На пороге трона

XLIX

Между тем те трое, преследуемые великим князем, вошли через маленькую дверь бокового флигеля в узкий проход, устланный мягким ковром и освещённый потайными лампочками. Мужчина поспешно тянул за собою своих дам, в то время как с улицы раздавались глухие удары Петра Фёдоровича. Узкий проход вёл к небольшой витой лесенке, которая достигала верхнего этажа и откуда через маленький тёмный проход можно было попасть прямо в рабочий кабинет, примыкавший непосредственно к спальне графа Бестужева, минуя при этом все прочие соприкасающиеся покои.

Канцлер сидел за своим письменным столом, укутавшись в простой халат, подбитый собольим мехом. Потайная дверь в стене отворилась, и вошёл человек, так удачно скрывшийся от преследований великого князя. Бестужев, углублённый в рассматривание писем и многочисленных бумаг, лежавших перед ним, не выразил особого удивления при этом появлении, он только взглянул своим острым, проницательным взглядом на вошедшего. В комнате было полутемно от зелёного шёлкового абажура, прикрывавшего свет от свечей; но канцлер знал, что этим путём появлялись к нему только самые близкие люди, которым он разрешил являться во всякое время.

— Ах, это вы, граф Понятовский? — сказал он. — Что привело вас в такой поздний час? Не заболела ли снова императрица или, быть может, — прибавил он с саркастической улыбкой, — всеведущий начальник тайной канцелярии, Александр Шувалов, отыскал графа Сен-Жермена, которого он, по приказанию её императорского величества, разыскивал по всей России, между тем как тот, по сведениям моей полиции, преблагополучно перебрался через границу с вполне законным паспортом и теперь уже чуть ли не в Париже? Однако, — заметил он несколько нерешительно, увидев графа поближе, — что случилось, почему вы переодеты?

— Вы должны спасти нас, — воскликнул граф Понятовский, — и только вы один можете это сделать. Великая княгиня здесь... Нас преследовали почти до входа в маленькую дверь великий князь и его паж, под видом которого, несомненно, скрывается графиня Елизавета Воронцова... Необходимо скрыть великую княгиню и как можно скорее отправить обратно в Зимний дворец.

Бестужев встал; он, казавшийся всегда таким непроницаемым и прекрасно владеющим собою дипломатом, проявил смущение и неудовольствие.

— Вы неосторожны, очень неосторожны, граф Понятовский! — сказал он. — Я дал вам ключ от потайного входа для того, чтобы скрыть от света наши политические сношения, а не для того, чтобы вы компрометировали меня своими личными делами.

— После я готов выслушать все ваши упрёки, — возразил граф Понятовский, — но теперь помогите и спасите великую княгиню!..

Он поспешил к потайной двери и ввёл обеих женщин. Камеристка остановилась у дверей, а её спутница откинула вуаль, и Бестужев узнал Екатерину Алексеевну, бледную и взволнованную.

— Теперь, конечно, не время делать упрёки, — сказал Бестужев, низко кланяясь великой княгине, — однако неосторожность должна была быть большая, — пробормотал он, — если создалось такое положение. Впрочем, об этом после. Я привык, — сказал он, причём его лицо несколько прояснилось, — использовать хорошие стороны даже самых неприятных положений, а теперь представляется как раз такой случай. Я уже два дня измышляю, как бы повидать мне вас, ваше императорское высочество, наедине.

В это время издали послышались глухие удары, а затем и голоса, доносившиеся среди обычной тишины дворца.

— Это — мой муж, — испуганно воскликнула Екатерина Алексеевна, — он врывается сюда; он ищи нас... Спасите! Спасите! Спасите великую княгиню!

Бестужев прислушался, потом сказал, спокойно улыбаясь:

— Не бойтесь, ваше императорское высочество, сюда не так-то легко проникнуть даже и великому князю, и, раз вы уже здесь, я ручаюсь за ваше спасение.

Вошёл приближённый камердинер графа. Екатерина Алексеевна закрыла лицо.

— Его императорское высочество великий князь только что явился во дворец, — сказал камердинер, — и настоятельно желает говорить с вашим высокопревосходительством сейчас же; дворецкий ждёт ваших приказаний.

