Опасный метод лечения шизофрении

Время в подпороговой душевной жизни

(1923)

Дамы и господа! Психоанализ сожалеет об отсутствии взаимосвязи, которая объединяет предсознательное и подсознательное. Я хотела бы предложить вам взаимосвязь «подпороговой душевной жизни».

Не ждите, что я предложу вам решенную сложную проблему времени. Речь, скорее, идет о ряде методично проведенных исследований. Фрейд был тем, кто также положил им начало. В своем труде «Толкование сновидений»315, как ни в каком другом из более поздних, он занимается структурой сновидческого мышления, т. е. предсознательным мышлением. Кроме обычных для всех нас общих законов образования образов сновидения (смещение, сгущение, «pars pro toto»316 и т. д.), мы находим здесь специальные наблюдения о предсознательном языке; так, Фрейд дает нам примеры, каким образом в сновидении представляется «если», «почему» и все прочее такого рода. Этот предсознательный язык как выражение мыслительной механики всегда сильно интересовал меня. Здесь, согласно Фрейду, действуют такие же законы, которые господствуют в первобытном и детском мышлении. Так я посвятила себя систематичному изучению предсознательного и детского мышления. На этом пути я встретила достойного исследователя из Женевского Института Руссо, доц[ента] Пиаже, психоаналитика, который поставил перед собой цель – изучение детского или «аутистического» мышления, как он называл его по Блейлеру. С тех пор мы работаем, хотя и каждый за себя, но, главным образом, в одной области.

Наше сознательно направленное мышление связано с тремя условиями, временем, пространством и каузальностью. Мы давно знаем, что это не категории мышления или понятия a priori, как считал Кант, а понятия a posteriori, которые мы добывали медленно в процессе развития. Понятие пространства сначала кажется нам знакомым, затем следует понятие каузальности317 и лишь в конце понятие времени. У самого понятия времени мы должны различать длительность и направление. Действие, событие может быть кратко проходящим или длительным; кроме того, мы можем придать ему направление будущего или противоположного направления прошлого, или среднего положения, что является тогда настоящим. Когда говорят о времени, обычно имеют в виду направление времени, но мы будем вынуждены принимать во внимание оба.

Я получила следующие наблюдения от доченьки Ренаточки, когда ей было 2 года и полтора месяца:

«С понятием времени у Ренаточки дела обстоят хуже всего, если ее обследовать на три основных понятия: пространства, времени и каузальности. Вопрос «Где? она понимает очень хорошо. Выражения «Под кроватью, ковром, подушкой и т. д.» так же, как и вышеупомянутые выражения, являются совершенно обычными. Она вообще интересуется местным отдалением. Она знает, что что-то приходит и идет, знает, что это может быть далеко, далеко-предалеко.

Она также понимает «внутри», «снаружи», «внутрь», «наружу», также отличает круглые формы от других. Так, она называла яблоки или похожие по форме предметы: мяч. Она также отличает большой и маленький.

Также она понимает вопрос «Почему?». Так, напр[имер], вчера вечером она говорила: «Бедная, бедная венка». Я спрашиваю ее: «Почему овечка бедная?» – «Сломаны ноги», – ответила малышка.

Вопрос «Когда?» Ренаточка точно не понимает. Для нее все происходит в настоящем. Сейчас я научила ее «после того», «скоро», «позже», «вскоре» – она понимает это как сразу, это не может длиться долгое время. Я часто говорю ей (во время умывания): "Сначала личико – потом ручки". Я не помню, чтобы она повторяла это, потому что, если она интересуется тут же приходящим, то для нее нет ничего прошедшего. Она всегда использует глагол в настоящем времени. Я часто говорю ей: "Славная Ренаточка, так хорошо покушала", – это значит: "Кушать хорошо", иногда "Кушать! Сейчас!" – при этом она совершенно не голодна».

Наблюдения, очевидно, затрагивают время как направление. Предпочтение настоящего и будущего по отношению к прошедшему понятно: сначала ребенок ведет себя волюнтаристски и прежде всего интересуется тем, чем он уже обладает или чего может достичь; чтобы все на свете было подвластно изменениям и было прошлым, сначала ничего не говорит ему и ускользает от него. Другой вопрос, как ребенок представляет себе будущее, и насколько он отличает будущее от прошлого. На это нам дает несколько намеков учение о сновидениях и наука о языке.

