Настоящая радуга

1

Они могли встретиться на улице. А может быть, и встречались. Надо было спросить об этом Людмилу Александровну, но беседы с ней, интересные и долгие увлекали, и все время забывалось спросить: были ли Мерварты знакомы с Ерошенко.

В конце концов он мог заглянуть во Владивостокский университет. Мог и зайти к Мервартам. Больше того, они могли встретиться и в Индии, где они были в одно и то же время. А могли и не увидеть друг друга, не знать друг о друге: ведь Ерошенко пробыл во Владивостоке лишь неделю — спешил дальше на запад, и Мерварты еще оставались там.

Впрочем, не так уж важно, встретились ли они; важнее то, что их пути неоднократно пересекались и во времени и в пространстве. И уехали из России — царской — они почти одновременно. И вернулись — в другую эпоху, в другую Россию — они почти вместе. И в Бирме они были в одно и то же время.

Есть некоторое сходство в их судьбах. Заключается оно не во внешних биографических совпадениях (кстати, их и нет), а в другом. И Ерошенко и Мерварты, уезжая из России, были молоды, безвестны и неопытны. И когда через восемь лет странствий они возвращались домой, — это были люди с громким именем. Но ни Мервартам, ни Ерошенко и в голову не приходило, что они могли бы остаться там, где вполне устроены, где их знают, где можно прилично зарабатывать. Они рвались в голодную Россию, потому что долг их был разделить с ней и счастье и горе.

Александр Михайлович Мерварт погиб в тридцатых годах. Людмила Александровна Мерварт умерла недавно, в 1965 году, и многие из молодых, да и не очень молодых сегодня востоковедов, особенно специалистов по Индонезии, учились у нее. Она продолжала работать до самого последнего дня.

…B коридоре квартиры стояли стеллажи с книгами. Комната была свободна, пустынна, и лишь письменный стол был завален бумагами. Казалось странным, что в комнате почти нет предметов, напоминающих о путешествиях Мервартов. Глаза ожидали увидеть крисы, циновки, театральные маски на стенах. Ничего этого не было — только книги. Мерварты работали для музеев и все, что привезли, передали туда.

Людмила Александровна была безнадежно больна. Опа знала об этом и относилась к близкой смерти спокойно, но с неприязнью, как относятся к недугам, мешающим жить бурно, творчески, активно. Опа очень плохо видела, и толстые очки скрывали большие темные глаза.

Грузная старая женщина сидела в кресле у письменного стола. Когда же она начинала говорить, казалось, происходило чудо. У нее был молодой, звонкий, четкий голос и редкий дар логической, образной, экономной речи. Людмила Александровна говорила, и прошлое настолько зримо и объемно заполняло комнату, что нетрудно было забыть и о зимнем вечере за окном, и о невероятной удаленности Индии начала нашего века.

Людмила Мерварт рассказывала о путешествиях по Индии и Цейлону, о Бирме и Владивостоке.

К сожалению, о Бирме не так много, как хотелось бы, — пребывание экспедиции там, хоть и затянулось на два месяца, было не из счастливых.

2

Чиновник министерства народного просвещения сочувствовал девушкам. Он был уверен, что министр никогда не подпишет их прошений, но тем не менее бумаги взял и сказал:

— Пусть они останутся у меня. Как-нибудь я подложу их на подпись. А там посмотрим, что выйдет…

Девушек было трое. Окончив Бестужевские курсы они решили держать экзамен за университетский курс для поступления на государственную службу. Женщинам это было строжайше запрещено, ибо по представлениям власть имущих даже само словосочетание «женщина — государственный служащий» было крамольно грозило устоям.

Неожиданно сменился министр. Им стал некий Кассо, человек ничуть не прогрессивнее своего предшественника. Но именно его вступление на должность позволило «заговорщикам» провести тщательно разработанную операцию.

…Чиновники в парадных вицмундирах, с регалиями от скромного Станислава до Владимира на шее — перешептывались, выстроившись в зале, в ожидании знаменательного момента — выхода нового министра.

А министр задержался в кабинете. Не по своей воле. В последний момент его остановил чиновник с папкой в руках.

— Ваше превосходительство, не соблаговолите ли подписать несколько бумаг? Это займет всего три минуты. Четвертый день, как мы не можем разрешить эти мелкие вопросы.

Министр вздохнул и нагнулся над папкой: он не хотел показаться бюрократом.

Сверху лежала просьба истопника министерства отпустить его на три дня в деревню: отец помирает. Министр поморщился и подписал. Вторая бумага оказалась такой же незначительной. Третью он подписал не читая. Сквозь полуоткрытую дверь кабинета доносился сдержанный гул актового зала.

Заявления бестужевок лежали в середине пачки.

На следующее утро в некоторых газетах появились сообщения о том, что министр просвещения разрешил женщинам сдавать государственные экзамены.

И министру ничего не оставалось, как подтвердить свое согласие… и одновременно выразить уверенность, что девушкам не выдержать экзаменов.

…Людмила вошла в комнату. За длинным, покрытым зеленой скатертью столом восседал председатель комиссии. Он был вежлив, почти галантен, и в отеческой улыбке его трудно было разгадать угрозу.

