На пороге трона

XXX

Между тем фельдмаршал Апраксин скакал по направлению к Норкиттену, чтобы добраться до позиций своего корпуса и привести на помощь теснимому авангарду свежие полки. Он с трудом подвигался к цели своего путешествия, то и дело сворачивая при приближении шума боя, чтобы не быть втянутым в рукопашную свалку или даже попасть в плен. Наконец он встретил шедшую на канонаду бригаду Племянникова. Он приказал сомкнуть фронт, дабы не оставлять врагу промежутка для атаки, и выжидать в таком положении неприятеля. Но генерал Племянников объявил ему, что этот приказ невозможно выполнить в тумане, что утром в четверти мили от него стояла кавалерийская бригада генерала Мантейфеля, но теперь он не знал, находится ли она ещё там или нет; далее Племянников прибавил, что если он попробует войти теперь в связь, то это будет не что иное, как бесполезное блуждание, грозящее окончательным разрывом всей колонны; единственно возможным, по его мнению, решением было идти вперёд на звуки канонады и, встретив атакуемый неприятелем полк, подать ему помощь.

Фельдмаршал признал справедливость этих рассуждений и приказал генералу продолжать свой путь; сам же он направился по указаниям Племянникова на поиски бригады Мантейфеля. Но он уже сомневался в том, что можно исправить ошибку утреннего расположения русских войск, когда со стороны неприятеля ожидалась лишь не более как небольшая рекогносцировка. Канонада приближалась со всех сторон; это был верный признак того, что прусские полки, увлечённые первым успехом, стали всё глубже проникать на русские позиции, всё более разъединять друг от друга русские корпуса и делать всё более трудным их соединение. Фельдмаршал был близок к отчаянию; кроме того, он не привык находиться долго в седле, и долгая и быстрая езда исчерпала все его силы.

— Мы должны быть недалеко от Норкиттена, — сказал он, останавливая лошадь и тяжело переводя дыхание, — а войск всё ещё не видно.

— Этот проклятый туман, — заметил полковник Милютин, — состоит, видно, на службе у прусского короля; нам прямо-таки невозможно различить за ним наших солдат; наши корпуса тоже не найдут друг друга; они будут отрезаны друг от друга, и неприятель перебьёт их поодиночке.

— Это ужасно! — вздохнул фельдмаршал. — Этот Легран предал меня, — мрачно прибавил он, — я не ожидал этого... Но тише! — воскликнул он, вдруг насторожившись. — Вон там должны быть войска.

Весь его штаб затаил дыхание.

И в самом деле в некотором отдалении в тумане слышались мерный шаг пехотной колонны и крики команды, остававшиеся, впрочем, непонятными вследствие дальности расстояния.

— Туда! — воскликнул фельдмаршал. — По крайней мере, мы найдём какой-нибудь корпус и с ним отправимся на поиски остальных, чтобы положить конец этому смешному рысканью полководца в одиночку по полю битвы.

Он дал шпоры своему коню и поскакал со всей свитой через поле навстречу приближающейся пехоте.

Через короткое время в тумане заблестели штыки и развернулась широкая колонна тёмных фигур. Эти подходившие солдаты, по-видимому, также заметили кучку всадников, они остановились, фельдмаршал сдержал лошадь и стал приближаться к ним шагом.

— Кто командует вами? — крикнул он, подъехав совсем близко к солдатским рядам, но в ту же минуту запнулся в испуге, узнав синие мундиры и кивера с жестяными орлами прусских гренадер.

Но и те, должно быть, узнали в нём неприятеля, потому что громкое «ура» грянуло ему в ответ. Ружья первых рядов опустились и направили на него свои дула. В один миг Апраксин повернул лошадь и сломя голову помчался по полю. Грянул залп. Пули засвистели в воздухе. Несколько офицеров рухнуло вместе со своими конями. Однако туман окутал фельдмаршала с его штабом, пехота не могла догнать мчавшихся лошадей. Второй залп грянул издали им вслед без всякого вреда для них; ещё несколько минут, и они были в безопасности.