Известно ли сновидению настоящее, прошедшее или будущее? Нет и да! Нам известно, каким образом совершенно произвольно сновидение смешивает бывшее, существующее и будущее, как будто это разделение на три части для него вообще не существует! И все-таки это не совсем так: если мы видим нежеланного человека не мертвым, а умирающим – дается идея перемены в смысле становления. Каждое действие – собственно становление. В качестве становления оно указывает на будущее – но одновременно оно длительное, таким образом, постоянно изменяющееся настоящее. Идею будущего мы усматриваем в том, что мы так часто ожидаем в сновидении или чего мы боимся. Однако мы никогда не видим будущее представленным самостоятельно, скорее, эта идея внушается нам исключительно продолжительностью действия, так что с таким же успехом можно говорить о настоящем. Возможно ли вообще самостоятельное представление будущего в сновидении?

По отношению к будущему, понимаемому в этом смысле, представления прошлого в сновидении являются гораздо более редкими, но более самостоятельными: в сновидении одной дамы, например, которая видела блеклое изображение своего аналитика, эта блеклость сразу же производит впечатление чего-то, что было, и чего сейчас нет. Один господин, который принял решение расстаться со своей возлюбленной, отчего очень сильно страдает, видит во сне даму в виде поросшего мхом предмета. Изображение выражает его тогдашнее желание преодолеть мучительный час расставания, превратить его в старое, поросшее мхом дело. Этот сновидец вообще охотно использует в сновидении прошлое, чтобы освободиться от мучительных впечатлений.

Также и прошлое в сновидении понимается не в этом смысле, как мы понимаем его сейчас: акцент ставится не на том, что было, а на том, чего нет, возможно, на том, чего больше нет³¹⁸.

Итак, маленький ребенок представляет прошлое, потому что идея прошлого должна бы внушаться ему через констатацию исчезновения. Сначала ребенок представляет себе исчезновение как пространственное отдаление: предмет или человек «далеко, далеко-предалеко», «дальше». Теперь нам понятны упомянутые Фрейдом сновидения о путешествии в качестве представления смерти: это представление временного путем пространственного. Фрейд отмечает здесь, что сновидение действует как ребенок, который не знает никакого уничтожения и представляет себе смерть как отъезд³¹⁹. Еще отчетливее пространственным является другое сновидение недавно упомянутого господина, который видит мучительное для него положение уменьшающимся, двигающимся вдаль ландшафтом. Этим он говорит, как и в своем более раннем сновидении: «Это относится к далекому прошлому», точнее, «Скоро это будет относиться к далекому прошлому». Это снова становление, которое с таким же успехом является длящимся настоящим, как будущее.

А теперь еще интересный пример представления оценки продолжительности времени в предсознательном мышлении. Я обязана этим одному молодому учителю: однажды он просыпается в 5 утра; он говорит себе, что еще слишком рано, он может спать еще два часа. Он действительно снова засыпает и просыпается в 7 часов, как хотел. В течение этих двух часов он переживает следующее:

«Я вижу сон, – пишет он мне, – я нахожусь на большой белой асфальтовой площади. Улицы расходятся в различных направлениях. Восточная улица вела к озеру. Я иду на запад и говорю себе: через два часа я должен проснуться. Улица на запад идет немного в гору и два раза пересекается под прямым углом прямыми улицами. Я думаю: это первый час, а это второй».

Дальше воспоминание прерывается.

Представлено ли здесь действительно сновидение? Сновидение и еще что-то. Мы можем непосредственно наблюдать, как сознательное намерение, а именно, пробуждение через два часа, облекается в предсознательный язык образов, переживается и перерабатывается: два временных пространства (два часа) становятся двумя участками пути; этот образ используется с его стороны как материал сновидения.

