Не жалея жизни

1

— Сегодня к вечеру нарушителя границы доставят в районное отделение, к Галиеву, — вставая из-за стола, сказал майор Куспангалиев, как только начальник отделения лейтенант Николаев вошел к нему в кабинет. Передав ему краткую запись разговора по телефону с дежурным офицером погранвойск, Куспангалиев озабоченно проговорил:

— Перебежчики, подлинные и мнимые, прямо наводнили нашу область, не видать, когда и конец будет этому.

И уже тоном распоряжения: — Собирайтесь, лейтенант, надо торопиться.

Речь шла о новом нарушении границы. Лазутчик стремился перейти на Советскую землю незамеченным. При задержании пытался бежать обратно за кордон. А позже, уже на заставе, долго отказывался назвать свое имя и фамилию. Выдавал себя за охотника, заблудившегося в горах, хотя кроме ножа другого оружия при себе не имел… Наконец, назвался Мамутом Саттаровым.

Верткий «виллис» юлил, объезжая ухабы разбитого за годы войны талгарского булыжного шоссе. Временами сквозь маленькое заднее оконце брезентового тента в салон машины врывались неяркие косые лучи клонящегося к закату сентябрьского солнца. Майор щурился, прикрывал глаза ладонью и продолжал начатый в кабинете разговор.

— Так вот, — как всегда неторопливо и спокойно рассказывал он лейтенанту, чтобы тот исчерпывающе представил себе следственную ситуацию, — прошлым летом в Илийском округе Синьцзяна вспыхнуло восстание. Начали его казахи-скотоводы Нылхинского уезда. Затем в районе Арбунсумуна восстали монголы. И пошло, как пожар по степи, подгоняемый ветром. К марту этого года повстанцы во главе с Ахмеджаном Касымовым полностью очистили от гоминьдановцев Илийский округ. Теперь они контролируют территорию еще двух округов — Тарбагатайского и Алтайского.

— Вы полагаете, что именно эти события вызвали резкое увеличение числа перебежчиков? — спросил Николаев.

— Да. И эту «прибавку» к обычным нарушениям границы нередко дают и те, кто бежит к нам от народного возмездия за свои преступления и насилия в годы господства чанкайшистов в Восточном Туркестане[96]. Эти люди надеются отсидеться здесь.

— Бегут не только в одиночку, но и семьями, — заметил Николаев после короткой паузы, — а последнее время переходят границу группами и даже аулами. Такое случилось недавно в соседней области. Да и к нам в область немало больших групп пришло. Например, помните тех киргизов?

— Как же, помню. Но они прибыли к нам, кажется, еще до изгнания гоминьдановцев с территории Илийского округа?

— В первых числах ноября 1943 года, — ответил Николаев. Подумал, припоминая, и добавил: — И в этом году уже несколько групп пришло к нам.

— Характерно, многие заявляют, что бегут в Советский Союз якобы от непосильных, налогов, взимаемых гоминьдановскими властями.

— Не верить этому нельзя, — продолжал Николаев. — Все они говорят, что в Синьцзяне только основных налогов насчитывается двадцать два. А сколько еще так называемых «дополнительных», которые в три раза превышают основные. Кроме того, трудящимся приходилось рассчитываться по многим податям, не оговоренным законом, и исполнять еще много других повинностей…

— Конечно, — заговорил майор спустя минуту уже более оживленно, — с этой группой и другими, подобными ей, могли прибыть и враги. Как говорят, чем черт не шутит… — и задумался, мерно, легонько постукивая ладонью левой руки по краю жесткой подушки своего кресла. Потом также неторопливо еще сильнее перегнулся назад к Николаеву и снова озабоченно заговорил:

— Этот Мамут не к Кульбеку ли на связь шел? Ведь Кульбек — пограничный житель.

— К какому Кульбеку? — не сразу сообразив, о ком повел речь майор, спросил Николаев.

— К арестованному нами Джаубаеву.

— А-а-а, — отозвался Николаев. — Ну что же, возможно, скоро узнаем, если он назовет своими знакомыми Алмабека Жантасова и этого алашордынца, что сбежал из Семиречья в Китай еще в годы гражданской войны.

— Ибраима Джайнакова, вы хотите сказать?

— Да.

— Что ж, вот и еще причина, и не из последних, почему поговорить с Саттаровым надо обстоятельно.

Майор уселся поудобнее и продолжал:

— Кульбек вчера рассказал следователю, что в 1931 году бежал в Синьцзян, боясь репрессии за то, что в составе банды Мергембая в 1929—1930 годах участвовал в налетах на советскую территорию и насильных угонах за границу многих жителей пограничных аулов. В Синьцзяне он сразу же примкнул к банде отъявленного националиста Ибраима Джайнакова…

За разговорами они не заметили, как совсем стемнело. Уже при свете фар машина въехала в Иссык — бывшую казачью станицу, утопающую в садах, широко раскинувшуюся вдоль бурной речки, берущей начало из высокогорного бирюзового озера. Машина, не сбавляя скорости, прогромыхала по деревянному мосту, миновала несколько темных улиц и остановилась у крыльца здания районного отделения.

Из-за гор всплыла яркая луна, высветила высокие тополя и березы. Потянул ветерок, зашелестела уже поредевшая листва деревьев, слышнее стал отдаленный гул водопада. Куспангалиев и Николаев молча прошлись несколько раз у машины, разминая затекшие в пути ноги, постояли, глубоко, с наслаждением вдыхая свежий горный воздух, и направились в помещение.

Капитан Галиев встал из-за стола, освещенного керосиновой лампой, привычно одернул гимнастерку, отдал рапорт, предложил стулья и сразу же перешел к делу. Сообщил, что Саттарова уже привезли, подал майору копию протокола допроса на заставе и стал излагать свои впечатления о перебежчике.

Куспангалиев внимательно выслушал капитана и, просмотрев протокол, передал его Николаеву. Молча подождав, пока тот прочтет документ, привычно отбросил рукой пышные, чуть покрытые сединой темные волосы и приказал ввести Саттарова.

В кабинет вошел рослый, ладно сложенный, уже не молодой джигит. Старомодной одеждой и манерой держаться Саттаров походил на кочевника. Раскосые черные задорные глаза на худощавом лице подчеркивали в нем склонность к рискованным похождениям. Чекисты почувствовали это.

Окинув Саттарова внимательным взглядом, майор спросил Галиева, владеет ли Саттаров русским языком.

— Я его не спрашивал, — ответил Галиев и тут же по-казахски осведомился об этом у Саттарова. Тот не ответил сразу. Оторопело посмотрел на майора, отвел глаза в сторону, задумался…

— Ну, чего мудрить тут? Говорите, знаете русский язык или нет? — спросил еще раз майор. — Нет так нет. Пригласим переводчика.

Саттаров, услышав о переводчике, встрепенулся, поднял голову и сказал по-русски с акцентом:

— Да, да, переводчик нада.

Но все равно еще долго не давал ответов на вопросы о том, кто он такой и откуда родом. Свою войлочную белую шляпу, отороченную по краю и сверху крест-накрест узкой черной бархатной лентой, он помял и затер грязными потными руками так, что она стала серой. Наконец, он тихо-тихо сказал, что родом из урочища Ой-Карагай.

— А когда ушли в Китай? — тут же спросил майор.

— Видите ли, — Саттаров снова заколебался, смолк и ответил лишь после того, как майор повторил свой вопрос: — В тридцатом.

— Один?

— Нет, не один, с семьей отца.

— Отец и сейчас там, в Синьцзяне?

— Его тогда же задержала китайская полиция и передала советским пограничникам. Здесь его арестовали и осудили.

— За что?

— Не знаю точных причин. А в Китай он убегал потому, что боялся этого ареста.

— Он убил начальника заставы? — спросил строго майор. — Говорите, что крутитесь вокруг да около.

— Я не знаю точно, за что осудили отца, но арестовали его в связи с убийством начальника заставы.

— Чем занимался ваш отец до побега в Синьцзян?

— Он имел свое скотоводческое хозяйство.

— Скот бросили или угнали?

— Незадолго до бегства в Китай отца раскулачили. У нас осталось несколько голов скота, с которым мы и перешли границу.

— Вот оно что. Ну, теперь понятно. Пожалуй, прервемся, — сказал Куспангалиев, посмотрев на часы. — Об остальном поговорим утром.

Он встал, устало вздохнул и, как только увели Саттарова, сказал, направляясь к двери:

— Пора и нам передохнуть. Любопытный тип. По всему видно, человек осведомленный. Да, чуть было не забыл, — спохватился он, поворачиваясь к Галиеву. — Поручите Шайгельдинову через пограничников и наш районный аппарат собрать сведения об обстоятельствах убийства начальника заставы.

Зияш Шайгельдинов, недавно демобилизованный из Советской Армии после ранения, заметно выделялся своей армейской выправкой. Приземистый и плотный, стоял он перед Галиевым, вытянув руки по швам. Полученный на фронте за самоотверженные боевые действия орден Красного Знамени ярко горел на гимнастерке, плотно облегавшей грудь и плечи чекиста. После того как капитан передал ему приказ майора, утром, в присутствии Саттарова, Шайгельдинов рассказал, как был убит начальник заставы и как после этого отец Саттарова, крупный бай и мулла, стал одним из активных организаторов откочевки группы богатеев в Синьцзян.

Саттаров пытался сохранить хладнокровие, но вскоре понял, что умолчанием ничего не добьется, и начал кое-что рассказывать.

— Где вы жили в Синьцзяне и чем занимались?

— В Калмык-Куринском уезде. Семья наша вскоре разорилась, и я стал батрачить у местных баев. Позже мне удалось поступить на службу сборщиком налогов. Но в 1944 году началось восстание. Повстанцы разыскивают таких, как я, и мне пришлось перейти на нелегальное положение, а затем бежать в Советский Союз.

Саттаров назвал несколько известных ему агентов по сбору налогов с населения, в том числе братьев Орху и Ноху Базыбековых. Они были известны чекистам — перешли в СССР ранее и проходили проверку, которая тогда ничего не дала.

Зато, вопреки ожиданиям, Саттаров ничего не сказал об Алмабеке Жантасове, а Ибраима Джайнакова, мол, знает только понаслышке, лично с ним не встречался и с его бандитами никаких дел не имел.

Пока показания Саттарова оформляли протоколом, Куспангалиев и Николаев просмотрели материалы допроса Базыбековых на заставе. Когда Саттарова увели, Куспангалиев сказал Галиеву и Николаеву:

— Этих братьев и всех остальных сборщиков налогов, особенно десятидворников, надлежит еще раз, и более тщательно, проверить. В самом деле, почему они, в частности Базыбековы, так настойчиво просили пограничников и работников нашего отделения оставить их на жительство вблизи границы? Надо выяснить и причины, по которым они ранее эмигрировали в Синьцзян. А вам, — майор повернул голову к Галиеву, — пока Шайгельдинов съездит в Пржевальскую область, откуда Базыбековы родом, надлежит установить нынешнее местонахождение здесь в районе Базыбековых и других бывших сборщиков налогов.

Майор прошелся по кабинету и снова заговорил:

— Дальнейшие шаги наметим после, в зависимости от того, что даст нам эта проверка. Одновременно займитесь серьезно и Саттаровым. Он ведь был сборщиком налогов да еще и десятидворником, давшим подписку, а эту службу кунанжуз[97] доверяла, как правило, только верным людям. Тот факт, что Саттаров дал им подписку о сотрудничестве, говорит о многом… И из-под стражи освободите, поскольку оснований для ареста нет.

Наконец, все было обговорено, и они с Николаевым направились перекусить.

— Вы знаете, — вспоминал по дороге в столовую Урайхан Куспангалиевич, — работа по перебежчикам из Синьцзяна напоминает мне зиму 1941/42 года. Война застала меня в московской школе госбезопасности, и я, вскоре после введения осадного положения в Москве и прилегающих к ней местностях, был назначен военным комендантом Балашихинсксго района. Нелегкое это было дело. Наряду с выполнением общих задач, обеспечением безопасности и порядка в густонаселенной прифронтовой полосе мы вылавливали в массе беженцев паникеров, немецких пособников и шпионов абвера.

В одну из ненастных ночей я ехал в расположение одной из частей Красной Армии. Начался налет немецкой авиации. Части противовоздушной обороны вели артиллерийский и пулеметный огонь, и такой, что порою было так светло, что, как в песне поется, хоть иголки собирай. И вот в такой момент я увидел, как у опушки леса приземляются один за другим трое парашютистов. Поспешно отстегивая ремни парашютов, они сразу же побежали в сторону леса. А нас было двое: я да шофер. Но повезло, до части было близко, и я быстро вернулся к этому лесу с группой автоматчиков. Завязался короткий горячий бой. В нем мы двух подстрелили, а третьего захватили живьем. С ним оказался и портативный радиопередатчик. Задержанный рассказал, что их забросили в тыл частей Красной Армии для разведки мест концентрации советских войск.

Или вот еще… Как-то раз, в самом районном центре, городе Балашихе, я шел обедать. У самой столовой меня остановил старичок и говорит: «Вы будете военным комендантом?»

— Да, — отвечаю ему. — А в чем дело?

«Хочу, — сказал старик, — показать вам одного типа. Уже два дня вертится в нашем городе. Как только где скопится народ — на вокзале, у магазина или еще где-нибудь, он тут как тут».

Старик подвел меня к перекрестку и из-за угла показал на здание на другой стороне улицы. Это был магазин, возле которого толпилась очередь. В ней стоял и вызвавший подозрение старика мужчина средних лет. Ни одеждой, ни чем-то другим он не отличался от остальных. А оказался, как выяснилось потом, врагом и очень опасным. И в этот раз в очереди за хлебом вел провокационной разговор о скором падении Москвы. Люди из очереди помогли чекистам разоблачить его.

Уже за столом Урайхан Куспангалиевич, вздохнув, закончил:

— Так-то вот! Не было часа спокойного. Теперь у нас другие обстоятельства, и беженцы не те, а это осложняет выяснение их побуждений. С разбегу никого не раскусишь, работать надо и очень много.

Когда официантка подала обед, Куспангалиев, принимаясь за еду, весело бросил: — А тот старик стал моим хорошим знакомым, и когда мне удавалось бывать в балашихинской столовой, я иногда там встречал и его. Он не поехал с семьей в эвакуацию, остался дома, настолько был уверен, что Советская Армия немцев дальше не пустит…

2

Зияш Шайгельдинов вернулся из Киргизии усталый, но было видно: его поездке к берегам Иссык-Куля сопутствовала удача. Характеризуя Базыбека и его сыновей Орху и Ноху, сказал:

— Воры и бандиты они, украли и увезли в урочище Женичкесу 80 пудов колхозного зерна. В тот же день правление исключило их из колхоза и оштрафовало на 1200 рублей. Скрепя сердце, возвратили они пшеницу на ток, а ночью, боясь уголовной ответственности, скрылись из колхоза и бежали за границу, откуда возвратились в составе вооруженной банды бая Рысбаева и начали антисоветскую обработку жителей аула, подбивая их к откочевке в Синьцзян.

— Ну и как, удалось им это сделать? — спросил Галиев.

— Нет. Пошли с ними, в основном, только их близкие родственники. Но когда я стал составлять список ушедших с бандой Рысбаева, то мне в аулсовете назвали несколько человек, которые уходили в Синьцзян вместе с Базыбековыми, а потом вернулись в нашу страну в составе их группы.

— Как это? — привстав с места, негромко спросил заинтересованный Галиев.

— Братья Кабылтаевы. Дулат и Тастан.

— Интересно. Значит, они знают, как вели себя в Синьцзяне Базыбековы?

Довольный сообщением, Галиев одобрительно посмотрел на Шайгельдинова и сказал:

— Мы, кажется, напали на оперативно интересный след. Как вы думаете?

— Возможно, что Базыбековы прибыли к нам не только на жительство.

Они помолчали.

— Особенно активно вели себя Рысбаев и Орха Базыбеков, — продолжал свой рассказ Шайгельдинов. — Одним словом, банда использовала все, чтобы спровоцировать откочевку за границу. По рассказам опрошенных мною жителей, у самой границы банда открыла огонь из музапанов[98] по группе активистов-общественников колхоза «Еректы», которые пытались повернуть беженцев обратно. При этом были ранены два коммуниста — Курам Тойляков и Эмир Аблешев.

— Вот как, — отозвался удивленный Галиев. — Ну, а что собой представляет каракольский уроженец Саурбеков?

— Кенен Саурбеков только родился в предместье Каракола, а жил до 1916 года в Пржевальске, где отец его, крупный бай, имел магазин и вел крупную торговлю. Однако Кенен принимал участие в национально-освободительном восстании казахов и киргизов 1916 года, а после эмигрировал в Синьцзян.

