Острова, залитые солнцем

Глава XI Море, море, море

От Пилпилоу до Западного Катчалла по морю всего семь миль, но как туго пришлось «Дайе»! За две недели до начала сезона муссонов море начинает штормить; и, несмотря на то что судно напрягало все свои силы, его бросало из стороны в сторону. Порой мне казалось, что оно может расколоться пополам. В открытом море сильное течение постоянно несло нас к берегу и приходилось все время поворачивать, чтобы не сбиться с курса. К тому же два других сильных течения — настоящие пенящиеся реки посреди океана (у Катчалла уже Индийский океан) — черт знает что вытворяли с кораблем. В конце концов мы подошли к берегам Катчалла, но тут «Дайя» чуть было не попала в катастрофу.

Западный Катчалл расположен на северном берегу бухты, имеющей овальную форму. Вход в бухту узкий и огражден двумя почти сходящимися коралловыми рифами. Огромные волны все время обрушиваются на рифы, и вода возвращается обратно в море через узкий проход с такой силой, что «Дайя» едва двигалась и то лишь благодаря тому, что ее машины работали с максимальным напряжением. К счастью, установилась хорошая, безветренная погода. А во время муссонов, когда море бушует, встречное течение становится настолько сильным, что навигация в районе Западного Катчалла прекращается.

До деревни удалось добраться лишь к семи часам вечера, когда уже стемнело. Не успели мы приступить к чаепитию на веранде кантины, как пришли гости — полная женщина в саронге и маленький мальчик, прижимавшийся к ее ногам. За ними следовал коренастый мужчина.

Они с трудом поднялись по лестнице и сели за стол.

— А, рани Чанга, — радостно воскликнул Мусаджи, вставая из-за стола, чтобы приветствовать гостей. — И Сал! — обратился он к мужчине. — Рад видеть вас.

С веранды просматривались открытый двор и пристань, откуда доносились крики грузчиков, разгружавших «Дайю». Они спускали на берег электрический генератор.

— Что это такое? — спросила рани Чанга, заинтересовавшись.

— Эта машина будет снабжать электроэнергией вашу деревню, — сказал Мусаджи.

— Неужели?! — воскликнула она, сияя от радости. — А это что? — Ее глаза были прикованы к кинопроектору и приборам, которые сгружали на берег другие рабочие.

— Киноаппаратура. Уже сегодня вечером можно будет посмотреть фильмы.

На следующее утро Мехмуд Али и я предполагали поехать в Джансин, где находилась другая кантина компании. Там праздновали Бурра-Дин.

Мне повезло, поскольку этот праздник отмечают один раз в несколько лет и увидеть его — необыкновенная удача.

В последний момент к нам присоединились рани Чанга и Сал. Они забрались с Мехмудом Али в повозку, запряженную волами, а я предпочел идти пешком.

Кокосовые пальмы на Катчалле росли густо, как деревья в лесу. На стволах некоторых пальм виднелись зарубки. Деревья вытянулись в одну линию. Я спросил Мехмуда Али, что это означает.

— Они окаймляют границы плантаций.

— Но ведь сосед может запросто стащить ваши орехи, и никто никогда не узнает об этом.

— Если бы кто-то утащил орехи соседа, то мы призвали бы его к ответу на заседании деревенского совета, — мрачно ответил Сал. Этими словами он дал понять, что на островах деревенский совет — власть, с которой следует считаться.

Орехи валялись повсюду, земля была буквально усыпана ими. Ради развлечения я принялся считать, но скоро бросил, так как на протяжении всего пятидесяти шагов их оказалось несколько сотен.

Воловья упряжка остановилась возле хижины, и рани подозвала молодого человека, который расположился на бамбуковом возвышении и очищал от скорлупы кокосовые орехи. Он положил свой дхау, просунул голову и руки в майку и, подняв с земли велосипед, поспешил ко мне.

— Вот, — сказал он. — Поезжайте, пожалуйста.

Я отказался, ответив, что предпочитаю идти пешком.

— Что? Всю дорогу до Джансина? — Парень был явно удивлен. — Возьмите и поезжайте. До Джансина пять миль.

— А как же тогда поедете вы?

— Пойду пешком, — сказал он, — или сяду в повозку.