Некоторое время фельдмаршал ехал, мрачно съёжившись. Потом он остановил лошадь и сказал:

— Невозможно... С судьбой не станешь спорить... Мы бессильны перед нею... Если здесь, среди позиций, занятых нашими войсками, маршируют прусские полки, то смятение, вероятно, безгранично и Един Бог может распутать всё это.

Он снял шляпу и отёр свой влажный лоб.

Со всех сторон слышалась ожесточённая перестрелка. Неприятель, должно быть, проник уже в Норкиттенский лес.

— Господь Бог должен очень любить Россию, — заметил полковник Милютин, — если Он исправит ошибки такого боевого расположения, как было наше.

Мрачно смотрели все офицеры через головы лошадей, ни один из них не мог подать совет; пропала всякая возможность вмешаться в игру беспощадного рока: слепой случай господствовал надо всем и, казалось, был заодно с пруссаками.

— Если бы Румянцев не остался так далеко позади, — сказал полковник Милютин, — то всё могло бы ещё быть спасено.

Апраксин кинул ему взгляд полной покорности судьбе. Он не находил, что сказать в опровержение этой резкой критики своего подчинённого. Он уже чувствовал осуждение, которое витало над его головой, угрожая поразить его насмерть, как только императрица узнает об этом несчастье. Он чувствовал, что не найдёт ни одного защитника и что каждый из его офицеров выступит против него обвинителем.

Тут со стороны Норкиттена послышался мерный топот; земля гудела под ударами конских копыт, что указывало на приближение большой массы кавалерии. Фельдмаршал вздрогнул и насторожился.

— Это не может быть Племянников... он должен быть уже далеко на поле битвы... Если пруссаки покажутся и с этой стороны, то мы пропали: они нас обошли.

— Было бы глупо, если бы они не сделали этого, — сказал полковник Милютин, — потому что мы не приняли никаких мер, чтобы помешать им.

— Всё равно! — воскликнул Апраксин, причём его глаза вспыхнули диким огнём. — Если даже разверзнется преисподняя и изрыгнёт из себя демонов, я поеду им навстречу: почётная солдатская смерть — единственное, что ещё осталось мне, и, ей-Богу, лучше покончить так, чем бесчестно томиться в Сибири!

Он взмахнул высоко поднятым палашом и помчался по полю навстречу всадникам, которые приближались с возраставшим гулом и грохотом, окутанные туманом. Милютин с офицерами последовал за ним.

Через несколько секунд они увидели в некотором отдалении скачущую колонну конницы. Кирасы и обнажённые палаши, мелькавшие в воздухе, тускло блестели сквозь туман. Лошади стонали и фыркали от быстрой скачки. Далеко впереди скакал офицер в шляпе с белым пером; другой ехал с ним рядом.

— Всё пропало! — воскликнул фельдмаршал. — Одна смерть может спасти честь. Помоги нам, Боже и святой Александр Невский!

Он вонзил шпоры в бока своей лошади; могучим прыжком ринулось животное к кавалерийской колонне. Громкий возглас фельдмаршала раскатился далеко по полю. Предводитель мчавшихся кирасир сдержал свою лошадь. Апраксин услыхал русскую команду, заставившую всадников остановиться, и через несколько мгновений он очутился перед войском.

То были русские кирасиры, они узнали своего полководца и приветствовали его громкими кликами. Апраксин увидал перед собою генерала Румянцева и поручика Пассека.

— Вы здесь, граф Румянцев?! — с удивлением воскликнул он, причём его голос звучал как будто благодарностью и ликованием.

— Его посылает Небо, — подхватил Милютин. — Кажется Господь и Его святые хотят сотворить чудо над Россией.

— Где неприятель? Где битва? — спрашивал между тем Румянцев. — Куда мне повернуть?

— Наши линии прорваны, — ответил полковник Милютин вместо фельдмаршала, — неприятель проник до Норкиттенского леса; он, должно быть, дерётся повсюду врукопашную с нашим рассеянным корпусом. Сколько у вас здесь войска?

