На пороге трона

II

Не успела великая княгиня сделать и несколько шагов, как с улицы снова донёсся возглас караульного солдата. Снова загрохотали барабаны, заиграли дудки; остановившаяся Екатерина повернулась к наружному выходу со двора, куда только что вступил великий князь Пётр Фёдорович в сопровождении многих офицеров.

Великий князь, которому в то время было лет тридцать, обладал стройной и пропорциональной фигурой, лишённой, однако, всякой грации, благодаря вялой осанке, нетвёрдой поступи и угловатым, беспокойным движениям. Его лицо с красивыми от природы и правильными чертами было обезображено оспой, имело болезненно-одутловатый вид и производило почти тягостное впечатление непостоянным выражением глаз, взоры которых порою тупо и равнодушно блуждали вокруг, а потом вспыхивали и сверкали или устремлялись на кого-нибудь то с недоверчивой подозрительностью, то с коварным злорадством. На великом князе были голштинский мундир, соответствовавший во всех мелочах прусскому образцу, с шарфом и круглым воротником, красная с белыми каёмками орденская лента через плечо и звезда голштинского ордена святой Анны. Довольно большая треуголка с белым генеральским пером была низко надвинута на его лоб. Лицо наследника раскраснелось, и он тяжело опирался на палку, служившую в то время офицерским знаком отличия. За ним следовал барон фон Ландеров, командовавший голштинским корпусом, находившимся под главным начальством самого великого князя. Пётр пожаловал ему генеральский чин, и на его треуголке развевалось белое перо — генеральский знак отличия.

Генерал фон Ландеров, потомок знатного голштинского и мекленбургского рода, был высокий мужчина, лет сорока, почти тучный, перетягивавший узким мундиром свой расплывшийся стан. Его обрюзглое лицо, носившее отпечаток всех страстей, было почти багровым и возбуждало опасение, что барона ежеминутно может постичь апоплексический удар; глаза были прищурены; они озирались кругом с хитрой и зоркой наблюдательностью, тогда как длинный и смело изогнутый нос свидетельствовал как своим набухшим концом, так и медно-красным цветом, что генерал — поклонник спиртных напитков и отдаёт предпочтение самым крепким и жгучим между ними.

Рядом с генералом Ландеровом выступал майор фон Брокдорф, малорослый, приземистый человечек с длинной шеей, на которой сидела широкая голова с грубыми чертами и парою злобно сверкавших глаз. Маленькая шляпа, украшенная вместо белых перьев только галунами, прикрывала удивительный парик из медной проволоки, с которого слетела вся пудра, отчего он блестел на солнце наподобие каски. В манерах и выражении лица Брокдорфа сказывалось вызывающее нахальство, благодаря которому своеобразная и некрасивая внешность майора становилась ещё более отталкивающей.

В нескольких шагах дальше следовали двое или трое офицеров низшего чина; если бы не военный мундир, этих господ можно было бы принять за лакеев или егерей.

Беспокойный взгляд великого князя блуждал по различным группам во дворе; с надменным равнодушием махнул он рукой караулу и кадетам, после чего поспешно приблизился к великой княгине, слегка приподнял шляпу и грубым, немного хриплым голосом воскликнул:

— Ах, сударыня, весьма сожалею, что вы не поехали со мною в лагерь моей армии; вы пропустили великолепное зрелище! Мы осаждали крепость и наконец взяли её штурмом; гарнизон защищался превосходно, однако при третьей атаке мы были уже на крепостных валах, и защитникам пришлось сдаться. То было почётное поражение, и я похвалил майора фон Брокдорфа пред фронтом за его искусную защиту, — прибавил Пётр, милостиво кивнув Брокдорфу, который гордо поднял свою широкую, угловатую голову и старался придать себе воинственную осанку.

Полковник Мельгунов и караульный офицер насмешливо посматривали на превозносимого майора голштинского войска и коменданта крепости; гвардейцы нахмурились, угрюмо потупив взоры в землю, а по кадетским рядам пробежал своеобразный звук, похожий на хихиканье.

Екатерина хранила полнейшую серьёзность.

— Весьма сожалею, — сказала она, — что я не могла присутствовать на интересном зрелище, но, как вам известно, пушечная пальба неприятно действует на мои нервы. Впрочем, меня удивляет, что крепость была завоёвана: ведь, насколько помнится, несколько дней тому назад вы объявили её неприступной.

— Такова она и есть, — ответил Пётр, — если знать секрет её защиты; но он известен мне одному; и всякий раз, когда защита происходила под моим начальством, крепость никто не мог взять... Не правда ли, Ландеров?

