Настоящая радуга

1

В те дни, когда в Бирме побывал Рафаил Данибегашвили, она переживала пору своего последнего взлета. Централизованное бирманское государство по праву считалось сильнейшим в Юго-Восточной Азии, и бирманские войска были грозой Манипура, Ассама, Чиенгмая и других соседних с Бирмой государств. Но в расцвете Бирмы скрывалась и опасность для ее дальнейшей судьбы: она оставалась феодальным, замкнутым государством, а властители ее, убежденные в своей непобедимости, не могли оценить всех масштабов угрозы дальнейшему существованию Бирмы, исходившей с запада, из английских владений в Индии.

А в 1815 году, когда книга Данибегашвили была отпечатана в Москве, над Бирмой уже собирались тучи. За сто лет до того Бирма могла еще надеяться на возможность сопротивления европейским колонизаторам; однако к началу XIX века разрыв в уровне экономического развития достиг таких размеров, что лишь коренная ломка уклада общественной жизни, перестройка армии, внедрение фабрик и заводов, выход на внешний рынок могли спасти страну от завоевания. А для этого не было времени, да и оснащенный веками образ жизни казался правителям Бирмы единственно возможным и нерушимым.

Англичане начали вторжение в Бирму, как только освободились в Индии и на других фронтах колониальных войн, как только были готовы к завоеванию еще одной чужой территории. Формальным основанием к первой англо-бирманской войне послужили столкновения на западных границах Бирмы — как на севере, в Манипуре, куда бирманские короли не раз организовывали походы против ассамских и манипурских племен, вторгавшихся в бирманские владения, так и на юге, где антибирманские араканские повстанцы, нашедшие убежище на территории захваченной англичанами Бенгалии, постоянно совершали рейды на бирманскую территорию.

В 1824 году английский экспедиционный корпус высадился в дельте Иравади, в крупнейшем бирманском мороком порту Рангуне — молодом городе, бурно развивавшемся во второй половине XVIII — начале XIX века. Англичанам удалось захватить город и укрепиться в нем. Поспешивший им навстречу талантливый бирманский военачальник Бандула попытался организовать сопротивление в окрестностях города и блокировать противника. Началась длительная позиционная война, в ходе которой англичане несли большие потери, в основном от болезней. Однако в одной из стычек генерал Бандула был убит, и это внесло разброд в бирманскую армию. Сменившие Бандулу бесталанные генералы (зато родственники короля) вынуждены были отступить под натиском англичан, а когда те углубились далеко на территорию страны и под угрозой оказались важные центры собственно Бирмы, бирманский королевский двор был вынужден запросить мира.

Англичане были беспощадны. И хотя официально война начиналась лишь для того чтобы «отвадить» бирманцев от военных действий у границ британских владений в Индии, по условиям мирного договора — у Бирмы отняли важные южные провинции — Аракан и Тенассерим — и наложили на нее громадную контрибуцию.

Если до первой англо-бирманской войны в России о Бирме знали лишь единицы, то с 1824 года слово «Бирма», «Бирмания» начинает довольно часто фигурировать на страницах газет и журналов. Причем если первые публикации были, естественно, перепечатками из английской прессы, то весьма скоро появляются и материалы другого рода, в которых авторы пытаются отсеять налет недоброжелательной к Бирме английской пропаганды, готовившей новые захваты во славу британского оружия и на пользу британским фабрикантам.

Общеизвестно, что царская цензура внимательно и строго следила за русской периодической печатью, ни в коем случае не дозволяя ставить под сомнение внутреннюю или внешнюю политику царизма. Однако в отношении Бирмы эта политика не была четко определенной, ясно было лишь, что не в интересах России ссориться с Англией из-за малоизвестной и весьма далекой страны, где сама Россия никаких целей не преследует. Все это позволило русской либеральной общественности довольно широко комментировать со своих позиций английскую агрессию в Бирме, глубже знакомить читателей с историей Бирмы, культурой, навыками и обычаями ее народа. Не было бы, вероятно, преувеличением утверждать, что русская пресса освещала события в Бирме более объективно, чем пресса любой другой европейской державы, не говоря уже об английской.