— С отцом и матерью? — спросил Галиев.

— Нет. Со своим малаем — пастухом. С собой они угнали много скота. Отец его умер еще в 1913 году. Хозяйство и магазин остались матери.

Потребовалось еще несколько дней на выяснение данных, характеризующих Базыбековых по нынешнему месту их жительства, — в Энбекши-Казахском районе.

— Надо же, — докладывал Галиев результаты начальнику управления подполковнику Игидову, — Я сначала не поверил. Поехал на место. Это на третьем участке совхоза Садвинтреста. Всего, вместе с детьми, насчитал два десятка человек. Сам Базыбек Абитбеков, восьмидесятилетний старик, официально состоящий на иждивении старшего сына Орхи, имеет свою семью из пяти человек. Его меньшей дочке еще двух лет нет. Орха и его младший брат Ноха — оба семейные и тоже нигде не работают. Только зять Бахыт Талапбаев днем на работе, по вечерам и в выходные дни частенько на Коктюбе пасет скот Базыбековых.

— Не хотят общественно полезным трудом заниматься. На какие же средства они живут? Доходов одного Талапбаева маловато на такую семейку, — спросил Игидов.

— Они живут на отшибе, — ответил немного смутившийся Галиев, — в садах, в стороне от постороннего глаза. Есть у меня еще не проверенное заявление о том, что Орха занимается спекуляцией промтоварами и продуктами питания. Ноха же, говорят, искусный скотокрад.

— Что еще есть у вас? — спросил Игидов.

— Жизнь в семье идет по старому укладу. Зять-то у них мулла — и не простой, самоучка, а образованный. Странным в его поведении является то, что он безропотно покоряется Орхе. Готов по первому его зову, в любое время дня и ночи явиться к нему и, образно выражаясь, пасть ниц к его ногам.

— Да, это, действительно, загадочно. Такая раболепная приниженность может быть следствием зависимости, возможно, обусловленной какой-то тайной, поставившей муллу в подчиненное положение перед Орхой, — сказал проницательно Игидов и тут же спросил: — А что представляет собою Орха?

— Человек крутого нрава и упрямый как бык. Не зря отец опирается на него, во всем советуется с ним. По существу, в подчинении у Орхи находится и Ноха, человек капризный, склонный к авантюрам и рискованным похождениям.

Под стать Базыбековым оказался и их земляк Кенен Саурбеков. Живет в Иссыке, не работает, занимается спекуляцией. Бывая на базаре, встречается там с Орхой, и они подолгу говорят между собой. Видно, давно знают друг друга. Саурбеков на заставе заявил, что из Илийского округа бежал, боясь преследования гоминьдановских карателей.

Подполковник остановил Галиева.

— Подождите немного. Давайте разберемся с тем, что вы уже рассказали. Вы советовались с работниками милиции?

— Да. Разговаривал с начальником.

— Ну и что им известно о Базыбековых?

— Ничего. Они пока не знают, кто ворует скот. Подозревали цыган, таборная стоянка которых находилась на берегу реки Иссык, ниже станицы. Но те с наступлением осени подались в еще более теплые края, а воровство скота продолжается.

— А как обстоят дела с растратами и хищением социалистической собственности на складах и торговых точках райпотребсоюза? Может быть, оттуда Базыбековы «тянут» промышленные и продовольственные товары?

— Интересовался я и этим. Просмотрел все, какие есть, недавно возбужденные уголовные дела на расхитителей, растратчиков, воров и архив за прошлые годы. Ни по одному из дел Базыбековы и Саурбеков не проходят.

— Вы сказали, что Орха Базыбеков за промтоварами и продуктами ездит в Алма-Ату. Насколько это верно? — продолжал свои настойчивые расспросы Игидов.

— Его поездки в Алма-Ату пока не проверялись нами.

— Плохо, — сказал Игидов, обращаясь к Николаеву. — Надо выявить его воровские связи по городу, да и в районе, а главное, посмотреть, не занимается ли он здесь, в городе, делами нашей компетенции. А вам, Райхан Галиевич, следует продолжать розыск тех перебежчиков, которые знали Базыбековых, их зятя и Саурбекова по Илийскому округу Синьцзяна. Да поживее это делать надо. — Он что-то записал в блокнот и, обращаясь к Галиеву, спросил: — Вы нашли братьев Кабылтаевых, которые, по сведениям Шайгельдинова, тоже являются земляками Базыбековых?

— Нет.

— Надо было начинать их розыск с колхоза «Совет», где первое время жили все Базыбековы.

— Завтра туда едет Шайгельдинов, — доложил Галиев и начал складывать привезенные с собой бумаги.

Но подполковник не успокоился. Он начал расспрашивать, как трудоустроены и обеспечены жильем перебежчики, записывая себе в блокнот нужные данные. А после того, как Галиев ушел, занялся составлением для министра первой записки по делу Базыбековых и подготовкой информации для обкома партии о недостатках в работе по расселению и трудоустройству перебежчиков.

Николаеву Игидов поручил:

— Сегодня же сходите в министерство к Рафгату Гарифовичу, покажите ему копию нашей записки министру и попросите проконсультировать нас более подробно о Восточном Туркестане. Особенно о недавно появившейся в пограничных с Казахстаном уездах банде Оспана. У него, кажется, подготовлена справка по этому вопросу, пусть даст ее нам на день-два, не больше…

Многие сослуживцы звали Садыкова Рафаилом Гарифовичем, хотя его действительное имя было Рафгат. Среднего роста, полный, с высоким открытым лбом, обложенным заметно отступившей пышной шевелюрой темных волос, он был исключительно общителен и жизнерадостен, глубоко эрудирован, хорошо знал историю стран Азии и Ближнего Востока.

Узнав причину прихода к нему Николаева, Садыков, вставая из-за стола и направляясь к сейфу, с усмешкой заметил:

— Как появился на свете Восточный Туркестан — вопрос не новый. Основными его жителями еще в тринадцатом веке были уйгуры, переселившиеся из Монголии…

Он извлек из голубой папки объемистую справку и, подавая ее Николаеву, напутствовал:

— Даю без права передачи кому бы то ни было. После ознакомления прошу вернуть.

И снова перешел к чтению записки министру, а, закончив, одобрительно бросил:

— Интересная записка, да и люди, описанные в ней, любопытны. Но работать с ними придется еще долго. А Мамут Саттаров где сейчас?

— Проживает там же, в Энбекши-Казахском районе, — ответил Николаев. — Он устроился на работу и пока что каких-либо попыток к установлению связи с Базыбековым не предпринимает. Очевидно, с Орхой и Нохой в Илийском округе он не общался: мы пока склонны верить ему, что там он знал их только издалека, как сборщиков налогов. Еще в процессе первой беседы с ним мы с майором Куспангалиевым пришли к мнению, что Саттаров бежал к нам, в Советский Союз, спасаясь от преследования повстанцев за службу у гоминьдановцев.

— Все же вы его из поля зрения не выпускайте, присмотритесь к нему, не имел ли он контакта с Оспаном, который под прикрытием бандитизма ведет и другую враждебную нам деятельность, — наставлял советом Рафгат Гарифович…

Тем временем Шайгельдинов побывал в правлении колхоза «Совет».

— Из беседы заведующего овцеводческой фермой Ахметова с председателем узнал, что Тастан Кабылтаев работает чабаном на этой ферме. Я не стал ожидать конца их разговора, — рассказывал он потом Галиеву. — Сказал, что еще зайду. Вышел из конторы правления, вскочил на саврасого — и айда к берегу Или, на зимовье. В пути захватила сильная метель. Ветер залепил глаза снегом. Дороги нет. Чуть было не замерз, да саврасый спас, почуял близкое жилье и пошел к нему, вправо от пути, который я считал правильным. У Тастана Кабылтаева и был до следующего дня гостем. Тастан показался мне симпатичным, и я решил, что с ним можно откровенно поговорить о прошлом Базыбековых. Они, со слов Тастана, все 14 лет жили в Илийском округе. Именно они подбили его и брата на обратный приезд в Советский Союз.

Когда я уже собрался уезжать, Тастан заметил, что на днях поедет к брату. Дулат Кабылтаев, оказывается, ушел из колхоза, переехал в Иссык.

В тот же день, к вечеру Галиев приехал в управление, и они с Николаевым пошли к Игидову обсудить подготавливаемую беседу с Тастаном Кабылтаевым. Весьма осторожный при проведении сложных и острых мероприятий, Игидов, стремясь избежать опрометчивости и в этом случае, сначала выслушал мнение их обоих. Потом, привычно постукивая карандашом о настольное стекло и глядя в окно, помолчал немного, видно, еще раз продумывал рассказанное ему, и лишь затем сказал:

— Это надо сделать после того, как вы найдете в Иссыке его брата. Выясните, чем теперь занимается тот, и, если почувствуете, что ему тоже можно довериться, опросите одновременно и Тастана, и Дулата, обязательно предупредите, чтобы не разгласили суть беседы другим перебежчикам. Не забывайте, что, как только по неосмотрительности нарвемся на болтуна, тотчас же слух дойдет до Орхи, Нохи и их дружков, а тогда ищи их, как ветра в поле…

3

Разговор с Тастаном Кабылтаевым удалось организовать лишь в начале февраля следующего, 1946 года — вскоре после того, как и он, по настоянию брата Дулата, оставил работу в колхозе и переехал на жительство в Иссык. Теперь их можно было увидеть на базаре, где почти ежедневно околачивались также Орха Базыбеков и другие спекулянты. В будние дни, когда большой торговли не бывает, они праздно слонялись у магазинов, а чаще уходили на солнечную сторону площади базара, образуя кружок, опускались на корточки и, оставаясь в этом положении часами, вели между собой негромкие разговоры.

Поведение Тастана Кабылтаева вызывало недоумение. Почему сначала Дулат, а теперь и Тастан оставили обеспеченную во всех отношениях жизнь в колхозе и переселились в Иссык? В чем дело? Как мог пойти Тастан на уговоры брата, который сам, нигде не работая, перебивается, по русской пословице, «из куля в рогожу?» Ответ на эти вопросы надо было искать, а это со дня на день оттягивало встречу с Тастаном и его братом. Шайгельдинов, выполняя указание Игидова, теперь ежедневно посещал совхоз, чтобы знать о каждом шаге Базыбековых, особенно Орхи. Однажды он заметил группу конников, двигавшихся по направлению к районному центру, со стороны, где жили Базыбековы. Вскоре он увидел среди ехавших Тастана и Дулата. Трое остальных были неизвестны ему. «Постой, постой, ведь я, кажется, однажды уже видел их в составе группы других конников», — подумал Шайгельдинов.

— Здесь что-то кроется, — говорил он, рассказывая вечером об указанном случае Галиеву. — На базаре они чаще, чем с кем-либо другим, бывают в компании с Орхой Базыбековым, и здесь уже не первый раз вижу их едущими от Орхи. Эти трое? Надо думать, они тоже перебежчики.

— Да, вот еще что, — перебил его Галиев. — Когда они успели обзавестись лошадьми? Ведь прежних пограничники определили в карантин для ветеринарного обследования. Где и у кого они берут лошадей? Неужели купили? На что? Этим тоже следует заняться…

С утра Галиев сам пошел в райисполком, где предстояла рассмотреть вопрос о трудоустройстве перебежчиков, а Шайгельдинова направил в райфинотдел. Просмотрев регистрационные списки владельцев лошадей облагаемых налогами, Зияш выявил семь перебежчиков, недавно купивших лошадей. Среди них оказались и братья Кабылтаевы. Вкладывая блокнот с записями масти и примет лошадей в планшетку, Зияш вспомнил, как при назначении на работу в Иссык кто-то из сотрудников управления рассказал ему, что был случай обратного побега группы реэмигрантов в Синьцзян. Не с этой ли целью и эти приобрели лошадей? И Шайгельдинов заспешил в районное отделение, к Галиеву.

— Это правда, что раньше от нас уже убегали назад перебежчики? — спросил он после доклада о проделанной работе.

— Да, а что? — отозвался с тревогой в голосе Галиев. — Мы поймали их всех, правда, уже не в нашем районе, а у самой границы.

— Побег той группы, — продолжал Галиев спустя немного времени, — как выяснилось на следствии, оказался делом рук Джаубаева. Этот Джаубаев, видать, агент не одной только гоминьдановской разведки. На допросах до сих пор отмалчивался на вопросы о банде Оспана. Но другие говорят, что он якшался с самим Оспаном.

— А что же его сразу не арестовали?

— О том, что он подготовил побег, мы узнали уже в конце следствия по этой группе. А вы что, подозреваете и этих в том же?

— Конечно, — ответил Шайгельдинов, — похоже на это. А иначе — зачем им лошади? Ни у одного из них нет упряжи, телеги или хотя бы легкой повозки. Зато седла у всех имеются. К тому же все семеро не работают.

В этих условиях, с определенной долей риска, и было принято окончательное решение — побеседовать с Тастаном Кабылтаевым. Опасаясь, как бы он, будучи предупрежден заранее, не разболтал о вызове, Шайгельдинов, отыскав его в толпе воскресного базара, попросил срочно зайти в МГБ.

Его попросили объяснить причины, побудившие его бросить работу в колхозе. Он сослался на просьбу старшего брата поселиться вместе. Потом стал уверять, что в ближайшее время устроится на работу, что там, за границей, жил только на заработанные честным трудом средства. Перечислил кишлаки, аулы и города, в которых жил и трудился. Тастан чувствовал, что чекисты хорошо знают Синьцзян, и, очевидно, предполагал, что им в какой-то мере известна его жизнь за границей. Пользуясь этим, Галиев и Шайгельдинов приступили к выяснению того, ради чего так долго готовили беседу.

Когда Тастан Кабылтаев рассказал о своем бегстве в Синьцзян в составе банды Рысбаева, Галиев спросил:

— Так кто же из бандитов стрелял в коммунистов Курама Тойлякова и Эмира Аблешева?

— Орха Базыбеков, — ответил сразу Кабылтаев. Я был рядом с ним и видел, как он, остервенев, прицелился и выстрелил раз-другой. Там, впереди, один за другим, упали двое. Мы же — люди и подгоняемый нами скот — рванулись вперед и лавиной понеслись к границе. К восходу солнца остановились у незнакомого мне ручья на территории Синьцзяна.

— А китайская охрана границы разве не заметила вас? — спросил, недоумевая, Галиев.

— У самой границы нас не задерживали. Видели нас или нет, не знаю, но вскоре к месту нашей первой стоянки подъехали китайские чирики[99]. С ними разговаривали Рысбаев и Орха Базыбеков. Тут же был забит жеребенок, и они до следующего дня пировали. Спустя пять суток мы остановились в ауле Аблаш, что неподалеку от Кульджи, где в доме Рысбаева жили Базыбековы после своего первого побега.

— Рассказывайте дальше, — попросил Галиев.

— Позже, к весне, не без ведома кунанжуз Рысбаев вооружил банду, и они приехали за семьями, склонили к уходу в Китай некоторых своих родственников и нас с братом.

— Чем вы занимались в ауле Аблаш?

— Батрачили у местных баев, — ответил Тастан. — До 1939 года. Затем переехали в Калмык-Куринский уезд и там батрачили и занимались своим хозяйством.

На вопрос, как жили другие, в частности, Базыбековы, Тастан Кабылтаев ответил, что не только он, а и другие жители аула замечали частые отлучки из аула Орхи и Нохи Базыбековых. Иногда Орха не возвращался в Аблаш по неделе и больше. На замечание Галиева: «Он что, торговал?» — Тастан ответил:

— Нет, какая там торговля! Другие дела его занимали. Ездил в Кульджу и дальше, не боясь вскоре начавшегося там восстания уйгуров под руководством Ходжанияза.

— А ему-то что? — заметил Шайгельдинов.

— Как что, — тут же ответил Кабылтаев. — Опасно было, задерживали, если не повстанцы, так «янычары» дубаня Цзин Шу-жэня, свергнутого тоже не без военных действий, убрал его Шэн Ши-цай. В Кашгаре тогда же другие повстанцы, образовали Исламскую республику, а Турфан. Карашар, Толеун заняли бывшие союзники Ходжанияза, дунгане генерала Ма Чжун-ни. А он, Орха, да и Ноха, разъезжали по Синьцзяну, как у себя дома.

— Так в чем же дело? Говорите! — сказал Галиев.

— Как я могу сказать, если точно не знаю, чем они занимались в этих поездках. Спустя примерно год в ауле распространились слухи о том, что братья Базыбековы дружат с лаоцзунями[100] кульджинской полиции Турсуном и Ибрагимом.

— Интересно, — заметил Галиев. — Ну и что дальше было?

