Острова, залитые солнцем

Глава III Каторжная тюрьма

Шринивасан убеждал меня встретиться с Т. Дж. Н. Айяром, верховным комиссаром Андаманских и Никобарских островов.

— Он — глава администрации, и обычный долг вежливости обязывает вас нанести ему визит.

Мне не очень хотелось делать это именно сейчас. О чем я буду говорить с ним, если для меня самого неясно, чего я хочу.

— Я увижусь с ним позднее, как только освоюсь на новом месте, — возражал я.

Этот разговор происходил утром, когда Шринивасан собирался идти в свою контору.

— Он лучше других сможет познакомить вас с условиями жизни на островах, — продолжал убеждать меня Шринивасан. — Кроме того, он интересный собеседник и обожает принимать посетителей.

Я позвонил в резиденцию верховного комиссара. К телефону подошел Сэмюэль, его личный секретарь. Я назвал свое имя.

К моему удивлению, он ответил:

— Подождите, я узнаю у шефа о времени встречи. Он ждет вас.

Немного погодя в трубке снова раздался голос Сэмюэля:

— Вам удобно в девять? Приезжайте прямо в резиденцию.

Эти слова были произнесены тоном, исключавшим какое-либо возражение.

Нур Мохаммед вызвал для меня такси. Молодой и симпатичный шофер Ханна любил быструю езду. Мы помчались вверх и вниз по холмам.

За холмом, где находится здание секретариата, расположились бунгало чиновников, окруженные большими садами, заросшими цветущими кустарниками. Потом миновали рощу из «дождь-деревьев», алевших от весеннего цветения. За ней открывалась поляна. Такси замедлило ход: мы подъезжали к резиденции верховного комиссара. У ворот Ханна на какую-то долю секунды затормозил и, высунувшись из окна, крикнул вооруженному часовому: «Все в порядке!». Не выходя из будки, часовой движением руки пропустил нас. Теперь машина мчалась по парку, и розовые кассии бились о ее кузов. Наконец остановились у широкого белого портала, который вел в роскошную резиденцию верховного комиссара.

Я уплатил Ханне за проезд и дал «на чай». Но он вернул мне чаевые, заметив:

— На Андаманах не берут чаевых, сэр.

Поднявшись по широким каменным ступеням, по бокам которых стояли горшки с розами и петуниями, я вошел в кабинет Сэмюэля.

— Мистер Вайдья? — спросил он, пожимая мне руку, и тотчас же вышел из кабинета. Но уже через секунду вернулся, пригласив меня следовать за ним.

Айяр, пожилой человек с тонкими чертами лица, сидел за огромным письменным столом. Увидев меня, комиссар встал и пожал мне руку. Некоторое время он холодно разглядывал меня, как бы изучая. Потом суровость исчезла с его лица.

— Представьте себе! Невероятно! К нам, действительно, приехал писатель, — сказал он с деланным удивлением. — Я думаю, вы на континенте представляли нас обитателями лесной глуши.

Ободренный его словами, я признался:

— Ничего не знаю об островах и рассчитываю на вашу помощь.

Но не успел я закончить фразу, как верховный комиссар воскликнул:

— Дорогой, а кто знает? Даже мы, живущие здесь, и то очень мало знаем об Андаманах. Эти острова — закрытая книга. Никто не решается приехать сюда, чтобы изучить их как следует, поэтому никто ни о чем понятия не имеет. Даже местных языков не знаем.

Он вытащил из ящика стола лист бумаги, на котором было написано несколько незнакомых слов.

— Знаете, что это такое? — спросил он. — Никобарские слова. Я пробую изучать Никобарский язык. Когда-нибудь попытаюсь составить словарь. — Он взял у меня лист и сунул его обратно в ящик.

— Целое столетие архипелаг был изолирован от внешнего мира, так как здесь находилась колония каторжников, — продолжал Айяр. — До этого мало кто отваживался приезжать сюда из-за враждебности местных племен[10]. Десять лет назад острова вошли в состав Индийской Республики, и с тех пор мы пытаемся осваивать Андаманы руками свободных переселенцев. Однако темпы освоения медленные — ведь пришлось начинать на пустом месте. До того как на остров пришла новая власть, лишь часть джунглей Южного Андамана была расчищена от лесов, да и то для колонии каторжников. Сейчас мы стараемся расчищать другие острова, тоже густо поросшие лесами.

