Острова, залитые солнцем

Глава X Царство кокосовых пальм

Вечером я отправился в деревню Верхний Катчалл, расположенную всего в двенадцати милях по морю от Нанкаури. Арендуемый компанией пароход «Дайя», совершающий рейсы на южные острова архипелага, с трудом преодолел это расстояние более чем за два часа: приходилось бороться с двумя сильными встречными течениями. Подойти близко к берегу мешали подводные скалы, тянувшиеся вдоль всего побережья. Мы вынуждены были пересесть в шлюпку, причем один матрос все время стоял на носу, смотрел в воду и предупреждал рулевого об опасностях, так как нам приходилось лавировать среди предательски выступавших скал и коралловых рифов.

Когда мы прибыли, управляющий местным отделением компании сообщил в деревню о том, что все женщины с детьми должны сдать анализ крови. Пока они не собрались, доктор Басу, Мусаджи и я решили прогуляться. Конусообразные хижины Верхнего Катчалла, как и в большинстве Никобарских деревень, протянулись вдоль берега. За ними росли кокосовые пальмы, от которых зависело благополучие жителей. Куда ни глянешь, повсюду виднелись кокосовые орехи, привязанные к палкам или свисавшие с деревьев и кустов.

— Какой оригинальный способ хранить кокосовые орехи, — со смехом заметил Басу.

— Люди не решаются складывать их в кучи на земле, — объяснил Мусаджи. — Взгляните сюда, — продолжал он, указывая на свиней, копавшихся в земле вокруг хижин и под ними. — Если положить орехи на землю, свиньи сожрут их все до одного.

Свиньи были грязные, но жирные и круглые, как винные бочки, и производили невероятный шум. Я заметил, что все самцы кастрированы, но поросят было много — от восьми до дюжины голов на каждую свиноматку.

Я не знал, как спросить об этом Мусаджи, но он, казалось, прочел мои мысли.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал он. — Никобарцы кастрируют самцов, чтобы они были жирнее.

— Нет, не об этом, — поспешил я поправить его.

— А, понимаю…, — сказал Мусаджи. — В джунглях бродят стада диких кабанов, которые покрывают домашних свиней.

По Никобарским понятиям Верхний Катчалл считается большой деревней, но мы были удивлены, как мало людей нам повстречалось — место казалось совершенно пустынным. Я решил, что обитатели деревни ушли на работу, но ошибся: навстречу нам из джунглей возвращались веселые и оживленные люди, увешанные гирляндами из пальмовых листьев и браслетами из диких цветов. Казалось, они возвращались с какого-то пикника. Никто из них не нес с собой ни кокосового ореха, ни плода пандануса. Лишь один молодой парень составлял исключение — он сидел на бамбуковом возвышении и при помощи дхау раскалывал орехи, добывая копру. Мусаджи подошел к нему, взял кусок копры и стал его рассматривать. Завязался разговор на Никобарском языке, явно неприятного характера, так как парень надулся, а Мусаджи в раздражении вернулся к нам.

— Ох, уж эти мне никобарцы, — проворчал он. — Они станут счастливыми людьми, когда перестанут следовать дастуру — своду их обычаев[27]. Видели, как этот парень извлекает копру? По кусочкам. Я советовал ему, по возможности, вынимать ее целиком — тогда за копру платят дороже. Но парень заметил, что об этом не говорится в дастуре.

Я в какой-то мере сочувствовал парню. Он работал один, и, если учесть, что весь помост был завален копрой, сделал немало.

— Почему ему никто не помогает? Он, наверное, устал, — заметил я.

— Да нет, — усмехнулся Мусаджи. — Он из Кар-Ни-кобара и работает на местный кооператив. Вы даже не представляете, с какими трудностями мы столкнулись, когда впервые прибыли в Нанкаури. Мы не могли найти ни одного рабочего. Пришлось самим выгружать все имущество и строить хижины.

— Но я видел, как работали никобарцы, — сказал я, вспоминая, как рабочие переносили грузы в Нанкаури.

— Это чаурцы, — ответил Мусаджи. — Работают в основном чаурцы и кар-никобарцы: первые — потому, что земля на их острове бесплодна, а вторые — потому, что Кар-Никобар перенаселен. Чаурцы трудятся лучше других, если не принимать во внимание их предрассудки. Они соглашаются работать только шестьдесят дней, а на шестьдесят первый уходят, независимо от того, заплатили им или нет. По их поверьям, работать подряд более шестидесяти дней нельзя. Это приносит несчастье.