Если однажды временное пространство стало в предсознательном участком пути, то вместе с этим оно получает значение жизненного пути, благодаря чему начинается собственное образование сновидения. Это два жизненных пути, между которыми должен выбирать погруженный в сон человек: восточный, как он говорит во время анализа, – это путь свободной любви, западный означает отказ от этой любви и возврат к отцу, священнослужителю. Белая асфальтированная площадь определена многими эротическими желаниями. Поэтому именно здесь начинается проблема двух жизненных путей.

Дальнейший анализ, который я не привожу из личной тактичности, показывает, что западный путь означает лишь мнимый отказ. Желание умеет настаивать на своих правах, применяя знаменитый механизм представления через негатив.

Многие из наших сновидений действуют таким же образом, в то время как они используют представление настоящего положения сновидца сразу же в пользу сновидца и, соответственно, дают иное толкование. Но есть еще случаи, когда образное мышление ограничивается простой переработкой нашего настоящего положения без подтверждения малейшей активности желания. В тяжелом состоянии утомления господин «видит сон» о корабле, который тащит тяжелый груз. Проснувшись, он испытывает чувство, что он сам был этим кораблем. Должны ли мы говорить в таких случаях о сновидениях? Фрейд придерживается мнения, что лишь при наличии образующей желание деятельности можно говорить о сновидении. Это должно быть definition sine qua non³²⁰. Очень трудно разрешить этот вопрос. Что-то могло бы говорить в пользу этого определения. Я, например, наблюдала, что эти, скажем, «несовершенные» сновидения, в которых перестает действовать преобразующая деятельность желания, проявляются в состоянии сильного утомления. Например, одна дама видит себя в сновидении повешенной на крючке и не решается спрыгнуть на землю. Сомневаясь, она осматривается в поисках помощи. Она говорит себе: «Я неоднократно нуждалась в том, чтобы мне действительно помогли; если бы я только была уверена в том, что при необходимости мне помогут, я отважилась бы на прыжок». У женщины был страх перед жизнью. Она чувствует себя одинокой и считает, что ей необходима помощь³²¹. После того как сознательное мышление судит о силе, оно все больше позволяет проявляться предсознательному образному мышлению. Я не вижу здесь никакого принципиального различия гипнагогических феноменов. После таких несовершенных сновидений чувствуют себя очень утомленными. Можно было бы сказать, здесь нам не хватает отдыха, который дает нам сновидение в результате его исполняющей желания деятельности, так же как и в страшных сновидениях, напр[имер], где сопротивление распределяет осуществление желания. Представляющая желаемое деятельность, возможно, вступает в действие уже в гипнагогическом состоянии, которое постепенно переходит в состояние сна точно так же, как гипнагогические галлюцинации переходят в сновидение. Эта представляющая желаемое деятельность, как показывает опыт, теперь может быть выражена разной силой. Если она достаточно сильная, чтобы отстаивать свои права, то сновидение совершенно. Если же она слишком слабая, как в состояниях утомления, страха и тяжелых депрессий, слишком неуверенная, то сновидения несовершенны до состояний, являющихся чистыми или почти чистыми гипнагогическими ситуативными представлениями.

Результаты языкового исследования удивительным образом в некоторой степени похожи на результаты исследования сновидений. Интересно следующее: в соответствии с результатами исследований детей и языка, я предположила, что, возможно, есть языки, которые не различают никакой временной направленности, также как и никакого настоящего, прошлого и будущего. Это предположение утвердилось в моем вопросе к известному языковеду профессору Балли в Женеве.

Балли сообщает мне, что есть языки, которым не известно время как направление, а исключительно как длительность в смысле, как, например, имперфект и перфект различаются друг от друга по продолжительности (сравните французское je parlais et ye pariah). Сама длительность часто заменяется различием однократного, соответственно, многократного действия. Конечно, это не значит, что у этих народов нет никакого понятия направления времени; речь идет лишь о языковом выражении. Язык всегда архаичнее мышления, он волочится за видами мышления, которые мы давно преодолели. Необходимы столетия, чтобы избавиться от языковой глупости, которую осознанно понимаем. Аналитикам это сразу же понятно: язык образуется не сознательно, а преимущественно в предсознательном: кроме того, он не должен соответствовать³²² исключительно требованиям только сознательного мышления, но также и предсознательного (которое, со своей стороны, естественно, подвергается влиянию бессознательного).

