Острова, залитые солнцем

Глава IV От виселицы к богатству

Я оказался в Чатаме и уже сожалел о том, что так поспешно отпустил такси. Было около четырех, а примерно через час я условился встретиться на набережной с Говиндараялу, чтобы присутствовать на открытии сельскохозяйственной выставки.

Шринивасан, которого я также должен был увидеть и на машине которого предполагал вернуться обратно, стал извиняться:

— Неожиданные обстоятельства заставляют меня задержаться по меньшей мере еще на час. Лучше всего позвонить на стоянку такси.

Но это оказалось уже бесполезным: мне ответили, что все машины в разъезде и вряд ли скоро вернутся. Пока я размышлял над тем, что предпринять, и содрогался при одной мысли об обратном пути в бунгало — три мили пешком, — секретарь Шринивасана посоветовал мне «проголосовать» возле Хаддо, у плотины.

— Здешние водители обычно подвозят куда надо, — сказал он.

Мне пришлось последовать его совету — выбора у меня не было.

Сразу же за воротами лесопилки начиналась плотина. Отсюда открывался вид на изумительный «аквариум», созданный самой природой, и я не мог не залюбоваться им. Прибой омывал деревянные сваи и под дощечкой с надписью: «Ловить рыбу и купаться воспрещается» — весело резвилась блестящая стайка сардин. Но вот словно вспыхнуло пламя — это появился тунец, сопровождаемый свитой тигровых рыб, которые двигались легко и грациозно, как балерины, словно похваляясь эффектными золотыми полосами и длинными вуалевидными хвостами. Но вот в их сторону направилась барракуда[12] — они мгновенно исчезли.

За плотиной я миновал брошенный японский бульдозер, огромные колеса которого наполовину ушли в землю, и взобрался на холм, ведущий к базару Хаддо, лишь для того чтобы убедиться, что в это время транспорт фактически не работает. Во мне еще теплилась последняя искорка надежды: может быть, какое-нибудь такси уже вернулось на стоянку. Итак, я пересек улицу и направился к лавчонке, где торговали листьями бетеля[13], чтобы узнать, откуда можно позвонить по телефону.

Лавочник был занят: заворачивал бетель для покупателей, по всей вероятности рабочих, которые стояли, облокотившись на пустой ящик. Показывая палочкой через плечо, он проворчал:

— Идите в магазин Гурусвами. Там есть телефон.

Мои синие джинсы произвели на рабочих неотразимее впечатление. Они с интересом рассматривали их: эти люди никогда раньше не видели ничего подобного.

— Вы недавно приехали сюда? — спросил один из них.

— Недавно, — ответил я. — Не подскажете ли вы, как скорее добраться до Делейнепура?

— Если вам в Делейнепур, то садитесь на автобус. Он отходит в четыре.

Лавочник показал палочкой на часы, тикавшие на полке среди пачек сигарет.

— Видите, который час? — спросил он.

Часы показывали четверть пятого.

Оба покупателя расхохотались.

— Сколько лет они ходят, ваши часы? — со смехом спросил один из них.

— Не верьте им, — предупредил меня другой. — На Андаманах люди носят часы просто для красоты. Мы здесь не очень-то интересуемся временем.

— А я говорю вам, они ходят точно, — продолжал настаивать на своем хозяин лавки.

Заметив поднимавшегося в гору старика, лавочник окликнул его:

— Каллу Рам, автобус уже ушел?

Каллу Рам подошел тяжело дыша. Это был невысокий мужчина с пышными усами. В руках он держал большой зонт. Закрыв его и сунув под мышку, старик медленно проговорил:

— Откуда мне знать, ушел автобус или нет? Я только что закончил работу на складе и возвращаюсь домой. Если вы хотите знать точно, пойдите и посмотрите, не ушел ли паром. Автобус не отправится до тех пор, пока не возьмет пассажиров с парома.

Предложение было адресовано ко всем присутствующим, и лавочник, взобравшись на прилавок, стал смотреть в сторону залива.

— Я вижу паром, — сказал лавочник. — Но он уже отошел. И я боюсь, что вам придется идти пешком до Делейнепура.