— Решительно никто, ваше императорское высочество, — подтвердил генерал.

— Но сегодня, — продолжал Пётр, — я командовал осадным корпусом, а Брокдорф, хотя он и отличный комендант, не знает моего секрета, и я не открою его.

— Тогда господину фон Брокдорфу остаётся самому открыть эту тайну! — подхватила Екатерина с тонкой улыбкой насмешливого презрения. — Боюсь, что при его уме и военном таланте вы, ваше императорское высочество, вскоре увидите, как будет отбит штурм даже под вашею командой.

Брокдорф бросил на великую княгиню взгляд, сверкавший злобой, после чего сказал, обратившись с поклоном к Петру:

— Ваше императорское высочество, вы — мой учитель и господин; на вашей службе я надеюсь всегда с пользою употребить свой ум против всех ваших врагов — явных и тайных, но против вас я буду вечно бессилен.

Пётр ласково кивнул ему головой, а потом поклонился, подняв взор на окна замка, где снова появились некоторые придворные дамы.

Брокдорф также снял шляпу и с изысканной почтительностью отвесил им поклон. Генерал фон Ландеров, в свою очередь, последовал примеру великого князя.

Екатерина покраснела и с неудовольствием сжала губы, но она не взглянула на окна фрейлин и точно не заметила, что Пётр не раз посматривал туда, расточая улыбки.

— Поручик Пассек, — воскликнул затем великий князь, обращаясь к караульному офицеру.

Тот приблизился, салютуя шпагой.

— Мои голштинские войска измучены и страдают жаждой у себя в лагере, — сказал Пётр. — Я распорядился, чтобы им дали сто бутылок вина из моего погреба; келлермейстер выдаст их вам. Командируйте отряд из ваших людей, который отнёс бы вино в лагерь.

Среди преображенцев, слышавших эти слова, поднялся глухой ропот.

Поручик Пассек, молодой, стройный, изящный офицер с тонкими, интеллигентными чертами лица несколько славянского типа, не тронулся с места, продолжая неподвижно стоять перед великим князем.

— Ну, что же, вы поняли? — нетерпеливо спросил тот. — Поторопитесь! Мои бедные солдаты вполне заслужили хорошее угощение.

— Простите, — ответил Пассек, — я радуюсь, когда ваше императорское высочество награждаете своих слуг, и знаю, что хорошее угощение вином есть лучшая награда для добрых солдат. Однако я боюсь, что приказание вашего императорского высочества невозможно будет исполнить.

— Невозможно исполнить моё приказание? — воскликнул Пётр, и его глаза вспыхнули зловещим огнём. — Что это значит? Генерал фон Ландеров, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы было невозможно исполнить военный приказ?

— Военный приказ, — начал Пассек спокойным и по-прежнему почтительным тоном, — может быть отдан мне и моим людям только моим военным начальством или её величеством государыней императрицей. Вели ваше императорское высочество соизволите надеть русский военный мундир и повторить ваш приказ, то я буду обязан повиноваться, и тогда с меня снимется всякая ответственность. Я желаю этого ради спасения своей головы, так как если не соблюсти всех военных формальностей, то я боюсь, что её величество государыня императрица заставит жестоко поплатиться того офицера, который принудит солдат её гвардии нести службу лакеев у иностранных слуг вашего императорского высочества.

Яркая краска гнева ударила в лицо Петра, тогда как при твёрдых, смелых словах поручика глухой ропот одобрения пробежал по рядам преображенцев и кадет.

— Слышите, генерал фон Ландеров? — дрожащим голосом воскликнул цесаревич. — Слышите? Вот какая дисциплина господствует в России!.. Ведь это — бунт... бунт! — повторял он, грозя кулаком караульному офицеру. — Я не хочу больше таких солдат у себя во дворце! Пусть меня охраняет только моя армия.

— Прошу прощения у вашего императорского высочества, — сказал Пассек, тогда как преображенцы зароптали громче прежнего, — если я строго держусь предписаний службы её величества императрицы, а за этим господином, — прибавил он, с полунасмешливым, с полуугрожающим видом оглянувшись на генерала Ландерова, — за этим господином я не признаю права высказывать своё суждение о служебном долге русских солдат гвардии её величества.

— Постойте! — воскликнул снова Пётр, весь дрожа от ярости. — Вы узнаете, сударь, что значит противиться приказу наследника престола! Генерал фон Ландеров, возьмите у этого непослушного офицера его шпагу!..