— А как племена относятся к вашим планам создания свободных поселений? — спросил я. — Они по-прежнему враждебны?

Верховный комиссар откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на меня.

— Это сложный вопрос, — сказал он после некоторого раздумья. — Вкратце дело обстоит так. На островах всего три племени аборигенов. Самое малочисленное — андаманцы[11]. Они вымирают. В живых осталось около тридцати человек. Андаманцы дружелюбны; у них допускаются смешанные браки. Другое племя, онгхи, насчитывает около трехсот человек. Они не враждуют с нами, но и не вступают с индийцами в брак. Онгхи живут замкнуто на своем острове. Третье племя — джарвы. Их всего несколько сотен. Они обитают на западном побережье и настроены враждебно. Ни одно из племен не занимает определенной территории, они кочевники, перебираются с острова на остров.

— Что вы можете сказать о колонии каторжников? Кто-либо из осужденных остался на островах? — осведомился я.

— Большинство уехало, — сказал Айяр. — Некоторые остались, но нам о них ничего не известно. Во время оккупации японцы освободили всех каторжников и сожгли тюремные архивы. Так что мы не знаем, кто бывший каторжник, а кто нет. Вам предстоит это узнать самому.

— А тюрьма?

— Тюрьма еще существует.

— Мне хотелось бы побывать там.

— А для чего? Это старое полуразвалившееся здание, большую часть которого мы используем под склад и даже думаем снести.

Но я продолжал настаивать.

— Вы должны понять, почему меня так интересует тюрьма. Ведь она так знаменита!

— Ладно, — сказал Айяр. — Сидду, мой заместитель, выдаст вам разрешение.

Он попытался связаться с Сидду по телефону, по тот, по-видимому, вышел. Повернувшись ко мне, Айяр спросил:

— Долго ли вы предполагаете пробыть здесь?

— Несколько месяцев, — сказал я неопределенно.

— Это хорошо. Тогда вы сможете хоть что-то увидеть. Большинство приезжих уже через несколько дней бывают сыты по горло и отправляются обратно.

Зазвонил телефон. Айяр взял трубку.

— Доброе утро, Сидду… Вы знаете мистера Вайдью?.. Суреш Вайдья, да, да, тот самый… он хочет осмотреть тюрьму… не могли бы вы дать ему разрешение?.. Что?.. Конечно, конечно… Разумеется, в любое время, когда вы сможете. Я направлю его к вам…

Старое, нескладное здание, где находился кабинет заместителя комиссара, как и большинство домов Порт-Блэра, возвышалось на сваях, а под ним был устроен гараж. Деревянная лестница вела в налоговое управление. Комната заместителя комиссара находилась в самом дальнем конце здания. Она была соединена с открытой верандой, которая примыкала к большому залу судебных заседаний. Очередное заседание еще не началось, но места для публики были уже заполнены. Пятеро арестованных — небрежно одетые, мрачного вида молодые люди сидели на скамье подсудимых.

— О чем слушается дело? — спросил я полноватого человека в белых штанах и черном альпаковом пиджаке, углубившегося в какие-то бумаги.

— Об убийстве, — сказал он, подняв глаза.

— Убийство! — воскликнул я.

— Да, убийство, — засмеялся мужчина. — Типичное для Андаман. Вы видели орудия убийства? — спросил он, указывая на связку бамбуковых палок и маленький осколок камня, лежавшие на полу. — Это вещественные доказательства. Ими и было совершено убийство. Убийство! — иронически усмехнулся он. — Закон не может признать человека виновным на основании таких незначительных улик. В худшем случае будет признано непредумышленное убийство. Настоящее убийство предполагает преднамеренность. А разве эти орудия свидетельствуют о преднамеренности?

Он посмотрел, какое впечатление произвели его слова на меня.

— Ни один из этих парней не будет повешен, смею вас уверить. Я защищаю их.