— А дальше Орха перешел на официальную службу в кульджинскую полицию. Ноха же продолжал разъезжать по округу, а с зимы 1933—1934 годов братья работали у бажыхана[101] сборщиками налогов и стали настоящими обиралами.

— Как обиралами? — удивился Галиев.

— Да, так вот и есть. Они вымогали с налогоплательщиков гораздо больше положенного. Закон не преследовал грабительские действия сборщиков налогов. И к 1940 году Базыбековы обзавелись хозяйством и переехали в Калмык-Куринский уезд. Последние два года Базыбековы жили в Текесе и по-прежнему помогали Турсуну и Ибрагиму в розыске людей, которые относились враждебно к диктатуре гоминьдана. При их содействии в Калмык-Куринском уезде полиция арестовала Намаза Толхунова и его четырех товарищей, а потом еще пятерых калмыков, готовившихся к нелегальному уходу в СССР…

Откровенность Тастана Кабылтаева, с которой он рассказывал о связях Базыбековых с чиновниками кунанжуз, обнадеживала. «Однако. — подумал Галиев, — назовет ли он нам тех, кто может подтвердить его рассказ». И тут же спросил об этом Кабылтаева.

— А вы спросите моего брата Дулата, — не задумываясь, ответил Тастан. — Он все подтвердит. Да и зять их Бахыт Талапбаев многое мог бы рассказать. Хотя… Ну и, конечно, бывшие жители Калмык-Куринского уезда знают о Базыбековых…

На покрытую снегом землю уже легли длинные вечерние тени. Лучи заходящего солнца терялись в садах, когда закончился разговор с Тастаном.

Проверить полученные сведения следовало немедленно, но осторожно.

— Игидов прав, именно сейчас, а не завтра, надо поговорить с Дулатом Кабылтаевым, — сказал Шайгельдинов. Набросив на себя пальто и шапку, быстро направился к дому Кабылтаевых. На дворе уже совсем стемнело, когда он подошел к окну, слабо освещенному керосиновой лампой, и легонько постучался. Тотчас к окну прильнул лицом Дулат, и Зияш услышал его глухой голос:

— Кто там?

— Вас вызывают в райотделение. Идите скорее, — сказал он по-казахски и тут же отошел в сторону от освещенных окон. Спустя несколько минут вышел Дулат Кабылтаев. Он на ходу застегивал полушубок и, хотя был человеком не из пугливого десятка, вздрогнул, когда услышал в темноте от рядом стоявшего Зияша: «Пойдемте».

Рослый и плечистый, подобно Тастану, смуглый, Дулат настороженно смотрел на чекистов. Потом освоился и стал спокойно рассказывать о себе и своих делах.

— Как это вы решились, наконец, вернуться на родину из Синьцзяна? — спросил его Райхан Галиевич.

Дулат Кабылтаев задумался и спустя минуту ответил:

— Мы не одни приехали сюда, а с Базыбековыми. Я и брат слышали, что здесь нас примут, обеспечат работой и жильем. Ведь домой возвращались. Сначала я дал согласие Орхе, а затем уговорил ехать и брата с семьей, но поставил условие, чтобы нам дали лошадей.

— Когда Орха Базыбеков вел этот разговор с вами и чем он мотивировал необходимость поездки? — спросил Галиев.

— Это случилось в ноябре или октябре 1943 года. Одним словом, незадолго до нашего отъезда из Текеса, где мы жили последние годы. Говорил со мной сам Орха, у них в доме… Говорил, что бояться нечего. «Там нам будет неплохо. А чтобы не подозревали в чем-то, все берем с собой семьи и приглашаем еще несколько человек», — сказал он. Я еще удивился насчет подозрений, и Орха, поняв, что сказал лишнее, стал объяснять, что, мол, если приедешь без семьи, то станут, подозревать, не думаешь ли назад бежать? Может, барымтачить приехал? А тут семья, значит, и доверия больше. Учил, что говорить пограничным властям.

— Разве Орха не сказал вам, зачем он едет к нам? — вставил Шайгельдинов.

— Говорил, что в Синьцзяне оставаться дальше опасно.

— Ну и как, дали вам с братом лошадей? — спросил Шайгельдинов.

— Да, но за ними пришлось мне с Орхой съездить в Калмык-Куре, к одному баю.

— И почем же обошлись лошади?

— Сколько отдал Орха и отдал ли вообще, я не знаю. Мы с братом денег не платили. А теперь даже не представляю, как быть.

— Что так? — поинтересовался Шайгельдинов.

— Да на погранзаставе коней у всех забрали на ветеринарное обследование. И, похоже, нашли какую-то хворь.

— Вот как?

— Так или не так, а если Базыбековы потребуют плату…

— А что, у них разве нет коней?

— У них две лошади.

— Им, что же, вернули?

— У них все двадцать шесть лошадей остались на заставе. Этих двух они купили уже здесь.

— А вы и остальные, значит, остались «безлошадными»?

— Да все, кто перешел границу с Базыбековыми.

— А на чьих конях вы с братом в компании еще с тремя мужчинами ездили недавно в райцентр? — продолжал расспрашивать Шайгельдинов.

— Мы с братом ехали на своих, недавно купленных лошадях. С нами были Умурзак Айдаров, Жанай Кадырбеков и Гали Кенжегалиев. У них тоже свои лошади.

— А давно вы обзавелись конями?

— Айдаров, Кадырбеков и Кенжегалиев купили лошадей тоже недавно. Правда, я не знаю, где они их брали. А мы с братом у колхозников сельхозартели «Совет», — и Дулат усмехнулся: — Вы что же, подозреваете, что мы с братом конокрады? Тогда поинтересуйтесь в аулсовете.

— Нет, конечно, — успокоил Шайгельдинов. — А где вы и брат сейчас работаете?

— Временно не работаем. Ищем себе подходящее дело, а пока решили заняться извозом, возьмем патенты. А вообще-то казах без лошади не может жить.

— А, вон в чем дело, — включился в разговор Галиев, до этого времени читавший уже готовые листы протокола опроса. — Тогда все ясно…

Братья Кабылтаевы одновременно вышли из здания МГБ, немало удивившись своей встрече…

4

С каждым днем росло, все толще становилось дело на братьев Базыбековых, куда лейтенант Шайгельдинов приобщал различные документы, рождавшиеся на свет вслед за каждым оперативным шагом работников.

Было два часа пополудни, когда Шайгельдинов вышел из здания районного отделения. Он чувствовал себя несколько уставшим после длительного обсуждения мероприятий, разработанных Николаевым с участием Галиева и затем согласованных с подполковником Игидовым. Многое еще надо было сделать, чтобы получить точный и исчерпывающий ответ на вопрос, что же замышляют Базыбековы?..

Изменники Родины, покушавшиеся на жизнь советских людей, за границей обогатившиеся благодаря сотрудничеству с гоминьдановской контрразведкой, — вдруг бросили все и, не боясь уголовной ответственности за совершенные ранее преступления, явились в составе большой группы на советскую пограничную заставу. Зачем?..

Зияш Шайгельдинов шел найти на многолюдном рынке базарного «директора» Жапека Юсупова, поговорить о его работе и, если создастся взаимопонимание, — и о поведении Базыбековых. О Юсупове районное отделение знало многое. Местный житель, он еще в довоенное время подпал под влияние контрабандистов, уходил с ними в Синьцзян, но прожил там недолго, впал в нищету и, спасаясь от гибели, возвратился на родину. Чекисты рассчитывали на то, что его раскаяние было искренним. И не ошиблись.

Вскоре последовал обусловленный телефонный звонок Шайгельдинова, а спустя четверть часа Галиев с Николаевым прибыли в местный клуб, где им предоставили свободную комнату.

Галиев еще не прикрыл за собой дверь, а Жапек уже вытянулся во весь небольшой рост. Николаев тотчас же представил его себе на базаре среди торгующих людей и подумал, что там только такой расторопный и сможет поспеть. Вскоре Юсупов убедил их в этом. Он назвал всех или почти всех завсегдатаев рынка, рассказал, кто из них чем промышляет, и массу других житейских подробностей.

— За два дня торговли, — продолжал рассказывать Жапек, — конечно, из-под полы, Орха сбыл лично, как сам хвалился мне, двести банок консервов из конины. Говорил, что завтра снова поедет в Алма-Ату и привезет еще. У них не переводится и свежее мясо. Ноха нет-нет, да и «купит» старую корову или два-три барашка. Другого чужого он ничего не берет, а вот к скоту неравнодушен.

Юсупов помолчал немного, изучающе посмотрел на дверь и единственное окно и заговорил снова, но теперь уже тихим голосом:

— Там на третьем участке, как на новом выселке, они сами себе хозяева. К ним частенько собираются на молитву верующие, большей частью одни перебежчики. Как-то пригласили и меня. Хотя я и давно этим грешил, они все же считают меня «своим»… Так там не столько молились, сколько говорили о том, что они здесь люди временные и Синьцзян забывать нельзя, что как только там «успокоят» повстанцев, надо возвращаться. В основном говорили об этом Орха Базыбеков и этот мулла. Языки у них обоих подвешены хорошо.

— Только Орха Базыбеков и Бахыт Талапбаев рассуждают так? — спросил Шайгельдинов.

— Нет. Несколько раз об этом говорили на рынке Орха и Ноха, Кенен Саурбеков.

С Бахытом Талапбаевым я лишь однажды встретился не у Базыбековых, а на западном берегу озера. Он там пас лошадей, а я возвращался с джайляу, от своего знакомого. Да, так вот, наедине Талапбаев признался, что сам не поехал бы в Советский Союз. Все из-за жены получилось, она поддалась агитации Орхи. А Бахыта он пригрозил убить, если откажется. И сдержал бы слово, потому что уже занимался такими делами по приказу кунанжуз. Теперь же все они, по обещанию Орхи, скоро уедут обратно. Что ждет их там?.. Растревожив себя воспоминаниями, Бахыт, помню, чуть было не заплакал, а потом, успокоившись, стал рассказывать о том, что сюда приехал еще один из Чекертов, торговец Кенен Саурбеков. «Мы, — говорит, — с семьями, а он взял с собой только жену, а дочь там осталась. Скучает, хотя и прибыл сюда значительно позже нас». Вечером лошади Базыбековых мигом домчали нас домой, — закончил свой рассказ Юсупов.

— А зачем им нужны лошади? Не пашут, не сеют и извозом не занимаются, разве что в гости ездить? — заметил Николаев.

— Так лошадей заимели и некоторые другие перебежчики — Умурзак Айдаров, Жанай Кадырбеков, Гали Кенжегалиев…

Называя имя и фамилию каждого, Жапек загибал пальцы левой руки. Потом, положив левую руку на колено, назвал еще двух перебежчиков и загнул два пальца на правой руке. Подумал и громко выкрикнул: — Да вот еще Дулат Кабылтаев! — Помолчал, и уже тихим вкрадчивым голосом:

— Наверное, весной, когда горные тропы освободятся от снега, можно будет скакать вдали от дорог и аулов, — черные глаза Жапека заискрились веселой хитринкой, он сдержанно рассмеялся.

Намек, высказанный Юсуповым, был понятен и подтверждал ранее возникшее у чекистов подозрение о том, что готовится нелегальный уход за кордон целой группы перебежчиков.

— Мы полагаем, вы осознаете всю важность нашей беседы с вами, — заключил Галиев, подавая руку Юсупову для прощания.

— Разумеется, — ответил Жапек и после короткой паузы добавил. — Я вам скажу, когда они соберутся уезжать.

— Так-то так, да ждать нам сообщения Юсупова нельзя, — начал Шайгельдинов, как только Жапек ушел. — Им ведь не впервой бегать через границу, так что и зимой могут решиться на этот шаг. По существу, у них все готово…

— Вот вопрос, — перебил его Галиев, — ныне там образовался Синьцзян-Уйгурский автономный район — СУАР. Так, говорят, теперь называется Восточный Туркестан. В этих условиях сомнительно, чтобы гоминьдановские сборщики налогов возвращались туда.

Шайгельдинов внимательно слушал Галиева и как только он окончил, сказал:

— Да, если они сборщики, а что будем делать в случае отсутствия среди них бажигеров, товарищи начальники?

— Надо упредить побег, — предложил Николаев. — Пошли в отделение, посоветуемся с руководством — и займемся организацией контроля за поездкой Орхи завтра в Алма-Ату за консервами…

5

Кенена Саурбекова районное отделение МГБ знало особо — как лицо, неоднократно менявшее свое имя и фамилию. Многие жители Калмык-Куринского уезда звали Саурбекова Амиром Амрекуловым. Еще раньше он известен был там под фамилией Утегенова. Галиев и Шайгельдинов, исполняя указания майора Куспангалиева, — теперь уже начальника управления, назначенного на эту должность после отъезда Игидова на работу в Тульское управление МГБ, — занимались выяснением причин этих «превращений». Не связаны ли они с тем, что Саурбеков проводит враждебную Советской власти работу?

— Уже свыше года Саурбеков проживает в Иссыке. Его квартира стала караван-сараем для многочисленных родственников жены, проживающих в Нарынкольском районе и совершающих частые поездки в Алма-Ату, — рассказывал Райхан Галиевич Куспангалиеву и Николаеву, которые остановились у него по пути в пограничные районы. — Эти родичи проживают где-то неподалеку от Нарынкола, и капитан Каунышбаев смог бы помочь нам узнать о поведении Саурбекова в этом селе. Оказывается, после перехода границы он гостил там у тестя два месяца с лишним.

— Да? — удивился майор.

— Мы узнали об этом от Каунышбаева, — поспешно добавил Галиев.

— Тогда уместно будет съездить и на пограничную заставу, поговорить с теми, кто участвовал в задержании Саурбекова и его жены. Может быть, о них еще, на наше счастье, помнят, — заключил Куспангалиев. — Ну, в путь.

Новый газик едва тащился по не очищенной от накануне выпавшего снега дороге, которая то узкой прямой лентой пересекала долины, то виляла по глубоким ущельям гор. Встали. Снежные заносы то и дело преграждают им путь. А кругом, насколько видит глаз, нет даже признаков человеческого жилья. В стороне, у оврага, мышкует лиса. Видно, уже сытая, с большим пушистым хвостом, она подпрыгивает время от времени вокруг обреченной жертвы.

Но вот еще одна цепь гор, надрывно ревет мотор. Много раз до этого подъема и сейчас, подваживая плечами и толкая вперед машину, кричали они дружно: «Взяли, еще раз…» Совсем недалеко усадьба колхоза, но пока добрались до первой бригады, наступил вечер. Здесь оставили машину и дальше поехали уже на колхозных санях-розвальнях. Тройка резвых лошадей далеко за полночь доставила их, совсем промерзших, к цели, к предгорью Хан-Тенгри. К счастью, Дабыл Каунышбаев, недавний фронтовик, не раз сам переживавший дорожные передряги, у себя дома быстро отогрел их чаем, а позже, к утру, и бесбармаком.

Затем Куспангалиев с Николаевым побывали на пограничных заставах. Проанализировав многочисленные случаи нарушения границы, выявили трех реэмигрантов — Жануазака Орманова, Кенжеша Асанова и Барака Мурзалиева, которые жили в одном Калмык-Куринском уезде с Кененом Саурбековым. А по возвращении в районное отделение удалось установить, что все трое являются и земляками жены Саурбекова. В списках перебежчиков нашлись данные и о том, что Орманов, Асанов и Мурзалиев выехали на жительство в Энбекши-Казахский район. В этот же день о них был ориентирован капитан Галиев.

— Двое из них — Орманов и Мурзалиев сейчас находятся в колхозе «Чавар», а Асанов — в самом Иссыке. До сих пор Асанов нигде не работает, живут спекуляцией. Саурбеков сам называет их своими земляками, — докладывал Галиев майору по телефону спустя два дня.

— Итоги проверки сообщите в отделение Николаева. Возможно, придется допросить их в качестве свидетелей, — сказал майор Галиеву и, повесив трубку телефона, потирая замерзшие руки, подошел к печке. В кабинете Каунышбаева, где занимался Куспангалиев, печь обдавала жаром, да и в других кабинетах топили тоже хорошо, но одновременно ощущалось, как веет холодом от стен. Окна заросли не инеем, а уже толстым слоем льда, через который не видно было улицы.

Но вот пришел Каунышбаев, который ходил в аулсовет и милицию. Он разделся, повесил полушубок, ловко оправил гимнастерку, увешанную боевыми орденами, медалями, и уселся у края стола. Вновь пошел разговор, сначала о Дарии, жене Саурбекова.