— Итак, в чем же вы намереваетесь совершенствоваться?

— Хочу стать преподавателем германских языков.

— Похвально, похвально. Однако я посоветовал бы вам отказаться от своего необдуманного намерения. Такая милая девушка… не выдержите… раскаетесь… не справитесь… противоречит назначению женщины…

Речь председателя стекала ровным ручейком с его узкой бороды и разливалась по комнате вязкой жижей недоумений, убеждений и скрытых угроз.

— И все-таки я хотела бы узнать, когда и в каком порядке я буду сдавать экзамены.

— Что ж, если вы упорствуете… Итак, государственных экзаменов всего три, и на них дается шесть педель. Вам это, очевидно, известно, но мы, к сожалению, не можем дать вам шести недель. Придется сдавать все экзамены за тринадцать дней. И еще одна деталь… — Отеческая улыбка снова возникла на лице председателя. — Вам придется сдавать не три экзамена, а тринадцать…

— Я согласна.

— Так, так… Вы, оказывается, упорны. Тогда разрешите преподнести вам еще один, несомненно, приятный для вас сюрприз. Вам придется держать еще один экзамен, четырнадцатый. Санскрит… Для вас, наверно, не секрет, что мертвый язык санскрит очень важен для…

Председатель так и не придумал, для чего важен санскрит, и замолчал, направив острие бороды в лицо девушки. Но сквозь полуприкрытые веки он увидел на лице Людмилы улыбку. Улыбка его смутила. Он наклонил голову и присмотрелся внимательнее. В самом деле улыбка.

— Так вы отказываетесь от экзамена? — Но в голосе председателя не было уверенности. Он уже немного побаивался своей противницы. Вряд ли вы сможете выучить этот язык за тринадцать дней.

— Знаете, я тоже считаю, что лингвист должен знать санскрит. Зимой я занималась этим языком с профессором Ольденбургом. Экзамены не представят для меня труда.

И тут председатель не выдержал. Он выдал себя.

— Нам об этом не сообщили!

— А если бы сообщили?

— Тогда… тогда бы мы заставили вас сдавать литовский язык. Его-то вы не знаете, надеюсь?

— Знаю. Я его выучила прошлым летом. Очень интересный язык. И знаете, кое в чем близок к санскриту.

Председатель комиссии не захотел продолжать беседу…

Экзамены выдержали все трое. Министру просвещения пришлось стерпеть эту пощечину.

Людмилу послали преподавать немецкий язык в школу для испорченных юношей… «…Но уже через год меня перевели в обычную гимназию. Здесь я познакомилась с моим будущим мужем — Александром Михайловичем. Он тогда работал в этнографическом музее. Туда перешла и я. А вскоре Академия наук послала нас в Индию и на Цейлон в командировку года на два…

5 мая 1914 года пароход «Екатеринослав» отчалил из Одессы…»

3

Конечно, путешествовать вдвоем приятнее, особенно если вы недавно поженились и любите друг друга. Но еще на пароходе Мерварты решили, что интересы дела превыше всего. Хоть необъятного объять не удастся, надо к этому стремиться. И для этого экспедиция будет разделена на Цейлоне на две группы. На группу, состоящую из Людмилы Мерварт, и группу, состоящую из Александра Мерварта.

Но перед тем как разделиться, Мервартам предстояла предварительная работа — ознакомление с материалами музея в Коломбо, занятия языками, завязывание знакомств на Цейлоне и сбор первых коллекций.

Трудились как проклятые. Только молодость и отличное здоровье спасали от переутомления. Шутка ли сказать: «Екатеринослав» прибыл на Цейлон 25 мая 1914 года, а 27 июля — всего через два месяца — Мерварты отправили на родину в четырех громадных ящиках этнографическую коллекцию, состоящую из более чем тысячи экспонатов.

Покажите эту цифру любому этнографу. Добавьте при этом, что у членов экспедиции очень ограниченны средства, что они при этом не готовы еще к большим поездкам, что они крайне заняты подготовкой к настоящей экспедиции. И вам ответят: для этого нужно или сказочное везение или особо редкий талант собирателей.

Через две недели после отправки коллекций началась мировая война. Пароход остановился в Александрии, выгрузил ящики с коллекциями и оставил их там на хранение. Но Мерварты узнали об этом только через несколько лет и тогда же узнали, что ящики эти пролежали три года в порту, а затем были проданы с аукциона, потому что за хранение их никто не платил. Это была первая крупная потеря экспедиции. Среди тысячи предметов в ящиках находились: полный набор масок для маскарадных представлений, почти все инструменты цейлонских ремесленников, множество предметов домашней утвари и произведений народного искусства.

Война немедленно ударила по экспедиции. Академии наук стало все труднее изыскивать для нее деньги — в министерстве финансов отмахивались: «Какая еще тропическая экспедиция? Не видите разве, господа, что война идет?» — и средства приходили нерегулярно. Нет, точнее оказать, — случайно: неожиданно поступал чек из Петербурга, и никак нельзя было предугадать, когда он поступит и на какую сумму. Экспедиция частично вынуждена была перейти на самообеспечение.

