синих глаз сказывались почти военная мощь и уверенность, не вязавшиеся с остальною внешностью.

— Да возьмите же прочь кинжал! — воскликнул Легран, говоривший по-немецки с лёгким иностранным акцентом, но совершенно правильно и твёрдо. — Ведь я подал вам настоящий знак, сказал лозунг, какая же вам надобность держать эту холодную сталь у моего горла? Ведь если бы постучались русские солдаты, вам пришлось бы волей-неволей отворить, а если бы они выбили двери, вы не могли бы помешать этому.

— Солдатам, — ответил башмачник, — я отворил бы, не задумываясь: они стали бы искать у нас, самое большое, жалкие сбережения бедного ремесленника; вы же ищете нечто иное, а в таких случаях надо быть осторожным, потому что измена не дремлет; знак и лозунг можно выследить или купить. Покажите мне ваше удостоверение, и я увижу, могу ли довериться вам.

Легран вытащил из кармана шёлковый лоскуток с завёрнутым в него прусским талером, середина которого была кольцеобразно выпилена, так что на монете недоставало части головы короля Фридриха. Башмачник рассмотрел просверлённую монету, после чего убрал наконец кинжал от горла облегчённо вздохнувшего Леграна; потом он вынул из ножки своей скамьи, выдолбленной внутри и заткнутой деревянной втулкой, маленький серебряный кружок, который вложил в отверстие монеты. Кружок пришёлся как раз и в таком совершенстве дополнил оттиск, что едва было можно заметить узкую линию, пересекавшую голову короля.

— Хорошо, — сказал этот человек, который совершенно оставил теперь немного согбенную осанку смиренного, мелкого ремесленника и выпрямился по-военному, — всё в порядке; мне нет надобности спрашивать, кто вы такой, — имена не важны для дела. Что вам угодно?

Он отдал обратно Леграну талер с вырезкою посредине, а выпиленную из него частицу снова убрал в ножку своей скамьи.

— Я принёс важные известия, — ответил Легран, — которые должны безотлагательно и верным путём дойти до прусского короля. Мне сказали, что я найду в этом доме человека, который откроет мне дорогу туда.

— Вы его нашли, — ответил другой, — и если согласитесь последовать за мною, то вскоре передадите ваши известия настоящему доверенному лицу. Я не могу сделать ничего больше, как привести к нему, потому что моё место здесь, чтобы зорко наблюдать за всем.

— Ну, тогда пойдёмте, — сказал Легран. — Сопряжено ли это с опасностью?

— Опасность неизбежна при всяком предприятии подобного рода. Сумеете ли вы ловко выпутаться, если бы нас арестовали?

— Я могу потребовать, чтобы меня отвели к фельдмаршалу, — ответил Легран, — но мне не хотелось бы подымать шум.

— Так идёмте же; я проведу вас дорогой, на которой мы едва ли кого-нибудь встретим.

Он надел толстую куртку из мохнатого сукна и повёл Леграна, снова взяв его за руку, через тёмные сенцы к задней двери, которая выходила на маленький дворик. С этого двора можно было попасть по боковым улочкам на берег залива, который здесь, против города, имел приблизительно двойную ширину большой реки. Узкая полоса вдоль побережья была свободна. Маленькие дворики домов, обращённых в эту сторону задами, отделялись один от другого лишь низкими заборами или изгородью. Шагая по щебню, усыпавшему берег, двое пешеходов оставили город на всём его протяжении и отдельные бастионы вправо. Здесь не было караулов, и стража в маленьких бастионах, расположенных вблизи берега, спала в покойной безопасности или угощалась вином из погребов мемельских горожан. Легран и его спутник переплыли в челноке реку Данге, которая пересекает город и впадает в залив. Таинственный провожатый отвязал привязанную у пристани лодку так спокойно и уверенно, точно она стояла тут к его услугам, и направил её сильными ударами весел по зеркальной поверхности Данге к противоположному берегу, где снова привязал утлое судёнышко к столбу. Они пошли дальше вдоль берега. Ветряные мельницы стояли в одиночку на взгорье; городские дома попадались реже и реже и наконец совсем прекратились. Сделав ещё несколько шагов, человек из башмачной мастерской, не проронивший во всю дорогу ни единого слова, заставил Леграна подняться немного по косогору.