— Пусть проводят его императорское высочество в мой приёмный зал, — сказал граф Бестужев, — и скажут, что я уже в постели, но сейчас буду иметь честь явиться к нему. Скажи дворецкому, что на это мне нужно во всяком случае не менее четверти часа, и распорядись, чтобы во дворе была приготовлена карета; кучер должен быть без ливреи, а лошади самые резвые; затем вернись сейчас же обратно. Ты проводишь этих двух дам через задний подъезд так, чтобы никто не видал их, отвезёшь их к Зимнему дворцу и доставишь к тому входу, который они тебе укажут. — Когда камердинер исчез молчаливо, как тень, Бестужев, улыбаясь, сказал: — Надеюсь, вы, ваше императорское высочество, знаете такой вход и не пожелаете возвратиться через главный подъезд Зимнего дворца? А теперь, — продолжал он, — выгадав четверть часа, что при известных обстоятельствах иногда дороже целого ряда лет, воспользуемся этим временем. — Усадив дрожавшую великую княгиню в кресло, он продолжал: — Сегодня ночью будет отправлен курьер к фельдмаршалу Апраксину, чтобы выразить ему неудовольствие государыни императрицы по поводу возвращения его армии и передать ему приказ о том, чтобы, несмотря на позднее время года, все силы были двинуты к Кёнигсбергу, так как по дороге туда ему противостоит только истомлённая армия фельдмаршала Левальдта. Я не решаюсь, — продолжал канцлер, — дать Апраксину пояснение к приказу и опасаюсь, что, не будучи знаком с внезапным поворотом обстоятельств, он не слишком будет спешить выполнить императорский приказ, как то при настоящих обстоятельствах необходимо для вас и для всех нас. Поэтому я прошу вас, ваше императорское высочество, послать ему письмо и настойчиво требовать выполнения приказа государыни. Если Апраксин умён, в чём я уверен, он поймёт смысл этого письма, а если бы эта переписка попала как-нибудь в другие руки, то такое письмо ни в каком случае не скомпрометирует вас.

— Я на всё согласна, — ответила Екатерина Алексеевна, беспокойно прислушиваясь к тому, что доносилось извне. — Впрочем, я должна сознаться, что в эту минуту не в состоянии собраться с мыслями.

— Вы, ваше императорское высочество, соблаговолите писать, а я буду думать за вас, что и является моей обязанностью.

С этими словами граф Бестужев положил на свой письменный стол лист бумаги, а великая княгиня почти бессознательно подошла и взяла в руки перо.

Она села за письменный стол.

Граф Бестужев стал диктовать:

«Вы знаете, мой милый фельдмаршал, с каким интересом Я всегда относилась к Вашим успехам, столько же славным для Вашего имени, сколько и для нашей храброй армии; вследствие этого Я позволю себе надеяться, что Вы примете как доказательство искренних, дружеских чувств мой совет и убедительную просьбу — быстро и энергично возобновить против Пруссии военные действия, которые вы прервали после блистательной победы при Гросс-Егерсдорфе. Хотя Я мало занимаюсь политическими вопросами, но всё-таки Мне кажется, что в последнее время положение прусского короля очень изменилось в неблагоприятном смысле для него, и Я думаю, что Вам будет легко окончательно отбросить уже поражённую армию или, по крайней мере, принять угрожающее положение относительно Кёнигсберга, если, быть может, из-за неблагоприятного времени года нельзя будет совсем завладеть этим городом. Этим Вы к заслуженным лаврам прибавите ещё несколько лишних листков и приобретёте ещё большее право на одобрение и благодарность Моей Августейшей Тёти, нашей всемилостивейшей Государыни Императрицы, которая милостью Бога оправилась от болезни и в полном здравии вновь приняла в руки бразды правления, на спасение Нашего отечества и на радость Своих подданных, из которых Я первая самым наиусерднейшим образом молю Творца о сохранении драгоценной жизни Её Императорского Величества».

— Я понимаю, — сказала Екатерина Алексеевна, причём, несмотря на своё тревожное состояние, она с улыбкой подписала письмо.

— Я никогда не сомневался в том, что ум вашего императорского высочества в своём понимании всюду проникает и призван властвовать над другими, — ответил граф Бестужев. — Вы видите, — добавил он, складывая письмо и пряча его в один из ящиков своего письменного стола, где уже находилось несколько заготовленных депеш, — что мы с пользою употребили время, так как из четверти часа, которые я просил уделить мне, прошло только десять минут.