Мерварты огорчились — отныне придется зачастую сказываться от ценнейших вещей. Но что делать. Главное — экспедиция продолжается.

Другая неприятность, связанная с войной, заключаясь в том, что русским путешественникам запретили бывать среди горных племен, в местностях, находящихся вдали от центров управления колонии. «С целью предохранения индийских владений от возможных нежелательных для британского престижа явлений, бдительней надзор за иностранцами, который существует и в мирное время, усилился до весьма стеснительных для нашей работы размеров».

Итак, после того как первая партия экспонатов была упакована, описана и отправлена на Родину, настало время начинать работу как следует. Обязанности были разделены следующим образом: Людмила должна была отправиться в сингальскую семью в деревне Ампития, а Александр покинул гостиницу и переехал в буддийский монастырь под Коломбо, чтобы под руководством настоятеля монастыря изучить досконально буддизм хининна, изучить получше язык пали и структуру буддийской церкви на острове.

…Дорога из Канди в Амлитию напоминала широкую аллею, прорезанную в джунглях. Рикша неторопливо бежал по пыльной, мягкой земле. Людмила была счастлива: наконец-то она едет в сингальскую деревню.

— А-а-аа! — вдруг отчаянно закричал рикша, выронил оглобли коляски и в мгновенье очутился на дереве.

В полной растерянности Людмила оглянулась по сторонам. По-видимому, случилось что-то страшное, но на первый взгляд лес был таким же мирным, как минуту назад.

— Не ходи туда! Кобра!

Змея лежала поперек дороги — хвост в кустах. «Вот повезло, — подумала Людмила, подходя к кобре. Сколько читала о них, сколько слышала, но никогда не представляла, что кобра так велика». Змея подняла голову и угрожающе раздула шею. Она раскачивала головой, готовясь к нападению. Людмила наклонилась над змеей — ей просто не пришло в голову, что кобра может на нее напасть. «Даже и не знаю, — рассказывала потом Людмила Александровна, — то ли змею «смутил» пристальный взгляд моих близоруких глаз, то ли ею овладела жалость к такому несмышленышу, но кобра опустила голову и мирно уползла».

Людмила подобрала чемодан, рикша слез с дерева.

Дорога шла в гору, солнце пекло немыслимо, но рикша несся вперед со сказочной быстротой. «Пожалей себя», — уговаривала его Людмила, но при звуке ее голоса рикша припускал еще сильнее. Вот и деревня. Людмила поздоровалась с хозяевами, прошла в отведенную ей комнату. За окном слышались голоса. Людмила подошла к окну. Рикша мерным голосом не то пел, не то рассказывал что-то. Все жители деревни столпились вокруг него. Только тут до Людмилы дошла вся нелепость ее поведения. Какой же дурой она показала себя перед сингальцами. Теперь хоть на улицу не выходи. Пальцами будут показывать.

Но вошедшие хозяева не показывали на нее пальцами, а молча склонились в поклоне на пороге. Жители деревни весь день с поклонами уступали ей дорогу, на вопросы отвечали почтительно, но односложно, и старались отойти от гостьи как можно скорее.

Оказывается, рикша действительно рассказал о дорожном происшествии, рассказал все как было, не прибавив от себя ни слова, но в его изложении встреча со змеей выглядела так…

Царственная кобра, владычица джунглей, выползла из леса, услышав, что важная особа едет по ее владениям. Гостья вышла из коляски, подошла к ней. Кобра несколько раз низко поклонилась гостье, потом они о чем-то пошептались, и кобра послушно уползла обратно в джунгли. «Если кобра — владычица джунглей, то кто же тогда наша гостья?»

Слушатели все поняли… Правда, они не знали, добрыми или злыми духами повелевает Людмила, но когда через день она вскрыла нарыв на ноге девочки и девочка поправилась, все поняли, что Людмила — владычица именно добрых духов.

«Я прожила в этой деревне несколько месяцев.

С первого же дня меня поразило господствовавшее и доме изысканно-вежливое, прямо рыцарское отношению к женщинам. Правда, они делали свою работу, но если хозяин, его сыновья или мальчики-слуги видели, его им что-нибудь трудно поднять или поставить, то сейчас же кидались на помощь… Кроме того, бросался в глаза вежливый, почтительный тон, употреблявшийся мужчинами по отношению к женщинам».

…Однажды в дом прибежала соседка.

— Меникэ (так звали хозяйку), где Людмила?

— Что случилось?

— Сугандхи умирает.

— Как так?

— Она легла и скоро умрет.

— Заболела?

— Нет, умирает.

Ничего еще не понимая, Людмила покидала в сумку все лекарства, которые у нее были с собой.

Завидев Меникэ и Людмилу, спешащих к дому Сугандхи, из хижины по обе стороны улицы выскакивали женщины и присоединялись к ним. Много ли в деревне новостей? Все знали, что с молодой женщиной случилось что-то неладное.

Перед дверью в хижину женщины остановились, пропустив вперед Людмилу и Меникэ. В углу возле двери в кухню на циновке лежала исхудавшая молодая женщина, почти девочка. Она была закутана в голубое застиранное сари. На шее не было ожерелья, на пальца ни одного кольца. Длинные густые волосы рассыпались по циновке. Сугандхи больше ни в чем не нуждается и этом свете, она отдает все, что у нее есть, своему мужу, сама же хочет умереть.