Мы прогуливались по деревне, разгоняя многочисленных цыплят и свиней. Конусообразные хижины были старыми, но еще крепкими, а у входа в них стояли традиционные столбы с зарубками, заменявшие лестницы. Самую большую хижину украшали свежесрезанные листья, букеты красных роз и желтых нариамусов. Я решил, что здесь проходил какой-то праздник. Однако оказалось, что никобарцы часто украшают свои хижины, так как, по словам Мусаджи, они от природы веселый народ.

Мне очень хотелось посмотреть, как выглядят хижины изнутри, и мы взобрались в одну из них по столбу с зарубками. В хижине было почти совсем темно, так как свет проникал только через входное отверстие. В полумраке мы увидели мужчин и женщин, старых и молодых, спавших на полу. В центре хижины, с потолка свисали качели, на которых было посажено грубо вытесанное из дерева изображение человека. Его рука лежала на куче одежды, рядом с тропическим шлемом и темными очками. Я подумал, что чучело осталось от какого-то карнавала, но Мусаджи сказал, что это изображение умершего главы семьи.

— Существует обычай держать его в хижине. Когда умрет новый глава семьи, старую скульптуру убирают, а на ее место ставят новую.

Мусаджи ни в коей мере не считался с тем, что люди спят, и разговаривал громко. Но это их нисколько не потревожило. Меня поразило, что в хижине не было ни мебели, ни ящиков, ни сундуков. Мы не обнаружили даже горшков. Лишь два чугунных котла с кусками свинины стояли на потухшем костре. В полумраке было трудно разглядеть все и, возможно, я что-то не заметил. К тому же я не собирался задерживаться слишком долго, поскольку все вокруг было пропитано отвратительным запахом старой копры и протухшего свиного сала.

Пришел посыльный из «кантины» — так называются лавки, принадлежащие компании, — и, сообщив, что женщины уже собрались, тотчас ушел. Мусаджи и я предпочли остаться в деревне.

Слева, на некотором расстоянии от хижины, находилось кладбище. На могилах стояли бамбуковые кресты, украшенные гирляндами и раскрашенной скорлупой кокосового ореха. Возле многих могил мы увидели мокрые узлы с одеждой, а на одной даже ржавую швейную машину, которая, по-видимому, принадлежала женщине, похороненной здесь. Когда я спросил Мусаджи, не стащит ли кто-нибудь такую дорогую вещь, он горячо возразил:

— Этого никогда не случится. На Никобарах не знают, что такое воровство.

Постепенно хижин становилось все меньше, и возле кораллового рифа они кончились. Мы повернули обратно. Мусаджи заметил:

— Обратили ли вы внимание на то, что многие хижины пустуют? Это вовсе не означает, что ими не пользуются. Никобарцы кочуют со своими семьями по джунглям и, если находят место, которое им приглянется, строят новую хижину. Живут в ней неделями, а то и месяцами. Когда им надоедает, они возвращаются сюда, к своему семейному кладбищу. Островитяне никогда не расстаются с местом, где похоронены их предки.

Когда мы вернулись в кантину, анализы крови были уже сделаны и оборудование упаковано.

— Я делал анализы на всех островах, — сказал Чакраборти. — Пятьдесят пять процентов населения больны врожденным сифилисом. Его, должно быть, завезли иностранцы, так как маловероятно, чтобы на островах существовал собственный очаг заболевания.

В течение ближайших дней, пока не начался сезон муссонов, «Дайя» должна была совершить несколько рейсов на различные острова и доставить товары для кантин компании. Я решил остаться на судне, поскольку для меня это была единственная возможность повидать кое-что на Никобарах. Рано утром мы снялись с якоря и направились сначала на Каморту, а оттуда на Западный Катчалл.

К восьми часам мы прибыли в Пилпилоу, деревню, расположенную на острове Каморта. Если не считать Кар-Никобара, население остальных десяти островов архипелага составляет всего четыре тысячи человек, и Пилпилоу имеет все основания считаться крупным населенным пунктом — ведь ort насчитывает две сотни жителей. Услышав о нашем приезде, Атабджи, «хэд-кэптен» Каморты, пришел на пароход.

Поскольку «Дайя» должна была простоять под погрузкой и выгрузкой несколько часов, мы решили посетить питомник кокосовых пальм, который нам очень хотел показать Атабджи. Для Никобарских островов питомник был нововведением. Здесь никто никогда не сажал кокосовые пальмы. Падавшие с деревьев орехи сами по себе прорастали и давали побеги. В результате пальмы росли слишком часто, были чахлыми и быстро погибали. Теперь решили применить метод регенерации. И все же вид саженцев вызвал бы беспокойство у любого специалиста — они росли группами, по три, и были высажены в форме звезды.