Как и сновидческое мышление, язык прошлого сильнее отделен от языка настоящего, чем будущего; Балли говорит следующее:

«В индоевропейских языках, как в более старых, так и в более новых, прошлое, скорее, является настоящим и будущим. Выражение для будущего имеет новое происхождение. Можно даже усомниться, есть ли в индоевропейских языках настоящий футурум: каждый индоевропейский язык создал себе футурм на свой лад, это временная форма, которая с трудом укореняется и поэтому постоянно колеблется, в любой новой языковой группе образуется иначе; образование «amo, amabo» в латинском языке совершенно самостоятельное, чего не находят в других индоевропейских зыках. Романские языки (французский, итальянский и др.) образуют футурум через описание, например, латинское «amare habeo» (дословный перевод «я должен любить») в переводе на французский будет звучать как: «j’ ai (a) aimer». Вместо этого у нас есть противоположная конструкция: «(je)’aimer ai», которая позже объединилась в «j’aimerai». Мы встречаем глагол “должен” как выражение футурума в английском языке, это значит, например, «I shall like» – «Я буду любить» (должен любить); также англичане используют «I will» = я хочу: «I will like». При помощи вспомогательного слова «will» они первоначально подчеркивают намерение, и это дает идею развивающегося действия, таким образом, футурума. В немецком языке присутствует футурум в отношении сновидения, длительного настоящего, становления. Сейчас это становление больше не чувствуют, но по своему происхождению это именно оно. Язык ставит во главе идею действия, например, действие письма. Включенная таким образом продолжительность должна дать нам идею будущего: «Ich werde schreiben». Немцы говорят также «Ich will schreiben»».

Действительно своеобразным и поучительным является русский язык. Он обладает так называемыми имперфективными или постоянными формами (соответственно, формами для многократных действий) и перфектными или совершенными формами (соответственно, для однократных действий). Таким образом, существуют две формы инфинитива, претеритум и футурум. Для настоящего же, напротив, используется исключительно имперфективная, т. е. длительная форма. Язык различает в этой имперфективной форме краткую, более непрерывную и продолжительную, более прерывную продолжительность, например, «я пишу» и «я пописываю». Эти нюансы продолжительности и частотности действия в русском языке так четко отличаются, что было бы невозможно передать их все здесь. Внутри одной временной формы изменение продолжительности достигается при помощи как суффиксов, так и приставок. Так, например, из имперфективной или длительной формы «я писал» посредством прибавления приставки «на» образуется перфектная форма: «я написал» = «я писал» (однажды). Имперфективный или длительный футур образуется так же, как в немецком языке при помощи вспомогательного глагола «werden» (в русском «буду»). Для перфективного футура, можно сказать, нет никакой специальной формы: это перфективный, т. е. совершенный или однократный презенс; потому что, как мы видели, в русском языке нет перфективного презенса. Перфективный футур образовался из имперфективного презенса в результате добавления суффикса. Так, «я пишу» и «я напишу» в будущем образуется точно также, как и перфектум из имперфекта в прошедшем – исключительно посредством прибавления приставки, устраняющей длительность (сравните, «я писал» (длительное) и «я написал» (однократное)). В соответствии с этим перфективный футур – это несамостоятельная грамматическая форма, она может рассматриваться в качестве перфективного презенса и отличается от «настоящего» презенса лишь подавлением длительности.

Следует отметить еще дальнейшую аналогию с языком сновидений: Балли показывает мне, что все суффиксы, как и наречия времени, заимствованы у пространственных представлений: например, французское «apres» образуется из «pres» = «близко», «у» (в пространственном отношении); «tard» = «поздно» из латинского «tardus» = «медленно» (как движение в пространстве) и т. п.

Теперь я хотела бы, на собственный страх и риск, осмелиться на одно объяснение. Балли предостерегает меня именно от искушений такого рода. И поэтому я хочу представить мое утверждение не как гарантию, а как возможность, которая, однако, кажется мне более чем вероятной.