— Два полка кирасир, — ответил граф Румянцев, — с которыми я поспешил вперёд; но не больше как на четверть часа отстали от них десять батальонов пехоты, идущие лесом. Артиллерия ещё ближе. Через каких-нибудь пятнадцать минут весь мой корпус будет в сборе.

— Слава Богу, мы спасены! — воскликнул Милютин.

— Весь ваш корпус? — спросил Апраксин. — Разве вы дали своим людям крылья? Как могли вы явиться сюда, когда начался бой, если даже грохот орудий и донёсся до вас?

— Я шёл всю ночь напролёт, — ответил граф Румянцев, — я посадил свою пехоту на кавалерийских лошадей; я занял все повозки, какие мог добыть, чтобы быстрее двинуть их вперёд. Люди совершили невозможное, и вот мы перед вами.

— Вы шли со вчерашнего вечера? — спросил Апраксин, с неудовольствием сдвигая брови. — А кто передал вам приказ выступать?

— Я, — сказал поручик Пассек, подходя и отдавая честь. — Производя рекогносцировку вчера вечером, когда мне попался в плен поручик фон Борниц, я заключил по расположению неприятеля, что сегодня утром мы должны быть атакованы им, и потому счёл нужным стянуть сюда резервы. Нельзя было терять время, чтобы получить приказ вашего превосходительства, и, таким образом, я, минуя главную квартиру, поскакал назад, чтобы уведомить генерала Румянцева.

Фельдмаршал молчал и мрачно смотрел перед собой: то было неслыханное своевольство со стороны молодого офицера, непростительное нарушение военной дисциплины; однако прибытие генерала Румянцева спасало, может быть, уже проигранную битву, и Апраксин не смел привлечь к ответственности доверенного императрицы, посланного с её личным поручением, за такой поступок, успех которого спасал ему же самому висевшую на волоске честь, а пожалуй, и жизнь.

— Поручик Пассек, — вмешался граф Румянцев, — не передавал мне приказа вашего превосходительства, он представил мне только настоящее положение дел, и я двинулся вперёд на свой собственный страх. Вы, ваше высокопревосходительство, имеете право привлечь меня к ответственности, но теперь важнее всего разбить неприятеля и спасти честь русского оружия.

— Вы поступили правильно, — сказал фельдмаршал по кратком размышлении, — и я не забуду похвалить ваше усердие перед всемилостивейшей императрицей. Вот тут позади меня, пожалуй четверть часа спустя, наткнётесь вы на корпус прусской пехоты; вышлите вперёд ваших кирасир, чтобы рассеять его, а сами дожидайтесь здесь своих батальонов. С ними двинетесь вы по опушке леса наперерез через равнину. Каждую часть русских войск, встреченную вами, берите с собою, каждый неприятельский корпус отбрасывайте назад к Егерсдорфу. Ваши батареи должны оставаться на опушке леса и уничтожать одиночные неприятельские отряды, которые попадут в область их обстрела. Это даст возможность восстановить связь нашей армии и раздавить врага или отбросить его к Егерсдорфу.

— Вы правы, ваше высокопревосходительство, — сказал Румянцев, — хотя мне было бы приятнее поскакать вперёд с моими кирасирами.

— Поручик Пассек останется при них, — продолжал Апраксин, а затем прибавил, поворачиваясь к командиру стоявшего непосредственно за ним полка: — И вслед за тем сообщить в Петербург, что ваши кирасиры первые отразили неприятеля.

Пассек поклонился, изъявляя благодарность, после чего поехал возле полковника, который тотчас скомандовал двинуться дальше, тогда как граф Румянцев остался возле фельдмаршала.

Кирасиры потонули в тумане. Долго ещё доносились издали топот конских копыт и лязг оружия; затем в том направлении, где фельдмаршал встретил раньше неприятельские войска, поднялись адский шум битвы, дикий гул яростных криков; трещали оглушительные залпы, но вскоре огонь ослабел и одиночные выстрелы, казалось, доносились из большого далека.

— Пруссаки опрокинуты и рассеяны, — воскликнул Румянцев, который чутко прислушивался, — мои кирасиры исполнили свой долг, как я и ожидал. Они отправятся дальше, чтобы произвести полезную предварительную работу, сметя в одну кучу неприятельские войска.