Ко мне подошел служитель и шепнул, что заместитель комиссара освободился.

Я последовал за ним в маленькую комнату, где Сидду что-то диктовал своему секретарю. Заместитель комиссара прервал работу, положил пачку бумаг на стол и улыбнулся.

Я подумал, что он еще слишком молод для такого поста.

— Простите, я буду краток, — извинился тот, ловко поправляя свой тюрбан, похожий на лодку, — мне скоро придется идти в зал председательствовать. Однако…

— Мистер Айяр, должно быть, известил вас о цели моего прихода, — прервал я его.

— Да, он говорил. Вы, разумеется, можете посетить тюрьму и фотографировать сколько угодно. Я уже дал указание старшему тюремному врачу. Он просил вас прийти завтра в десять утра.

Затем, осмотрев меня с ног до головы, Сидду добавил:

— Как вам нравятся Андаманы?

— То немногое, что я видел, мне понравилось.

— Неправда ли, они прекрасны? Я сам здесь всего четыре месяца, но уже успел полюбить эти места.

На другой день, миновав многолюдный Абердин-Базар и спустившись по отлогому склону на мыс, мы проехали через главные ворота, выходящие на набережную. Машина остановилась у зарешеченных дверей одного из крыльев здания, где сейчас находится тюрьма. Одетый в хаки охранник открыл дверь.

Пока я обменивался рукопожатиями с Капуром, старшим тюремным врачом, и Пхатаком, тюремщиком, сзади меня заперли дверь.

Нас сопровождали два охранника — Лахман Сингх и Джирия Дайял. Оба они — старые служители — хорошо знали тюрьму и ее историю. Поэтому можно считать, что мне повезло.

Мы прошли по коридору пустующего левого крыла тюрьмы, вдоль длинного ряда камер, расположенных позади просторной веранды с решетками на окнах. Пустые камеры выглядели чистыми и опрятными. Лишь решетки, засовы и большие замки вселяли страх.

— Здесь вновь прибывшие проводили первые шесть месяцев, — пояснил, открывая дверь в камеру, Лахман Сингх — худой человек с невыразительным морщинистым лицом.

Я заглянул внутрь: узкая комната с окном под самым потолком и голыми стенами.

— А какая мебель стояла в камерах? — спросил я.

— Никакой. Только по два одеяла на заключенного, сказал Лахман Сингх, закрывая дверь. — Каторжник проводил здесь половину времени. Его запирали днем в четыре часа и не открывали дверь до четырех утра. В пять начинался рабочий день, продолжавшийся до четырех дня.

Два крыла тюрьмы образовывали треугольный двор, крытый решетчатым навесом, примыкавшим к наклонной крыше тюрьмы, сделанной из гофрированного железа. Под навесом было темно и пыльно.

— А здесь каторжники работали, — продолжал Лахман Сингх. — Тут стоял пресс для выжимки масла. Вы знаете, что это такое?

Я сказал, что не знаю.

— Да ну? — удивился Пхатак. — Раньше в наших газетах часто писали о нем. Ужасная вещь. Наподобие обычного индийского пресса, только там его вращали волы, а здесь каторжники. Бывало каторжники от усталости падали в обморок, но это не избавляло их от работы. Нисколько. Мы, тюремщики, брызгали им в лицо водой, и когда они приходили в себя, то снова начинали вращать пресс. Новички падали в обморок раз по десять за утро, но каждый раз их приводили в чувство и впрягали в ярмо. В любом случае каторжник должен был выполнить свою дневную норму, что бы ни случилось. Если получалось масла хоть на каплю меньше положенного количества, ему давали дополнительное наказание. Это было ужасно, скажу я вам. Даже выносливые каторжники трепетали при упоминании о прессе.

— После такой работы уже через полгода каторжник, вероятно, становился развалиной, — заметил я.

— Нет, масло выжимали только три месяца, — уточнил стражник. — После этого заключенный получал другое задание: очистку кокосовых орехов. Но это была тоже ужасная работа. Скорлупа ранила ладони, они кровоточили. Жизнь в тюрьме была действительно тяжелой.

— А что происходило через шесть месяцев?