— Вы собираетесь их пересаживать в таком же порядке?

— Да, — ответил Атабджи, и в голосе его прозвучала гордость.

— Тогда из этого ничего не выйдет. Они будут плохо расти. Почему бы вам не высаживать их по одной?

— Так сказано в дастуре — выращивать по три пальмы, группами, — заверил он.

Надо было бы доказать ему абсурдность подобного метода, но Мехмуд Али слегка подтолкнул меня локтем, и я промолчал.

— Вы не знаете никобарцев, — тихо сказал он. — Для них дастур почти равнозначен слову божьему. Они никогда не сделают ничего, противоречащего ему.

Атабджи гордился еще одним нововведением — школой, построенной в его деревне четыре года назад. Нам пришлось идти довольно долго, так как до школы было далеко; к тому же «хэд-кэптен» болел филариазисом — бичом населения этих островов — и едва передвигал свои «слоновьи» ноги.

Школа помещалась в квадратной хижине, возвышавшейся на сваях, доходивших нам до пояса. Мы поднялись на несколько ступеней и оказались лицом к лицу с ребятами разного пола и возраста. Дети с серьезным видом сидели вдоль стены, а учитель что-то объяснял им и писал на доске. Учитель говорил на хинди, а дети — поголовно никобарцы — внимательно слушали его. Я не мог понять, в чем тут дело.

Наш приход все же отвлек внимание детей и несколько пар блестящих глаз посмотрели на нас со страхом и любопытством. Я уже сожалел, что наш необдуманный приход помешал проводить урок, и попросил учители продолжать. Показывая на цифры, написанные на доске, он спросил.

— Сколько будет, если пять умножить на девять?

Все дети захотели ответить на этот вопрос, но учитель выбрал маленькую девочку в красной юбке и белой кофточке, из густых черных волос которой кокетливо выглядывал цветок красного жасмина. Она была единственной, чувствовавшей себя неуверенно. Девочка встала и нерешительно пробормотала:

— Тридцать пять.

— Неправильно. — Теперь учитель обратился к мальчику лет шести. — Ты, — сказал он.

Мальчик, одетый в шорты цвета хаки и зеленую рубашку, подскочив, выпалил:

— Сорок пять, — и сел весьма довольный собой.

Вскоре стало ясно, что продолжать урок бессмысленно — трое взрослых, из которых двое были иностранцами, мешали детям сосредоточиться. Учитель распустил ребят и велел им собраться на улице. Класс моментально опустел.

— Сколько у вас учеников? — спросил я взволнованного учителя.

— Двадцать, сэр, — ответил он. — Но сегодня отсутствуют пятеро. У них приступ лихорадки. Большинство детей пропускает занятия из-за лихорадки.

— Как вы оцениваете способности своих учеников? Быстро ли они усваивают материал? — Я намеренно задал такой вопрос, так как до открытия этой школы на Каморте никто даже не слыхал о том, что такое образование.

Лицо учителя просияло.

— Они очень способные. Я даже позволю себе заявить, что каждый Никобарский ребенок может стать блестящим учеником.

— Вы сначала учите их языку хинди?

— Я убедился, что в этом нет необходимости. Я провожу уроки как обычно, а дети усваивают одновременно и материал и язык.

Учитель был небольшого роста. Он приехал с севера Индии и говорил на отличном хинди. Когда учитель понял, что я не чиновник, а просто путешественник, то стал держаться свободнее. Разговорившись, он сказал мне, что любит свою работу, несмотря на большие трудности. Дело в том, что родители мало интересуются успехами своих детей, да и живут они в очень тяжелых условиях.

— Мне кажется, вы уже привыкли к жизни в деревне?

— В школе я занят, но после окончания уроков становится скучно. У меня нет друзей.

— Но ведь вы знали, что вас ждет здесь. Что побудило вас приехать сюда?

Учитель сразу же ответил:

— Безработица. В той части страны, откуда я прибыл, невозможно найти работу по специальности. Поэтому, увидев объявление о найме учителей для работы на островах, я сразу подал прошение.

Мы вышли из душного класса на свежий воздух. По команде учителя дети построились в две шеренги и исполнили патриотическую индийскую песню. Потом мы смотрели, как они играли — весело, с удовольствием. К моему изумлению все игры были индийскими.

— Они, разумеется, знают и Никобарские игры? — спросил я.

— Никобарских игр не существует, — ответил учитель. — До того как я научил их, дети вообще не играли.