— Смотрите туда, — сказал он, указывая на тёмный, высоко поднимавшийся предмет, выступавший на фоне усыпанного звёздами неба.

— Что это такое? — спросил Легран.

— Виселица! — ответил провожатый. — Слышите вы карканье воронов? Они радуются пиру, который устроили им вновь вчерашний день.

Легран вздрогнул; всмотревшись, он действительно узнал роковое треугольное сооружение и различил тёмную массу, которая свешивалась с его конца.

— То был шпион, — сказал его спутник, — которого повесили там русские; это я выдал им его...

— Вы? — воскликнул Легран, испуганно делая шаг назад. — Разве вы — не...

— Прусский шпион, хотели вы сказать? — с мрачной угрозой в голосе ответил другой. — Да, именно шпион, а так как я занимаюсь этим изрядно опасным ремеслом, то не терплю при этом сомнительных и подозрительных помощников... В отношении того человека, который покачивается там наверху на вольном воздухе, — продолжал он, — я питал подозрение, что он служит и нашим, и вашим, а в такое время, как теперь, когда на карту ставится жизнь, такого подозрения вполне достаточно, чтобы его результатом была смерть.

Он молча пошёл дальше, а Легран, не оглядываясь более на эти мрачные места, последовал за ним. Так они продолжали свой путь и наконец вышли на обнажённые дюны. Оконечность косы — узкой полосы земли, заключающей Куриш-гаф, — подступала довольно близко к морскому берегу; далее перед ними лежало широкое море, с тихим шумом медленно катившее на белый прибрежный песок свои волны. Спутник Леграна скрылся за возвышенностью дюн, прикрывавших вид на город. Здесь он вынул из кармана маленький фонарь, выбил огонь и зажёг находившуюся в фонаре свечу. Переднее стекло в фонаре было темно-красного цвета, и окрашенный свет бросил свои лучи над морем. Через несколько минут спутник Леграна вставил вместо красного стекла зелёное и снова на некоторое время направил в сторону моря цветной луч света. Затем он погасил фонарь и опять сунул его в свой карман.

— Что это значит? — спросил Легран. — Вы говорили мне, что отведёте меня к уполномоченному прусского короля.

— Подождите! — ответил его спутник, растягиваясь на песке.

Легран последовал его примеру и сделал то же самое. По-видимому, он был так же мало склонен к разговору, как и его спутник.

Прошло не более получаса. Человек из предместья шумно поднялся.

— Пойдёмте, — сказал он Леграну, — они уже здесь.

Он спустился с дюн и направился к морю. Легран увидел маленький, лёгкий бот, выброшенный волною на берег, в нём сидели шестеро гребцов. На них были простые рыбачьи куртки, но, судя по точности и уверенности их управления своим судном, нужно было считать их матросами военного флота.

Никто не проронил ни слова. Легран последовал за своим спутником в бот. Последний тотчас же был снова столкнут с берега и под мерными ударами гребцов стрелою понёсся по гребням волн. После получасового пути перед носом ботика обрисовались очертания большого, стройного судна. Вот бот поравнялся с его бортом. Гребцы крикнули что-то по-английски. Опущен был трап, Легран и его спутник вступили на палубу. Не могло оставаться ни малейшего сомнения, что они находятся на борту военного судна. Несмотря на ночную тьму, были видны блестящая чистота железных и медных приборов и педантичный порядок в такелаже. Матросы и солдаты в английской форме стояли по своим постам.

Прибывших встретил капитан, ещё молодой, элегантный господин, спросивший, что им угодно. Приведший сюда Леграна человек произнёс несколько слов по-английски, и капитан провёл их обоих по шканцам к своей собственной каюте, открыв дверь которой, сам он снова возвратился на шканцы. Легран и его спутник очутились перед человеком лет тридцати, в прусской форме, который встретил их с осанкой знатного светского человека и проницательным взором своих больших, ясных глаз испытующе взглянул на Леграна.

