Не жалея жизни

Благородные традиции

Шел 1943-й, военный год. В специальную войсковую часть органов госбезопасности прибыло новое пополнение из коммунистов и комсомольцев. Партийно-советские и инженерно-технические работники. Выздоравливающие фронтовые офицеры. Профессиональные рабочие и студенты казахстанских вузов. Тыловики и бывалые воины. Внешне не похожие друг на друга люди в возрасте от 19 до 35.

Разместились в двух небольших бараках. Вездесущий начхоз Давыдов хлопотал третьи сутки, объявлял построения, водил в столовую, в баню, выдавал курсантское обмундирование, определял в казармы. Одни из новичков тут же подходили друг к другу, охотно знакомились, шумно балагурили, рассказывали и расспрашивали. Другие отмалчивались, уединялись. Пережитое еще терзало их, вызывало зубовный скрежет, сбрасывало по ночам с кроватей. А по утрам и до них доносились обрывки бодрых разговоров.

— …Скажи, пожалуйста, — никогда не думал, что окажусь на самом краю Казахстана! Красота здесь. Горы рядом. Зелень кругом. Тишина. И люди добрые.

— Слышь-ка, а кто вон тот, походка с подпрыгом?

— Мой друг Коля Разумов. Мы с ним в конниках по немецким тылам ходили…

— А тебе метку на челюсть не там поставили?

— Шутник ты, студент… Я из госпиталя дезертира тут одного с фальшивыми документами сдавал в военную комендатуру, так это он не проявил взаимной вежливости…

На первую беседу собрали всех в приземистый зал, он же клуб. Сидели повзводно, притихшие. Многие все еще надеялись, что вот сейчас все решится, их не оставят здесь, объявят об отправке в действующую армию. Чего ждать? Враг уже бежит… Так можно и не успеть? И вот командир части встал из-за стола и направился к трибуне, но он не называет их фамилий. Он говорит о качественно новом жизненном этапе молодых — их вступлении в чекистскую семью. О традициях этой семьи коммунистов. Многие его слова непривычно будоражат новизной цели, но еще не доходят до глубины сознания.

— Вас собрали сюда не на пироги горячие, — убеждал аудиторию полковник Каминский, — а учиться побеждать, учиться чекистскому мастерству. А это такое мастерство, что пригодится каждому из вас. И тем, кто окажется у линии фронта, и в освобожденных районах, и в глубоком тылу…

— Вы нас тоже поймите, — читал наши мысли оратор… — врага надо бить не только сегодня. Он уже бежит, вы правы. Но он еще зверствует на временно оккупированной советской земле. Создает вооруженные формирования. Засылает в наш тыл шпионов и диверсантов. Это тупая, одурманенная национализмом и тем опасная сила. Надо развенчать ее в глазах простых людей — тогда легче будет с ней покончить… А за нею стоит империализм со своей огромной разведывательно-подрывной машиной… Не считайте, что вас призвали на легкое дело…

Оглядевшись и настроившись, мы учились бдительности и конспирации, приобретали практические навыки чекистской профессии, изучали военное дело и политическую обстановку. Постепенно размягчались сердца фронтовых товарищей. Подобрев, то один, то другой вдруг начинал делиться, что с ним было в тяжелые первые дни войны… За рассказанным и лично пережитым вставали несгибаемые людские характеры, партизанские будни, картины боевых стычек с противником. Такие откровения в короткие ночные часы отдыха или при самоподготовке действовали нередко острее политинформаций и возбуждали у каждого желание скорее опробовать знания и нерастраченные силы в чекистской практике.

И вот дни и ночи напряженной учебы, тревог и подъемов в любое время, непослушные обмотки, броски в зимнюю ночь, разборы — все осталось позади. Летом 1944-го присвоены офицерские звания, получены долгожданные назначения. Всего одна ночь понадобилась, чтобы попрощаться с новыми друзьями и разъехаться, в том числе в только что освобожденные от гитлеровских оккупантов районы Украины.

Многонациональный народ Казахстана посылал очередной отряд патриотов-добровольцев в помощь братскому украинскому народу для достижения окончательной победы над ненавистным фашизмом.

Чекистам-казахстанцам уже осенью 1944 года довелось вступить в жестокую схватку с вооруженным врагом, его агентурой и националистическими формированиями противника на украинской земле.

Ряды наши редели, но страха не было. Страх жил в бандитских подземельях, в их «схронах», «крыивках» и бункерах, в заячьих душонках зарубежных эмиссаров и инспираторов националистического подполья.

Через огонь и годы пронесли участники событий тех лет непередаваемое чувство локтя и товарищескую спайку, курсантскую дружбу. И сейчас многие еще свой труд и жизненный опыт отдают нелегкому делу ежедневной, ежечасной защиты Советской Родины, воспитанию молодого пополнения чекистских рядов.

О вас мне хочется упомянуть здесь — И. В. Хамазюк, С. Ф. Сириченко, П. Е. Арнаутенко, Н. М. Буров, И. И. Котенко, Г. Я. Никитин, С. Белов, П. Уманец, Тарнавский, Кеда, Хворостян, Дикань, Борыскин, Двугрошев, Родионов, Александров, Курило, Ковальчук, Шеленин и многие другие соратники и друзья, руководители и участники чекистско-войсковых операций по поиску и ликвидации вооруженных националистических банд. Вместе с отдельными из вас мы мужали в курсантских погонах на казахстанской земле. В офицерских — в разные годы решали неотложные оперативные задачи на землях западных областей Украины.

В последующих коротких рассказах, в описаниях боевых событий и попутных эпизодов вы не найдете подлинных своих имен. Простите мне эту уловку. Время стерло в памяти место в них каждого из вас, индивидуальные штрихи ваших подвигов. Запечатлелись лишь основные, наиболее яркие моменты.

Спасибо вам за дружбу, за взаимовыручку и целеустремленность, благодаря которым все эти годы, день за днем, при решении оперативных задач совершенствовалась и проявляла себя в действии наука побеждать малыми силами, укреплялись нерушимые чекистские традиции, заложенные Ф. Э. Дзержинским. Теперь все это стало неотъемлемой частью наших характеров…

По обстановке

Эту последнюю фразу руководителя чертковской оперативной группы НКГБ память выплеснула так ярко, что младший лейтенант оглянулся, будто услышал ее вновь.