Видя, что я продолжаю упорствовать, он перестал настаивать и покатил свой велосипед рядом со мной. Мы пошли рядом.

— Вы работаете в местном кооперативе? — спросил я.

— Нет, на плантации рани. Я раб в ее доме.

Парень казался слишком веселым и счастливым — не верилось, что он раб.

— Какой раб? Вас захватили в плен во время войны или что-то в этом роде?

— Ну нет, — возразил он. — Мы, никобарцы, никогда не воюем. Я добровольный раб. Видите ли, я хочу взять в жены племянницу рани. У нас на Никобарах тот, кто хочет жениться, становится рабом в доме девушки. Таков наш дастур.

— Сколько времени вы должны быть рабом?

— Обычно от шести месяцев до года, — ответил он. — К этому времени девушка должна решить, выйдет ли она замуж или нет. Если решение будет положительным, деревенский совет объявляет молодых мужем и женой. Мужчина становится членом семьи. В противном случае он вернется обратно домой.

Я был рад обществу этого парня. Он прилично владел хинди и охотно разговаривал. Всю дорогу мой собеседник расшвыривал кокосовые орехи, расчищая путь велосипеду. Некоторые орехи он подбрасывал ногой, как футбольные мячи.

— Пустые, — сказал он. — Их испортили крысы. Они взбираются на пальмы, прогрызают дырку в орехе и выедают всю мякоть. Крысы для нас хуже чумы. Крысы и обезьяны.

— Но я не видел ни одной обезьяны.

— Можете не сомневаться. Их тут полным-полно. Они хуже крыс, так как поедают цветы и разоряют целые районы.

Я наслаждался прогулкой. Почва под ногами была мягкой. Часть пути мы проходили по аллее чудесных кротонов, величиной с дерево. Заслышав шаги, зеленые и голубые хамелеоны быстро прятались в укрытие. В одном месте земля покраснела от валявшихся повсюду панцирей земных крабов с одной клешней. Юноша осторожно провел свой велосипед по ним.

— Могут проколоть покрышки, — сказал он и, облизнув губы, продолжал: — Зато крабы, испеченные на костре, изумительно вкусны. Они появляются в сезон муссонов. Мы собираем их в корзины.

Рокот океанских волн, разбивавшихся где-то поблизости, возвестил о том, что мы прибыли в Джансин. Деревня начиналась у мыса. Нас встретил молодой человек в очках — управляющий местным отделением компании. Он проводил меня на веранду и предложил огромный стакан лимонного сока. Вскоре прибыла повозка с рани, Салом и Мехмудом Али. Потягивая сок, я спросил рани, куда девался юноша, сопровождавший меня, — его нигде не было видно.

— Я отослала его обратно, — сказала она и добродушно добавила: — Мне только хотелось предложить вам его велосипед.

Не удивительно, что парень называл себя рабом!

После лимонного сока — а мы выпили его по нескольку стаканов, так как в Джансине дикие лимоны растут в большом количестве, я попросил управляющего показать мне деревню.

— Какую деревню? — удивился он. — Это деревня и есть Джансин.

— Я имею в виду деревню, где празднуют Бурра-Дин.

— Вот здесь, — сказал он, показывая на большую хижину футах в двухстах от нас.

Мехмуд Али и я отправились туда. Это была одиноко стоявшая на небольшом расчищенном участке хижина, украшенная пальмовыми листьями и дикими цветами. Перед ней возвышалось каноэ, увешанное цветными тканями, пальмовыми листьями и связками зеленых бананов. С его мачты свисали гирлянды и флажки. Справа от хижины виднелось другое каноэ, декорированное точно так же, только к его носу были привязаны ложка и вилка. В хижине были люди; мы слышали, как они разговаривали, но основная масса гостей собралась в тени, там, где горели костры и жарились туши свиней.

Свиней никобарцы закалывают с большой торжественностью. Они кладут свинью на спину. Один из мужчин, вонзив ей в грудь какой-либо острый предмет, протыкает сердце. Животное визжит и вырывается, но мужчины крепко держат его до тех пор, пока оно не перестает проявлять какие-либо признаки жизни. Потом свинью разделывают, и, когда хлынет кровь, каждый набирает ее в горсть и растирает тело. Затем тушу обмывают кипящей водой, чисто выскабливают при помощи дхау и кладут на огонь. Когда шкура обуглится и потрескается, мужчины приносят тушу на палке ко входу в хижину, где, разрубив на части, раздают гостям.