Пассек стоял неподвижно; он только приподнял, совсем незаметно, остриё своей шпаги, опущенной пред великим князем, так что оно, сверкая на солнце, направилось на генерала.

Тот отступил немного назад, за спину цесаревича; сильнейшее смущение отразилось на его полном, красном лице; он боязливо осмотрелся и шепнул великому князю:

— Ваше императорское высочество изволили забыть, что я — голштинский генерал и, следовательно, не принадлежу к числу начальников русского офицера.

— Ваша правда, — подхватил Пётр с возрастающим раздражением, — я позабыл, что соотечественники, а также офицеры герцога голштинского — чужестранцы в этом краю! Но я положу конец этому бунту!.. Я иду надеть свой русский мундир... Погодите, сударь... вам предстоит сейчас увидеть пред собою русского великого князя, который числится подполковником Преображенского полка, — прибавил он с язвительным смехом, — и в качестве такового, по крайней мере, имеет право требовать от вас повиновения.

Великий князь сделал пару шагов, направляясь ко дворцу, но пошатнулся от волнения, точно под ним подкашивались ноги, и схватил руку Брокдорфа. Он стоял, тяжело дыша, тогда как генерал Ландеров поглядывал испуганными глазами на великую княгиню.

Екатерина подошла к своему супругу.

— Пока вы мешкаете, — сказала она кротким, но твёрдым и положительным тоном, — ваши бедные голштинские солдаты в лагере томятся жаждой, напрасно ожидая обещанного им подкрепления сил. По-моему, не годится, чтобы одни солдаты подносили вино другим \ солдатам. Я думаю, что угощение их герцога доставит ¹ голштинцам больше удовольствия, если оно будет передано им через служанок их герцогини. Я прикажу, чтобы две мои камеристки сопровождали в лагерь придворных лакеев, и полагаю, что такое решение дела не только будет приятно солдатам в поле, но, — прибавила цесаревна с особенным ударением, — заслужит дали; одобрение её величества.

Гнев великого князя, казалось, остыл. Он бросил почти благодарный взгляд на жену и сказал нетвёрдым голосом:

— Да, да, вы правы, это доставит больше удовольствия людям. Сделайте так.

— Но, — продолжала Екатерина, посматривая на поручика Пассека с благосклонной улыбкой, — здесь не должно быть никакого различия между русским великим князем и герцогом голштинским, как и между великой княгиней и герцогиней. Я прошу позволения вашего императорского высочества предложить от моего имени этим бравым преображенцам, исполняющим здесь свой долг на нашей службе, такое же угощение. Голштинцы там, в лагере, будут пить за здоровье русского великого князя, а вот эти храбрые русские солдаты за здоровье герцога голштинского. Не правда ли, ведь вы сделаете это от всего сердца? — спросила она, подходя к преображенцам, которые всё ещё стояли, держа ружья на караул.

— Да здравствует герцог голштинский! — громко воскликнул Пассек тоном служебной команды. — И герцогиня! — прибавил он потом с сияющими взорами и высоко поднимая шпагу.

— И герцогиня! — подхватили гренадеры, мрачные лица которых прояснились при виде стоявшей перед ними великой княгини.

Пётр как будто не заметил, что караульная команда подхватила лишь вторую половину приветственного клича своего офицера. Он в знак благодарности прикоснулся к своей шляпе и пошёл, по-прежнему опёрший на руку Брокдорфа, ко дворцу, не оборачиваясь назад.

Екатерина собиралась последовать за ним, как вдруг к наружному двору замка подкатил четырёхместный экипаж.

Екатерина узнала ливрею английского посланника и в изумлении остановилась. Лакей опустил подножку кареты, и сэр Чарльз Генбюри Уильямс, представитель его величества английского короля, вышел и торопливо направился к великой княгине. Посланник был стройный мужчина, лет за сорок, с резкими чертами лица типичного англичанина. За ним следовал молодой человек, не старше двадцати пяти лет, выдающейся красоты. Большие тёмно-синие глаза с тёмными ресницами светились точно звёзды и поражали своей мечтательной глубиной. Слегка напудренные локоны обрамляли античной формы голову. Если бы не придворный костюм тёмно-фиолетового бархата, богато расшитый золотом, молодой человек был бы прекрасной моделью для Адониса[1].

Екатерина была в обществе княгини Гагариной Крупная, массивная фигура княгини совсем заслоняла стоявшую рядом Екатерину, которая в своей амазонке мужского покроя имела вид мальчика.