— Действуйте по обстановке… — переливалось и перекатывалось в глубине мозга. И настороженное сознание уже выхватывало еле уловимые признаки несчастья, какую-то пока не осознанную им, тревожную суматоху в селе, к которому он приближался. Еще взгляд, еще — и все встало, на свои места. Бесчинствует банда!

Вот и заслон у дороги на краю леса, из которого они только что выехали. Во дворах и на улице вооруженные люди. Их много… За ближним плетнем мелькнул ствол автомата. А вот показался и его владелец, волоча за собой чем-то набитый изрядной величины мешок… Увидел. Мешок к плетню. Автомат навскидку…

— Хто такий? — крикнул по-украински бандит.

— Тутешний я, — скороговоркой выпалил возница, — Василь Назаркив… А этого…

Но не договорил. Ствол автомата переместился в направлении младшего лейтенанта. Надо было и ему что-то ответить. Обдумывая и в то же время принимая решение, готовый дорого заплатить за свою жизнь, он сказал наконец:

— Я ж тебя не пытаю, кто ты? — потом добавил: — Из трудармии я. За Збручом мой батька…

Конопатый, в веснушках нос, обветренные губы. Купленное на восточной барахолке черного сукна полупальто с широким хлястиком. Шапка с козырьком на польский манер. Запыленные выворотные ботинки. Ничто не выдавало в нем военного человека. А его сипловатый голос располагал, успокаивал.

Автоматчик распорядился:

— Теперь послужишь на нашей стороне… Мобилизацию здесь провели. Мы сейчас уходим… Некоторых на тот свет отправили… Оружие ты получишь…

— А где вас найти?

— За Збручом «Тараса» знають, зустрінемось. А зараз вертайте на подвірря и щоб вас там не видно було… Чуешь, вуйко?! (Слышишь, дядя? — Н. Н.).

Назарко не заставил повторять себе дважды, хлестнул лошадь и направил ее в открытые ворота.

Вот она — «нетипичная ситуация». Банда рядом, а ты один, безоружный (рекомендовали вооружиться по прибытии на место), и еще не ясно, как выйти из этой ситуации. Благо автоматчик документы не спросил, чемодан фанерный не открыл…

Еще не остановилась, бричка у хаты, как Степан схватился за живот и, на ходу расстегиваясь, приседая, будто от невыносимой боли, побежал за клуню, а там, не теряя времени, дальше, через сад, к лесу. Черт с ним, с чемоданом, найдется. На лесной опушке присел за куст, огляделся. Увидел, как в только что оставленную им улицу быстрыми шагами втягивался бандитский дозор, виденный у дороги на въезде в село. Впереди картинно вышагивал «Тарас». Понял, что действительно уходит банда. Поэтому и дозор сняли. Значит путь к шоссе, где движение, где войска перебрасываются к фронту, свободен. Может быть, успеют их перехватить… Ишь ты, чем дальше фронт, тем все больше наглеют. Выползли из своих нор и «мобилизуют». На что надеются?

А сам бежал по осеннему лесу, придерживаясь проселочной дороги, и припоминалось ему все, что воочию успел увидеть и о чем от других услышал. Мысли и решения мелькали молниями. А ноги все тяжелели и тяжелели. Отвыкло расслабленное тело от таких нагрузок. Меньше надо было отлеживаться на вагонных полках за те несколько недель, что потребовались ему на путь от Тяньшанских гор до Тернопольщины…

Но вот кончился лес. Метров восемьсот осталось до шоссе. И тут он увидел, как на проселок свернула машина. Грузовик с вооруженными солдатами! Наши это, наши… Радостно запела душа. Еще быстрее понесли ноги навстречу людям. Его заметили. Остановились и ждут. Добежал. Рывком выдернул из кармана и подал документы в кабину.

— Я оперативный уполномоченный младший лейтенант Степан Савченко. Там, — взмах рукой в сторону леса, — банда…

А горло перехватило — уже не разобрать слов. Одеревенели вдруг и стали непослушными ноги… В себя пришел в машине. Держали путь в село. Трое в кабине и двенадцать человек в кузове. Два офицера и тринадцать солдат. На кабине — ручной пулемет. Наготове три автомата и десять винтовок. Это было пополнение гарнизону того райцентра, куда добирался Степан.

Вот и знакомое село. Вымерло будто… Остановились у полураскрытых ворот первого двора, и волосы зашевелились у Степана. Перед ним лежал истерзанный труп Василия Назарко. Крест-накрест исполосовано батогом лицо, вилами пригвождено его могучее тело. Рядом — разбитый фанерный чемодан и втоптанная в навозную жижу фуражка василькового цвета с малиновым околышем. Значит, не поверили простому селянину…

Его позвали к колодцу, куда солдат-шофер пошел набрать воды, чтобы долить в радиатор. В колодце тоже были трупы… Без промедления рванулись преследовать бандитов.

Снова мчится грузовик, ощетинившись винтовочными стволами. В бинокле прыгают кусты и дальние перелески. Вдруг будто выплыла брошенная на краю леса одинокая бричка.

— Та это бричка, — подтвердил Степан, — давай на нее.

Подъехав, остановились. Постромки обрезаны, значит торопятся… Стеной стоят молчаливые деревья, и нет пути, чтобы проскочить их на машине.

Рассыпались цепью. Перебежками пошли в темную глубь леса. Просвечиваемый лучами заходящего солнца, он колыхался, словно населенный причудливыми тенями. За стволами, казалось, прятался кто-то. То и дело замирали, прислушиваясь, но двигались быстро. Вот и большая поляка…

И тут, не далее, чем метрах в двухстах, мелькнул в сумерках хвост уходящей банды. Застрекотал пулемет вслед. Залились горячим свинцовым посвистом скорострельные автоматы. И побежали зайцами под прикрытие бандиты, торопливо отстреливаясь. Несколько фигур переломились и остались лежать на той стороне поляны.

Но что это? Один бандит показался из леса и бежит обратно.

— Прекратить огонь! — звучит команда.