— Что случилось с тобой, дорогая?

Сугандхи долго молчала. Она не хотела ни с разговаривать.

— Меня ударил муж.

— Этого не может быть.

— Меня ударил муж, и я хочу умереть.

Одна из женщин в дверях услышала слова Сугандхи. И уже через несколько секунд за дверью послышались голоса мужчин. Людмиле показалось, что все мужчины деревни ждали где-то поблизости, однако не заходили, полагая, что все это женские причуды. Но тут… Он ударил жену!

— Она же может подумать, что у нас в деревне бьют женщин! — возмущался кто-то за дверью.

— Вот что, Сугандхи, — сказала наконец Меникэ — Твой муж Веллепола больше тебе не муж.

— Но куда я денусь? Я лучше умру.

— Зачем тебе теперь умирать? Ты свободная женщина. Людмила, побудь с ней, я схожу домой и принесу все, что нужно. Она не возьмет ни одной вещи из дома этого человека. Она будет теперь моей старшей дочерью и твоей сестрой. Хорошо?

…Вечером муж Сугандхи возвращался с поля. Вот он здоровается с проходящими соседями. Но те его не видят. Смотрят мимо. Окликнул мальчика. Тот ничем показал, что услышал его голос. Сказал что-то проходившей женщине. А та запела песенку, глядя перед собой. Веллепола огляделся. Мирная, тихая улица. Но на этой улице нет Веллеполы, нет для него места.

Пять дней, пока Сугандхи поправлялась, деревня бойкотировала Веллеполу. На шестой день дверь в сад Меникэ отворилась, и, не входя во двор, Веллепола бросился на землю. Он молча лежал в пыли. Меникэ не спеша спустилась с веранды и заперла калитку.

Но вечером того же дня не выдержала Сугандхи. Она, ставшая старшей дочерью в семье, разносила гостям угощение.

— Веллепола сердился на меня за то, что я не умела хорошо готовить, но Меникэ выучила меня, и теперь Веллепола не будет на меня сердиться.

— Ты хорошо оказала. Он никогда не будет на тебя сердиться. Мы его проучили. А если что — помни, что ты наша дочь.

Наутро Веллепола снова улегся в пыль. На этот раз калитку не закрыли. Хозяин дома вышел к нему и принялся его ругать за то, что он посмел ударить женщину. Веллепола плакал от радости. Потом он поклонился хозяину, Меникэ, Людмиле, своей жене, односельчанам.

4

Закончив работу на Цейлоне, Людмила и Александр направились в Индию. К этому времени Академия наук почти перестала присылать деньги, и Александр Михайлович, чтобы не бедствовать, работал в Калькуттском музее, писал книги об индийском театре, музыкальных инструментах, составлял каталоги. Отдыхать особенно не приходилось: чуть поднакопятся деньги — и в путь. Лесам, Манипур, леса Декана… На повозках, пешком, верхом.

«Зимой мы приехали в Мадуру, старинный город на крайнем юге Индии. В кварталах бедняков свирепствовала холера. Из одной-единственной больницы, которую опекали миссионеры, обежали все. И санитарки и сестры… На шестьдесят коек было шестьсот больных, обслуживала которых… одна женщина. Никому из обитателей европейского квартала и в голову не приходило помочь ей…»

— Вот что, мисс Паркер, — неожиданно грубо сказала соседка Людмилы, — вы, миссионеры, соорудили здесь эту больницу, чтобы ловить души, и выпутывайтесь теперь как знаете…

Мисс Паркер резко повернулась и сбежала с веранды английского клуба.

Людмила допила кофе. Попрощалась с дамами. Заглянула на теннисный корт и перекинулась парой слов с Александром. Потом вышла на улицу и спросила у первой же встречной женщины, несказанно изумив ее знанием местного диалекта: как пройти к госпиталю миссии…

— Я ничего не понимаю в медицине, — оказала она измученной, растерянной и злой мисс Паркер, — но дать градусник, вынести горшок да напоить больного я смогу…

— Что ж, если вы и в самом деле хотите мне помочь, то есть помочь больным, приходите завтра с утра… кстати, вам о престиже белого человека говорили?

— Говорили.

— И не тронуло?

— Я русская. Так что английский престиж не пострадает.

— Так вы та самая путешественница?

— Наверно, та самая. Слухи передвигаются быстрее людей.

…Утром больница показалась Людмиле еще более удручающей, чем накануне. Не только на полу в палатах, но и в коридорах, на веранде, во дворе больницы лежали люди. В тот день Людмиле пришлось ассистировать при четырех операциях. Закончив операции, мисс Паркер и Людмила обошли больных, оказали им возможную помощь, накормили шестьсот человек.

Так они работали вдвоем четыре дня, вставая в пять и ложась в полной темноте, вскакивая по многу раз за ночь. На пятый день в семь утра прибежал аптекарь.

— У меня была больна тетя в соседней деревне, — смущенно объяснил он. — Теперь по милости богов она поправилась, и я могу вернуться к своим обязанностям.