Не успел ещё он договорить, как с другой стороны послышалась барабанная дробь.

— Что это значит? — воскликнул испуганный Апраксин. — Неужели неприятель пробрался и в ту сторону?

— Это, должно быть, мои батальоны, — ответил Румянцев и поскакал туда, откуда доносился барабанный бой, тогда как Апраксин со своим штабом несколько нерешительно следовал за ним.

Вскоре действительно показалась русская пехота румянцевского корпуса, шедшая развёрнутым фронтом.

— Теперь всё спасено, — крикнул генерал издали фельдмаршалу, — оставайтесь при моём корпусе здесь, ваше высокопревосходительство, и позвольте мне двинуться с ним развёрнутым фронтом по опушке леса через поле битвы. Тогда равнина будет вскоре очищена от неприятеля.

Штабные офицеры огласили воздух кликами одобрения. Фельдмаршал увидел правильность предложенного плана. Он лично стал во главе батальонов, и они двинулись по полю, ружья наперевес, между Норкиттеном и Даупелькеном, опираясь левым флангом на опушку леса. Вскоре они встретили одиночные, полурассеянные русские батальоны, которые при виде неожиданного подкрепления строились вновь и следовали за войсками Румянцева.

Через некоторое время эти войска наткнулись на полк прусской пехоты, который шёл к лесу в средину русского расположения. Завязался жаркий бой. Фельдмаршал отъехал в сторону, но граф Румянцев спрыгнул с лошади и повёл сам своих воинов против неприятеля. После храброго сопротивления пруссаки были отброшены и отступили в сторону по направлению к Гросс-Егерсдорфу. Граф Румянцев двигался всё дальше вперёд, атакуя и оттесняя назад то одиночные батальоны, то более сильные прусские корпуса, то принося помощь и победу русским войскам, которые он находил в схватке с врагом. Темнота всё усиливалась, густые чёрные тучи надвигались справа. То были облака дыма, деревню Даупелькен охватил пожар; яркое пламя выбивалось на минуту кверху, но висевшая в воздухе мгла не давала рассеяться как пожарному, так и пороховому дыму, и, хотя солнце должно было стоять в зените, было темно, почти как в сумерки.

Все русские войска, встречаемые более или менее крупными частями, присоединялись к корпусу Румянцева, так что русская армия вскоре снова сплотилась, тогда как пруссаки отступали к Гросс-Егерсдорфу одиночными, рассеянными отрядами, с грехом пополам прикрываясь своей кавалерией, которая беспрестанно производила нападения на подвигавшиеся вперёд батальоны Румянцева, чтобы задерживать их поступательное движение.

Между тем кирасиры, при которых находился Пассек, носились, как буря, по всем направлениям через поле битвы, разыскивая неприятеля в тумане и рассеивая его своим могучим натиском, когда он им попадался. Наконец, сила коней истощилась. Тихим шагом двигалась железная масса через поле, как вдруг Пассек увидел блеск штыков почти перед головой своей лошади, и в тот же миг раздалась команда полковника, который приказывал кирасирам сомкнуться для атаки, но так же быстро открылась перед кирасирами тёмная линия пехоты, за которой зияли жерла пушек сильной батареи.

Солдаты первого ряда невольно сдержали коней, ожидая в следующий миг опустошительного огня. Подобно тому, как природа погружается в жуткое безмолвие перед наступающей грозой, так в ожидании града смертоносной картечи замер всякий звук в эскадронах кирасир, даже лошади как будто сдерживали шумное дыхание и фырканье, словно предупреждённые инстинктом об угрожающей опасности. Вдруг с батареи раздался внятный, резкий голос:

— Стой! Фитили прочь!.. Ведь это — наши кирасиры, а во главе их поручик Пассек.

Пассек поскакал к самым пушкам и, заглядывая за их жерла, воскликнул:

— Ей-Богу, ведь это — голос Сибильского! Ещё немного, сударь, и вы превратили бы в груду костей наши прекраснейшие полки.