— А вам надо в Делейнепур? — оживился Каллу Рам. — Поедем на грузовике?

— Конечно, — тотчас согласился я.

— Тогда пошли, — сказал старик, открывая зонтик и предлагая мне укрыться в его тени.

Дорога постепенно пошла под уклон, затем свернула направо. В открытом дворе магазина Гурусвами стоял грузовик; его нагружали кули в красных платках.

— Не подбросите ли вы этого человека до Делейнепура, — обратился Каллу Рам к сидевшему на подножке шоферу, который что-то заносил в свою записную книжку.

Шофер поднял глаза и приветливо улыбнулся.

— С удовольствием, если ваш друг сможет подождать до конца погрузки.

Мы сели на скамейку и стали смотреть, как грузовик постепенно наполнялся различными товарами: корзинами с банками сгущенного молока, кастрюлями, сковородками и ведрами.

— Вы приехали последним пароходом? — полюбопытствовал Каллу Рам. Он немного подался вперед и оперся подбородком о ручку зонта.

— Да, — ответил я.

— А где вы будете работать?

— Я не государственный служащий, а гость.

— А зачем же вы все-таки приехали? — настаивал старик, не переставая удивляться.

— Посмотреть острова.

Каллу Рам покачал головой.

— Должен сказать, что на островах нечего смотреть. Нечего. Разве что Порт-Блэр. Да и в Порт-Блэре нет ничего интересного, кроме нескольких магазинов и домов. А до последнего времени и их не было. Только тюрьма была. Я провел на этих островах пятьдесят четыре года и все знаю.

— Все пятьдесят четыре года? И никогда не ездили на материк?

— А к кому мне ехать? Родственники прислали мне в тюрьму два письма и после этого перестали писать. Я даже не знаю, живы ли они.

До меня вдруг дошло, что я разговариваю с одним из бывших каторжников.

— Вы, вероятно, страдаете от одиночества? — участливо осведомился я.

— Я не одинок. У меня жена и двое сыновей. Сыновья женаты. Они живут с нами.

— Как вам удалось выписать жену с материка? Вы как будто сказали, что растеряли всех родных.

— Я женился на каторжанке. Когда-то на острове была тюрьма для женщин и такой брак разрешался. Каждый месяц устраивалась специальная церемония — мужчины становились в один ряд, женщины — в другой, и мы могли выбирать, кого хотели. Потом верховный комиссар объявлял нас мужем и женой. Должен сказать, что это не считалось законным браком, и в любой момент мы могли так же легко разойтись. Обычно такого не случалось, ведь большинство из нас было приговорено к пожизненному заключению. Мы знали, что ничего лучшего на нашем пути не встретится. Поверьте, мне посчастливилось, так как вскоре после нашей женитьбы женскую тюрьму закрыли.

— Сколько вам было лет, когда вы приехали сюда?

— Всего двадцать два, — сказал Каллу Рам. — Да, бывает… — вздохнул он. — Наделаешь глупостей в юности. Разве стал бы я сейчас убивать двух людей из-за какой-то проститутки?

Погрузка закончилась и водитель нажал на стартер. Грузчики один за другим попрыгали в кузов.

— Эй, эй, — закричал Каллу Рам, подбегая к водителю, и потащил меня за собой. — Посадите и его тоже.

Встав на колесо, как на подножку, я взобрался в кузов.

Через секунду мы тронулись. Большой черный зонтик остался позади…

— Не забудь, ему надо слезть в Делейнепуре…

Говиндараялу ждал меня у входа на выставку. Я опоздал на добрую четверть часа и пропустил торжественное открытие. Он, правда, заверил меня, что ничего, кроме церемонии «разрезания ленты», я не потерял. Мы прошли мимо бамбуковых стендов, украшенных звездообразными листьями ламбапатти, на которых была разложена местная продукция: бледные помидоры, небольшие круглые кочаны капусты и какие-то другие недозрелые овощи. У стенда с рисом мне сказали, что урожаи риса здесь огромные — двенадцать тысяч фунтов с акра. Однако зерна хотя и крупные, но твердые.