И дети и учитель горели желанием развлекать нас и дальше, но я чувствовал, что пора уходить, так как мы уже и так слишком долго отрывали их от занятий. Поблагодарив учителя за любезный прием, мы удалились.

По дороге Атабджи сказал прочувствованным голосом:

— Подождите, пока эти дети вырастут. Вот тогда приезжайте и посмотрите, какими станут Никобары.

С веранды кантоны нам было видно «Дайю», которая весело покачивалась на волнах. С нее уже выгрузили товары для лавки в Пилпилоу и теперь погружали копру. Один за другим рабочие таскали тюки с копрой из склада на берег бухты. Цыплята, клевавшие что-то во дворе склада, с писком разлетались у них из-под ног. Никобарские цыплята похожи на индийских, такие же маленькие и шумливые, лишь два петушка были огромными, величиной почти с гуся. Я поинтересовался, какой они породы. Мне ответили, что птицы местной породы и их выращивают специально для праздников.

— Но почему они такие большие? — спросил я.

— Их кастрировали.

Мне это показалось интересным. Я слышал о кастрированных животных, но не о птицах.

— Это сложное дело?

— О нет, очень простое. Кастрирует петушков женщина. Хотите посмотреть.

Я, разумеется, согласился.

Управляющий поднялся и, облокотившись на перила, что-то прокричал грузчикам. Ему ответил молодой коренастый мужчина. По приказу управляющего он бросил свой мешок и поспешил в деревню. Через несколько минут грузчик вернулся, прижимая к груди пятнистого петушка. Атабджи позвал его наверх, где мы сидели, и, показывая ноги петушка, сказал:

— Вот, посмотрите. Петушок, которого собираются кастрировать, должен быть молодым. Это можно определить, взглянув на его ноги. Видите, они желтые. И шпора еще не выросла. У старых птиц ноги серого цвета.

Я встал и хотел как следует рассмотреть петушка, но грузчик, которого звали Ланул, не дал мне подойти близко.

— Осторожно. Петуха морили голодом, и он стал очень злым, — предупредил меня Атабджи. — Перед кастрацией птиц в течение двух дней не кормят, чтобы у них не открылось сильного кровотечения.

— Почему бы не приступить к операции? — нетерпеливо спросил я.

— Женщина, которая этим занимается, больна. У нее приступ лихорадки.

Все мои планы рухнули. И надо же было заболеть этой женщине!

Я умолял Атабджи что-нибудь предпринять.

— Ладно, — сказал он. — Я попытаюсь упросить женщину прийти.

Банаху — так звали больную — появилась с малышом на руках. Она оказалась красивой молодой женщиной, которую, очевидно, вытащили прямо из постели, так как она пришла с растрепанными густыми волосами, но это, как ни странно, делало ее еще более привлекательной. Управляющий подвинул женщине ящик из-под чая, и она удобно устроилась на нем, поставив ребенка на землю. Перевернув петушка вверх ногами, она положила его на колени и попросила Ланула крепко держать птицу. Потом Банаху выщипала все до одного перья на животе петуха и кожа стала голой. По ее просьбе управляющий сходил в лавку, принес бидон с водой, лезвие бритвы и иголку с ниткой. Она взяла лезвие, сделала под голым животом петушка надрез длиной в дюйм и всунула туда большой и средний пальцы. Покопавшись какое-то время, Банаху вытащила маленькие, недоразвитые яички и положила их на край ящика, потом подняла птицу и сильно встряхнула, чтобы стекла кровь. Зажав ее между ног, она зашила рану.

Операция была закончена, но петушок вытянул ноги, закрыл глаза и казался безжизненным. Женщину, однако, это нисколько не беспокоило. Она открыла ему клюв и влила несколько капель воды, что оказало чудотворное действие. Петушок тотчас же ожил и, к нашему удивлению, вылетел из рук. Он, казалось, стал даже более энергичным, — всякий раз, как я приближался к нему, желая сфотографировать, петушок мгновенно шарахался в сторону.

— Через три месяца он станет крупным и жирным, а его мясо изумительно вкусным, — сказал Атабджи, провожая петушка восхищенным взглядом.

Банаху взяла на руки ребенка и два яйца, которые получила от Ланула за операцию, и ушла.

Итак, утро было интересным и наполненным событиями. Наши желудки требовали пищи, а тела — отдыха. Когда Мусаджи сказал, что погрузка окончена и «Дайя» готова к отплытию, мы попрощались со всеми и отправились к ожидавшим нас каноэ.