Я думал, что празднование Бурра-Дина будет сопровождаться какими-либо церемониями, но этого не случилось. Мехмуд Али заверил меня, что все сводится к пиршеству.

— Есть кое-какой ритуал, — сказал он, — но мы не увидим его, так как все происходит в хижине. В первый день кости умершего извлекаются из временной могилы, и члены семьи по очереди качают их на руках. На второй день их снова хоронят в семейной могиле и ставят крест. В заключение каждый гость должен принести по куску материи. На этом празднование заканчивается.

— Так, значит, во время Бурра-Дина только пируют?

— Это не совсем так. Человек, который устраивает пир, с этого момента считается новым главой дома. В Джансине им стал Чакру. Хотите повидать его?

Мехмуд Али подозвал молодого человека. Это и был Чакру; подпоясанный красным кушаком, с множеством' бус из раковин на шее, он подошел к нам нетвердой походкой — от него здорово пахло пальмовой водкой.

— А, Мехмуд Али, — сказал он. — Когда вы прибыли?

— Совсем недавно. Мы приехали посмотреть Бурра-Дин. Что будет дальше?

— Мы собираемся забить еще несколько свиней.

— А когда начнутся состязания? Мой друг хотел бы сделать несколько снимков.

— Если хотите, начнем тотчас же.

Чакру созвал гостей. В своих ярких одеждах и украшениях никобарцы выглядели очень живописно — умели наряжаться. По приказу Чакру на открытое место вышли два молодых человека и начали фехтовать палками, обернутыми белой и красной материей. К сожалению, я вынужден был попросить прервать состязания, так как набежали тучи и снимать на цветную пленку стало невозможно.

— Давайте продолжим фехтование, когда небо прояснится, — предложил я.

Чакру согласился:

— Мы тем временем пойдем и принесем свиней, — сказал он.

Все утро небо закрывали тучи, но во второй половине дня временами оно прояснялось, и я старался максимально использовать предоставлявшуюся мне возможность. Фехтование на палках возобновилось, но опять ненадолго — один из участников вывихнул локтевой сустав. Потом начались танцы — мужчины и женщины взялись за руки и, притопывая, с песнями двигались по кругу. Они танцевали под свое пение, даже барабан не отбивал ритм.

В заключение проводились гонки на раскрашенных каноэ, которые выглядели особенно живописно, когда бриз весело играл гирляндами и букетами, свисавшими с них. Меня поразило безразличие зрителей — никто не аплодировал, не подбадривал гонщиков криками, и все, казалось, были довольны, когда соревнования окончились. Затем гости поспешили обратно в хижину, где было выпито много пальмовой водки и съедено огромное количество свинины.

Из Джансина мы должны были отправиться в Капапгу, куда Мусаджи обещал прислать за нами баркас. Первоначально мы хотели совершить семнадцатимильный пеший переход, но рани Чанга перед отъездом поручила Чакру отправить нас на каноэ, так как тропа проходила по гористой местности, а джунгли кишели питонами.

Каноэ — одно из двух, принимавшее участие в гонках, — отчалило в пять часов утра во время отлива. Украшения были сняты, и все гости по пояс в воде толкали лодку, пытаясь вывести ее за границу бурунов. После нескольких безуспешных попыток мы в конце концов поплыли, а гребцы налегли на весла, чтобы поскорее обогнуть риф. Лодка двигалась медленно, очень медленно, но верно: на пять гребцов приходилось всего три весла, причем одно из них использовал вместо руля однорукий человек — старший экипажа. К тому же команда еще полностью не оправилась от вчерашнего пира. Когда набегали большие волны — а это происходило неоднократно, — рулевой поднимался и кричал «халси!», после чего гребцы, как безумные, налегали на весла.

Кое-как удалось добраться до места, которое называлось Джула, где я не заметил ни одной хижины. Мы причалили и взяли еще одно весло, которое лежало под кустом.

С этим веслом дело пошло лучше. Море, однако, продолжало волноваться. Постепенно мы приблизились к берегу, по здесь возникла новая опасность — коралловые рифы, которые то тут, то там торчали из воды.