Наиболее полную информацию о Бирме в тот период давали такие издания, как «Сын отечества», «Русский инвалид» и «Московский телеграф». Большую роль в распространении знаний по истории и этнографии Бирмы в России сыграли «Атеней» и «Азиатский вестник».

Причины, выдвигавшиеся британскими политиками в оправдание войны против Бирмы, были настолько лживо-пропагандистскими, что их не приняла всерьез чиже газета «Санкт-Петербургские ведомости». А «Сын отечества» в 1824 году без обиняков писал, что действительной целью Англии в войне против Бирмы является стремление захватить ее богатства, прежде всего тиковые леса, и открыть торговую дорогу из Индии через бирманские земли в Китай.

Русскую общественность живо интересовали все стороны жизни бирманского общества. Во время войн с английскими захватчиками в 1824–1826 и 1852 годах на первый план выходили, естественно, рассказы о патриотизме и доблести бирманцев. Но никогда не покидали границ русской прессы мотивы восхищения бирманским народом, его культурой. С легкой руки «Московского телеграфа» — первого либерального журнала в России, по словам Белинского, самого лучшего журнала в России «от начала журналистики» — еще в 1825 году утвердилось в России мнение, что просвещенный человек должен знать Бирму, обычаи и нравы ее народа, ее историю и культуру.

Как бы продолжая эту мысль, «Азиатский вестник» и том же году писал, что русской общественности не следует вполне доверять тому, что пишут о Бирме на Западе. Либеральная печать России отметала утверждения англичан о «дикости» бирманцев, о том, что они якобы ненавидят все европейское и питают прирожденную враждебность к Западу. «Всякий бирман умеет читать, писать и знает счет», а бирманские ученые и монахи «занимаются переводами книг с иностранных языков», — писал «Азиатский вестник» в сентябре 1825 года. А «Сын отечества» еще до этого сообщил своим читателям, что «бирманы довольно просвящены» и «в каждом их монастыре находится библиотека», грамотность же населения там даже выше, чем в европейских странах. Английский миф о диких бирманцах раздражал даже «Санкт-Петербургские ведомости». В номере от 5 апреля 1825 года сообщается, что бирманцы весьма лояльны к иностранцам и гостеприимны, что во всех бирманских городах живет много иностранцев из разных стран мира, которые «свободно занимаются торговлей, свободно отправляют свое богослужение», и что сами бирманцы не только почти поголовно грамотны, но «весьма любят музыку и поэзию» и «великие охотники до шахматной игры».

В период между двумя англо-бирманскими войнами бирманская тематика в русской печати несколько ослабла. Она вновь зазвучала в начале второй половины XIX века. Вопросы далекой истории, быта и культуры бирманцев отошли в это время на второй план, зато русский читатель хорошо представлял характер бирманского народа, его храбрость и свободолюбие, его патриотизм и ненависть к врагам.

В ходе второй войны англичане отхватили уже значительно больший кусок бирманской территории, оккупировали южные области страны и отрезали Бирму от моря, подготавливая окончательный захват ее.

После окончания войны в Бирме произошли некоторые изменения, отразившиеся на ее политике, как внутренней, так и внешней. Эти изменения стали возможными, когда на престол взошел король Миндон — крупный политический деятель, старавшийся любой ценой сохранить бирманскую государственность и начавший нащупывать контакты с европейскими державами, чтобы найти союзников в неизбежных новых конфликтах с Англией.

После полувекового перерыва в Бирме вновь появились русские люди. Однако первые из них, побывавшие и стране в начале 60-х годов, увидели не независимую Бирму, а те ее области, которые в 1852 году были присоединены англичанами к Британской Ост-Индии.

До нас дошли записки двух из этих русских путешественников — командира военного транспорта «Гиляк» Адольфа Ивановича Энквиста и судового врача Владимира Николаевича Дмитриева.

2

Капитан «Гиляка» А. И. Энквист был опытным и известным моряком. В 1853–1856 годах, еще лейтенантом, он участвовал в кругосветном плавании фрегата «Диана». В 1861 году вместе с чином капитан-лейтенанта Энквист получил под командование пароход «Гиляк» — паровой военный транспорт, ходивший также и под парусами. На этом транспорте Энквист совершил два кругосветных плавания. Любопытно отметить, что «Гиляк» был последним русским кораблем, совершившим плавание вокруг мыса Доброй Надежды до открытия в 1869 году Суэцкого канала.