— Хорошие сорта риса здесь просто не родятся, — заметил Говиндараялу, набрав пригоршню неочищенного риса и пропуская его через пальцы. — Даже овощи мы большей частью привозим из Калькутты. Что-то с почвой, а что — один бог знает.

Плоды хлебного дерева и бананы все же выросли до внушительных размеров и приятно пахли. Такими же были панданус и ямс.

— А как вы едите панданус? — спросил я просто из любопытства, поскольку до сих пор никогда не видел этот плод.

— Никогда не пробовал, — ответил мой друг, сбивая плоды, свисавшие в початках с потолка.

— А как его едят? — повторил он мой вопрос человеку, стоявшему возле стенда.

— Его едят только никобарцы, — ответил он. — Я точно не знаю, но, кажется, они варят его, пока панданус не станет мягким, потом приготовляют тесто и пекут хлеб, который употребляют вместо риса.

Только часть выставки была отведена показу продукции сельского хозяйства. Почти половина экспонатов отражала достижения островитян в области промышленности и торговли. В зале, например, установили ручной ткацкий станок, а на стендах разложили сари, лунги[14], морские раковины и домашнюю утварь. Рядом выставили мебель местного производства. Посетители также знакомились со стендами государственных учреждений и даже полиции, которая демонстрировала, как осуществляется беспроволочная связь между островами. К доске, окрашенной в красный цвет, были прикреплены луки, стрелы, копья и дубинки джарвов.

Бангара, старший полицейский офицер, выглядевший щеголевато в белой униформе и черном галстуке, заметил, что я заинтересовался этими экспонатами.

— Мне кажется, вы хотели бы увидеть джарвов, не так ли? — с улыбкой проговорил он.

Я ответил, что, конечно, хотел бы.

— Тогда почему же вы не обратитесь к Берну? Он командует местной полицией. Да вот и он сам.

К нам поспешно приближался высокий мужчина, на котором буквально повисла маленькая женщина. Выглядел он довольно странно: рукава рубашки были закатаны, галстук-бабочка сбился на сторону, а мягкая шляпа, вместо того чтобы прикрывать лысую голову, была засунута под мышку.

— Берн, майор Берн! — окликнул его Говиндараялу.

Берн резко остановился, отчего шляпа чуть не упала на землю. Какое-то мгновение он смотрел отсутствующим взглядом на моего друга, потом, видимо, вспомнив, заулыбался:

— А, это вы, Раджу!

— Я хочу представить вас моему другу, — продолжал Говиндараялу.

— Как поживаете? — обратился Берн ко мне. — Я видел вас на пристани в день вашего приезда. Очень хотел познакомиться с вами.

— Почему? — спросил я, несколько обескураженный.

— На вашем плече висели два ружья. Я не мог понять, зачем они вам понадобились.

— Майор Берн, мой друг хотел бы повидать джарвов, — вмешался Говиндараялу.

— Хорошо, мы еще поговорим об этом. Приходите завтра к нам на обед. В восемь часов. Удобно?

Маленькая женщина, до сих пор не проронившая ни слова, услышав неожиданное приглашение, не выдержала:

— Робби, завтра ты будешь занят на спектакле для детей.

— Спасибо, Джин, — сказал майор, видимо искренне ей благодарный. — Ну, тогда послезавтра.

— Благодарю вас. Но куда мне прийти? Я не знаю вашего адреса.

— Кто не знает, где живет Берн? Он самый популярный человек в Порт-Блэре, — вставил Говиндараялу.

— Вы, разумеется, придете с Говиндараялу. А теперь, прошу прощения, я должен вас покинуть.

Выставки и экспозиции на открытом воздухе, оказывается, были очень популярны в Порт-Блэре. Их посещали все. Здесь происходили встречи с приятелями и обмен новостями.

В толпе я увидел много знакомых и среди них адвоката Девасию. Он куда-то торопился, но, увидев меня, задержался и подошел.

— Мистер Вайдья, — сказал он, — встречались ли вы с Даду Лалом?