К обеду вернулась операционная сестра, на следующее утро еще четыре сестры и несколько санитарок.

— Ну что ж, мисс Паркер, — сказала тогда Людмила, — очевидно, я больше не нужна и могу вернуться к своим делам.

— Ради бога, останьтесь, — взмолилась неожиданно Паркер, — приходите хоть на несколько часов. Неужели вы не понимаете, что происходит? Все немедленно убегут в тот же момент, как узнают, что вы ушли.

Мисс Паркер была права. «Мы знали, что русская мемсахиб, — говорили потом санитарки, — ничего не получает за свою работу в больнице. Доктор Паркер — миссионерша, и ей платит ее религия, ее жрецы, ей за что обещан вечный рай. А эта русская ни разу не ходила в церковь, и неизвестно даже, в какого бога верит. И уж если она пришла работать просто так, значит, болезнь не страшна и мы тоже можем вернуться в больницу».

Три месяца Людмила работала в госпитале — пока не кончилась эпидемия.

«Было трудно, изматывалась я как никогда до этого, но была очень довольна. Я же оставалась ученым, и женщины помогали мне собирать разные этнографические предметы для нашей коллекции. Мне очень хотелось достать набор всего кухонного приданого невесты, и я попросила одну браминку из моих больничных друзей пойти со мной на рынок, чтобы купить все приданое будто для своей дочери…»

Мотоцикл, на котором ехали Людмила и Александр, как назло, заглох у самого города. Их обогнала машина фабриканта-англичанина. Автомобиль завернул за угол, и тут же раздался крик…

Мерварты бросили мотоцикл и побежали туда. Оказывается, англичанин врезался в группу рабочих, возвращавшихся с вечерней смены, сбил паренька и, не останавливаясь, уехал дальше.

Мервартов пропустили к раненому. У парня была сломана нога. Александр Михайлович перетянул ему бедро своим ремнем, потом они подкатили с помощью рабочих мотоцикл, положили мальчика в коляску и повезли в больницу.

Разбудили врача, и при свете принесенной кем-то из соседнего дома керосиновой лампы врач и ассистировавшие ему Мерварты вправили кости, наложили шины. В дверях толпились люди; мать мальчика, вдова, плакала на плече у Людмилы: парень был кормильцем в семье.

Уходя, Мерварты собрали все какие были в карманах деньги, отдали их матери мальчика, обещали поговорить с английским комиссаром (что впоследствии и сделали — мальчику все-таки уплатили компенсацию за увечье) и, оставив мотоцикл в больнице, — коляска была вся в крови — пошли пешком домой.

Утром мотоцикл, начисто отмытый, стоял у двери дома. Кто-то из рабочих, привезших его, повесил на ручку гирлянду цветов. Приятельница Людмилы, уже знавшая о ночном происшествии, ждала ее, чтобы идти, как они и условились накануне, на базар…

Они подошли к одному из торговцев, и стали выбирать посуду и кухонные принадлежности. «Покупаю приданое для дочери», — оказала торговцу спутница Людмилы. Объясняя, для чего служит каждая вещь, женщина тут же шепотом предупредила Людмилу, что, все вместе обойдется очень дорого — рупий пятьсот, даже если продавец не догадается, что это покупается дли Мерварт (чужеземцам на индийских базарах все продавалось чуть ли не вчетверо дороже).

Продавец отобрал все, что просили, потом сказал что нужно взять еще похожую на шашки игру, в которую молодожены играют в первый месяц семейной жизни, когда родители деликатно не посещают молодых, чтобы те могли сжиться друг с другом, положил еще медную трубку для раздувания огня в очаге и нескольео мелочей… Подумал, прикинул на счетах и сказал: «Пятьдесят рупий».

Спутница Мерварт осторожно спросила: «Вы не ошиблись?».

В ответ продавец улыбнулся. «А вы разве не знаете, что сегодня ночью случилось?» — «Знаю». — «А я знаю, еще шире улыбнулся продавец, — что ваша дочь два года, как замужем, а внучке вашей рано еще выходить замуж».

5

«До нас дошла весть, что в России революция.

Александра Михайловича пригласили к губернатору и предложили продать за пятьдесят тысяч фунтов стерлингов собранные коллекции — десятки внушительных ящиков лежали в специальном подвале музея. Александр Михайлович отказался, отказался он и от постоянного места в музее, отказался переехать в Англию для того, чтобы продолжать работы над изучением индийской этнографии в британских университетах.

После этого мы сразу стали «красными». Нас перестали приглашать в гости. Александра Михайловича предупредили, что его услуги более не нужны британской короне».

А ведь до этого, когда путешественники, собрав коллекции в Ассаме, вернулись в Калькутту (денег не было, Людмила была измучена тяжелой формой малярии), музей в Калькутте выделил специальные средства, чтобы назначить Александра Мерварта заведующим этнографическим отделом. За шесть летних и осенних месяцев 1917 года Мерварт привел в порядок, описал и выставил коллекции, составил по ним подробный путеводитель. Пока Людмила поправлялась, начальник экспедиции часто выступал с докладами в Бенгальском Обществе изучения Азии. Выздоровев, Людмила устроилась преподавательницей в колледж. Все это дало возможность не только прокормиться, но и купить полный набор марионеток кукольного театра, заказать несколько моделей, демонстрирующих быт бенгальской деревни, и еще несколько сот экспонатов. В общем, экспедиция продолжалась.