— Похоже на то, что Саурбеков у нее второй муж, — начал свой доклад Дабыл Каунышбаевич. — В посемейной книге есть отметка, что отец отдал ее замуж еще девочкой за Абдраима Султанова, а тот увез в Синьцзян. Было это в начале гражданской войны. Здесь сейчас проживает ее отец Мурат Валиев, пастух колхоза «Костюбе». Со слов председателя аулсовета, когда Дария и Кенен Саурбековы гостили у отца, он мельком слышал — от кого, именно, вспомнить не смог, — что Саурбековы из Калмык-Куринского уезда бежали. Свое хозяйство оставили зятю Турсуну Исабекову и дочери Халиме, которые проживают в местечке Аксу.

— А чем сам Саурбеков объяснил свой приезд в Советский Союз? — спросил майор.

— Я не знаю.

— Он якобы, — сказал Николаев, — боялся налета гоминьдановских карателей, действующих в Илийском округе против частей национально-освободительного движения.

— А когда они перешли границу?

— В конце августа 1945 года, — ответил Николаев. — Точного числа не помню, но где-то между 25 и 31 августа.

— Так к этому времени повстанцы заняли всю территорию Илийского округа, и войск гоминьдана там уже не было, — оживился майор. — Его объяснения — это неумная ложь. Он думает, что мы тут ничего не ведаем о том, что на той стороне делается. Дело явно нечистое, и вы с Галиевым, — скупо похвалил он Николаева, — не зря его заподозрили в том, что он возможный связник Орхи Базыбекова.

— Надо искать людей, хорошо знающих Саурбековых по Синьцзяну, — заметил Николаев.

— Не каждый из них, — немного обождав, заговорил Каунышбаев. — знает о причинах побега Саурбекова на нашу сторону, да еще с женой. Взять, к примеру, уже известных нам Орманова, Асанова и Мурзалиева. Они могли и не быть в курсе тех обстоятельств, при которых Саурбеков скрылся из Восточного Туркестана. Да, кстати, давайте сопоставим, кто из них и когда пришел в СССР.

Каунышбаев взял со стола блокнот с записями на заставах, нашел нужное место и стал читать про себя.

— Ну, вот, видите, — заговорил он спокойно, вполголоса. — Двое из них перешли границу в зиму 1944/45 года и каждый отдельно, а Мурзалиев прибыл еще в 1942 году. Так что все они ушли в Советский Союз раньше Саурбекова.

— Да, конечно, вы правы, — ответил майор Каунышбаеву и, обращаясь уже к Николаеву, сказал: — Не так скоро и не легко все выяснить. Но дело требует, надо настойчиво поискать нужных нам людей. Одновременно следует побыстрее узнать о том, что могли рассказать о себе Саурбеков с женой своим местным родственникам и знакомым. Давайте подумаем, как это сделать.

— Больше всех, видимо, знает о жизни Дарии и Кенена на той стороне Торгын, вторая жена отца Дарии, — сказал Каунышбаев, прикуривая папиросу. — Женщина только с женщиной может всем поделиться, — выдохнул он вместе с дымом.

— А где живет старик Валиев, на центральной усадьбе или на отгоне? — обратился майор к Каунышбаеву.

— На зимнем отгоне, на южном склоне хребта Каратау.

Каунышбаев взял линейку, подошел к карте и указал расположение зимовок всех колхозов и совхозов района.

— А выпаса колхоза «Костюбе» вот здесь. Там по сохранным распискам держат скот многих перебежчиков, там же две лошади, на которых приехали Саурбеков с женой. В райисполкоме есть указание центра о передаче заготскоту пока что только лошадей и оплате их стоимости перебежчикам. Так что заодно проверим сохранность лошадей, да и другого скота, — закончил Каунышбаев.

Когда детали намеченного разговора с Валиевым и его женой Торгын были обсуждены, на дворе уже стояла предзакатная пора.

К вечеру следующего дня Каунышбаев с Николаевым, преодолевая снежные заносы, насилу добрались до зимовья колхоза «Костюбе». Остановились у заведующего фермой. Пастухи и чабаны уже пригнали скот с пастбищ, но чекисты не могли начать намеченных бесед, поскольку то и дело заходили посторонние люди, не спрашивая разрешения, просто, чтобы удовлетворить свое любопытство. Кто долго жил в отдаленных, «глубинных» урочищах, тот знает, как живо всеми воспринимается приезд человека, тем более нового.

Нужные сведения о том, у кого сколько и какого скота находится на сохранении, чекисты смогли получить лишь после ужина, и проверку наличия скота начали только ранним утром. Одна за другой уходили отары овец, табуны крупного рогатого скота, косяки лошадей. Погнал своих лошадей и пастух Мурат Валиев. Он уехал, а Каунышбаев с Николаевым пошли в его дом оформить копию сохранных расписок.

Торгын встретила их приветливо, пригласила пройти в большую комнату, застланную кошмами, а поверх паласами, бросила на пол, для каждого, ближе к стене, по одной подушке и вышла, но вскоре вернулась с круглым низким столом, поставила его перед отдыхающими чекистами, накрыла скатертью и вслед подала две пиалы свежего айрана. Отпивая небольшими глотками чудесный напиток, Николаев и Каунышбаев на обороте сохранных расписок делали пометки о результатах проверки, ставили дату и расписывались. Они не торопились. Дабыл брал очередную расписку, читал ее вслух, спрашивал, знает ли Торгын хозяина. Наконец, очередь дошла и до расписки на две лошади, принадлежавшие Саурбекову.

— Это наш зять, — заговорила, улыбаясь, Торгын сразу же, как Каунышбаев закончил чтение расписки. По ее лицу пробежала тень смущения, она даже покраснела. Заметив это, чекисты засмеялись, а Каунышбаев сказал:

— Понятно, — зять-то в отцы вам годится.

— Что вы. Он почти ровесник моему мужу, — отшутилась она снова и еще больше покраснела и рассмеялась. Разговор перешел на жену Кенена.

— Как же она в Китай попала?

— С первым мужем уехала. Он умер там, а Дария в 1925 году вышла за Кенена. В самом Калмык-Куре он имел магазин и часто выезжал по делам торговли в другие города. Дария рассказывала, что чаще всего Кенен ездил за товаром в Кульджу, Суйдун, Кобы.

— Наверное, и в Урумчи наезжал? — в тон Торгын сказал Николаев.

— Нет, — твердо ответила Торгын. Подумала и продолжала свой рассказ. — Потом они переехали в Чекерты, а последнее время в какое-то Аксу и Карасу.

— Что же приехали сюда, если так хорошо жили? — как бы недоумевай, спросил Каунышбаев.

— Не по своей воле они приехали сюда, — ответила она нехотя и, вздохнув глубоко, добавила: — Сбежали.

— Но почему?

— Дария рассказывала, что Кенен, когда в горах появились повстанцы, ругал их по-всякому, а потом сам пошел к ним. А они почему-то арестовали его в Шатах и направили в Калмык-Куре, но ему удалось сбежать. Дария спрятала его и помогла встретиться со знакомым калмыком, на следующую ночь этот калмык проводил их до границы.

— Вон оно что, — придав своему голосу тон безразличия, проговорил Каунышбаев и спросил:

— А кем он был у них?

— Дария говорит, что поваром. Всего месяца три, что ли.

— Наверное, плохой обед приготовил для начальства, — в шутку заметил Каунышбаев.

Торгын пожала недоуменно плечами и спросила, не надо ли еще айрана. Каунышбаев и Николаев отказались. Капитан сложил расписки, еще раз их просмотрел и вернул хозяйке. Поблагодарив ее за угощенье, они тронулись в обратный путь.

— Похоже, он был заслан в вооруженные части повстанцев, и арестовали его там, конечно, не за неудачный лагман, — сказал, выслушав их, заметно оживившийся Куспангалиев.

— Да, — продолжал он минуту спустя. — Все ли сказала Торгын?

— Вы правы, всего она и не знает, — ответил Каунышбаев.

— Значит, Саурбековы приехали к нам лишь на время. Следовательно, Жапек Юсупов рассказал правду о том, что Саурбеков ждет команды Орхи Базыбекова на возвращение в Синьцзян.

— Я полагаю, — начал Каунышбаев, — ни первое, ни второе принимать за чистую монету нельзя. Бегство Саурбекова из тюрьмы повстанцев прямо к нам, в Советский Союз, было вызвано немаловажными причинами, он спасался от строгого наказания. Но вот вопрос, какое преступление он совершил против народно-освободительного движения? Если это шпионаж в пользу гоминьдановского режима, в чем всего больше оснований подозревать его…

— В этом случае, — перебил его майор, — Саурбеков не является связником Орхи Базыбекова. Вы это хотите сказать?

— Да, — подтвердил Каунышбаев.

— Сейчас, — поправил его майор, — делать выводы рано. Здесь еще много других «но».

Куспангалиев с Николаевым прожили у подножия Хан-Тенгри еще несколько дней. Занимались, в основном, уже другими делами. Но уже накануне отъезда майор снова заговорил о рассказе Торгын.

— Все же для дела важно знать, что говорил сам Саурбеков о причинах появления в Советском Союзе. Как-то и чем-то он ведь объяснял это? Ну, скажем, своему тестю Мурату Валиеву, а возможно, и другим людям. Как вы думаете? — обратился он к Николаеву и Каунышбаеву.

— Несомненно, разговор об этом между Саурбековым и Муратом Валиевым был, — согласился Каунышбаев.

— Когда колхоз будет сдавать заготовительным органам скот?

— Когда скажем, тогда и будет. Проверку сохранности скота я провел, спасибо, ваш приезд помог, — проговорил Каунышбаев с улыбкой.

— В таком случае условимся, — сказал майор, — что вы все же проведете беседу с Муратом Валиевым на базе заготскота в день, когда он пригонит туда для сдачи лошадей и другой скот. Ведь большая часть лошадей находится в колхозе на его ответственности и, надо полагать, руководители колхоза именно ему поручат это дело.

Куспангалиев и Николаев уехали в соседний пограничный район, а когда вернулись в Алма-Ату, записка капитана Каунышбаева уже была в управлении. Новые материалы помогли утвердиться в правдивости рассказа Торгын. Но окончательное решение по этой версии можно было принять только после допроса свидетелей, знавших Саурбекова за кордоном.

Выполняя указания майора, Галиев и Шайгельдинов, при повседневной помощи работников отделения Николаева, следователей, настойчиво занимались проверкой как Саурбекова, так и Орхи Базыбекова. Определился круг антисоветских связей Орхи Базыбекова, он замкнулся на Саурбекове. Собранные за это время материалы, изложенные в показаниях тринадцати перебежчиков и местных жителей, существенно дополняли ранее добытые улики, они значительно расширили представления о братьях Базыбековых, их зяте и Саурбекове, особенно о самом Орхе. Были установлены его спекулянтские связи, вместе с тем выявились факты посещения Орхой ряда крупных промышленных предприятий. В каждом из них он вел переговоры об устройстве на работу и под этим прикрытием пытался заполучить сведения о характере производства. Дважды побывал на железнодорожной станции Алма-Ата первая, где проявлял интерес к каждому товарному поезду, «продежурил» по 24 часа.

После возвращения в Алма-Ату Куспангалиева и Николаева события первой же ночи решительно нарушили запланированный дальнейший сбор доказательств. Утром в кабинет Галиева пулей влетел Шайгельдинов и возбужденной скороговоркой рассказал, что только что видел входившего в парадный подъезд под конвоем офицера милиции Ноху Базыбекова. Вслед за ним два дюжих милиционера стали сгружать с подводы запачканные кровью тяжелые мешки с мясом. Оказывается, по сигналу работников совхоза оперативная группа милиции, идя по следу, накрыла Ноху Базыбекова за разделкой туши украденного на первом участке трехгодовалого бычка.

Увы, этот арест мог помешать дальнейшей работе чекистов по выявлению враждебной деятельности Орхи и его сообщников.

— Да, если они пожаловали к нам не с добрыми намерениями, — резюмировал Галиев, — то, несомненно, насторожатся и могут пойти на крайние меры, скажем, сбежать обратно в Синцьзян.

К вечеру этого же дня Куспангалиев приехал в Иссык, ознакомился с материалами дознания по факту хищения быка Нохой Базыбековым и направился к прокурору, с которым согласовал дальнейшее следствие по этому делу органами МГБ. В заключение сказал:

— Утром этапируйте арестованного в Алма-Ату.

И тут в коридоре раздался топот. Распахнулась дверь, и в кабинет ввалился дежурный. Обращаясь к Галиеву, он выдохнул:

— ЧП, товарищ начальник! Побег.

— Кто бежал? — громко спросил оторопевший Галиев.

— Не знаю.

Галиев опрометью бросился из кабинета.

…Выломанный вместе с решеткой и рамой оконный косяк лежал на земле. Галиев заглянул в оконный проем, зиявший темной дырой, и, не увидев там никого, вдруг осознал, что именно в эту камеру велел посадить Ноху Базыбекова…

Оперуполномоченный Самарбай Темирбеков, выполняя команду майора, бегом вывел из конюшни своего коня, вскочил на него и галопом поскакал к месту жительства Базыбековых. Оставив лошадь за несколько домов и стараясь не шуметь, быстро прошел к дому Нохи и спрятался в коровнике. Вскоре послышались шаги. Еще немного времени — и Самарбай увидел человека, угадал в нем Ноху. Он проводил его настороженным взглядом, услышал стук в дверь и осторожный звук отпираемого замка. В окне появился слабый свет и тут же потух. Прошло не больше десяти минут, из дома вышел Ноха, переодетый в полушубок и сапоги, и в нерешительности остановился. Выскочив из-за угла с наставленным на Ноху пистолетом, Темирбеков крикнул:

— Стой! Руки вверх!

От неожиданности Ноха вздрогнул и шагнул в сторону.

— Стой! Стрелять буду!

На шум подбежали трое рабочих. Самарбай обыскал Ноху. Изъял у него нож и приказал следовать к конторе бригадира…

Этим же утром Шайгельдинов и Самарбай Темирбеков выехали в село Тургень, лежащее на единственной в этих местах дороге, ведущей в пограничные районы. На восточной окраине села они организовали проверку путевок у шоферов, следили за проезжающими на гужевом транспорте, особенно за верховыми. Такой же наряд направился в Евгеньево-Маловодное для перекрытия Кульджинского тракта. Третья группа расположилась западнее Иссыка…

На исходе второй ночи Самарбай, стоявший на вахте у шлагбаума, сначала услышал отдаленный лай собак и торопливый конский топот, а вскоре при свете склоняющейся к закату луны увидел группу верховых. Он не знал тех, кого хотел увидеть Шайгельдинов, и громко постучал в окно дома дорожного мастера, где тот отдыхал.

Шайгельдинов вскочил, схватил со скамейки полушубок, служивший ему матрацем, шапку, лежавшую рядом на столе, и бросился к двери. Годы военной службы, фронт воспитали в нем постоянную готовность к действию.

— Вон трое, может, это они? — ни о чем больше не говоря, выдохнул Самарбай.

— Тише, — схватив Самарбая за рукав полушубка, сказал вполголоса, но строго Шайгельдинов. — Давай сюда, за забор.

В глубине села тявкали, уже нехотя, собаки. Запели третьи петухи. Затаив дыхание, Шайгельдинов и Самарбай смотрели на дорогу. Вскоре отчетливо стали видны три всадника.

— Они, кажется, — еле слышно прошептал Шайгельдинов. — Ну да, они. Вороной — это же конь Айдарова, серый — Кенжегалиева, а этот гнедой с белой грудью — Кадырбекова.

Между тем всадники миновали шлагбаум и, не останавливаясь на краю села, стали спускаться с высокого левого берега в каньон горной реки Тургень. Там, у самой воды, спешились, стали поить лошадей. Поручив Самарбаю наблюдение за беглецами, Шайгельдинов опрометью бросился к центру села, в сельсовет. Но звонить не пришлось: Галиев сам подъехал сюда на «газике». Прямо с порога сообщил:

— Приехали и остановились у реки Айдаров, Кадырбеков и Кенжегалиев? Сам уже знаю.

— От кого?

— Жапек Юсупов прибежал поздним вечером. Рассказал, что у Орхи в эти дни, после ареста брата, побывало много перебежчиков и все выражали свое сочувствие ему и их отцу. Юсупов слышал слова: «Не могу, — говорит, — оставить здесь брата одного. А вы, — сказал он Кенжегалиеву, — езжайте. Думаю, вам удастся прорваться».

— Это было позавчера, — продолжал после короткой паузы Галиев, — а вчера вечером Жапек узнал, что Кенжегалиев и Айдаров решили уехать этой ночью.

— Что же делать. Задержать их?

— На каком основании? Вольному воля, — ответил Галиев. — Они скажут: «А мы хотим купить трех баранов». И мы, грубо говоря, сядем в лужу. Нет, тут надо набраться терпения и проследить.