Он открыл дверь в переднюю и позвал камердинера, который уже вернулся туда.

— Всё готово, — сказал тот, пока Екатерина Алексеевна снова закутывала своё лицо.

— Проведи этих дам через мою спальню, — сказал Бестужев, — и сделай всё, как я тебе приказал.

Великая княгиня пожала руку графа и со своей спутницей последовала за камердинером.

— Я не хочу упрекать вас, граф Понятовский, — сказал канцлер, — так как ваша неосторожность дала мне случай отразить с достаточной поучительностью удар моих лучших друзей — графов Шуваловых. Вернитесь в тот проход; вам там будет немного скучно, и это будет вашим наказанием; четверть часа прошло, теперь я подвергнусь гневу его императорского высочества и буду утешаться только тем, что я переносил ещё сильнейшие бури.

Канцлер надавил незаметную кнопку в стене; маленькая, скрытая обоями дверь отворилась, граф Понятовский исчез за ней, и тотчас же за этим в передней раздались резкие голоса и громкие шаги. Кабинетная дверь с шумом раскрылась; со сверкающими от гнева глазами, с дрожащими губами, с вытянутой рукой, сжатой в кулак, Пётр Фёдорович стремительно ворвался в комнату.

— Где они? — грозно крикнул он. — Выдай их, Алексей Петрович, или и тебя также я буду считать негодным изменником, так как защищающий изменников так же виновен, как они сами... Если же ты обманываешь меня — своего будущего государя, ты совершаешь высшее государственное преступление.

Закутанный в свою широкую шубу, совершенно сгорбившись, граф Бестужев ответил спокойно, с таким покорным и смиренным видом, которого он ещё никогда не принимал в присутствии великого князя:

— Я прошу вас, ваше императорское высочество, простить мне, что я принимаю вас в костюме, не подходящем для столь высокого посещения; я рано уже лёг в постель, так как нуждаюсь в физическом отдыхе, чтобы сохранить свои силы на служение государству, от чего наша всемилостивейшая императрица, несмотря на мои просьбы, не пожелала освободить меня, и я намеревался, по крайней мере, одеться, чтобы достойным образом встретить высокого гостя, но вы, ваше императорское высочество, не дали мне на это время.

— К чёрту все церемонии! — воскликнул великий князь. — Принимай меня хоть голым, если хочешь, меня не напугает твоё тощее, костлявое тело. Но скажи мне, где изменники? Выдай их мне, или, клянусь Богом, я задушу тебя вместо них!

Граф Бестужев отступил на шаг и, вполне естественно, гордо выпрямился как человек, глубоко оскорблённый в своём достоинстве.

— Ваше императорское высочество, соблаговолите выразиться точнее! Мне сдаётся, что я обязан совершенно исключительному обстоятельству честью этого посещения и этого обращения ко мне, причём мне ясно только одно, что последнее не согласуется с уважением, которое первый слуга её величества государыни императрицы вправе ждать даже от наследника престола.

Самоуверенная сдержанность и строгий взгляд графа не преминули произвести желаемое впечатление на великого князя, всегда чувствительного к решительному проявлению чужой воли. Он опустил с угрозой поднятую руку и заговорил, усиленно стараясь сдержать себя:

— Я действительно едва могу верить тому, что вы, граф Алексей Петрович, виновны в постыдной измене, которую осмелились замыслить против меня; это было бы столько же преступлением против государства, сколько и против меня лично. Если же вы открыли графу Понятовскому путь, чтобы незаметно проходить к вам, то он один будет виновен в том, что воспользовался им для сокрытия своего личного преступления. Вы, граф Алексей Петрович, поможете мне обличить его.

— Без сомнения, — ответил граф Бестужев, — я всегда буду стоять за ваше императорское высочество в борьбе с вашими врагами, стараясь обезвредить их. Но всё же я убедительно должен просить вас выразиться яснее. Я не понимаю, в каком преступлении вы обвиняете графа Понятовского, которого вы сами всегда считали своим другом и о назначении которого сюда я хлопотал в угоду вашему высочеству!

— Да, — воскликнул Пётр Фёдорович, — я считал его своим другом, и всё же он осрамил меня и изменил мне; однажды я уже напал на его след, но они лукаво провели меня; на этот же раз я видел собственными глазами, что он пришёл вместе с моей женой, что он увёл её переодетой из Зимнего дворца. Я последовал за ними и почти настиг их; тогда они исчезли в вашем доме, граф Алексей Петрович.