На полпути к берегу мы заметили каноэ, направлявшееся к нам с противоположной стороны. На берегу исступленно лаяла собака. Когда каноэ приблизилось, мы поняли, почему она так заливается, — на коленях у рулевого лежал крошечный щенок, которого, по-видимому, увозили к новому хозяину, а мать не хотела расставаться с ним. Обогнув лесистый мыс, мы увидели Капангу. Наконец-то наше полное опасностей путешествие, продолжавшееся целых восемь часов, закончилось!

Вскоре после завтрака за нами прибыл баркас «Сарда», и к вечеру мы уже вернулись в Нанкаури.

Приближался сезон муссонов. Оставалась всего одна поездка — нужно было доставить продовольствие на остров Терессу, расположенный в тридцати милях к северу от Нанкаури.

— По пути мы зайдем на остров Чаура, — сказал Мусаджи. — Это интересное место, и вам необходимо повидать его.

В поездке нас сопровождали Мехмуд Али и Риязуддин. На рассвете «Дайя» вошла в воды острова Чаура и бросила якорь в футах ста от берега, так как дно моря возле этого острова резко понижается и глубина достигает десяти тысяч футов.

Как только нас заметили, от берега отошла лодка и подплыла к «Дайе». Мы сели в нее и направились к берегу.

Остров Чаура имеет форму банджо, в середине которого возвышается небольшая круглая гора. Местное население не приближается к ней, так как существует поверье, будто там обитают злые духи. Деревни расположены па узкой косе длиной в милю и шириной в несколько сот ярдов.

На берегу мы увидели нечто необычное. Перед одной из общинных хижин — островным «домом смерти» — между двумя столбами было укреплено каноэ, увешанное гирляндами, связками бананов и дикими цветами. Под ним сидели шесть мальчиков и девочка с глазами, красными от слез.

— Вчера умер их отец, — сказал чаурец. — Сейчас он лежит в каноэ.

— Знаете, как они будут его хоронить? — спросил меня Мусаджи. — Подвесят каноэ к дереву, и оно останется там до тех пор, пока черви не съедят все мясо. Потом они отбуксируют каноэ в море. У чаурцев свои обычаи и свой, особый образ жизни.

В отличие от деревень на других островах, чаурские теревни — несколько низеньких хижин, огороженных деревянным частоколом и горшками с водой — расположены далеко от берега. В одной из них мы увидели юношу, лепившего из глиняных шаров горшки. Полдюжины горшков уже было готово, а рядом лежал огромный ком мокрой глины, приготовленный для дальнейшей обработки.

— Чаурцы — хорошие ремесленники, — сказал Рия-зуддин, прекрасно знавший остров. — Гончарное ремесло и изготовление каноэ — основные занятия населения. Все горшки и каноэ, которые вы увидите на Никобарах, сделаны их руками.

Мы миновали забор и оказались в другой деревне. Обитаемая часть острова невелика, и деревни стоят вплотную друг к другу. Меня поразила царившая на острове деловая атмосфера: все — мужчины, женщины, даже дети — были чем-то заняты.

— Чтобы заработать на жизнь, чаурцы вынуждены много трудиться — ведь их остров бесплоден, — продолжал Риязуддин. — Знаете ли вы, что глину для своих гончарных изделий и лес для изготовления каноэ они привозят с Терессы, так как их собственное сырье никуда не годится?

— Но если чаурцы так много трудятся у себя дома, когда же они находят время работать на стороне?

— Когда спрос на их изделия падает, чаурцы отправляются на другие острова. Их большей частью нанимают на сбор кокосовых орехов.

Мы быстро переходили из одной деревни в другую, пробираясь сквозь группы людей. Они казались счастливыми и улыбались нам, но я обратил внимание, что большинство из них болеет филариазисом.

— Почему управление здравоохранения не принимает никаких мер? — спросил я, показывая на женщину со «слоновьими» ногами.

— Оно делает, что может, но пока на острове не будет создан госпиталь, вряд ли это поможет, — сказал Рия-зуддин.

— Ну и стройте госпиталь. Ведь индийское правительство выделяет средства на здравоохранение.

— На острове нет воды, ее доставляют с Терессы.

Из-за раскидистого куста появился пожилой мужчина в рваных шортах и дырявой шляпе. Он стал подбоченюсь и закричал:

— Мехмуд, эй, Мехмуд!