Сапожник из Мемеля, вытянувшись по-военному, как бы к служебному докладу, сказал:

— Вот этот господин утверждает, что у него имеются важные сообщения, которые он хотел бы передать его величеству прусскому королю.

— Прекрасно, — произнёс офицер, обращаясь к Леграну, — я — прусский обер-лейтенант фон Подевиль, и всё, что вы сообщите мне, будет в точности доложено его величеству королю, моему всемилостивейшему повелителю. Если ваши сообщения важны, то я тотчас же попрошу капитана возвратиться на кёнигсбергский рейд и высадить меня там на сушу, затем я пошлю вместо меня на этот наблюдательный пункт другого офицера, а сам отправлюсь к королю.

— Эти письма, — ответил Легран, вынимая из кармана довольно объёмистый конверт, — содержат в себе сообщения его величеству королю прусскому, и мне поручено передать их ему.

Подевиль взял пакет и взглянул на него с некоторой долей недоверия.

— А от кого исходят эти сообщения? — спросил он.

— Его величество, — ответил Легран, — не будет иметь сомнений в этом отношении, после того как прочтёт письма.

— Видите ли, — сказал Подевиль, — так как я всё же не облечён властью вскрывать депеши, направленные к его величеству, то могу судить о важности ваших сообщений лишь по источнику, из которого они исходят. Однако такое рассмотрение для меня является необходимым, чтобы оградить меня от опасности покинуть свой пост и совершить такое длинное путешествие из-за пустяков.

— Вы и сами поймёте, — возразил Легран, — что в подобных обстоятельствах нельзя назвать имя... Тем не менее могу сказать вам, что если бы прусский король, чтобы отыскать виновника сообщений, перерыл всю Россию снизу доверху, до самого трона, то всего одною ступенью ниже престола императрицы обнаружил бы друга, который в состоянии оказать ему такую услугу и осмеливается оказать её.

Подевиль низко склонился и с выражением истинного благоговения спрятал пакет в карман своего мундира.

— А чтобы дать вам приблизительное понятие о том, что содержат в себе эти сообщения и что они могут быть ценны для короля, — продолжал Легран, — я позволю себе прибавить ещё нечто. С такою точностью оно, может быть, и не изложено в письме, так как окончательно определилось в своих деталях лишь сегодня вечером.

Подевиль вежливым жестом руки предложил Леграну продолжать.

— Фельдмаршал Апраксин, — снова начал он, — выступит завтра утром из Мемеля и отправится походом на юг.

На лице Подевиля выразилось боязливое беспокойство.

— Генерал Сибильский, — продолжал Легран, — будет командовать авангардом, граф Румянцев два дня спустя поведёт арьергард.

Подевиль, улыбаясь, закивал головой.

— Движение войск будет направлено, — продолжал Легран, — по низине Прегеля, между Инстербургом и Велау.

Подевиль поднял свой изумлённый взор.

— Фельдмаршал Левальдт, — продолжал Легран, — несомненно, сочтёт необходимым предпринять рекогносцировку против армии, с той стороны приближающейся к Кёнигсбергу.

— Левальдт слаб, — раздумчиво заметил Подевиль.

— Для рекогносцировки и не нужны большие силы, — возразил Легран, — фельдмаршал Левальдт наткнётся на корпус генерала Сибильского... но ни в коем случае не найдёт там энергичного и опасного отпора и, разумеется, ознакомившись с положением и силами наступающего врага, вернётся опять к непосредственному прикрытию Кёнигсберга.

— А затем? — спросил Подевиль, губы которого тронула едва заметная улыбка одобрения.

— Затем, — продолжал Легран, — произойдёт сражение... пушки скажут своё слово в кампании этого года, а фельдмаршал Апраксин из-за надвигающейся осени едва ли сочтёт выгодным дальнейшее наступление и повернёт на зимние квартиры. В Петербурге будет царить всеобщая радость: у императрицы — потому, что прусские войска отступили перед Апраксиным, а у одного высокого поклонника прусского короля — потому, что у его великого друга короля освободится армия, которую можно будет обратить на защиту от врага с другого фронта.