…Когда лучи восходящего солнца позолотили макушки гор, всадники подъехали к ущелью и, не останавливаясь, скрылись за первым поворотом.

— С середины тургеньского ущелья дорога переходит в тропу и идет до самого Тау-Чилика и далее на Бартогай, местами поднимаясь на три тысячи и более метров, — заметил Галиев.

— Далее тропа идет к южным склонам гор Согеты, — вставил Шайгельдинов, — и затем спускается к долине. И если поторопимся, сможем перехватить их там.

Галиев остановился у обочины дороги, постоял, еще подумал и спросил, обращаясь к Самарбаю:

— Где поставили лошадей?

— В конюшне колхоза, — ответил тот поспешно.

— Хорошо. Я заберу лошадей, — говорил он уже Шайгельдинову, — и вернусь с ними в Иссык, займусь Орхой и его дружками, а вы с Самарбаем езжайте на машине к северной окраине долины Согеты. Когда приедете туда, беглецам не показывайтесь, проследите, куда они поедут дальше. А там действуйте по обстановке. Представится возможность, позвоните. А я все данные об их приметах сегодня же передам Николаеву. Надо дополнительно сориентировать пограничников.

Опытный чекист, не раз побывавший в сложных оперативных ситуациях, выполнявший ответственные задания и за границей в предвоенные годы и позже, после Великой Отечественной войны, капитан Галиев отдавал должное смелости беглецов, решившихся пройти по альпийским лугам в зимнее время.

…Насколько видно было в бинокль, долину Согеты лишь местами покрывал тонкий слой снега. Зияш увидел несколько стад антилоп-каракурюков, мирно пасшихся вдали от дороги, но беглецов не обнаружил. Тогда предложил вернуться к южной части ущелья и там обождать.

Всадники выехали из гор только под вечер. Они появились на тропе, слабо заметной даже в полевой бинокль, и вскоре скрылись в предгорьях перевала Торайгыр. Шайгельдинов решил ехать за ними. А ночной порой, когда меньше шансов, что машину узнают, обогнать и выехать к разветвлению дороги за южным склоном Торайгыра, чтобы увидеть, какой дорогой беглецы направятся дальше. В зависимости от этого принять дальнейшее решение.

Натужно гудел мотор, шофер выжимал из него последние возможности. Проехали длинное ущелье, как бы перерезающее хребет на две части, западную и восточную, подъехали к развилке дорог, — но конники как сквозь землю провалились.

— Дела-а-а, — потер Шайгельдинов подбородок. — Похоже, они свернули к какому-то зимовью животноводов, чтобы отдохнуть. Да нам-то ехать туда нельзя.

Зияш задумался. «Что же делать? Где провести ночь? Здесь? Или поехать в ближайшее село, а рано утром вернуться сюда и занять выгодную позицию для наблюдения?» И вдруг стал напоминать о себе желудок. Со вчерашнего дня они лишь в Согетинском ущелье съели по небольшому кусочку хлеба, который нашелся у запасливого шофера, и там же запили ледяной водой из родника.

Зияш велел шоферу ехать в Джаланаш, рассчитывая оттуда связаться с капитаном, одновременно подкрепиться.

Еще не видно было из-за высоких гор утренней зари, когда они вновь выехали. Машина быстро катилась по снежной накатанной дороге к подножия Торайгыра, и там, где эта дорога проходит в километре от каньона реки Кеген, Зияш увидел долгожданных всадников.

— Они проедут восточнее Джаланаша, — решил Шайгельдинов. — И через Уш-Мерке и западнее села Кегень могут направиться к Каркаре. Путь этот не из легких, на той стороне они будут только к ночи, а то и завтра в первой половине дня. Машина этой тропой не пройдет, и они таким образом снова уходят из поля нашего зрения, — заключил он с досадой.

— Нам ничего больше не остается, как поехать на Каркару через Кегень, — как бы дополнил Самарбай.

Предположения Шайгельдинова оправдались. Беженцы действительно приехали на следующий день в урочище Каркары и, не останавливаясь там, круто повернули на юг, к берегам озера Иссык-Куль.

— Значит, рвались в родные края, а не за кордон, — подумал озадаченный Зияш, понимая, что следует и им изменить маршрут, направиться в Талдысу, в местные органы государственной безопасности Киргизии. — Впрочем, — решил он, — возможно, это только временная остановка? Отсюда ближе к заветной цели…

6

Снова оказавшись в 9 утра в одиночной камере тюрьмы, Ноха Базыбеков пал духом, долго уклонялся от правдивых ответов на задававшиеся ему вопросы. Наконец, запутавшись в противоречиях, стал рассказывать о себе, правда, далеко не все. Признал обстоятельства эмиграции в Синьцзян, службу бажыгером у бажыхана. Не стал он отрицать и своей принадлежности к разведке гоминьдана, факта вербовки и переброски его в СССР. Однако от конкретизации своих показаний уклонялся. Как выяснилось позже, делал это не без умысла, берег брата.

— Он хитро выкручивается, хотя и назвался малограмотным, — резюмировал Куспангалиев, отодвигая папку с протоколами к массивному мраморному чернильному прибору, инкрустированному бронзой.

— Еще как крутит, — отозвался начальник следственного отделения капитан Бец. — Я сам допрашивал его не раз, но тоже не добился полной откровенности. Был захвачен на месте преступления — и то пытался отпереться. Возможно, удастся прижать его к стене документами, показаниями свидетелей и соучастников.

— Давайте поговорим об изыскании путей дополнительной документации, — майор остро глянул на Беца, словно ожидая возражения.

— Я лично другого пути не вижу, — ответил тот. — Но Галиев и Шайгельдинов связаны оперативными делами, а время уже не терпит. Кого-то надо посылать на помощь им. А у меня все следователи заняты.

— Придется Лозицкого освободить от других занятий, — решил майор. — Юрист он, и опытный, в этом деле такой и нужен.

— Хорошо. Я согласен. Еще бы одного оперативника, — просительно сказал Галиев. — Желательно казаха. Ведь придется ему говорить, в основном, с перебежчиками, а они зачастую прикидываются, что по-русски ни бум-бум.

— Одного оперативника даст Николаев. Завтра с утра приступайте к делу, — заключил майор.

Галиев и Лозицкий выполнили поручение неожиданно быстро, привезли кипу протоколов — показания шестнадцати свидетелей.

Майор приказал Николаеву:

— Вашим сотрудникам по этому делу следует изучить материалы в свете еще не решенных оперативных задач, и пока в министерстве рассматривается вопрос об аресте Орхи Базыбекова и остальных его соучастников, продолжать свою работу совместно с Галиевым и Шайгельдиновым.

Надо выделить, как заслуживающие особого внимания и проверки, показания свидетеля Турара Алдабергенова о письме, которое Орха Базыбеков получил из Синьцзяна от своего шефа по разведке и после ареста Нохи уничтожил. Каждый день докладывайте мне о ходе проверки этих показаний.

…Очередной допрос Нохи Базыбекова Ибрагимов начал с очных ставок с заявителем Исабековым, свидетелями Джумабеком Кабылтаевым и Зейнеп Рафиковой. Однако их показания о его неоднократных нелегальных ходках из Синьцзяна в Семиречье и к берегам Иссык-Куля Ноха не подтвердил. Но судя по тому, как передергивались его руки, Ноха сильно волновался в ожидании предстоящей встречи с Дулатом Кабылтаевым. Видимо, в его сознании не укладывалось, как мог земляк рассказать о нем все.

Когда же, наконец, отворилась дверь и Дулат вошел в кабинет, Ноха вздрогнул и поспешно встал. Капитан Ибрагимов строго посмотрел на него и не терпящим возражения тоном сказал:

— Сядьте!

Дулат Кабылтаев снял шапку, легко, с чувством достоинства, поклонился и негромко пробасил:

— Салям алейкум.

Не торопясь, отодвинул стул и сел лицом к Нохе Базыбекову, участливо спросил:

— Ну, Ноха, как поживаешь?

— Так нельзя, — сказал поспешно Ибрагимов. — Обращаться друг к другу можно только с моего разрешения.

— Что вы, гражданин следователь, — по-прежнему спокойно прогудел Дулат Кабылтаев. — Я и он земляки, знакомы с детства. Разрешите уж нам немного поговорить. Мы о деле не будем. Так, об обычном людском житье-бытье.

— Нет, нет. После. Сначала давайте займемся делом, — не сдавался Ибрагимов.

А напрасно. Такая непринужденная беседа могла положительно повлиять на ход очной ставки, разрядив обычную в таких случаях скованность и нервозность ее участников. Впрочем, в успокоении в данном случае нуждался лишь обвиняемый.

Когда следователь предоставил слово Дулату, тот начал упрекать Ноху:

— Что же ты запираешься? Сам себя понапрасну мучаешь и нас отрываешь от дела.

Братья Кабылтаевы в это время уже работали по найму в Иссыке.

— Давайте по порядку, — прервал Кабылтаева следователь. — Расскажите, как Ноха Базыбеков жил за границей.

— Жилось им там хорошо, — отвечая следователю, заговорил спокойно Кабылтаев. И далее без запинки кратко изложил свои показания.

— Зачем же они и вы, свидетель, приехали в Советский Союз? — с нарочитым удивлением заметил Ибрагимов.

— Это они уговорили нас и еще несколько семей. Говорили, что едут не по доброй воле, и не надолго, а мы, приглашенные семьи, поможем избежать подозрений.

— Верно говорит свидетель, — выпалил Ноха Базыбеков и со злостью посмотрел на Дулата Кабылтаева. — Но за скотом в Киргизию и Казахстан я не ездил. Не говорил я этого вам! — не сказал, а выкрикнул он последнюю фразу.

Когда Кабылтаев, подписав протокол, ушел, Ибрагимов сказал:

— Хорошо, поверим вам на минуту, что Дулат Кабылтаев, Дис Исабеков и Зейнеп Рафикова показали неправду о ваших неоднократных ходках в Союз и воровстве здесь скота, — заметил спокойно Ибрагимов после окончания очной ставки, — но ведь вас изобличают не только они. Очень подробно об этом рассказали другие свидетели и, наконец, ваш отец.

Ноха Базыбеков даже рот открыл от удивления. Ибрагимов с усмешкой проговорил:

— Что, не верите? Вот возьмите протокол показаний отца и читайте сами.

— Пусть переводчик читает. Я плохо разбираюсь в написанном от руки, — отказался Ноха дрогнувшим голосом.

— Нет, так дело не пойдет. Что, стремитесь уйти в сторону, чтобы потом, в удобный момент сказать: «Не знаю, я не видел такого документа»? Читайте, — строго сказал Ибрагимов. — Вы же грамотный, — он взял из рук Базыбекова протокол и, начиная с первой страницы, стал показывать ему подписи и в конце спросил:

— Кто это расписывался?

— Мой отец Абитбеков.

— Ну вот и читайте, с начала и до последнего слова.

Ибрагимов тут же отдал Базыбекову протокол и прошел к своему столу.

Ноха, не торопясь, прочел все вопросы следователя и ответы отца, затем еще раз перечитал отдельные места, очевидно, удивляясь откровенности отца. Он не знал, что старику уже невозможно было уйти в сторону от ответов и попытаться скрыть известное многим другим.

— Нет, не воровал я скот в Советском Союзе, — продолжал Ноха.

И вновь, вечером этого же дня, Николаев с Бецом направились к Куспангалиеву. У обоих сложилось мнение, что Ноха Базыбеков, как видно, неспроста утаивает от следствия обстоятельства его вербовки гоминьдановской разведкой и не хочет называть даже имен сотрудников этой разведки.

В распоряжении следствия оставалось еще три свидетеля — Сарсенбай Орызбаев, Тастан Кабылтаев и Татимбек Салыкбаев.

После всестороннего обсуждения создавшегося положения решено было дать Нохе Базыбекову еще три очные ставки и с этими свидетелями. Сразу он и на этот раз ничего нового не сказал. Однако спустя сутки сам записался на допрос к следователю и на вопрос, кто конкретно из сотрудников кунанжуз руководил им, сообщил, что он был связан с сотрудником полиции Ибраимом лаоцзунем. А для работы против СССР его завербовал сотрудник разведки гоминьдана Бурбе, приезжавший из Кульджи. В 1939 году Ноха вступил в связь с агентом этой разведки Гайнамом, вместе они несколько раз побывали в Киргизии и в Джетысу, собирали сведения о состоянии охраны границы, дислокации войск, воровали скот и сбывали его в Синьцзяне.

Однако Ноха по-прежнему уклонился от изложения обстоятельств вербовки его Бурбе. Признав себя виновным в неоднократных нелегальных ходках из Синьцзяна в Советский Союз, наотрез отказался конкретизировать и эту часть своего рассказа.

— Что же, посмотрим, как поведет он себя дальше, когда ему придется стать лицом к лицу с зятем Бахытом Талапбаевым, а потом и с братом, — сказал Куспангалиев, выслушав доклад Беца. — Теперь, — обратился он к Николаеву, — можно готовить арест и остальных.

— Конечно, чистосердечные признания имеют большое значение в расследовании любого преступления, облегчают избрание меры наказания подсудимому, — вставил Николай Петрович. — Мы вполне обоснованно можем ожидать этого и от Талапбаева, Орхи Базыбекова и Саурбекова. Ну, а если поведут себя иначе, будем поступать так же, как и с Нохой Базыбековым. Материалов для этого у нас теперь достаточно.

— Все, — резюмировал Куспангалиев. — Поезжайте, лейтенант, в прокуратуру за санкцией.

7

Арест муллы Бахыта Талапбаева был поручен Зияшу Шайгельдинову.

— Вам, товарищ Шайгельдинов, целесообразно поприсутствовать на первом допросе Талапбаева, — сказал капитан Онгарбаев, новый начальник следственного отделения, назначенный на эту должность вместо Беца, переведенного в другое управление МГБ Казахстана.

Когда Талапбаева привели на допрос, он поздоровался, привычно прошел к стулу, стоявшему в углу, и уселся на него, будто бывал здесь не первый раз. Глубоко вздохнул и тихо, на родном киргизском языке что-то проговорил, возможно, молитву. Потом, как бы готовясь к прыжку, передвинулся ближе к передней кромке сиденья стула и заговорил:

— Мне было двадцать лет, когда я, молодой мулла, увидел на кульджинском базаре свою будущую жену Салтанат. В тот зимний холодный день они с Нохой торговали мясом. Позже, уже в 1935 году, я посватался. Взял бы ее и без приданого, только за двойной калым, который сорвали с моего отца Базыбековы. Да и сейчас еще, после стольких лет страданий, окончившихся для меня тюрьмой, сердце мое не может жить без нее. И все теперешние переживания свалились на мою голову из-за нее и ее братьев.

Удивленные таким началом, чекисты переглянулись, но не стали прерывать Талапбаева, а он продолжал:

— Это Орха толкнул меня на путь преступлений, и сюда к вам, в Союз, привел нас всех тоже он.

— Вы что, — прервал Онгарбаев, — лошади или верблюды, на поводу он всех вас привел сюда, что ли?

Все засмеялись, грустно улыбнулся и Талапбаев. Онгарбаев продолжал: — Говорите, почему и как это произошло, вы же не несмышленыши.

— Проживая в Синьцзяне, братья Базыбековы постоянно разъезжали то за контрабандным скотом к себе на родину и в пограничные урочища Джетысу, то по городам и кишлакам Илийского округа. А Орха бывал в горах и кишлаках Кумульского округа, где в тридцатые годы бушевало уйгурское восстание, во главе которого стоял известный охотник Ходжанияз. Позже Орха часто ездил в Нылхинский и Кунесский уезды и многие другие горные урочища тамошних мест Илийского округа Синьцзяна.

— Зачем он бывал там?

— По заданию полиции. Именно там, в горах, близ Нылхи, летом 1944 года вспыхнуло народно-освободительное восстание. Братья Базыбековы, а потом и я активно помогали полиции бороться с повстанцами.

— С какого времени вы лично стали сотрудничать с кунанжуз? — спросил Онгарбаев.

— С 1940 года.

— Как это случилось?

— Базыбековы переехали в Калмык-Куринский уезд и поселились в селе Чекерты, где мы с женой жили в семье моего отца. Еще до этого, работая в полиции, Орха как-то приехал в Чекерты и прогостил у меня несколько дней. Каждый вечер он отлучался, встречался со своими агентами, выявил и задержал нескольких человек, враждебно относившихся к гоминьдановской власти, и отправил их в кунанжуз. Тогда же предложил мне сотрудничество.

— Что вы делали для кунанжуз?