Мехмуд поздоровался с ним, как со старым другом.

— Лифат! — радостно воскликнул он. Подозвав мужчину к себе, сказал — Знаете, кто это? Единственный убийца, рожденный на Никобарах. Он убил местного знахаря за ложные пророчества. Я имел честь арестовать его вместе с тремя сообщниками.

Лифат ухмыльнулся, услышав, как его представили.

— А почему его все еще не повесили? — пошутил я.

— Они предстали перед судом в Порт-Блэре, но после некоторого раздумья были оправданы властями. Судья сказал, что от островитян нельзя требовать знания индийских законов. К тому же чаурский дастур разрешает убивать знахарей-«самозванцев».

Повернувшись к старику, Мехмуд спросил:

— Ну как, Лифат, больше не убиваешь знахарей?

— Что ты, Мехмуд, — искренне удивился тот, — теперь дастур изменился.

Лифат оказался любопытным человеком. Отныне он считал себя нашим гидом. Правда, в этом маленьком местечке уже нечего было смотреть, и его услуги казались ненужными, но все же он принес некоторую пользу. Например, когда Мусаджи сказал, что мы хотим посмотреть чаурские танцы, Лифат тотчас же стал собирать людей, уговаривая их отложить работу и показать нам свое искусство. Он помог также сделать несколько снимков, созвав для этой цели мужчин и женщин, а когда Мусаджи сообщил ему, что я хочу купить на память несколько чаурских горшков, обещал быстро все устроить.

— Это пустяки, — пробормотал он и направился к молодому человеку, изготовлявшему горшки. Немного поговорив с ним, он привел парня с двумя горшками в руках.

— Продает только эти два, — сказал Лифат и добавил мрачно. — Хочет за них три с половиной метра материи..

У меня не было настроения торговаться, товары тотчас же были обменены. Гончар в два прыжка был уже у своей хижины, где принялся измерять материю, натягивая ее между кончиками пальцев и кончиком носа. К нему подошла жена, и супруги уселись, поджав ноги, возле нового приобретения.

— Они счастливы, — добродушно заметил Лифат. — Я всегда делаю людям только хорошее.

— А что мы должны тебе за услуги? — спросил Мехмуд Али.

— Ничего, — ответил Лифат.

— Ладно уж, не притворяйся. Разве ты когда-либо посредничал бескорыстно, не получив своей доли?

— Хорошо, Мехмуд. Я скажу тебе. Ты старый друг. Бутылку пальмовой водки.

Получив бутылку, он тут же отправился в хижину, выпил ее и с удовольствием облизал губы.

В полдень мы отплыли от Чауры, и к заходу солнца достигли Терессы. В это время как раз кормили свиней. В деревушке возле кантины женщина разбивала при помощи дхау кокосовые орехи, вываливая мякоть в корыто, выдолбленное из ствола кокосовой пальмы. А свиньи — большие и маленькие — хрюкали, визжали и толкались, пробираясь к кормушке. Они пожирали еду жадно и шумно — одним словом, вели себя как свиньи.

Тересса — большой остров, но его населяет всего семьсот человек. Здесь открываются широкие возможности для организации лесоразработок и создания плантаций кокосовых пальм, поскольку холмы на острове густо поросли лесом, а земля плодородна. Мужчины-терессцы носят длинные волосы, а женщины стригутся коротко.

— Что касается замужества, — сказал Мусаджи, — то к девушке должны свататься один за другим не меньше дюжины женихов. Только тогда деревенский совет даст свое согласие на брак.

В Нанкаури нам сообщили, что надвигается циклон. Он свирепствовал два дня, а как только утих, мы получили приказ плыть на остров Кар-Никобар и погрузить как можно больше копры. Нужно было торопиться, так как приближался сезон муссонов. Итак, под вечер я распрощался со своими друзьями в Нанкаури.

Когда мы прибыли на Кар-Никобар, небо было сплошь затянуто тучами, дул сырой, пронзительный ветер. Я поднялся на «Сафину», отплывавшую в этот день в Порт-Блэр. И хорошо сделал: погода явно портилась.

Не успели мы обогнуть остров Росс и войти в бухту Порт-Блэра, как на нас со страшной силой обрушился муссон. На берег пришлось сходить уже под проливным дождем.