— А кто такой Даду Лал? — Я никогда прежде не слыхал этого имени.

— Не хотите ли вы сказать, что ничего не слышали о Даду Лале? — поразился адвокат. — В городе все знают Даду Лала. Его считают главой бывших каторжников. Я полагаю, вы хотели бы повидаться с ним?

— Я бы с удовольствием, но где его можно найти?

— Вам придется поехать на ферму Даду Лала. Это в Панигхате, на противоположном берегу бухты. Садитесь на паром в Хаддо и поезжайте в Бамбу-Флэтс. Оттуда до Панигхата всего несколько минут ходу.

— В любой день?

— В любой день. Я говорил ему о вас.

И адвокат удалился.

Паром отчаливал в восемь. Мы прибыли на пристань точно за две минуты до отхода. Но паром уже ушел, и мы очень расстроились — ведь следующий должен был отправиться не раньше чем через пять часов. Раздосадованный, Шринивасан спросил одного из местных жителей, почему паром ушел раньше, и получил ответ, который окончательно вывел его из себя:

— Автобус прибыл раньше.

— Я отправлю вас на катере лесного департамента: он должен отойти в течение часа, — успокаивал меня Шринивасан по дороге в Чатам.

Маленький катер лесного департамента стоял на якоре неподалеку от пристани. Чтобы добраться до него, надо было сначала пересечь баржу, спуститься на бревенчатый плот, а оттуда по шаткому настилу, служившему трапом, перейти на катер. Воды бухты были спокойны; лишь изредка их вспенивала выпрыгивавшая на поверхность рыба.

— Сегодня слишком много акул, — заметил шкипер, молчаливый паренек. — Посмотрите, — взволнованно проговорил он, показывая на пятно справа. — Три акулы быстро настигали косяк крупных рыб.

В погоню за добычей «трио» устремилось в тесном строю, но, достигнув ее, акулы разделились, и каждая нападала в одиночку. В какое-то мгновение вода закипела, и на поверхность всплыли окровавленные куски.

— Да… Такова жизнь, — со вздохом проговорил старый угрюмый моторист, наблюдавший за развязкой.

Бамбу-Флэтс оказался не городом и даже не деревней, а всего-навсего маленьким поселком, состоящим из нескольких беспорядочно разбросанных лачуг и лавчонок. Девасия советовал мне сразу же расспросить о дороге, и я обратился к хозяину лавчонки, где торговали чаем. Он довел меня до плантации кокосовых пальм, расположенной вдоль дороги, где, по его словам, работал сын Даду Лала.

Сын Даду Лала, парнишка в шортах, окапывал молодую пальму. Я окликнул его. Он распрямился, поднял мотыгу и крикнул:

— Вы хотите видеть отца? Тогда идите по дороге вдоль бухты, никуда не сворачивая. Он дома.

— А это далеко?

— Нет. Идти минут десять.

С кирпичной плотины, отгораживающей воды бухты, я спустился на грязную дорогу. Она пролегала между бухтой и поросшей густым тропическим лесом возвышенностью Харриетт Хилл. Местами виднелись черные валуны, напоминавшие спины диких слонов. То тут, то там джунгли были расчищены и превращены в террасированные поля, среди которых, как стражи, торчали одинокие хижины.

Говиндараялу на время поездки дал мне своего слугу, который должен был быть проводником и нести продукты. Это был молодой мадрасец, робко следовавший за мной на некотором расстоянии. Мы, как советовал сын Даду Лалу, не отклонялись от дороги, и все же я постоянно ощущал потребность еще раз убедиться, правильно ли мы идем: ведь на Андаманах заблудившийся человек дорого платит за свою ошибку — он все дальше и дальше уходит в джунгли, пока окончательно не заблудится. Спрашивать же моего слугу о дороге было бесполезно: он не знал никакого языка, кроме родного, тамильского, о котором я не имел ни малейшего представления.

