Ночи Калигулы. Восхождение к власти

XXXVI

Калигула вернулся в зал, наскоро омывшись и облачившись в тогу, именуемую претекста — единственный вид тоги, который позволяется надевать несовершеннолетним. На ходу Гай приглаживал пальцами влажные рыжие волосы, но они упорно не хотели ложиться наверх и мягкими волнами падали на лоб, почти достигая бровей.

Он уселся на подставленный табурет, рядом с креслом Тиберия. В задних рядах толпы послышался мимолётный ропот.

Кто-то шепнул очень тихо, чтобы слова не достигли слуха императора:

— Сколько лет Гаю Цезарю?

— Наверное, семнадцать, — неопределённо передвинул плечами собеседник спросившего.

— И он до сих пор носит подростковую претексту? Его отец в шестнадцать был объявлен совершеннолетним и получил чин квестора.

— Тише!.. — зашипели болтунам со всех сторон.

В зале снова воцарилась тишина.

Четверо сенаторов, прибывших из Рима, вышли наперёд и остановились в пяти шагах от кресла Тиберия.

— Славься, цезарь! — торжественно проговорил один из них, пожилой, но статный Гай Кассий Лонгин.

— Славьтесь и вы, отцы сенаторы, — ответил Тиберий, опершись подбородком о правую руку и пристально оглядывая строгие лица сенаторов.

— Позволь спросить у тебя, — продолжал Лонгин, — что делать с имуществом казнённого Сеяна?

— А что думают по этому поводу в Сенате? — хмуро осведомился император.

— Полагаю, что имущество покойного следует направить в императорскую казну, — вмешался полный, седоволосый Марк Юний Силан.

Тиберий удовлетворённо кивнул. Он тоже так полагал.

— Мудрость твоя не имеет границ, о цезарь! — почтительно поклонился Лонгин. — Рим пребывает в постоянной печали с тех пор, как ты покинул его. Когда же ты снова почтишь Вечный город своим присутствием?

Тиберий угрюмо сдвинул мохнатые брови и тяжело задышал.

— Ты зовёшь меня в Рим, Лонгин? — проговорил он после затянувшегося молчания. — В город, кишащий заговорщиками — соумышленниками Сеяна?! — визгливый голос императора прервался на высокой ноте. — Неужели безопасность принцепса так мало значит для сенаторов?!

Гай Кассий Лонгин смешался и испуганно прикусил язык. Его, представителя знатнейшего римского семейства Кассиев, тут же оттолкнул в сторону худородный Тогоний Галл, лишь недавно причисленный к сенаторскому сословию.

— Цезарь, жизнь твоя священна! — выкрикнул он, глядя на Тиберия тем преувеличенно ясным взглядом, которым смотрят льстецы и обманщики когда хотят, чтобы им поверили. — Мы, сенаторы, готовы заботиться о тебе, рискуя собственной жизнью. Выбери из членов Сената двадцать человек, которые с мечами в руках будут следовать за тобой и охранять твою жизнь!

Император усмехнулся, не скрывая сарказма. Он не любил льстецов. Чрезмерная лесть, переходя границы, звучит насмешкой.

— Благодарю тебя за проявленную заботу, Тогоний! — едко проговорил он. — Может, посоветуешь, кого из сенаторов выбрать для охраны моей особы?

— Кого хочешь! Мы все к твоим услугам! — не замечая иронии, воскликнул Галл и широким жестом развёл в стороны руки.

— Взять ли в охранники молодых и сильных? — насмешливо продолжал Тиберий. — Или тех, кто уже занимал почётные должности и потому заслуживает доверия? Но эти последние уже стары и слабы. С такою стражей буду ли я в безопасности?

Тогоний Галл напряжённо морщил лоб в поисках ответа. Он уже понял, что император издевается над ним.

— А что скажут римляне, видя как сенаторы, подпоясав солдатскими мечами длинные роскошные тоги, бегут за моими носилками? — Тиберий с нескрываемой насмешкой смотрел на уничтоженного Галла.

— Прости цезарь, я не подумал, — униженно пробормотал тот и поспешно спрятался за спины сотоварищей.

— Ты не подумал… Зато я должен думать за всех! — посерьёзнел Тиберий. И продолжил с искренней тоской: — Стоит ли дорожить жизнью, если её нужно охранять оружием? Разве смерть от ножа заговорщиков хуже той медленной смерти, которой я погибаю вот уже много дней?

Сенаторы любопытствующе повытягивали шеи, стараясь не пропустить ни слова из нежданного признания императора. Но Тиберий устало опустил голову и не прибавил ни слова к сказанному. Некоторое время он молчал, беззвучно шевеля губами. Затем выпрямился и громко хлопнул ладонями о подлокотники кресла.