В конце 1862 года «Гиляк» по пути с Дальнего Востока зашел на Филиппины, в Манилу. Здесь уже находились другие суда русской Тихоокеанской эскадры под командованием контр-адмирала Попова. От него-то Энквист и получил приказ идти в бирманский порт Моулмейн (Моламьяйн) для закупки тика.

Моулмейн стоит в устье реки Салуин. Подходы к порту в те времена были сложными, и обычно суда буксировались катерами, принадлежащими английской компании. Однако Энквист решил не тратить казенных денег на буксировку — компания, будучи монополистом и этом деле, брала с гостей столько, сколько почитала нужным, — и провел корабль в порт без всякой помощи.

В канун Нового года «Гиляк» бросил якорь в Моулмейне. Моулмейн тогда процветал: он был важной базой англичан на пути в Малайю и Сингапур. Интересны наблюдения Энквиста о торговле Моулмейна. «Город, — пишет он, — имеет 65 000 жителей, из которых 2300 европейцев. Славится своим хорошим климатом преимущественно против других мест Ост-Индии. Торговлю ведет пиковым деревом и рисом. Ежегодный вывоз тика доходит до 98 000 тонн, из числа которых 58 000 идет в одну Англию; риса же вывозится до 37 000 тонн, из которых большое число идет в английские порты».

Пройдет несколько десятилетий, и вывоз тика отступит на второй план: Бирма превратится в рисовую житницу Британской империи. Но во времена Энквиста ломка бирманской экономики только начиналась, и традиционный предмет вывоза — тик — еще господствовал в бирманской внешней торговле.

Переговоры о покупке тика и погрузка его затянулись надолго. Полтора месяца «Гиляк» простоял в порту. Отсутствие транспорта встревожило контр-адмирала Попова, и он послал в Моулмейн клиппер «Абрек» узнать, не случилось ли что с моряками. «Абрек» — второе русское судно, побывавшее в Бирме, — провел в Моулмейне всего три дня и ушел в Калькутту.

В своих записках капитан Энквист пишет и о бирманских погонщиках слонов, и о работе в порту, и о природе Моулмейна. Однако русские моряки с «Гиляка» были ограничены в своих поездках, и большей частью им приходилось иметь дело с англичанами. Интереснее для нас записки о Бирме начала шестидесятых годов, оставленные врачом В. Н. Дмитриевым.

3

До сих пор в Ялте есть «домик Дмитриева». Человек это был незаурядный, талантливый и многосторонний. Известен он более всего тем, что был основателем ялтинского курорта, крупным медиком, курортологом. Он был близок к Чехову, хорошо знаком со многими учеными и литераторами, увлекался театром и сам ставил спектакли. Но нас интересует сейчас менее известная сторона его биографии, нас интересует Дмитриев-путешественник.

В молодости Дмитриев работал судовым врачом на русских кораблях и побывал во многих странах, в том числе и в Бирме. На ее берег он сходил дважды.

В отличие от сдержанного, связанного официальным положением Энквиста Дмитриев — лицо частное, и его оценки положения в южных областях Бирмы, незадолго до того захваченных англичанами, его характеристики английской политики, описание положения в Моулмейне (именно этот порт в шестидесятых годах чаще всего посещали русские суда) резки и нелицеприятны. «Английский лев, — пишет Дмитриев, — нет, не будем говорить — лев, льву это не свойственно, ближе к истине сказать английская Лиса Патрикеевна всякими правдами и неправдами всюду подбирает, что плохо лежит. Тогда она только что (за десять лет до прибытия в Бирму Дмитриева. — Авт.) отхватила лакомый кусок от Бирманской Империи…»

Моулмейн, как уже отмечал Энквист, имел в это время значительное европейское население — более двух тысяч человек. В нем быстро рос так называемый европейский город — явление типичное для колониальных стран. Это зеленый, тенистый район города, где редко и живописно разбросаны в тени пальм и манговых деревьев более или менее элегантные виллы. Такие районы и целые города в конце прошлого века росли по всей Южной и Юго-Восточной Азии и Африке. Они были таким же обязательным элементом колоний, как европейские яхт-клубы и тяжелые «колониального стиля» административные здания, до удивления чужеродные в странах Востока с их легкой и практичной архитектурой. Про этот «новый город», вернее, про население его Дмитриев писал: «Это все бары, высшее чиновничество, офицерство, которые не смешиваются с чернью».