К счастью, мы наткнулись на группу крестьян, столпившихся вокруг передвижной рисоочистительной установки. Я спросил на хинди, не может ли кто-либо сказать, правильно ли я иду к дому Даду Лала и далеко ли до него. Все сразу обернулись, и на меня обрушился поток слов, но, увы, ни одного из них я не понял, так как они говорили на тамильском языке. Заметив растерянность на моем лице, слуга решил, что наконец появилась возможность оказать мне услугу. Бросившись в толпу, как театральный герой в старых пьесах, готовый вот-вот убить негодяя, он засыпал их вопросами и, получив односложные ответы, вернулся на дорогу, призывая меня следовать за ним.

Мне необходимо было узнать, сколько времени уйдет на дорогу и сколько я могу пробыть с Даду Лалом, так как шкипер катера просил вернуться в Бамбу-Флэтс точно в четыре, потому что дольше задерживаться он не мог.

Мое настойчивое желание получить точные сведения о дороге было вполне оправданно, поскольку вскоре мы дошли до развилки и не знали, куда свернуть: одна дорога вела в джунгли, а другая тянулась вдоль берега. Пока я размышлял, за моей спиной раздался топот. Я обернулся как раз вовремя — прямо на нас неслись огромная буйволица и буйволенок. За ними бежал мальчик и что-то пронзительно кричал.

От этого зрелища мой слуга словно врос в землю. Я же быстро отпрыгнул в сторону и спрятался в кустах. Животные, не обращая никакого внимания на слугу, бросились прямо ко мне, но, не найдя меня, пофыркали возле зарослей и скрылись.

Мы порядком разволновались, но мне не понравилось, что мой слуга осуждающе смотрит на смертельно перепуганного мальчика. Когда я вышел из-за кустов, он подошел и стал извиняться на хорошем хинди:

— Извините, сэр, это мои буйволы. Они вдруг увидели вас, испугались и понеслись. Буйволы не любят городскую одежду и нападают на всякого, кто носит ее.

Я улыбнулся, желая показать, что простил его и забыл обо всем случившемся. Откровенно говоря, я считал его посланцем божьим: мальчик мог объяснить нам, на какую дорогу свернуть.

— Как пройти к Даду Лалу? — спросил я.

— Сюда, сэр, — любезно ответил мальчик, указывая на дорогу, ведущую в джунгли. — Его дом — на противоположном склоне холма.

Дорога шла по просеке, прорубленной в чаще, и спускалась в долину, напоминающую по форме букву V. Там стояла всего одна ферма, огороженная забором, из-за которого выглядывало красивое, хорошо построенное здание.

Я остановился у калитки и крикнул:

— Даду Лал!

Маленькие детишки, игравшие во дворе, увидев нас, тотчас же спрятались за домом.

— Даду Лал! — позвал я еще раз.

Какая-то женщина в другой части дома скрылась за деревянной дверью…

Послышались шаги, дверь с шумом отворилась, и на пороге появился мужчина в шортах и рубашке. Прикрыв глаза ладонью, он некоторое время разглядывал меня, потом сказал:

— Да, это ферма Даду Лала. А я — Даду Лал.

В этих словах звучало нечто большее, чем простое утверждение. В тоне ответа слышался вопрос: «А кто вы и чего, собственно, хотите?»

— Значит, вы и есть Даду Лал? — спросил я, поднимаясь на веранду. — Рад, что застал вас дома. Девасия, должно быть, рассказывал обо мне. Я приехал с материка.

Теперь Даду Лал, казалось, понял, кто я. Он выдвинул стул из-за самодельного стола и предложил сесть.

— Так вы писатель? Да, Девасия говорил мне о вас. — И потом более твердо: — Вы, вероятно, устали. Разрешите мне принести вам воды? — Не дожидаясь ответа, он исчез за дверью.

Медный кубок блестел, как золотой, а вода в нем казалась кристально чистой и все же я не мог удержаться от вопроса:

— Вы уверены, что вода чистая?

— Пейте, — сказал Даду Лал, протягивая мне кубок. — Думаете, я настолько глуп, что буду пить грязную воду?

Мне нечего было возразить, а Даду Лал, очевидно, и не ждал ответа. Только сейчас он заметил слугу, стоявшего в углу.