Канцлер покачал головой с почти наивной улыбкой недоверия и изумления.

— Здесь, в моём доме? — сказал он. — Так как вы, ваше императорское высочество, вошли ко мне, то могли убедиться, что вовсе не легко проникнуть незаметно в мой дом; для сохранения своих сил на служение государыне императрице я вынужден прибегать к мерам чрезвычайной охраны против непрошеных и бесполезных нарушителей моего покоя.

— И всё же граф Понятовский с моей женой вошёл к вам через маленькую дверь с улицы, в соседнем доме, ключ от которой он имел при себе и в которую он исчез у меня на глазах. Я поставил у этой двери ваших людей; по крайней мере, они уже не выйдут через неё обратно: значит, они здесь, у вас в доме, и я требую, чтобы вы выдали мне их.

— Невозможно, ваше императорское высочество, невозможно!.. Я не знаю в моём доме такой двери, через которую можно выйти незаметно. Сейчас вы убедитесь в этом. — Канцлер позвонил; вошёл его камердинер. — Не приходил ли кто-нибудь сюда от его императорского высочества через парадный вход или через какую-нибудь другую боковую дверь? — спросил граф Бестужев.

— Нет, ваше высокопревосходительство, — ответил камердинер с низким поклоном, — ведь вы изволили раз навсегда приказать, что, как только вы ложитесь на покой, все входы должны быть крепко замкнуты.

— Нет ли входа через маленькую дверь в боковом флигеле, со стороны Невского проспекта? — спросил граф Бестужев.

— Его императорское высочество уже изволили поставить стражу у одной маленькой двери, — сказал камердинер. — Дворецкий расспрашивал всех лакеев, по никто из них ничего не знает об этой двери; она уже много лет закрыта, ключ нигде не могли отыскать; весь тот флигель необитаем, и его подвалы служат только складочным местом для дров, причём туда проникают лишь с внутреннего двора. Невозможно, чтобы оттуда был проход ко дворцу; неизбежно пришлось бы идти через помещения для прислуг.

— Вы слышите, ваше императорское высочество? — сказал граф Бестужев, делая камердинеру знак удалиться. — Если бы не было препятствия в виде ночного времени, я велел бы привести слесаря и сейчас же открыть дверь, что я непременно сделаю завтра утром, причём не замедлю доложить вам о том, что там будет найдено.

Ярость великого князя снова разгорелась, и он закричал:

— Значит, меня хотят сделать слепым? Я уже больше не смею верить собственным глазам? К счастью, у меня есть свидетель!.. Я не один видел то, о чём я говорил вам.

Он поспешно вернулся в прихожую и притащил оттуда за руку графиню Елизавету Воронцову в кабинет канцлера.

— А-а! — воскликнул Бестужев с насмешливой улыбкой. — Графиня Елизавета Романовна в костюме пажа, который ей прекрасно идёт! Кажется, эта ночь становится всё богаче сюрпризами.

— Скажи, что ты видела, Романовна, — воскликнул Пётр Фёдорович, — он хочет меня обмануть.

Графиня Воронцова мрачно посмотрела на канцлера; ей был крайне неприятен тот оборот, который приняла вся история и которого она вовсе не ожидала; но, казалось, она решилась всё беспощаднее вести раз начатую борьбу; в коротких словах она рассказала, что проследила тайный выход графа и великой княгини до той двери в доме канцлера, за которой они оба скрылись.

— Вам, графиня Елизавета Романовна, — сказал граф Бестужев, — надлежало бы иметь более достоверные сведения, прежде чем решиться на тяжкое обвинение своей повелительницы и первой особы в государстве. Как я уже доказал его императорскому высочеству расспросами своих слуг, здесь произошло недоразумение, так как никто не входил в мой дом; и я должен откровенно признаться, что едва верю всей этой истории да к тому же не могу себе представить, что она покажется правдоподобной государыне императрице.

Пётр Фёдорович задрожал, его глаза стали усиленно вращаться, белая пена выступила на дрожащих губах.