А рядом кипел «туземный» город. Там Дмитриеву нравилось куда больше. И присутствие европейцев никак не стесняло. «Да и лучше, что не видно их чопорной неприветливости, презрительного отношения ко всему не английскому. А туземцы: и бирманцы и тальены (таланиги-моны. — Авт.) и карены… весь народ простой, бесхитростный, с которым очень приятно иметь дело».

Пребывание в Бирме запомнилось Дмитриеву на всю жизнь. И характерно, что сорок лет спустя, уже стариком, Дмитриев, полемизируя со сторонниками теории об исконном отставании «низших восточных рас», писал: «Не время и не место распространяться здесь об особенностях бирманской культуры… Но нельзя и не сказать, что это не дикари… это не дикость, а своя особенная культура… Не смотрите, что он прикрыт только коротенькой юбочкой, — он мыслит, он рассуждает, он по-своему образован, знаком с внутренней жизнью человека и думает о ней не меньше европейца, — конечно, своим особенным, не похожим на европейский, способом мышления».

Но наибольший интерес для нас представляет описание Дмитриевым бирманского театра — первое сообщение о бирманском искусстве в русской литературе, полученное из первых рук, причем пишет о бирманское театре знаток, занимавшийся этим вопросом в России сам поставивший ряд спектаклей.

Представления, на которых побывал русский путешественник, были приурочены к бирманскому Новому году, приходящемуся на апрель. Это праздник воды, знамение приближающегося муссона, граница сухого дождливого периодов.

Бумажные разноцветные фонарики освещали сцену, на которой молодые актеры давали представление, изображая в танце посев и уборку риса, различные ремесла, окраску тканей. Затем Дмитриев отправился в другой театр, где показывали пве — классическое бирманское представление, сюжетом которого обычно являются буддийские мифологические мотивы, сдобренные танцами и шутками.

«Перед нами открылся зрительный зал самый обширный, какой только может быть на Земле, — пишет Дмитриев, — потолок самого благородного стиля — голубой темный бархат, весь убранный блестящими серебряными звездами. Стены раздвинуты до самого горизонта — с одной стороны взгляд упирается в скат только что покинутой нами горы, покрытой сплошь густым лесом, впереди даль реки с многочисленными островами, которые виднеются на серебристой глади вод, как корзины цветов, а с боков кустарники. Пол зала зеленого бархата, слегка покат, как в амфитеатре».

Наконец по толпе, рассевшейся на пологом склоне холма, прошло движение. Казалось, еще ярче вспыхнули фонарики. Служитель разжег факелы, вытянувшиеся в ряд у сцены…

Путешественник не досмотрел пве до конца: ведь оно продолжается всю ночь и возобновляется на следующий день, как только стемнеет, — и так на неделю или больше. Сначала больше виделось необычное — красочность костюмов, резкость угловатых движений актеров, необычность инструментов оркестра и самой музыки, в которой европейскому уху так трудно уловить ритм и мелодию. Но постепенно очарование сказки, простого и тонкого искусства актеров захватило врача. «Все было просто, — вспоминал он. — Совсем, можно сказать, по детски, а между тем мы с интересом слушали и очень долго наслаждались чем-то новым, неожиданным, неслышным доселе». И уже казалось, что все понятно — актер ходил по сцене, танцевал, и видно было, как он хвалится своими подвигами, своими битвами со злыми демонами. А вот рассказ пошел о другом — о его любви и девушке, о том, как он лишился любимой…

Только когда ночь давно вступила в свои права, Дмитриев взглянул на часы: уже четыре часа он провел у сцены. Пора идти. На корабле будут волноваться.