Никак «Тарас»? Будет сдаваться? Непохоже. Вот он наклоняется над тем местом, где упали его дружки… И вдруг леденящим душу эхом расплеснулся над лесом истошный вскрик раненого. Добивает, вражина…

Не нужна была бойцам команда. Дружно ударили по изогнутому силуэту бандита, зигзагами бросившегося к лесу. И настигла его чья-то пуля, когда он уже коснулся рукой первого дерева…

Звоном в ушах отдалась наступившая тишина. Опасаясь засады, бойцы и их командиры обогнули поляну. Почти на ощупь прошли еще несколько десятков метров в том направлении, куда бежала банда, и остановились. Кромешная тьма украинской ночи обволокла своим черным покрывалом все вокруг, и не было дальше пути…

Шел сентябрь 1944 года.

Бродячие

Разбита гитлеровская военная машина. Прикончен фашизм в его же логове. Люди снова увидели, как красочно цветут сады, каким бездонным кажется голубое небо и ярким — закатный горизонт. Их не затягивают дымные сполохи войны. Только слезы матерей горько-солеными росами оседают на могилах погибших сыновей и дочерей, да слышатся зовы их, чтобы вернула земля дорогих чадушек, которые и пожить-то не успели, а взяла бы их — старых, да немощных…

Да не всех радовала Победа и печалила утрата близких. Оголтелые враги Советской Украины — буржуазные националисты, вдохновляемые реакционными кругами Запада, снова затеяли бандитский шабаш, надеясь отторгнуть западные области от СССР под знамя буферной, так называемой «Свободной Украины».

Они убивали и вешали. Грабили и насиловали. За доллары и фунты империалистов добывали шпионскую информацию. Предавали и продавали интересы своего многострадального украинского народа.

Но не понять было битым фашистским прихвостням, — бывшим петлюровцам, тютюнниковцам, бандеровцам, мельниковцам и прочим «овцам», что дух советского человека непреклонен и неистребим. Раскаленной сковородой становилась для националистических банд украинская земля.

Уверенная работа чекистов, опора их на местный актив в конечном счете привели к закреплению Победы, а затем и к утверждению наших, социалистических порядков. И вы, друзья и соратники тревожных лет, даже в тех исключительных условиях, рискуя своей жизнью, стараясь брать их, стреляющих, живыми, чтобы попытаться перевоспитать, вернуть в человеческое общество, были бесстрашными проводниками советского гуманизма…

…Не хотят добровольно раскрыть свою тайну Вишневецкие леса. Не говорят на человеческом языке лесные ручьи, не расскажут они, куда двинулись «Зубатые». Под ногами чавкает очередное болотце, — мороз еще не сковал его ледяную купель. И кажется, что никогда не было здесь ни души… Но, ч-ш-ш…

Остановились оперативные работники, замерли бойцы. Бесшумно рассредоточились и залегли. Ночью, пешком добиралась поисковая группа из 15 человек к этому месту, помеченному на карте как «Сістуровецькі хутора». Вот и три отдельные развесистые сосны… От них надо было в какую-то сторону отойти 60—65 шагов, чтобы угодить к замаскированному здесь бандитскому схрону.

Но не торопятся чекисты. Утро только разгорается, и получены достоверные данные, что двух бандитов сейчас нет в схроне, их отправили добывать провиант, а, точнее, пограбить, чтобы потом попраздновать. Вот они и покажут, где находится лаз в схрон. А банду надо брать всю. В ее составе матерые националисты, перебазировавшиеся сюда из Польши. Нельзя допустить, чтобы они начали действовать…

Но вот появился человек, за ним в 10—15 метрах другой. Оба с мешками. Автоматы под мышкой. То и дело озираются. Сначала шли прямо на засаду, но в 70—80 метрах свернули на еле заметную тропинку. Еще раз осмотрелись. Затем подошли к небольшому дереву, и один трижды ударил прикладом по стволу. Наклонилось дерево, открывая черную пасть лаза, поглотило обоих и снова заняло свое первоначальное положение…

Вот теперь можно… Расставлены бойцы. Отобрана группа захвата. К лазу подошел начальник районного отделения государственной безопасности и трижды ударил по дереву. Никакой реакции. Снова три удара — и опять тишина. Попробовали поднять или наклонить дерево — не тут-то было. Прочно заделано оно в деревянную коробку лаза. Приняли решение подорвать вход гранатой.

— Вы окружены, сдавайтесь! Всем, кто добровольно покинет схрон, гарантируем жизнь, — крикнул в раскрытую взрывом черную дыру старший лейтенант. В ответ — автоматная очередь. Одна пуля срикошетила и расщепила приклад, задела плечо оперативного начальника. Тогда в провал выпустили две ракеты. И, когда повалил дым, снова призыв сдаваться. И опять бандитские пули в ответ…

А еще через несколько минут из глубины схрона, наполненного дымом, глухо донеслись пистолетные хлопки — их было семь, — и все смолкло…

…До утра горит керосиновый фонарь в штабе истребительного батальона. До утра уходят в ночь «ястребки» для охраны покоя в селе и порядка. В их числе коммунисты и бывшие партизаны, демобилизованные воины, не раз дававшие отпор непрошеным гостям.

Вчера весь день здесь находилась районная оперативная группа. Начальник райотдела МГБ долго беседовал с «ястребками», просил их еще немного потерпеть, бдительнее быть на обходах. Он говорил, что в бандитское подполье вкралась болезнь страха и недоверия, главари уничтожают в порядке «чистки» десятки ненадежных участников оуновских организаций — мол, не выдержат и выдадут. Под конец сообщил, что в ближайших окрестностях снова появился матерый бандит «Сокол». Да, тот, что владел у них мельницей до 1939 года, а при немцах руководил полицией. В свое село он опасается заходить, а вот на лесных дорогах уже оставил кровавый след. Недавно, не иначе как его бандой, убиты работник милиции и начальник штаба «ястребков», которые по поручению райкома партии направлялись в отдаленное село провести беседу о коллективизации…

…Шумит над крышами предутренний ветер. Несут свою нелегкую службу «ястребки». Только присели перекурить бойцы порядка, как услышали приглушенный расстоянием грохот одинокого выстрела. Это там, в Черном лесу, где дорога на райцентр.

Немедленно в штаб.

— В ружье!

…За что же вы ее вот так, по-зверски? Что сделала вам эта молодая женщина? Как попала она в ваши грязные руки?