Но в ноябре 1917 года деньги, отпущенные музею на должность заведующего этнографическим отделам, неожиданно перестали поступать, и отношение английских властей к Мервартам резко ухудшилось. Что делать дальше? Ведь просто так домой не уедешь: во дворе музея, под временным навесом, стоит более двадцати объемистых ящиков с коллекциями, собранными за последний год. Да и кто сейчас повезет в Россию, где, судя по английским газетам, царит жестокий террор большевиков, разруха, где погибли наука и культура и наступила беспросветная ночь?

— Может быть, останетесь? Тогда найдется и место в музее, найдутся и деньги. Мы вас ценим, господин Мерварт. И высоко ценим вашу супругу…

Мерварты не верили в беспросветную ночь. Решение принято: немедленно уезжать в Россию.

И тут, на счастье, подвернулся пароход «Евгения». Этот пароход ушел в дальний рейс еще в 1916 году и кружил со случайными грузами по Индийскому океану. Пока шла война, фрахт всегда находился, и «Евгения» скиталась по чужим портам, грузила джут и копру, риг и олово. Но, когда в ноябре стало известно, что в России победила революция, команда решила свернуть торговую деятельность, отправиться домой и передать пароход рабочему государству.

Мервартов согласились взять на борт, но коллекции пароход забрать не мог. Во-первых, на борту был груз, который по дороге во Владивосток надо было завезти в Японию, во-вторых, просто не было времени перевезти в порт и должным образом погрузить ящики. И, в-третьих, сами Мерварты, не зная, каким будет путь домой, сочли за лучшее оставить коллекции у друзей: в музее работали индийские ученые, которые поклялись сохранить экспонаты и при первой же возможности отправить их в Россию.

Сообщение об отплытии «Евгении» было отправлено телеграфом по пути следования судна. Пароход уходил из Калькутты официально, документы были в порядке, да и власти не успели принять решение — отпустить его в Россию или задержать. Поэтому, несмотря на волнения последних дней, таможня дала «добро», и «Евгения» вышла в Бенгальский залив.

Пароход был невелик, не нов, шел довольно медленно. Мерварты старались работать, приводили в порядок записи, негативы и фотографии — обширный архив экспедиции. Правда, работалось совсем не так, как в Индии: за четыре года экспедиция устала, оба ее члена перенесли и малярию, и дизентерию, и тропическую лихорадку. Да и на пароходе было шумно, не смолкали споры: среди матросов нашлись и сочувствующие большевикам, и эсеры, и даже анархисты. Странно было, четыре года не слыша ни одного русского слова, оказаться в гуще споров, когда вокруг кипела Россия в миниатюре.

А тем временем телеграф отстукивал переговоры между Калькуттой и Рангуном, куда «Евгения» должна была прийти. И пока она шла через залив, британские власти приняли решение: корабль в Советскую Россию не выпускать.

6

В Рангуне должна была быть недолгая стоянка, дня три-четыре. Мерварты решили, что успеют собрать кое-что для своего музея: ведь им не привыкать работать быстро. Тем более что им удивительно повезло: за день до отъезда неожиданно пришел запоздавший перевод из Петрограда — 400 фунтов стерлингов. Из них заплатили за хранение коллекций и еще остались две с половиной тысячи рублей золотом — сказочные деньги, на которые можно накупить еще с десяток ящиков этнографических ценностей. Так что Рангуна путешественники ждали с нетерпением.

Вода вокруг пожелтела: «Евгения» входила в устье Иравади, выносящей далеко в море собранный в долинах ил. Потом у горизонта показались туманные полоски-низкий берег дельты. Лоцманский катер дежурил у океанского буя. На катере рядом с лоцманами и таможенниками стояли солдаты.

— «Евгения»? Порт приписки Владивосток? Вы арестованы. Просим следовать за нами.

Пароход был задержан английскими властями, а пассажиры и команда (правда, пассажиров формально и не было: Мерварты были внесены в судовой журнал как члены команды) свезены под конвоем на берег.

Кули и матросы с других кораблей, стоявших у причалов рангунского порта, удивленно оборачивались. Усиленный наряд войск встречал этот небольшой пароход. С борта сходили люди, за каждым шли солдаты. По порту разнесся слух, что задержан немецкий шпионский корабль. Люди разговаривали между собой на непонятном языке, и уверенность в том, что они немцы, охватила порт.

У ворот порта ждали тюремные фургоны. Александр Мерварт взглянул на выглядывающий из-за прибрежных зданий золотой конус пагоды Суле и сказал:

— Вот и совершили еще одну экскурсию.

Никто не ответил. Уже откричали, отспорили, отругались с равнодушными солдатами и таможенниками. Команда арестована и что будет дальше — одному богу известно.

— Ничего, Саша, — ответила Людмила уже потом, когда они тряслись на жестких скамейках фургона, — Не будут же нас в тюрьме держать. Разберутся, отпустят.