И через много лет, вспоминая этот вечер, Дмитриев говорил друзьям, что мечта его — увидеть когда-нибудь бирманскую труппу в Ялте.

4

Во второй половине прошлого века начало бурно развиваться русское востоковедение. Наиболее крупные ученые-востоковеды (из тех, кто занимался проблемами Индии и Дальнего Востока) выросли среди исследователей восточной идеологии и философии, в первую очередь буддизма. Появление их трудов, а также публикация записок первых путешественников типа Энквиста и Дмитриева позволили русским читателям получить достаточно полное и конкретное представление о государственном устройстве, населении и истории Бирмы. Правда, информация, которая пришла из первых рук (а помимо этого появился ряд переводов работ английских авторов), была несколько ограничена тем, что русские корабли приставали лишь к портам Южной Бирмы, находившимся в английских владениях. Что же касается свечений о еще независимом Бирманском королевстве — Верхней Бирме, то они черпались русской общественностью только из работ иностранцев, которые, в первую очередь англичане, были зачастую тенденциозны.

Поэтому крайне интересны для нас сведения о первом русском путешественнике, попавшем в Верхнюю Бирму, тем более что он не только побывал в стране, но и познакомился с крупными бирманскими государственными деятелями, был тепло принят при бирманском дворе и сыграл определенную роль в развитии российско-бирманских отношений.

Мы уже отмечали, что в своих попытках установить отношения с другими государствами, как с соседними, так и с европейскими, правительство короля Миндона развило довольно значительную дипломатическую активность. И вполне естественно, что в поле его зрения попала и Россия, как возможный защитник от английской экспансии.

Еще в пятидесятых годах, во время Крымской войны, бирманцы внимательно следили за ходом военных действий, рассчитывая, что победа России над Великобританией и ее союзниками благоприятно скажется на положении Бирмы. Однако Россия потерпела поражение, интерес к союзу с ней временно погас. Тем не менее, когда в 1874 году в Иран было направлено бирманское посольство, в числе поставленных перед ним задач была и такая: попытаться установить связи с Россией через русского посла в Тегеране.

Посольству были вручены подарки для русского императора и письмо, подписанное первым министром Бирмы. Среди подарков, переданных русскому послу, был большой и красивый рубин, золотая шкатулка, украшенная драгоценными камнями, и несколько рулонов бирманских тканей. Закончив свою миссию в Иране, посольство Бирмы задержалось в Тегеране, ожидая разрешения русского правительства на поездку в Петербург. Идею посольства в Россию поддержал и шах Ирана, который весьма опасался британской экспансии. Однако император Александр II решил не портить отношений с Англией из-за отдаленной маленькой страны, и ответ его гласил: разрешения на поездку посольства а Россию не давать.

Английский Генеральный штаб к тому времени уже разработал план кампании по захвату Верхней Бирмы. Об этом знали не только в Калькутте, но и в Петербурге. Русский военный агент в Англии генерал-майор А. П. Горлов имел достоверные сведения о содержании плана войны Англии в Бирме. В его рапорте военному министру Д. А. Милютину от 7(19) июля 1875 года мы читаем: «План военных действий есть следующий: посадив войска на флотилию речных судов, отряд пойдет вверх по Иравади до столицы, взятием которой окончится и война». Горлов знал и о том, что во время движения этого флота по Иравади англо-индийские десантные войска должны взять и уничтожить береговые укрепления бирманцев. Русский генерал знал также, что англичане уже начали строить базу в 450 верстах от Мандалая, в Таетмьо, чтобы сосредоточить «все необходимое для войны». Лондон рассчитывал разделаться с Бирмой «в течение одной или в две недели». Но опытные английские колонизаторы не стали осуществлять этот план в 1875 году. Поход в Бирму был временно отложен. И это вовсе не потому, что Англия боялась проиграть войну. Нет. Более неотложными были дела у Лондона в других районах мира.