Вся одежда изодрана. Коричневой лужицей запеклась кровь. Лицо изуродовано. Посреди лба стреляная рана. И прямо в рану кривым сучком приколота записка: «За зраду (за измену — Н. Н.) нации»… С трудом опознали бойцы городского врача, что не так давно навещала родственника в их селе.

Что теперь привело тебя сюда? К нему — односельчанину Яреме — пошли бойцы, неся на руках безжизненное тело. Но и Яремы дома не оказалось. Его жена молча показала на свою больную мечущуюся в горячем бреду малолетнюю дочь и только тогда, сквозь рыдания, выдавила из себя:

— Нема Яреми. За лекарем в район пошел…

Вот оно что. Значит и Ярема был в Черном лесу, когда банда истязала свою жертву. Но где он сам? Увели его бандиты? Может быть, он заметил их, вовремя скрылся? Или где-нибудь в чащобе и его труп вот такой же?

Но скрыл Черный лес следы банды, и нет пока ответов на эти вопросы.

А в райцентре работники МГБ в то же время завершали «рабочий день». Только что закончен допрос захваченного вблизи Черного леса районного «проводника» Джуры. Метался там бандит со своей личной охраной несколько дней. Давно бы его взяли чекисты, да неясно оставалось, чего он искал или кого ждал. Инструктора с Запада? Посланцев старших руководителей бандеровского подполья? Готовил акцию? Терпеливо ждали чекисты…

Сегодня поставлены все точки над и Джура, понявший безвыходность своего положения, сообщил на допросе, что он был вызван на связь референтурой оуновской СБ (службы безопасности), но обеспокоен тем, что места встречи то и дело меняются. Уж не ликвидировать ли его хотят? Всего за час до захвата чекистами он — Джура на «мертвом пункте» связи нашел записку, в которой ему предписывалось прибыть для встречи в «пункт 7» через три дня (записка сохранилась и была изъята у Джуры).

Тут же матерый бандит предложил свои услуги по захвату тех, кто придет к нему на связь. Раскаялся или надеется снова уйти в лес? Риск или расчет на помилование, на снижение ему меры наказания?

Обсуждение этих «за» и «против», проходившее в кабинете начальника райотдела, внезапно было прервано появлением дежурного. Объявился крестьянин Ярема…

Взлохмаченный, закрывавший ладонью окровавленное лицо, он заговорил с порога. Его никто ни о чем не спрашивал и ни разу не перебил, пока Ярема вел свой рассказ.

…Когда на рассвете его родственница Иринка, только что пришедшая домой с суточного дежурства в больнице, шла рядом с ним к больной его дочурке, не страшась ни леса, ни возможной встречи с бандитами, ни семикилометрового пути пешком, — на тебе!.. Все это и случилось. В одном из бандитов, остановивших их на повороте лесной дороги к селу, сразу узнал Ярема своего зажиточного односельчанина, «який був полицаем» при немцах. Вот он и разбил ему прикладом автомата все лицо, когда пытался Ярема вступиться за Иринку. «Так вдарил, — продолжал крестьянин свой рассказ, — что потерял сознание».

Когда очнулся на холодной лесной земле, как во сне услышал он одиночный выстрел и издевательские слова бандита: «Теперь дохторуй, советка!» Тут же банда скрылась в лесу, а он — добрался вот, сидит тут. Скорее…

Покинули Ярему силы. Подогнулись его ноги. Медленно стал он сползать со стула. Подхватили его на руки чекисты — и при свете восходящего солнца увидели, как изуродовал его лицо «Сокол». Все сомнения теперь отпали. Это он — «Сокол», являясь референтом СБ, менял места встречи с Джурой.

— Ярему срочно к хирургу, а Джуру верните ко мне на допрос, — распорядился начальник райотдела, — поспим потом…

…Опустилась на землю третья ночь. Погас на хуторе свет в окне дома бандитского пособника. Заняли свои места чекисты. Четверо из них — в сарае, что у оуновцев значился под шифром «пункт 7». После полуночи зажегся и погас огонек в том же окне пособника. Это был условный знак для Джуры, который спустя еще час, сопровождаемый чекистами, соответственно экипированный и при оружии, подошел к месту встречи. В дом он вошел один. Обменялись паролями. Потом «Сокол» направил своего боевика проверить «пункт 7»…

И вот четверо бандитов, в их числе «Сокол» и Джура, как бы прикрывавший группу и поэтому шедший последним, идут к сараю.

Только что прошел небольшой дождь, и на тропе лужи, но бандиты идут прямиком. Их шлепанье заглушает невольные шорохи на чекистских постах, готовых к захвату банды в случае возможного ее ухода в лес. Но не понадобился этот вариант захвата. Бандиты у сарая. Вот и Джура шагнул в его темноту, плотно закрыв за собою дверь. Одновременная вспышка электрических фонарей ослепила вошедших, и тут же они были связаны и обезоружены.

Хваставшийся своей мгновенной реакцией «Сокол» всегда державший автомат наготове, а пистолет под рукой — за поясом, теперь лежал неподвижный. Молчали его боевики. Им нечего было ждать, кроме справедливого приговора советского суда.

…Снимает осень зеленый наряд с земли. Только накоротке позволяет людям покрасоваться алой, желтой, коричневой и другими впечатляющими расцветками. Лишь сосны зябко стоят притихшие, в старом своем платье, пропыленном и прожаренном солнцем, насквозь продуваемом ветрами.

Ловят блага последних теплых дней «тройки» и «пятерки» бандитских боевиков, подолгу засиживающиеся на солнечных полянах, готовые скрыться в свои кротовые норы, как только ляжет снег или покажется чекистская поисковая группа. Они уже не делают набеги на села. И мало их осталось для этого, да и советские люди дают отпор. Поэтому злобствуют «проводники» националистического подполья, заставляют подчиненных боевиков назубок знать «канони», приказывают заранее запастись продуктами и одеждой, месяцами не казать носа из схронов.