— После Орха много раз бывал в Чекертах, в большинстве случаев он, естественно, останавливался у нас в доме. Я помогал ему, выполнял его задания, нередко выезжал в другие кишлаки и аулы. В один из таких наездов Орха прибыл в Чекерты с лаоцзунями Ибраимом и Турсуном. На этот раз они остановились не в нашем доме, но прислали за мной мальчика. Я помог им. За три дня было арестовано около двадцати человек и изъято более десяти винтовок.

— Значит, вы вместе с Орхой и Нохой Базыбековыми помогали кунанжуз вести борьбу с повстанцами. Так мы понимаем вас? — спросил строго Онгарбаев.

— Да. Кунанжуз подвергала репрессии каждого, кто чем-то вызывал подозрение в принадлежности к национально-освободительному движению.

— Зачем вы приехали в Советский Союз?

— Вести разведку.

— Расскажите, как и кто вас направил сюда?

— В октябре 1943 года Калмык-Куринская кунанжуз неожиданно арестовала Ноху. Тут же прошел слух, что взяли его за воровство лошадей. Орха же не особенно огорчался случившимся. Сначала говорил, что поедет выручать брата, потом стал откладывать свою поездку в Калмык-Куре. Когда минуло 15 дней, он уехал, и спустя двое суток они оба вернулись домой. Все наши родичи побывали у них в доме со словами сочувствия и радости по поводу удачно разрешившейся неприятности. К вечеру, когда у Базыбековых посторонних уже не было, пришел и я. Не останавливаясь на подробностях ареста Нохи, Орха сказал, что-де радоваться его освобождению еще рано, мне, как близкому родственнику и грамотному человеку, Орха это подчеркнул, он может сказать правду. На самом деле вызволить Ноху из тюрьмы удалось лишь с большим трудом, под личное поручительство брата, с условием принять предложение сотрудника разведки Бурбе перейти нелегально в Советский Союз со специальным заданием. Орха спросил, согласен ли я пойти вместе с ними в СССР.

— Согласились вы?

— Нет. Я наотрез отказался от этого опасного шага. Сказал, что являюсь уроженцем и жителем Синьцзяна, подданным Китая, отец, мать и братья живут в Чекертах, и я никуда не поеду… Тогда он пригрозил разорением нашего хозяйства, а потом, видя, что я не иду на попятную, заявил, что мою жену они заберут с собой, а детей наших бросят в Чекертах. Я понимал, что противостоять Орхе и его брату не смогу. С помощью кунанжуз они и на самом деле могли все это сделать. Все же я не поддался его шантажу и не дал тогда своего согласия.

Прошло несколько дней. В пятницу меня встретил Ноха и сказал, чтобы я сейчас же ехал в уездное отделение кунанжуз.

— Кто и о чем говорил с вами? — спросил молчавший до сих пор Шайгельдинов.

— Их было двое, Орха и незнакомый мне человек, одетый в гражданское платье, который назвал себя Бурбе и сказал, что приехал из Кульджи. Он спросил: «Почему не дал согласия поехать на территорию СССР? Что вам мешает?», а потом вдруг вспылил: «Жена-то и дети поедут с вами». Говорил один Бурбе. Орха Базыбеков молчал, время от времени настороженно посматривая на меня. Ух, как я его ненавижу!

Бахыт Талапбаев сказал это с тяжким вздохом, заерзал на стуле, потом уронил голову на уже трясущуюся вместе с плечами грудь. Но плакал без слез. То был плач безнадежно запутавшегося и потерпевшего неудачу в рискованной авантюре. Видно, «златые горы» обещал ему Бурбе в случае успеха «экспедиции».

Талапбаев внезапно успокоился и стал продолжать свой рассказ:

— «Ну так что, поедешь или нет, говори!» — строго спросил меня Бурбе. Деваться мне было некуда, я дал согласие и вслед за этим подписал обязательство.

— Что в нем было сказано?

— Обязательство было написано по-китайски, но Бурбе перевел и разъяснил мне его содержание. Там были и такие слова, что я буду честно выполнять все задания гоминьдановской разведки по сбору в Советском Союзе сведений о состоянии охраны границы, численности войск, вооружении, состоянии экономики населения.

— Что дальше было?

— Бурбе рассказал далее, что я поеду не один, а с братьями Базыбековыми и с другими семьями. «В СССР вы поселитесь в пограничном районе», — говорил он далее. Помимо указанного, подписка обязывала меня выявлять людей, готовящихся и уходящих нелегально из СССР в Синьцзян, а также перебежчиков из Китая и склонять их к возвращению обратно в Китай.

— Бурбе сказал вам, кому эту информацию передавать? — спокойно спросил Онгарбаев.

— Он обязал меня все докладывать Орхе Базыбекову. Затем добавил, что в случае, если я по поручению Орхи перейду границу обратно, то все, что он скажет мне, я должен хорошо запомнить, а по прибытии в Илийский округ явиться в кульджинскую полицию к нему, т. е. Бурбе.

— Сколько человек всего было в составе вашей группы? — спросил Шайгельдинов.

— Девятнадцать.

— Кто еще кроме вас и братьев Базыбековых дал Бурбе обязательство?

— Только мы трое.

— Зачем же тогда остальные поехали с вами? — допытывался Зияш.

— Как мне говорили Бурбе и Орха Базыбеков, для вида, чтобы прикрыть нас в момент перехода границы.

— Сколько раз вы встречались с Бурбе? — спросил, вставая из-за стола, Онгарбаев.

— Два раза.

— О чем шла речь при второй встрече?

— В сущности, Бурбе ничего нового не сказал. Повторил, на что я должен обращать внимание в ходе выполнения его задания. Затем уже всем троим пояснил, в каком месте мы должны перейти границу, и указал на карте путь к советской пограничной заставе, строго наказал говорить советским пограничникам только одно: «Бежали из Синьцзяна в СССР на постоянное жительство».

Базыбековы Орха и Ноха и я заверили его в своей верности гоминьдановской разведке. После с Бурбе наедине говорил Орха Базыбеков.

— Вас, вероятно, сопровождали до советско-китайской границы? — заметил Онгарбаев.

— Нет, с нами никого не было. Нашим движением к границе руководил Орха Базыбеков. Мы выехали в ночь на 4 ноября 1943 года и на рассвете были обнаружены советскими пограничниками и доставлены на заставу. Там, к моему удивлению, меня допросили первым. Я показал, что пришел в Советский Союз с целью устроиться здесь на постоянное жительство.

Сказав это, Бахыт Талапбаев как-то сразу почувствовал себя неловко, утратил самообладание и покраснел.

— Что, стыдно стало самому за ложь? — заметил Онгарбаев. Талапбаев не ответил. Покорными глазами посмотрел на Зарифа Онгарбаева, потом на Зияша и устало опустил свои небольшие смуглые руки на колени.

Рассказ его не вызывал сомнений. Оставалось выяснить, кто еще из прибывших, кроме Нохи Базыбекова и Бахыта Талапбаева, на деле входит в группу Орхи Базыбекова? Никто из них не назвал своим соучастником Кенена Саурбекова. Затем — какой оказией и когда доставлено письмо Орхе Базыбекову из Синьцзяна? С Нохой, вообще, говорить на эту тему бесполезно, у следствия нет пока каких-либо данных о том, что он был посвящен в эту тайну, а вот Бахыта Талапбаева можно и нужно спросить об этом. Если начнет запираться, тогда разоблачать его во вранье посредством очной ставки со свидетелем Тураром Алдабергеновым, узнавшим об этом с его, Бахыта, слов.

К удовлетворению следователей, Бахыт Талапбаев сразу же подтвердил свой разговор с Тураром Алдабергеновым о письме, полученном Орхой Базыбековым из Синьцзяна, и обстоятельства, при которых оно было уничтожено. Однако он уточнил, что человека, доставившего это письмо, он не знает.

8

Арестованного Саурбекова в управление МГБ доставили к вечеру того же дня, что и Талапбаева и Орху Базыбекова. Увидев его, Куспангалиев, не сдержавшись, громко рассмеялся, а когда надзиратель увел Саурбекова, сказал следователю — лейтенанту Прохорову:

— Черт возьми, как он похож на тех торгашей, которые наводняли базары Алма-Аты и всего Джетысу в годы нэпа!

И в самом деле, лучшего сравнения нельзя было подобрать. Всем своим видом и особенно брюшком, нависшим над короткими ногами, обутыми в сапоги красного хрома, а также выглядывающими из-под пиджака воротниками двух, черной и нижней белой, рубашек, Кенен как бы олицетворял торговца мелочной лавки.

На допросе Саурбеков отвечал на вопросы Прохорова по анкетной части протокола быстро и без запинок. Не скрыл байского происхождения, занятий торговлей, обстоятельств, при которых в 1916 году оказался за границей. Сказал, что долго не хотел, проживая в Синьцзяне, принимать китайского подданства и решился на это только недавно.

На вопрос майора: «Зачем же вы приехали в СССР, если там вам было неплохо?» — Саурбеков ответил, что не желал подвергать себя и жену опасностям, которые порождались частыми налетами карательных отрядов гоминьдановских войск на Калмык-Куринский уезд.

— Вот как, — сказал протяжно майор. — А куда же свое хозяйство девали?

— Оставили зятю Турсуну Исабекову.

Затем Куспангалиев спросил Саурбекова, кого из жителей Энбекши-Казахского района он знает хорошо.

Быстрота и легкость, с которыми Саурбеков назвал и характеризовал своих знакомых, говорили о том, что люди эти были для него надежны и при случае отзовутся о нем как о порядочном человеке. Всего таких набралось свыше десяти человек. Большинство, как и сам Саурбеков, нигде не работали, спекулировали продуктами и промтоварами. Но это было не самое важное. В списке этих знакомых оказались земляки жены Кенена, реэмигранты Кенжеш Асанов, Жанузак Орманов и Барак Мурзалиев. Конечно, Саурбеков не знал, что крупно проговорился и этим помог следствию.

Поздно вечером Николаев связался по телефону с капитаном Галиевым, тот, узнав о чем речь, ответил, что уже закончил проверку Асанова, Орманова и Мурзалиева и считает нецелесообразным допрашивать их в качестве свидетелей.

На последующих допросах выяснилось, что Саурбеков, проживая за кордоном, бывал в подавляющем большинстве городов и поселений Илийского округа. В их числе назвал известные следствию Шаты. «Но я бывал там с целями коммерческой деятельности и был лишь свидетелем поднявшегося во всей провинции национально-освободительного движения, личного участия в восстании не принимал», — поспешно оговорился он.

Пришло время предъявления обвинения Саурбекову.

Когда переводчик дословно перевел ему постановление, Саурбеков, расспросив о том, что означает этот поворот дела и что за ним последует, заявил, что все это — результат наговоров злых людей. Затем решительно отверг обвинение в том, что он пришел в СССР по заданию гоминьдановской разведки, и три дня отказывался давать какие-либо показания.

Когда утром четвертого дня надзиратель вошел в одиночную камеру Саурбекова, чтобы сопроводить его на допрос, тот, вопреки распорядку, одетым лежал на заправленной койке и поднялся только после строгого требования. Помятый и осунувшийся, постоял немного, потом стал приводить в порядок одежду, причесал волосы и поправил усы. Делал все это словно через силу… Надзиратель заметил мрачное настроение Саурбекова и спросил его, не болен ли он?

— Нет, я здоров, — последовал ответ.

В кабинете вместо Прохорова и переводчика Саурбекова встретили Куспангалиев и Онгарбаев, но он, казалось, не обратил и на это внимания, безучастно посмотрел в окно на еще не сбросившие листьев ветки дуба и только после второго приглашения опустился на табурет.

На письменном столе следователя, обычно заваленном панками и бумагами, сегодня не было ничего, кроме нескольких листов чистой бумаги, пластмассовой черной чернильницы и тонкой ученической ручки.

Пока Онгарбаев оформлял пропуск, Куспангалиев внимательно и нарочито участливо смотрел на Саурбекова. Как только надзиратель вышел из кабинета, майор обратился к Онгарбаеву:

— Может быть, отложим? Кенену, видимо, сегодня не до нас. Как смотрите?

— Ну, пройдет у него плохое настроение. А у вас потом, может, и не найдется времени поговорить с ним, — ответил Онгарбаев.

Саурбеков исподлобья посмотрел на Онгарбаева и Куспангалиева и сказал:

— Я здоров, могу отвечать, спрашивайте.

— Что это вы так официально? — заметил Куспангалиев. — Нельзя разве просто поговорить? Я же вижу, переживаете. Не дай бог, такое бы горе свалилось мне на голову, я не сидел бы сложа руки, стал бы защищаться.

Зазвонил телефон.

— Да, — подняв трубку, ответил Куспангалиев и дальше только слушал, в знак согласия покачивая головой, потом широко улыбнулся и сказал:

— Вот мы с Зарифом Онгарбаевичем говорили ему то же, а он пока молчит. Хорошо, спасибо, — и, положив трубку, сказал Саурбекову:

— Видите, и начальник тюрьмы о вас беспокоится. Говорит, все утро лежали на койке одетым.

— Я встал в установленное время, сразу после тюремного звонка, походил немного. Ночью плохо спалось, голова болела — ну и прилег на минуту, лежа лучше думается.

— Что верно, то верно. Я тоже люблю отдохнуть, подумать, иной раз в голове — уйма всяких событий и дел не дает покоя. Время теперь вон какое быстрое — чего только не услышишь и не увидишь за день.

По губам Саурбекова скользнула грустная улыбка.

— У меня хватает старых дел. Есть над чем думать. Новый хабар до меня не доходит, стены у вас тут каменные и толстые.

— А что, разве узункулак частый гость в синьцзянских тюрьмах? — отозвался тотчас Онгарбаев. — Кстати, насколько нам известно, эти тюрьмы — просто глубокие ямы в земле, и люди гниют в них заживо, закованные по рукам и ногам колодками. Может, о таком благе вы мечтаете?

Саурбеков окинул испуганным взглядом Онгарбаева и Куспангалиева, но промолчал. Только глаза — зеркало души выдавали обуревавшие его мысли и страх за свою судьбу.

Майор и Онгарбаев переглянулись. Чекистская интуиция подсказала, что Саурбеков потому так расстроился, что догадался: о нем известно почти все.

— Значит, — начал майор и встал из-за стола. Тут же вскочил и Саурбеков. — Сидите, сидите. Говорите, много думаете о прошлых делах?

— Да. Я все 30 лет, прожитые в Восточном Туркестане, занимался торговлей, приходилось много ездить, то в города за товарами, то с товарами по аулам скотоводов и по кишлакам дехкан.

— Ну и как, доходы большие были?

— Народ там по большей части бедный, безденежный. За барыш в 700—800 рублей в месяц приходилось хлопотать, порою, днями и ночами, особенно летом, когда можно ездить в горы к животноводам. В общем, коммерция дело неспокойное.

— Зато непыльное, прибыльное, — шутливо проговорил Онгарбаев. Он и майор рассмеялись. Шутка, как видно, получила отклик и в душе Саурбекова. На устах его блеснула было улыбка, но он тут же подавил ее, и его лицо снова стало настороженным, а от глаз повеяло прежним холодом.

— Говорите, тамошние горы хорошо изучили. Ну что же, в таком деле, каким вы занимались, это нужно было, — продолжал Онгарбаев. — И в верховьях реки Кичас-Карасу бывали? Говорят, красивые там места.

— Был и там. Несколько раз ездил в уездный центр Нылхи и дальше, по горным аулам и стойбищам.

— Все правильно. Так и люди говорят, что в Илийском округе вас знают многие, а главное, помнят все имена и фамилии, под которыми вы жили там. Помнят и ваши «добрые» дела. Очевидно, об этих делах вы теперь думаете? — спросил майор.

Саурбеков не ответил на вопрос майора. По лицу его, от шеи к вискам, прокатилась бурая волна, он стал оглядываться по сторонам и ерзать по табурету. Майор же своей репликой словно пригвоздил его:

— Вам в самом деле деваться некуда. Не лучше ли освободиться от мучающего вас страха за антинародное поведение в Илийском округе?

— Вы правы, это было так, как вы говорите, и я понял, что ошибался. Простите.

— Дело суда прощать или наказывать. Давайте сначала разберемся в том, чем вы занимались, проживая за границей.

— Торговал и помогал Калмык-Куринской кунанжуз.

— Ну, о вашей торговле мы уже говорили достаточно. А вот когда и чем вы заслужили внимание кунанжуз?

— Сам я к ней не обращался. Вызвали и сказали, что я, как хороший китайский гражданин, должен помогать им.

— Рассказывайте толком, обстоятельно. Когда это было?

— В марте 1934 года.

— В то время вы еще не имели китайского паспорта. Как же они могли назвать вас китайским поданным, да еще хорошим?