Тысяча восемьсот семьдесят пятый год был для британских политиков годом чрезвычайно бурной дипломатической деятельности. Шла подготовка к церемонии провозглашения королевы Виктории императрицей Индии. Укреплялись позиции Англии на Ближнем, Дальнем и Среднем Востоке. В том же, 1875 году Англия накупила у египетского хедива акции Суэцкого канала, направила в китайские воды флот и закрыла свою миссию в Пекине. Правительство Небесной империи струсило и в следующем, семьдесят шестом году подписало конвенцию, предоставившую Англии ряд привилегий в соседней с Бирмой Юньнани; кроме того, Англии было разрешено снарядить экспедицию в Тибет. Этими акциями устранялось вмешательство Китая в английские дела и Бирме в будущем.

Английская дипломатия шла также на обострение отношений с бирманским правительством, с тем чтобы или подчинить его воле Лондона, или создать повод для поенного вмешательства. Так, Миндону был предъявлен ультиматум, требующий отменить в отношении английских резидентов закон, обязывавший снимать обувь в присутствии бирманского короля. Как и ожидали в Лондоне и Калькутте, ультиматум был отвергнут, и выиграла от этого лишь Англия: Миндон был объявлен врагом европейцев, унижающим их достоинство. Однако до войны дело не дошло. Англия готовилась к покорению Афганистана, начинала операции в Южной Африке. В эти годы ее отношения с Россией временами настолько обострялись, что, казалось, вот-вот между ними вспыхнет война. Царское правительство, конечно, не беспокоила судьба покоренных Англией стран и народов. Царизм сам преследовал в Средней Азии такую же цель, что и правительство королевы Великобритании и императрицы Индии в других частях Азии и в Африке. Политика Лондона осуждалась в Петербурге постольку, поскольку она усиливала главную соперницу России на Востоке. Но положение России, особенно в связи с ее политикой на Балканах, было таково, что открытый конфликт с Великобританией не входил в расчеты царского правительства, и уж ни в коем случае оно не желало рисковать ради Бирмы.

Потерпев неудачу в первой попытке, бирманцы тем не менее не оставили мысли наладить с Россией дипломатические отношения.

Здесь на сцене появляется путешественник Николай Ненюков. К сожалению, документов, которые говорят о его путешествии, сохранилось всего два: это справка министерства иностранных дел, обнаруженная не так давно в Архиве внешней политики России, и письмо первого министра Бирмы по вопросу установления отношений с Россией, в котором также упоминается имя Ненюкова.

Справка датирована началом 1876 года. В ней говорится: «Русский путешественник г-н Ненюков, путешествуя весьма долго по свету, посетил в начале прошлого года все главные города Британской Индии и после того проехал в Бирманию. Прибыв в Мандале, главный город независимого Бирманского королевства, имея рекомендательное письмо к английскому агенту капитану Стро веру, г-н Ненюков был приглашен жить в доме сего агента, который и представил его королю».

Британский агент, как следует дальше из справки, сам сопровождал Ненюкова к королю Миндону. К сожалению, из справки неясно, как это произошло. Судя по дальнейшим событиям, визит этот ни в коей мере не отвечал интересам Великобритании и вряд ли английский агент по собственной инициативе представил Нонюкова королю. Вернее всего предположить, что о прибытии первого русского в Мандалай стало известно при бирманском дворе и король Бирмы выразил каким-то образом желание встретиться с ним. Тогда дальнейшее поведение английского агента вполне логично: лучше не отступать ни на шаг от русского, чем дать ему свободу действий. Тогда становится ясной и фраза из справки: Король через Стровера, служившего переводчиком, сделал г-ну Ненюкову несколько вопросов». Таким образом, ход беседы до какой-то степени агентом контролировался.