— Я уже сделал это дважды с неприятельской кавалерией, — послышался в ответ голос Сибильского с батареи, — они не возвращались более, а я берег свои снаряды, чтобы не стрелять при этом проклятом тумане, в котором не отличишь врага от друга. Слезайте, однако, с лошади да идите сюда и тащите с собой полковника, очертания которого я различаю с трудом. Вы ещё успеете выпить бокал венгерского, которого у меня с собою отличный запас.

Пассек и полковник кирасир спрыгнули с лошадей и пробрались между пушками. Они удивились не меньше того, как был удивлён перед тем прусский офицер видом поручика Сибильского в широком кресле, окружённого молодыми дамами в элегантных амазонках.

— Кажется, весь ад поднялся из преисподней на это поле битвы, — серьёзно и строго произнёс Пассек, — а вы, сударь, сидите тут и попусту теряете время, каждая минута которого падает страшной тяжестью на чашу весов, где лежит честь России.

— Что вы хотите, — возразил Сибильский, наполняя кубки, которые один из солдат поднёс новоприбывшим, — я держал пари с прусским офицером, которого вчера мы забрали в плен, что буду участвовать в сражении, не сходя с кресла, и должен сдержать слово. Впрочем, я с избытком прибавил свою долю к адскому огню, серный дым которого омрачает здесь воздух: вы можете видеть холмы мёртвых пруссаков вон в той стороне. Они покажут вам, что и с кресла можно вредить врагу, а вот эти превосходные молодые дамочки, в которых и раньше сидело кое-что из демонов Люцифера, приняли теперь настоящее огненное крещение.

— Да, да, — с большою гордостью подхватила Нинет, — мы видели здесь настоящую войну прямо у себя перед глазами и с таким удобством, точно сидели в театральной ложе. Теперь мы ничего больше не боимся и с поручиком Сибильским готовы спуститься в самый ад.

— Ну, — сказал Пассек, протягивая Сибильскому руку, — я совершил порядочное путешествие верхом и не однажды побывал в огне в течение этого часа, но я уступаю вам пальму первенства: это кресло следовало бы сохранить как почётный памятник русской армии.

Он подал полковнику, с изумлением взиравшему на молодого офицера, растянувшегося в кресле, походный кубок, и оба осушили его жадными глотками.

— Что вы хотите? — пожимая плечами, промолвил Сибильский. — Я точен до мелочности, когда бьюсь об заклад; это — причуда, как всякая другая, но мне ещё никогда не случалось проигрывать пари, и я не желал потерпеть сегодня первую неудачу.

Всё дальше отодвигался к Гросс-Егерсдорфу шум сражения; всё слабее становился огонь; неприятель, вероятно, был отброшен на всех пунктах и покинул поле битвы, перейдя к поспешному отступлению. Тут раздались громкие сигналы рогов с той стороны, где густые клубы дыма медленно поднимались чёрным столбом над горящей деревней Даупелькен.

— Трубят сбор, — воскликнул Пассек, — там должен стоять фельдмаршал: сражение выиграно, победа за нами, честь России спасена!

Кирасиры, остановившиеся против пушек, и канониры батареи разразились громкими кликами торжества, и молодецкое «ура» огласило воздух. Пленный прусский офицер с тяжёлым вздохом поник головою на грудь.

— Простите, сударь, — сказал поручик Сибильский, — мы имеем полное право ликовать по поводу храбрых противников. Я же счастлив вдвойне, что эта битва наконец выиграна, потому что теперь мне, по крайней мере, можно встать с этого проклятого кресла, в котором я отсидел себе ноги. — Он встал, потянулся, зевая, а затем воскликнул: — Ну, на коней! Седло будет для меня приятной переменой после этой машины для сидения какого-нибудь крестьянского деда из Даупелькена. Поскачем к фельдмаршалу и узнаем, что будет дальше. Позвольте мне, полковник, взять нескольких из ваших кирасир, я попрошу их проводить обратно на главную квартиру в Норкиттен этих дам и этого прусского офицера, которому, пожалуй, будет тягостен вид наших победоносных войск.

— Мы хотим с вами, — с жаром воскликнули молодые дамы, — мы желаем остаться при нашем храбром защитнике!