— Благодарю вас, отцы сенаторы! — ровным звучным голосом проговорил он. — Обещаю вам, что скоро вернусь в Рим к радости моих подданных. Можете быть свободны.

Сенаторы удалились. Мелкие капли пота блестели на их напряжённых лицах. Говорить с Тиберием — все равно, что ходить по лезвию ножа.

— Что там ещё? — с лёгким раздражением Тиберий повернулся к Макрону. Усталость охватила императора. Он рассмотрел уже пять дел, а им, казалось, не было конца. Цезарь вспомнил жарко натопленную опочивальню, услужливых спинтриев, картины непристойного содержания, которые Тиберий собирал по всей империи… В сравнении с этими удовольствиями государственные дела были откровенно скучны.

— Весталка, нарушившая обет девственности, — заглянув в навощённые таблички, сухо доложил Макрон.

— Вот потаскуха! — развеселился Тиберий. — Неужели так трудно соблюдать целомудрие? — с игривым возмущением спросил он, обводя взглядом присутствующих.

Патриции, заполнившие зал, молчали. Они не могли не подумать о том запретном острове, который неясно виднелся на горизонте среди синевы Тирренского моря.

— Введите её, — небрежно махнул рукою Тиберий.

Четверо преторианцев привели согрешившую весталку — растрёпанную, бледную, испуганно дрожащую. И Калигула вцепился ладонями в табурет, чтобы не упасть: он узнал Домитиллу.

— Подойди ко мне, — велел император.

Домитилла, неуверенно ступая, приблизилась к Тиберию. И вдруг кровь сильным ударом прихлынула к её лицу. Рядом с императором, неуклюже сжавшись на табурете из слоновой кости, сидел Гай Калигула — её любовь, её погибель. Домитилла взглянула на него с жалкой надеждой. Но Калигула избегал взгляда девушки. И, вместо былой страсти, изумление и страх плескались в его зелёных глазах.

Он упрямо смотрел в сторону, но порою косился одним глазом на округлившийся живот весталки, бесстыдно натянувший тонкую белую ткань туники. «Значит, так узнали о её вине!» — напряжённо размышлял он. — «Что теперь будет со мной? Назвала ли она моё имя? Нет!» — в отчаянной надежде уверял он сам себя. — «Кто сказал, что именно я обрюхатил Домитиллу? Может, у неё был другой любовник после меня?! Как давно я видел её в последний раз? В октябре, накануне смерти матери. Восемь месяцев назад!! И живот у неё такой огромный, словно она вот-вот родит! Восемь месяцев!!!»

Калигула готов был расплакаться. О, если бы непреклонное время могло вернуться вспять, чтобы Гай никогда не знал Домитиллы! Но время идёт своим чередом и Домитилла смотрит на Калигулу жалкими, умоляющими глазами, похожими на сладкие финики…

Скрипучий голос Тиберия прервал неодинаковую агонию обоих:

— Как твоё имя? Из какой ты семьи?

— Домитилла. Дочь всадника из Мессины.

— Хороша! — заметил цезарь, двумя пальцами беря весталку за подбородок. — Неудивительно, что нашёлся безумец, соблазнившийся тобой. Как зовут негодяя, по которому плачет Тарпейская скала? — Тиберий добродушно рассмеялся. Смешок пресыщенного старика прозвучал страшно для Калигулы и Домитиллы.

Мелкие слезы текли по лицу девушки. Нежное лицо исказилось гримасой страха. Она настойчиво пыталась отыскать неуловимый взгляд забывчивого любовника. Умоляла глазами: «Гай, милый Гай! Покажи, что все ещё любишь меня, дай мне надежду! И тогда я никогда не назову твоего имени!» Но Гай молчал и смотрел в сторону — жестоко и упорно.

— Мне жаль тебя, — пристально глядя на девушку, говорил Тиберий. — Но ты знала, как наказывают весталку, потерявшую девственность. Зачем же ты сделала это? Я не могу нарушить законы Рима. Тебя ждёт смерть. Лёгкая или мучительная — выбор за тобой. Назови имя соблазнителя. Его живьём сбросят с Тарпейской скалы, зато ты избежишь пытки.

— Весталок нельзя пытать, — сквозь слезы прошептала Домитилла.

— А ты уже не весталка! — усмехнулся император. — С таким животом…

Девушка затравленно взглянула на Гая. Он по-прежнему ускользал от неё. И мелко дрожал, и покрывался бисерным потом.