Справка, вернее всего, писалась со слов самого Ненюкова, и кое-какие детали, важные сегодня, но не казавшиеся важными самому путешественнику, в ней опущены. Так, в справке приводится вопрос короля, вполне понятный в свете желания Бирмы наладить отношения с Россией: «Он спросил его: скольку ему лет, находится ли на государственной службе и с какою долью путешествует». Но ответа Ненюкова нет. Очевидно, ответ удовлетворил Миндона, причем настолько, что ни не стал продолжать беседу в присутствии английского агента, а, дав согласие на поездку Ненюкова на север Бирмы, в город Бамо, пригласил его снова явиться ко двору по возвращении. При этом король подчеркнул (что любопытно, так как Миндон предпочитал без нужны не обострять отношений со всемогущим английским резидентом), чтобы пришел Ненюков к нему без англичанина, а в сопровождении «француза Давера», находящегося на службе короля. С этим «французом Давером» нам придется еще столкнуться, здесь же только отметим, что в справке министерства допущена небольшая ошибка: в отличие от приехавшего в Бирму вслед за Ненюковым Петра Пашино, Ненюков не сблизился (хотя и был знаком и позднее переписывался) с португальцем Фернаном д’Аверой — человеком интересным, своеобразным и не в пример многим другим европейцам, прижившимся в те годы в Мандалае, горячим сторонником сохранения бирманской независимости. Роль, которую избрал Ф. д’Авера, была не из благодарных. Другие, более дальновидные или более расчетливые европейцы (например, итальянский консул в Мандалае Андрино, о котором язвительно пишет Минаев) были просто-напросто агентами англичан и старались угодить тем, кого считали будущими хозяевами страны.

Итак, Миндон пожелал говорить с Ненюковым с глазу на глаз: д’Авера был доверенным лицом короля.

Ненюков побывал в Верхней Бирме и стал при этом одним из последних, кто видел в живых английского путешественника Марджори, искавшего наиболее выгодный путь из Бирмы в Китай (он был не первым английским путешественником такого рода) и вскоре погибшего при таинственных обстоятельствах на территории Китая. Гибель Марджори дала возможность англичанам начать шантаж Бирмы, якобы виновной в его смерти. И только выгодное для Бирмы стечение политических обстоятельств отсрочило английское вторжение. Правда, встреча Ненюкова с Марджори прошла незамеченной для падкой до сенсаций прессы, ибо в противном случае, вполне возможно, могла бы родиться легенда о «русской руке», причастной к гибели Марджори.

Когда Неиюков вернулся из Северной Бирмы, король без отлагательства принял его, и не один раз, а дважды. Ненюков не пишет о содержании этих бесед, говорит лишь, что «король о политике не говорил, а сказал только, чтобы Ненюков переговорил с его министрами». Однако можно предполагать, о чем шел разговор, так как мы знаем, какие темы поднимал король в беседах с приехавшим вскоре после Ненюкова в Бирму Пашино: по словам последнего, Миндон живо интересовался жизнью, историей России, даже прочел жизнеописание Петра Великого, подражать которому желал.

Любопытны темы переговоров Ненюкова с бирманскими министрами. «Министры спрашивали Ненюкова, — говорится в справке, — почему русский посланник в Тегеране не допустил бирманское посольство ехать в Россию?» Вряд ли бирманские министры были так наивны, что полагали причиной неудачи посольства произвол русского посла; но в их интересах было изобразить этот инцидент как недоразумение, дабы не закрывать дорогу к будущим попыткам такого рода: ведь иначе пришлось бы признать, что само русское правительство выступав против переговоров, а это можно было бы счесть оскорблением бирманскому правительству, после чего дальнейшие попытки контакта были бы бессмысленны. Ненюков ответил, что он об этом ничего не слыхал и не думает, чтобы русский посланник в Тегеране мог запретить кому нибудь въезд в Россию, но полагает, что если посланник посоветовал бирманскому посольству не ехать в Россию, то это, вероятно, потому, что «высшее русское правительство в С. Петербурге не желало бы вступить в сношения с бирманским послом низшего ранга против того, который был послан к английской королеве, и что государь император, самый могущественный государь в мире, не согласился бы, конечно, ни в коем случае допустить ведение переговоров иначе как с посланником самого высшего чина» (тут Ненюков не принимает дипломатической игры бирманских министров, однако, будучи человеком неглупым, предлагает свою, также удовлетворяющую гордость бирманцев версию случившегося).

Тогда министры делают следующий дипломатический шаг: Ненюкову предлагают отправиться еще на один прием к королю Бирмы и после разговора с ним отвезти русскому императору письмо с предложением о переговорах. Правительство Бирмы даже предложило Ненюкову оплатить ему проезд в Петербург и обратно, т. е. прервать путешествие для «командировки» в Петербург.