— Хорошо, граф Алексей Петрович, — сказал он, — между нами дело кончено. Пойдём, Романовна, есть ещё доказательство, и оно самое неопровержимое; они здесь, мы видели их входящими сюда, значит, моя забывшая свой долг жена не может быть в своих комнатах. Я проникну среди ночи к императрице, попрошу оцепить дворец и задержать Екатерину, когда она появится у дверей.

Не сказав более ни слова канцлеру, великий князь взял руку графини Воронцовой и быстро вышел с ней. Он стремительно нёсся по ярко освещённым комнатам, мимо низко склонившихся лакеев, вниз по лестнице, прямо на улицу, увлекая с собой графиню Воронцову.

Ни на минуту не теряя своей сдержанности, Бестужев проводил их до дверей кабинета и посмотрел им вслед с насмешливой улыбкой, а затем позвал своего камердинера.

— Сейчас же надо замуровать ту несчастную дверь с помощью немых рабочих, а также в проходе, который ведёт от неё сюда, выложить три стены из двойных кирпичей; по окончании дела рабочие должны быть немедленно отправлены в одно из моих имений, вглубь России. А теперь, — сказал он, вздохнув с облегчением, — принеси мне стакан горячего вина; я нуждаюсь в отдыхе после всех этих тревог. Но прежде введи сюда курьера, он ждёт отправки в главную квартиру к фельдмаршалу.

Пока камердинер исполнял его приказания, граф вынул из письменного стола лежавшие там депеши, приложил к ним письмо великой княгини и, вложив всё в один пакет, запечатал его государственной печатью.

Офицер-измайловец почтительно вошёл в кабинет.

— По повелению её величества государыни императрицы вы тотчас же отправитесь в армию, к фельдмаршалу Апраксину, — сказал канцлер. — Вы обратитесь к самому фельдмаршалу в его главной квартире и немедленно передадите ему эти письма, заключающие повеления её императорского величества; чем скорее вы прибудете туда, тем более заслужите одобрение государыни императрицы.

Офицер взял депеши и удалился с уверением, что не потеряет ни минуты, спеша исполнить приказание.

Граф Бестужев открыл скрытую обоями дверь, которая вела в тайный проход. Тотчас же появился Понятовский.

— Какое несчастье! — воскликнул тот. — Я всё слышал!.. В безопасности великая княгиня?

— Она родилась бы под особенно несчастной звездой, если бы было иначе, — ответил канцлер, — я сделал всё, зависевшее от меня, и не сомневаюсь, что её императорское высочество уже давно мирно почивает в своей постели, как и я надеюсь скоро почивать в своей.

— О, благодарю, благодарю вас, ваше высокопревосходительство! — воскликнул граф Понятовский.

— Я не заслуживаю вашей благодарности, — угрюмо заметил Бестужев, — быть может, то, что я не мог бы сделать для вас, я должен был сделать для самого себя... Неужели вы думаете, что мне могло бы быть приятно присутствовать здесь, в своём кабинете, при отвратительной сцене, которая могла бы разыграться между взбешённым великим князем и его супругой?

— Но что же теперь будет? — воскликнул граф Понятовский. — О, умоляю вас, дайте мне совет!..

— Мой совет следующий, — ответил Бестужев. — Вы теперь, сейчас же, через задние ворота, куда вас проведёт мой дворецкий, отправьтесь домой и лягте спать, как я и сам сделаю это после вашего ухода. В настоящую минуту нечего больше делать, как спокойно выжидать. Есть обстоятельства, которые, подобно бродящему вину, надо оставить проясниться; каждое вмешательство может только повредить... Даже животным доступна военная хитрость — притвориться мёртвым, чтобы дать врагу пройти мимо; в подражании этой простой хитрости, присущей инстинкту неразумных тварей, и заключается часто высшая человеческая мудрость. Оставайтесь дома, распространите слух, что вы больны, но так, чтобы даже близкие вам слуги верили этому, и выжидайте! Это самое лучшее...

— Лучшее для меня, — воскликнул Понятовский, — а для великой княгини... О, Боже, что она сделает? Она будет беззащитна перед грубым гневом великого князя!.. О, как ужасно представлять себе всё это и быть бессильным помочь ей, не иметь права открыто вступиться за неё.