Мы представляем себе, что язык образуется в предсознательном. Если словесный язык образовался бы сознательно, то почему он так мало приспособлен к нашему сознательному мышлению и показывает так много общего с образной речью сновидения? Почему понятие направления времени во многих языках также выражено не полностью, соответственно, почти не существует? Почему, как и в сновидении, длительность выступает на месте направления? Почему прошедшее более состоятельно по отношению к настоящему и будущему, как это четко видится в русском языке? Потому что словесный язык в этих случаях создает свое представление, как и сновидение, из предсознательного материала. Если это случайно, что Балли признает сразу же, почему язык также не должен предъявлять механизм представления времени посредством пространственного? Если сам Балли говорит, что все приставки, равно как и наречия времени, заимствованы у пространственного представления! Среди приставок, обозначающих в русском языке будущее время, наиболее часто мы встречаем «на», «по» и «с». Дословно «на» означает поверх; «по» означает распространение над чем-либо. Русское «напишу» (ich werde schreiben) дословно означает «пишу на чем-либо»; «я попишу» (ich will ein wenig schreiben) означает «пишу над чем-то». Теперь я утверждаю, что и в языке в основе представления о направлении времени лежит подсознательное пространственное представление: если мы понимаем действие написания в нашем примере как линейное, распространяющееся в высоту движение, то это движение подавляется или заглушается чем-то, что приносится «сверху» или «над». Предсознание понимает, как мы раньше видели (пример представления двух часов посредством двух участков пути), эту линию движения как расстояние в пространстве. Как такой пространственный путь, мы представляем себе длительность или имперфект, из которого посредством подавления длительности мы образуем перфект. В моем предположении я укрепилась еще и тем, что приставка «на» не во всех случаях действует с подавлением длительности: мы связываем с действием идею множества, если «на» понимается как нагромождение: «я говорю глупости» значит просто «я говорю глупости», «я наговорю глупости» значит «я буду говорить много глупостей». Это не единственный случай, где «на» имеет это дополнительное значение: имеется весьма много случаев, когда «на» одновременно действует с подавлением длительности и размножительным образом. Для пространственного представления при образовании временного направления мне также характерным кажется немецкое обозначение «будущего времени» – то, что добавляется к существующему. В то время как русские связывают с идеей будущего времени представление подавления длительности – немцы, скорее, получили представление продления длительности. Эти представления едва ли сознаются нами. Их причина – в первоначальных, происходящих из предсознательного представлений длительности как пространственного пути.

Языковеды принимают закон инертности или инерции более старых языковых форм. Но что такое инерция? Природа не знает состояния покоя. Инерция, которая противостоит любому развитию, поэтому является силой, действующей в нас в противоположном направлении стремлением уподобить все новое существовавшему, порывом переживать произошедшее все снова и снова. Если мы динамично воспринимаем инерцию, как уже упоминалось, то можно без труда объединить знания лингвистов с нашими.

Прекрасным для нас доказательством является следующий пример: Балли подчеркивает, что при переходе из одной грамматической категории в другую во многих языках слово приобретает не только признак новой категории, а также признак, который говорит о его принадлежности к прежней категории. Пример: давайте возьмем глагол «обращать внимание». Если этот глагол станет существительным, то он приобретет именной суффикс «-ung». Из глагола «обращать внимание» образовалось существительное «внимание». Именной суффикс «-ung» указывает на новую категорию, категорию существительного. Но одновременно этот суффикс указывает на прежнюю глагольную категорию, потому что суффикс «-ung» приобретают только существительные глагольного происхождения.

Недостаточно сказать, что сновидение, которое является образным мышлением, не может представлять абстрактное понятие направления времени. Если бы сновидению требовалось это понятие – оно также смогло бы представлять его. Это прямо-таки критерий нашего сознания, что он живет в нашей жизни, т. е. из длительного временного пути мы вынимаем определенную, постоянно меняющуюся длительность, которую мы называем настоящим временем, и по отношению к этому настоящему мы различаем в одном направлении прошедшее, в другом – грядущее. Хороший пример здесь снова дает язык. На одной из своих лекций Балли использовал парадокс, что время у consecutio teporum (concordance des temps) совсем не является временем. Так, французы говорят: «Paul a annoncé qu’il viendra demian» и «Paul а annoncé qu il viendrait demian»^323,324. При этом Поль в обоих случаях придет в один и тот же день! Для других языков, например, русского, здесь правильны другие факты. Они в обоих случаях говорят, «что он придет».