Сэр Уильямс отвесил великой княгине глубокий поклон и произнёс:

— Счастливая случайность даёт мне возможность видеть ваше высочество при моём первом вступлении к вашему двору. Я приехал, чтобы доложить вашему высочеству, что ваша воля исполнена и быстрее, чем я мог надеяться. Вы, ваше высочество, выражали желание иметь ноты одной из опер Рамо. Я счастлив, что могу положить к стопам вашего высочества полную партитуру оперы «Кастор и Поллукс» Я написал о воле вашего высочества в Лондон, моему всемилостивейшему монарху, и его величество, считающий своим долгом сделать вам приятное, поручил одному из придворных двора его величества короля польского, графу Понятовскому, вручить вам лично эту партитуру. Граф Понятовский, ехавший в Россию по собственным делам, — прекрасный музыкант между прочим, — ещё дорогой сделал кое-какие поправки в опере, так что ваше высочество можете приступить немедленно к её репетиции. Прошу разрешения вашего высочества представить вам графа, который будет таким образом вознаграждён за свои труды по составлению партитур. Передача нот вам лично будет для графа Станислава Понятовского лучшей наградой.

Молодой человек, стоявший в некотором отдалении от английского посланника, устремил при его последних словах свой взор на княгиню Гагарину, не обращая никакого внимания на стоявшего рядом пажа, как он думал. Взоры Екатерины с восхищением остановились на графе Понятовском; она любовалась им, как любуются художественным произведением: картиной или статуей.

Посланник обернулся к графу, чтобы представить это великой княгине, но молодой человек уже приблизился к Гагариной, низко поклонился и произнёс своим прекрасным, звучным голосом:

— Я в восторге, что имею счастье быть представленным высокоталантливой принцессе, об уме и талантах которой не перестают говорить при всех дворах Европы. Моя незначительная услуга будет сторицей вознаграждена, если вы, ваше высочество, милостиво примете меня, иностранца, при своём дворе.

С глубоким поклоном граф Понятовский протянул княгине Гагариной красный бархатный портфель с ногами.

— Вы ошибаетесь, граф! — улыбаясь, ответила Гагарина. — Я могу от вас принять ноты, но лишь для того, чтобы передать их моей милостивой повелительнице, — прибавила она, беря портфель из рук графа. — Что касается благодарности за вашу любезность, то, я думаю, вам приятнее будет услышать её непосредственно из уст её высочества.

Княгиня сделала незаметный знак в сторону Екатерины и с почтительным реверансом отступила на задний план.

В смущении и испуге граф Понятовский взглянул на маленькую фигурку великой княгини, на которую раньше не обратил внимания. Теперь только он заметил тонкие, благородные черты лица и прекрасные лучистые глаза, заставившие его покраснеть и опустить иски. Совершенно сконфуженный, он бормотал слова извинения, но его смущение было выразительнее всяких льстивых речей и произвело самое приятное впечатление на великую княгиню.

Слегка взволнованная, Екатерина ответила трепещущим голосом:

— Благодарю вас, граф, за вашу любезность и чрезвычайно рада, что сэр Уильямс дал мне возможность поблагодарить вас лично. Он знает, что его друзья — также и мои друзья. Если вы не боитесь нашего деревенского уединения, то пожертвуйте денёк и оставайтесь у нас. Сегодня же после обеда мы устроим репетицию. Полковник Мельгунов будет так любезен пригласить к нам несколько певцов. Вас, поручик Пассек, я тоже прошу прийти после своего дежурства. Я много слышала о вашем прекрасном голосе.

Она всем поклонилась и, взглянув ещё раз на графа Понятовского, скрылась в подъезде дворца.

— Ура! Да здравствует великая княгиня! — воскликнул Пассек.

Сэр Уильямс повёл ошеломлённого и ослеплённого графа Понятовского во дворец.

— Ну, милый друг, как вам понравилась великая княгиня? — спросил посланник графа. — Не правда ли, я ничего не преувеличивал, рассказывая о ней?

— О, в ней соединились фея, богиня, Диана, Минерва и Афродита! — в восторге воскликнул Понятовский.

— Я тоже знаю одного молодого человека, — смеясь, заметил сэр Уильямс, — который обладает всеми достоинствами Эндимиона, Телемака и Париса.

Граф Понятовский задрожал и испуганно взглянул на посланника. Густая краска залила его щёки, и глаза затуманились. Он собирался что-то ответить, но в этот момент на пороге дверей показался гофмейстер, чтобы проводить гостей в предназначенные для них комнаты.