— Китайское подданство я принял в 1940 году, а почему тогда, в 1934-м, они считали меня своим, я не знаю.

— Вы знаете, конечно, — начал майор после паузы, — что своим человеком для них вы стали позже, после того, как хорошо поработали на них, за что и получили благодарность в виде китайского паспорта. А в марте тридцать четвертого вы для них были другим человеком.

— Вероятно, да.

— Почему «вероятно?» Разве у вас не возникали конфликты с полицией из-за торговых дел?

— Нет.

— А за что в 1925 году вас выселили из Калмык-Куре в Чекерты?

— Уй бай, даже это знаешь, гражданин начальник? — не сказал, а выкрикнул Саурбеков по-русски с сильным акцентом.

— А вы думали, что МГБ вас арестовало необоснованно, так сказать, за здорово живешь? — сказал строго Онгарбаев.

Бросив виноватый взгляд на Онгарбаева, Саурбеков проговорил тихо:

— Да, это было.

— Вот и рассказывайте по порядку все, — спокойно потребовал Онгарбаев.

— Проживая в Калмык-Куре, я нередко задерживал внесение очередных взносов по патентному сбору, а в 1925 году допустил трехмесячную просрочку. Так поступали и другие торговцы, но почему-то выселили одного меня. До сих пор не могу понять, чем я заслужил такую немилость.

— Может быть, потому, что в Чекертах вы были нужнее? — не скрывая иронической улыбки, подсказал Куспангалиев.

Сообразив, на что он намекает, Саурбеков удивленно развел руками и сказал:

— В Чекертах я тоже не всегда своевременно оплачивал патент, но там местный начальник полицейского участка был податливым человеком, часто брал у меня в лавке товары.

— А кто из сотрудников кунанжуз в 1934 году говорил с вами?

— Заместитель начальника Мо Дэ-шин. Он говорил мне, что мог бы наказать меня за систематические проволочки со взносами, но считает, что я могу искупить свою вину хорошей работой по его заданиям.

— Ну вот, теперь все стало на свои места, — с удовлетворением сказал майор и далее спросил: — А почему, собственно, вы допускали просрочки с оплатой этих сборов? Что, денег у вас не хватало?

— Часто это получалось потому, что к сроку оплаты я находился в торговых разъездах, а иногда не бывало денег. Там уйма всяких налогов, не успеешь оплатить один, надо нести второй, а там, смотришь, подходят сроки платежей по другим. А не внес в установленное время — сразу найдут тебя.

— Мо Дэ-шин говорил с вами наедине и где, у себя в конторе или приезжал в Чекерты?

— Как-то в мою лавку, в момент, когда я был один, зашел лаоцзунь Калмык-Куринской кунанжуз Курбан, я знал его еще со времени проживания на прежнем месте, он частенько брал у меня товары в кредит. Курбан строго сказал мне, чтобы я явился в Калмык-Куре к Мо Дэ-шину… Затем он присутствовал при разговоре Мо Дэ-шина со мной, а после того, как я оформил подписку, Мо Дэ-шин сказал, что в делах мною будет руководить Курбан.

— В каких делах, скажите точнее!

— В дальнейших поездках я должен был вести розыск антигоминьдановских элементов. Особое внимание обращалось на тех, которые призывали людей уходить в горы, к партизанам, Курбан называл их бандитами. Тяжело и опасно было выполнять задания Курбана, а особенно — когда в Нылхинских горах началось восстание скотоводов.

— Ну и сколько таких людей, стоявших за национально-освободительное движение и участвовавших в нем, было арестовано кунанжуз по вашим доносам? — спросил Онгарбаев.

— Много. Задания Курбана и самого Мо Дэ-шина, с которым я тоже встречался часто, выполнялись мною аккуратно. Всех, кого схватила кунанжуз по моим доносам, я сейчас уже не в состоянии вспомнить.

— Назовите тех, кого помните, — потребовал Онгарбаев. Он пододвинул лист бумаги, взял ручку и приготовился записывать.

Саурбеков склонил голову, долго молчал. Раза три снимал с головы тюбетейку, покрытую черным бархатом и расшитую серебряными узорами узбекского орнамента, и, повертев ее в руках, снова надевал. Видно было, что ему очень тяжело ответить на этот вопрос. Наконец с большой неохотой он выдавил:

— Из казахов память сохранила Муслима и Абдрасула из Сумташа, Кадыра Душебаева и Султана Адасбаева из Аксу и Ажибека Алмабаева из кишлака Хатычура.

И снова смолк.

— А зачем вы делите их по национальному признаку? — живо спросил майор.

— Так приучил меня Курбан, — ответил все так же сдержанно и глухо Саурбеков. — Очень много было арестовано калмыков. В их число попали и мои хорошие знакомые Баше и Гегиль Джугуровы из Кенсу, Тапачи Джугуров и Миля Гочилов из Хатычура.

Саурбеков еще силился вспомнить какого-то молодого калмыка, но не назвал его.

— А сколько ему было лет? — спросил Онгарбаев.

— Четырнадцать-пятнадцать, не больше…

Саурбеков помедлил и затем стал называть запомнившихся ему арестованных из числа уйгуров:

— Кадыржан, жил в Чекертах, Саут Амутбараков и Касым Толипов из Аксу, житель Сумташа Ажиахун Курбеков. Среди арестованных были узбеки Рани Салыбаев, что проживал в Чекертах, и Азиз Шаниятов из Сумташа. По Чекертам еще помню дунганина Мыгаза Нурахунова.

— Когда повстанцы очистили Илийский округ от гоминьдановцев? — спросил майор Саурбекова вслед за тем, как тот сказал, что больше фамилий не помнит.

— К концу августа сорок четвертого в Кульдже и ее уездах не было уже гоминьдановских войск.

— Быстро убегали, — заметил майор. — А как кунанжуз поступила с вами? Взяли с собой?

— Нет, гражданин начальник, не могли, — невесело улыбнулся Саурбеков. — Перед их бегством я находился в Калмык-Куре, виделся с Мо Дэ-шином и Курбаном. Оба они сказали, что скоро возвратятся, а до того времени велели мне находиться в Шаты. «Курбан, — сказал Мо Дэ-шин, — найдет вас там или пришлет своего человека, с которым вы вступите в разговор лишь после того, как он назовет вас по имени «Ман». Такую кличку они дали мне, когда заставили работать на них.

— Вы сразу поехали в Шаты?

— Нет. Сначала в Карасу, что неподалеку от Аксу, где я жил последние два года. Было опасно, кругом разъезжали повстанцы, и к себе домой я пробирался степью и горами и только ночью. Пробыл несколько часов и той же ночью уехал в Шаты.

— Чем занимались там?

— Ничем. Скрывался в доме одного местного торговца, узбека, эмигрировавшего из Киргизии еще в первые годы Советской власти. Ждал Курбана. Вместо него к хозяину приехал его знакомый, пятджинский дамулла. Он-то и оказался посланцем Курбана, и в день приезда, за пилау и чаем, в момент, когда хозяин зачем-то вышел, передал мне задание Курбана — поступить добровольцем в армию повстанцев.

— Но это не так легко было сделать, — тихо проговорил майор, внимательно посмотрев на Саурбекова, и спросил его: — Ну и как, приняли вас в армию?

— Конечно. И быстро. Как-то все само собой устроилось. Я пришел в штаб формировавшегося в Шатах кавалерийского батальона, сказал, что желаю защищать интересы революции с оружием в руках и прошу зачислить меня в кавалерийский батальон, лошадь сам куплю. Командир посмотрел на меня и сразу предложил мне службу повара. «Если согласен, — говорит, — то и на лошадь не надо расходовать денег». По заданию, переданному дамуллой, я должен был собрать сведения, где и какие части формируются в Калмык-Куринском уезде, узнать командиров и адреса их семей, а также изучить вооружение этих частей, запасы боеприпасов и места их хранения. Собранные сведения передавать ему. Три раза я виделся с ним и все, что узнал, рассказал ему устно. Вскоре после третьей встречи с дамуллой в доме того торговца, у которого я скрывался до поступления в армию повстанцев…

— Как это «вскоре?» Скажите точнее, — потребовал майор.

— Часа через два-три, не больше, после ухода дамуллы меня вызвал командир. Спросил, зачем я ходил к торговцу. Я ответил, что это мой давний знакомый. Далее он спросил, почему я бываю у него, когда к нему приезжает пятджинский дамулла. Я соврал, что дамуллу видел там всего один раз и что совсем не знаю его. Тогда меня путем очной ставки с соседом торговца уличили в том, что я говорю неправду. После того, как я признался, меня посадили на гауптвахту, а на следующий день отправили под конвоем в Калмык-Куре.

— Вы рассказали командиру батальона, какие сведения передали дамулле? — спросил Онгарбаев.

— Да.

— Рассказывайте дальше, — по-прежнему спокойно попросил Куспангалиев.

— Меня должен был судить трибунал, но на шестой день я бежал.

— Как это вам удалось?

— Во время вечерней прогулки во дворе охранявший нас повстанец зачем-то зашел в здание тюрьмы, я перелез через глинобитный дувал и бросился в ближайший проулок, по нему вышел в город и направился в Текес, по-китайски Кобо, а оттуда вверх по реке Аксу. На следующую ночь пришел к себе в Карасу.

— За вами погони не было?

— Не знаю.

— Долго вы скрывались у себя дома?

— В эту же ночь я послал жену в Аксу к калмыку Насымбату, вскоре он пришел ко мне в дом, и я, рассказав о случившемся, попросил его проводить нас с женой к границе. Мы хорошо знали друг друга, он много раз помогал мне выполнять задания кунанжуз. На следующую ночь Насымбат довел нас до границы…

Саурбеков замолк в нерешительности и выжидающе посмотрел на майора.

— Знаю, что вы еще не все рассказали. Но на сегодня хватит.

На последующих допросах следователь Прохоров спрашивал Саурбекова о его знакомых по Синцьзяну. В числе знакомых, служивших у бажыхана, назвал он и братьев Орху и Ноху Базыбековых. Рассказал, что знал их за границей как сборщиков налогов, а позже как служащих кульджинской полиции.

В тот же день Зариф Онгарбаев это показание Саурбекова доложил майору. Прочитав протокол, Куспангалиев сказал:

— Пожалуй, о закордонных связях Саурбекова и, в частности, с Орхой Базыбековым надо нам самим еще раз поговорить с ним. Как вы смотрите на это?

— Я не возражаю, — ответил Онгарбаев. — Скорее выясним, соучастник он Базыбекова или действовал здесь, у нас, самостоятельно, так сказать, в одиночку. По показаниям свидетелей, он, подобно Орхе Базыбекову и агентам последнего, вел подрывную работу среди перебежчиков, призывал их к обратному нелегальному уходу в Восточный Туркестан, возводил клевету на условия жизни в Советском Союзе, в частности, в колхозах. Имеются свидетели других его антисоветских высказываний, поэтому я и склонен считать, что Саурбеков пришел в нашу страну не только в поисках временного убежища от справедливого наказания повстанческих властей.

— Несомненно. Он потенциальный враг Советской власти и только по одной этой причине не мог, оказавшись на советской земле, иначе действовать, — ответил майор. — Лично я считаю достоверным его рассказ о внедрении его гоминьдановской разведкой в вооруженные силы народно-освободительного движения в Восточном Туркестане, провале и последующем разоблачении его повстанцами. Однако едва ли он мог встретиться с Курбаном после побега из тюрьмы повстанцев. Он не знал и теперь не знает, где скрывается Курбан. Судя по его показаниям, дамулла не был задержан повстанцами. Если бы это было так, их, несомненно, свели бы на очной ставке. Все это дает основание предполагать, что Саурбеков утерял связь с разведкой. Если дамулле и удалось уйти от повстанцев, маловероятно, чтобы он мог вновь встретиться с Саурбековым в промежутке между его бегством из тюрьмы и нелегальным уходом за кордон, то есть к нам, в Советский Союз. Не все ясно с этим калмыком. По словам Саурбекова, Насымбат тоже агент кунанжуз и они долгое время сотрудничали. И вот еще о чем надо поговорить с Саурбековым, а затем с Орхой Базыбековым. Как они ответят на один и тот же вопрос: когда, где и при каких обстоятельствах встретились в Энбекши-Казахском районе?

Новая беседа с Саурбековым началась с вопроса майора, почему Саурбеков поехал на жительство в Энбекши-Казахский район?

— Я, — ответил Саурбеков, — проживал два месяца у тестя, узнал из разговоров с ним самим и другими колхозниками, что многие перебежчики живут в этом районе и там можно получить работу и даже устроиться с жильем. На основании этих сведений мы с женой и приехали в Иссык. Остановились у знакомых отца жены. На другой день, а это было воскресенье, я пошел на базар и там встретил Орху Базыбекова. Понятно, обрадовался встрече с земляком. Он тоже отнесся ко мне хорошо, пригласил к себе домой, и мы долго сидели у него, беседовали сначала за чаем, а потом за бесбармаком о смене власти в Синьцзяне.

— И больше ни о чем другом в эту первую встречу вы не говорили с ним? — спросил майор.

— Я рассказал ему, как поспешно бежала из Калмык-Куре гоминьдановская администрация и в их числе сотрудники уездной кунанжуз.

— Почему вы стали рассказывать ему о бегстве служащих полиции?

— Я знал, что он проживал в Кульдже и служил там в окружной полиции.

— Только ли это являлось поводом? Очевидно, разговору предшествовало что-то другое?

— Да нет, между нами ранее ничего не было.

— Почему же он сразу пригласил вас к себе?

— Во-первых, я только что приехал из Синьцзяна, а, во-вторых, тут же на базаре, вскоре после взаимных приветствий, я отдал ему письмо и сказал, что его передал мне переправивший нас с женой через границу калмык Насымбат.

— Что это за письмо?

— Насымбат сказал, что оно от Бурбе, знакомого Орхи Базыбекова. От кого оно на самом деле и о чем в нем идет речь, я не знаю. С просьбой взять письмо и передать Орхе Насымбат обратился ко мне уже у самой границы.

— Что еще говорил вам Насымбат о письме?

— Просил уберечь письмо от пограничников. Посоветовал припрятать на границе, в удобном месте, а потом, после обыска и проверки пограничниками, найти подходящий момент и взять.

— Откуда Насымбат знал о том, что вы некоторое время будете жить в пограничной полосе?

— Насымбат был близким мне человеком. Он хорошо знал и мою жену, родом из этого района, мы поделились с ним, что намерены просить разрешения местных советских властей на временное проживание у ее родственников. Я и жена все рассказали ему по пути к границе.

— Вы выполнили советы Насымбата?

— Да.

— Где вы прятали это письмо?

— Мы перешли границу в районе зеленой горы, как ее точно называют, я не знаю, и мне неизвестно, на чьей она территории, китайской или советской. Там, по моему предложению, мы с женой и сошли с лошадей. Я отошел метров на двадцать, к кусту боярышника, и под ним зарыл письмо, обернутое в шелковую материю. Потом положил на это место камень.

— Когда вы взяли письмо из устроенного вами тайника?

— Спустя, примерно, недели две. Вскоре после того, как закончились допросы на заставе и в местном районном отделении милиции, которая дала нам разрешение на двухмесячное проживание в пограничной зоне, у отца жены.

— В какое время вы это сделали?

— Ночью.

— О том, как вы ходили к тайнику, подробнее расскажете позже. А теперь скажите, письмо было обернуто в шелковую материю, когда вы передавали его Орхе Базыбекову?

— Да.

— Что представляла собой шелковая обертка?

— Орха Базыбеков, когда мы пришли к нему на квартиру, вскрыл это письмо в моем присутствии. Конверт письма был обернут в поношенный уже узбекский шелковый платок вишневого цвета, на конверте не было надписей.

— Орха Базыбеков говорил вам о содержании письма.

— Нет. Он прочел его и положил в карман.

— И позже он не делился с вами содержанием письма?

— Мы встречались с ним очень часто, но эту тему он не затрагивал.

На следующий день был проведен обыск в квартире Базыбековых — сначала у Орхи, а поскольку платок у него найден не был, — и у Нохи. Но и там платка не оказалось. Его нашли в доме у их отца, Базыбека Абитбекова. Он красовался на голове девочки Майраш.

В последовавшей беседе Базыбек Абитбеков рассказал, что платок этот Орха подарил его жене еще в 1945 году, а откуда сам достал, старику неизвестно.

Платок был предъявлен для опознания Саурбекову — среди других шелковых платков вишневого цвета, одинаковых по размеру. Саурбеков повертел их один за другим, как это делают опытные торговцы мануфактурой, и вскоре нашел среди них тот, которым было обернуто письмо Бурбе к Орхе Базыбекову.