— Каторжников переводили в бараки. В окрестностях Порт-Блэра — Хаддо, Джангли Гхате, Делейнепуре — прежде находились только тюремные бараки. Работа, которую каторжники выполняли здесь, была тоже очень тяжелой: они строили дороги, рыли канавы, расчищали протоки, но все работали на открытом воздухе. А от четырех дня до восьми вечера, когда каторжник обязан был явиться в свой барак, он мог делать что хотел.

Мы осмотрели камеры и поднялись по старой шаткой лестнице на третий этаж в сторожевую башню. Ее деревянные стены во многих местах растрескались, а штукатурка отваливалась кусками. Здание тюрьмы было построено на рубеже нынешнего столетия; в нем, как мне говорили, одновременно содержалось до двух тысяч каторжников.

Если посмотреть на тюрьму со стороны сторожевой башни, то она напоминает гигантскую морскую звезду, которая поднялась на поверхность воды погреться на солнце; ее красные щупальца разбросаны в семи различных направлениях. «Как ужасно оказаться на положении узника, — подумал я. — С одной стороны бескрайнее море, с другой — страшный лес».

— Вряд ли кто-нибудь пытался бежать отсюда, — заметил я.

— Напротив, каторжники устраивали побеги и скрывались в джунглях, но их всегда ловили, — сказал Лахман Сингх. — А часто они возвращались добровольно. Но больше чем побегов мы боялись бунтов. Бунты обычно вспыхивали в четыре часа утра, когда открывали камеры. Бывало, бесновались каторжники в течение часа — яростно ломали все, что попадалось под руки, и нападали па охранников. Однако стоило дневному свету проникнуть в тюрьму, как становилось удивительно тихо: никто не хотел, чтобы его поймали с поличным. Однажды бунт продолжался целых два дня. Его устроили политические заключенные. Видите то крыло? — спросил он. — Они сидели там. Их всегда держали отдельно от других заключенных.

— Почему этот бунт продолжался так долго?

— Потому что не разрешили применить огнестрельное оружие. Власти боялись грубо обращаться с политическими. Они ведь были образованными людьми и пользовались большой поддержкой на материке.

Тюрьму окружала высокая стена. Позади крыла, где когда-то размещались политические, большая часть стены была разрушена. Я спросил, не разрушили ли ее во время бунта.

— Нет, это работа японцев, — пояснил Лахман Сингх, — В этом месте к берегу приставали небольшие японские суда. Стену снесли, чтобы ходить напрямик.

— Вы были здесь, когда пришли японцы?

— Он первым столкнулся с ними. Спросите его самого, — заметил Капур, слушавший рассказы охранника с не меньшим интересом, чем я.

В разговор вмешался Пхатак.

— Не продолжить ли наш разговор в конторе, — сказал он, посмотрев на часы.

Мы спустились вниз. Охраннник принес мне стакан воды. Я пил с удовольствием: приближался полдень и становилось жарко.

— Во время войны мы оказались в беспомощном положении. Англичане перебросили с островов единственную роту солдат, — продолжал Лахман Сингх. — Когда Япония вступила в войну, почти вся администрация острова разбежалась, колонией управлял только основной тюремный штат.

— Это случилось в пять утра. Я был на дежурстве и собирался открыть главные ворота тюрьмы, как вдруг чья-то рука сзади сжала мне запястье. Я не сопротивлялся, опасаясь, что это японцы: несколько дней назад мы слышали, что японские суда появляются в районе островов. Повернувшись, я оказался лицом к лицу со взводом японских солдат. Двое японцев обыскали меня, отобрали дубинку, ремень и свисток и связали мне руки.

«Кто еще внутри?» — спросил японский сержант. Я ответил, что там тюремщик. Тогда несколько солдат притащили тюремщика и связали его. Через некоторое время они привели верховного комиссара, которого застали в бунгало, и тоже связали. Потом японцы ринулись в тюрьму и в поисках оружия обшарили каждый уголок. Через два дня, убедившись, что его пет, они открыли тюремные ворота и выпустили заключенных. В то время каторжников было всего двести.

— И их не вернули обратно в камеры?