Идет чекистский отряд по осеннему лесу, а впереди него, всего в километре, «смазывает пятки» оуновская «боевка», отсеченная от своего схрона. Бежит она, пугаясь каждого шороха, в сторону Станиславских лесов, что не раз укрывали ее в такие моменты. Но не спасло стремительное бегство. Соседи тоже проверяли свои леса и не упустили возможности очистить советскую землю еще от одного гнезда заразы… Сошлись отряды, обменялись информацией и разошлись по определенным им местам. Солдаты на машинах выехали в свою воинскую часть, дислоцированную в городе, а оперативные работники — пешим порядком в свой райцентр, проверяя на ходу, не задержался ли какой оуновец на только что прочесанной местности.

Идут три офицера, сторожко всматриваясь в притихший лес. Идут тяжело. Устали. Хочется пить и есть. Да и до места желательно дотянуть засветло.

— Давай, Семен, у тебя с западноукраинским наречием компромисса нема, сходи на этот хутор, а мы покараулим.

Так и сделали друзья. Но вот, когда шаги его затихли, в канаве, что тянулась от двора по направлению к лесу, зашуршала трава. Нет, никто из нее не вышел. Затаился и ждет. С оружием или без него? Надо предупредить Семена, не раскрывая себя…

Условленный боевой сигнал «невыясненная опасность» прозвучал, как только Семен закрыл за собой дверь дома хуторянина. 20—25 метров в наступивших сумерках отделяли его от того места, где раздался шорох. Семен развернутой пружиной метнулся за куст у другого края канавы. Тут же хлестко разорвал тишину выстрел, и от земли вскинулся сгорбленный человек. Пальцы наблюдавших уже готовы были нажать на спусковые крючки автоматов, как случилось что-то непонятное. Человек исчез, как под землю провалился. К тому месту осторожно, от куста к кусту, бежал Семен, взмахами руки приглашая своих товарищей. Послышался его хрипловатый смех.

Вскоре участникам событий предстала такая картина. За канавой зияла продолговатая темная дыра криницы, а в ней по горло в воде, барахтался покушавшийся на жизнь Семена, пытаясь выбраться наверх по ее осклизлым глинистым стенкам и то и дело срываясь во взбаламученную воду. В левой руке он держал одноствольное охотничье ружье, которое бросил в воду, как только увидел, что его обнаружили. Это ружье он нырком достал и подал наверх, как только ему приказали сдать оружие.

Еще около 15 минут заняла операция по спасению «утопающего» бандюги с помощью веревки и деревянной бадьи и по удержанию его в повиновении. Прыть его поубавилась только тогда, когда руки плотно стянула веревка, одновременно закрепившая на его голове деревянную бадью…

Заканчивался 1946 год.

Поросль

Собрались учителя района на свой районный совет. Волнуют их вопросы воспитания молодого поколения. Беспокоит, что некоторых «переростков» запугивают дома, а иногда встречают в лесу «подпольщики», проча им «угнетенное будущее и быструю смерть от науки», если они не пойдут об руку с ними.

— Недавно пропал ученик 8-го класса Ваня Борода. Мать его твердит, что не знает никакого Вани. Не было у нее сына. А ведь сама приводила его за руку в школу. Может быть, его дядя увел мальчика в банду? Он недавно появлялся в селе и хвастался, что, вот, мол, нападут американцы — и националисты возьмут свое… А одному ученику Ваня говорил, что уезжает в город. Не встречался ли кому здесь он?..

Плачет учительница, рассказывая об этом. Возмущает ее, как это родная мать может отказываться от своего собственного сына и утверждать, что его вообще у нее не было.

…Едут в село оперативные работники. Сигнал немедленно надо проверить, а «дядю» найти и обезвредить.

Беленькая хатка. Вишни у хатки. Огород. В конце усадьбы сарай для поросенка. Дальше вырубка и лес. Средних лет женщина встретила чекистов молчанием, даже не взглянув в сторону вошедших и не ответив на их приветствие.

— Так вы слышите, что нас интересует?

— Пытайте не пытайте — нема у мене сына…

Перекрестилась, утверждая это, отвернулась, загремела ведром и вышла из хаты.

Знали чекисты, что бандиты даже близких своих родичей не уводили сразу с собой — проверяли и подготавливали к возможным «лишениям». Нет ли на территории усадьбы схрона, промежуточной «крыивки», где скрывают мальчишку?

Приглашены понятые. Начат осмотр. Вот быстроглазая понятая Варя незаметно для соседки подала чекистам знак: мол, ищите не здесь, а подальше, за усадьбой…

Морозно на дворе. Снег только что стаял, но еще остались его следы в затененных местах. Присели на краю канавы. Закурили. Но что это? В стороне леса, там, где округлая полянка, среди вырубки поднимается еле заметный «парок». Он хорошо просматривается на фоне темнеющих деревьев, колеблет линию горизонта…

— Кончайте перекур, чекисты!

И вот лопаты вгрызаются в подмерзшую землю. Побледнела мать, когда обнаружились сколоченные треугольником доски. Это отдушина. Через два — два с половиной метра отдушина стала вертикальной.

— Вылазь, хлопче! Молчание.

— Твоя мати тут…

Не выдержала испытания, бросилась к отдушине и запричитала мать:

— Вылазь, Иванко, родной мой сыночек, не губи себя и меня…

Ползает у чекистов в ногах, проклинает себя и своего непутевого брата, который «сбил хлопчика с панталыку»[104]. Кается за то, что она отказалась от сына. Клянется, что пошлет его учиться, а «бандюг» заставит забыть дорогу в ее хату…

Не разошлись ее слова с делом. Помогла она чекистам изловить «бандюг» и хорошим человеком воспитала своего сына.

Потеряли под ногами опору «самостийники». Провалились их планы вооруженного захвата власти в западных областях Украины. Не находят поддержки в народе их беспочвенные идеи. Подавляющее большинство людей разобралось, наконец, в том, что именно с приходом Советской власти устраивалась их жизнь так, как об этом мечтали отцы. Поняли на западноукраинских землях и старый и малый, что во вредное дело втягивали их бандеровцы… Не будет им теперь поддержки.

Но не унимаются закопавшиеся в лесные бункеры и бежавшие на Запад главари националистического подполья, чьи преступления закрыли им путь к честным людям. Не хотят они разоружиться, покаяться и жить, как все. Не хотят признать, что потеряли всякую перспективу в своей бесплодной, губительной для них же «борьбе».