В то время, когда мы ищем статичную точку в струящемся времени, к которому относим все, – мы совершаем в предсознательном именно противоположное – все, что мы сейчас переживаем, уподобляем пережитому ранее. Но это ранее пережитое мы переживаем в настоящем, и поскольку настоящее является постоянно изменяющейся длительностью, переживаем его как будущее, как становление. Предсознательное осознает общую длительность, которая для него, как мы объясняли ранее, является настоящим и будущим. Это «быть здесь». Лишь со временем ребенок узнает, что то, что он желает, также может быть «не здесь». Так образуется идея настоящего и будущего с одной стороны = «быть здесь» и идея прошлого с другой = «не быть здесь». Так же сновидению не нужно знать больше о прошлом.

Отсюда еще одна значительная часть к тому, что мы понимаем под понятием времени, т. е. к абстрактному понятию направления времени. Чтобы осуществить идею времени, мы должны суметь отличить противоположности. По Фрейду, в сновидении, как и у ребенка, противоположности не исключают друг друга. Мы не должны понимать предложение абсолютно. При полной неспособности к исключению противоположности было бы совершенно невозможно образование представления. Я думаю, что каждый раз мы заново изучаем овладение противоположностей при каждой новой психической операции. При каждом импульсе вытесняется противоположный импульс, при каждом представлении – противоположное представление, которое мы должны подавлять. При одной психической операции мы умеем овладевать противоположностями, при другой – снова нет. Ребенок как предсознательное мышление овладевает противоположными представлениями очень несовершенно. Часто направление представлено наоборот, в сновидении или во время одного и того же сновидения. Я собрала многие примеры того, как одна мысль, которая появляется в одном фрагменте сновидения в символике воды, выступает в другом фрагменте в символике огня. Это, чтобы найти пример, можно было бы пронаблюдать в статье Флурнуа³²⁵, в которой речь символически идет о воде и огне. В последнее время я изучала эти факты обращения в противоположность на случае мотонической афазии с алексией, аграфией и т. д.³²⁶.

Я хотела бы привести лишь совсем странный пример этого: данный больной, которого ко мне по старой дружбе направил господин профессор Клапаред, испытал апоплексический удар. Пациент парализован наполовину. Речевой аппарат в хорошем состоянии. Он понимает все, что ему говорят, понимает также читаемое, но сам не может ни говорить, ни писать. Я прошу моего пациента нарисовать круг, а после этого треугольник. Он постоянно правильно находит обе формы в так называемой игре на поверхности. Прилагающаяся таблица показывает, как он рисует обе эти формы. Опыт был повторен спустя некоторое время в тот же день (см. таблицу). После того как больной нарисовал угол, вероятно, ему пришла в голову мысль, что оба конца а и b должны быть соединены. Нам бы показалось само собой разумеющимся, что это можно было бы сделать посредством прямой, тянущейся от а к b. Вероятно, больному это не казалось таким естественным; вместо этого он меняет направление, объединяя оба конца полукругом. Плохому результату способствовала предшествующая задача, согласно которой он должен был нарисовать круг. Он начинал рисовать совершенно правильно; только когда задача усложнялась, и ему было необходимо объединить идею трех сторон и треугольника, он сомневался в направлении и впадал в противоположность, не умея переключать предшествующие представления движения в отношении круга. Странно то, что этот человек с такой сильно нарушенной основной душевной функцией очень хорошо понимал вычисление. Он мог сам вести бухгалтерию, потому что запомнил написание чисел, все четыре операции вычисления, дату. Он мог различать сегодня, завтра, вчера и т. д. Но каждый раз он забывал всякое направление, если речь шла об образовании слов, распределении тонов или букв в пространстве.

Ребенку, который долго может заменять реальность фантазией, долгое время не требуется представление направления времени, и поэтому он возвращается в своем развитии.