— Нет, их освободили, но они должны были трудиться в рабочих командах, что было нисколько не легче, чем в тюрьме, а, может быть, даже тяжелей.

— Ив тюрьму больше никого не сажали?

Лахман Сингх многозначительно посмотрел на Джирия Дайяла. Охранники переглянулись.

— Да нет, ее снова заполнили, — сказал Лахман Сингх.

Джирия Дайял, хранивший до сих пор молчание, продолжил рассказ.

— В нее попали заключенные другого рода — лица, подозреваемые в шпионаже в пользу англичан. Японцам казалось, что местное население информирует англичан, так как всякий раз, когда сюда заходили японские суда, прилетали английские бомбардировщики и бомбили их.

— Джирия был одним из новых заключенных, — усмехнулся Лахман Сингх.

— Да ну! Каково же было оказаться по другую сторону решетки?

— Ужасно, — заверил Джирия Дайял, полный мужчина с круглым выразительным лицом.

— Много тяжелой работы?

— Много пыток, — уточнил охранник, — взгляните.

Он показал свои руки. Они были страшны. Пальцы искривлены, изуродованные ногти росли неровными, вздутыми шишками.

— Они загоняли под ногти раскаленные иглы, жгли ноги.

Джирия Дайял засучил штанину и показал большие участки блестящей кожи, где не росли волосы.

— Японцы зажигали куски бумаги и держали ногу над огнем до тех пор, пока кожа не начинала шипеть и не появлялся запах горящего мяса. Я пробыл там всего три месяца, но постарел лет на тридцать.

— Почему японцы подозревали вас в шпионаже?

— Не только меня. Большинство грамотных индийцев находились под подозрением. Японцы считали, что только люди, имевшие хоть какое-нибудь образование, могли быть шпионами. Четыре года японской оккупации были подобны кошмару. И только когда они ушли, мы вздохнули свободно.

В этом месте Пхатак, который начал обнаруживать признаки беспокойства, прервал его:

— Если вы хотите осмотреть действующую тюрьму, то лучше поторопиться. Осталось всего десять минут до обеда.

Мы поднялись.

— Аза что сидят заключенные сейчас? — спросил я Пхатака.

— Большей частью за мелкие преступления, — ответил тюремщик, — запрещенное самогоноварение, браконьерство и т. д. Но время от времени к нам попадают и опасные преступники.

Он провел нас мимо камер. В этот час дня они были пусты. Однако в одной из них мы неожиданно увидели сморщенного старика с молочно-белыми волосами. Заметив нас, он шагнул вперед, прижался к решетке, сложил руки и склонил голову как бы в молитве. Он выглядел таким несчастным и кротким, что я не удержался и спросил:

— Что он сделал?

В моем голосе, должно быть, звучало сострадание, так как Капур заметил:

— Приберегите свое сочувствие для кого-нибудь еще. Это отъявленный садист, детоубийца. Его прислали к нам с материка. Старик зарезал в ссоре своего маленького племянника. Как крестьянин, он после освобождения получил ферму. Но вместо того чтобы жить мирно, снова нашел повод для ссоры с соседом-фермером и изрубил его маленького сына на куски. Его приговорили к пожизненному заключению.

— Почему он сейчас в камере, а не с другими заключенными?

— Он прикидывается сумасшедшим, пришлось запереть его и держать под наблюдением.

Из соседней камеры пристально смотрели на нас сквозь решетку заключенный помоложе, с коротко остриженными волосами. Заметив наше приближение, он быстро спрятался за стеной и только вытянул шею, чтобы не потерять нас из виду.

— Другой опасный преступник? — спросил я.

— Сумасшедший с опасными наклонностями. Так как у нас на островах нет психиатрической больницы, его держат в тюрьме, — ответил Капур.

Наступило время обеда. Заключенные быстро разбирали свои алюминиевые тарелки и кружки и становились в строй, чтобы идти на кухню.

Возвратившись в контору, я поблагодарил старшего тюремного врача, тюремщика и двух охранников, показавших мне тюрьму, и попрощался. Лахман Сингх проводил меня до выхода и отдал честь.