Неизвестно, каковы были мотивы дальнейших действий Ненюкова, но можно предположить, что на них отразился целый ряд факторов. Во-первых, у путешественника были свои планы и неожиданный перерыв в путешествии никак в них не входил: ведь подобная «командировка» заняла бы несколько месяцев. Во-вторых, он мог предполагать, и не без оснований, что русское правительство не изменит своей осторожной, выжидательной политики и поездка его будет бессмысленной, тем более что он был частным лицом, к мнению которого вряд ли стали бы прислушиваться в Петербурге. И, наконец, третье обстоятельство также сыграло свою роль: начинался буддийский пост, во время которого король по религиозным соображениям не мог встречаться с иностранцами и давать аудиенций даже частного характера, — а Миндон был очень набожным человеком. Значит, для того чтобы получить письмо, надо было надолго остаться в Мандалае, и все путешествие ставилось под угрозу. Наконец, в справке есть сказанные Ненюковым слова: «Г-н Ненюков, как частное лицо, старался, по возможности, быть осторожным в этом деле». Здесь, возможно, выступает на сцену английский резидент, в доме которого Ненюков жил. Вряд ли резидент был заинтересован в исполнении этого поручения, а путь Ненюкова лежал в Индию, в английские владения.

Однако все это не более чем догадки. Наверняка известно лишь то, что Ненюков, который спешил в Индию, обещал д’Авере сообщить о дате своего возвращения домой и это обещание исполнил.

Уже в Петербурге Ненюков получил письмо д’Аверы, в котором тот сообщал, что вскоре направит ему письмо от бирманского министра иностранных дел для русского министра Горчакова.

Но письмо все не шло, и Ненюков встревожился. Он написал д’Авере об исчезновении письма и предположил, что оно задержано англичанами. Если уж Ненюков об этом решил написать, видно, основания для такой тревоги у него были. Однако прошло еще несколько месяцев, и долгожданное письмо, пролежавшее, должно быть, довольно долго в соответствующих английских ведомствах, пришло. А вскоре пришло второе такое же, так как д’Авера поспешил с ответом Ненюкова к королю и тот приказал изготовить копию письма и вновь направить в Петербург.

Очевидно, Горчаков доложил об очередном послании бирманского правительства императору Александру II, и тот снова приказал не спешить с какими бы то ни было действиями. Ответ Горчакова министру иностранных дел Бирмы был вежливым… и совершенно не на тему. Русский министр благодарил бирманское правительство за теплый прием, который оно оказало Ненюкову, и выражал надежду на то, что и другие русские путешественники будут приняты в Бирме таким же образом; к этому добавлялось, что, если бирманские путешественники (не посольство, а именно «подданные его бирманского величества») соберутся в Россию, они тоже могут рассчитывать на теплую встречу.

Письмо это было получено бирманским правительством, и в Петербург полетело новое послание. Оно также сохранилось в архивах МИД. В нем министр иностранных дел Бирмы с первых строк возвращается к интересующей его теме: «Мой августейший государь всегда считал своим долгом устанавливать дружеские отношения и укреплять уже существующие с государями других великих наций, которые, подобно Бирме, дорожат своей независимостью… мой августейший государь, питая особые симпатии к великому государю Российскому и великому русскому народу, пытался осуществить свое королевское желание…» Бирманский министр вспоминает о письмах, посланных с Ненюковым, говорит о визите в Бирму армянского архиепископа Григория — в Бирме была большая и активная армянская община, через которую бирманское правительство также пыталось найти путь к установлению отношений с Россией. И наконец, рассказывает о приеме, оказанном в Бирме русским путешественникам Пашино и Хлудову. В письме говорится: «Они (т. е. Пашино и Хлудов. — Авт.) обещают, если я вручу им письма к Вашей светлости, приложить нее усилия, чтобы способствовать установлению дружественных отношений между нашими двумя правительствами».

Итак, на сцене появляются еще два человека, которые побывали в Бирме и даже связали себя определенными обещаниями, — такими, какие не осмелился взять на себя Ненюков. Кто же эти люди? Почему и как они попали в Бирму и каким образом стали столь хорошо знакомы бирманским министрам?