Подогреваемые и подкармливаемые реакционерами Запада, они ищут «симпатиков» из молодых, захваливают и развращают их антисоветскими анекдотами, запугивают и обманывают, не останавливаясь перед убийством своих близких, порвавших с оуновским подпольем или явившихся с повинной в советские органы власти.

…В Косовском аппарате МГБ до утра не гаснет свет. Входят и уходят, уезжают и приезжают его работники. У руководства уже который час обсуждаются и анализируются полученные данные о бандеровском референте по кличке Ветер и его двух боевиках. Эта банда кровью своей жертвы расписалась на клочке бумаги «за измену нации», который был обнаружен на истерзанном теле недавно демобилизовавшегося из Советской Армии Степана Шевчука. В аппарате помнили этого молчаливого стройного парня. В 1945 году он пришел сюда, чтобы навсегда расстаться со своим темным прошлым, с бандитской кличкой Байда, с оружием, выданным ему «братьями» для борьбы за «самостийную Украину»…

— И вы, Федоренко, виноваты в смерти Шевчука, — сказал начальник райотдела, когда собрались все вызванные им работники. — Не предостерегли его от возможной расправы. Докладывайте, что узнали…

— Да говорил я с ним, буквально накануне, товарищ майор. Просил даже, чтобы он ни на один вызов кого бы то ни было не ходил, не сообщив мне. Но он полюбил дивчину, а когда любят, разве есть время думать о себе… Вот и забыл мои наставления.

Далее оперативный уполномоченный подробно доложил об обстоятельствах вызова Шевчука на «любовную» встречу, в результате которой он оказался в руках Ветра. Из его доклада следовало, что о свидании, будто бы назначенном девушкой, Шевчуку сообщил какой-то инвалид, чуть ли него родственник, за час — полтора до обусловленного времени встречи. Мальчик-пионер, оказавшийся случайным свидетелем их разговора, рассказал, что Степан после этого почти бежал в сторону городской окраины. Этот пионер заверил также, что он хорошо разглядел инвалида и сможет его опознать.

Итак, одна нить, лишь бы ее не оборвать, прямо вела к Ветру. Но кто он — Ветер? Из местных или «надрайона»? Или это опять очередная бандеровская уловка? Почуявшие неминуемую гибель старые бандиты, вроде Спивака, обычно меняют клички, пытаясь замести свои следы. Может быть, не случайно на той неделе Спивак, по словам жителей, бродил вокруг села Смодна, не был ли это отвлекающий маневр с его стороны? От Смодны до Косова не так уж далеко…

Все это предстояло выяснить, и как можно скорее. Тем более, что снова в районе кто-то будоражит молодежь. И не только в районе.

По цепочке оуновской связи пошли «грепси» — шифрованные письма оуновцев с указаниями организовывать молодежные националистические группы также среди украинских переселенцев в Казахстане. Отмечено появление неизвестных распространителей оуновских лозунгов. В них рекомендуется активно обрабатывать «хлопцив», что были в оккупации, имели родственников в оуновских формированиях или когда-то пособничали им и так далее. Следовательно, идет проверка и подборка исполнителей оуновских указаний.

— Итак, за работу, товарищи. Задания получите каждый завтра. О выполнении докладывать будете ежедневно, — этими словами закрыл совещание начальник райотдела. Попросил задержаться лишь одного лейтенанта Федоренко. Надо было и конкретные задания обдумать, и письмо подготовить в Казахстан, и информацию в высшие инстанции направить. И основательно проинструктировать горячившегося лейтенанта. При всей срочности мер нельзя было допустить, чтобы предпринятые действия по разоблачению Ветра и его группы стали известны врагам из-за одного нашего неосторожного шага.

…Темнота и поднятые воротники скрывали лица тех троих, что вышли из осеннего леса к шоссе и теперь, в безмолвии ночи, пробирались вдоль него по направлению к городку Косову. Их пугали и темная ночь, и шоссе, и это, казавшееся напряженным, безмолвие, поэтому они и сторонились дороги. А ведь совсем недавно много было «своих» в этом районе Станиславщины, и хозяевами ходили они по этой земле. Во всяком случае так считал тот, что прокладывал путь первым. Отдаленный непонятный звук бросил группу за деревья, заставил затаиться. Передний, вслушиваясь, торопливо распахнул полушубок и судорожно ухватился за ствол крупнокалиберного автомата. Его не раз спасала эта «пистоль-машина» — карательное оружие офицеров СС.

— Померещилось, — облегченно прошептал почти одновременно и, зашуршав листьями, гуськом двинулись дальше. Сквозь поредевшие деревья затемнел избами городок. У окраинного переулка залегли надолго, таясь и вслушиваясь в ночные шорохи. Время приближалось к двум часам ночи. На поданный сигнал стоявший на отшибе дом ответил скрипнувшей калиткой. Встречавший и бандиты вошли во двор.

Так в этом доме, за наглухо закрытыми ставнями, встретились оуновский нелегал Ветер и его боевики с известным в Косове инвалидом, а в действительности соглядатаем и «станичным» бандеровцем Вербой, которому отдельные жители пригорода под страхом немедленной расправы вот уже несколько месяцев натурой и деньгами платили «налоги».

Оказавшись в теплой хате, Ветер позволил себе расслабиться. Оружие прислонил к стене, снял пояс с тяжелым «вальтером», скинул чоботы и теперь медленными движениями растирал свою раненую ногу, которую так и не долечил с 1945 года. Да, сейчас он особенно ясно понял, что именно с того года ему и перестало везти. Тогда он ходил по этим местам под кличкой Спивак. Готовил «акцию» над председателем сельсовета. Вроде и хлопцев надежных подобрал, а что получилось… Мало того, что подстрелили, так еще и к чекистам в руки попал. Выручила случайная ошибка врача, давшего заключение о необходимости немедленной ампутации раненой ноги.

Когда Спивака от следователя отвезли в районную больницу, он показной беспомощностью усыпил бдительность часового и ночью бежал через окно. Укрыл его и поставил на ноги Верба. Сейчас Ветер с благодарностью посмотрел в его сторону, а вслух сказал, что им отдохнуть надо хотя бы пару дней, — «опасные сюда дороги».