Если я предположу, опираясь на наблюдения, что в онтогенетическом развитии мы раньше познакомились со временем, чем с длительностью, и лишь потом с направлением – я имею в виду лишь обнаружение этим длительности, а не ее оценку. Оценка длительности времени является очень сложной операцией, которую я не рассматриваю из-за недостатка времени. Я хотела бы лишь коротко упомянуть, что оценка длительности времени предъявляет общие механизмы с ритмом и способностью вычисления. Об этом в своей работе об афазии говорит Верком. Пиаже провел у детей разного возраста интересные исследования о действии с умножением. Исаак Шпильрейн327 для исследования механизма мышления при операциях вычисления проводил их в эмнеадической системе с различными испытуемыми людьми. Этим я хотела бы сравнить наши операции со сновидческим мышлением и поэтому была бы благодарна коллегам, которые смогли бы предоставить в мое распоряжение сновидение с вычислительными операциями.

Обобщая: своей задачей я ставила проследить отдельные функции мышления предсознательного в их сути и развитии, а именно на основе наблюдений подсознательного образного языка, детской речи, лингвистических результатов и патологических нарушений речи. В этом докладе речь идет об образовании понятия времени. Исследование выявило следующее.

От так называемых категорий мышления, которые не являются априорными, а апостериорными, сначала развивается понятие пространства, потом понятие каузальности и лишь в конце понятие времени.

Ребенок сначала узнает исключительно настоящее и непосредственно будущее, которое он, возможно, отделяет только посредством длительности! Это – быть «здесь». Со временем развивается представление быть «не здесь». Это нахождение «не здесь» сначала подразумевается в отношении пространства, «далеко, далеко-предалеко». В представлении нахождения «не здесь» лежит зерно для более позднего понятия прошедшего. Сначала развивается идея о длительности; идея направления следует лишь после этого. Оценка длительности времени появляется еще позднее:

а) сновидение не может представлять время как направление³²⁸;

б) направление в сновидении превращается в длительность;

в) прошедшее время более самостоятельно в своих средствах выражения и противопоставляется настоящему и будущему, которые образуют больше одного блока;

г) прошедшее в сновидении не является по-настоящему прошедшим, а «бытием-не-здесь», соответственно, «бытием-уже-не здесь»;

д) временное представляется посредством пространственного.

Предсознательное способно к очень точной оценке длительности времени. Но эта оценка длительности времени осуществляется не в сновидении, а происходит в образном мышлении, которое проходит параллельно с сознательным мышлением; это такое образное мышление, которое еще не является сновидением, которое мы обычно не замечаем вне гипнагогических состояний, даже если оно сопровождает все наши сознательные мысли и помещается в его своеобразный язык, возможно, эти мысли и дальше обрабатываются.

Предсознательное мышление относительно способности оценки длительности времени обдумывается сознательным мышлением. Здесь речь идет о способности, которой наши предки владеют лучше нас, которую мы, очевидно, утратили. Происходит ли это потому, что мы более сознательны и думаем узконаправленно? В одном случае, когда оценка длительности времени символизировалась, это произошло посредством оценки пространства (оценка длины пути).

Лингвистические знания выявляют результаты, поразительно похожие на выводы исследований сновидения.

Недостающее понятие направления времени соответствует неспособности различать контрасты. Для каждой новой психической функции заново должны изучаться удержание направления и исключение контрастов. На примере вышеупомянутого случая афазии мы увидели, как больной, который так хорошо ориентировался во временных задачах вычисления, оказывался несостоятельным при пространственной ориентации определенного рода и впадал в противоположное направление.

Почему сновидение и ребенок не различают контрасты при направлении времени? Потому что оба сначала нуждаются исключительно в заключительном или будущем направлении, они переживают их, поэтому не замечают. Что желают – именно тут, в действительности, или в фантазии. Реальность постепенно вынуждает ребенка жить в противоположном направлении, а также знакомиться с неспособностью и разрушением. Поэтому образуется идея антагониста, и посредством подавления этого антагониста – понятие направления.

Подводя итог, я хотела бы выполнить приятную обязанность и выразить господину профессору Балли мою сердечную благодарность за ценный интерес, который он проявил к этой маленькой работе.