— И это — правда? — спросил Подевиль, и его взор засветился радостью.

— Это — такая же истина, как и то, что я здесь перед вами, — ответил Легран, — и со дня на день вы будете всё более и более убеждаться в том, что всё исполнится так, как я вам сказал.

— В самом деле, я обязан вам огромной благодарностью... Ваши сообщения, хотя бы одни лишь те, которые вы передали мне устно, столь важны, что я попрошу капитана в течение ещё этого часа взять курс на Кёнигсберг... Чем я могу выразить вам свою благодарность?

— Глубочайшим молчанием, — ответил Легран, — по крайней мере, до тех пор, пока всё на свете будет обстоять так, как сегодня... Но, — продолжал он, — настанет время, когда слово прусского короля, против которого в настоящую минуту идут походом русские войска, будет всемогуще у императора всероссийского... И вот, когда наступит это время, я попрошу вас вспомнить об этой минуте и воскресить также в памяти его величества имя того человека, который имеет счастье сослужить ему службу.

— Ваше имя? — спросил Подевиль, вынимая из кармана записную книжку.

— Прошу вас! — воскликнул Легран, боязливо протягивая руку. — Оставьте карандаш и бумагу... карандаш и бумага — петля, уже многим затянувшая шею.

Подевиль засмеялся и снова спрятал записную книжку.

— Моя память достаточно хороша, — сказал он, — следовательно, отложим карандаш и бумагу.

— В таком случае прошу вас сохранить в своей памяти имя человека, которого зовут Легран и который принадлежит к канцелярии господина Волкова.

— Я запомню это имя, — учтиво произнёс Подевиль, — и убеждён, что и его величество король удержит его в своей изумительной памяти.

— Ну, а теперь прошу вас отправить меня обратно, — сказал Легран, — чтобы я мог быть до наступления дня снова в Мемеле, так как если при мне уже и нет более ничего опасного, то всё же мне было бы приятно, если бы моё отсутствие осталось незамеченным.

Подевиль обменялся со спутником Леграна ещё несколькими словами, произнесёнными вполголоса, а затем провёл их обоих на палубу. По знаку капитана маленький бот был снова спущен на воду, и вскоре под могучими, размашистыми ударами весел он отплыл от корабля, отвозя на сушу его ночных посетителей. Последние пошли тою же дорогой, которой и пришли сюда. Легран был веселее, чем прежде, по его виду было заметно, что он чувствовал значительное облегчение, и он не раз пытался завязать разговор со своим спутником, но последний хранил то же упорное молчание, как и до их поездки, и через двор и задний ход маленького дома снова провёл его в сапожную мастерскую, стеклянный шар в которой всё ещё распространял свой мягкий, яркий свет.

— Солдаты либо ушли, либо спят, — сказал он затем, прислушиваясь к происходившему на улице, где всё уже успокоилось, — вы будете иметь возможность беспрепятственно возвратиться обратно... — Затем он, уже шагая по коридору, чтобы открыть дверной засов, продолжал: — Помните, что если завтра во мне возникнет малейшее подозрение, если я лишь замечу, что за мной наблюдают, то там, за городом на виселице, имеется ещё достаточно места.

Прежде чем Легран мог ответить что-либо на эти странные прощальные слова, он был уже вытолкнут через открытую дверь на улицу и услышал, как за его спиной снова заскрипел задвигаемый засов. Несколько русских солдат спали, растянувшись на соломе и на походных койках вокруг стола, заставленного пустыми бутылками. Улицы были пустынны. Начинал брезжить утренний рассвет. Легран повернул к ратуше, и так как он на чистом русском языке объяснил часовым, что он — слуга фельдмаршала, то они пропустили его, и он пробрался к себе в комнату, прежде чем кто-либо из окружающих фельдмаршала проснулся.

Но английский корвет, уже несколько дней бороздивший море перед входом в гавань Мемеля и представлявший собою предмет зорких наблюдений для русских офицеров генерального штаба, исчез на следующее утро, когда в городе и в далеко раскинувшемся вокруг лагере раздались сигналы барабанщиков и горнистов, призывавшие войска к сбору перед выступлением.