Верба и хозяин дома промолчали. Лишь после второй чарки хозяин сказал будто вскользь:

— Нет у меня укрытия. А ежедневно к сапожнику, как известно, ходит много разных людей…

Ветер покосился в его сторону, а поняв смысл сказанного, перестал жевать и зябко передернул плечами. Ему воочию представился пропахший земляной сыростью схрон в лесу и многокилометровая обратная дорога к нему. Нетрудно было подсчитать, что всего около часа остается «безопасного» времени до отправления в путь. Вовсе пропала охота есть. Откуда-то снизу в голову вступила тупая боль, а с нею злость на всех и вся. Вот такое же состояние он испытал, когда его племянник Степан Шевчук спокойно стоял перед ним, убеждая его — кадрового оуновца в бесцельности дальнейшей борьбы с Советами, а затем категорически отказался уйти с ним в лес. Ветер ничего не смог противопоставить его доводам, кроме бессмысленной ярости. Сбил его с ног ударом приклада, а потом в исступлении долго топтал уже бесчувственное тело.

Не сразу возвратилось чувство уверенности и в себе и в своих боевиках. А когда он снова обрел это ощущение, то перекрестился и заговорил, но уже приказным тоном.

Ссылаясь на «указівки зверху»[105] он говорил, доводил, обязывал и приказывал Вербе и хозяину дома самим и через надежных людей работать с молодежью, отрывать их от «соблазнов», которые появились с приходом Советов, вовлекать незрелых, политически неустойчивых в свои ряды, убеждать их, что «борцы за самостоятельную Украину» широко поддерживаются американским и другими правительствами, укреплять уверенность в возникновении третьей мировой войны, и тогда их участие в дезорганизации советского тыла даст возможность ускорить создание «самостийной Украины»… Особо многословно коснулся работы в семьях погибших и арестованных бандеровцев, заранее считая их кровно связанными с оуновским подпольем.

Выговорившись, несколько успокоился. Одного боевика направил по двор проверить обстановку, второго отослал с хозяином уложить в мешки «припасы». Главное сказал Вербе, оставшись наедине. Лично ему поручил послать «преданного борца» в Казахстан, в город Караганду, где живет сейчас много переселенцев из Станиславщины и других западных областей Украины. Там и его — Ветра племянник Василь, которому он уже подготовил письмо, послав его через четвертый пункт связи. Только упаси бог узнать Василю обстоятельства смерти своего двоюродного брата Степана. Пусть передадут, что Байда погиб как «герой» от рук чекистов. «Молодое сердце легко ранить, да нелегко вылечить, а верится, знаю по себе, первой информации».

Рассуждения кровопийцы прервал быстро вернувшийся боевик.

— Надо уходить. Не нравится мне дом напротив, что глядит в нашу сторону раскрытыми окнами. Вроде там не спят.

Уходили торопливо, как напуганные зайцы, через лаз в пригоне, не подозревая, что с этого дня все их действия надежно контролируются органами госбезопасности.

…Информация с Украины не была неожиданной для карагандинских чекистов. Советские люди не прошли мимо некоторых «странностей» в поведении молодых переселенцев и сигнализировали о них. Дополнительные данные об оуновцах помогли теперь уточнить многое. Теперь другое отношение и к письму, перехваченному на одном раскрытом канале связи у оуновцев. В письме кто-то из карагандинцев по имени Василь писал:

К проверке подключились наиболее опытные руководящие и оперативные работники Карагандинского облуправления госбезопасности П. И. Ломакин, И. Е. Липовский, И. Ф. Титов, а позже и следователи — Т. Жалмагамбетов, Ю. В. Зверинцев, И. Ж. Ахмедин и некоторые другие. Их усилиями до конца распутывался оуновский преступный клубок. На них лег груз ответственности за то, чтобы не ошибиться, не нанести непоправимой душевной раны невинному и, карая, принять то единственно правильное решение, которое должно быть определено в зависимости от степени виновности каждого участника.

И вот продвигаются по неустойчивой оуновской цепочке связи записки и письма с посулами и призывами полуграмотных «активистов». Но где-то прервана эта цепочка, умелыми руками чекистов вырвано из нее «надежное» звено.

…Грызет огрызок синего ученического карандаша референт Ветер, обдумывая очередную проповедь националистических идей своему племяннику, оказавшемуся в «заброшенной» Караганде. В определенном месте и с большой оглядкой вынужден он встречаться с городским «подпольщиком» и передавать письмо, а тот, в свою очередь, пересылает его через другого надежного человека для вручения в собственные руки…

И читает Василь: «Ты мне нужен… будете заслуженными офицерами и героями, что пережили эту проклятую фуфайку… Носи шапочку с гордостью, храни ее и пусть тебе кажется, что ты среди нас — украинских партизан…»

Видятся Василю, который и грамоты еще не осилил, эти призрачные офицерские погоны (если удастся перебороть Советскую власть, конечно), и он читает посулы своего дяди таким же, как сам, юнцам, срываясь фальцетом на призыве «…возвратиться, устроить своих стариков и сказать им: теперь я пошел расплачиваться, а вы смотрите, что я делаю».

И матери тоже было о чем прочитать в этих письмах. — «Ты мне пишешь, что ты маму оберегаешь. Это для меня гордость среди моих людей…»

Знали бы вы, опутанные и обманутые бандитской лестью, что совсем недавно тою же рукой, написавшей эти строки, был убит ваш близкий родич, что ни кровные узы, ни человеческая мораль не свойственны бандитам. И только кровь на руках заставляет их держаться друг друга. Но неведома правда вам, семья Бевзюков, и делаете вы не то, что следовало бы. А подсказать истину — рано. Просто не поверите. Вот и требуется прежде уяснить, как глубоко проникла бандеровская идеология в ваши неокрепшие умы, толкая на антинародные действия; кто стоит за спиной «доброжелателей», мешая полезно работать и строить новую жизнь.

…Шахтерская Караганда. Вся войну ты дублировала временно утраченный Донбасс, героическим трудом восполняя утрату. Работала за двоих. Тот же неукротимый жизненный ритм остается пульсом города. Растут твои новостройки. Хорошеет Новый город. Благоустраивается и очищается Караганда — угольная. Многоэтажье домов теснит саманную Большую Михайловку. Радуя глаз, поднялись в рост человека деревца Зеленстроя. Заботливые руки взрастили лес там, где ничего не росло. Этот будущий лес соединит Новый город и степную Михайловку.