— Куй железо, пока горячо, — сказал Шайгельдинов Прохорову. — Надо об этом сейчас же доложить Онгарбаеву.

9

Арест резидента иностранной разведки — событие не столь частое в работе контрразведки. И поэтому сотрудники, принимавшие участие в этой операции, с нетерпением ждали, когда назначенный вести расследование по этому делу капитан Ибрагимов покончит с процессуальными формальностями. Торопились увидеть, как поведет себя перед следствием Орха Базыбеков, послушать, что он ответит на убийственные для него вопросы. Все уже знали, что многое из антинародной предательской деятельности Орхи на территории Восточного Туркестана, обстоятельства, при которых его резидентура была переброшена, и цели ее пребывания в Советской стране доказаны с исчерпывающей полнотой. Не сможет же он опровергнуть показания отца, брата, зятя и многочисленных свидетелей, доказательную силу других документов предварительного следствия. Но как он конкретно будет вести себя — вот что всех интересовало.

И вот, наконец, Ибрагимов задал Орхе Базыбекову первый вопрос:

— Когда и где вы вступили на путь борьбы с Советской властью?

Базыбеков на какое-то время задумался. Видимо, в его памяти мгновенно ожили далекие берега Иссык-Куля, прогремели два выстрела, которые проложили ему дорогу к стенам кульджинской кунанжуз, к лаоцзуням, Турсуну и Ибраиму. По медленно набухавшей жилке на виске, по стиснутым намертво челюстям и побелевшим губам видно было, что Базыбеков решал в эти мгновения, что стоит признать, о чем умолчать. Видимо, он учел, что, во-первых, эти факты давно уже известны, а, во-вторых, времени после этих «деяний» уже прошло много, и он может рассчитывать на снисхождение. Поэтому он решился на правдивый ответ.

Едва Орха Базыбеков умолк, как услышал следующий вопрос:

— На чем основывалась ваша дружба с Ибраимом и Турсуном?

Потянулась вторая продолжительная пауза. И опять Орха решал, что отвечать, о чем умалчивать. Но, хотя дела эти и происходили за рубежом, однако были они настолько грязны, что Орха решил от ответа воздержаться. Тогда майор Куспангалиев дал ему прочесть уже известные читателю показания Дулата Кабылтаева.

— Нет, — начал спорить Орха, — агентом окружной кульджинской, а позже уездной Калмык-Куринской кунанжуз я не был. Я действительно просил Дулата помочь мне, но как агенту по сбору налогов — выявлять лиц, укрывающих доходы, а не выполнять шпионские задания кунанжуз.

А на тот факт, что в одну из ночей осени 1943 года они, Орха и его брат Ноха, помогали сотрудникам кунанжуз Турсуну и Ибраиму схватить пятерых калмыков, намеревавшихся нелегально уйти в СССР, и при этом загнали своих лошадей, Базыбеков заявил, что Дулат Кабылтаев не так его понял. На самом деле не они с братом, а работники кунанжуз ездили на их, Базыбековых, лошадях и задержали не пятерых, а трех человек, ездивших по торговым делам на советскую территорию.

Показания Дулата Кабылтаева о том, что Орха Базыбеков, приглашая его в Советский Союз, говорил, что они с братом едут по заданию полиции и что для прикрытия они и другие берут с собой семьи, а там в СССР должны будут, как им велели, поселиться в погранрайоне и выполнять задания кунанжуз, Орха тоже не подтвердил.

На этом закончился первый допрос шпиона. Он показал, что предстоит тяжелая, полная напряженности и неожиданностей борьба за полное его изобличение.

На следующем допросе были предъявлены показания Тастана Кабылтаева о том, что, являясь агентом полиции, Орха Базыбеков по заданию разведывательных органов гоминьдана неоднократно тайком пробирался в пограничные районы Киргизии и Казахстана, о чем рассказывал летом 1942 года свидетелю и своему другу Мамуту, содержателю караван-сарая в городе Калмык-Куре.

— Да, — ответил Орха, — когда я бывал в Калмык-Куре, всегда останавливался у этого кашкарлыка, но не говорил ни ему, ни Тастану Кабылтаеву, что занимаюсь такими делами.

Базыбеков отверг также показания свидетеля Турара Алдабергенова о том, что, проживая в Синьцзяне, он работал в пользу кунанжуз. Орха сам настаивал на очной ставке с этим свидетелем. Однако в ходе этой ставки Турар Алдабергенов доказал, а Орха после длительных запирательств вынужден был признать, что он действительно знаком с Турсуном лаоцзунем, но знает его не с 1930, а с 1936 года и неоднократно встречался с ним как с официальным сотрудником кульджинского окружного управления полиции в связи с арестом брата Нохи.

— За что был арестован Ноха? — спросил его Онгарбаев.

— За умыкание жены местного богатого дунганина.

— Вам удалось освободить брата?

— Да, Ноху и его любовницу вскоре освободили из тюрьмы, а дунганину мы уплатили за жену выкуп.

— Все это вы сделали с помощью Турсуна?

— Н-н-нет, — сказал Орха неуверенно после краткого замешательства.

Прошло несколько дней, в течение которых Орха не давал правдивого ответа на этот вопрос. Говорил одно и то же, что его связь с Турсуном лаоцзунем заключалась лишь в том, что через него он передавал брату продукты и узнавал о ходе следствия.

Ознакомившись с показанием отца Базыбека Абитбекова: «Мои сыновья Орха и Ноха были в дружественных отношениях с официальными сотрудниками кульджинской полиции Турсуном лаоцзунем и Ибраимом лаоцзунем», Базыбеков ответил:

— Я знал и Ибраима как сотрудника полиции, но никаких дел с ним не имел.

Затем следователь предъявил показания еще пяти свидетелей, но и их Орха голословно отказался подтвердить. Тогда ему была дана очная ставка с Бахытом Талапбаевым. Тот повторил слово в слово уже известное читателю. Орха признал только агентурную связь с кунанжуз брата Нохи, а сам-де не работал с ними, в СССР они прибыли не по заданию китайской разведки.

— Чем можно объяснить тот факт, что вы и ваши агенты в Энбекши-Казахском районе склоняли перебежчиков из Синьцзяна к обратному уходу в Восточный Туркестан? — спросил майор.

— Я не вел такой работы среди перебежчиков.

— Однако следствию известно, что вам удалось уговорить несколько человек к бегству в Синьцзян, и вы сами намеревались уйти в составе этой группы и там связаться с Бурбе. Говорите, чего уж тут таиться! Смотрите, сколько у нас имеется документов об этом, — сказал майор, показывая Базыбекову один за другим протоколы показаний свидетелей.

Орха Базыбеков напряженно смотрел то на майора, то на следователя и Онгарбаева, но продолжал произносить: «Нет и нет». Других слов он не говорил. И только когда майор спросил его, знает ли он перебежчиков Айдарова, Кенжегалиева и Кадырбекова и где они сейчас находятся, Орха ответил:

— Айдарова, Кенжегалиева и Кадырбекова я хорошо знаю. Ныне эти люди живут в Синьцзяне, а раньше жили в Энбекши-Казахском районе.

— Как это понимать? — спросил Онгарбаев.

— Они бежали из этого района обратно в Синьцзян.

— Говорите толком, — заметил майор. — Как вы узнали об этом?

— Я знаю об их побеге в Синьцзян потому, что мы состояли в сговоре и сам я готовился уходить вместе с ними из Советского Союза. Но не удалось. Милиция арестовала моего брата, и я остался.

— Кто был инициатором этого побега? — спросил майор.

— Я, — ответил Базыбеков, подумал и через некоторое время добавил: — Считал, что вместе с другими легче осуществить этот рискованный шаг.

— Почему вы решили нелегально вернуться в Синьцзян?

— Думал, что смог бы жить там лучше, чем здесь.

— И только? — майор и Онгарбаев засмеялись. Улыбнулся и Орха наивности своего ответа.

— Вы утверждаете, что других целей не преследовали? — спросил уже серьезно майор.

— Конечно, я рассказал бы Бурбе обо всем, что видел в Советском Союзе. Но где его теперь найдешь? Ведь там, в Синьцзяне, другая власть, и он сам бежал оттуда еще во время революции, а куда скрылся и где сейчас находится — не знаю.

— Проживая в Энбекши-Казахском районе, вы получали дополнительное задание разведки гоминьдана? — спросил, роясь в бумагах, Куспангалиев.

— Нет.

— Снова взялись за вранье? Следствию известно, что вы получили от специально приехавшего к вам связника письменное задание вашей разведки. Расскажите, когда это было и при каких обстоятельствах встретились со связником? — настаивал майор.

— Нет, этого не было, — ответил Орха, но в голосе его прозвучала тревога, которую он не смог скрыть.

Майор попросил Ибрагимова вызвать надзирателя и отправить Базыбекова в камеру. Затем пригласил Николаева, коротко ввел его в курс дела и, обращаясь к Онгарбаеву, сказал:

— Очевидно, без очной ставки мы здесь никак не обойдемся, хотя и в этом случае маловероятно, чтобы он признал встречу со связником.

— В подтверждение этого факта, — сказал Онгарбаев, — мы располагаем показаниями Саурбекова, свидетеля Бахыта Талапбаева, который лично видел письмо сотрудника гоминьдана в руках у Орхи в его квартире, и косвенными показаниями свидетеля Турара Алдабергенова, знающего об этом письме-задании со слов Бахыта Талапбаева. И, пожалуй, на очной ставке можно добиться большего эффекта.

После продолжительной паузы в разговор вступил Николаев.

— С того времени, когда Турар Алдабергенов, а затем Талапбаев дали показания о получении Орхой письменного задания от гоминьдановской разведки и уничтожении письма, мы с Галиевым и Шайгельдиновым изучили много предположительных путей его доставки резиденту. И от всех версий отказались, за исключением последней, как наиболее вероятной.

— Какой? — с интересом спросил майор.

— Не буду сейчас подробно излагать ход наших рассуждений. Скажу лишь вывод, к которому мы пришли. Это мог взять на себя и выполнить только Кенен Саурбеков, и, как вы знаете, мы не ошиблись в своих выводах. А заподозрили мы именно его потому, что он после нелегального перехода к нам несколько месяцев проживал поблизости у родственников жены и, следовательно, имел возможность бывать у линии границы. Далее, в процессе нашей работы выяснилось, что они, Базыбековы и Саурбеков, знали друг друга еще там по Калмык-Куринскому уезду и, что еще не менее важно, почти повседневно общались с самого начала появления Саурбекова в Энбекши-Казахском районе, в конце августа 1945 года. И назовет Орха его своим связником или нет, встреча их, теперь уже в нашем здании, неизбежна.

Майор слушал внимательно. Он время от времени отзывался на высказываемые Николаевым доводы коротким «да», а когда тот закончил, сказал:

— Скорей всего подтвердить все это на очных ставках вряд ли удастся.

— Признает он или нет, очные ставки надо проводить, — сказал Онгарбаев.

— Такую необходимость я не отрицаю и не об этом говорю. Будет ли достигнут желаемый эффект? Вот в чем вопрос, — ответил наставительно майор. — Надо подумать о других мерах.

— У Бахыта имеются большие возможности для разоблачения Орхи Базыбекова, — продолжал Онгарбаев. — Он не только видел это письмо, но слышал суждения Орхи об опасности и нецелесообразности дальнейшего хранения этого документа. Жаль, конечно, что Бахыт не знает, кто привез Орхе это письмо. Мы-то теперь уже знаем этого лазутчика.

После обсуждения создавшейся ситуации в следственном отделе министерства майор Куспангалиев принял решение — дать очные ставки Орхе Базыбекову, но сначала не с Саурбековым, а с мачехой — по обстоятельствам передачи ей шелкового платка вишневого цвета. Затем уже с Саурбековым и в конце с Бахытом Талапбаевым.

Орха Базыбеков, по крайней мере наружно, остался спокойным, когда утром следующего дня увидел в кабинете Онгарбаева сбою мачеху. Она бросилась было к нему со слезами на глазах и причитаниями, но переводчик остановил ее и вернул на место. В этот момент в глазах Орхи промелькнула тревога. Но он тотчас же взял себя в руки. Мачеха еще шмыгнула носом несколько раз, но, выпив глоток-два воды, поданной ей переводчиком, успокоилась. Опознав вишневый платок, лежавший в числе других на приставном столике, она объяснила обстоятельства, при которых Орха подарил ей этот платок. Но Орха ответил, что платок видит впервые и не давал его мачехе. «Она путает», — сказал он далее голосом громче обычного, видно, с досады, и смолк. Алхан, так звали эту уже не молодую женщину, в ответ удивленно посмотрела на Орху и, как поняли следователи, сообразила, почему Орха отказался подтвердить ее показания, сникла, но ничего больше не сказала. А когда ей предложили подписать ее показания, записанные в протоколе очной ставки, она сделала это так же робко, как и вначале, подписывая объявленное ей письменное предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний. Выходя из кабинета, обернулась, посмотрела на Орху и вновь заплакала. Вслед за ней увели в камеру Орху Базыбекова. Решено было дать ему некоторое время на размышления. Во второй половине дня его вызвали вновь, теперь уже на очную ставку с Саурбековым.

Признав, что встречался с Саурбековым на базаре в Иссыке и после этого угощал его у себя дома и беседовал с ним об изгнании гоминьдановцев из Синьцзяна, Орха наотрез отказался подтвердить показания Саурбекова о передаче им свертка в вишневом платке с письмом Бурбе. Однако Орха долго не решался подписать эти свои показания.

Когда утром следующего дня Орха увидел в том же кабинете своего зятя Бахыта Талапбаева, он оторопело посмотрел на него, не смог даже поздороваться, сел на предложенный стул и опустил голову. Все заметили, что прежняя самоуверенность оставила его.

— Когда и где вы видели у Орхи Базыбекова письмо, полученное им из Синьцзяна от гоминьдановской разведки? — спросил майор Талапбаева.

— Это было в квартире Орхи Базыбекова незадолго до моего ареста. Боясь разоблачения, а на эту тему мы часто говорили после ареста Нохи, Орха Базыбеков говорил мне, вынув из кармана письмо, что этот документ — письменное задание наших руководителей, когда-то нужен был нам, а теперь хранить его стало опасно. Затем достал коробку спичек и зажег письмо, тут же понес его, уже горевшее, и бросил в угол, у входной двери в квартиру. Обождал, пока оно сгорело все, растер пепел и прикрыл веником.

Орха Базыбеков не дал прямого ответа, но не стал и оспаривать показаний Бахыта. А тот еще раз заявил, что рассказал следствию правду и расскажет об этом так же обстоятельно на судебном процессе. Он, действительно, так потом и поступил.

С Орхой Базыбековым продолжался разговор после очной ставки весь остаток дня, но безрезультатно. Он не сказал по этому вопросу ни одного слова. Но и ничто уже не могло ему помочь. Последние три очных ставки сломили его душевное равновесие, поколебали убежденность позиции, которой он придерживался на следствии. Он понял, что разоблачен полностью. Под давлением предъявленных ему на предварительном следствии улик он на заседаниях трибунала признал свою принадлежность к гоминьдановской разведке и то, что в СССР пришел во главе резидентуры с целью проведения здесь антисоветской подрывной работы и сбора разведывательных данных.

Крутые сопки южного берега, густо облепленные кустами боярышника и барбариса, тяньшанской елью и осиной, местами уже пожелтевшей, да несколько белых кучевых облаков отражались в зеркальной бирюзовой глади озера. В западной стороне, высоко в небе, парил орел, и его бледная тень, казалось, не скользила по озеру, а уходила в бездонную глубину прозрачной холодной воды и терялась там. Горное безмолвие нарушал лишь отдаленный рев водопада.

— Вот здесь, на северном берегу озера, — продолжал Шайгельдинов начатый им пересказ разговора со свидетелем Тлевалды Кабылтаевым, — в стороне от посторонних глаз, пировали они не один раз и вскоре после того, как Саурбеков приехал.

Немного уставшие после подъема к озеру по крутой тропе, проторенной пешеходами так близко к ниспадавшей каскадами воде, что брызги ее все время пути освежали друзей, Райхан Галиевич и Зияш уселись на камнях, любуясь озером и окружающими его горами.

— Интересно, а почему Тлевалды Кабылтаев не рассказал нам об этом на допросе его в качестве свидетеля? — спросил Райхан Галиевич.

— Говорит — забыл, — ответил Зияш, расстегивая ворот гимнастерки и усаживаясь поудобнее на выступ громадного камня, уходившего своим основанием в глубь озера.

Вскоре они покинули озеро и, спустившись к подножию водопада, где оставили своих лошадей, направились в соседнее ущелье, к животноводам. Туда позвало их новое дело…