— Так и отпустили, — мрачно сказал механик. — Хотя вам-то что, напишете друзьям в Индию — отпустят.

— Не напишу, — улыбнулся Мерварт, — Вместе сели, вместе выйдем.

Он так и остался в тюрьме членом команды.

Рангунская тюрьма похожа на крепость. Высокий каменные стены, обнесенные поверху колючей проволокой, тянутся на километр. И вход в нее — ворота в стене — кажется входом в крепость. Внутри — двухэтажные здания, пыльный плац, так что можно подумать, что это не тюрьма, а казармы. По двору под охраной стражников, а то и вовсе без охраны бродят заключенные. Коршуны кружат над плацем, и верхушки пальм кое-где поднимаются над тюрьмой, напоминая, что они стоит в тропиках.

Людмиле повезло — ей выделили отдельную камеру. Остальная команда была помещена в две общие камеры. Правда, вместе с бирманцами не посадили и даже встречаться с ними не разрешали. Когда же до заключенных бирманцев дошел слух, что в тюрьме не немецкие шпионы, как решили вначале, а русские революционеры, которые хотели свергнуть английскую власть в Бирме и освободить ее от англичан (легенды рождаются быстро особенно когда есть в них нужда), то они стали подходить к русским во дворе и, улыбаясь, что-то говорили. Стража отгоняла их. Стражники тоже чувствовали себя неловко: белым вроде бы в этой тюрьме быть не положено, тюрьма — место для туземцев. А тут белые, сразу двадцать человек, и даже одна леди. На всякий случай — выяснится, что ошибка, так может пригодиться — жена начальника тюрьмы приказала отнести Людмиле и камеру матрац и простыни — свои, чистые.

Сначала заключенные думали, что их освободят завтра. Потом — послезавтра. Капитан с Александром требовали, чтобы в тюрьму прислали адвоката, писали жалобы. Начальник тюрьмы безотказно поставлял бумагу и чернила и переправлял жалобы в Секретариат — мрачное красное здание недалеко от порта. В Секретариате жалобы принимали и ничего не отвечали начальнику тюрьмы. Да и что можно было ответить? Чиновники Секретариата сами слали запросы в Индию, но ответа тоже не получали: очевидно, в Калькутте не могли придумать, что делать с русскими дальше.

Прошла неделя, другая. Чтобы товарищи не падали духом, Александр, Людмила и помощник капитана устроили для матросов школу, в которой преподавали английский язык, математику, литературу. В школу ходили почти все. Вечерами пели песни — певицей номер один была Людмила. Она боялась сначала, что забыла за четыре года все на свете. Оказалось — нет. Начальник тюрьмы, называвший Александра господином профессором, приносил ему газеты. В газетах говорилось, что дни большевиков сочтены, что Россия погибла. Верить в это не хотелось.

Чтобы не скучать, неутомимый Мерварт пошел к начальнику тюрьмы, попросил у него картона, спирта, ваты и булавок. Начальник страшно удивился, сообщил, что дать этого не может: не положено заключенным иметь в тюрьме такие предметы.

— Мы не считаем себя заключенными, — с изысканной вежливостью ответил Мерварт. — Мы почитаем себя вашими гостями. А вас — хозяином гостиницы.

Начальник тюрьмы натянуто рассмеялся. Вечером того же дня требуемые предметы были принесены в камеру.

К фонарям у входа в камеры слетались ночью насекомые — массы насекомых самого экзотического, устрашающего вида. Они облаками окутывали фонари, так что казалось, что фонари спрятаны в громадных марлевых чехлах. Мерварт давно собирался заняться энтомологией, но в Индии были более важные дела, а вот сейчас выдались свободные дни. Нашлись добровольцы-помощники. Механик ведал коллекцией ночных бабочек, сам Мерварт занимался жуками. Начальник приходил в камеру, смотрел на ширящиеся коллекции, качал головой и приказывал принести заключенным фруктов. Он пребывал в состоянии постоянной растерянности.

Прошел месяц. Людмила, которая могла очаровать кого угодно, проделала это с женой начальника тюрьмы.

— Дай мне десять фунтов, — оказала она мужу.

— Зачем тебе здесь деньги?

— Этнографией буду заниматься, — улыбнулась Людмила. — Зачем же нас командировала Академия паук?

Мерварт не стал спорить. Отправился в тюремную контору и взял из принадлежащей ему суммы десять фунтов.

Теперь жена начальника тюрьмы также была подключена к бурной деятельности, разгоревшейся в тюрьме. С утра она отправлялась на базар или к пагоде и покупала там для Людмилы кустарные изделия, посуду, марионеток… Правда, иногда Людмила кляла ее на чем свет стоит (про себя, конечно): госпожа начальница никак не могла взять в толк, что Людмиле нужны настоящие народные изделия, а не подделка под английски и ширпотреб. Но все-таки вскоре камера стала напоминать обычную комнату, такую же, как и те, в который Людмиле приходилось останавливаться за четыре года, — этнографические коллекции начали выселят: вытеснять Людмилу.

Когда минул второй месяц, школа распалась. Люди начали терять надежду на освобождение. В тюрьме было жарко, пыльно, грязно, и начальник тюрьмы уже снизил уровень доброжелательности. Калькутта настойчиво отказывалась решить вопрос о пленниках, большевики все никак не отказывались от власти в России, и похоже было, что команда «Евгении» останется здесь надолго.