За городской гостиницей начинается поле — будущий центр будущей Большой Караганды. Строительство его ведется индустриальными темпами.

Для хороших дел нужен хороший отдых… Умеют здесь и отдыхать. Театр и четыре кинотеатра не бывают пустыми. В клубах и Дворцах культуры то танцы, то концерты, то торжества. Шахтеры коллективно выезжают на реку Нуру. Небольшая речка, и далековато ехать, а зарядку дает на неделю.

Захватила поначалу эта открытая, видная всем жизнь молодых украинских переселенцев. После работы шли они к людям. Широко общались с местной молодежью. Появлялись личные привязанности. Отдельные успели влюбиться, поговаривали уже об осенних свадьбах. Но вдруг надломилась эта радость…

Под пиликанье гармошки топчут украинские девчата чоботами земляной пол в тесной хатке в Большой Михайловке. Притулились к ее углам хлопцы. Кидают косые взгляды. Курят. Пересмеиваются, подзадоривают друг друга. Парубкуют, одним словом. Неожиданно круг танцующих с девчоночьим визгом рассыпается. Это кто-то из парубков, шутя, кинул им под ноги ящерицу…

В соседней комнатке за кроватную ширму уединилась небольшая группка молодых людей, их демонстративно не интересуют «танцульки». Здесь завладел вниманием один из старших, ударившись в воспоминания о своей борьбе с «истребительными отрядами НКГБ».

Очередная вечеринка в поселке Федоровка. И опять уединилась группа. Великовозрастный детина бахвалился — «ох и погуляли», упорно направляя разговор на тему борьбы с Советской властью «героев» — своих убитых братьев. А отсюда уже и до националистических призывов недалеко. Вот он уже говорит о необходимости вести себя так, чтобы «и вдали от неньки-Украины[106] наши люди не забывали, что они украинцы». И тут же следует предостережение «друг друга не продавать». Петушистый парень цыганского вида его предупреждение принял как призыв выявлять «чижиков», тут же возложив на себя обязанности проследить за «ненадежными».

На следующей вечеринке в Михайловке взахлеб обсуждается слух… На днях гордой Марийке кто-то завязал юбки на голову и жестоко избил. А ведь ходили разговоры о скорой свадьбе ее с местным парнем. Теперь ей судьба переломана и другим неповадно будет…

Выявились горластые «лидеры». Оспаривая малейшие возражения, они действуют по давно известному принципу — в жизни не может быть двух истин. Если один говорит иначе, значит кто-то из рассказчиков врет?!

На первых вечеринках звучали раздольные народные украинские песни. Сейчас на них вполголоса шепчут заново разученные «подпольные».

Подтягивают подголоски, прорезываются неустойчивые басы. Потусторонней затхлостью веет от таких песен.

— Вот в этом и суть всех сборищ, товарищ полковник, — доложил начальнику УМГБ на очередном оперативном совещании начальник подразделения Липовский. — Данные об организаторах, с учетом их прошлой деятельности в оуновских формированиях, разрешите доложить кратко.

Бевзюк Василий, 18 лет, с низшим образованием. Основное связующее звено с остатками оуновского подполья на территории Станиславской области. Недавно доложил туда о создании националистической группы.

Хворостян Василий, 25 лет, с образованием 5 классов. В 1944—1945 годах вместе с братом находился в бандеровской банде «Черемшины» под кличкой Косач, был ранен. После этого явился с повинной и был освобожден от уголовной ответственности. В названной карагандинской группе выступает в роли «ветерана-советчика». Активно участвует в обсуждении вопроса о приобретении оружия.

Бровко Дмитрий, 27 лет, с низшим образованием. Два его брата находились в банде, сам он пособничал им. По данному делу — «режиссер» сборищ.

Коренчук Роман, 19 лет, образование 7 классов, из семьи бывших западноукраинских землевладельцев, брат оуновского бандита. Инициатор исполнения «подпольных» песен. Выступал за продолжение националистической «борьбы».

Федько Игнат, 29 лет, с низшим образованием. Все годы войны работал в фашистской Германии, имел немецкий паспорт. После находился во французской оккупационной зоне и в лагере для перемещенных лиц в Австрии, откуда передан представителям СССР. На Украине пособничал бандитам. В Караганде активно поддерживает националистическую направленность разговоров, которые ведутся перечисленными лицами на вечеринках, устраиваемых украинской молодежью.

— Разрешите, — попросил слова капитан Жалмагамбетов. — Я основательно ознакомился с материалами и обратил внимание на факты, свидетельствующие о нежелании большинства украинской молодежи города вступать в контакты с названными активистами сборищ. Видимо, это понял и курьер. Возможно, что это и ускорило его отъезд… Молодые под разными предлогами уклонялись от участия в массовках за городом и религиозных обрядах, от обсуждения националистических «уток» и антисоветских анекдотов. Но… в тоже время молчат. Это не может не настораживать.

Наше мнение, — в воспитательно-профилактических целях надо организовать открытый судебный процесс над этой группой. Просим санкционировать.

— Хорошо. Подготовьте документы для прокурора. О внезапном отъезде оуновского курьера сообщите украинским товарищам.

…Мыльным пузырем лопнула романтика преступных тайных сборищ. В ней затхлость «крыивок», лесное эхо ружейной трескотни, тревожные тени жертв кочевавших по Украине банд. В числе тех жертв и твой брат, Василь!

Волнуются обвиняемые. Нет, не саманные стены у светлого здания будущего. А новая жизнь — вот она — рядом…

Встать! Суд идет!

Именем Казахской Советской Социалистической Республики…

Разоблачается оголтелый буржуазный национализм, сеющий звериную вражду среди народов.

Осуждается украинский национализм с его тенденцией к национальной ограниченности и исключительности.

Обвиняются слепые исполнители антинародной воли.

Советский суд учел чистосердечные признания обвиняемых и их раскаяния, назначив им минимальный срок наказания. С последствиями темного невежества, бесправия и страха перед будущим, порожденными действиями продажных проповедников буржуазного национализма, покончено бесповоротно!