— Ну, нет, мои красавицы, извините, — сказал Сибильский, — так как я вижу перед собой кирасир Румянцева, то догадываюсь, что генерал будет там. Он не отличается любезностью и, пожалуй, приготовил бы вам плохой приём. Отправляйтесь-ка назад в Норкиттен; ручаюсь, что тамошний ужин сегодня вечером будет блестящ и весел.

Несмотря на сопротивление, он посадил амазонок на лошадей, прыгнул сам в седло и, вежливо простившись с прусским офицером, поскакал с Пассеком во главе кирасир через поле по тому направлению, откуда доносились сигналы. После недолгой быстрой скачки они достигли небольшой возвышенности почти перед самой деревней Даупелькен. Здесь стоял фельдмаршал, окружённый множеством генералов, за ним выстроились длинными рядами колонны пехоты. Горнисты беспрерывно трубили сбор, и медленно возвращались многие казацкие отряды с преследования неприятеля.

Граф Румянцев стоял возле фельдмаршала и с раскрасневшимся от досады лицом мрачно всматривался в туман.

— Вот приближаются мои кирасиры, — воскликнул он. — Прошу ваше высокопревосходительство позволить мне пуститься с ними одному вдогонку неприятелю, ручаюсь, что он должен быть, по крайней мере, рассеян по всем направлениям, тогда как мы уничтожили бы его, если бы пустились за ним следом со всей нашей кавалерией.

— Я уже отдал мои приказания, — строго и высокомерно ответил Апраксин, — преследование в таком тумане, за которым вскоре должна наступить ночь, прямо невозможно. Мы стоим перед неведомой местностью, в неприятельской стране, и я не могу с безумной отвагой снова поставить на карту все приобретённые выгоды.

— Эти выгоды не были бы приобретены, — запальчиво воскликнул Румянцев, — если бы я стал дожидаться приказа!

— На мне лежит ответственность, генерал, — холодно и резко возразил Апраксин, — за армию, которую её величество изволила вверить моему руководству, и мой приказ строго обдуман и неизменен. Каждый корпус, господа, расположится бивуаком там, где он находится в данный момент: будут выставлены сильные форпосты, и войско будет оставаться всю ночь наготове к выступлению. Завтра мы посмотрим, что надо делать.

Граф Румянцев замолк, но кипучий гнев сверкал в его взорах; резким движением дал он шенкеля своей лошади, так что животное, покрывая пеной удила, взвилось на дыбы. Взгляд фельдмаршала упал на обоих молодых гвардейцев, стоявших во главе кирасирского полка. Его глаза метнули тревожную, враждебную молнию на поручика Пассека, потом у него как будто явилась мысль, вызвавшая мимолётную улыбку удовольствия на его уста. Он подозвал к себе обоих офицеров.

— Оба вы заслужили особенную признательность, господа, и оказались достойными принадлежать к гвардии её величества. Вы, поручик Пассек, способствовали победе наших войск, так своевременно предупредив графа Румянцева, что он успел принять участие в битве; вы же, поручик Сибильский, хладнокровною защитою своей батареи подали славный пример храбрости. В виде награды за это я пошлю вас обоих в Петербург с известием о нашей победе, именно в следующем порядке: вы, поручик Пассек, отправитесь немедленно, чтобы сообщить её величеству о том, что неприятель разбит, и описать сражение, как вы его видели, что же касается вас, поручик Сибильский, то вы передадите её величеству подробное донесение, которое я поспешу составить. Небольшая отсрочка будет для вас кстати, так как, пожалуй, тем временем мы успеем собрать точные сведения о вашем отце, попавшем в плен.