— Почему ты не готовишь еду для сахиба? Разве не видишь, что он голоден? — Убедившись, однако, что слуга не понимает, стал жестами показывать на меня и на корзину с провизией.

Наконец-то мой слуга обрел настоящего господина! Властные интонации в голосе Даду Лала и красноречивые жесты ничего не оставили от былой самоуверенности тамильца. Он тотчас же распаковал продукты и небрежно разложил их передо мной.

— Кто так накрывает на стол? — возмутился Даду Лал. — Пойди срежь лист банана и положи на него продукты.

Не знаю как, но слуга все понял и сразу же отправился за моим перочинным ножом.

Теперь Даду Лал занялся мной.

— Вы сказали, что приехали писать книгу. Что интересного в этих местах?

Кто был этот человек, стоявший передо мной? Я решил быть дипломатичным:

— Мне интересно, например, познакомиться с вами. — Я сказал это, пытаясь польстить своему собеседнику и одновременно направить разговор в нужное русло. — Вы должны были давно умереть на виселице. Но вы живы и здоровы и сколько всего приобрели. Как это случилось?

Мои слова как-то странно подействовали на Даду Лала, он задумался и уставился в потолок.

— Все, что вы сказали, правда, — тихо проговорил он. — Я должен был умереть пятьдесят лет назад, а вот все еще живу. — Его блеклые, водянистые глаза обрели яркость, глубину.

— Вы знаете, как странно устроен человеческий ум! Я никогда раньше не думал об этом. Сейчас все мои помыслы обращены к моей семье, моей ферме, моему скоту и к тому, что собираюсь делать завтра. В камере смертников я думал только о том, когда умру — завтра, послезавтра или в следующем месяце. И даже когда смертный приговор был заменен пожизненным заключением, все еще думал о смерти, так как слышал, что Калапани — ужасное место: каторжники мрут там, как мухи. Я переживал это все время, когда плыл сюда на пароходе. В темном грязном трюме, куда нас набили, как сельдей в бочку, умерло восемь каторжников. Их просто выбросили за борт, как нечистоты. Кто в те времена отвечал за жизнь каторжников? Когда мы прибыли, я знал, что меня ждет, так как верховный комиссар предупреждал нас: «Не вздумайте не подчиняться приказам офицеров: за это полагается строжайшее наказание, вплоть до смертной казни». Он не пугал нас: в те времена, если даже ссыльный просто оглядывался на тюремщика, это уже считалось неповиновением. А какую пищу нам давали — грязное вонючее месиво! Удивительно, как мы только выжили. Если заболевали, то не было даже надежды на медицинскую помощь. Жизнь была ужасной. Но я прошел через все это и остался жив. Поразительно! Вы правы, не многим людям довелось испытать подобное.

Тут вернулся мой слуга и начал раскладывать наши припасы, которые выглядели очень аппетитно на свежевымытом банановом листе.

Даду Лал некоторое мгновение смотрел на них, потом воскликнул:

— Да это все рис! Принести пшеничные чапати[15] или немного хлеба из джавара[16]?. Может быть, попросить невестку испечь что-нибудь? У нас есть своя пшеница. Специалисты говорят, — с гордостью продолжал он, — что почва на Андаманах пригодна лишь для возделывания риса. Я доказал, что на ней можно выращивать что угодно — пшеницу, джавар и даже хлопок. Четыре года назад, когда президент Раджендра Прасад посетил наши острова, он специально приезжал на ферму поздравить меня и вручил почетную грамоту.

«Сэр, до тех пор пока вы не выйдете из автомобиля и не осмотрите мою ферму, я буду считать, что вы вообще не посещали меня». На что президент ответил: «Даду Лал, я стар и болен. Не заставляйте меня выходить из машины». Тогда я сказал: «Ну что ж, сэр, ничего не поделаешь, раз вы больны. Но какой же вы старик? Вы не старше меня». Президент остался доволен моей работой и распорядился вырыть за счет государства колодец для фермы. Они еще не сделали этого, смею вас заверить. Так что, знайте, — вы будете есть настоящий андаманский хлеб! — Он тотчас же повернулся и крикнул:

— Эй, кто там? Испеките, пожалуйста, чапати.