— Гнев великого князя, — пожимая плечами, заметил граф Бестужев, — это — огонь от горящей соломы, который гаснет тем быстрей, чем сильнее он пылал. Великая княгиня, — сказал он тоном искреннего убеждения, — умна и ловка, быть может, даже более умна и ловка, чем мы все, и меня не удивит, если назавтра мы увидим великого князя у ног своей супруги более смирным, чем когда-либо. Её ум и мужество дают ей острое оружие, она не принадлежит к числу женщин, нуждающихся в чужой поддержке. Вы же, милый граф, так как вы ещё очень юны и имеете впереди такой же длинный путь, какой у меня остался позади, примите всю эту историю как урок осторожности, без которой никогда не достигнешь собственных высот или никогда не удержишься на них!.. Поясню мою мысль, — сказал он отечески-поучительным тоном. — Немалая помощь для дипломата, если он сумеет вызвать любовь к себе в принцессе, но только при этом никогда не надо забывать, что её любовь — не идиллия для заполнения праздного времени, а очень гладкая и скользкая ступень на лестнице честолюбия, — ступень, которая может вознести нас высоко, но с которой, если наша нога не тверда и глаз не зорок, мы можем самым жалким образом быть сброшены в пропасть. Однако теперь довольно обо всем этом! Изменить ничего нельзя, а мне нужен отдых.

На пороге появился камердинер с серебряным кубком, наполненным душистым глинтвейном. Канцлер на прощанье протянул Понятовскому руку, велел камердинеру незаметно провести его задним двором, а затем удалился в свою спальню. Он стал пить горячее душистое вино и вскоре, погрузившись в мягкие подушки своей постели, заснул.

Тем временем великий князь, неудержимо стремясь вперёд и едва придерживая развевавшийся плащ, так что немногие люди, попадавшиеся ему навстречу, при виде голубой ленты испуганно сторонились, наконец вернулся в Зимний дворец. Здесь он в раздумье остановился на несколько минут.

— Если Екатерина ещё у Бестужева, — сказал он, тяжело дыша, — мы должны помешать ей незаметно вернуться. Я хочу убедиться, что её нет во дворце, а тогда, невзирая ни на что, я проникну к императрице и потребую наказания.

Не говоря ни слова, он повлёк с собой графиню Воронцову и быстро открыл дверь бокового двора. Часовой, ходивший взад и вперёд по внутреннему двору, был словно громом поражён, внезапно увидев пред собой Петра Фёдоровича и, несмотря на темноту, разглядев звезду и ленту.

— Ты знаешь меня? — спросил великий князь.

— Господи Боже... Святые угодники! — испуганно проговорил солдат, беря на караул. — Да ведь это — наш всемилостивейший великий князь Пётр Фёдорович!

— Хорошо, — произнёс великий князь. — Ты знаешь, кто я, в таком случае слушай!.. Ты видел выходящими из этих дверей двух женщин?

— Так точно, ваше императорское высочество! — ответил солдат.

— Они вернулись?

— Никак нет, — поспешно воскликнул солдат. — Никто не проходил через эту дверь!..

— Прекрасно, — сказал великий князь. — С этого времени ты никого не будешь пропускать ни туда, ни оттуда: ни тех женщин, ни вообще никого, кто бы то ни был! Ты хорошо понял? Каждого, кто появится у этих дверей, ты будешь задерживать и отправлять на гауптвахту!.. Ты слышишь?

— Слушаю-с, ваше императорское высочество!

Пётр Фёдорович поспешно удалился. Графиня Воронцова следовала за ним в некотором отдалении, покачивая головой; она знала, что при его возбуждении было немыслимо заставить его выслушать кого-либо.

Великий князь поднялся по дворовой лестнице и быстро прошёл по совсем тёмному коридору к парадной лестнице, на которую выходили покои его супруги.

Графиня Елизавета Романовна неслышно скользнула, как тень, к двери своей комнаты и исчезла за ней.

Пётр Фёдорович вошёл в переднюю своей супруги; здесь было уже совсем темно; он прошёл через залы, часто натыкаясь на мебель, и проник в будуар, непосредственно расположенный у самой спальни. Здесь горела маленькая лампа, и при свете её великий князь узнал камеристку своей супруги, сидевшую в кресле и, как казалось, спавшую. При шумном и резком появлении великого князя она встала и с недовольным лицом пошла ему навстречу.

— Господи! — воскликнула она испуганно. — Это — его императорское высочество!

Затем почтительно, чуть не упав на колени, она низко присела, согласно придворному этикету.