Сибильский поклонился с равнодушной вежливостью. Казалось, ему было так же всё равно явиться с донесением о победе к императрице, как и узнать о судьбе своего отца. Лицо Пассека, напротив, сияло гордостью и счастьем, а пылкое чувство, с которым он выразил фельдмаршалу свою благодарность, едва не заставило его забыть военную выправку. Ему уже мерещилось исполнение всех заветных желаний. Вестнику победы, сумевшему блестяще оправдать доверие своей государыни, императрица не могла отказать ни в какой просьбе. И даже супружеский союз с протестанткой не мог бы омрачить в такой момент луч благоволения, который должен был почить на нём. Тревожная озабоченность, вызванная магическим искусством графа Сен-Жермена, рассеялась, он видел всё в розовом свете счастья и надежды. Весьма возможно, что Бернгард Вюрц сделал новую попытку завоевать сердце своей кузины. Картина, показанная графом Сен-Жерменом молодому русскому офицеру, пожалуй, согласовалась с действительностью, но отсюда вовсе не следовало ещё, что прекрасная Мария забыла о нём и отвратила от него своё сердце.

Земля словно горела у Пассека под ногами, и он просил у фельдмаршала позволения немедленно пуститься в дорогу.

— Я хотел пригласить вас, — сказал Апраксин, — отпраздновать с нами победу на моей главной квартире в Норкиттене, но нахожу естественным, что вы не хотите терять ни минуты, спеша передать нашей всемилостивейшей императрице радостную весть о победе её войск. Итак, прощайте и повергните к стопам государыни моё глубочайшее почтение. Поручик Сибильский последует за вами завтра с моим подробным донесением.

Пассек простился с графом Румянцевым, сердечно пожав ему руку, и уселся на лошадь, чтобы скорее отыскать своего денщика и немедленно отправиться в Петербург.

— До свидания! — весело крикнул он поручику Сибильскому.

— А вы, ваше высокопревосходительство, собираетесь вернуться обратно в Норкиттен? — спросил Румянцев фельдмаршала.

— Конечно, — ответил Апраксин, — я хочу раскинуть главную квартиру в самом центре расположения наших войск. Таким образом ко мне быстрее станут доходить все известия с театра войны. Завтра, когда туман рассеется, легче будет определить, что следует предпринять, чтобы выиграть сражение.

— Завтра! — мрачно повторил Румянцев. — Завтра прусская армия окажется в безопасности. Если вы, ваше высокопревосходительство, прикажете отступить в Норкиттен, то мы не только не выиграем ни одной пяди земли, но даже само поле брани не будет в нашей власти. Главную квартиру следовало бы устроить, по крайней мере, в Егерсдорфе, где утром стоял фельдмаршал Левальдт. В таком случае мы сохранили бы хоть внешнюю форму победы.

— Я далеко не уверен, что в Егерсдорфе мы были бы в большей безопасности, — возразил Апраксин, — кроме того, пришлось бы передвинуть вперёд весь фронт, что при царящем сейчас тумане совершенно невозможно. Итак, главная квартира остаётся в Норкиттене, все войска тоже остаются до завтра на прежних местах. Очень рад буду видеть господ генералов сегодня вечером у себя в гостях.

Апраксин поклонился и, вскочив на коня, помчался к Норкиттену в сопровождении своего штаба.

Граф Румянцев гневно вытащил из ножен свою саблю.

— Следовательно, русская кровь нужна только для того, чтобы удобрять прусскую землю? — воскликнул он. — Мы уничтожили бы врага, разнесли бы его в пух и прах, если бы настойчиво преследовали его. Пусть фельдмаршал отвечает перед императрицей за свой поступок, но я громко протестую против такого способа ведения войны. Поезжайте, господа, в главную квартиру, — обратился Румянцев к другим генералам, — пируйте в честь странной победы, которая, на мой взгляд, более похожа на поражение, а я останусь здесь со своим войском. Клянусь Создателем, что если в течение ночи услышу хоть один выстрел, то ничто в мире не заставит меня сидеть спокойно на месте. Я двинусь вперёд и схвачусь с неприятелем, где бы я его ни встретил.

Генералы смущённо потупили взоры и молчали.

Граф Румянцев отправил фуражиров за припасами в соседнюю деревню и приказал готовить бивуак на ночь.

Отдав кое-какие распоряжения своим дивизиям, генералы поскакали в Норкиттен. Вскоре в импровизированной столовой фельдмаршала царствовало шумное веселье, а Пассек, сопровождаемый отрядом казаков, мчался на самой быстрой лошади к границе России.