— Нет, нет, у меня всего достаточно, а то я с удовольствием поел бы чапати, — взмолился я.

— Ладно, — сказал Даду Лал. — Когда приедете в следующий раз, ничего не привозите с собой.

На свежем воздухе, среди красивой природы пища казалась божественной, и я почувствовал, что усталость прошла.

— Почему вы не садитесь? Не заставляйте меня испытывать неловкость. — Я сказал так потому, что Даду Лал все время стоял.

— Не беспокойтесь. Мне семьдесят два, но я, милостью божьей, еще крепок. Мы, андаманские фермеры, должны быть сильными и трудолюбивыми, иначе на здешней земле вырастут одни сорняки. У меня сорок акров земли, фруктовый сад и шестьдесят голов скота. Работы хватает. Но я привык к тяжелой работе.

— Этому вы, наверное, научились в тюрьме?

Тут Даду Лал впервые вздохнул.

— Та работа, дорогой мой, была наказанием. Большинство дел, которые нам поручали, были абсолютно бесполезными, но мы должны были их выполнять, все до конца. К заходу солнца каждый обязан был во что бы то ни стало закончить свое дневное задание. Если мы пилили деревья, надо было валить определенное количество стволов, если копали землю, надо было обработать определенное количество квадратных футов, а если нам поручались земляные работы, требовалось перенести определенное количество корзин земли. И ничто не избавляло нас от этой работы — ни дождь, ни солнце. Мы до того были напуганы, что многие каторжники, которые не выполняли своей дневной нормы, предпочитали кончить жизнь самоубийством, нежели предстать перед тюремщиком. Они сплетали веревки из виноградных лоз, надевали петлю на шею и прыгали с деревьев. Каждое утро по дороге на работу проходили мимо трупов, качающихся на деревьях. Поверьте мне, сейчас я тружусь так же напряженно, как и тогда, но я делаю это с удовольствием, потому что работаю для своего блага.

— Мне говорили, что жизнь в тюрьме была более сносной, чем вы сейчас о ней рассказали.

— Лучшие времена наступили, к сожалению, значительно позже. Меня освободили в 1919 — сократили срок пребывания на каторге на двенадцать лет за спасение жизни помощника верховного комиссара, когда на него напал каторжник с ножом. Рассказать вам, как стали улучшаться условия нашей жизни?

Правительство было несколько обеспокоено тем, что в те годы умирало слишком много каторжников. Для выяснения причин прислали нового врача, некоего полковника Бидона, который прибыл к нам после окончания первой мировой войны. Он осмотрел тысячи заключенных и обнаружил, что все они страдают заболеваниями печени. Бидон написал правдивый отчет, в результате чего тюремным властям пришлось изменить режим.

— Почему вы остались на островах после освобождения и не вернулись в свою деревню?

— В моей жизни произошли перемены. За спасение жизни помощника верховного комиссара мне дали плантацию кокосовых пальм. Кокосовые орехи я продавал в Рангуне. И с этого времени дела у меня пошли на лад.

Снаружи донеслись крики, плач, хныканье детей и громкие возгласы женщин. Даду Лал выглянул за дверь и крикнул:

— Успокойте детей! Разве вы не слышите, что мужчины разговаривают? — Потом, обращаясь ко мне, добавил с улыбкой — Мои внуки. У меня три сына и две дочери. А это их дети. Всего в нашей семье двадцать пять человек.

Мой слуга убрал со стола и пошел мыть тарелки. Я хотел сделать несколько снимков и сказал об этом Даду Лалу. Он собрал всех находившихся в доме членов семьи, и сам стал среди них.

— Как жаль, что вы приехали в это время — многих членов семьи сейчас нет дома.

Когда я кончил фотографировать, Даду Лал отослал своих родственников обратно в дом.

— Мужья и жены ваших детей, вероятно, из местных? Лицо Даду Лала исказилось от ужаса.