«Как я была глупа, возомнив его достойным!» — тоскливо подумала она и, решившись, резко выпрямилась. Сделала несколько шагов и немного склонилась. Губы её оказались на одном уровне с ухом императора.

— Это твой внук, Гай Цезарь, — с отрешённой, немного злой улыбкой шепнула Домитилла.

Тиберий переменился в лице.

— Пошли все прочь! — заорал он, вскочив с кресла.

Посетители, наталкиваясь друг на друга, поспешно выбежали из зала.

— И вы тоже! — кричал Тиберий преторианцам, приведшим Домитиллу. — Станьте у входа с той стороны, и никого не пускайте!

Задыхаясь от гнева, император посмотрел на Калигулу — жалкого, испуганного, содрогающегося в бесслёзных рыданиях.

— Ты — позор нашего рода! — прохрипел он. — Тебе мало уличных шлюх?! Отвечай! Мало?! — Тиберий схватил внука за ухо и, не выпуская, с силой дёрнул к себе. Калигула негромко застонал и свалился с табурета. Тиберий не отпускал покрасневшее, опухшее ухо. Гай был вынужден на коленях подползти к императорскому креслу, морщась от боли.

Тиберий отпустил ухо Калигулы и дал ему несколько сильных пощёчин, от которых остались алые отметины на юношеской щеке. Гай испуганно скорчился на полу между разозлённым Тиберием и застывшей, словно статуя, Домитиллой. Не смея подняться, укрыл ладонями заплаканное лицо.

Император, запыхавшись, устало упал в кресло. Откинул голову и уставился в потолок, размышляя. Вот нежданная возможность навсегда избавиться от Калигулы — последнего выродка Германика. Несколько месяцев назад Тиберий непременно добился бы казни внука. И никаких угрызений совести! Никаких ложных обвинений! Все законно! Калигула совершил преступление, за которое в Риме сбрасывают с Тарпейской скалы! Туда ему и дорога!.. Но именно сейчас Тиберий не мог! Именно сейчас, когда император узнал, что мальчик, которого он считал внуком — не внук ему!.. И юный Калигула, отродье ненавидимого Германика, неожиданно оказался ближе всего по крови Тиберию. Антония спасла непутёвого Гая, отослав Тиберию переписку преступной дочери.

Император жестом подозвал Макрона, единственного свидетеля происходящего.

— Кто-то услышал, как весталка назвала имя моего внука? — прошептал он в услужливо подставленное ухо нового префекта.

— Полагаю, нет, — глухо ответил Макрон. — Она говорила тихо, а посетители находились довольно далеко.

— Тем лучше… — раздумчиво пробормотал Тиберий. — Отведи её в тюрьму. Пусть сначала родит. А сразу после родов — казнь, которую эта неразумная заслужила. И никто… Слышишь? Никто не должен узнать имя соблазнителя!

— Разумеется, цезарь! — поспешно зашептал Макрон. — Но люди непременно будут любопытствовать. Пойдут ненужные догадки, сплетни…

— Так придумай что-то! — раздражённо выкрикнул император. — Скажи, что соблазнитель — бог, или сатир какой-нибудь! Или на худой конец — покойник. Допустим, что весталку развратил Сеян! Он уже не в силах доказать, что это — ложь! — Тиберий зловеще засмеялся. И, спохватившись, подозрительно покосился на Домитиллу. Девушка ничего не слышала. Она стояла, в изнеможении прикрыв глаза и пошатываясь от усталости.

— Уведи её, — пренебрежительно махнул рукой Тиберий. — И позаботься, чтобы она впредь молчала.

— Слушаюсь, цезарь, — шепнул Макрон и, сочувственно глядя на девушку, повёл её к выходу.

— Встань, — строго велел император Калигуле.

Гай, опасливо оглядываясь, поднялся с колен.

— Подойди ко мне.

Морщинистые руки императора спокойно лежали на подлокотниках кресла. Но, когда внук приблизился к нему, Тиберий снова схватил его за ухо. Но не за левое, нетронутое. А, повинуясь какому-то тайному злорадству, опять за правое — опухшее и болезненно ноющее.

— Я могу велеть казнить тебя! — шипел Тиберий в лицо Калигуле. — Но не сделаю этого. Потому что от нашей семьи почти никого не осталось! Запомни, змеёныш, ты в моих руках! Один неверный шаг, один взгляд, который мне не понравится, — и тебе конец! Я без сожаления отправлю тебя искупаться в мутных водах Стикса!

— Я никогда, никогда не осмелюсь разгневать тебя, великий цезарь! — умоляюще хныкал Калигула.