— Где великая княгиня? — грубо и резко спросил Пётр Фёдорович.

— Там, — сказала сильно удивлённая камеристка, указывая на спальню. — Её императорское высочество рано отправились на покой, а так как ей немного нездоровилось, то мне было велено оставаться здесь на случай, если бы я понадобилась.

— Прекрасно придумано! — язвительно воскликнул великий князь. — «Немного нездоровилось»! Это — прекрасный предлог, чтобы провести каждого!.. Но, — закричал он, сжимая кулак и угрожая им испуганной камеристке, — я не каждый, меня нельзя провести!.. Я — нежный супруг, — добавил он со злобным смехом, — и, если моя жена нездорова, у меня есть ещё больше оснований пойти справиться, как она чувствует себя.

— Не соблаговолите ли вы, ваше императорское высочество, войти к великой княгине? — сказала камеристка. — К вам приказание её императорского высочества не может относиться.

Пётр Фёдорович порывисто открыл дверь спальни; ночная лампа под зелёным абажуром слабо освещала большую комнату, на заднем плане которой, под полуспущенной драпировкой, помещалась кровать великой княгини. Пётр Фёдорович устремился туда и с силой отдёрнул в сторону занавески; одно мгновение он был ошеломлён и стоял неподвижно, с широко открытыми глазами, так как увидел свою супругу, погруженную в глубокий сон; её фигура была окутана широким кружевным одеялом, голова с распущенными волосами мирно покоилась на подушках; раскрытая книга лежала на шёлковом покрывале и, казалось, выпала из рук великой княгини, когда она засыпала. Екатерина Алексеевна глубоко вздохнула, медленно повернула голову, провела рукой по глазам, затем немного привстала и со страхом и удивлением посмотрела на своего супруга, что могло казаться весьма естественным при внезапном пробуждении и при виде великого князя в полной форме.

— A-а, вы здесь? — воскликнул великий князь угрожающим тоном.

— А где же я могла бы быть в такое позднее время, среди ночи? — с улыбкой спросила Екатерина Алексеевна, причём она провела рукой по лбу, словно силясь отогнать последние туманные веяния сна. — Что случилось? — спросила она с лёгкой тревогой в голосе. — Чем мне объяснить такое позднее посещение, хотя, впрочем, — добавила она с лукавым взглядом, полным очаровательного кокетства, — оно приятно для меня во всякое время.

Великий князь мрачно посмотрел на неё.

— Я слышал, — глухо, со злобной иронией сказал он, — что вы больны, и хотел сам убедиться, как вы чувствуете себя. Я рад, что нашёл вас погруженной в такой спокойный сон, какой может только дать чистая совесть.

Он кивнул головой и, круто повернувшись, вышел вон так же быстро, как и вошёл.

Камеристка поспешила за ним, чтобы маленькой лампой посветить ему по тёмным комнатам.

На одно мгновение сдержанная ярость Петра Фёдоровича прорвалась наружу; он с такой силой вышиб кулаком из рук камеристки лампу, что та со звоном упала на пол; затем, швыряя в сторону всё, что попадалось ему на пути, он поспешно вышел на лестницу и вернулся в свою комнату, где, совсем обессиленный, почти упал на руки своего камердинера; тот усадил его на стул и испуганно принялся раздевать, страшась повторения одного из тех диких, ужасных взрывов гнева, которые часто бывали у великого князя. Но на этот раз, казалось, сильное возбуждение великого князя сосредоточилось у него внутри; он не произнёс ни слова, его бледное лицо подёргивалось лёгкой, едва заметной судорогой; он опустил голову на грудь и устремил к полу свой неподвижный, мрачный взор. Почти полчаса сидел он таким образом, слегка шевеля дрожащими губами.

— Они думают, что провели меня, как делали это уж не раз? — сказал он наконец, с трудом произнося каждое отдельное слово. — Ну, нет! На этот раз они ошиблись в расчётах; мера переполнена, и, если бы мне даже самому пришлось погибнуть, мщение должно пасть на голову Екатерины!..

Ещё несколько мгновений Пётр Фёдорович сидел в раздумье, наконец встал, и мрачная решимость отразилась в его чертах. Он подозвал камердинера, испуганно притаившегося в углу, и колеблющейся походкой, опираясь на руку слуги, отправился в свою спальню.