— О нет. Мы члены высокой индусской касты Кришна Готра[17], и поэтому нам нельзя вступать в браки с мужчинами и женщинами других каст. После освобождения я выписал жену с материка, и она родила мне детей. Все они появились на свет здесь, но, чтобы женить их, я всех возил на свою родину — в наш округ. Они породнились с детьми из семей, принадлежащих к касте Кришна Готра.

Мы пошли на поля фермы. Вспаханная земля была подготовлена к севу. Вдали виднелся крытый соломой навес, где стояли две бочки, до краев наполненные водой.

— Взгляните на мою систему водоснабжения, — с гордостью сказал Даду Лал, показывая на обмотанные тряпками концы бамбуковых водосточных труб, по которым вода поступала в бочки. — Разве может грязь попасть в воду? Посмотрите, откуда берется вода. — Он указал на холм, с которого шла целая система водосточных труб. — На этом холме есть источники. Вода поступает оттуда. А теперь я покажу еще кое-что.

Он повел меня во фруктовый сад, где в изобилии росли бананы, папайя и лимоны. За садом виднелась свеже-выкопанная канава.

— Знаете, для чего она предназначена? — продолжал он. — Для сбора дождевой воды. Теперь я смогу выращивать овощи круглый год. На Андаманах дожди выпадают в изобилии, но вся вода из-за пологого рельефа местности стекает в море. Я намерен задерживать ее при помощи насыпей. — Он повел меня туда, где были вырыты ямы.

— А это мои плантации манго. Я собираюсь высадить шестьдесят корней и уже выписал саженцы из Мадраса.

Тут Даду Лал заметил слегка засыпанную яму и принялся очищать ее голыми руками, бросая комья земли через плечо.

Наконец я мог дать отдых своим ногам и спокойно оглядеться. Передо мной простирались акры плодородной земли, зеленел хорошо возделанный сад, где деревья клонились под тяжестью плодов. На склоне холма мирно пасся скот. А внизу виднелся дом, наполненный голосами детей. И всю эту суетливую и благополучную жизнь поддерживал невысокий человек, который некогда был так близок к смерти.

Даду Лал вылез из ямы.

— Они пытаются превратить Андаманы в свободное поселение, — сказал он, вытирая грязные руки о шорты. — Но они не знают, как это сделать. И все потому, что здешние правители всего-навсего писаки. Что им известно о стране и ее проблемах? В книге они вычитали, что надо строить дороги, и они строят дороги. А для чего? Чтобы перевозить людей в дикие, необжитые места? Я считаю, что в первую очередь надо обрабатывать землю. Дайте людям воду. Сделайте жизнь сносной. А тогда уж прокладывайте дороги. Ох, уж эти мне писаки! — сказал он.

Солнце опускалось за гребень холма. Мои часы показывали начало четвертого. Пора было уходить, чтобы успеть на катер лесного департамента. Я сказал об этом Даду Лалу. Он вдруг обрушился на меня:

— Что это за спешка? Вы не видели даже и половины моей фермы! Вы должны приехать еще раз. Заночуете у нас. — Внезапно он остановился. — Любите охоту? На холме полно дичи. Вы можете взять мое ружье. Да, у меня есть ружье и официальное разрешение, выданное по всем правилам.

Слуга уже уложил вещи.

— Может быть, все же попросить невестку приготовить чай? — спросил Даду Лал.

Я сказал, что уже нет времени, и, набравшись смелости, высказал то, что не выходило у меня из головы все это время:

— Кого вы убили, Даду Лал, и как? Что вы думаете теперь об этом?

Тут мой разговорчивый хозяин сразу же изменил тон:

— А зачем вам об этом знать? Это старая история. Я никогда не вспоминаю о ней. Да и некогда мне думать, у меня столько дел…

Дети постепенно расхрабрились и выстроились в ряд, чтобы проститься со мной, но, когда я попытался погладить их по головкам, они рассмеялись и убежали.

Даду Лал проводил нас до конца просеки. Протягивая руку, он сказал:

— Идите прямо по этой дороге. Вы будете в Бамбу-Флэтс через полчаса. Запомните мои слова, через полчаса. — Тон, которым это было сказано, был больше похож на приказание, чем на объяснение.