И вдруг на шестьдесят седьмой день плена начальник прибежал к арестованным.

— Вы свободны, господа, — сказал он торжественно. — Вас приказано отправить домой.

— А «Евгения»?

— «Евгения» конфискована, как вражеское судно ведь Россия вышла из Антанты и заключила мир с Германией. Но не огорчайтесь. Вас отвезут во Владивосток бесплатно.

За два дня, оставшиеся до отхода парохода, державшего путь в Японию, Мерварты не только успели уложить новые коллекции (как хорошо, что не взяли с собой ящики из Калькутты — неизвестно, что стало бы с ними за два с лишним месяца), но и совершили экскурсии по Рангуну, побывали у ремесленников, на базарах, в монастырях, много фотографировали и полностью игнорировали шпиков, которые неотступно сопровождали членов команды «Евгении».

— Сюда мы просто обязаны вернуться, — сказали Людмила, когда они уже стояли на палубе парохода и золотая пагода Сириама начала отплывать назад, скрываясь в жаркой полуденной мгле.

— Может быть, и вернемся. Только не в качестве пленников, — ответил Александр.

7

Но на этом путешествие не кончилось. Мервартам предстояло еще не один год провести вдали от дома.

Во Владивосток им удалось попасть лишь в конце лета 1918 года, после долгих остановок в Сингапуре, Пенанге, Гонконге, Шанхае, пересадок на попутные пароходы, новых задержек, переговоров с местными властями и угроз.

Они попали во Владивосток раньше, чем Ерошенко, но второй половине 1918 года. Дальний Восток уже был отрезан от остальной России фронтом гражданской войны. Прорваться через фронт, имея на руках часть коллекции, было совершенно невозможно. Тогда Мерварты, энергии которых можно только позавидовать, дали телеграмму в Калькутту, прося выслать коллекции. Они решили поработать во Владивостоке, причем поработать с полной отдачей. В городе, спасаясь от гражданской войны, собралось довольно много бывших преподавателей сибирских университетов и институтов, студентов, оторванных от учебы. У Мервартов оставались еще деньги. Несмотря на свою молодость, они смогли организовать инициативную группу, добиться сочувствия и помощи со стороны правительства Дальневосточной республики и создали историко-филологический факультет.

Именно на базе его впоследствии был организован и ныне существующий Государственный дальневосточный университет. Затем к первому факультету прибавился еще один — восточный. В молодом университете Мерварты были доцентами на обоих факультетах, и, если были трудности с деньгами, дровами, пайками для студентов и преподавателей, Мерварт проявлял завидную настойчивость. Тогда он часто повторял фразу:

— Вы что, хотите, чтобы Сибирь и Дальний Восток остались без учителей, без специалистов? За это Советская Россия не скажет вам спасибо.

И Дальневосточная республика давала и деньги, и дрова, и пайки.

В 1919 году пришли 11 ящиков из Калькутты (остальные затерялись в пути и были получены уже в Петрограде в двадцать третьем). После разгрома Колчака можно было бы ехать на запад, но пришлось задержаться до конца учебного года: нельзя было оставить университет. А когда наконец все было готово и собрались с отъездом, случилась та же трагедия, что в свое время чуть не погубила Ерошенко: произошел белогвардейский переворот, власть в крае перешла к японцам и их марионеткам.

Жизнь во Владивостоке стала невыносимой. И Мерварты решают прорваться в Россию почти тем же путем, которым шел в свое время и Ерошенко. Они уезжают в Харбин и оттуда через Читу домой, в Петроград. Это была длительная одиссея: ведь надо было провезти через охваченную разрухой Сибирь, через Маньчжурию много ящиков, а денег уже не было: остатки были вложены в университет. Но так или иначе всему на свете приходит конец. Вот и путешествие Мервартов, начавшееся в царской России и окончившееся в России советской, подошло к концу.

Александр Михайлович Мерварт замешкался в коридоре: обнимался с кем-то из старых друзей. Людмила одна вошла в кабинет академика Ольденбурга. Тот что то писал. Поднял устало глаза…

— Людмила? Мерварт? Глазам не верю, быть не может!

Вошел Александр.

— Милые мои, дети мои! Нет, детьми вас уже не назовешь… Минутку. Садитесь и молчите.

Ольденбург поднял телефонную трубку.

— Девушка, соедините меня с Карпинским.

Потом обнял путешественников.

— Да вы и не представляете, какой это подарок. Ведь мы вас десять раз похоронили. И в Сибири, и в Индии, и в Бирме. То нам сообщают, что вы коллекции за баснословные деньги продали, то, что вас белые в Амуре утопили…

Карпинский вошел не один, а с Луначарским.

— Вот, познакомьтесь, Анатолий Васильевич, те самые Мерварты, о которых я вам рассказывал…

«Говорят, мы были первые русские ученые, вернувшиеся из-за границы в Советскую Россию. А через два месяца пришли остатки наших коллекций, оставленных у друзей в Калькутте и на Цейлоне. И мы начали работать дальше…»